Возникновение религиозно-мистического движения суфиев (араб. тасаввуф – возможно, от «суф» – шерсть, власяница как одежда аскетов, но скорее от греч. «софия» – мудрость; известны и другие этимологии) принято приурочивать к VIII веку, когда Ислам распространялся по обширным пространствам Азии, Африки и отчасти Европы. Зачатки суфизма некоторые исследователи прослеживают уже в VII веке, связывая их с окружением самого Пророка Мухаммада, в т. ч. с его знаменитым зятем Али.
   Но существует и другая точка зрения, согласно которой основы суфизма восходят к гораздо более ранним временам человеческой истории. Ряд его признаков прослеживается в культурных традициях, существовавших за тысячелетия до Ислама. Среди самих суфиев популярно изречение: «Наши отцы (т. е. ранние суфии) пили вино (символ экстатического Богопознания) еще до того, как Ной насадил виноградную лозу».
   В суфизме, несомненно, присутствуют элементы наследия самых разных религиозных и мистико-экстатических систем человечества: иудейской каббалы и раннехристианского гностицизма, зороастрийской этики и индуистской теологии... Наблюдаются даже связи между некоторыми положениями суфизма и представлениями древних египтян и жителей Месопотамии о сути и смысле бытия. Однако все теоретические построения суфиев и вся их духовная практика подчинены концепции строгого Единобожия ( Ат-Таухид– Единство [Бога]) и идее поэтапного восхождения бессмертного человеческого духа к единению с Творцом.
   Это и есть суфийский Путь – тарикат, который ученик ( мюрид) проходит под руководством своего учителя-духовидца ( шейха). Тарикатупредшествует предварительная часть пути – шариат, скрупулезное следование всем этическим и обрядовым предписаниям мусульманского вероучения. А сам тарикатвозводит адепта на уровень, именуемый Хакикат(Истина): здесь достигается непосредственное, интуитивное, Богопознание, связанное с духовным прозрением, и начинается жизнь, исполненная откровений свыше...
   В своем обычном, «невозрожденном», состоянии человек рассматривается суфиями как «мертвый» или «спящий» по отношению к духовному миру, поскольку он отчужден от Бога и нечувствителен к тонким воздействиям незримых, высших, миров. Для своего «воскрешения» или «пробуждения» он должен пройти ряд ступеней и приобрести определенные устойчивые внутренние состояния на стезях тариката. Последовательность духовных ступеней, или макамат (мест, стоянок), согласно нормативным суфийским представлениям, следующая: тауба (покаяние), вара (воздержание), зухд (отречение), таваккул (упование), факр (нищета), сабр (терпение), шукр (благодарность) – и, как итог, рида (удовлетворенность).
   Среди внутренних состояний (хал), постепенно достигаемых адептом, обычно упоминаются курб (близость [к Богу]), махабба (любовь), хауф (благоговение), раджа (надежда), шаук (страсть), унс (доверие), итманина (покой), мушахада (свидетельство), и, наконец, йакин (утвержденность, уверенность). Существуют и другие варианты описаний Пути.
   Важно, что помимо практики постепенного достижения все более высоких уровней общения со Всевышним в суфизме существует и возможность «мгновенного» прохождения некоторых стадий Пути с помощью вспыхнувшей в сердце подлинной любви к Богу. Она может проявляться одновременно и как любовь к определенному человеку (часто – наставнику или собрату по общим мистическим исканиям), составляя с этой последней одно целое.
   Вообще, любовь (махабба), по мнению многих суфиев, является наивысшим состоянием человека, приводящим к единению между любящим и Возлюбленным. Подобное же учение содержится в Новом Завете, где оно представлено как обобщение заповедей Торы: «...Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя...» (Матф. 22, 37–39; ср. Втор. 6, 4–5 и Лев. 19, 18); см. также: «...Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего» (I Иоан. 4, 20–21).
   Тема всеохватной духовной любви, возвращающей душу в лоно Божие, а все множество творений – к единению с Творцом, лаконично выражена в притче Руми «Я и Ты»:

 
...Теперь ты понял тайну бытия:
С твоею сутью слита суть Моя!
 
 
Ты – это Я. Теперь вопрос решен:
Неразделимы корень и бутон!
 

   ...Итак, суфизм можно рассматривать как синтез ряда более ранних учений о любви к Богу и восхождении к Нему посредством духовного самосовершенствования. Эти учения, развивавшиеся в различных религиозно-мистических традициях, получили догматическую завершенность в рамках Ислама.
   Большое влияние оказал суфизм и на развитие некоторых идей и направлений христианской цивилизации, особенно начиная с эпохи Ренессанса. Отголоски влияния суфиев можно наблюдать, например, в проповеди Франциска Ассизского, а также в русском «духовном Христианстве» (т. н. Христововерии). Определенные черты суфийского мировоззрения прослеживаются в творчестве столь многих европейских писателей и поэтов – от Данте до Блейка и Андерсена, – что трудно перечислить все их имена. В русской поэзии, например, влияние суфизма в различной степени ощущается в творчестве Пушкина, Тютчева, Фета, Блока, Кузмина, Клюева. Следует заметить, что, если одни европейские писатели глубоко проникались суфийским мировоззрением, то другие использовали в своем творчестве только некоторые идеи и образы суфизма.
   Что же касается непосредственно мусульманских суфийских авторов, то к ним относятся величайшие мыслители и поэты исламского мира, писавшие по-арабски, на фарси, на тюркских и некоторых других языках: это такие гении Средневековья, как Аттар, Санайи, Аль-Газали, Омар Хайям, Саади, Джами, Навои, Ибн-Сина, Низами, Насими, Ибн аль-Араби, Ибн аль-Фарид, Хафиз, Юнус Эмре и ряд других. Из авторов XX века в этой связи можно для примера упомянуть хотя бы Мухаммада Икбала, Джебрана Халиля Джебрана и выдающегося популяризатора суфизма Идриса Шаха.
   К суфизму принадлежали и некоторые из великих иудейских средневековых мистиков и поэтов, в том числе Иегуда Галеви, Моисей Ибн-Эзра, Соломон Ибн-Габироль.
   Одна из составляющих суфийского мировоззрения – утверждение полноправия различных религиозных учений человечества, каждое из которых по-своему отражает Единую Истину. Такой взгляд сближает людей разных вер, уничтожает вражду и недоверие между ними, делает любовь к ближнему поистине всечеловеческой.
   Эта точка зрения изложена, например, Омаром Ибн альФаридом (1181–1235 гг.) в его поэме «Стезя праведного». В ней от лица Бога приводятся такие слова:

 
Не без Моей всесильной воли неверный повязал «зуннар» —
Но снова снял, не носит боле, с тех пор как истину узнал.
 
