- ...за время несения службы по охране государственной границы... признаков...
- Вы что, ефрейтор, русский не понимаете?
- Такой я громогласный, товарищ старшина, не получается иначе.
- Безобразие!..
- Виноват, исправлюсь.
- Оружие разрядил?
- Так точно.
Впервые глянул Кондрат Степанович зятю в лицо, и что-то незнакомо теплое шевельнулось в груди. Усталый, в потеках пота на покрасневшем лице, навытяжку перед ним стоял шумливый зятек, сосредоточенный, слегка согнув плечи, и было видно - вымотался, спеша на заставу, а виду не показывает гордый.
- Обедай и готовь грузовую, смотаешься на станцию.
- За молодняком?
- Н-но... К утреннему надо поспеть. Подъем в пять. Дежурному накажу разбудить.
Шерстнев смотрел тестю в глаза и вдруг, сам того не желая, спросил сипловатым голосом:
- Лизка не звонила? - Спросил и весь передернулся: глазами Лизки обласкал его старшина, точь-в-точь такими, как у нее, темно-коричневыми и теплыми.
- Позвонит еще. Не боись, парень.
Минут десять прошло с тех пор, как лейтенанты стали прощаться и, видно, разойтись не могли, похлопывали друг друга по плечам, смеялись. Редкие прохожие с любопытством оглядывались на молодых офицеров в новых шинелях. Один из них - с левой рукой на перевязи - пробовал вырвать правую из ладони приятеля.
- Кончай, люди ждут.
- Обождут. Ну, смотри, Борька, не зазнавайся. Выйдешь в генералы, меня вспомни.
- Благодарю, лейтенант, - чопорно поклонился тот, кого звали Борькой. Обещаю вас взять к себе в адъютанты. По этой части имеете недюжинные способности. Ну, поехали. - Рванулся и освободил свою руку. - Прощай, Сергей. Неудобно.
- Брось, неудобно, когда ботинки жмут, - хохотнул Сергей и притопнул обутой в щегольский сапог длинной ногой. - Что за мода: "солдат ждет"... Ему положено, раз офицеры заняты. Не по-командирски ты поступаешь. Их распусти, дай им послабление...
Шерстнев сидел в кабине грузовика, открыв дверцу. В кузове на скамьях разместились молодые солдаты. Разговор офицеров был слышен от слова до слова.
"Который наш?" - любопытствовал шофер, разглядывая обоих.
Борис, высокий и темноволосый, подхватив здоровой рукой чемодан, широким шагом пошел к машине, на ходу еще раз обернулся к приятелю, кивнул.
"Выходит, Боречка - наш!" - с иронией подумал Шерстнев и остался сидеть, когда лейтенант подошел и, назвавшись Синиловым, поставил чемодан в кабину и сел рядом.
- Легли на курс? - шофер нажал на стартер, не дождавшись разрешения лейтенанта.
- Да, поедем. - Синилов осторожно шевельнул рукой на перевязи. - Вы раньше служили в авиационных частях?
"А Боречка, оказывается, с зубками", - подумал и назло ему, с нарочито обидной ухмылочкой, какая, знал, могла вывести из себя даже старшину Колоскова, сказал, мол, с пеленок мечтает об авиационном училище и собирается туда поступать.
- Хорошее дело, - не рассердясь, одобрил Синилов. - И мне хотелось быть летчиком, да вот пришлось пограничником стать.
"Стать!.. Ты еще не один пуд соли слопаешь, маменькин сынок, пока станешь им. На ручке прыщик вскочил, ты ее скорее подвязал". Невольно сравнил этого с Суровым и коротко про себя окрестил: "Сосунок!" Надавил на акселератор, машину рвануло вперед.
Синилова отбросило к спинке сиденья, он инстинктивно вобрал голову в плечи, прижал больную руку к груди, здоровой ухватился за дверную скобу.
- Сбавьте скорость, - сказал тихим и неожиданно жестким голосом. Сел поудобнее, достал портсигар из кармана, ловко, одной рукой, зажег спичку, прикурил. - Угощайтесь, - протянул портсигар.
