Страница:
Сафрански Р.
21 Хайдеггер: германский мастер и его время / Пер. с нем. Т. А.
Баскаковой при участии В. А. Брун-Цехового; Вступ. статья В. В. Бибихина. --
2-е изд. -- М.: Молодая гвардия, 2005. -- 614[10] с: ил. -- (Жизнь замечат.
людей: Сер. биогр.; Вып. 956).
OCR: Ихтик (г.Уфа). ihtik.lib.ru
Книга Рюдигера Сафрански посвящена жизни и творчеству Мартина
Хайдеггера (1889--1976), философа, оказавшего огромное влияние на развитие
философии XX века; человека, после войны лишенного права преподавания и
всеми оставленного; немца, пытавшегося определить судьбы западноевропейской
метафизики и найти объяснение тому, что происходило на его глазах с
Германией и миром.
ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
Серия биографий
Основана в 1890 году Ф. Павленковым и продолжена в 1933 году М. Горьким
ВЫПУСК 1156 (956)
УДК 14(092)
ББК 87.3
С 21
Перевод Т. А. БАСКАКОВОЙ при участии В. А. БРУН-ЦЕХОВОГО
Вступительная статья В. В. БИБИХИНА
Издание второе
Настоящий перевод осуществлен по изданию:
Rudiger Safransky. Ein Meister aus Deutschland: Heidegger und seine
Zeit. Frankfurt-am-Main, Fischer Taschenbuch Verlag, 1998.
Carl Hanser Verlag, Munchen - Vien, 1994
Баскакова Т. А., перевод, 2005
Бибихин В. В., вступительная статья, 2002
Издательство АО "Молодая гвардия", художественное оформление, 2005
Номер страницы следует за страницей -- (прим. сканировщика)
Знак "###" в тексте обозначает нераспознанные древнегреческие символы
-- (прим. сканировщика)
В. В. Бибихин. Сила мысли ........................... 5
Предисловие ..................................... 19
Глава первая ..................................... 22
Глава вторая...................................... 39
Глава третья...................................... 72
Глава четвертая ................................... 91
Глава пятая ...................................... 111
Глава шестая ..................................... 133
Глава седьмая..................................... 156
Глава восьмая..................................... 180
Глава девятая..................................... 205
Глава десятая..................................... 240
Глава одиннадцатая ................................ 263
Глава двенадцатая.................................. 279
Глава тринадцатая ................................. 310
Глава четырнадцатая................................ 338
Глава пятнадцатая ................................. 358
Глава шестнадцатая ................................ 372
Глава семнадцатая ................................. 390
Глава восемнадцатая................................ 410
Глава девятнадцатая ................................ 422
Глава двадцатая ................................... 439
Глава двадцать первая............................... 465
Глава двадцать вторая............................... 487
Глава двадцать третья............................... 511
Глава двадцать четвертая............................. 535
Глава двадцать пятая................................ 561
Хроника жизни и творчества Мартина Хайдеггера .......... 570
Указатель цитат из работ на иностранных языках........... 572
Указатель упоминаемых работ Хайдеггера ................ 590
Предметный указатель .............................. 592
Именной указатель................................. 596
Сокращения названий хайдеггеровских работ.............. 602
Библиография .................................... 604
Дополнительная литература........................... 611
Штокхаузен назвал аккуратное взрезание умелыми самоубийцами 11 сентября
2001 двух высочайших в мире манхеттенских башен, человеческих муравейников,
при помощи двух больших пассажирских самолетов, наполненных людьми,
совершенным произведением искусства. С отвлеченной высоты он прав. А те
башни, надежные самолеты и деловитые люди в них и в башнях? Небоскребы со
всем что в них, боинги и столичные люди были давно уже созданием
европейско-американской цивилизации, небывалой в истории человечества. Их
драгоценность ощущается еще больше сейчас, когда мы с ними навсегда
расстались. Достоинство нашей современной культуры станет со всей остротой
ясно, когда обваливаться, как каменный Будда в Афганистане, начнет все. Тот
величайший в мире Будда был, кстати, тоже неповторимым произведением
искусства.
Бесподобные боевые машины, умные ракеты, взрезающие теперь в отместку
за разрушение планетарной столицы и ради восстановления справедливости
каменный Афганистан, первоклассные операторы этих чудес техники, летчики и
моряки -- тоже совершенные создания искусства. Восхищает дружная работа
слившихся с машинами, захваченных участием в слаженной операции команд.
Фантастическая электроника, которой они пользуются, интереснее современного
художества, как заметил четверть века назад Эжен Ионеско.
Леденит воображение и отчаянный восторг самоубийц, их отданность
сумасшедшей мечте, холодная ярость далекого расчета.
Нечеловеческий размах этих жестов цивилизации, умной воли к
изобретению, творчеству и разрушению, отнимает слова и велит думать,
вспоминать. Мы растеряны, опоздали. Уверенно продолжать сейчас свои
руководящие речи будут только те, кому не жалко тонких вещей. Почти все наши
слова и действия заранее обречены на неуспех. Тех, кто своей смертью вырвал
живой кусок из современного мира, уже нигде нет. Неудачей будет всякая
объявленная удача военно-полицейской охоты за призраками. Нехорошо, если,
иллюзорно утешенный, мир почувствует себя тогда вправе заснуть еще на годы.
Продолжится слепой захват вещей, осязаемых и мнимых -- в погоне за чем, в
надежде на что?
Жизнь человечества разошлась с бытием, увлекшись погоней за сущим.
Поэтому тайный судья в нас все меньше находит себе места в мире и миру места
в себе. Он разлучается с собственным телом. Рядом с его голой
самоубийственной правдой теряют заманчивость краски популярной публицистики
и находчивого журнализма. Языки заплетаются, невольно ощущая, насколько мало
стали нужны речи. Единственно важно сейчас только терпение тех, кто хочет и
ищет согласия жизни со спасением. Их негромкие голоса слышны в инстинкте
многих на Западе и на Востоке не мстить. Чего-то ждать можно теперь только
от тех, кто не спешит судить и надеется на мудрость тайны. Только Бог еще
может нас спасти, как сказал на подъеме германского экономического чуда
Мартин Хайдеггер.
Мудрость неприступна. Осваиваем не мы ее, а она нас, если мы согласимся
пойти в ее школу. Лежащая перед нами биография философа никак не претендует
быть введением в его мысль. Не только изложение, даже чтение его текстов
вовсе не обязательно приблизит его к нам. Сейчас десятки тысяч людей во всем
мире, студентов и исследователей, изучают выдающегося мыслителя XX века.
