Рыбин Владимир. Мой сосед - 'дилетант'

Рыбин Владимир
Мой сосед - 'дилетант'

   Владимир Алексеевич РЫБИН
   МОЙ СОСЕД - <ДИЛЕТАНТ>
   Он всегда был чудаком, мой сосед Серега. А тут решил купить <Москвича>.
   - Зачем тебе <Москвич>? - говорю. - До работы рукой подать.
   - Да так, в моторе хочу покопаться.
   Как вам это нравится? Для этого и денег-то не надо тратить: иди в автоклуб, копайся сколько хочешь. А ему подавай персональный мотор, чтобы в своем сарае стоял.
   Купил он и впрямь рухлядь. <Москвич> был того древнего образца, что походил не на автомобиль, а на коробку с колесами. Хозяин его до самого конца не дышал, все ждал, что его прогонят с этой кучей металлолома. А когда получил деньги, сразу исчез. Боялся, что покупатель передумает.
   Помог я Сереге вкатить покупку в сарай и полез с сочувствиями:
   - Далеко ль собрался на этой колымаге?
   Есть в нас такая привычка: все-то нам хочется чужие поступки на себя примерить.
   - Мне эта машина нужна не как средство передвижения, - сказал Сергей.
   - Вот те на! А для чего тогда колеса существуют? Может, ты коллекционером заделался? Тогда авто не для нас, работяг. Без штанов останешься. Ты уж лучше берись за марки - дешевле обойдется.
   - Да нет, - говорит, - я тут одно изобретение изобретаю.
   - К авто?
   - Ну...
   В общем, надоел я ему. Но у Сергея терпение - позавидуешь. Больше, чем у продавщицы в пивном киоске. Та целый день такое в своем окошке слушает, что, доведись до меня, давно бы озверел. А той все словечки как с гуся вода. Вот и Сергей - приставай не приставай, все равно не нахмурится. Словно уши выключает. Слушает, а думает о своем. Я как-то для эксперимента таз уронил в коридоре. Грохот был!.. Собака за забором заикаться начала. А Сергей хоть бы ухом повел. И на этот раз он нисколько не разозлился на мои приставания, сказал спокойно:
   - Пантелеич, я знаю, ты можешь быть гениальным учеником, но я плохой учитель. Все равно всего тебе не втолкую. Но ты великий слесарь. Помоги мне, пожалуйста, сделать одну штуковину...
   Вот так всегда: вроде уест и вроде похвалит. Стоишь и не знаешь, дуться или улыбаться.
   Я на Серегу никогда не обижался. Чутьем чуял в нем человека, каких поискать, и мастера, каких даже искать не надо - все равно не найти. Он раз показал мне пустую поллитровку - <грешок молодости>, как он выразился, а в ней целый завод работает: станки крутятся, конвейеры ползут, люди бегают. И неизвестно, что за сила их двигает. Я сначала подумал, что он туда батарейку засунул, а оказалось - ничего. Оказалось, что все заводится уже тем, что кто-то берет в руки эту <заводную поллитровку> да крутит ее, рассматривая.
   Домик у нас двухэтажный - внизу я живу, вверху он. И слава богу, что больше соседей нет, а то бы наговорили всякого. Так вот, слышимость у нас через потолок сами знаете какая, и я всю Серегину автоматику узнаю по звуку. И как двери у него сами собой открываются, и как кровать по утрам переворачивается, превращается в стол... Великий чудак мой сосед, редкий умник. А не заносится. Чуть посложней работа, стучится ко мне: <Давай, Пантелеич, выручай>.
   Делал я ему всякие штуки замысловатые. А тут гляжу на чертеж и в глазах рябь.
   - Что это? - спрашиваю. - Как тут разобраться?
   - А я и сам с трудом разбираюсь. Вот тебе другие чертежики. Выполняй их по очереди и все сообразишь.
   Леший знает, что это была за штуковина и зачем. Все вместе размером в небольшой чемодан. Снаружи она и впрямь походила на чемодан, только тяжелый, железный. А внутри, если открыть, черт ногу сломит: секции, отделеньица, камеры всякие. На год работы.
