Свернув с шоссе на первом попавшемся ей повороте, Мария с бешеной скоростью понеслась по грунтовой дороге через поле.
   Двигатель мощного «Ягуара», подаренного ей отцом по окончанию университета, мерно гудел, помогая английским колесам преодолевать ухабистые километры незалежной Украины.
   Вскоре дорога утонула в высокой пшенице. Ветер, проносясь над хлебным полем, то клонил к земле тугие колосья, то через мгновение высоко вздымал их, уподобляя окружающее пространство морской глади с пробегающими по ней волнами.
   Дорога сделала крутой поворот, и Мария невольно сжала зубы: впереди показалась телега, не спеша тащившаяся прямо посреди дороги. Объехать ее было невозможно.
   Резко дав по тормозам, Мария нажала клаксон, яростно сигналя задремавшему вознице.
   Кони испуганно вскинулись и понесли по дороге загрохотавшую на ухабах телегу. Проснувшийся возница привстал, изо всех сил натягивая на себя вожжи.
   Мария остановилась. Пыль, густым облаком нагнала и окутала ее машину. Выждав немного, Мария выехала из пыльной завесы и медленно двинулась по дороге, наблюдая, как возница, сдерживая коней, правил к обочине.
   Подъехав поближе к телеге, Мария притормозила позади и попыталась разглядеть через лобовое стекло возницу. Им оказался здоровенный молодой парень с рыжими вихрами.
   Остановив, наконец, коней, он развернулся, исподлобья оглядел стоявшую позади шикарную машину, после чего спрыгнул с телеги и не спеша направился к Марии.
   «Терпеть не могу рыжих, но извиниться придется», – поморщилась Мария и, не дожидаясь, когда он подойдет, сама вышла из-за руля и встала, опираясь на дверцу.
   – Вы меня, ради Бога, простите, – сказала она. – Я не хотела пугать ваших лошадок, но вы так неожиданно появились посреди дороги...
   Приблизившись к ней, парень сначала еще раз оглядел ее «Ягуар», потом саму Марию, и произнес неожиданным для его молодого возраста басом:
   – Это кони...
   – Какая разница? – усмехнулась Мария.
   – Примерно такая же, как между тобой и мной, – пророкотал тот и замолчал, продолжая внимательно разглядывать ее.
   Разговор явно зашел в тупик. Под пристальным взглядом парня Мария чувствовала себя не в своей тарелке.
   «Нужно завершать», – подумала она и сказала вслух:
   – Простите меня еще раз! Мне нужно ехать, – и добавила, улыбнувшись: – Обещаю, что больше не буду вас пугать.
   Быстро сев в машину и захлопнув за собой дверцу, она посмотрела на парня через стекло. Тот нехотя сделал два шага в сторону, давая ей возможность проехать.
   Мария, тронувшись с места, осторожно обогнула телегу и покатила вперед по дороге. Взглянув в зеркало заднего вида, Мария улыбнулась: рыжий возница все еще стоял на прежнем месте и смотрел ей вслед.
   «Странный парень, – подумала она, – другой бы обложил меня на чем свет стоит, а этот только полом своих коней озаботился!»
   Стараясь больше не лихачить, Мария проехала хлебное поле, и, миновав заградительную лесную полосу, поехала вдоль второго – засеянного кукурузой, а там и следующего – с клевером. Вскоре поля закончились, и потянулись поросшие травой пустоши.
   Минут через десять Мария заметила, что дорога плавно пошла под уклон, все глубже вгрызаясь между двумя холмами, засаженными редким акациевым лесом. Когда на обочине появился знак, предупреждающий об опасном спуске, Мария, сбавив скорость, медленно поехала вниз. Дорога петляла, а вставшие вокруг почти отвесно земляные стены не позволяли увидеть, что находится впереди. Мария сбавила скорость до минимума, уже больше опасаясь не того, что она в кого-то врежется, а того, как бы на нее саму не скатился кто-нибудь, едущий позади, например, рыжий со своими конями.
   Неожиданно, за очередным крутым поворотом, дорога вырвалась из узкого плена на свободу, и Мария ахнула: перед ней открылась потрясающая панорама – чуть ниже дороги, среди высоких холмов, поросших лесом, раскинулась долина, то тут, то там зеленеющая купками деревьев и белеющая стенами хуторков с мазаными хатами под шиферными, а кое-где еще и соломенными, крышами. Вдали, поблескивая и переливаясь под лучами яркого солнца, текла меж камышей небольшая речушка. А посреди всего этого живописного великолепия, чуть в стороне от дороги, стояла белая церковь, возносясь стройной колокольней в небо.
   «Куда же это я заехала? Ну, прямо „Вечера на хуторе близ Диканьки“!» – родилась ассоциация у ошеломленной Марии.
   Акациевый лес на ближайшем холме плавно перетекал в поле высоких подсолнухов. Глядя, как на ветру покачиваются, словно приветственно кивают, их тяжелые от созревших семян ярко-желтые головы, Мария улыбнулась: «Ван Гога на них нет!»
   Совершенно очарованная, Мария медленно съехала в долину и покатила по направлению к церкви.
   Остановив машину на обочине дороги недалеко от церкви, она подождала, пока осядет пыль вокруг, и вышла.
   Рядом с церковью, которая вблизи оказалась еще более величественной, стоял небольшой домик, утопающий в зелени сада. Вездесущие подсолнухи свешивались через плетеную изгородь, окружающую домик.
   «Ух ты, настоящий плетень!» – поразилась восхищенная Мария, впервые воочию увидев этот почти забытый шедевр заборостроения.
   Поколупав изучающе плетень пальцем, Мария медленно пошла вдоль него к церкви.
   Дверь в церковь была открыта, и из глубины ее темного зева тускло мерцали свечи перед невидимыми с улицы образами.
   Вспомнив, что нужно прикрыть чем-то голову, она вернулась к машине, и, достав из сумки шифоновый шарф, повязала его на голову на манер платка.
   «Хорошо, что я с утра надела юбку, а не шорты», – подумала она, поднимаясь по ступеням и входя в прохладу церкви.
   В церкви было сумрачно, безлюдно и тихо. Лишь потрескивание горевших свечей и лампад нарушало эту торжественную тишину.
   Постояв немного у порога в ожидании, пока глаза привыкнут к полумраку, Мария огляделась, невольно проникаясь атмосферой Божьего храма и словно возвращаясь в свое раннее детство, когда была еще жива ее верующая бабушка, которая иногда брала ее с собой на службу и к Святому Причастию.
   «Боже мой, как давно я не была в церкви! Даже не помню, как исповедоваться...» – огорчилась она, подумав, что даже о ее венчании с Геннадием договаривался отец – у него был знакомый настоятель, которому он в свое время помог с кровельным материалом на купол храма...
   Мария вздрогнула, услышав в тишине внезапный стук двери. Из алтарной части появилась темная фигура в облачении и пошла навстречу Марии.
   Мария отступила и, не зная, как себя вести, попыталась в полумраке рассмотреть идущего к ней священнослужителя.
   Священник приближался, и вдруг из глубины ее памяти выплыла почти забытая фраза.
   – Благословите, батюшка, – произнесла она и, склонив голову в поклоне, сложила перед собой руки лодочкой.
   – Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – произнес над ее головой низкий глубокий голос, большая рука осенила ее крестным знамением, и длинные теплые пальцы легли в ее правую ладонь.
   Мария наклонилась и, поцеловав руку священника, сделала шаг назад, выпрямляясь. Подняв голову, она взглянула священнику в лицо и ошеломленно попятилась...
   Свет, падающий из открытой двери храма, осветил фигуру и лицо священника – в обрамлении темных волнистых волос на нее смотрел строгий лик древнерусских икон – те же пронзительные глаза, прямой точеный нос, темно-русая бородка...
   «Таких лиц в природе не бывает!» – в смятении подумала Мария, не в силах отвести взгляд от его лица.
   Священник удивленно посмотрел на нее, потом, сдержанно улыбнувшись, спросил:
   – Что случилось, вы как чудо неземное увидели?
   «Воистину!» – пронеслось в голове Марии, поймавшей себя на том, что у нее вдруг стали прорываться старинные слова, в последний раз слышанные от бабушки лет пятнадцать назад.
   Не добившись от Марии ответа, священник терпеливо спросил:
   – Вас что-то важное привело сюда? Служба уже закончилась.
   Мария стояла безмолвно, как истукан, и только смотрела на священника широко открытыми глазами.
   Он обвел ее обеспокоенным взглядом, потом осторожно взял под локоть и вывел из храма на крыльцо.
   Щурясь от яркого света, Мария прикрыла глаза рукой.
   – У вас что-нибудь случилось? – вновь прозвучал над ней его низкий глубокий голос.
   Отвечать, не видя лица священника, оказалось легче. Мария, набрав в грудь побольше воздуха, сказала:
   – Да нет, ничего не случилось. Просто, ехала мимо и подумала: дай, зайду... – Мария бросила на священника настороженный взгляд, проверяя, не рассердился ли он ее такому бесхитростному ответу.
   – Заглянули к нам, значит... – строгое лицо священника осветилось ироничной улыбкой, от которой у глаз разбежались веселыми лучиками морщинки. – И куда же вы путь держите, матушка?
   Мария вскинула на него глаза от такого необычного обращения, а потом, вновь опуская взгляд, ответила:
   – Да вот, скитаюсь по жизни, место свое ищу. Не поможете ли советом, батюшка? – и она с надеждой вновь посмотрела на священника.
   – Ну что же, пойдемте в дом, расскажете мне за обедом, что вас беспокоит, – пригласил он и начал спускаться с церковного крыльца.
   – Спасибо, батюшка, да неудобно мне как-то, – начала отказываться Мария.
   – Обедать не хотите или разговаривать со мной? – остановившись, спросил ее священник.
   – Ой, ну что вы! Мне просто неудобно отягощать вас своим нежданным присутствием.
   Окинув ее насмешливым взглядом, он спросил:
   – Вы откуда? У вас все так в миру чинно разговаривают, или вы – исключение? Как вас звать-то, раба Божия?
   Покраснев, Мария отвела взгляд в сторону и смущенно ответила:
   – Это все обстановка. У меня церковь всегда ассоциировалась с таким языком, бабуля моя так говаривала. А зовут меня Марией.
   – Марией? – изменившимся голосом переспросил священник и лицо его неожиданно побледнело. – Непростое имя...
   Отведя взгляд в сторону, он помолчал мгновение, а потом уже другим тоном сказал:
   – Так вот, Мария, меня хоть и зовут отец Кирилл, но я – обычный человек, и в такую же школу, как и вы, ходил. Так что перестаньте напрягаться и разговаривайте со мной нормальным языком. И пойдемте, все-таки, пообедаем, чем Бог послал, – он решительно направился к своему дому.
   Мария, подбодренная его «нормальной» речью, послушно последовала за ним, теребя концы шарфа и не зная, можно ли его теперь снять или так и придется сидеть в нем за обедом.
   Идущий впереди в какой-то задумчивости батюшка оглянулся, и словно разгадав ее мысли, одним движением спустил ей шарф с головы на плечи.
   Открывая калитку перед домиком, который был обнесен так понравившимся ей плетнем, он посторонился, пропуская Марию вперед.
   – А кто сделал этот плетень? – невольно вырвался у нее вопрос, и она тут же рассердилась на себя за свое неуместное любопытство.
   – Не знаю, – улыбнувшись, ответил отец Кирилл, закрывая калитку, – он был здесь еще до меня... А теперь давайте помоем руки, летом у нас все удобства на дворе, – и он показал ей в угол двора, где на столбе висел зеленый рукомойник.
   Мария быстро вымыла руки, и отец Кирилл, стоящий рядом с ней, подал ей льняной рушник. Потом она стояла и ждала с рушником в руках, глядя, как он смывает мыло со своих больших красивых рук.