 
И, если образ благостыни в мечетях часто Я являл,
То и Евангельской святыни Я никогда не оставлял.
 
 
Не упразднил я Книгу Торы, что дал евреям Моисей, —
Ту Книгу мудрых, над которой не спят в теченье ночи всей.
 
 
И, коль язычник перед камнем мольбу сердечную излил,
Не сомневайся в самом главном: что Мною он услышан был...
 
 
Известно правое Ученье повсюду, веку испокон,
Имеет высшее значенье любой обряд, любой закон.
 
 
Нет ни одной на свете веры, что к заблуждению ведет,
И в каждой – святости примеры прилежно ищущий найдет.
 
 
И тот, кто молится светилу, не заблудился до конца:
Оно ведь отблеск сохранило сиянья Моего лица!
 
 
И гебр, боготворивший пламя, что тысячу горело лет,
Благими подтверждал делами, что, сам не зная, чтит Мой Свет:
 
 
Блистанье Истинного Света его душа узреть смогла,
Но, теплотой его согрета, его за пламя приняла...
 
 
Вселенной тайны Мною скрыты, их возвещать Я не хочу,
И мира зримого защита – в том, что о тайнах Я молчу.
 
 
Ведь нет такой на свете твари, что высшей цели лишена,
Хотя за жизнь свою едва ли о том помыслит хоть одна!..
 

   Та же мысль аллегорически высказывается и в притче «Названия винограда», повествующей о ссоре четырех разноязычных друзей (олицетворяющих разные религии), каждый из которых, мечтая купить виноград, дает ему название на собственном языке:

 
...Вот так друзья, не вникнув, что и как,
Доходят до раздоров и до драк.
 
 
Из них был каждый разуменьем слаб:
Слова «ангур», «узум», «стафиль», «айнаб» —
 
 
Суть просто винограда имена,
Но меж друзьями вспыхнула война!..
 
 
...О, если б тот вмешался в злобный спор,
Кто мыслью прозорлив и делом скор!
 
 
Он бы сказал: «Монету дайте мне,
Поверьте моей честной седине:
 
 
Я вам с базара принесу сейчас
То, что желанно каждому из вас!..»
 
 
...Тогда бы вмиг закончилась война:
Слова различны – суть у них одна,
 
 
Но может только истинный мудрец
Нелепым спорам положить конец!
 

   Автор этой притчи – Джалаладдин Руми. Его имя и наследие вот уже почти восемь веков окружены глубоким почитанием и вызывают горячую любовь – не только у суфиев, но и во всем мире...