Шерстнев скользнул взглядом по папиросам, достал мятую, полупустую пачку "Памира":
- Ефрейторский горлодер слаще.
И снова лейтенант его удивил.
- Верно, - согласился. - Я, правда, люблю "Приму". А папиросы взял в станционном буфете, моих не было. - Затянулся дымом подряд пару раз, скосил глаза влево. - Шинель своя?
- А чья ж! На мне - значит, моя.
- Новая, еще не обмялась.
"Глазастый Боречка! Заметил новую шинельку. Только здесь ты ошибся, красавчик, - шинельку-то выдали мне взамен старой, сожженной не по моей вине в леспромхозе, когда тралевали кругляк... Хотел бы на твою поглядеть через полгода, граница ее подутюжит и тебя самого просолит".
Возможно, не спроси лейтенант о шинели, Шерстнев перестал бы юродствовать, скоротал бы недолгий путь до заставы за разговором с новым начальником; да вот ожесточился, захлестнула обида - не успел сказать ни "здравствуй", ни "до свидания", а уже заподозрил, что поменялся шинелью с первогодком. Вот как обидел, красавчик.
А Синилов и впрямь был хорош собой. Широкоплечий, высокий, со спокойным взглядом небольших серых глаз и открытым бледноватым лицом, он, должно быть, редко выходил из себя. Улыбчивый, сидел, глядя вперед на дорогу, изъезженную санями до нестерпимого блеска, и озирался по сторонам на высокие сосны вдоль большака.
Погода вопреки ожиданиям стояла отличная. Светило солнце. С вечера недолго валил мокрый снег, но вскоре ветер разогнал тучи. Ночью слегка подморозило, и машина взялась слоем инея. Теперь, как по заказу, специально для встречи нового пополнения, разгулялся денек, медно отсвечивали высоченные сосны, сверху на дорогу падали с деревьев шапки подтаявшего снега, распугивая сорок. Было тепло, а в кабине - и душно.
Шерстнев незаметно прибавлял скорость, машина неслась по ровному большаку, в приспущенное стекло встречный поток вгонял свежий воздух, пропахший горьковатым запахом прошлогодней листвы, хвои и талого снега. Ветер жег щеки и выдувал из глаза слезу.
Перед поворотом к лесничеству, на развилке, сбавив скорость, поехал тише. Дорога тут была разбита лесовозами. Осторожно спускаясь в колдобины и выбираясь из них, шофер думал, что метров через пятьсот снова прибавит газу, там до заставы - рукой подать, там встречать молодых выскочат все, обступят прибывших, и те, стеснительно и неловко переминаясь с ноги на ногу, будут доверчиво смотреть в глаза "старикам", опасливо глядеть на начальников и ждать окончания встречи, речей, чтобы своими глазами увидеть не учебную настоящую пограничную заставу на овеянных романтикой последних метрах советской земли, которые им отныне предстоит охранять долгие-долгие месяцы, подержать в руках автоматы, потрогать солдатскую койку - стать настоящими и полноправными пограничниками.
- Здорово, годки!
- Привет, годок, - дружелюбно кивнул Мурашко.
- Привет, орел.
- Здравия желаю, - заученно поздоровался Давиденко и приподнялся на стуле.
Азимов в знак приветствия постучал ложкой по графину с водой.
Кроме Давиденко в столовой сидели одни "старики", вернувшиеся с границы, чаевничали, еще не сняв с себя валенок, теплых стеганых брюк, раскрасневшиеся в тепле, с кое-как приведенными в порядок слежавшимися под шапками и отросшими волосами.
- Привез начальника? - спросил Лиходеев.
- Доставил Боречку в целости. - Шерстнев прошел к раздаточному окну: Повар, дай порубать.
- Сокыра на вулици... И дрова там. - Бутенко просунул голову в раздаточное окно, плутовато мигнул: - Там, там сокыра. Рубай соби, скильки хочэшь.