   Принимая у нее полотенце, он взглянул на нее благодарным открытым взглядом. Мария, отчего-то смутившись, отвела глаза в сторону.
   Сделав приглашающий жест, отец Кирилл переступил порог и провел ее через тесные белёные сени в горницу.
   Мария с любопытством осмотрелась.
   У двери стоял большой сундук, на котором она с удивлением увидела аккуратно сложенные детские игрушки. Вдоль стен притулились узкие деревянные лавки. Глинобитный пол, выкрашенный коричневой краской, был покрыт домотканными половиками. На стенах в рамах, убранных по украинской традиции вышитыми рушниками, висели репродукции картин на библейскую тему. В правом углу перед старыми потемневшими иконами теплилась лампадка. Посреди горницы стоял круглый стол, на котором пыхтел самовар и уже было накрыто к обеду.
   Отец Кирилл, оглядев стол, громко позвал кого-то:
   – Матрена Евлампиевна!
   Из-за двери, ведущей в соседнюю комнату, выглянула маленькая полная старушка в платочке, с кокетливо торчащими кончиками, завязанными в узелок надо лбом, вышитой кофте с завернутыми рукавами и длинной юбке.
   Приложив палец к губам, старушка колобочком вкатилась в комнату и, аккуратно прикрыв за собой дверь, сказала шепотом:
   – Тише, батюшка, ребятишек разбудите – еле их сегодня уложила.
   Отец Кирилл, понизив голос, попросил ее:
   – Матрена Евлампиевна, принесите нам, пожалуйста, еще один прибор, у нас гостья... Мария, – и добавил, уже обращаясь к Марии: – А это наша хозяйка, незаменимая Матрена Евлампиевна.
   Старушка окинула Марию быстрым цепким взглядом, а потом улыбнулась, от чего на лице ее, белом с румяными щечками, появилось несколько мягких складочек.
   «Не лицо, а просто наливное яблочко!» – восхищенно подумала Мария, глядя на старушку.
   Меленько закивав ей в знак приветствия, Матрена Евлампиевна засеменила к выходу и через мгновение принесла из кухни глубокую тарелку, вилку и деревянную ложку.
   Выдвинув стул, отец Кирилл указал Марии на почетное гостевое место. Она подошла, но не стала садиться, а интуитивно остановилась в ожидании, и, как оказалось, правильно сделала – отец Кирилл, бросив на Марию испытующий взгляд, произнес:
   – Попросим благословения у Господа нашего на вкушение хлеба насущного и возблагодарим его, – и стал читать молитву.
   Мария с удивлением поняла, что помнит эти слова: «Отче наш, иже еси на небеси...» – ее бабушка каждый вечер перед сном привычной скороговоркой читала эту молитву, стоя на коленях под иконой и кладя земные поклоны. Отец, впоследствии вспоминая о бабушке, как-то шутливо заметил, что старушкам, которые так усердно кладут поклоны во время молитвы, никакие проблемы с позвоночником не грозят, не то что нынешним «гиподинамикам», смолоду скрюченным от скалиоза и остеохандроза.
   Мария улыбнулась воспоминанию, но тут же спрятала улыбку. Склонив голову, она вслушивалась в старые слова, звучащие словно из глубины веков, и в душе у нее что-то жалостно зашевелилось.
   Стоящая чуть позади нее Матрена Евлампиевна едва слышным шепотком вторила батюшке, истово крестилась и кланялась, от чего ее одежда шуршала при каждом движении.
   Прочитав «Отче наш», отец Кирилл перекрестился и произнес еще одну молитву, крестя уже стол:
   – Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения.
   Мария, стоящая со склоненной головой, украдкой следила за действиями отца Кирилла и старалась вторить ему, осеняя себя крестным знамением и кланяясь вслед за ним. Очень уж ей не хотелось выказывать себя невежей. Сейчас она сильно жалела, что за давностью лет забыла все наставления бабушки. Она словно оказалась в другом мире, в другом времени, в другом – параллельном, пространстве, где бытовал свой уклад, и где даже рядовое потребление пищи являлось сакральным действием. Для нее же эта сторона жизни была совершенно неизвестной, скрытая покровом некоей тайны, и, как все таинственное, немного пугала.
   Прочитав молитву, отец Кирилл сказал:
   – Садитесь, Мария, пообедаем. Вы, как мне кажется, приехали издалека.
   Мария, опустившись на свое место, кивнула в ответ, но ничего не сказала.
   Матрена Евлампиевна, суетясь, разлила по тарелкам холодный борщ и подвинула ближе к Марии деревянную миску, в которой лежал нарезанный толстыми ломтями домашний хлеб.
   Они принялись за еду.
   – Как вкусно! – восхитилась Мария, попробовав первую ложку и, чувствуя, что она, оказывается, очень проголодалась.
   – Матрена Евлампиевна у нас знатная повариха! – похвалил отец Кирилл, с любовью глядя на свою хозяйку.
   – На здоровье, дитятко! Холодный борщик в жару – самая, что ни на есть подходящая еда, – ответила польщенная старушка.
   Быстро управившись с борщом, отец Кирилл чуть откинулся на стуле, и, глядя на Марию, полюбопытствовал:
   – Так, все-таки, какими судьбами вы в наши края попали – по делу или как?
   Мария опустила ложку. Это был нелегкий вопрос, в двух словах и не ответишь... Да и не очень-то ей хотелось отвечать на него.
   Помолчав, Мария подняла глаза на отца Кирилла, ожидающего ее ответа, и коротко сказала:
   – Сбежала я...
   Матрена Евлампиевна, направлявшаяся, было, в кухню за вторым, остановилась и изумленно воззрилась на Марию.
   – От кого, дитятко? – вырвалось у нее.
   – От всех, – вздохнув, ответила Мария, – от отца, от жениха, и от бабки здесь, – и замолчала, нахмурившись и опуская глаза.
   Отец Кирилл строго посмотрел на Матрену Евлампиевну, и та тут же убежала на кухню, оставляя их одних.
   Мария сидела молча, уткнувшись взглядом в искусную вышивку на скатерти, покрывавшей обеденный стол.
   – И что же вы теперь намерены делать? – осторожно спросил отец Кирилл.
   – Мне нужно время, чтобы со всем разобраться, – тихо ответила Мария, – отсидеться что ли, подумать...
   Она опять замолчала, а в это время Матрена Евлампиевна принесла из кухни большую миску, полную дымящейся молодой картошки, присыпанной укропом и обложенной по краям сочными ломтиками селедки. Выложив на тарелку Марии горку рассыпчатых картофелин, она протянула ей плошку с постным маслом:
   – На вот, дитятко, полей сама картошечку олией по вкусу, и селедочку бери – свеженькая, утром только в лавку завезли.
   – Спасибо, – поблагодарила Мария, с наслаждением вдыхая аромат этой простой, незатейливой пищи.
   Словно понимая, что Мария сейчас не готова к расспросам, отец Кирилл не стал ее больше ни о чем спрашивать, и обед продолжался в молчании, иногда прерываемом замечаниями хлебосольной Матрены Евлампиевны, суетящейся вокруг стола.
   По окончании обеда, отец Кирилл поднялся и произнес:
   – Благодарим Тебя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ: не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия.
   Мария вскочила, перекрестилась вслед за ним, бросив взгляд в угол с иконами, а потом, повернувшись к Матрене Евлампиевне и не зная, можно ли еще поблагодарить и ее, шепнула:
   – Спасибо большое!
   – На здоровьечко, дитятко, – так же тихо откликнулась старушка.
   Отец Кирилл улыбнулся, бросив украдкой на них взгляд, но в это время из соседней комнаты раздался детский плач.
   Матрена Евлампиевна метнулась туда, и через несколько минут вышла, неся на руках полуторагодовалого мальчика в рубашке, едва прикрывавшей его розовую пухлую попку. Малыш недовольно всхлипывал, потирая кулачками заспанные глаза.
   Матрена Евлампиевна гладила его по спине и приговаривала:
   – Ну, ну, Олесик, не плачь! Погляди: вот твой батюшка. А я тебе сейчас чайку сварю, хочешь чайку?
   – Тайку... – согласился малыш и обвел присутствующих повеселевшим взглядом.
   Увидев Марию, он на мгновение замер, раздумывая заплакать ли ему снова или нет, а потом вдруг протянул к ней руки и сказал:
   – На!..
   В первый момент Мария растерялась, но влекомая каким-то новым для нее порывом сделала шаг навстречу Матрене Евлампиевне и взяла у нее малыша. Он тут же прижался, утыкаясь ей носом в грудь и обвивая шею руками. Мария стояла не дыша, бережно прижимая к себе нежное маленькое тельце, пахнущее молоком и еще чем-то детским.
   Малыш шевельнулся, откинул голову и, лукаво взглянув на нее, со смехом опять спрятал лицо у нее на груди.
   Мария подняла глаза на отца Кирилла и Матрену Евлампиевну, которые, удивленно переглядываясь, смотрели на них.
   – Ни к кому же не шел... – наконец вымолвила старушка в полном изумлении и всплеснула руками.
   Ошеломленный тем же отец Кирилл произнес:
   – Мария, познакомьтесь, это мой младший сын – Александр. Матрена Евлампиевна зовет его по-местному: Олесик, он тут родился...
   И почему-то помрачнев, он резко замолчал, но потом, подойдя к Марии, ласково позвал малыша:
   – Сынок, иди ко мне...
   Но мальчик, выкрикнув: «Ни!..», еще сильнее стиснул ручонками шею Марии и прижался к ней.
   – Не хочет, – виновато глядя на отца Кирилла, сказала Мария.
   Тот пронзительно взглянул на нее потемневшим взором и отвел глаза в сторону. Ей показалось, что в них промелькнула скрытая боль.
   – Ну не беда, значит, понравилась ты Олесику, – попыталась успокоить Марию Матрена Евлампиевна, украдкой бросая взгляд на отца Кирилла. – Подержи-ка пока его, а я со стола соберу. А вы, батюшка, посмотрите, как там Илюша...
   Отец Кирилл молча вышел в другую комнату.
   Матрена Евлампиевна принялась хлопотать вокруг стола, вынося грязную посуду на кухню.
   Мария, сосредоточившись на ребенке, которого она держала на руках, вдруг услышала, что, сама того не замечая, покачивает его, нашептывая ему что-то ласковое на ушко.
   Осознав это, она пораженно замолчала: неужели в ней проснулся материнский инстинкт? Но ведь она никогда не отличалась особой сентиментальностью, а тут стоит, замерев от счастья, с чужим ребенком на руках... Чудеса!
   А Матрена Евлампиевна веретеном носилась из комнаты в кухню, споро наводя порядок после обеда. Мария, оглянувшись на дверь в соседнюю комнату, остановила ее и тихо спросила:
   – А где мать Олесика?
   – Померла родами, – испуганно оглянувшись на дверь, за которой скрылся отец Кирилл, шепотом ответила та и перекрестилась: – Упокой, Господи, ее душу... А второй раз жениться-то батюшке не положено. Вот и помогаю ему, как могу, рустить ребятишек. Олесика, как без матушки остался, еле выходили, он совсем слабенький был. Да отмолили всем селом, слава Богу...
   Мария вздрогнула и прижала к себе притихшего ребенка.
   «Так вот отчего в его глазах была такая боль!» – поняла она, вспомнив взгляд отца Кирилла.
   А тот как раз входил в комнату, ведя за руку мальчика постарше – лет трех.
   Присев перед ними на корточки, Мария устроила Олесика на колене и спросила, обращаясь уже к старшему мальчику:
   – А это кто у нас?
   – А это – Илья Кириллович, – ответил отец Кирилл, поворачивая Илью лицом к Марии.