   - Этот чемоданчик, если кому заказать, обойдется не дешевле автомобиля.
   - Конечно, Пантелеич, не поскуплюсь. Я ведь понимаю: не всякий такое сумеет. Только, сам знаешь, денег у меня кот наплакал...
   Тут я рассердился.
   - Денег нет, а машину покупаешь?
   - Так это, - говорит, - к машине чемодан. Без него мне и автомобиль не нужен.
   - Вроде мотора, что ли?
   - Вот, вот, вроде этого, только поважней.
   Попробуйте догадайтесь, что в машине важней мотора? Разве колеса? Ну да если Сергей говорит, значит, есть что и поважней. А нет, так приделает. Это уж я точно знаю.
   Прошло две недели. Каждый день я после работы в слесарке оставался. И по выходным в своей сараюшке копался, все железный чемодан делал. Совсем измучился. Хоть бы знать, что к чему. А то ведь нет хуже неизвестное делать. Так бывает: приносят в цех заказ, а зачем и для чего - не говорят. И никакого тебе удовольствия. Ну там, может быть, государственные секреты, а тут родной сосед - и те же муки?!
   Не выдержал, пошел стучаться в Серегин сарай. Вышел он, шатается. Глаза красные, словно вчера на свадьбе гулял.
   - Ты, - спрашиваю, - по ночам-то спишь?
   - А ты бы спал на моем месте?
   - На твоем месте я бы пешком на работу ходил.
   - А у меня отпуск.
   - Ты что же, отпуск в сарае проводишь? Взаперти? Если уж такой чокнутый, - говорю, - так хоть бы на дворе в машине-то копался. Все на свету. А лучше ехал бы ты, раз в отпуске, куда-нибудь отдыхать.
   Вот тогда он и раскрылся.
   - Пантелеич, - спрашивает, - тебе можно тайны доверять?
   Я даже обиделся. А кто бы не обиделся? Разве есть такой человек, который признался бы, что ему нельзя доверять?
   - Мне и в самом деле нужно уехать ненадолго. Можешь мою квартиру посторожить?
   - Чего ее сторожить?
   - Так, на всякий случай. Ты, главное, слушай, что там у меня происходить будет. Если услышишь какой звук, сразу мне телеграмму. Понял?
   - Чего тут не понять.
   - Это все для науки. Наука она знаешь какая капризная?..
   Так я и забыл расспросить о чемодане. А на другой день он уехал, и я стал сторожить его замки.
   Три дня прошло тихо-мирно. А потом глянул я на счетчик у Серегиной квартиры и ахнул: крутится как бешеный. <Что, - думаю, - за оказия? Может, свет забыл погасить? Поглядел на окна - темны. Дал телеграмму, как условились: так, мол, и так, дорого тебе отпуск обойдется. Назавтра получаю ответ: <Пусть крутится, как-нибудь расплачусь>.
   Снова стал сторожить. По утрам и вечерам, а то и среди ночи, когда вставал, поднимался на второй этаж, прикладывал ухо к двери, прислушивался. Я уже ко всему был приучен и, пожалуй, не слишком бы удивился, если бы у него дома стулья вдруг сами собой заплясали. А услышал свист. Тихий такой, но до того пронзительный, что прямо не по себе становилось. Будто далеко-далеко визжит кто-то на самой невозможной ноте. Снова отстучал телеграмму. И получил ответ: <Спасибо, Пантелеич. Пусть свистит. Сторожи дальше>.
   И вот как-то ночью разбудил меня стук наверху - вроде упало что-то. Вскочил я, затаил дыхание, прислушался. И тут ка-ак ударит, ведь дом ходуном заходил. Постучал я щеткой в потолок, когда все затихло:
   - Серега, ты, что ли?
   Молчание. Бывает же так: тихо, а чувствуешь - тревожно. Выглянул в окно - светает. Во дворе дорожки поблескивают: видно, дождь прошел. У сарая коты обнюхиваются. Береза космы развесила, не шелохнется.