Литература о нем давно стала необозримой. Его тексты у нас есть, их много в
приближающемся к ста томам Полном собрании сочинений. Среди вороха текстов
мы рискуем промахнуться мимо, сделав шаг, настолько далекий от его мысли,
насколько возможно. Акт принятия к сведению и оценки больше и непоправимее
отдаляет от философа, чем если бы мы им не занимались, его высказываний не
знали и не упоминали о них никогда. Сообщение о философии, все равно какое
оно, обманывает уже подразумеваемым обещанием, будто философия относится к
вещам, о которых можно сообщить. Смысл ее в передаче всегда почему-то
оказывается дерзкий или плоский. Нас информируют о философах странно.
Чего главного обычно не хватает людям, которые, казалось бы, проявили
хорошую любознательность, решив среди прочего ознакомиться с очередным
авторитетом? Свободная мысль, которая сделала его великим, никогда не
подчинялась расписанию, всегда верила только захватывающей глубине вещей. И
мы тоже должны были бы увлечься самими вещами, их смыслом. Только тогда мы в
меру своей правдивости неожиданно приблизились бы к философу -- забыв о нем
в увлечении делом. Когда мы, не отдав себя делу мира, которым он был занят,
переводим взгляд с вещей, к которым он шел, и начинаем смотреть на его
личность, то мы уже не с ним. Так попытка заняться Хайдеггером может закрыть
его от нас.
Он предупреждал в позднем докладе "Время и бытие" [1] об иллюзии
словесной понятности философского произведения. "Если бы нам сейчас показали
в оригинале две картины Пауля Клее, созданные им в год его смерти, акварель
Святая из окна и, темперой на дерюге, Смерть и огонь, мы могли бы долго
простоять перед ними и -- расстаться со всякой претензией на
непосредственное понимание. Если бы сейчас, и именно самим поэтом Георгом
Траклем, нам было прочитано его стихотворение Семипеснь смерти, нам
захотелось бы слушать его часто, но мы расстались бы со всякой претензией на
непосредственное понимание. Если бы Вернер Гейзенберг пожелал сейчас
изложить нам фрагмент своей физико-теоретической мысли на пути к искомой им
формуле мира, то в хорошем случае двое или трое из слушателей, пожалуй,
смогли бы следовать за ним, но мы, остальные, беспрекословно расстались бы
со всякой претензией на непосредственное понимание. Иначе подходят к мысли,
которую называют философией. Она якобы преподносит понимание мира, а то и
прямо руководство к блаженной жизни. А ведь такая мысль, может быть,
оказалась сегодня в ситуации, требующей размышлений, которые далеко отстоят
от всяких полезных жизненных ориентировок. Возможно, стала нужна мысль,
призванная задуматься об основаниях в том числе и живописи, и поэзии, и
физико-математической теории. Нам пришлось бы тогда расстаться с претензией
на непосредственное понимание и этой мысли тоже. Мы обязаны были бы тем не
менее все равно к ней прислушаться".
1 Прочитан 31 января 1962 г. в актовом зале Фрайбургского университета,
впервые опубликован во Франции (L'endurance de la pensee, Paris, 1968, p.
12--71), на русском: Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.,
1993. С. 391--406.
Мысль, вытащенная наружу из своей глубины, мертвеет. "Люди подходят к
мысли с негодной для нее меркой. Мерить ею -- все равно что пытаться понять
природу и способности рыбы судя по тому, сколько времени она в состоянии
прожить на суше. Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели" [1].
Напрасно было бы ожидать встречи с ней, читая даже самого умелого
беллетриста. Раскрытая нами биография хороша тем, что называет, упоминает
почти все борозды, взрытые в науке, обществе, политике упрямым самодумом.
Какие он там посеял семена, мы из жизнеописания не узнаем. Держа в уме
первый эпиграф к нему, взятый из Ханны Арендт, читатель должен
заблаговременно оставить место и для совсем других книг о том же человеке.
1 Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. С. 193.
В своих курсах об Аристотеле, Канте, Ницше, Гельдерлине философ, чья
жизнь постепенно развертывается перед нами, никогда не брал на себя смелость
с птичьего полета обозревать их, как привычно позволяет себе публицист.
Раскрашивание событий, усиление акцентов, выход в общедоступную политику,
скандал и суд необходимы популярному автору, чтобы окликнуть человека на
улице, заставить его обернуться. Перевод, со своей стороны, всегда невольно
акцентирует как раз наиболее броские места.
Биограф предлагает стандартные ключи к своему предмету, пригодные для
привычной интеллектуальной беседы. Эти ключи отпирают всегда слишком много.
Предлагаемые нам характеристики неповторимой мыслительной постройки
неизбежно будут слишком обобщенными. Нет, Хайдеггер не первый и не
единственный, для кого благочестие мысли измерялось способностью спрашивать;
почти только тем, что задавал собеседникам вопросы, ограничил себя уже
Сократ. Не один Хайдеггер назвал то, о чем спрашивал жизнь, бытием; так
называл полноту существования Аристотель в античности и другие до и после
него. Если верить биографу, то специфически Хайдеггер, но по сути дела все
истинные мыслители открывали безбожному миру перспективу верующего опыта. И,
конечно, не вернуть или подарить жизни тайну -- никто ее у нас не отнимал и
каждого она неотступно сопровождает, -- а достойно вынести близость с тайной
было мечтой мыслителя. Не ему лишь удалось проложить путь мысли, близкой
самим вещам; вернуться к ним призвал его учитель Гуссерль.
Переходы от богатого жизнеописания, в далекой культурной и политической
перспективе, к сомнительным предположениям о том, как основопонятия
мыслителя происходили из непосредственного жизненного опыта, не относятся к
удачным биографическим приемам. Разница между трудягами интернатовцами при
монастырской школе, в среде которых рос прилежный и усидчивый Мартин, и
умниками из обеспеченных семей -- тут старательное усердие, там вольница и
развлечения, -- конечно запала в памяти мальчика, как впечатляет и нас. Но
объяснять прямо этой схемой происхождение и тем более "карьеру" важных
хайдеггеровских терминов подлинность (собственность) и неподлинность
(несобственность) мы бы не рискнули.