   Великий Учитель Джалаладдин Руми, несравненный суфийский проповедник, тончайший поэт, наставник душ в Божественной Истине, родился 800 лет назад, в 1207 году, в городе Балхе (Афганистан).
   Корни его семьи по отцу, Бахауддину Мухаммаду Валаду, известному богослову, восходят к халифу Али и Фатиме – дочери Пророка Мухаммада. Мать Руми была из рода шахов – властителей Балха. Псевдоним Руми, под которым Джалаладдин прославился на века, означает «житель Рума», т. е. Малой Азии, до мусульманского завоевания входившей в состав Византии, – земли «ромеев» (т. е. римлян). В малоазийский город Конью семья маленького Джалаладдина переселилась незадолго перед нашествием на Среднюю Азию полчищ Чингисхана.
   Согласно преданиям, вошедшим в книгу «Сто рассказов мудрости» (своеобразное «житие» Руми), чудеса, сверхъестественные явления, встречи с духами и людьми – посланцами высших миров – сопровождали жизнь Джалаладдина с самого детства. Одной из важнейших таких встреч, ставшей своего рода духовной инициацией мальчика, было посещение его семьей возвышенного суфийского шейхаи поэта Фаридуддина Аттара в городе Нишапуре (Иран). Духовидец Аттар узрел в маленьком Джалаладдине своего преемника, будущего наставника всех суфиев, и подарил ему свою мистическую поэму «Асрар-намэ» – «Книгу сокровищ». Свой дар Аттар сопроводил особым благословением (барака), которое помогает раскрыть в человеке духовные «каналы», делает его способным воспринимать откровения свыше. Отцу Джалаладдина Аттар пророчески предрек: «Твой сын зажжет на земле огонь восторженного служения Богу» (ср. слова Иисуса Христа в Евангелии от Луки: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» – Лук. 12, 49).
   В Конье Джалаладдин, под руководством отца и других наставников, изучал основы мусульманской теологии и правоведения, а также теорию и практику суфизма. Завершив свое образование в исламских академиях Дамаска и Алеппо, он после кончины отца стал главным проповедником в Конье, унаследовав место главы медресе (духовного училища) и приобретя множество учеников и последователей.
   Величайшее озарение светом Высшей Истины произошло в жизни Руми при появлении в Конье странствующего шейхаШамсуддина Тебризского. Встреча этих двух мистиков-прозорливцев состоялась 26 ноября 1244 года, когда Руми было 37 лет. Однако сам он считал дату их знакомства днем своего нового – духовного – рождения. Действительно, после этой встречи внутренний мир Руми чудесным образом обновился. Джалаладдин стал непревзойденным Учителем, выражающим свой уникальный «горний опыт» в общедоступных стихах и притчах. Он стал великим Учителем-Поэтом...
   ...Дервиш Шамсуддин Тебризский подстерег на городском перекрестке процессию учеников во главе с восседавшим на муле Руми. Он властно схватил животное за поводья и, глядя прямо в лицо Джалаладдину, спросил: «О ты, испытующий пробу золота невидимых миров! Скажи мне: кто выше – Пророк Мухаммад или же Абу-Йазид Бистами?» (Бистами был оригинальным суфийским мыслителем, пролагавшим в IX веке новые стези Богопознания). Руми без промедления ответил: «Разумеется, Пророк Мухаммад! Ведь именно он – Предводитель каравана праведников, путешествующего к Небесам!» Но Шамсуддин парировал: «Отчего же тогда Пророк Мухаммад только просил Бога „излить на него Свой Свет“, в то время как Абу-Йазид восклицал: „Прославлен я, и сияю наивысшим сиянием“?»
   Погрузившись во внутреннее созерцание, Руми спустя какое-то время ответил: «Абу-Йазид Бистами поднялся на некоторую духовную ступень – и опьянел от ее сияния, ибо мал был просвет в его сердце, способный впустить луч Божества. Вот и решил он, что достиг наивысшего совершенства! Но Пророк Мухаммад постоянно переходил со ступени на ступень, зная бесконечность Восхождения и безмерность Божьей любви! Вот почему свет, доступный ему ранее, при каждом новом восхождении уже казался ему недостаточным, и просил он вновь и вновь: «Излей на меня Свой свет!..»
   Различные предания несколько расходятся в подробностях этого уникального диалога: согласно одному из них, Шамсуддин, услышав ответ Руми, потерял сознание от нестерпимого света Откровения, озарившего его; согласно же другому – сам Руми впал на время в беспамятство от внезапного вопроса Шамсуддина, и лишь потом, в экстазе постигнув Истину, ответствовал ему... Впрочем, оба предания сходятся в одном: существуют Высшие Идеи, соприкоснувшись с которыми, душа воспаряет столь высоко, что телесная природа человека потрясается до основания...
   ...С этого дня Руми и Шамс (сокращенное имя дервиша, своим появлением озарившего душу Руми, означает «солнце») были неразлучны в любви и познании, как бы составляя единого Человека. Поистине, оба они в миг своей встречи испытали сопричастность Сути Бытия и вкусили восторг, превышающий все земное. Шамс стал наставником и спутником Руми на том Пути к Источнику Жизни, который невыразим словами...
   На время прекратились проповеди Джалаладдина в медресе и мечети и ученики остались без его уроков – ведь он сам превратился из обучающего в обучаемого, постигая азы Горнего Знания, внимая своему «Солнцу жизни», как именовал он Шамса. А когда Руми возвратился к преподаванию – преобразились и суть, и форма его наставлений. Он обучал теперь непосредственному постижению Истины – через собственный живой пример, а также посредством притч. Он основал орден Маулавия – братство «танцующих дервишей», постигающих Тайну бытия через экстатическую радость, песню и танец, восходя на высоты поэзии и вникая в глубины мудрости.
   Недолго, всего около трех лет, длилось земное общение Руми с Шамсом. Фанатичные, настроенные против суфийских «свобод», ортодоксы-догматики, а также многочисленные завистники не осмеливались поднять руку на самого Руми, поскольку он пользовался покровительством властей. Но они составили заговор против Шамса и надеялись духовно погубить Руми, разлучив его с возлюбленным наставником и другом. В 1247 году Шамс навсегда исчез с земного плана бытия – по некоторым сведениям, он был убит теми самыми «сынами тьмы», для которых яркий свет Богопознания и любви к ближнему непереносим в любую эпоху. Однако тело Шамса так и не было найдено...
   Руми какое-то время оставался безутешным, разыскивая Шамса в разных краях. Но затем свершилось чудо: Джалаладдин ощутил, что душа Шамса вселилась в него самого, что отныне в одном теле неразлучно обитают две души!.. Несравненные по силе мысли и глубине чувства стихи потекли теперь из-под калама (тростникового пера) Джалаладдина, и подписывались они именем Шамса! Даже сам почерк Руми стал теперь неотличим от почерка Шамсуддина, который как бы сделал друга – свое alter ego – тем духовным каналом, через который мог отныне проводить в мир свои идеи, воплощать свое поэтическое мировидение.
   На этом новом, самом интенсивном по степени самовыражения, этапе своей жизни Руми создает все то, что сохранило его имя на века. Он окончательно формирует дервишское братство Маулавия, устанавливает для него чин своеобразных «радений» – медитативно-экстатических собраний, сопровождаемых декламацией стихов самого Руми, игрой на нае– тростниковой флейте, пением и танцами. В таком виде братство Маулавия существует и по сей день. Он пишет грандиозную по духовной проникновенности и поэтическим достоинствам поэму «Маснави-йи-манави» («Парные строки с тайным подтекстом», или «Двустишия с намеками на незримое»), состоящую из более 25 тысяч бейтов (двустиший). Сочинение поэмы заняло около 12 лет, завершившись в 1272 году. Он создает вдохновенное собрание стихов «Диван-и-Шамс» – «Поэтический сборник Шамса», или «Диван Шамса Табризского», в котором около 30 тысяч бейтов. Творения Руми, относимые к прозаическим лишь условно (проза в них часто перемежается со стихами или имеет ритмический характер), – это «Поучения» (собрание философско-мистических проповедей), «Послания» (сборник писем, обращенных к различным адресатам), а также свод его изречений «Фихи-ма-Фихи» («Здесь то, что здесь (есть)»), составленный впоследствии сыном Джалаладдина – Султаном Веледом. Последнее произведение соотносится с «Маснави», многое поясняя в этой поэме.
   Таков, вкратце, перечень «трудов и дней» Джалаладдина Руми, окончившего свой земной путь в 1273 году, но живущего в сердцах миллионов своих последователей и почитателей и теперь – спустя восемь веков...

   Центральное место в творчестве Руми принадлежит идее об Учении как таковом. Сама земная жизнь рассматривается им как способ систематического обучения человеческих душ Высшей Истине, причем каждая душа воспринимает Учение на доступном ей уровне и в отведенных ей границах. При этом «медресе» (учебным заведением) является весь наш мир; временем, отведенным на урок, – человеческая жизнь; учебными пособиями – все обстоятельства, встречи, предметы и живые существа, сопровождающие наше бытие; экзаменами – испытания и искушения, нас постигающие... Учителем же, разумеется, является Сам Создатель.
   Именно такое истолкование суфийских истин характерно для всех произведений Руми, и прежде всего для «Маснави» – его главного вдохновенного труда, рассматриваемого многими поколениями эзотериков Ислама как своего рода «персидский Коран» (или «Писание на языке фарси»). Здесь последовательно излагаются различные постулаты, идеи, откровения суфизма, которые обосновываются кораническими цитатами и хадисами (примерами из жизни Пророка Мухаммада), а также иллюстрируются яркими притчами и завершаются мудрыми назиданиями.
   Из этого огромного текста (примерно вдвое превышающего объемом «Божественную Комедию» Данте) для нашей книги выбраны только притчи, наглядно иллюстрирующие духовные рассуждения. Происхождение этих притч самое различное. Одни из них взяты из общечеловеческих фольклорных источников и восходят к «бродячим» – архетипическим и мифологическим – сюжетам. Другие связаны с темами различных национальных эпосов и сборников назидательных рассказов. Особенно часто привлекаются образы древнеиранского эпоса, воспроизведенного в «Шахнамэ» Фирдоуси, и индийской «Панчатантры», известной в мусульманском мире как «Калила и Димна». Истоки некоторых притч прослеживаются в религиозной литературе (сюжеты библейского и коранического происхождения, мусульманские хадисы, иудейские мидраши, христианские апокрифы). Отдельные сюжеты заимствованы из более ранних суфийских источников (например, поэм и отдельных стихотворений Санаи и Аттара). Встречаются здесь и истории, придуманные самим Руми... Перечень источников отдельных притч можно было бы продолжить. Сам Руми иносказательно изображает совокупность сюжетов мирового фольклора в виде «Древа Знания»:

 
...Меж тем в сказаньях, притчах всех широт
О Древе Знанья говорит народ.
 
 
Оно повсюду ветви простирает
И познающих светом озаряет,
 
 
Да я и сам, насколько было сил,
Узрел его и плод его вкусил...
 

    (Из притчи «Древо Бессмертия»)
   Исследователи до сих пор спорят о том, имеет ли поэма «Маснави» в своей основе единый (хотя порой и трудно прослеживаемый) план или же представляет собой грандиозный ряд интеллектуально-эмоциональных «вспышек сознания» поэта, его мгновенных экстатических прозрений и откровений. Сами же притчи, изъятые из контекста поэмы Руми и получившие самостоятельное значение, обычно располагаются в сборниках (как в оригинале, так и в различных переводах) в последовательности, заданной самой поэмой. Мы же решили расположить их тематически, по разделам, отражающим различные аспекты воспитания душ, подчеркнув тем самым главное направление мысли Руми – его учение о жизни как Великой Школе.
   Отдельные притчи, особенно включающие в себя ряд отступлений, в нашем переводе подверглись сокращениям: увы, современный читатель редко обладает тем поистине неисчерпаемым запасом свободного времени и терпения, который характеризовал благословенного средневекового книгочея – любителя подробности, смакователя детали...
   Каждой притче сопутствуют пояснения религиозно-философского характера, принадлежащие переводчику. Многие притчи сопровождаются также этико-психологическим комментарием, автор которого – Марк Хаткевич – уже выступал в качестве соавтора нашей предыдущей книги на данную тему «Джалаладдин Руми и суфийская традиция» (Антология гуманной педагогики. – М.: Издательский дом Шалвы Амонашвили, 2000). Тексты, принадлежащие Марку Хаткевичу, помечены инициалами «М. Х.».
   О суфизме – теории и практике духовного восхождения человека к Богу – сказано очень много в разные века и на разных языках. За последние годы в нашей стране издано немало книг, трактующих как суфийское Учение в целом, так и различные его аспекты, исторические связи, периоды развития, направления, школы...
   Наша же цель – помочь читателю исполнить совет самого Руми:

 
...Раздвинь завесу плотского ума —
И воссияет Истина сама!
 

    (Из притчи «Муравей»)
    Д. Щедровицкий

   Психология суфизма теснейшим образом связана с педагогикой. Представление о человеке как о разумном духе, чья цель – преодолеть низшую, животную, природу и взойти на следующую – «ангельскую» – ступень (ср. у Руми: «...И разумным человеком ты предстал не навсегда: // Эта глина не навеки вид Адама приняла! // Вскоре Ангелом ты станешь...»), – предопределяет все основные правила хранения и передачи Духовного Знания – главного сокровища суфиев.
   По сравнению с материалистической педагогикой нашей современности, которая практически полностью нацелена на укоренение ученика в материальном мире, на приспособление его воли, интеллекта и эмоций к реалиям окружающей жизни, – суфийское обучение имеет противоположную цель. Оно призвано выводить сознание и чувства человека за пределы вещественного мира, укореняя их в высшей, духовной, реальности. Однако же суфийские мастера всегда признавали, что духовное восхождение, которое есть цель мистического обучения, невозможно без предварительной caмoреализации ученика в земном мире, без овладения множеством знаний и умений, относящихся к окружающей жизни, без раскрытия всех благих потенций его души. Словом, без всего того, что суфийские мудрецы образно именовали «сверлением жемчужины», разумея под жемчужиной нашу душу, а под вдеваемой в нее нитью – живую связь со всем мирозданием. Таким образом, обучение, связанное с освоением земного мира, не только не противоречит суфийской педагогике, но и является необходимой «стартовой площадкой» для предстоящих ученику духовных взлетов.
   Суфийское обучение должно как бы вырастать из обычного, продолжая его. В свете этого соображения проясняется и подлинный смысл педагогики будущего: готовить человека к его истинному, высшему, предназначению. К тому предназначению, которое по-разному описывают и с разных точек зрения рассматривают все великие религии человечества. А ведь и сама суфийская традиция призывает черпать мудрость не только из мусульманских, но также из христианских, иудейских и других источников религиозных знаний.
   В вопросе же «воспитания сердца» великие мировые религии сходятся между собой. Например, в Псалтири цель духовного обучения сформулирована так: «Потеку путем заповедей Твоих, когда Ты расширишь сердце мое» – Пс. 118, 32. Согласно этим словам, сердце, готовясь к служению Богу, должно «расшириться», т. е. объять многих любовью и многое – познанием (в библейской метафорике сердце – вместилище не только чувств, но и знаний). В Евангелии говорится о том, как очищенное сердце, из которого прежде исходили «злые помыслы» (Матф. 15, 19), из вместилища всевозможных нечистот может превратиться в источник живой воды, которая животворит и самого человека, и окружающий его мир: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» – Иоан. 7, 18. Коран же свидетельствует о том, что злые помыслы и нечестивые дела страшным образом воздействуют на сердца людей: «Покрыло ржавчиной их сердца? то, что они приобретали» (Коран 83, 14, пер. И.Ю. Крачковского).
   О том, что сердце, очистившись, призвано стать обителью Бога – Высшей Истины, говорит, отвергая лицемерное, внешнеобрядовое, «служение», и сам Руми:

 
В сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог!
Поспеши же в храм Владыки, где Он славен и хвалим!..
 