   Выбежал я во двор, глянул на Серегины окна - темны, как вчера. Решил уж досыпать идти, да на лестнице глянул на счетчик, а он стоит.
   Описал в телеграмме все, что видел и слышал, полтора рубля заплатил. В тот же день Сергей и примчался, на такси прикатил. Не входя в квартиру, стал расспрашивать, что да как. Выслушал, походил по двору, а потом взял кирпичину да ка-ак запустит в собственное окно.
   - Что ты, - говорю, - ошалел?
   - Может быть, Пантелеич, может, и ошалел. А может, иначе нельзя.
   Отомкнули мы его замки, принюхались - гарью пахнет. А посередине комнаты кошка лежит скрюченная, обгорелая. Сергей сразу кинулся куда-то в угол. А там темное пятно в полстены, обои обуглились. Под ними на толстом фарфоровом набалдашнике стояла у стены черная искореженная коробка. Две таких же целых стояли рядом. Эти были прикрыты стеклянными круглыми аквариумами и оплетены проволокой. Хотел я расспросить обо всем, а тут милиционер наш участковый входит.
   - Говорят, ночью взрыв был? Что происходит? - И пошел по комнате. Пятно на стене потрогал, а потом к Сереге подступился.
   - Кто стекло разбил?
   - Я, по неосторожности.
   - Откуда пятно на стене?
   - От аккумулятора. Стоял тут, хлеба не просил, а кошка как-то залезла в комнату, замкнула контакты, и получилось короткое замыкание.
   - Сколько работаю, не слышал, чтобы аккумуляторы взрывались.
   Поморщился Серега, однако стал объяснять:
   - Видите ли, это не такой аккумулятор, как в автомобиле. Это вроде конденсатора, только со свойствами аккумулятора. И гораздо мощнее.
   - Изобретение, что ли?
   - Вроде этого.
   - А где вы работаете? Пожалте документик.
   Посмотрел, покачал головой.
   - Что это вы, гражданин изобретатель, секретные изобретения дома держите?
   - Оно не секретное.
   - Нет, так будет. Я в этом деле тоже кое-что кумекаю.
   - Не будет. Не верят мне.
   - Любому шоферу дай аккумулятор понадежней - обрадуется.
   - Дело не в аккумуляторе.
   - В чем же?
   - В гравитонции.
   - Кто такая?
   - Это такое вещество. Аккумулирует гравитацию.
   - Земное притяжение, что ли?
   - Не только земное. Вообще гравитацию.
   - А зачем она, то есть оно, вам? Для какой, так сказать, надобности?
   Такой, понимаете, попался любитель науки. Сначала Серега неохотно объяснял, а потом разошелся. Выволок из-за шкафа черную доску, такую, как в школе, только поменьше, и пошел сыпать формулами. Даже я, уж на что знаю Серегу - все-таки сосед, - и то рот разинул. А участковый через четверть часа дремать начал.
   Очнулся другим человеком - ласковым, вежливым. Руки нам пожал и откланялся.
   Посидели мы с Серегой, помолчали. Чекушку с расстройства раскупорили. Я принес. Ибо у Сереги никогда запаса не было.
   - Спасибо тебе, - сказал он. - Здорово ты меня выручил.
   - Ты бы, - говорю, - друг Серега, хоть бы рассказал мне про свои дела. А то по незнанию и сболтну чего лишнего.
   - Так я только что все рассказал, - удивился он. - Вон и формулы на доске.
   Теперь удивился я. Ну и язык у этих ученых! Говорят как на духу, а поди пойми.
   - Ты, - говорю, - давай по-человечески рассказывай.
   Тут он и выложил все как есть.
   - Понимаешь, Пантелеич, нашел я вещество, которое при определенных условиях аккумулирует гравитацию...
   - Где нашел-то?
   - Открыл, значит. Представь себе килограммовую гирьку. Как ее ни клади, хоть прямо, хоть на бок, она все равно килограмм весит. А мой гравитонций может менять свой вес: то тебе полкило в той гирьке, то сразу два...