Страсть, ужас, боль, жизненный порыв, восторг вошли с неподорванной
полнотой в мысль Хайдеггера и создали ее жар. Но выверенная, размеренная
хайдеггеровская речь была не простым выплескиванием этого огня. Редкому
золоту было дано пройти его испытание. Что многолетняя работа мысли не
разрушила, а наоборот, очистила и усилила непосредственное чувство открытого
человеческого существа, обострила сумасшедшие экстазы и высветила бездну
тоски, кажется невероятным. Но не в сохранении ли детства среди испытаний
подвиг мыслителя. За силой философского слова слишком легко предположить не
натуру, а искусство, если не хуже, словесную игру.
Повторяем, все эти провалы неизбежны. Литератор и публицист может
рассчитывать на проникновение в суть философского дела не больше, чем в
математический формализм, когда предметом биографа становится жизнь
математика. То, что от повседневности к творчеству плавного перехода нет,
замечено давно. Собственно фактических упреков к обстоятельной, интересной,
с увлечением прочитываемой книге, если пройти мимо ее философских экскурсов,
мало. Так, неверно, будто Хайдеггер все-таки посетил в 1935 году Париж в
порядке подготовки к Международному философскому конгрессу: впервые он
приехал во французскую столицу к ученикам Жана Бофре лишь после войны,
удивляясь самому себе, как гласили его первые слова на вокзале. Свидетели
говорят о поведении Хайдеггера в двенадцатилетие Третьего рейха не так
однозначно, как прочтет читатель лежащей перед нами книги: есть воспоминания
о его вызывающей независимости, об отказе от римского приветствия, о том,
что в военные годы окружение Хайдеггера во Фрайбурге было единственной
средой, где люди позволяли себе открытую критику режима [1]. Чтобы снять
Хайдеггера с преподавания и отправить на окопные работы в 1944 году, в
месяцы последних судорог режима, все-таки недостаточно было только
медицинского свидетельства о годности профессора к физическому труду:
сыграло роль и разделение всего преподавательского состава на три класса
важности и отнесение лично Хайдеггера к наименее нужной для рейха группе.
1 Aubenque Pierre. Encore Heidegger et le nazisme // Le debat, n. 48,
1988, p. 117.
К сожалению, когда биограф чувствует необходимость поднять интерес к
книге, политика и скандал подвертываются ему под руку для поддержания
желанной остроты. Автор признается, что читает все-таки между строк, когда
приписывает довоенному Хайдеггеру рискованный проект подчинения Франции
духовному водительству Германии для объединения усилий в борьбе против
североамериканского и русского варварства. Аналогичным признанием, что
свидетельств тому нет, логично было бы сопроводить и догадку биографа о
будто бы продолжавшемся у Хайдеггера еще и в 1939 году согласии с политикой
тогдашнего правительства. В стол себе как раз в том году одинокий философ
писал другое -- об обреченности "тотального мировоззрения", которое
подменило творчество мероприятиями и полноту жизни -- гигантизмом махинаций
(К делу философии. О событии, ї 14).
Догадки, которыми довольно часто вынужден пользоваться всякий биограф
для проникновения в душу исследуемого персонажа, тем более мыслителя, -- не
лучший способ реконструкции, особенно когда остается еще масса не освоенных,
впервые только публикуемых текстов философа, его корреспонденции и мемуарных
материалов. Конъектура, согласно которой полученное от властей в последний
момент разрешение ехать на философский конгресс 1937 года Хайдеггер не
принял от обиды на то, что не он, а партийный идеолог был назначен
руководителем делегации, плохо вяжется с беспримерной неприязнью мыслителя к
любого рода конференциям, в которых он за всю свою жизнь участвовал меньше,
чем иной современный аспирант. Еще хуже, когда на предположении о тщательно
утаенной политической коричневости Хайдеггера выстраивается второе
предположение, о подпольном тоталитаризме его мысли. Субъект, до такой
степени скрывавший свое лицо, не заслуживал бы много внимания. Хайдеггер
умел видеть за тем, что было названо национал-социалистической революцией
1933 года, переворот всего германского бытия. Подобно тому всероссийское
революционное движение 1904--1918 годов было в своей всенародной основе
сдвигом, обещавшим перемену России, а возможно, и всего мира. Как в России
1917, 1991 годов, так в Германии 1933, 1948 годов на политическую сцену
поспешили выйти активисты, взявшие инициативу в свои руки. Они сорвали
медленно назревавшее событие, не дав ему развернуться в его истине.
Рано, уже к концу того же 1933 года, почувствовав непоправимость срыва,
Хайдеггер ушел в обдуманное молчание. В отличие от Ясперса, отвернувшегося
не только от политики, но и от ее невидимой глубины, Хайдеггер связал себя
долгом вынести в слово поворот исторического бытия. Благодаря в первую
очередь ему и таким как он Германия в жуткое двенадцатилетие своего безумия
осталась народом мыслителей и поэтов. Идеологическая чушь, которую несли
тогда властные предатели своей страны, перепечатывается и переводится у нас
теперь только как курьез, но ни одной буквы из написанного им в те годы
Хайдеггеру не пришлось впоследствии зачеркнуть. Записи 1939 года были
встречены при их первой публикации через полвека [1] как откровение. Перевод
во Франции всех политических выступлений, сделанных Хайдеггером в месяцы его
ректората [2], помог тем, кто защищал его от обвинений в жажде власти.
1 Heidegger Martin. Beitrage zur Philosophie (vom Ereignis). Frankfurt
a/M: Klostermann 1989.
2 Heidegger Martin. Ecrits politiques. 1933 -- 1966. Paris: Gallimard
1995.
Кто понял, что невротические активисты привнесли от себя к подспудному
народному движению только провокацию и скандал, что колебание исторической
почвы создается не сотней авантюристов, тот поверит, что чуткий ум был
больше захвачен вулканическими процессами в мире, чем клоунадой политиков.
Да, он был заворожен мощью, только не партии национального единства, а
исторической судьбы. Кто понял, что бурю в океане создают не корабли, тому
естественно задуматься о вещах, которые сильнее человека. Хайдеггер
действительно воспринял как великое событие германский порыв начала 1930-х
годов. Да, его тоном тогда или еще раньше того, уже в "Бытии и времени" 1926
года, была та же или еще большая решимость, чем какой требовали политические
образования. Он звал к собранности, дисциплине, служению. Шевельнулся титан,
и вначале вовсе не было очевидно, что он слеп и глух. Выступление Хайдеггера
в 1933 году не было случайным. Он чувствовал в мысли ту же власть, не
меньшую мощь, чем в политических страстях. Он старался увидеть, как должно
пойти национальное движение, чтобы не изменить духовному призванию страны.