   Мальчик внимательно посмотрел на нее пронзительными отцовскими глазами, а потом придвинулся к ней совсем близко и спросил:
   – Тётя, а мы с тобой на Камышинку пойдем?
   Мария растерянно посмотрела на отца Кирилла.
   – Это наша речка, – подсказал тот.
   – Ну, если папа разрешит... – осторожно ответила Мария, и глянула на отца Кирилла, стараясь понять, как тот отнесся к такому мирскому званию из ее уст.
   Илья молча поднял умоляющий взгляд на отца и дернул его за рясу.
   Отец Кирилл посмотрел на Марию.
   – Я – с удовольствием! – поспешила заверить его она.
   – А вы никуда не торопитесь? – спросил он и, видимо, испугавшись, что она подумает, что он ее гонит, быстро поправился: – Я имею в виду, что у вас могут быть более важные дела, чем заниматься моими детьми.
   – Отец Кирилл, – впервые обратившись к нему по имени, сказала Мария, – я никуда не тороплюсь, и с удовольствием схожу с вашими мальчиками на Камышинку. Только вы расскажите, как туда дойти.
   – А Илья дорогу хорошо знает, – ответил он, – да и я вам, пожалуй, компанию, составлю.
   – Батюшка! – раздался вдруг голос Матрены Евлампиевны. – Может, лучше я схожу с ними? – и она посмотрела в глаза отца Кирилла предупреждающим взглядом.
   Тот вздохнул и, почему-то виновато отводя глаза, сказал:
   – Да, так будет лучше...
   Мария недоумевающе посмотрела на него.
   – Здесь – деревня... – коротко пояснил он ей.
   Она поняла, что он имел в виду, и слегка покраснев, отвела от него смущенный взгляд.
   «Даже священникам здесь нужно блюсти свою репутацию... или тем более священникам... – подумала она. – Он же вдовец, могут пойти разные разговоры из-за меня...».
   Эта неожиданная мысль заставила ее взглянуть на отца Кирилла совсем другим, новым, взглядом. Она вдруг увидела в нем не только священнослужителя, но и мужчину – статного, сильного, молодого (ему едва ли было больше тридцати), до времени скрытого от нее целомудренностью облачения и традицией, настолько возносящей над обычными мирскими мужчинами священников, что те почти переставали восприниматься таковыми, превращаясь в некий отдельно стоящий род человеческих существ.
   И теперь, глядя в глаза отца Кирилла, она видела глаза обыкновенного живого человека, с такими же, как у нее, чувствами и чаяниями. Ликующего в радости и страдающего в горе... Она вдруг осознала, что строгие иконоподобные черты его лица, которые ее так поразили, когда она впервые увидела отца Кирилла, уже не пугают ее – они смягчались, освещаясь доброй человеческой улыбкой.
   Несколько долгих минут они молча смотрели друг на друга, как вдруг Мария заметила в темных пронзительных глазах отца Кирилла свое отражение – себя, держащую на руках его ребенка. И было в этом образе что-то настолько вечное и святое, что она даже вздрогнула.
   Очнуться и отвести взгляд друг от друга их заставил кашель Матрены Евлампиевны. Укоризненно взглянув на Марию, старушка подошла к ней и потянула на себя Олесика. Тот захныкал, вцепившись в Марию, но Матрена Евлампиевна прикрикнула на него:
   – Тихо, Олесик, не кричи! На Камышинку пойдем, на Камышинку. А тебе штанишки надо надеть. Давай-ка, иди ко мне!
   Забрав Олесика, Матрена Евлампиевна поспешила с ним в другую комнату, сказав Марии на ходу:
   – А вы ждите нас на дворе, мы сейчас быстро управимся.
   Не зная, куда деть опустевшие руки, Мария наклонилась к Илье:
   – Ну что, Илюша, пойдем на улицу?
   Мальчик доверчиво всунул ладошку в ее руку и молча повел Марию к выходу.
   Отец Кирилл остался стоять посреди комнаты, глядя им в след.
   Мария чувствовала его взгляд, и ей вдруг стало его очень-очень жалко. Она обернулась на пороге и, взглянув на него с теплой улыбкой, сказала:
   – У вас чудесные дети, я о таких бы мечтала... Наверное, вы очень счастливый отец...
   Он грустно улыбнулся ей в ответ и тихо согласился:
   – Да, я очень счастливый...
   Прикрыв дверь за собой, Мария вышла с Ильей в палисадник. Выдернув руку из ее ладони, мальчик побежал вперед и, распахнув калитку, выглянул на улицу.
   Солнце по-прежнему жарко светило, ветерок кружил пыль на дороге. Недалеко в дрожащем мареве неуместным для этого мира фантомом замерла машина Марии.
   Илья, подбежав к «Ягуару», с восхищением погладил его бок и тут же отдернул руку.
   – Голячая, – поморщившись, сообщил он подошедшей Марии.
   Та потрогала дверцу – машина, действительно, сильно нагрелась на солнце.
   – Тебе не больно? – обеспокоено спросила она и, присев, быстро осмотрела его руку.
   С ладошкой все было в порядке, мальчик ее только слегка запачкал о запылившийся бок машины.
   – Мне не больно, – ответил Илья, отнимая у Марии руку и пряча ее за спину.
   В это время из-за калитки появилась Матрена Евлампиевна с Олесиком на руках. Со сгиба ее правой руки тяжело свисала набитая чем-то кошелка.
   Мария поторопилась предложить ей свою помощь. Олесик в маечке и трусиках и, как девочка, повязанный от солнца платком, тут же перебрался на руки к ней. Матрена Евлампиевна, приблизившись к машине, обвела ее взглядом, а потом, обойдя вокруг нее, сказала:
   – Первый раз вижу эдакое чудо! Это твоя машина? И где ж ты, дитятко, такую взяла?
   Мария улыбнулась, с любовью и гордостью окидывая взглядом «Ягуар», и ответила:
   – Папа подарил к окончанию университета в этом году. Она совсем новая.
   – Батюшка-то твой, похоже, большой начальник? – с любопытством спросила Матрена Евлампиевна.
   – Ба-альщущий... – вздохнув, подтвердила Мария и добавила, улыбнувшись: – И командовать очень любит. Я у него единственная дочь, вот он обо мне и заботится по-своему, как считает нужным.
   – А матушка?
   – Маму я не помню, – грустно покачала головой Мария. – Она умерла, когда я была такой же, как вот Илюша сейчас. Я у них была поздним ребенком – мама родила меня почти в сорок пять лет и вскоре умерла. А папа один растил меня. Так больше и не женился... На следующий год ему исполняется семьдесят лет.
   Мария посмотрела на жалостливо слушавшую ее Матрену Евлампиевну, улыбнулась и предложила:
   – Хотите, на машине поедем до Камышинки? Это далеко?
   Матрена Евлампиевна обрадовалась, расцветая улыбкой:
   – Ой, а давай, дитятко! На таких машинах я не ездила. Только, вот, боюсь, до самого берега не доедем, там такие буераки... А напрямки, пешком, так совсем здесь близко.
   – Ничего, – успокоила ее Мария, открывая одной рукой дверцу машины, а другой придерживая сидящего на ее бедре Олесика. – Мы доедем сколько сможем, а там оставим машину и пойдем пешочком.
   – Да как бы сорванцы ее не попортили, там же у речки ребятишек полно, – засомневалась старушка.
   – Ничего, ничего, разберемся! Садитесь, – распахивая перед ней заднюю дверцу, пригласила Мария.
   Матрена Евлампиевна, кряхтя, забралась в салон и села, расправляя свою юбку на всю ширину кожаного сидения.
   Мария передала ей Олесика, и помогла залезть в машину Илье, который сразу радостно запрыгал на пружинящем сидении.
   В салоне было очень жарко.
   Сев за руль, Мария быстро завела двигатель и включила кондиционер.
   Прохладный ветерок, мягко обдувая пассажиров, мигом разогнал духоту, что несказанно удивило Матрену Евлампиевну.
   – Ты смотри! Придумают же умные люди! – воскликнула она с уважением.
   Мария тронула машину, и, выехав на дорогу, спросила:
   – В какую сторону ехать и куда?
   Следуя указаниям Матрены Евлампиевны, к речке они доехали быстро. Она, действительно, оказалась недалеко, но машину все-таки пришлось оставить метрах в ста от берега – посадка у «Ягуара» была довольно низкой, так что по кочкам проехать ближе им бы не удалось.
   Мария хитро улыбнулась, увидев бегущих к ней мальчишек, и поставила машину на сигнализацию.
   Подождав, пока дети обступят ее «Ягуар», восхищенно его разглядывая, она предупредила их строгим голосом:
   – Машину не трогайте! Это опасно: может укусить!
   Подхватив на руки стоявшего все это время рядом Олесика, и сумку со своими вещами, Мария поспешила за Матреной Евлампиевной, которая шла впереди, ведя за руку Илью.
   Расположившись недалеко от воды, где бултыхались такие же карапузы, как Илья, Мария посадила Олесика рядом с собой на одеяло, расстеленное Матреной Евлампиевной, и огляделась.
   Речушка была неширокая, с глинистыми берегами, поросшая кое-где густыми камышами. Тот берег, на котором сидели они, был очищен от камышей и даже засыпан песком. Вокруг было очень красиво.
   Олесик, сидя на одеяльце, стаскивал с себя одежду, пыхтя, как медвежонок. А Илья, уже давно скинувший с себя все, смеялся над неуклюжими движениями брата.
   – Давай, давай, Олесик, раздевайся, – подбадривала малыша Матрена Евлампиевна, – побегаете с Илюшенькой по водичке.
   Мария, спрятавшись за кустом, растущим неподалеку, сняла с себя юбку, и, скатав ее в трубочку, чтобы не мялась, быстро переоделась в шорты. Футболку она снимать не стала, а просто завязала ее подол узлом под грудью. Получился вполне пляжный костюм.
   Вернувшись, она увидела, как голый Олесик ковыляет за Ильей на своих пухленьких ножках к воде, а позади них заботливой наседкой семенит Матрена Евлампиевна.
   Догнав их, Мария подхватила завизжавшего от восторга Олесика и подкинула его пару раз над собой.
   Илья обхватил руками ногу Марии и запросился тоже:
   – Тётя, и меня, и меня!
   Смеясь, она подняла на руки и его, и, взяв обоих ребятишек в охапку, побежала к воде.
   Матрена Евлампиевна с облегчением присела на песок, наблюдая, как Олесик и Илья плескаются на мелководье под присмотром стоявшей по колено в воде Марии.
   Идиллия длилась недолго – откуда-то, со стороны дороги, раздался громкий дикий рык, эхом прокатившийся над речкой, а за ним послышались визг и вопли детей.
   – Батюшки-святы! – подскочила на месте перепуганная Матрена Евлампиевна, и попыталась разглядеть из-под руки, что происходит у дороги.
   Мария, подхватив малышей, вынесла их на берег, и, посадив на колени к старушке, побежала в сторону дороги, откуда все это время ужасающе рычал какой-то злобный зверь.
   Детвора и родители на берегу притихли, испуганно оглядываясь по сторонам.
   Но вот рычание, как-то хрюкнув напоследок, захлебнулось и смолкло.
   Через несколько минут Мария вернулась.
   – Не волнуйтесь, – успокоила она Матрену Евлампиевну, – это всего лишь сигнализация, папа мне специально такую поставил. Во-первых, очень убедительно, во-вторых, не спутаешь ни с какой другой машиной. Детей оттуда, как ветром, сдуло! Думаю, они больше не полезут к машине.
   – Нет, это не дело, дитятко! – укоризненно покачав головой, сказала старушка, – так можно людей заиками сделать... Это кто же так рычит?