   - Вот, - говорю, - торгаши обрадуются.
   Он даже не усмехнулся.
   - ...Я и подумал: если вес может меняться в большую или меньшую сторону, то почему бы ему не меняться в отрицательную?
   - То есть чтобы его совсем не было?
   - Вот-вот. Бросаешь такую гирьку на пол, а она падает на потолок.
   - Нет, - говорю, - за такие гирьки тебя не похвалят.
   - Не в гирьках дело. Это же открытие!
   - А если открытие, чего ж ты мне голову морочишь? Беги в эту контору, которая открытиями занимается. А то кто-нибудь другой откроет твои гирьки.
   Вздохнул мой Серега.
   - Разве ж, - говорит, - не бегал. Все как есть описывал. А они не верят, дилетантом обзывают. Не может, говорят, быть такого.
   - А ты им гирьку покажи.
   - Показывал. Не гирьку, конечно. Гирька - это так, для образного выражения. Опыт я им показывал.
   - Ну и что?
   - Ахают, а не верят. Тут, говорят, надо разобраться. Нет такого закона природы. А на нет и суда нет... Ну представь, придешь ты завтра на работу и начнешь рассказывать, что дома по потолку ходил. Поверят?
   - Спьяну, скажут.
   - Вот именно. Теперь мы запросто в самолетах летаем. А лет триста назад изобретателя самолета сожгли бы на костре. Хотя птицы в то время тоже летали и всем было ясно, что полет в принципе возможен. Понимаешь, Пантелеич, ведь природа от нас ничего не таит. У нее все на виду. А видим мы не все, потому что мало зрения, нужно еще и понимание. А понимание зависит от осознанного жизненного опыта, от знаний. Брось самую умную обезьяну в ванну - думаешь, она откроет закон Архимеда? Да если ей его и растолковать, все равно не поймет. Потому что всему свое время и винить тут некого. У людей ведь тоже случается подобное. В семнадцатом веке жил во Франции ученый Дени Папен. Уважаемый был человек, профессор, член королевской академии. Изобрел он паровоз и подводную лодку. И остался непонятым. Через сто с лишним лет все это пришлось снова изобретать.
   - И ты сто лет собираешься ждать?
   - Ну уж нет! Я постараюсь доказать свое. И очень скоро...
   Заморочил мне голову Серега.
   - Ну хорошо, а зачем окно разбил?
   - На всякий случай. Прежде у меня при разрядке глаза пощипывало. Вдруг газ какой образуется? Дело-то новое...
   Видели вы таких чудиков, чтобы на всякий случай окна в своем доме вышибали? Ну да не мое это дело. Мое дело железный чемодан мастерить. Намучился я с ним. Да еще и Серега на нервы действовал, каждый день спрашивал. Я уж порой не выдерживал, отшивал:
   - Сам изобрел, сам и терпи. Заказал бы чего попроще, ключ там или еще что, сразу бы и получил.
   Но все же я чемодан сделал. Сам удивился. Такой хороший вышел, что прямо хоть себе оставляй. Ну и Сергей, понятно, обрадовался. Целый вечер гладил его как дитю малую.
   - Теперь, - говорит, - ты мне, Пантелеич, поролону достань. Того, что ковриками продается. Штук сто ковриков нужно.
   - Господи, зачем тебе столько?
   - Для безопасности. Вообще-то больше надо, но на большее у меня денег нет, больно уж они дорогие...
   Сколько раз я ругался в одиночку. Вот сосед попался! Был бы свой брат - работяга, все было бы просто и ясно. Сегодня телевизор, завтра телевизор, а послезавтра опять же домино. Досуг как досуг. А тут бегай по магазинам после работы, ищи эти проклятые коврики, которых нигде нету. Но погляжу, как Сергей радуется, и отойдет от сердца: нет, не надо мне другого соседа...
   Однажды, в воскресенье дело было, зовет меня Серега. Посадил перед собой чин чинарем, как на приеме в райисполкоме, и сказал:
   - Ну, - сказал, - кончаются, Пантелеич, наши с тобой мучения. Поедем гравитонций испытывать.