Политическое прочтение философии теми, для кого все возвышенное не
больше чем мечта, говорит больше об их собственном нетерпении, чем о
властных амбициях мыслителя. Он звал, просил: оставьте расцветающее дерево в
покое. Оставьте миру быть тайным согласием, не спешите перекрасить его
своими воззрениями. По-новому звучащий голос влился непривычным потоком в
болото академической философии. Заработала привычная машина ассимиляции,
обеззараживания. Еще при жизни Хайдеггера способы избавиться от него назвал
недовольный этим процессом Жак Деррида: "Заставить поверить, что в
Хайдеггере нет ничего кроме германской идеологии периода между двумя
войнами: редукция, симптоматичная для определенного рода чтения [...]
инсинуировать, будто Хайдеггер сдержан в отношении психоанализа лишь потому,
что это еврейская поделка (что призвано навести на мысль, что через
атмосферическое заражение -- элемент анализа не хуже других -- всякий, кто
слишком внимательно вчитывается в Хайдеггера, попадает в этом аспекте под
подозрение) [...] Тут есть явное завихрение, само себя взвинчивающее,
завороженная проекция, принимающая с каждый разом все более клеветнический
оборот. Я прислушиваюсь к речам этого рода вот уже довольно долго, с более
или менее пристальным вниманием. И соблюдая известное молчание. Не следует
им злоупотреблять" [1]. Впрочем, не лучше ли для мыслителя, когда вокруг
него не прекращается скандал. С подозрительной мыслью будут обращаться по
крайней мере осторожнее.
1 Деррида Ж. Позиции. Киев, 1996. С. 99--100.
Хайдеггер словно не заметил такого широкого движения XX века как
психоанализ. Адорно назвал его за то провинциалом от философии. Вспомним
однако, что основатель психоанализа, открыв однажды книгу Ницше, увидел там
столько пересекающегося со своей мыслью, что тоже не стал его читать, желая
остаться оригинальным. В том, что Фрейд назвал бессознательным, философия
издавна дышала как рыба в воде. Разлив психоанализа в XX веке означал лишь,
что в культурном мире стало меньше той глубины, где мысль могла бы вернуться
в свою естественную среду. Ее природное движение стало казаться уходом от
злобы дня.
Спрашивают, какое право имеет Хайдеггер говорить об отрешенности, когда
вся планета была в огне. Весной 1945 года в горах над занятым французскими
оккупационными войсками Фрайбургом Хайдеггер читает в близком кругу Канта,
средневековую схоластику, Гельдерлина и снова Гельдерлина. Голодная тишина,
нищие праздники с угощением от приглашенных крестьян. Все сосредоточено на
ду-
ховном. "Мы стали бедными, чтобы быть богатыми". В обдуманно мерной
речи видят властный жест, в уходе от злобы дня измену. Распространяющаяся во
всем мире слава отщепенца кажется недоразумением. Власти, академики,
журналисты начинают свое долгое расследование. Если мыслитель не тайный
враг, то возможно шарлатан. Не подняло ли здесь голову демоническое начало.
Не следует ли разоблачить его, чтобы яд словесной ворожбы не заражал
грядущие столетия.
Слава о Хайдеггере разошлась, сначала по всей университетской Германии,
еще прежде того, как окончательно оформилась его мысль, и даже независимо от
знакомства с ней. С самого начала, как впрочем и до сих пор, он умел задеть
многих без того, чтобы люди поняли, каким образом он это делает. Так лицом
ощущаешь солнечное тепло и при закрытых глазах. Первым, принявшим на себя
очарование тогда еще тридцатилетнего Хайдеггера, был старший его шестью
годами Карл Ясперс. Не осталось записи разговоров от их "жизни вместе" [1] в
дни визитов Хайдеггера в Гейдельберг. Ясперс не прочел внимательно рецензию
друга на свою "Психологию мировоззрений". В этой рецензии его позиция была
рано оценена как наблюдательская. Философия и мировоззрение -- какая скука
берет от этой темы, говорит Хайдеггер. Казалось бы, возвышаясь над частным и
случайным, философское мировоззрение обозревает все, держит перед глазами
природу, космос, глобальные проблемы, историю человечества в ее общих
чертах. Панорамное видение позволяет формулировать широкие проблемы
человеческой истории, войны и мира, Бога. От прояснения фундаментальных
проблем зависит казалось бы решение этических, социальных, даже политических
вопросов, задач создания культуры. Отчего же так скучно, разве масштабная
философия не позволяет нам выйти на широкий простор?
1 Хайдеггер Мартин /Ясперс Карл. Переписка. 1920-1963. М, 2001. С. 79.
Нет, к строгой мысли распределение, чему быть чем, что чем считать и
как понимать что, отношения не имеет. Манипуляции в просторном поле
представлений несовместимы с той конкретностью, благодаря которой науки
остаются науками, а мысль мыслью. Занявшись мировоззренческим упорядочением,
философия перестает быть собой. Тема философии и мировоззрения сразу
перестает быть скучной, когда Хайдеггер утверждает: философия к
мировоззрению отношения не имеет. "Мы стоим на перекрестке пути, где
принимается решение о жизни или смерти философии вообще, у края бездны: или
в ничто, т.е. в пустоту отвлеченной предметности, или удастся скачок в
другой мир, или точнее: вообще -- впервые -- в мир". Наблюдательское
неучастие в бытии, предупреждал Хайдеггер, ведет Ясперса к уходу от
философии.
Буря 1933 года, от которой Ясперс ушел в неприятие немецкой реальности,
положила конец необыкновенной близости этих людей. Намечавшееся было
понимание сменилось у Ясперса с годами недоумением и недоверием. Но по мере
расхождения и после фактического прекращения связи Хайдеггер, странное дело,
занимает все больше места в оставленных Ясперсом заметках о нем: с 1950 года
по конец жизни им было отправлено уже всего лишь 5 коротких писем к
Хайдеггеру, но за те же годы сложилась почти целая книга записей о нем [1],
вплоть до драматической последней, цитируемой в конце 21 главы книги
Сафранского. В непрерывном безмолвном споре с другом-врагом дело для Ясперса
21 Хайдеггер: германский мастер и его время / Пер. с нем. Т. А.