   – Это синтезированный звук, – объяснила Мария, – сын папиного приятеля делает.
   – И-и-и, это у него такой голосина?! – изумилась Матрена Евлампиевна, понятия не имеющая о синтезаторах и прочей подобной технике.
   – Да нет! – рассмеялась Мария. – Это компьютер такой звук делает, он записывается на пленку, а потом включается, если кто-нибудь тронет автомобиль. Например, ночью, какой-нибудь грабитель захочет залезть в мою машину, а тут вот такая сигнализация срабатывает – и я сразу пойму, что именно мою машину грабят, выскочу на улицу – и грабителя за жабры!
   – Так то оно так... Да вот бедные соседи, что же им-то делать? – покачала головой старушка.
   – Думаю, у них тоже дело найдется – перины менять, – раздался над ними мужской голос, и они увидели отца Кирилла. – Мария, вы всю деревню переполошили! Я вышел и не пойму, что за рев: то ли бык ревет, то ли зверь какой?... Думал, сердце выпрыгнет, пока до вас добежал. Уж вы лучше отключите свою сигнализацию.
   – Да я уже отключила, – виновато сказала Мария. – Я не думала, что здесь так громко получится.
   Мария Евлампиевна передала Олесика отцу Кириллу, и тяжело поднявшись, сказала:
   – Ну ладно, батюшка, коли вы уже пришли, то я пойду в лавку за солью схожу, а вы с ребятишками побудьте.
   – Может, вас на машине отвезти? – предложила Мария, но старушка отмахнулась, сказав, что управится сама.
   Отец Кирилл отнес Олесика на одеяльце, сел рядом с ним, и, подтолкнув к сыну игрушки, повернулся к Марии.
   Ей стало неловко под его изучающим взглядом. Пытаясь как-то прикрыть свои стройные ноги, показавшиеся ей сейчас слишком оголенными в коротких шортах, она присела перед Ильей, стоящим рядом с ней, и предложила:
   – Пойдем, Илюша, еще в водичку?
   – Посли, – согласился он, и, радостно подбежав к воде, остановился, поджидая ее.
   Мария поспешила к нему, чувствуя на себе смущающий ее внимательный взгляд отца Кирилла.
   Войдя в воду, она встала на колени, чтобы сравняться ростом с Ильей и протянула к нему руки.
   Мальчик медленно зашел в воду, а потом, вдруг подпрыгнул и зашлепал ногами, поднимая вокруг себя фонтан брызг.
   Мария вскочила, со смехом пытаясь увернуться от водяного душа, но было уже поздно.
   «Ой, как же я на берег-то выйду?!» – ужаснулась она, бросив взгляд на свою мгновенно вымокшую футболку, через которую просвечивал тоненький кружевной бюстгальтер, почти не скрывающий ее грудь.
   Стоя к берегу спиной, Мария еще какое-то время играла с Ильей, одновременно пытаясь выжать футболку, отлепив ее от тела. Но расшалившийся малыш не давал ей этого сделать, продолжая брызгаться и прыгать по воде, и вскоре промокшая насквозь Мария вынуждена была выхватить его из воды и крепко прижать к себе.
   Илья недовольно кряхтел, пытаясь освободиться, но Мария держала его крепко и смеялась:
   – Попался, попался!
   Заметив, что Илья собирается заплакать, Мария ослабила объятия и сказала ему серьезно, кивая на свою одежду:
   – Смотри, Илюша, я вся мокрая, мне нужно переодеться.
   – Мокая, – подтвердил Илья, пошлепав ладошкой по влажной ткани на ее груди.
   – Пойдем, переоденем меня? – спросила его Мария.
   – Посли, – согласился малыш.
   Мария повернулась лицом к берегу, и, прикрываясь, насколько это возможно, телом Ильи, направилась в сторону отца Кирилла, рядом с которым лежала ее сумка.
   Отец Кирилл играл с Олесиком в машинки. Заметив, что Мария с его сыном идут к ним, отец Кирилл поднялся навстречу и протянул руки, чтобы забрать Илью. Мария быстро отдала ему ребенка, и, метнувшись к сумке, схватила ее и прижала к своей груди.
   Отец Кирилл удивленно посмотрел на нее, и ей пришлось, краснея, объяснить свои действия:
   – Мне нужно переодеться...
   Отец Кирилл, мельком бросив взгляд на ее грудь, кивнул и поспешно отвел глаза, смутившись, похоже, не меньше Марии.
   «А ведь ему тяжело, – подумала Мария, пробираясь вдоль берега к кустам, где можно было бы незаметно переодеться. – Супруга его умерла полтора года назад, и вряд ли у него за это время кто-нибудь был. Здесь, в деревне, он, действительно, очень на виду, да и положение его вольностей не позволяет – за „прелюбы деяние“, кажется, сана лишают».
   Стянув с себя мокрую одежду, Мария быстро переоделась, натянув на еще влажное тело широкую кофту с юбкой. Белье она решила надеть потом, по пути, в машине, когда отъедет куда-нибудь подальше от деревни.
   И тут Мария неожиданно поняла, что ей совершенно не хочется отсюда уезжать. Эта долина, отгороженная от внешнего мира высокими холмами, вдруг представилась ей тем самым прибежищем, которое позволило бы ей немного прийти в себя... И отец ее здесь вряд ли найдет. К встрече с ним она была еще не готова. Она не могла представить, как сможет рассказать ему о той мерзости, которая вторглась в ее жизнь...
   Задумавшись, Мария медленно возвращалась к пляжу.
   Услышав радостные возгласы детей, она подняла глаза и увидела, что отец Кирилл уже одел их, и они ждут ее, готовые к обратной дороге домой.
   Олесик, прислонясь к широкой отцовской груди, осоловело помаргивал длинными ресницами.
   «Сморился, бедняжка», – умилилась Мария и опять удивилась, не узнавая себя – раньше она вряд ли бы на это так бурно среагировала, поскольку никогда не любила детей с их вечным шумом, визгом, шалостями и капризами. Она с детства терпеть не могла детские песни и танцы, и была счастлива, когда стала взрослой и избавилась от всей этой нудятины, навязываемой воспитателями, а потом и учителями в школе, которые считали, что лучше самих детей знают, что им должно нравиться...
   Вручив Илье свою сумку, Мария подхватила его на руки и пошла к машине.
   Отец Кирилл шел следом за ней, неся засыпающего Олесика и свернутое под мышкой одеяло.
   Минут через пять они уже подъезжали к дому отца Кирилла.
   Заглушив мотор, Мария помогла своим пассажирам выбраться из машины. Олесик уже спал, и его густые ресницы отбрасывали длинные тени на розовые щечки. Бережно забрав его из рук отца Кирилла, Мария направилась к дому, осторожно ступая, словно несла хрупкую хрустальную вазу.
   Отец Кирилл придерживал перед ней калитку и двери, пока она не занесла малыша в комнату, где у стены стояла детская кроватка с боковинами из веревочной сетки. Положив мальчика в кроватку и прикрыв его простынкой, Мария постояла над ним, любуясь, и, чувствуя непривычное тепло в груди, вышла из комнаты.
   – Спит, – ответила она на вопрошающий взгляд отца Кирилла, и вдруг заторопилась: – Ну что же, отец Кирилл, спасибо вам за все, но мне уже пора ехать.
   – Может быть, чаю на дорожку выпьете? – спросил он.
   – Чаю?... – заколебавшись, переспросила Мария, но потом решительно отказалась: – Спасибо, я все-таки поеду. Благословите меня, пожалуйста...
   Отец Кирилл кивнул и, перекрестив Марию с напутственными словами, опустил свою руку в ее сложенные лодочкой ладони.
   Мария вдруг с какой-то особой остротой почувствовала прикосновение его прохладных пальцев, и у нее даже закружилась голова. Склоняясь для ритуального поцелуя к руке отца Кирилла, она в смятении осознала, что хочет не просто поцеловать эту руку с положенным священным трепетом, а припасть к ней губами, покрыть ее горячими поцелуями от запястья до самых кончиков длинных утонченных пальцев...
   Из последних сил сдержав себя, она едва коснулась руки отца Кирилла, скорее наметив поцелуй, чем поцеловав по-настоящему, но и этого короткого мгновения ей было достаточно, чтобы заметить, как его рука дрогнула под ее губами и перед тем как отстраниться непроизвольно сжала ее ладонь в ответном порыве.
   Несомненно, между ними промелькнула какая-то искра, и они оба это почувствовали.
   «Что же я делаю?! Прости меня, Господи...» – мысленно простонала Мария. – Отбивать мужчину у женщины – грех, а отбивать мужчину у Бога – грех, наверное, вдвойне. Он же священник и с ним подобного допускать нельзя...»
   Чувствуя себя почти преступницей и боясь поднять глаза, Мария молча направилась к выходу.
   Уже подходя к машине, она услышала, как следовавший за ней с Ильей отец Кирилл, сказал:
   – Мария, а вы мне так и не рассказали, что же вас беспокоит... Заезжайте к нам еще как-нибудь. Милости просим...
   – На самом деле вы мне очень помогли, отец Кирилл, спасибо вам за все! – ответила Мария, так и не смея поднять на него взгляд. – Я надеюсь, что у меня все вскоре наладится.
   Поцеловав Илью, Мария села в машину. Помахав из окна рукой, она крикнула напоследок:
   – Попрощайтесь за меня с Матреной Евлампиевной! – и, тронув с места, выехала на дорогу.
   Отступив в сторону от облака тут же поднявшейся пыли, отец Кирилл с сыном остановились на обочине дороги, глядя на удалявшуюся машину Марии.
   Почти до самого поворота Мария видела в зеркало их фигуры. Отец Кирилл неподвижно стоял, положив руку на плечо сына, а Илья еще долго махал ей в след своей маленькой ручкой.

* * *

   Несколько часов спустя Мария с тяжелым сердцем подъехала к городку, где жила ее бабка по отцу.
   Вечернее солнце грозилось резко пасть за горизонт, уступая место всегда внезапно атакующей темноте украинской ночи. На улицах, привычно ожидающих этого нападения, уже зажигались фонари. Было тепло и тихо. Редкие прохожие спешили по домам, но, завидев машину Марии, останавливались и долго провожали ее взглядом, ведь в городке происходило не так уж много событий. Все жители городка знали друг друга с детства, и потому любой мало-мальский семейный спор здесь разбирался всем миром, выносившим решение, которое было обязательно к исполнению провинившейся стороной. Не важно, был ли это муж, жена, или досадивший всем малец-сорвиголова... В таких маленьких городках общественное мнение представляло собой несокрушимую силу, порой превышающую даже силу официальной власти. Жизнь здесь текла неспешно и спокойно, в раз и навсегда проложенном русле, которое не могли изменить никакие политические пертурбации. Именно поэтому каждый новый человек вызывал здесь пристальное внимание, ну, а уж приезд внучки сварливой Федоровны тем более не мог остаться незамеченным.
   Подъезжая к дому бабки, Мария еще издали увидела, что все окна в доме освещены. Не иначе, как у бабки были гости...
   Заметив стоящий рядом с воротами джип дяди Кондрата, Мария сразу же поняла, кого она сейчас встретит...
   Поднимаясь на крыльцо веранды и внутренне напрягаясь, Мария постаралась настроить себя на нелегкий разговор с отцом.
   Распахнув дверь, она увидела сидевших за столом бабку в ее неизменном черном одеянии, отца и дядю Кондрата – маминого родного брата, осевшего в Киеве еще со времен советской военной службы.
   – Явилась... – поджала губы бабка, подняв на нее обличительные, суровые глаза.
   – Баб, вот за что ты меня так не любишь?! – взорвалась Мария.
   – А за что тебя любить-то? – окинув ее презрительным взглядом, бросила та. – Отца бы пожалела, уж не мальчик он бегать за тобой через полстраны!