За столами весело хохотнули.
- А ты прогрессируешь, Леха, - отозвался Шерстнев без обиды. - Пошутил, хватит...
Хотел сказать еще несколько слов, но повар сам вышел ему навстречу с полной миской картофеля и жареной рыбы, поставил на стол:
- Сидай, Игорь.
Шерстнев ел и между делом рассказывал о лейтенанте Синилове, дескать, молодо-зелено, а воображает бог весть что, не преминув повторить в подробностях, как лейтенант заподозрил его в обмене шинели у молодого солдата, будто он какой-нибудь жмот, а не старослужащий, пограничник...
- А Боречка что вам? - полюбопытствовал Давиденко.
И тогда Шерстнев наколол первогодка сердитым взглядом.
- Для кого - Боречка, для тебя - товарищ лейтенант! Запомни, молодой человек.
- Так вы же...
- Не я, папа с мамой... Хватит травить, парни. Пошли спать. Наше дело теперь простое - мы свое отслужили.
- Ще два мисяца, а там... - Бутенко похлопал себя по груди, на которой поблескивала медаль "За отличие в охране Государственной границы" на муаровой ленте. - Два мисяца прослужим, Игорь...
Шерстнев не понял, почему парни вдруг, как один, не дослушав Бутенко, с ним вместе поднялись на ноги. Небрежно обернулся к дверям, хотел привычно сунуть руки в карманы и, не донеся, кинул вдоль туловища.
В столовую, сопровождаемый Колосковым и Холодом, вошел новый начальник заставы.
- Лейтенант Синилов, - представился, вскинув руку к фуражке. - Сидите, товарищи.
Был он в новенькой, с иголочки, габардиновой гимнастерке, в щегольских бриджах, левую руку держал на перевязи, а повыше, над клапаном кармана на гимнастерке, - новенький орден Красной Звезды.
"Вот тебе и Боречка!" - только и подумал Шерстнев.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В полночь лейтенант Синилов поднял заставу "в ружье".
- Вы что, ефрейтор, русский не понимаете?
- Такой я громогласный, товарищ старшина, не получается иначе.
- Безобразие!..
- Виноват, исправлюсь.
- Оружие разрядил?
- Так точно.
Впервые глянул Кондрат Степанович зятю в лицо, и что-то незнакомо теплое шевельнулось в груди. Усталый, в потеках пота на покрасневшем лице, навытяжку перед ним стоял шумливый зятек, сосредоточенный, слегка согнув плечи, и было видно - вымотался, спеша на заставу, а виду не показывает гордый.
- Обедай и готовь грузовую, смотаешься на станцию.
- За молодняком?
- Н-но... К утреннему надо поспеть. Подъем в пять. Дежурному накажу разбудить.
Шерстнев смотрел тестю в глаза и вдруг, сам того не желая, спросил сипловатым голосом:
- Лизка не звонила? - Спросил и весь передернулся: глазами Лизки обласкал его старшина, точь-в-точь такими, как у нее, темно-коричневыми и теплыми.
- Позвонит еще. Не боись, парень.
Минут десять прошло с тех пор, как лейтенанты стали прощаться и, видно, разойтись не могли, похлопывали друг друга по плечам, смеялись. Редкие прохожие с любопытством оглядывались на молодых офицеров в новых шинелях. Один из них - с левой рукой на перевязи - пробовал вырвать правую из ладони приятеля.
- Кончай, люди ждут.
- Обождут. Ну, смотри, Борька, не зазнавайся. Выйдешь в генералы, меня вспомни.
- Благодарю, лейтенант, - чопорно поклонился тот, кого звали Борькой. Обещаю вас взять к себе в адъютанты. По этой части имеете недюжинные способности. Ну, поехали. - Рванулся и освободил свою руку. - Прощай, Сергей. Неудобно.