Баскаковой при участии В. А. Брун-Цехового; Вступ. статья В. В. Бибихина. --
2-е изд. -- М.: Молодая гвардия, 2005. -- 614[10] с: ил. -- (Жизнь замечат.
людей: Сер. биогр.; Вып. 956).
OCR: Ихтик (г.Уфа). ihtik.lib.ru
Книга Рюдигера Сафрански посвящена жизни и творчеству Мартина
Хайдеггера (1889--1976), философа, оказавшего огромное влияние на развитие
философии XX века; человека, после войны лишенного права преподавания и
всеми оставленного; немца, пытавшегося определить судьбы западноевропейской
метафизики и найти объяснение тому, что происходило на его глазах с
Германией и миром.
ЖИЗНЬ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ
Серия биографий
Основана в 1890 году Ф. Павленковым и продолжена в 1933 году М. Горьким
ВЫПУСК 1156 (956)
УДК 14(092)
ББК 87.3
С 21
Перевод Т. А. БАСКАКОВОЙ при участии В. А. БРУН-ЦЕХОВОГО
Вступительная статья В. В. БИБИХИНА
Издание второе
Настоящий перевод осуществлен по изданию:
Rudiger Safransky. Ein Meister aus Deutschland: Heidegger und seine
Zeit. Frankfurt-am-Main, Fischer Taschenbuch Verlag, 1998.
Carl Hanser Verlag, Munchen - Vien, 1994
Баскакова Т. А., перевод, 2005
Бибихин В. В., вступительная статья, 2002
Издательство АО "Молодая гвардия", художественное оформление, 2005
Номер страницы следует за страницей -- (прим. сканировщика)
Знак "###" в тексте обозначает нераспознанные древнегреческие символы
-- (прим. сканировщика)
В. В. Бибихин. Сила мысли ........................... 5
Предисловие ..................................... 19
Глава первая ..................................... 22
Глава вторая...................................... 39
Глава третья...................................... 72
Глава четвертая ................................... 91
Глава пятая ...................................... 111
Глава шестая ..................................... 133
Глава седьмая..................................... 156
Глава восьмая..................................... 180
Глава девятая..................................... 205
Глава десятая..................................... 240
Глава одиннадцатая ................................ 263
Глава двенадцатая.................................. 279
Глава тринадцатая ................................. 310
Глава четырнадцатая................................ 338
Глава пятнадцатая ................................. 358
Глава шестнадцатая ................................ 372
Глава семнадцатая ................................. 390
Глава восемнадцатая................................ 410
Глава девятнадцатая ................................ 422
Глава двадцатая ................................... 439
Глава двадцать первая............................... 465
Глава двадцать вторая............................... 487
Глава двадцать третья............................... 511
Глава двадцать четвертая............................. 535
Глава двадцать пятая................................ 561
Хроника жизни и творчества Мартина Хайдеггера .......... 570
Указатель цитат из работ на иностранных языках........... 572
Указатель упоминаемых работ Хайдеггера ................ 590
Предметный указатель .............................. 592
Именной указатель................................. 596
Сокращения названий хайдеггеровских работ.............. 602
Библиография .................................... 604
Дополнительная литература........................... 611
Штокхаузен назвал аккуратное взрезание умелыми самоубийцами 11 сентября
2001 двух высочайших в мире манхеттенских башен, человеческих муравейников,
при помощи двух больших пассажирских самолетов, наполненных людьми,
совершенным произведением искусства. С отвлеченной высоты он прав. А те
башни, надежные самолеты и деловитые люди в них и в башнях? Небоскребы со
всем что в них, боинги и столичные люди были давно уже созданием
европейско-американской цивилизации, небывалой в истории человечества. Их
драгоценность ощущается еще больше сейчас, когда мы с ними навсегда
расстались. Достоинство нашей современной культуры станет со всей остротой
ясно, когда обваливаться, как каменный Будда в Афганистане, начнет все. Тот
величайший в мире Будда был, кстати, тоже неповторимым произведением
искусства.
Бесподобные боевые машины, умные ракеты, взрезающие теперь в отместку
за разрушение планетарной столицы и ради восстановления справедливости
каменный Афганистан, первоклассные операторы этих чудес техники, летчики и
моряки -- тоже совершенные создания искусства. Восхищает дружная работа
слившихся с машинами, захваченных участием в слаженной операции команд.
Фантастическая электроника, которой они пользуются, интереснее современного
художества, как заметил четверть века назад Эжен Ионеско.
Леденит воображение и отчаянный восторг самоубийц, их отданность
сумасшедшей мечте, холодная ярость далекого расчета.
Нечеловеческий размах этих жестов цивилизации, умной воли к
изобретению, творчеству и разрушению, отнимает слова и велит думать,
вспоминать. Мы растеряны, опоздали. Уверенно продолжать сейчас свои
руководящие речи будут только те, кому не жалко тонких вещей. Почти все наши
слова и действия заранее обречены на неуспех. Тех, кто своей смертью вырвал
живой кусок из современного мира, уже нигде нет. Неудачей будет всякая
объявленная удача военно-полицейской охоты за призраками. Нехорошо, если,
иллюзорно утешенный, мир почувствует себя тогда вправе заснуть еще на годы.
Продолжится слепой захват вещей, осязаемых и мнимых -- в погоне за чем, в
надежде на что?
Жизнь человечества разошлась с бытием, увлекшись погоней за сущим.
Поэтому тайный судья в нас все меньше находит себе места в мире и миру места
в себе. Он разлучается с собственным телом. Рядом с его голой
самоубийственной правдой теряют заманчивость краски популярной публицистики
и находчивого журнализма. Языки заплетаются, невольно ощущая, насколько мало
стали нужны речи. Единственно важно сейчас только терпение тех, кто хочет и
ищет согласия жизни со спасением. Их негромкие голоса слышны в инстинкте
многих на Западе и на Востоке не мстить. Чего-то ждать можно теперь только
от тех, кто не спешит судить и надеется на мудрость тайны. Только Бог еще
может нас спасти, как сказал на подъеме германского экономического чуда
Мартин Хайдеггер.
Мудрость неприступна. Осваиваем не мы ее, а она нас, если мы согласимся
пойти в ее школу. Лежащая перед нами биография философа никак не претендует
быть введением в его мысль. Не только изложение, даже чтение его текстов
вовсе не обязательно приблизит его к нам. Сейчас десятки тысяч людей во всем
мире, студентов и исследователей, изучают выдающегося мыслителя XX века.