   Она все еще по старой памяти считала одной страной пространство огромной в прошлом державы, растащенной теперь на национальные лоскуты.
   Мария перевела взгляд на отца. Тот молча смотрел на нее и ждал, что она ему скажет.
   – Пап, мы с тобой поговорим наедине, – решительно сказала она и направилась в комнату.
   Но ее догнал, словно ударивший в спину, голос бабки:
   – А ты чего это тут распоряжаешься? Ты тут, покамест, не хозяйка! Ишь ты, «наедине»! Мы, чай, с Кондратом тебе тоже не чужие люди... А коли такая гордая – ступай со двора! Поезжай в свой дом, там и разводи секреты...
   – Мамо... – прозвучал укоризненный голос отца.
   – Шо «мамо»?! Распустил девку до крайности, ниверситеты, машины, квартиры, женихи богатые, вот она теперь перед тобой хвостом и крутит. Перед людями стыдно!
   Мария, замершая после первых же слов бабки и стоявшая все это время спиной к своим «не чужим людям», медленно повернулась, и, посмотрев долгим взглядом в глаза отцу, сказала ему:
   – Хочешь говорить со мной, я тебя жду в машине. Ровно пять минут... – и вышла, в три шага покрыв расстояние до двери.
   Через несколько минут следом за ней вышел отец, и, открыв дверцу машины, где, угрюмо нахохлившись, сидела Мария, сел с ней рядом.
   Вытащив из кармана «сердешное» лекарство, он молча выдавил из плена фольги одну таблетку и сунул ее под язык.
   – Ты на бабушку не обижайся, она переживает за тебя, – неожиданно мягко сказал он.
   Мария недоверчиво покачала головой:
   – Ты, наверное, забыл, как она меня в детстве доводила, а потом объясняла, что ей нравится смотреть, как я плачу?
   – Как же, помню, – вздохнул он. – Но тогда почему ты приехала к ней?
   – А куда мне было еще ехать? Дядя Кондрат меня тут же бы выдал... А мне хотелось побыть одной, где-нибудь на краю земли... – и помолчав, добавила: – Да, честно говоря, я не особо и думала тогда... Побросала в сумку на скорую руку вещи и рванула сюда, подальше от всего...
   – А ко мне ты не могла прийти? – спросил отец, и лицо его обиженно помрачнело. – Разве я когда-нибудь тебя подводил?
   Уловив ее отрицательное покачивание головы, он добавил:
   – Я до сих пор не знаю, что у вас там произошло. Геннадий так ничего толком и не рассказал. Твердит, как заведенный: «уехала», и все.
   – Да? – с интересом спросила Мария. – И он тебе ничего не объяснил?
   – А что он должен был мне объяснить? – внимательно посмотрев на нее, спросил отец.
   – Ага, значит, он тебе так и не сказал... – протянула Мария. – Ну что же, тогда я тебе расскажу про твоего любимого Геночку...
   Помолчав, она спросила:
   – Во сколько мы должны были венчаться, помнишь?
   – В четыре часа, а что?
   – Расписались мы в двенадцать дня, верно?
   – Ну... – поторопил ее отец.
   – А к часу нам пришлось вернуться ко мне домой – пересидеть до отъезда в церковь. Если помнишь, дождь тогда хлестал как из ведра, какие уж там возложения цветов и прогулки по городу! Генка со своим свидетелем, высокородным Мишелем, решили выпить коньячку для снятия свадебного стресса, а мы с Викой отказались – впереди еще предстояла церемония в церкви, нужно было оставаться в форме. Да и не принято, вообще-то, невесте с женихом на свадьбе выпивать... Ну вот. Генка с Мишелем выпили, а потом началось что-то очень странное...
   Мария замолчала.
   – Слушай, не тяни резину... – недовольно проворчал отец, перекатывая во рту еще не рассосавшуюся таблетку. – Что дальше-то произошло?
   – А дальше мы с Викой решили чуточку прилечь – устали очень, рано ведь встали, прически, то да се... Ну вот... Проснулась я от того, что чувствую – кто-то легонько касается моих губ. Думаю: «Неужно Генка осмелел?» Пап, ты представляешь, он ведь меня за все это время даже ни разу не поцеловал... Только цветами и конфетами задаривал. А так придет в гости, чмокнет куда-то в районе уха – и в видик уставится, объясняя свою пассивность в ухаживаниях тем, что очень устает на работе, готовясь к зарубежной деловой поездке... Так вот, открываю глаза, а это, оказывается, перышко вылезло из подушки, ну из той, что бабка подарила, и, шевелясь от моего дыхания, щекочет мне губы. Никого больше нет, только Вика моя крепко спит рядом в кресле. А в доме стоит какая-то странная тишина... Я поднялась с дивана. Куда, думаю, Генка с Мишелем запропастились? Хожу по квартире, ищу их: ни на кухне нет, ни в спальне, ни в гостиной, ни в ванной... И тут распахиваю в каком-то озарении дверь в лоджию, и вдруг слышу какое-то пыхтение. Я шаг-то сделала, а как увидела их, словно каменная стала, ноги – ни туда, ни сюда не несут. Свидетель наш, Мишель, облокотился на подоконник и вроде как в окно смотрит. Вот только тело его как-то очень уж по-кошачьему взад выгнулось, да брючки ненароком сползли на сорок два цуня ниже пояса, драпировочкой упав на его туфли. А мой благоверный так рьяно раскачивает свое нефритовое копье, с размаху вставляя его в яшмовые ножны Мишеля... Не иначе, как полирует, чтобы не затупилось... – Марию начинало нести.
   – Прекрати... – тихо попросил отец.
   Взглянув на него, Мария испуганно смолкла – лицо отца налилось темной кровью, что бывало с ним в редкие минуты ярости.
   – Убью! – коротко и оттого страшно прозвучало его обещание.
   – Не надо, пап! – сказала она. – Не стоит он того! Пусть катится в свою заграницу. Хотя неженатых туда не очень-то отпускают...
   – А вот это я тебе гарантирую, – сказал отец, – покатится и еще как, нам такой мрази в стране не нужно! И Мишеля этого пусть прихватит с собой, этим я тоже займусь, – и, взглянув на Марию, он вдруг порывисто обнял ее и прижал к себе: – Ты прости меня, дочура, что я тебе такого урода подсунул. Думал, будешь у меня пристроена в жизни. Генка, в общем-то, из хорошей семьи, не дурак, обеспечен. А меня ведь скоро могут и на погост позвать... Как, думаю, тебя оставить тут одну? Я как только представлю, что за тобой за одно твое наследство начнется охота, как начнут тебя на части рвать разные прощелыги и любители денег, так сердце кровью и обливается. Да и не скрою – внучат хочу страшно... Старый ведь я у тебя. Эх... прости меня, Марусенька.
   – Пап, да ну ты что? – возмутилась она. – Все были бы такими старыми! Да и не виноват ты, откуда тебе было знать-то?
   – Ладно-ладно, не утешай, – усмехнулся отец. – Проверить нужно было, такие вещи не утаишь... – и, помолчав, добавил: – Думаю вот что, поехали-ка в речную гостиницу, там пара приличных номеров наверняка найдется. А завтра я тебя в пансионат пристрою, прямо на берегу Днепра. Поживешь там недельку-другую, а я пока в Питере разберусь с делами, и к тебе приеду. Твой развод я беру на себя, даже следов не оставлю от этого брака... Эх, брак и есть... – сокрушенно покачав головой, констатировал он. – И пусть этот гад теперь помучается, решая свои карьерные брачные проблемы, а тебе отдохнуть надо после всего этого дерьма, – отец скривился, словно у него разом заболели все зубы. – Я тут вот что подумал, если ты за границу работать ехать не хочешь, то давай, может, мы тебе фирму какую-нибудь организуем, а? Будешь работать, сама себе хозяйка, а я тебе помогать буду?
   – Пап, я сейчас тебе ничего сказать не могу, может, я в монастырь уйду... – высказала она только что пришедшую ей в голову мысль.
   – Что?! – в ужасе выдохнул отец и треснул по обшивке сидения кулаком: – Только через мой труп! Ты что, с ума сошла заживо себя хоронить?! Тебе еще жить да жить, детишек рожать и растить.
   – Детишек рожать – муж надобен, или, по крайней мере, носитель нефритового жезла...
   – Дались тебе эти нефритовые жезлы! – рассердился отец, а потом, спохватившись, пошутил: – Ни цвета, ни тепла, от них только японцы каменные и могут уродиться. А мы тебе найдем нашего, российского, богатыря.
   – А вот это уже хватит, наотнаходились, баста! – вскинулась Мария. – Все, я спать хочу, сегодня километров пятьсот отмахала. Ты едешь со мной в гостиницу или здесь остаешься?
   Виновато посмотрев на нее, отец сказал:
   – Погоди, пойду бабушку предупрежу.
   Он грузно вылез из машины, и пошел к дому тяжелой походкой уже давно немолодого человека.
   Мария почувствовала, как ее охватывает жалость и нежность к отцу. Он, действительно, был стар, а она была его единственной дочерью и отрадой, вот он ее и оберегал, пытаясь все время подстелить соломку, да, как видно, не всегда удачно. Впрочем, наличие соломки не уберегает от самого падения, хотя и может смягчить удар...
   Вскоре послышались голоса, на крыльце появился отец, за которым шли дядя Кондрат и ругающаяся на чем свет стоит бабка.
   – Что скажут люди?! – доносился до Марии ее возмущенный голос. – Мне же из дому выйти стыдно будет! Лучше бы вы вообще уехали, чем...
   – Мамо, ша! – вдруг твердо сказал отец Марии. – Я так решил!
   Бабка смолкла на полуслове и даже остановилась от неожиданности. Потом, не говоря больше ни слова, только осуждающе махнув рукой, повернулась и ушла в дом.
   – Поехали, – сказал отец, усаживаясь рядом с Марией.
   Она резко тронула с места, дробью сыпанув по забору щебенкой, вырвавшейся из-под колес.
   Дядя Кондрат, усевшийся за руль своего джипа, едва успел завести двигатель, и теперь спешно догонял их, пристраиваясь сзади и пытаясь не отставать. Мария усмехнулась: дядя Кондрат боялся ее бабки как огня, и ни за что бы не остался ночевать у нее без них.
   В речной гостинице, как и надеялся ее отец, для них нашлись два номера «люкс», правда тянувших на «люкс» только в этом маленьком городке, где не было даже водопровода, и потому установленный в номере простой душ здесь был непредставимой роскошью.
   Впрочем, номера были вполне уютными – просторными и чистыми. Отец Марии без труда договорился о них с администратором гостиницы, заодно попросив принести им что-нибудь поесть из уже закрытого буфета, поскольку они с Кондратом не успели поужинать у бабки, а Мария вообще была с дороги. Однако Мария, сославшись на усталость, от еды отказалась и сразу отправилась к себе в номер.
   Смыв с себя пыль после долгой дороги под едва теплым душем, она забралась в постель с одной только мыслью – побыстрее уснуть, но сон как назло словно рукой сняло. Она закрыла глаза и перед ее внутренним взором калейдоскопом замелькали события минувших дней. Среди всех этих видений – ЗАГС, Медный всадник, бледные ягодицы Мишеля, стоящего со спущенными брюками, закинутое, искаженное похотью лицо ее жениха, и дорога, дорога, дорога... – вдруг выплыло и заняло все пространство внутреннего экрана лицо отца Кирилла. И вновь замелькал калейдоскоп, но уже другой: плетень, церковь, деревянная миска с хлебом, голая розовая попка Олесика, Матрена Евлампиевна, Камышинка, большие руки с длинными пальцами, осеняющие ее крестом, и опять дорога, дорога, дорога...