   Именно суфийская традиция в деле воспитания учеников наиболее последовательно опирается на педагогику сердца – педагогику Священного Писания. Некоторые суфии полагают, что Иисус был основателем первой суфийской общины, а себя считают ее духовными наследниками. В суфийской традиции нашли свое продолжение и обличения тех лицемеров от религии, врагов истинной духовности и приверженцев внешнего обрядоверия, которых осуждал Иисус: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Матф. 23, 27–28). Внешнее, показное совершенство, при котором сердце остается неочищенным, может оказаться даже хуже обыкновенного нечестия.
   Как Иисус был гоним поборниками «внешнего благочестия» своего времени, так и суфийские праведники не только терпели от «мусульман по наружности» бесчеловечные гонения, но порой подвергались и жестоким казням (Мансур Халладж, Фазлуллах, Имадеддин Насими и другие). Так же, как и первые христиане (ср.: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх... боящийся не совершен в любви» – I Иоан. 4, 18), суфии противопоставляли бескорыстную любовь человека к Богу – страху адских мук и стремлению к райским наградам.
   У Руми читаем:

 
Творец все души озарил, спросив: «Не Я ль вас сотворил?»
И я воскликнул: «Ты, Аллах!» – Любовью вечной я горю!
 
 
Служенья ангелы мудры, пред ними в трепете миры,
Моя ж любовь сильней, чем страх! – Любовью вечной я горю!
 

   А такую строку, как «не страшен мне горящий ад, не жажду райских я наград», воспринимаемую в контексте всего учения о любви к Богу, вслед за Руми мог бы повторить каждый суфийский мыслитель. И действительно, подобные слова встречаются как у предшественников этого величайшего « шейхапоэтов», так и у его последователей.
   Если суфийский шейхотдавал себе полный отчет в том, что в лице каждого мюридаему вверен для наставления бессмертный дух, наделенный безграничными потенциями развития, то его первой и ближайшей целью было – передать ученику это понимание истинного величия человека. Именно такой цели служили и многие «посвятительные» истории из суфийского прошлого и мистической практики, в том числе и знаменитое повествование о первой встрече Руми с Шамсом и о последующем их духовном единении. Понятно, что подобные истории, входя в плоть и кровь мюрида, во многом предопределяли и содержание, и форму его будущих общений с собратьями по тарикату, да и вообще с окружающими людьми.
   Согласно суфийской традиции, самые важные чудеса происходят не в сфере вещественных явлений, а в области человеческих отношений, при взаимном раскрытии людей. В семьях суфиев дети посвящались не столько в знания о строении вещества, сколько в «науку» о том, чем человек может стать для другого человека. Таким образом, все психологические и иные знания, приобретенные суфиями, получали практическое воплощение в их жизни. Это относится даже к таким, казалось бы, отвлеченным рассуждениям, как диспут между Руми и Шамсом относительно «превосходства» Пророка Мухаммада или Абу-Йазида Бистами в познании Истины. Для последующих поколений суфиев значение этого диспута сводилось к различению между «прочным» состоянием духа, достигнутым суфием на данном этапе развития (именно о переходе от одного такого состояния к другому говорил Мухаммад), – и озарением свыше, временами посещающим человека (о таком опыте свидетельствовал Абу-Йазид). Озарение свыше может посетить даже того ученика, который достиг невысокой ступени развития, дабы он сумел предощутить те состояния, которые открываются на ступенях гораздо более высоких.
   Переводя эти понятия с языка мистики на более обыденный, следует говорить о разнице между ежедневным упорным трудом ради достижения цели – и посещающим человека вдохновением на этом пути (Абу-Йазид). Суфийскому же ученику просто жизненно необходимо различать эти понятия. В то время как материализм внушает своим приверженцам представление о единственности земной жизни, не предполагая какого-либо продолжения духовного восхождения за ее пределами, – религиозная вера (в данном случае суфизм) утверждает, что путь самосовершенствования бесконечен: он продолжается в вечности после смерти земного тела.
   В том-то и состоит блаженство, дарованное Богом человеческому духу, что никакое достижение на этом пути не является предельным и завершающим, что за каждой данной ступенью, сколь бы высока и прекрасна она ни была, следует восхождение на новую, еще более возвышенную и радостную ступень. В этом и заключается обетование вечной жизни (т. е. отнюдь не прозябания, а постоянного возобновления и развития), о котором свидетельствуют все великие религии человечества.
   В дополнение к этим свидетельствам, суфизм (подобно иудейской каббале, христианскому исихазму и другим эзотерическим направлениям в разных религиях) сообщает о возможности достижения душой вечной жизни – здесь и сейчас. Суфийский путь – это переживание все новых состояний, овладевание все новыми формами внутреннего, «сердечного», опыта.
   Руми говорит об этом так:

 
...В тленье празднуя нетленье, от начала бытия
Нас Дорога Превращений в гору Разума вела.
 
 
Став из праха – минералом, ты затем взошел травой,
Зверь возник из травной кущи – в нем душа твоя жила...
 
 
...Вскоре Ангелом ты станешь, удалившись в горний мир,
И душа стяжает в высях, что внизу не обрела...
 

 
    М. Хаткевич

   Стихотворение говорит о предбытии человеческого духа, который, согласно суфийскому учению, существовал в Боге до создания материального мира («задолго до Адама»). Дух человека, подобно жемчужине, заключенной в раковине («ниспал жемчужиной с небес я в море плотской жизни»), является величайшим сокровищем, частицей Божества, тайной, сокрытой под оболочкой плоти. Мистик-суфий, пережив озарение свыше, вспоминает о своем предназначении и осознанно осуществляет ту миссию, ради которой был послан в наш мир. На это указывают слова о деснице Всевышнего («руке Царя»), направляющей суфия, и о покорности последнего указаниям свыше («я там, куда меня Сам Бог направить захотел»). Согласно Корану (как и Библии), Бог постоянно воссоздает вселенную Своей волей: «И когда Он решит, чтобы дело [свершилось], то говорит ему: „Свершись“ – и оно свершается» (Коран 2, 117 ^[2]).
    Д. Щ.

Я, словно сокол, в этот мир с руки Царя слетел...

 
Я, словно сокол, в этот мир с руки Царя слетел,
Я там, куда меня Сам Бог направить захотел!
 