   - А испытания не муки разве?
   - Радость! - закричал он. - Конечно, радость! Сколько я ждал этого часа!
   - А если не испытается?
   - Такого не бывает. Какой бы ни был результат, все равно интересно. И потом чего ты каркаешь заранее?
   Ну я и умолк. Сели мы на его <Москвича>, покатили за город. А в машине, надо сказать, было не повернуться, столько всего навалено.
   Приехали мы к старой мельнице. Есть у нас такая за городом. Бог знает, зачем ее строили, да недостроили. Оставили этакое местечко, где, если старух послушать, нечисто.
   Ну и мы, значит, туда же. Остановились у стенки, метрах в десяти от нее, спустили из бака весь бензин в канистру, отнесли подальше.
   - Когда я тебе махну рукой, - говорит Серега, - кидай в машину камни да посильнее.
   - Что ты, - говорю, - очумел? Ведь я и попасть могу.
   - Не попадешь. - Улыбается, а сам бледный такой, прямо весь разволновался.
   Что мне было делать? Набрал щебенки, жду. Гляжу, и глазам не верю: машина-то вроде расти начала. Кричу Сергею об этом видении - не слышит. Чудно как-то: кругом тишина, и мотор не работает, а он не слышит. Хотел я подойти к нему поближе и чувствую - не получается. Будто кто за подтяжки уцепил и тянет назад. Словно ветер навстречу ураганный. Только ветра никакого нет - тишь сплошная, а ноги назад едут, как по льду. Гляжу - пыль и камни ползут по земле прочь от машины. А она уж совсем выросла. То есть не сама она, а какая-то ее видимость. Машина как стояла, так и стоит, а вокруг словно пузырь какой в форме машины. И Серега в этом пузыре растет вместе. Хотя вижу - тот, что в середине, сидит себе на месте нормальный. Прямо наваждение. Хорошо еще, что никого вокруг, а то мельницу совсем бы ославили как нечистое место.
   Гляжу, Серега из середины знак подает: кидай, мол. Бросил я камешек, промазал. Бросил посильней - опять мимо. Тогда уж я совсем большой камень взял, запустил изо всех сил. А камень скользнул вверх и улетел за мельницу. Ну точно как по воде рикошетом пропрыгал. И все, что я кидал, летело мимо. А один большой такой камень, который я обеими руками бросал, отлетел назад, словно от резины. Едва я отскочить успел.
   Устал, аж руки заболели. Показываю Сергею: хватит, мол. А он мне рукой делает: отойди, дескать, подальше. Отошел я и вижу - пузырь снова расти начал. Деревце было молоденькое, так с него сначала все листья пообрывало, а потом и вовсе выдернуло с корнями. <Ну, - думаю, - силищу Серега изобрел! Пристроить бы ее на стройку, вместо бульдозера>.
   И тут началось непонятное. Машина, та, что настоящая, что в середине пузыря стояла, начала приподниматься да и совсем оторвалась от земли. Повисела немного в полуметре и пошла вверх, словно ее каким невидимым домкратом тянули.
   Тут уж я совсем голову потерял. Чувствую: изобрел Серега что-то совсем особенное. Ничего не понимаю, а ору как мальчишка: виданное ли дело, чтобы автомобили как воздушные шарики летали.
   И вдруг вижу, качнулась машина, наклонилась - и радиатором вниз. Словно из-под нее домкрат выбили. И пузырь лопнул, да так, что грохнуло, как из пушки, и кирпичи с мельницы посыпались.
   Выволок я Серегу из машины. <Ну, - думаю, - голова, ноги целы, значит, все в порядке>. А он без памяти лежит, неживой вроде. Сбегал я на дорогу, поймал попутку и повез его в больницу.
   Дорогой он очнулся, заметался, как маленький.
   - Где я? Где машина?
   - Где ж ей быть, - говорю, - у мельницы. Одни колеса остались.
   - Ступай, - кричит, - сейчас же! Собери все, никому ничего не давай.