   «Зачем я оттуда уехала?» – подумала Мария и вдруг ужаснулась: она ведь даже не знает названия этого места... Даже письма послать не сможет... разве что: «На деревню, батюшке»...
   Вскочив с кровати, Мария кинулась к сумке, надеясь разыскать в ней атлас дорог, но, вспомнив, что оставила его в бардачке машины, чертыхнулась. Тут же спохватившись: «Господи, прости!», накинула халат и как была босиком, побежала по лестнице вниз к стоянке машин.
   Лихорадочно нащупав замок ключом, она распахнула дверцу, и быстро отключив сигнализацию, (чтобы жильцам гостиницы не пришлось «менять перину»), рванула на себя крышку бардачка.
   Выхватив оттуда атлас, она стала листать страницы, нервничая, словно лишняя секунда могла лишить ее памяти, а заветная долина превратилась бы в таинственную Землю Санникова.
   Найдя нужный квадрат, она прочертила пальцем сегодняшний маршрут, несколько раз сомневаясь в поворотах, но все же постепенно продвигаясь в правильном направлении.
   Странные названия, напечатанные в карте, останавливали взгляд: Букрин, Глинча, Пищальники, Грищенцы, Канев...
   В Каневе она бывала раньше – там жил папин фронтовой друг.
   И как ей в голову не пришло сразу поехать к нему, с досадой подумала Мария, ее бы там приняли с распростертыми объятиями, не то что бабка! Погуляла бы по городу, развеялась, посетила бы местные достопримечательности. В Каневе ведь были похоронены два знаменитых литератора – Тарас Шевченко и Аркадий Гайдар.
   Мария вспомнила, как в один из приездов к дяде Григорию они с отцом карабкались по многоступенчатой лестнице (куда там Потемкинской лестнице в Одессе!) к Тарасовой могиле, которая находилась на высокой горе над Днепром. И хотя до вершины народ добирался, почти в изнеможении, но вид оттуда был красивейший.
   Рядом с могилой находилось большое здание музея Шевченко, перед которым по праздникам устраивались концерты, где вживую играли бандуристы и читались стихи.
   А с именем Аркадия Гайдара ее вообще связывало гораздо большее, нежели обычный литературный интерес. Для нее Гайдар был не просто автором «Тимура и его команды», «Голубой чашки», «РВС» и других повестей, которыми она зачитывалась в детстве – дедушка Марии по отцу воевал в одном партизанском отряде вместе с Аркадием Гайдаром недалеко от Канева, под Леплявой, и погиб спустя несколько дней после гибели своего командира. Правда, могилу его так и не удалось найти, не смотря на то, что ее отец предпринял все меры, чтобы разыскать хоть какой-нибудь след.
   Мария всегда останавливалась у могилы Неизвестного Солдата и, вглядываясь в типовую посеребренную фигуру, склонившуюся над безымянной могилой, думала, что так же где-то может быть похоронен и ее дедушка.
   «Надо будет обязательно заехать в Канев», – подумала она, проползая пальцем очередной поворот, приближающий ее к цели.
   «Вот! – обрадовалась Мария, наконец, найдя свою долину. – А деревня-то, оказывается, называется Остаховка, и это совсем недалеко от Канева».
   Успокоенная удавшимися поисками, Мария отправилась спать, твердо решив, что перед отъездом домой она обязательно еще раз навестит отца Кирилла и его детей.
   Устроив Марию на следующий день в пансионат, Николай Дмитриевич улетел в Петербург, обещая вскорости вернуться и присоединиться к ней. Они давно вместе не отдыхали, а отдых сейчас был необходим им обоим. Отец в последнее время все чаще болел...
   Дядя Кондрат отвез Николая Дмитриевича в аэропорт в Борисполе, пообещав, что через недельку проведает Марию, благо из Киева к ней ехать было недалеко. Однако обещания своего он сдержать не смог – слегла в больницу с сердцем его жена, и ему стало не до сердечных дел племянницы.
   Впрочем, Мария не скучала, и наоборот была довольна своим одиночеством. Она совершила набег на пансионатскую библиотеку, и теперь целыми днями лежала на берегу Днепра, обложившись горой книг, запоем читая все подряд – от фантастики и приключений до детективов.
   Любовные романы она, не глядя, сразу отложила в сторону еще на библиотечном прилавке, очень удивив этим пожилую библиотекаршу – в таких местах подобные романы всегда пользовались большим спросом... Но Марии сейчас совсем не хотелось читать о неизменно благородных красавцах с мускулистым телом, которые навечно влюблялись в не менее ослепительных красоток, даря им непередаваемый экстаз в первую же ночь и продлевая его на всю оставшуюся жизнь... Вся эта идеальная мишура совершенно не соответствовала ее настроению и реальности, в которой все было гораздо хуже. Да и жених ее бывший хоть и был красавцем с мускулистым телом, но оказался не очень-то и мужчиной...
   Ее пугали навязчивые сравнения, и она всячески старалась отвлечься, пытаясь не дать коварным мыслям ее доконать. Впрочем, хотя она и сомневалась в правдоподобии описанных в литературе любовных историй, судить реально об интимных отношениях мужчин и женщин она еще тоже не могла. Ее личный опыт ограничивался теорией, почерпнутой из книг, фильмов и рассказов сокурсниц, и весьма легкого флирта с ласками, самыми смелыми из которых были поцелуи, поглаживание ее груди и прижимание к ее бедру чего-то твердого во время почти детских и практически невинных объятий. Кому-то могло бы показаться странным, что она до сих пор не перешла черту, отделявшую ее от женщины, особенно в условиях филфака, за которым прочно утвердилась репутация далеко не девственного факультета. Но Мария от всего этого как-то оказалась в стороне. И совсем не потому, что она была недотрогой или держала себя в узде воздержания, просто, видимо, не нашлось того молодого человека, (а на филфаке юношей вообще всегда был дефицит), который бы заставил ее почувствовать влечение. К тому же она много занималась, жизнь ее была заполнена совсем другими интересами, которые практически не оставляли времени на романтические или иные отношения с мужчинами. Появление в ее жизни Геннадия Мария восприняла как должное: просто пришла пора выйти замуж. Конечно, она понимала, что супружеские отношения будут включать в себя и интимную сторону, о которой она до поры старалась не думать, и лишь слегка опасалась первой брачной ночи, наслушавшись «страстей» от своих сокурсниц, в большинстве своем потерявших девственность на пьяных студенческих вечеринках в общежитии. Но она никак не могла ожидать, что эта интимная сторона может повернуться к ней таким боком, если не сказать задом... задом Мишеля, покрывшим дерьмом ее с Генкой так и не начавшуюся супружескую жизнь.
   Правильно сказал отец: «Жизнь не кончилась», нужно только это пережить. Ведь это даже хорошо, что она тогда все увидела своими глазами. Кто бы рассказал – не поверила бы никогда! И во что могла бы превратиться ее жизнь, не узнай она всего вовремя!.. Слава Богу, что до получения паспорта на его фамилию дело не дошло, а запись в паспорте и ЗАГСе отец постарается аннулировать. И все будет по-прежнему, как будто ничего не случилось. Вот только на сердце лежал какой-то грязный тяжелый камень... Мария, погружаясь в прозрачные волны Днепра, часами плавала, словно пытаясь вымыть из себя всю эту грязную тяжесть.
   Иногда в ее голове всплывало старое слово: «испытание». А может, и правда, это было испытанием? Может, не за того она шла, вот ее и отвели с ложного пути? Ведь в их отношениях с Геннадием не было любви, так – простая симпатия, замешанная на дружбе отцов и общности их дел...
   Марии никто не мешал предаваться ее невеселым размышлениям – в пансионате отдыхали пожилые люди и семейные пары, в основном занятые собой.
   Спать Мария ложилась рано. А по утрам, перед зорькой, пробежав километра три вокруг пансионата, выходила на берег Днепра встречать солнце.
   Вскоре, несмотря на подавленное настроение, она почувствовала себя бодрее и умиротворенней. Вода и солнце сделали свое дело. Ее бледное, слегка сутуловатое тело типичной студентки-отличницы загорело и на глазах наливалось здоровьем. Приходя в бикини с пляжа, она все чаще вертелась перед зеркалом, с удовольствием разглядывая подтянувшиеся мышцы живота и бедер. Даже спина ее будто бы выправилась от многочасового плавания, постепенно приобретая горделивую осанку.
   Печальные события понемногу отступали в тень, подергиваясь дымкой нереальности. А через десять дней к ней приехал отец.
   Поцеловав Марию и опустив ей на колени охапку ее любимых пионов, Николай Дмитриевич молча протянул дочери подарок.
   Развернув бумагу, Мария достала небольшую коробочку и открыла ее. На белом атласе лежал отливающий зеленью, искусно вырезанный из нефрита мужской орган со всеми прилагающимися к нему деталями. Несколько опавшие формы сего изделия должны были наводить зрителя на мысль об унылом настроении его прототипа-носителя.
   – Бог ты мой! – залилась краской Мария. – Пап, да ты что? Что ты такое мне привез?!
   – Я, конечно, не в буквальном смысле эту штучку у него оторвал, хотя очень хотелось, – не смущаясь, серьезно ответил отец, – но считай, что это заслуженный трофей – символ того, что нужно делать с изменщиками. Мы с Генкиным отцом не хуже разобрались с его сыном... Да, кстати, Павел Владимирович прислал тебе свои извинения. Очень переживает, даже похудел на нервной почве. Он сам вызвался аннулировать ваш брак, как только узнал, что произошло. Так что теперь ты снова не замужем.
   – А что вы с ним сделали? – с любопытством спросила Мария, имея в виду своего бывшего мужа-жениха.
   – Не женского это ума дело! – отрезал отец. – Пусть тебя это теперь не беспокоит.
   Мария еще раз посмотрела на подарок, и, грустно улыбнувшись, вернула его отцу:
   – Спасибо, пап, но он мне будет все время напоминать обо всей этой гадости, а я, наоборот, забыть все хочу.
   – Ну ладно, Марусенька, – сказал отец, засовывая коробочку обратно в карман. – Забудем Герострата... Рассказывай, как ты тут жила, что делала? Выглядишь ты чудесно!
   – Да ничего особенного не делала, ела, спала, читала, загорала, купалась... Вот и все... – ответила Мария. – А что мы с тобой делать будем? – и, помолчав, попросила: – Пап, а давай съездим в Канев? Навестим дядю Гришу. Помнишь, как мы с ним ходили на Тарасову могилу?
   – А давай! – в тон ей ответил отец. – Мы, действительно, с Григорием давно не виделись. Только подъем к Тарасовой могиле я теперь уже не осилю, а вот по городу погулять и в музей Гайдара заскочить – можно.
   Несколько дней они провели в пансионате, предаваясь простому отдыху. Много гуляли, купались, играли в большой теннис, причем, несмотря на возраст, отец все время вел в счете.
   «Хотя дыхание у него уже не то», – с грустью отмечала Мария.
   Через неделю, встав с утра пораньше, они поняли, что пансионат им уже приелся и хотелся смены обстановки. Расплатившись и собрав вещи, они позвонили обрадовавшемуся папиному другу, и предупредив его, что приедут в гости уже к вечеру, сели в машину и отправились в путь.
   До Канева при хорошей скорости было часа три езды. По обеим сторонам дороги то и дело мелькали деревушки с садами, огородами и неизменными подсолнухами.
   Иногда приходилось притормаживать, пропуская коровье стадо, лениво бредущее с одного поля на следующее, лежащее по другую сторону шоссейки.
   Несколько раз они проезжали мимо пасущихся у обочины, привязанных к колышку коз, которые поднимали свои рогатые головы, и, не переставая жевать, провожали задумчивым взглядом их машину.