 
Я ниспадал – и восходил с добычей до Сатурна,
Я девять сфер и семь небес мгновенно облетел!
 
 
Я охранял пресветлый Рай задолго да Адама,
Я среди гурий ликовал до сотворенья тел!
 
 
Еще премудрый Соломон на свет не появился,
А я, всех джиннов покорив, его кольцом владел!
 
 
Вступал я в пламя – и оно, как роза, расцветало,
И по моим следам огонь бутоном ярким рдел!
 
 
Ниспал жемчужиной с небес я в море плотской жизни,
Но воспарю – и возвращусь в бессмертный свой удел!
 
 
Миры, эпохи и века напев мой повторяют:
Я – Шамс, я первый эту нить в ушко веков продел!..
 

   Здесь Руми говорит о любви как о творящей Божественной силе и основе мироздания. Дух поэта существовал изначально и был «влюблен» в Истину еще до сотворения вещественного мира («когда творенье началось и утверждался мир в правах»), затем он прошел множество стадий развития (прожил «семьдесят веков», т. е. семь тысяч лет, символически соответствующих Семи Дням творения – ср.: «Воистину, ваш Господь – Аллах, Который сотворил небеса и землю за шесть дней. Потом Он утвердился на престоле» – Коран 7, 54; см. также Быт. 1, 1–31; 2, 1–3). Согласно суфийскому преданию, души всех будущих людей еще до сотворения мира предстали пред Аллахом, и Он обратился к ним с вопросом: «Не Я ль вас сотворил?» (в Коране с вопросом: «Не Господь ли Я ваш?» Аллах обращается к потомкам Адама – см. Коран 7, 172). Поняв вопрос, часть душ воспылала безграничной любовью к Аллаху. Впоследствии именно эти души стали на земле великими учителями веры, мистиками, поэтами и суфийскими мучениками. Для самого Руми лик Возлюбленного – Аллаха – как бы «отразился» в лике его духовного наставника – Шамса (в стихотворении игра слов: «шамс» – по-арабски «солнце»), душа которого слилась с душой Руми («я стал тобой, мой светлый шах»).
    Д. Щ.

Услышьте, любящие прах: любовью вечной я горю!..

 
Услышьте, любящие прах: любовью вечной я горю!
Во всех веках, во всех мирах – любовью вечной я горю!
 
 
Когда творенье началось и утверждался мир в правах,
Я полюбил, отринув страх, – любовью вечной я горю!
 
 
Средь звезд, песчинок, облаков – я прожил семьдесят веков,
Переживая взлет и крах – любовью вечной я горю!
 
 
Творец все души озарил, спросив: «Не Я ль вас сотворил?»
И я воскликнул: «Ты, Аллах!» – Любовью вечной я горю!
 
 
Служенья ангелы мудры, пред ними в трепете миры,
Моя ж любовь сильней, чем страх! – Любовью вечной я горю!
 
 
О Шамс! Почувствуй и пойми: к тебе в Тебриз пришел Руми!
Я стал тобой, мой светлый шах! – Любовью вечной я горю!
 
 
О Солнце Истины! Явись – и озари родной Тебриз!
Сверкает мир в твоих лучах! – Любовью вечной я горю!
 

   Перечисляя разные религии – Христианство («Крест»), Иудейство, Ислам, – Руми говорит, что полнота суфийского познания Бога не охватывается догматикой и обрядностью ни одной из них. Более того, он заявляет, что свободный, подвластный одному лишь Богу, дух суфия не зависит ни от земных начал («я все стихии перерос»), ни от космических влияний («я вышел из-под власти звезд»), ни даже от свойств, наследуемых человеком от предков («я узы крови развязал – и я не сын тебе, Адам!»). Такая свобода духа обусловлена теснейшим единением суфия с Возлюбленным (Богом), пребыванием его в экстазе общения с Творцом. Наиболее известные образы этого экстаза в суфийских текстах – «вино» и «страсть» («от любви и от вина всегда душа твоя пьяна»). Таким образом истинный мудрец прозревает Единство, скрытое за отдельными феноменами вселенной («во множестве провижу я одно – Единство Бытия»). Он переходит от дробного, разделенного восприятия Реальности к осознанию и ощущению Единства Божьего – Таухид(«слово Истины живой читаю я не по складам!»).
    Д. Щ.

О люди всех эпох и мест, что о себе скажу я вам?..

 
О люди всех эпох и мест, что о себе скажу я вам?
Моя религия – не Крест, не Иудейство, не Ислам.
 
 
Я все стихии перерос, я вышел из-под власти звезд,
Юг, север, запад и восток – не для меня, не здесь мой Храм!
 
 
Твердь и вода, огонь и дух – к их мощным зовам слух мой глух,
Я тотчас всё, чего достиг, за новую ступень отдам!
 
 
Не страшен мне горящий ад, не жажду райских я наград,
Я узы крови развязал – и я не сын тебе, Адам!
 
 
Я – вне событий и имен, я превозмог закон времен,
Я в каждом встречном воплощен – и неподвластен я годам!
 
 
Во множестве провижу я Одно – Единство Бытия,
И слово Истины живой читаю я не по складам!
 
 
Я жажду в мире одного – Возлюбленного своего:
Лишь вечно видеть бы Его – и по Его идти следам!
 
 
Шамс! От любви и от вина всегда душа твоя пьяна:
Давай же славу воздадим сим, лучшим на земле, плодам!..
 

   В этом стихотворении Руми противопоставляет внутреннее, духовное, поклонение Богу – внешнему, чисто обрядовому, служению. Строфы об истинном жилище Бога («в сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог») перекликаются с призывом Иисуса (в мусульманской традиции – пророк Иса) поклоняться Отцу не в храмах, построенных руками человеческими, но «в Духе и Истине» (Иоан. 4, 19–24), с учением о «внутреннем человеке» как «храме Бога живого» (II Кор. 6, 16), а также со словами Корана: «Разве не раскрыли Мы твое сердце?..» (Коран 94, 1).
    Д. Щ.

В Мекку путь свой направляет мусульманин-пилигрим...

 
В Мекку путь свой направляет мусульманин-пилигрим:
Вот он цели достигает, вот – Кааба перед ним!
 
 
Храм из камня мусульманин созерцает пред собой,
И вокруг – песок да камни, жаркий воздух недвижим.
 
 
Удивляется паломник: он на встречу с Богом шел,
А пред ним – стена из камня: как и прежде, Бог незрим!
 