- Брось, неудобно, когда ботинки жмут, - хохотнул Сергей и притопнул обутой в щегольский сапог длинной ногой. - Что за мода: "солдат ждет"... Ему положено, раз офицеры заняты. Не по-командирски ты поступаешь. Их распусти, дай им послабление...
Шерстнев сидел в кабине грузовика, открыв дверцу. В кузове на скамьях разместились молодые солдаты. Разговор офицеров был слышен от слова до слова.
"Который наш?" - любопытствовал шофер, разглядывая обоих.
Борис, высокий и темноволосый, подхватив здоровой рукой чемодан, широким шагом пошел к машине, на ходу еще раз обернулся к приятелю, кивнул.
"Выходит, Боречка - наш!" - с иронией подумал Шерстнев и остался сидеть, когда лейтенант подошел и, назвавшись Синиловым, поставил чемодан в кабину и сел рядом.
- Легли на курс? - шофер нажал на стартер, не дождавшись разрешения лейтенанта.
- Да, поедем. - Синилов осторожно шевельнул рукой на перевязи. - Вы раньше служили в авиационных частях?
"А Боречка, оказывается, с зубками", - подумал и назло ему, с нарочито обидной ухмылочкой, какая, знал, могла вывести из себя даже старшину Колоскова, сказал, мол, с пеленок мечтает об авиационном училище и собирается туда поступать.
- Хорошее дело, - не рассердясь, одобрил Синилов. - И мне хотелось быть летчиком, да вот пришлось пограничником стать.
"Стать!.. Ты еще не один пуд соли слопаешь, маменькин сынок, пока станешь им. На ручке прыщик вскочил, ты ее скорее подвязал". Невольно сравнил этого с Суровым и коротко про себя окрестил: "Сосунок!" Надавил на акселератор, машину рвануло вперед.
Синилова отбросило к спинке сиденья, он инстинктивно вобрал голову в плечи, прижал больную руку к груди, здоровой ухватился за дверную скобу.
- Сбавьте скорость, - сказал тихим и неожиданно жестким голосом. Сел поудобнее, достал портсигар из кармана, ловко, одной рукой, зажег спичку, прикурил. - Угощайтесь, - протянул портсигар.
Шерстнев скользнул взглядом по папиросам, достал мятую, полупустую пачку "Памира":
- Ефрейторский горлодер слаще.
И снова лейтенант его удивил.
- Верно, - согласился. - Я, правда, люблю "Приму". А папиросы взял в станционном буфете, моих не было. - Затянулся дымом подряд пару раз, скосил глаза влево. - Шинель своя?
- А чья ж! На мне - значит, моя.
- Новая, еще не обмялась.
"Глазастый Боречка! Заметил новую шинельку. Только здесь ты ошибся, красавчик, - шинельку-то выдали мне взамен старой, сожженной не по моей вине в леспромхозе, когда тралевали кругляк... Хотел бы на твою поглядеть через полгода, граница ее подутюжит и тебя самого просолит".
Возможно, не спроси лейтенант о шинели, Шерстнев перестал бы юродствовать, скоротал бы недолгий путь до заставы за разговором с новым начальником; да вот ожесточился, захлестнула обида - не успел сказать ни "здравствуй", ни "до свидания", а уже заподозрил, что поменялся шинелью с первогодком. Вот как обидел, красавчик.
А Синилов и впрямь был хорош собой. Широкоплечий, высокий, со спокойным взглядом небольших серых глаз и открытым бледноватым лицом, он, должно быть, редко выходил из себя. Улыбчивый, сидел, глядя вперед на дорогу, изъезженную санями до нестерпимого блеска, и озирался по сторонам на высокие сосны вдоль большака.
Погода вопреки ожиданиям стояла отличная. Светило солнце. С вечера недолго валил мокрый снег, но вскоре ветер разогнал тучи. Ночью слегка подморозило, и машина взялась слоем инея. Теперь, как по заказу, специально для встречи нового пополнения, разгулялся денек, медно отсвечивали высоченные сосны, сверху на дорогу падали с деревьев шапки подтаявшего снега, распугивая сорок. Было тепло, а в кабине - и душно.