Литература о нем давно стала необозримой. Его тексты у нас есть, их много в
приближающемся к ста томам Полном собрании сочинений. Среди вороха текстов
мы рискуем промахнуться мимо, сделав шаг, настолько далекий от его мысли,
насколько возможно. Акт принятия к сведению и оценки больше и непоправимее
отдаляет от философа, чем если бы мы им не занимались, его высказываний не
знали и не упоминали о них никогда. Сообщение о философии, все равно какое
оно, обманывает уже подразумеваемым обещанием, будто философия относится к
вещам, о которых можно сообщить. Смысл ее в передаче всегда почему-то
оказывается дерзкий или плоский. Нас информируют о философах странно.
Чего главного обычно не хватает людям, которые, казалось бы, проявили
хорошую любознательность, решив среди прочего ознакомиться с очередным
авторитетом? Свободная мысль, которая сделала его великим, никогда не
подчинялась расписанию, всегда верила только захватывающей глубине вещей. И
мы тоже должны были бы увлечься самими вещами, их смыслом. Только тогда мы в
меру своей правдивости неожиданно приблизились бы к философу -- забыв о нем
в увлечении делом. Когда мы, не отдав себя делу мира, которым он был занят,
переводим взгляд с вещей, к которым он шел, и начинаем смотреть на его
личность, то мы уже не с ним. Так попытка заняться Хайдеггером может закрыть
его от нас.
Он предупреждал в позднем докладе "Время и бытие" [1] об иллюзии
словесной понятности философского произведения. "Если бы нам сейчас показали
в оригинале две картины Пауля Клее, созданные им в год его смерти, акварель
Святая из окна и, темперой на дерюге, Смерть и огонь, мы могли бы долго
простоять перед ними и -- расстаться со всякой претензией на
непосредственное понимание. Если бы сейчас, и именно самим поэтом Георгом
Траклем, нам было прочитано его стихотворение Семипеснь смерти, нам
захотелось бы слушать его часто, но мы расстались бы со всякой претензией на
непосредственное понимание. Если бы Вернер Гейзенберг пожелал сейчас
изложить нам фрагмент своей физико-теоретической мысли на пути к искомой им
формуле мира, то в хорошем случае двое или трое из слушателей, пожалуй,
смогли бы следовать за ним, но мы, остальные, беспрекословно расстались бы
со всякой претензией на непосредственное понимание. Иначе подходят к мысли,
которую называют философией. Она якобы преподносит понимание мира, а то и
прямо руководство к блаженной жизни. А ведь такая мысль, может быть,
оказалась сегодня в ситуации, требующей размышлений, которые далеко отстоят
от всяких полезных жизненных ориентировок. Возможно, стала нужна мысль,
призванная задуматься об основаниях в том числе и живописи, и поэзии, и
физико-математической теории. Нам пришлось бы тогда расстаться с претензией
на непосредственное понимание и этой мысли тоже. Мы обязаны были бы тем не
менее все равно к ней прислушаться".
1 Прочитан 31 января 1962 г. в актовом зале Фрайбургского университета,
впервые опубликован во Франции (L'endurance de la pensee, Paris, 1968, p.
12--71), на русском: Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.,
1993. С. 391--406.
Мысль, вытащенная наружу из своей глубины, мертвеет. "Люди подходят к
мысли с негодной для нее меркой. Мерить ею -- все равно что пытаться понять
природу и способности рыбы судя по тому, сколько времени она в состоянии
прожить на суше. Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели" [1].
Напрасно было бы ожидать встречи с ней, читая даже самого умелого
беллетриста. Раскрытая нами биография хороша тем, что называет, упоминает
почти все борозды, взрытые в науке, обществе, политике упрямым самодумом.
Какие он там посеял семена, мы из жизнеописания не узнаем. Держа в уме
первый эпиграф к нему, взятый из Ханны Арендт, читатель должен
заблаговременно оставить место и для совсем других книг о том же человеке.
1 Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. С. 193.
В своих курсах об Аристотеле, Канте, Ницше, Гельдерлине философ, чья
жизнь постепенно развертывается перед нами, никогда не брал на себя смелость
с птичьего полета обозревать их, как привычно позволяет себе публицист.
Раскрашивание событий, усиление акцентов, выход в общедоступную политику,
скандал и суд необходимы популярному автору, чтобы окликнуть человека на
улице, заставить его обернуться. Перевод, со своей стороны, всегда невольно
акцентирует как раз наиболее броские места.
Биограф предлагает стандартные ключи к своему предмету, пригодные для
привычной интеллектуальной беседы. Эти ключи отпирают всегда слишком много.
Предлагаемые нам характеристики неповторимой мыслительной постройки
неизбежно будут слишком обобщенными. Нет, Хайдеггер не первый и не
единственный, для кого благочестие мысли измерялось способностью спрашивать;
почти только тем, что задавал собеседникам вопросы, ограничил себя уже
Сократ. Не один Хайдеггер назвал то, о чем спрашивал жизнь, бытием; так
называл полноту существования Аристотель в античности и другие до и после
него. Если верить биографу, то специфически Хайдеггер, но по сути дела все
истинные мыслители открывали безбожному миру перспективу верующего опыта. И,
конечно, не вернуть или подарить жизни тайну -- никто ее у нас не отнимал и
каждого она неотступно сопровождает, -- а достойно вынести близость с тайной
было мечтой мыслителя. Не ему лишь удалось проложить путь мысли, близкой
самим вещам; вернуться к ним призвал его учитель Гуссерль.
Переходы от богатого жизнеописания, в далекой культурной и политической
перспективе, к сомнительным предположениям о том, как основопонятия
мыслителя происходили из непосредственного жизненного опыта, не относятся к
удачным биографическим приемам. Разница между трудягами интернатовцами при
монастырской школе, в среде которых рос прилежный и усидчивый Мартин, и
умниками из обеспеченных семей -- тут старательное усердие, там вольница и
развлечения, -- конечно запала в памяти мальчика, как впечатляет и нас. Но
объяснять прямо этой схемой происхождение и тем более "карьеру" важных
хайдеггеровских терминов подлинность (собственность) и неподлинность
(несобственность) мы бы не рискнули.