 
Вот в смущенье он обходит Божий дом... Но в этот миг
Голос в сердце раздается – так мы с другом говорим:
 
 
«Там ли ищешь ты Святого? Разве здесь Его престол?
Не спеши, а лучше с сердцем посоветуйся своим!
 
 
В сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог!
Поспеши же в храм Владыки, где Он славен и хвалим!..»
 
 
Шамс! Мы в келье в час полночный речь с Возлюбленным ведем:
Пилигрим заснул в дороге, мы же бодрствуем – не спим!..
 

   Здесь развивается тема предыдущего стихотворения – тема теснейшего единения духа истинного суфия с Духом Божьим. Согласно учению Руми, человек как «микрокосм» в своем внешнем облике содержит черты всего мироздания, а внутренняя суть человека – «зеркало души», отражающее Аллаха. Человек являет на земле образ и подобие Бога («вы – свидетельство о Боге», ср. Быт. 1, 26–27; ср. также знаменитый хадис: «Аллах сотворил Адама по образу Своему»). Представляя собой облеченную во плоть бессмертную душу – частицу Духа Божьего (согласно словам Корана: «Потом Он придал ему форму, вдохнул в него частицу Своего Духа и даровал вам слух, зрение и сердце» – Коран 32, 9), человек, однако, после грехопадения перестал осознавать свой высокий «сан» и свою великую миссию, ибо животная природа превозмогла в нем духовную. Одна из целей суфизма – возвратить человеку осознание его собственной возвышенной сути («Осознайте и поймите – Бог всесильный в вас живет!»). Не понимая величия человеческого духа и не имея прямого руководства свыше, но следуя застывшей традиции обрядоверия, многие богословы в своих толкованиях искажают Божественный замысел относительно рода людского («Вы – стиха святого буквы, только в целом этот стих // Лицемерный толкователь не осмыслит, не поймет!»). Интересно сравнить этот образ со словами пророка Исайи: «...Этот народ приближается ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня, и благоговение их предо Мною есть изучение заповедей человеческих» – Ис. 29, 13; ср. Матф. 15, 7–9). Суфийские воззрения подчеркивают, что высшее предназначение человека – являть собой запечатленный на земле образ Божий: «Вы – престол Живого Бога посреди земных красот!»
    Д. Щ.

О молящиеся! Бога не вмещает небосвод...

 
О молящиеся! Бога не вмещает небосвод:
Осознайте и поймите – Бог всесильный в вас живет!
 
 
Вы – свидетельство о Боге, цель и замысел Творца,
Вы – священного Корана воплощенье и оплот!
 
 
Вы – стиха святого буквы, только в целом этот стих
Лицемерный толкователь не осмыслит, не поймет!
 
 
В вас – поток бессмертной жизни, ваши души не умрут,
Вы – престол Живого Бога посреди земных красот!
 
 
Вы Творца найти хотите, а ведь Он – у вас в душе,
Мысль высокую Аллаха – облик ваш передает!
 
 
Чтобы в сердце, как в зерцале, отразился Божий Лик,
С сердца ржавчину сотрите мелких, низменных забот!
 
 
Пусть в омытых ваших душах навсегда, как у Руми,
В цветнике любви сердечной образ Друга расцветет!..
 

   Здесь Руми повествует о своем таинственном общении и единении («там воедино слились мы вполне») с Шамсом, телесно находившимся в то время в другой стране, а духом пребывавшим с Руми. О подобном опыте общения вне времени и пространства сообщают многие суфийские наставники, а также христианские и другие мистики (ср. слова апостола Павла: «...Ибо хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами, радуясь и видя ваше благоустройство...» – Кол. 2, 5).
    Д. Щ.

В радостный час – наедине мы были вдвоем...

 
В радостный час – наедине мы были вдвоем,
Там воедино слились мы вполне – хоть были вдвоем.
 
 
Там, среди трепета трав, среди пения птиц,
Мы причастились бессмертной весне – мы были вдвоем!
 
 
Там, озаренные взорами блещущих звезд,
Мы уподобились полной Луне – мы были вдвоем!
 
 
Ибо меня, отделенного, не было там,
Ибо твое было отдано мне – мы были вдвоем!
 
 
Плакали кровью и пели любовь соловьи,
Души тонули в небесном вине – мы были вдвоем!..
..................................................................
 
 
...Я в Хорасане далеком в тот час пребывал,
Ты ж находился в Евфратской стране, – но мы были вдвоем!..
 

   Описанное здесь восхождение от неорганического вещества («прах», «минерал») через растительную и животную жизнь («трава», «зверь») к разумному человеку – на первый взгляд представляется «гениальным предвосхищением» теории эволюции. Однако, более внимательно вчитываясь в строки Руми, мы понимаем, что у него, в отличие от жившего шестью веками позже английского естествоиспытателя, речь идет об «эволюции» не материи, но духа. Именно дух человека проходит все описанные выше ступени, чтобы впоследствии возвыситься до сверхчеловеческого уровня бытия – «Ангела». Однако суфия, достигшего уже в земной жизни этой «горней» ступени самоосознания, Руми призывает вновь сойти «в бездну темную» превратной земной жизни, дабы поделиться своим духовным опытом с учениками. Человек есть средоточие вселенной, в нем отражаются черты и свойства всего Космоса: «Строй созвездий отражают наши смертные тела!..»
    Д. Щ.

Только тело погибает, а душа живет, светла...

 
Только тело погибает, а душа живет, светла.
Ствол растет – не исчезает: исчезает тень ствола.
 
 
Умирают отзвук, отсвет – но не сами Звук и Свет.
Помни: пламя не сгорает, вещество спалив дотла.
 
 
В тленье празднуя нетленье, от начала бытия
Нас Дорога Превращений в гору Разума вела.
 
 
Став из праха – минералом, ты затем взошел травой,
Зверь возник из травной кущи – в нем душа твоя жила!
 
 
И разумным человеком ты предстал не навсегда:
Эта глина не навеки вид Адама приняла!
 
 
Вскоре Ангелом ты станешь, удалившись в горний мир,
И душа стяжает в высях, что внизу не обрела.
 
 
Шамс! Покинь небес просторы, в бездну темную сойди:
Строй созвездий отражают наши смертные тела!..
 