   – Вот, сатана! – воскликнул отец, встретившись взглядом с недобрыми глазами черного козла, охраняющего двух белых козочек, мирно пощипывающих травку на обочине дороги.
   Козел, грозно глянув на их машину, наклонил голову, выставляя рога, и взблеял мерзостным голосом.
   Мария хмыкнула, и, нажав на газ, рывком послала машину вперед, проехав совсем рядом с воинственным животным.
   Козел в испуге отскочил, чуть не затоптав одну из своих козочек.
   – Маруська! – шумнул на нее отец. – Не хулигань, а то у него потомства не будет!
   Мария рассмеялась.
   По пути они миновали Белую Церковь, с любопытством разглядывая город, издавна считавшийся одним из центров ворожей и колдунов на Украине. Правда, по улицам ходили вполне нормальные люди. Только один раз они заметили человека с помелом в руках, да и тот оказался обыкновенным дворником.
   И вот, наконец, они достигли «пункта назначения».
   Канев раскинулся вдоль берега Днепра, наползая новыми кварталами на холмы, покрытые зеленью. Это был милый, почти полностью восстановленный после войны, старинный украинский городок, в котором из достопримечательностей кроме двух могил и музеев известных писателей, было еще несколько пансионатов и домов отдыха.
   До оговоренной на вечер встречи с папиным фронтовым другом оставалось еще несколько часов. Понимая, что, попав к дяде Григорию, они уже никуда не выберутся, они решили погулять по городу до встречи с ним.
   Оставив машину на площади недалеко от музея Гайдара, Мария с отцом не спеша прошлись по парку, где среди деревьев были разбросаны яркие, разноцветные клумбы с чернобривцами, маргаритками, анютиными глазками и прочими цветами.
   Вдруг над парком поплыл колокольный звон. Мария огляделась.
   Невдалеке, среди деревьев, она увидела местную церковь, у которой толпился народ, и в душе у нее что-то встрепенулось. Она вспомнила отца Кирилла и прикинула про себя, что до его деревни отсюда не больше часа пути на машине.
   «Надо бы заехать», – подумала она снова.
   – Пап, давай в церковь зайдем, свечку поставим, – окликнула она отца.
   Но тот, посмотрев на толпящихся у входа людей, воспротивился:
   – Давай как-нибудь в другой раз, смотри сколько народу! Терпеть не могу толкаться. Может, сегодня какой-то церковный праздник?
   Мария растерянно развела руками – знаток в этих вопросах из нее был никакой. Поэтому они молча свернули в другую аллею и пошли по направлению ко входу в музей Гайдара.
   Побродив около часа по его тихому прохладному залу, с грустью вглядываясь в лица на фронтовых фотографиях, они вышли на улицу и почувствовали, что проголодались. Нужно было найти какое-нибудь кафе или ресторан, чтобы перекусить и продолжить свою прогулку.
   Люди группками тянулись от церкви в сторону площади, на которой была остановка автобусов. Служба, видимо, уже закончилась.
   Мария с отцом влились в этот поток и не спеша шли, слушая доносившуюся со всех сторон украинскую «мову».
   Перейдя площадь, они добрались до своей машины, которая радостно пиликнула при их приближении, когда Мария нажала кнопку снятия с сигнализации. Мария очень любила этот звук, ей всегда казалось, что ее «Ягуар» так по-своему, по-машиньи, приветствует ее.
   Мария открыла дверцу и уже хотела сесть, как ее что-то остановило.
   Она оглянулась, и, не веря своим глазам, замерла. Из толпы, идущей со стороны церкви, отделилась знакомая высокая фигура и пошла от площади вниз по улице.
   «Отец Кирилл!» – ахнула Мария, узнав его с первого взгляда, несмотря на то, что сегодня он был одет в цивильный костюм, а не в рясу.
   Оставив дверцу открытой и ничего не объясняя отцу, Мария бросилась через площадь вдогонку за священником.
   Подбежав к нему почти вплотную и сдерживая дыхание, она позвала его запыхавшимся голосом:
   – Отец Кирилл!
   Тот обернулся, и, увидев Марию, чрезвычайно удивился.
   – Мария! Откуда вы здесь? – воскликнул он.
   – Мы с папой приехали повидать его фронтового друга, а заодно и на экскурсию, – ответила она, чувствуя, как в ней от звука его знакомого низкого глубокого голоса поднимается волна необъяснимой радости. – А вы здесь какими судьбами? Как там Олесик, Илюша, Матрена Евлампиевна?
   – Да все слава Богу, спасибо! А меня вот позвали в здешнем храме отслужить – сегодня же престольный праздник. Была праздничная служба, служило несколько священников – со всех близлежащих храмов.
   – Ага, понятно. А сейчас вы домой едете? – поинтересовалась Мария.
   – Да, поеду домой. Пришлось от обеда отказаться – иду вот на пятичасовой автобус, а то вечерний отменили, а я не могу оставаться здесь на ночь – дети, сами знаете, да и служба завтра с утра...
   – Отец Кирилл, а мы с папой только что собрались идти обедать. Может, вы присоединитесь к нам, а потом мы вас домой отвезем на машине, мигом домчим! – предложила Мария, и, увидев сомнение на его лице, быстро добавила: – Вы же меня обедом угощали, теперь – моя очередь! Пойдемте...
   Поколебавшись, отец Кирилл все-таки принял ее приглашение, и они пошли обратно к площади, где у машины их ждал ничего не понимающий Николай Дмитриевич.
   Подойдя к нему, Мария представила отца Кирилла:
   – Пап, познакомься, это отец Кирилл... Отец Кирилл – а это...
   – А это – отец Марии, Николай Дмитриевич, – улыбнувшись, прервал ее отец, и, пожав руку священнику, спросил:
   – Я вас тоже должен называть отец Кирилл? Или, может быть, по имени-отчеству?
   – Пап, ну что ты говоришь? Ты же называешь отца Бориса отцом Борисом, – укоризненно сказала Мария.
   – Так ему лет больше, чем мне, – весело возразил отец, – а тут передо мной вьюнош...
   – Ну, не такой уж я и вьюнош!.. – улыбнулся отец Кирилл. – Но если вас что-то смущает, то можете называть меня просто – батюшка...
   Отец хмыкнул, отчего его густые седые усы «аля Рудской» встопорщились.
   – Нет, это уже будет перебор... Отец Кирилл так отец Кирилл.
   – Пап, я пригласила отца Кирилла пообедать с нами, а потом мы его отвезем домой. Ты увидишь, в каком замечательном месте живет отец Кирилл, и какие у него чудесные дети! – сказала Мария.
   – Отлично, – одобрил Николай Дмитриевич, – тогда чего же мы ждем? Нам к вечеру еще к Григорию поспеть надо. По коням... – и приглашающим жестом открыл перед священником дверцу.
   Дожидаясь, пока отец Кирилл сядет в машину, отец бросил на Марию вопрошающий взгляд, который должен был обозначать: «Откуда ты все про него знаешь?»
   «Потом объясню», – одними губами ответила Мария и села за руль.
   В ресторане, который они заметили по пути и решили зайти, было тихо и довольно прилично.
   Сев за столик, они заказали себе обед, причем отец Кирилл ограничился овощным салатом и отварной рыбой, сославшись на пятничный пост. Отец же заказал себе жирный борщ с пампушками и свинину на ребрышках. А Мария, с оглядкой на отца Кирилла попросила жульен с грибами и десерт.
   Ожидая пока им принесут еду, Николай Дмитриевич достал пачку своего любимого «Кемела», и, испросив разрешения у Марии и отца Кирилла, закурил, окутываясь дымом.
   Расторопная официантка тут же принесла пепельницу с гербом Украины.
   – Э... отец Кирилл, – слегка запнувшись, обратился Николай Дмитриевич к отцу Кириллу, – и давно вы здесь служите?
   – Уже пятый год, как семинарию закончил, – ответил тот.
   – А где семинарию заканчивали?
   – В Одессе. А через год, даст Бог, закончу и Петербургскую Духовную Академию. Я учусь там заочно.
   – Ну?! – поразился Николай Дмитриевич. – Как тесен мир!
   – Вы тоже заканчивали эту Академию? – окинув его изумленным взглядом, спросил отец Кирилл.
   – Да нет, мы с Марией просто живем в Петербурге. Вы же, наверное, знаете...
   – Не знал, Мария не успела мне про это рассказать, – покачал головой отец Кирилл и посмотрел на Марию.
   Николай Дмитриевич тоже бросил вопрошающий взгляд на дочь. Та отвела глаза.
   – Ну и какие у вас планы? – продолжил свои расспросы Николай Дмитриевич.
   – Дальше служить... – коротко ответил священник.
   – А куда вас распределят?
   Отец Кирилл улыбнулся про себя такому мирскому термину и сказал:
   – У меня уже есть приход, в нем и останусь.
   – На всю жизнь?! – не поверил Николай Дмитриевич.
   – А это – как Бог даст...
   – ...или начальство решит, – с пониманием кивнул отец Марии. – А в Питер перевестись не пробовали?
   – Это другая епархия, да и нет там у меня никого, кроме друга. К тому же у меня на руках двое детей, – и заметив непонимающий взгляд Николая Дмитриевича, отец Кирилл пояснил: – Вдовец я, матушка моя умерла полтора года назад.
   – Как же вы с ними один справляетесь? – спросил Николай Дмитриевич, с сочувствием глядя на священника. – Я вот тоже Марусеньку один растил... Наша мама умерла, когда ей было три года.
   Они оба посмотрели на Марию, которая молча слушала их разговор, и примолкли тоже, каждый погрузившись в свои невеселые воспоминания.
   Потом Николай Дмитриевич, извинившись, встал и отошел, сказав, что ему нужно позвонить.
   Мария и отец Кирилл остались одни.
   – Прошу прощения, отец Кирилл, – обратилась к нему Мария, – можно я задам вам личный вопрос?
   – Извольте... – разрешил священник.
   – А почему вы больше не женитесь? Вам же было бы легче...
   Видимо этот вопрос застал отца Кирилла врасплох, потому что он растерянно посмотрел на Марию и, замешкавшись, ответил не сразу:
   – Священнослужителям не положено второбрачие по канону. У меня может быть только одна жена.
   – Как же так? Вы же не виноваты, что остались один! Вдовство это же не развод, когда пожили, а, не сойдясь характерами, разбежались... – удивилась Мария.
   Она не могла поверить, что церковный закон мог требовать от совсем еще молодого человека отказаться от своего мужского естества из-за того, что он стал вдовцом, и посвятить себя только служению Церкви и детям. Ведь отец Кирилл, выбирая путь священника, выбирал также и семейную жизнь, а не монашескую. Кто же мог знать, что он лишится супруги?
   – Неужели ваше начальство не осознает, что вам было бы легче служить, если бы вы снова женились и ваши детки были бы под присмотром... – в недоумении спросила она.
   – Начальство, как вы говорите, решает на основании церковного канона, а тот гласит, что после принятия сана священнику в брак вступать уже не разрешается, тем более во второй раз, – объяснил отец Кирилл. – Да и матушку свою я очень любил... – добавил он, опуская потемневшие от тяжелого воспоминания глаза.
   – Да, конечно. Простите, – смутилась Мария, почувствовав вину за то, что непрошено вторглась в чужую личную жизнь, одновременно заметив, что его слова о любви к покойной жене вызвали у нее невольный укол ревности. – Я просто подумала, что мужчине одному тяжело без женской помощи и заботы поднимать ребят.
   – Я не просто мужчина, я – священник, – возразил отец Кирилл. – Многие овдовевшие священники вообще уходят в монастырь... Был бы я один, наверное, тоже бы прошение подал, но у меня двое детей... А о другой жене я даже и не помышляю...
   Мария подавленно слушала.