   Я, конечно, ни с места. Тогда он сам на дорогу стал кидаться. Держу я его и слезами плачу. Вижу ведь, что ему глаза открыть и то больно. Начал уговаривать:
   - Друг ты мой сердечный, - говорю, - изобретатель дорогой. Ты меня знаешь? Так вот, лучше я руку там, у мельницы, оставлю, а последнюю гайку домой принесу... А машина, - говорю, - твоя - прямо ковер-самолет: метров на десять поднялась.
   Обрадовался он как младенец.
   - Ты хорошо видел?
   - Еще бы не видеть, когда меня чуть камнем не шибануло. Да и синяки твои тому доказательство.
   - Синяки к делу не пришьешь. А ты свидетель. Все приятней, что хоть не один знаешь...
   В общем, сдал я его в больницу и помчался к мельнице. А там возле разбитой машины уже милиционер на мотоцикле. (Удивительное у них чутье на происшествия.) И уже дверцу открывает, рулетку достает, блокнот свой, хочет акт составлять. И вроде бы даже собирается Серегину машину в свое ГАИ тащить. Пришлось мне всю свою дипломатию в ход пустить.
   - Дорогой, - говорю, - и любимый товарищ милиционер. Неужто в вашей конторе происшествий не хватает, что вы еще одно хотите на себя повесить? Здесь не трасса, не дорога проезжая, скорость никто не превышал, да и вовсе не было никакой скорости, претензий никто не предъявляет. Неужели, говорю, - хозяину возбраняется под настроение свою колымагу в металлолом отправить?
   А милиционер есть милиционер, ему нужно, чтобы инструкции не пострадали.
   - А ежели, - говорит, - он пьяным был за рулем? А ежели подфарники не горели? А ежели люфт у руля?..
   - Какой люфт? Он ведь не по земле двигался, а по воздуху, по вертикали. Оттуда и свалился, сверху. А воздушные дороги - это уже не компетенция автоинспекции.
   Вроде убедил. Но тут у милиционера любопытство взыграло. Пришлось объяснять ему все как есть. <А чего, - думаю, - бояться? Поверит - другом будет, не поверит - опять же реклама не помешает>.
   Договорились на том, что машину мы пока отвезем в сарай, запрем и опечатаем, чтобы никто ничего в ней не тронул. До случая, если вдруг, как выразился милиционер, откроются дополнительные обстоятельства. Что доложит он о происшествии, как полагается, и наведается в больницу и ко мне домой.
   Все устроилось нельзя лучше. Вот только с Сергеем было плохо. Не знаю, как там по-медицинскому, а по-человечески тошно было нам обоим: не пускали меня к нему рассказать-успокоить. Пришлось опять использовать дипломатию, теперь уже с нянечкой, что его сторожила. Нянечки, известное дело, народ более сговорчивый, чем главные доктора. Пустила она меня на минутку. Ну а где минутка, там и пять - это же известно. Просидел я возле Сереги с полчаса, все рассказал в подробности.
   - Это, - говорил Серега, - все из-за кошки-мерзавки. Испортила мне один аккумулятор, вот мощности и не хватило.
   - Ничего, - успокоил, - ты только выздоравливай. Теперь я твою квартиру пуще глаза сторожить буду.
   - А что толку? Машины-то нет. И денег нет.
   - Ты, главное, не горюй. Как-нибудь выкрутимся. У меня там есть в заначке маленько. На мотоцикл копил.
   Обрадовал его. Руку мне пожал как-то по-особенному.
   - Ты, - говорит, - Пантелеич, если б не слесарем был, непременно вышел бы в изобретатели. Есть в тебе этакое... самоотречение, что ли? Ведь все новое на самоотречении замешивается и без него ничего не начинается...
   Так и сговорились мы с ним. А когда двое сговариваются на доброе дело, это ж сами понимаете... Выйдет Сергей из больницы, купим мы другую машину и посмотрим, какой он, наш двор, с высоты. А потом отправимся в контору, которая изобретениями занимается, поставим автомобиль прямо на крышу, и пусть тогда попробуют не поверить. Пусть только попробуют...