Шерстнев незаметно прибавлял скорость, машина неслась по ровному большаку, в приспущенное стекло встречный поток вгонял свежий воздух, пропахший горьковатым запахом прошлогодней листвы, хвои и талого снега. Ветер жег щеки и выдувал из глаза слезу.
Перед поворотом к лесничеству, на развилке, сбавив скорость, поехал тише. Дорога тут была разбита лесовозами. Осторожно спускаясь в колдобины и выбираясь из них, шофер думал, что метров через пятьсот снова прибавит газу, там до заставы - рукой подать, там встречать молодых выскочат все, обступят прибывших, и те, стеснительно и неловко переминаясь с ноги на ногу, будут доверчиво смотреть в глаза "старикам", опасливо глядеть на начальников и ждать окончания встречи, речей, чтобы своими глазами увидеть не учебную настоящую пограничную заставу на овеянных романтикой последних метрах советской земли, которые им отныне предстоит охранять долгие-долгие месяцы, подержать в руках автоматы, потрогать солдатскую койку - стать настоящими и полноправными пограничниками.
- Здорово, годки!
- Привет, годок, - дружелюбно кивнул Мурашко.
- Привет, орел.
- Здравия желаю, - заученно поздоровался Давиденко и приподнялся на стуле.
Азимов в знак приветствия постучал ложкой по графину с водой.
Кроме Давиденко в столовой сидели одни "старики", вернувшиеся с границы, чаевничали, еще не сняв с себя валенок, теплых стеганых брюк, раскрасневшиеся в тепле, с кое-как приведенными в порядок слежавшимися под шапками и отросшими волосами.
- Привез начальника? - спросил Лиходеев.
- Доставил Боречку в целости. - Шерстнев прошел к раздаточному окну: Повар, дай порубать.
- Сокыра на вулици... И дрова там. - Бутенко просунул голову в раздаточное окно, плутовато мигнул: - Там, там сокыра. Рубай соби, скильки хочэшь.
За столами весело хохотнули.
- А ты прогрессируешь, Леха, - отозвался Шерстнев без обиды. - Пошутил, хватит...
Хотел сказать еще несколько слов, но повар сам вышел ему навстречу с полной миской картофеля и жареной рыбы, поставил на стол:
- Сидай, Игорь.
Шерстнев ел и между делом рассказывал о лейтенанте Синилове, дескать, молодо-зелено, а воображает бог весть что, не преминув повторить в подробностях, как лейтенант заподозрил его в обмене шинели у молодого солдата, будто он какой-нибудь жмот, а не старослужащий, пограничник...
- А Боречка что вам? - полюбопытствовал Давиденко.
И тогда Шерстнев наколол первогодка сердитым взглядом.
- Для кого - Боречка, для тебя - товарищ лейтенант! Запомни, молодой человек.
- Так вы же...
- Не я, папа с мамой... Хватит травить, парни. Пошли спать. Наше дело теперь простое - мы свое отслужили.
- Ще два мисяца, а там... - Бутенко похлопал себя по груди, на которой поблескивала медаль "За отличие в охране Государственной границы" на муаровой ленте. - Два мисяца прослужим, Игорь...
Шерстнев не понял, почему парни вдруг, как один, не дослушав Бутенко, с ним вместе поднялись на ноги. Небрежно обернулся к дверям, хотел привычно сунуть руки в карманы и, не донеся, кинул вдоль туловища.
В столовую, сопровождаемый Колосковым и Холодом, вошел новый начальник заставы.
- Лейтенант Синилов, - представился, вскинув руку к фуражке. - Сидите, товарищи.
Был он в новенькой, с иголочки, габардиновой гимнастерке, в щегольских бриджах, левую руку держал на перевязи, а повыше, над клапаном кармана на гимнастерке, - новенький орден Красной Звезды.
"Вот тебе и Боречка!" - только и подумал Шерстнев.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В полночь лейтенант Синилов поднял заставу "в ружье".