   Тростинка, отрезанная от корня и ставшая тростниковой флейтой-наем (излюбленным музыкальным инструментом на суфийских «радениях»), – символ человеческой души, разлученной с Аллахом («я с корнем своим разлучен!») и тоскующей по своему Возлюбленному – Источнику жизни, вдали от Которого душу ожидают страдания и смерть. Чем яснее осознает душа свою удаленность от Аллаха, тем более страстно она взывает к Нему и стремится к воссоединению с Ним. Таким образом, согласно Руми, все культурное творчество человечества (религия, музыка, словесное искусство, науки и т. д.) представляет собой, в конечном счете, страстный порыв к Богу – «далекому Другу», осуществляемый в «мире земном, опустелом и темном». Но особенно отчетли во слышится «плач тростникового ная» в тех творениях человеческого духа, которые исходят непосредственно из сердца и исполнены любви: «пусть сердце поет, как влюбленная птица...».
    Д. Щ.
   ***
   Современное образование нацелено в первую очередь на развитие интеллекта. Цель – получение информации для адаптации к определенным видам деятельности в обществе. Человек как целое упускается из виду и получает прикладное, а не самодовлеющее значение. Суфийское же образование ставит целью самопознание ученика и его духовное восхождение, т. е. путь очищения сердца. При этом рассудку (плотскому разуму) отводится низшая ступень. Плотский разум – эгоистическое оперирование обыденной информацией с целью извлечения выгоды. Через «пение» (постижение прекрасного), воспринимаемое сердцем, человек возвышается до «воскресения» своего сердца («о сердце, воскресни»), которое становится «вещим» и способным интуитивно постигать высшую реальность («Твой разум оценит ли песню мою? // О нет, я для вещего сердца пою!..»). Путь умножения информации (технократическая цивилизация) без воспитания сердца приводит ко все большему одичанию общества, вплоть до массового уничтожения людей. Именно через очищение сердец начинает действовать в человеческом сообществе (суфийском братстве) важное средство воспитания – любовь между всеми проходящими процесс обучения. Постепенно формируется малый социум любящих учителя и друг друга учеников. Это «малая модель» идеального общества, которую впоследствии остается «проецировать» на большое общество – государственную жизнь. Отсюда стремление суфиев сделать своих учеников государственными деятелями. Под исцеляемой душой («Любовь без врачебного лечит канона... С души отрясая безверия прах, // Любовь ее к небу несет на крылах») подразумевается душа как отдельного человека, так и всего народа. Можно быть человеком широко информированным, но внутренне больным – отсутствие любви, заботы об окружающих ведет к психическим заболеваниям как индивидуальным, так и массовым. Результат – нарастание криминализации общества. Исцеление – в любви.
    М. Х.

Из «Песни ная»

 
Прислушайся к звукам – и сердцем внимай,
Как жалобно плачет и сетует най,
 
 
Как, слезно рыдая и горько стеная,
Разносится плач тростникового ная.
 
 
«Скажи нам, о чем ты рыдаешь, о чем?»
«О горе! Я с корнем своим разлучен!
 
 
Любому, кто терпит любовные муки,
Понятно и близко страданье разлуки.
 
 
Нам сердца чужого познать не дано,
Но в плаче с тобой мы сольемся в одно:
 
 
Как души сраженных смертельным недугом,
Мы станем рыдать, разлученные с Другом.
 
 
Почувствуй же сердцем: мой песенный дар —
Не ветер весенний, но огненный жар!
 
 
И в мире холодном, во мраке подлунном
Стань сам пламенеющим страстью Меджнуном.
 
 
Твой разум оценит ли песню мою?
О нет, я для вещего сердца пою!..»
.......................................................
 
 
...Все чаще я внемлю рыданиям ная,
И музыка в сердце смолкает иная.
 
 
О сердце, воскресни, ведь смерть – не вдали:
Влюбись – и любовью себя исцели!
 
 
Любовь без врачебного лечит канона,
Она и Лукмана мудрей, и Платона:
 
 
С души отрясая безверия прах,
Любовь ее к небу несет на крылах!
 
 
Пусть сердце поет, как влюбленная птица,
Иначе твой Друг от тебя отвратится, —
 
 
Молись, чтоб, отвергнутый розой своей,
В весеннем саду не замолк соловей...
 
 
Ты – глина земная, ты – персть, но при этом
Друг сердце твое озарил Своим светом!
 
 
А если б Он свет Свой навеки сокрыл, —
Ты бился б о землю, как сокол без крыл,
 
 
И в мире земном, опустелом и темном,
Ты б странствовал в страхе бродягой бездомным...
 
 
Но светоч немеркнущий в доме зажжен,
И в зеркале сердца твой Друг отражен.
 
 
А если твой мир помрачило хоть что-то —
Не медли и сердце омой от налета
 
 
Гордыни и злобы: омоешь – и вмиг
В нем вновь отразится возлюбленный Лик.
 
 
Прозреешь – и жизнь просияет иная,
И сердцем услышишь рыдания ная!..
 

   В притчах этого раздела описаны такие качества характера и настрой ума, которые, оставаясь непреодоленными, лишают своих обладателей возможности усваивать посылаемые свыше наставления.

   Утраты, лишения и прочие кары постигают тех, кто по своей гордыне или жадности, лености или скудоумию противится Богу, напрочь отказываясь усваивать Его жизненные наставления. Однако наказание призвано вразумить душу, дабы впоследствии она, наученная горьким опытом, смогла исправиться. Даже физическая смерть – не конец, но только переход. Ведь Путь – вечен...

   Здесь рассказывается о тех, кто с большим трудом, а порой и со значительными потерями усваивает наставления Всевышнего. Притчи объясняют причины подобных «учебных неудач».

   Большинство лжеучителей, сбивающих людей с прямого пути, на самом деле сами являются неспособными, нерадивыми или невнимательными «учениками в школе Бога». О проблемах таких лженаставников и их последователей повествуется в этом разделе.

   Лишь некоторые мюриды, полностью преданные Богу и готовые от всего сердца следовать Его поучениям,
   обретают настоящую мудрость – и благодаря ей быстро продвигаются по пути к Вечной Жизни...

   Медресе» (религиозным училищем) для наставляемых душ служит весь мир, а «учебными пособиями» – все его обитатели, все стихии, все события и явления жизни. «Урок», преподаваемый Богом душе, ни на миг не прекращается. Эти положения суфизма иллюстрируются притчами, включенными в данный раздел.