Страсть, ужас, боль, жизненный порыв, восторг вошли с неподорванной
полнотой в мысль Хайдеггера и создали ее жар. Но выверенная, размеренная
хайдеггеровская речь была не простым выплескиванием этого огня. Редкому
золоту было дано пройти его испытание. Что многолетняя работа мысли не
разрушила, а наоборот, очистила и усилила непосредственное чувство открытого
человеческого существа, обострила сумасшедшие экстазы и высветила бездну
тоски, кажется невероятным. Но не в сохранении ли детства среди испытаний
подвиг мыслителя. За силой философского слова слишком легко предположить не
натуру, а искусство, если не хуже, словесную игру.
Повторяем, все эти провалы неизбежны. Литератор и публицист может
рассчитывать на проникновение в суть философского дела не больше, чем в
математический формализм, когда предметом биографа становится жизнь
математика. То, что от повседневности к творчеству плавного перехода нет,
замечено давно. Собственно фактических упреков к обстоятельной, интересной,
с увлечением прочитываемой книге, если пройти мимо ее философских экскурсов,
мало. Так, неверно, будто Хайдеггер все-таки посетил в 1935 году Париж в
порядке подготовки к Международному философскому конгрессу: впервые он
приехал во французскую столицу к ученикам Жана Бофре лишь после войны,
удивляясь самому себе, как гласили его первые слова на вокзале. Свидетели
говорят о поведении Хайдеггера в двенадцатилетие Третьего рейха не так
однозначно, как прочтет читатель лежащей перед нами книги: есть воспоминания
о его вызывающей независимости, об отказе от римского приветствия, о том,
что в военные годы окружение Хайдеггера во Фрайбурге было единственной
средой, где люди позволяли себе открытую критику режима [1]. Чтобы снять
Хайдеггера с преподавания и отправить на окопные работы в 1944 году, в
месяцы последних судорог режима, все-таки недостаточно было только
медицинского свидетельства о годности профессора к физическому труду:
сыграло роль и разделение всего преподавательского состава на три класса
важности и отнесение лично Хайдеггера к наименее нужной для рейха группе.
1 Aubenque Pierre. Encore Heidegger et le nazisme // Le debat, n. 48,
1988, p. 117.
К сожалению, когда биограф чувствует необходимость поднять интерес к
книге, политика и скандал подвертываются ему под руку для поддержания
желанной остроты. Автор признается, что читает все-таки между строк, когда
приписывает довоенному Хайдеггеру рискованный проект подчинения Франции
духовному водительству Германии для объединения усилий в борьбе против
североамериканского и русского варварства. Аналогичным признанием, что
свидетельств тому нет, логично было бы сопроводить и догадку биографа о
будто бы продолжавшемся у Хайдеггера еще и в 1939 году согласии с политикой
тогдашнего правительства. В стол себе как раз в том году одинокий философ
писал другое -- об обреченности "тотального мировоззрения", которое
подменило творчество мероприятиями и полноту жизни -- гигантизмом махинаций
(К делу философии. О событии, ї 14).
Догадки, которыми довольно часто вынужден пользоваться всякий биограф
для проникновения в душу исследуемого персонажа, тем более мыслителя, -- не
лучший способ реконструкции, особенно когда остается еще масса не освоенных,
впервые только публикуемых текстов философа, его корреспонденции и мемуарных
материалов. Конъектура, согласно которой полученное от властей в последний
момент разрешение ехать на философский конгресс 1937 года Хайдеггер не
принял от обиды на то, что не он, а партийный идеолог был назначен
руководителем делегации, плохо вяжется с беспримерной неприязнью мыслителя к
любого рода конференциям, в которых он за всю свою жизнь участвовал меньше,
чем иной современный аспирант. Еще хуже, когда на предположении о тщательно
утаенной политической коричневости Хайдеггера выстраивается второе
предположение, о подпольном тоталитаризме его мысли. Субъект, до такой
степени скрывавший свое лицо, не заслуживал бы много внимания. Хайдеггер
умел видеть за тем, что было названо национал-социалистической революцией
1933 года, переворот всего германского бытия. Подобно тому всероссийское
революционное движение 1904--1918 годов было в своей всенародной основе
сдвигом, обещавшим перемену России, а возможно, и всего мира. Как в России
1917, 1991 годов, так в Германии 1933, 1948 годов на политическую сцену
поспешили выйти активисты, взявшие инициативу в свои руки. Они сорвали
медленно назревавшее событие, не дав ему развернуться в его истине.
Рано, уже к концу того же 1933 года, почувствовав непоправимость срыва,
Хайдеггер ушел в обдуманное молчание. В отличие от Ясперса, отвернувшегося
не только от политики, но и от ее невидимой глубины, Хайдеггер связал себя
долгом вынести в слово поворот исторического бытия. Благодаря в первую
очередь ему и таким как он Германия в жуткое двенадцатилетие своего безумия
осталась народом мыслителей и поэтов. Идеологическая чушь, которую несли
тогда властные предатели своей страны, перепечатывается и переводится у нас
теперь только как курьез, но ни одной буквы из написанного им в те годы
Хайдеггеру не пришлось впоследствии зачеркнуть. Записи 1939 года были
встречены при их первой публикации через полвека [1] как откровение. Перевод
во Франции всех политических выступлений, сделанных Хайдеггером в месяцы его
ректората [2], помог тем, кто защищал его от обвинений в жажде власти.
1 Heidegger Martin. Beitrage zur Philosophie (vom Ereignis). Frankfurt
a/M: Klostermann 1989.
2 Heidegger Martin. Ecrits politiques. 1933 -- 1966. Paris: Gallimard
1995.
Кто понял, что невротические активисты привнесли от себя к подспудному
народному движению только провокацию и скандал, что колебание исторической
почвы создается не сотней авантюристов, тот поверит, что чуткий ум был
больше захвачен вулканическими процессами в мире, чем клоунадой политиков.
Да, он был заворожен мощью, только не партии национального единства, а
исторической судьбы. Кто понял, что бурю в океане создают не корабли, тому
естественно задуматься о вещах, которые сильнее человека. Хайдеггер
действительно воспринял как великое событие германский порыв начала 1930-х
годов. Да, его тоном тогда или еще раньше того, уже в "Бытии и времени" 1926
года, была та же или еще большая решимость, чем какой требовали политические
образования. Он звал к собранности, дисциплине, служению. Шевельнулся титан,
и вначале вовсе не было очевидно, что он слеп и глух. Выступление Хайдеггера
в 1933 году не было случайным. Он чувствовал в мысли ту же власть, не
меньшую мощь, чем в политических страстях. Он старался увидеть, как должно
пойти национальное движение, чтобы не изменить духовному призванию страны.
Политическое прочтение философии теми, для кого все возвышенное не
больше чем мечта, говорит больше об их собственном нетерпении, чем о
властных амбициях мыслителя. Он звал, просил: оставьте расцветающее дерево в
покое. Оставьте миру быть тайным согласием, не спешите перекрасить его
своими воззрениями. По-новому звучащий голос влился непривычным потоком в
болото академической философии. Заработала привычная машина ассимиляции,
обеззараживания. Еще при жизни Хайдеггера способы избавиться от него назвал
недовольный этим процессом Жак Деррида: "Заставить поверить, что в
Хайдеггере нет ничего кроме германской идеологии периода между двумя
войнами: редукция, симптоматичная для определенного рода чтения [...]
инсинуировать, будто Хайдеггер сдержан в отношении психоанализа лишь потому,
что это еврейская поделка (что призвано навести на мысль, что через
атмосферическое заражение -- элемент анализа не хуже других -- всякий, кто
слишком внимательно вчитывается в Хайдеггера, попадает в этом аспекте под
подозрение) [...] Тут есть явное завихрение, само себя взвинчивающее,
завороженная проекция, принимающая с каждый разом все более клеветнический
оборот. Я прислушиваюсь к речам этого рода вот уже довольно долго, с более
или менее пристальным вниманием. И соблюдая известное молчание. Не следует
им злоупотреблять" [1]. Впрочем, не лучше ли для мыслителя, когда вокруг
него не прекращается скандал. С подозрительной мыслью будут обращаться по
крайней мере осторожнее.
1 Деррида Ж. Позиции. Киев, 1996. С. 99--100.
Хайдеггер словно не заметил такого широкого движения XX века как
психоанализ. Адорно назвал его за то провинциалом от философии. Вспомним
однако, что основатель психоанализа, открыв однажды книгу Ницше, увидел там
столько пересекающегося со своей мыслью, что тоже не стал его читать, желая
остаться оригинальным. В том, что Фрейд назвал бессознательным, философия
издавна дышала как рыба в воде. Разлив психоанализа в XX веке означал лишь,
что в культурном мире стало меньше той глубины, где мысль могла бы вернуться
в свою естественную среду. Ее природное движение стало казаться уходом от
злобы дня.
Спрашивают, какое право имеет Хайдеггер говорить об отрешенности, когда
вся планета была в огне. Весной 1945 года в горах над занятым французскими
оккупационными войсками Фрайбургом Хайдеггер читает в близком кругу Канта,
средневековую схоластику, Гельдерлина и снова Гельдерлина. Голодная тишина,
нищие праздники с угощением от приглашенных крестьян. Все сосредоточено на
ду-
ховном. "Мы стали бедными, чтобы быть богатыми". В обдуманно мерной
речи видят властный жест, в уходе от злобы дня измену. Распространяющаяся во
всем мире слава отщепенца кажется недоразумением. Власти, академики,
журналисты начинают свое долгое расследование. Если мыслитель не тайный
враг, то возможно шарлатан. Не подняло ли здесь голову демоническое начало.
Не следует ли разоблачить его, чтобы яд словесной ворожбы не заражал
грядущие столетия.
Слава о Хайдеггере разошлась, сначала по всей университетской Германии,
еще прежде того, как окончательно оформилась его мысль, и даже независимо от
знакомства с ней. С самого начала, как впрочем и до сих пор, он умел задеть
многих без того, чтобы люди поняли, каким образом он это делает. Так лицом
ощущаешь солнечное тепло и при закрытых глазах. Первым, принявшим на себя
очарование тогда еще тридцатилетнего Хайдеггера, был старший его шестью
годами Карл Ясперс. Не осталось записи разговоров от их "жизни вместе" [1] в
дни визитов Хайдеггера в Гейдельберг. Ясперс не прочел внимательно рецензию
друга на свою "Психологию мировоззрений". В этой рецензии его позиция была
рано оценена как наблюдательская. Философия и мировоззрение -- какая скука
берет от этой темы, говорит Хайдеггер. Казалось бы, возвышаясь над частным и
случайным, философское мировоззрение обозревает все, держит перед глазами
природу, космос, глобальные проблемы, историю человечества в ее общих
чертах. Панорамное видение позволяет формулировать широкие проблемы
человеческой истории, войны и мира, Бога. От прояснения фундаментальных
проблем зависит казалось бы решение этических, социальных, даже политических
вопросов, задач создания культуры. Отчего же так скучно, разве масштабная
философия не позволяет нам выйти на широкий простор?
1 Хайдеггер Мартин /Ясперс Карл. Переписка. 1920-1963. М, 2001. С. 79.
Нет, к строгой мысли распределение, чему быть чем, что чем считать и
как понимать что, отношения не имеет. Манипуляции в просторном поле
представлений несовместимы с той конкретностью, благодаря которой науки
остаются науками, а мысль мыслью. Занявшись мировоззренческим упорядочением,
философия перестает быть собой. Тема философии и мировоззрения сразу
перестает быть скучной, когда Хайдеггер утверждает: философия к
мировоззрению отношения не имеет. "Мы стоим на перекрестке пути, где
принимается решение о жизни или смерти философии вообще, у края бездны: или
в ничто, т.е. в пустоту отвлеченной предметности, или удастся скачок в
другой мир, или точнее: вообще -- впервые -- в мир". Наблюдательское
неучастие в бытии, предупреждал Хайдеггер, ведет Ясперса к уходу от
философии.
Буря 1933 года, от которой Ясперс ушел в неприятие немецкой реальности,
положила конец необыкновенной близости этих людей. Намечавшееся было
понимание сменилось у Ясперса с годами недоумением и недоверием. Но по мере
расхождения и после фактического прекращения связи Хайдеггер, странное дело,
занимает все больше места в оставленных Ясперсом заметках о нем: с 1950 года
по конец жизни им было отправлено уже всего лишь 5 коротких писем к
Хайдеггеру, но за те же годы сложилась почти целая книга записей о нем [1],
вплоть до драматической последней, цитируемой в конце 21 главы книги
Сафранского. В непрерывном безмолвном споре с другом-врагом дело для Ясперса