   Помолчав, отец Кирилл добавил:
   – И сыновей я не один ведь ращу, мне Матрена Евлампиевна помогает, вы же знаете.
   – А у вас что, родных нет, кто бы взял заботу о мальчиках? – спросила Мария. – Матрена Евлампиевна все же не родственница вам, да и старенькая уже...
   – Дальние родственники есть, но они далеко – в Мурманске живут, – ответил отец Кирилл. – К тому же, я не хочу никого беспокоить... Ничего, мы и сами хорошо справляемся. А если Матрене Евлампиевне тяжело станет, так возьмем экономку ей в помощь. Кстати, Матрена Евлампиевна нам больше, чем родственница. Она была с нами, когда моя супруга умирала, и практически это она выходила новорожденного Олесика. Я тогда едва силы находил, чтобы отслужить воскресную службу.
   Мария сочувственно посмотрела на отца Кирилла.
   Он, заметив ее взгляд, посмотрел ей прямо в глаза и кивнул, сознаваясь:
   – Было такое дело, было... В отчаяние впал тогда, а это, как известно, грех большой...
   – Как же тут не впасть в отчаяние, если вы ее любили... – тихо сказала Мария, опуская глаза.
   – И сейчас люблю... – так же тихо признался отец Кирилл, и голос его прозвучал глухо и печально.
   Мария вздохнула, не зная, что ей на это сказать: горе – горе оно и есть...
   В это время к их столику подошла официантка и принялась расставлять тарелки с обедом.
   Вернулся Николай Дмитриевич, и, окинув внимательным взглядом притихших отца Кирилла и дочь, сообщил Марии:
   – Я звонил Григорию. Он жутко обрадовался, что мы уже здесь, и подозреваю, что он сейчас уже мчится сюда.
   Отец Кирилл бросил на него напряженный взгляд и спросил, наклонившись к Марии:
   – Я нарушаю ваши планы?
   – Нет, нет! Мы собирались к дяде Грише только вечером, но теперь, естественно, он захочет как можно быстрее увидеть папу – они старые друзья, еще с фронта.
   – Вы воевали? – удивился отец Кирилл, повернувшись к Николаю Дмитриевичу. – Сколько же вам тогда было лет?
   – Почти тринадцать.
   – Кто же вас в таком возрасте отправил на фронт? – еще больше удивился отец Кирилл.
   – Никто, – ответил Николай Дмитриевич. – Когда началась война, мы с матерью были в Ленинграде, в гостях у ее родной сестры, тети Нюры. Узнав о том, что немцы разбомбили Киев, тетя Нюра уговаривала маму остаться у нее. Но моя мать не согласилась, и, надеясь, что мы сможем прорваться домой, где нас ждал отец, заторопилась в дорогу. Мать знала, что отец сразу же будет проситься на фронт, и боялась, что больше его не увидит. В принципе, так оно и получилось. Под Гомелем наш поезд разбомбили, мама попала в госпиталь, а я к партизанам. В отряде я и познакомился с Гришей, он был кем-то вроде сына полка, сирота. Ему тогда было без малого шестнадцать лет. Так мы с ним вместе всю войну и прошли, – глубоко затянувшись сигаретой, Николай Дмитриевич выпустил дым и продолжил: – О матери я не имел никаких сведений, поэтому сразу же, как только война закончилась, поехал домой. И нашел уже овдовевшую мать – отец погиб в конце 1941 года где-то в этих краях, да и меня она уже не чаяла увидеть живым. А Гриша потом приехал ко мне в гости, ему было, в общем-то, все равно куда податься, да так и остался у нас. Вместе закончили вечернюю школу. Потом он женился, а когда я собрался в Питер на учебу, он переехал сюда, в Канев – его Галинка была родом отсюда. Канев после войны нужно было восстанавливать, а после Гриша работал здесь на строительстве ГЭС. А я так и осел в Питере. Выучился, женился на Марусиной маме, – он ласково погладил Марию по голове, – и теперь редко вижу друга. Работа и прочая суета...
   – Да, суета разводит людей, – задумчиво сказал отец Кирилл.
   – Батюшка, а вы сами-то откуда родом? – поинтересовался Николай Дмитриевич.
   – Из Мурманска.
   – А как вы оказались в Одесской семинарии, ведь Питер гораздо ближе? – удивился отец Марии.
   – Вот именно поэтому, – улыбнувшись, сказал отец Кирилл. – В Ленинград поехал учиться мой лучший друг, он никак не хотел примириться с моим выбором, и вряд ли бы оставил меня в покое... У него насчет меня были совсем другие планы. А когда я закончил семинарию, наоборот, уговорил меня поступать в Академию в Питере. Мы с ним поддерживаем тесные отношения, – и, подумав, добавил: – Да и на Украину, наверное, хотелось посмотреть, я здесь до этого никогда не был, а моим любимым писателем всегда был Гоголь...
   – Понятно, – протянул Николай Дмитриевич и поинтересовался, хитро улыбнувшись: – Не разочаровались?
   – Ни в коем случае! И ночь здесь, действительно, тиха – думается хорошо... – рассмеялся отец Кирилл.
   В этот момент в конце зала раздался чей-то возглас.
   Николай Дмитриевич повернулся и радостно поднялся – у входа стоял могучий бородатый старик.
   Направившись навстречу друг к другу с распахнутыми руками, они оба одновременно задорно выкрикнули:
   – Микола!
   – Грицько!
   Обнявшись, друзья расцеловались, увесисто шлепая друг друга по плечам.
   Григорий Петрович был на три года старше Николая Дмитриевича, но выглядел он довольно браво и даже попытался на радостях приподнять друга, сжав его в борцовском захвате.
   – Грицько, та ты шо, люди ж дывятся! – перейдя на украинский язык, рассмеялся Николай Дмитриевич, вырываясь из медвежьей хватки Григория Петровича.
   Мария тоже встала, и, улыбаясь, подошла к Григорию Петровичу.
   Повернувшись к ней, тот ахнул:
   – Та вы ж подевытись, яка ж гарна дивчина стала, а! Здравствуй, донечка! – и, сграбастав ее в свои объятия, трижды расцеловал в щеки.
   Потом, обняв ее и Николая Дмитриевича за плечи, заторопился:
   – Все, все, бросайте казенные харчи, та поихалы. Галинка вже вареники з вишнею робит, вы ж з Марийкой любите.
   Мария в восторге взвизгнула, но потом, спохватившись, посмотрела на молча сидящего за столом отца Кирилла.
   – Ой, дядя Гриша, познакомьтесь: это отец Кирилл, он служит неподалеку, в Остаховке. А это – папин друг, Григорий Петрович.
   Отец Кирилл встал и с чувством пожал руку Григорию Петровичу.
   Тот, прищурившись, посмотрел на отца Кирилла и вдруг воскликнул:
   – Батюшка, так це ж вы венчали мою Катеринку!
   Отец Кирилл развел руками, мол, он многих венчал, а потом, вдруг припоминая, спросил:
   – А вы тогда еще из церкви убежали весь в... – и он остановился, сконфуженно глядя на Григория Петровича.
   Но тот не смутился:
   – Точно! Ревел, як белуга, аж уся борода мокра була! Не каждый же день ридну внучечку за чоловика виддаю! Ну, все! Поихали до хаты! Батюшка, будьте гостем!
   – Да мне домой нужно ехать, хозяйка моя волноваться будет, – попытался возразить отец Кирилл, но Мария бросилась его уговаривать:
   – Я отвезу вас через два часа, поедемте!..
   Она взяла его под руку, умоляюще заглядывая в глаза.
   Отец Кирилл слегка напрягся при ее прикосновении, и, осторожно отодвигаясь от нее, согласился на часок заехать в гости.
   – Вот уважили, батюшка! – обрадовался Григорий Петрович, и, потом, обняв Николая Дмитриевича, повел их всех к выходу из ресторана.
   – Пап! – окликнула отца Мария, напоминающе указывая взглядом на стоящую у стойки официантку.
   – Маруся, все в ажуре! – успокоил ее отец.
   Пристроившись на своей машине в хвост к «Ниве» Григория Петровича, Мария с отцом Кириллом быстро домчались до его дома.
   Дом у Григория Петровича был добротный – из белого кирпича, в два этажа и с подземным гаражом. На окнах красовались резные ставни, расписанные петухами и прочими украинскими узорами.
   Загнав в гараж вслед за дядей Гришиной «Нивой» свой «Ягуар», Мария вышла с отцом Кириллом из машины.
   Из дома к ним навстречу уже спешила полная пожилая женщина в полосатом переднике. Это была Галина Степановна, жена Григория Петровича.
   Расцеловав дорогих гостей и прослезившись при этом, она глянула на отца Кирилла, и, с любопытством повернувшись к Марии, спросила:
   – Марийка, это твой чоловик ^[1]?
   Мария покраснела и, бросив смущенный взгляд на отца Кирилла, тихо ответила:
   – Нет, тетя Галя, это наш знакомый, отец Кирилл из Остаховки.
   Но та, уже сама признав его, всплеснула руками, извиняясь за свою оплошность, и попросила у отца Кирилла благословения.
   Тот с невозмутимым видом благословил ее.
   Николай Дмитриевич и Григорий Петрович, стоявшие неподалеку, молча переглянулись и уставились на все еще пунцовую Марию и спокойного отца Кирилла.
   – Он – вдовец, – шепнул на ухо Григорию Николай Дмитриевич.
   – Хочешь, шоб Марийка стала попадьей? – так же шепотом поинтересовался Григорий.
   – Не знаю, – растерялся Николай Дмитриевич.
   – Поживем-побачим, – здраво рассудил Григорий Петрович и повел друга в дом.
   Галина Степановна повела за ними следом Марию и отца Кирилла.
   Все еще смущенная Мария, поднимаясь по ступенькам в дом, бросила быстрый взгляд на отца Кирилла, но тот невозмутимо шел рядом.
   В доме уже был накрыт стол.
   Из холодильника появились миски с холодным вишневым киселем, который здесь по обычаю ели ложками. На кухне уже кипела кастрюля, ожидавшая первой партии вареников, и скворчало сало на огромной сковородке, на которой Галина Степановна затевала знатную «яешню» из сорока яиц...
   Через час, когда они все еще сидели за столом, наслаждаясь кулинарными шедеврами Галины Степановны и отвечая на шумные вопросы хозяев, Мария заметила, что отец Кирилл начал украдкой поглядывать на ходики, висевшие на стене.
   Решив больше не удерживать его, Мария встала, и, поблагодарив Галину Степановну за вареники, кисель и другие вкусности, объявила, что ей нужно отвезти отца Кирилла домой.
   Хозяева вначале запротестовали, но отец Кирилл подтвердил, что дома его ждут дети и ему, действительно, уже пора ехать.
   Прочитав молитву и поблагодарив хозяев за гостеприимство, он на прощание благословил Галину Степановну и пожал руки мужчинам.
   Они вышли на улицу проводить их.
   – Марусенька, будь осторожна на дороге. И не задерживайся очень, тут быстро темнеет, и я буду волноваться, – попросил Марию отец.
   – Не волнуйся, пап, я мигом обернусь.
   Сев за руль, Мария осторожно вывела машину из гаража.
   Отец Кирилл сел рядом с ней на переднее сидение, и теперь, развернувшись, ответно махал рукой машущим им вслед старикам.
   – Хороший у вас отец, – задумчиво сказал он, повернувшись к Марии, когда они отъехали от дома Григория Петровича и свернули на центральную улицу.
   – Хороший, просто замечательный! – подтвердила Мария и осторожно спросила: – А ваши родители?
   Взглянув на Марию, отец Кирилл сказал:
   – Я вырос с мамой, она умерла несколько лет назад. А отец погиб на охоте, когда мне было шесть лет.
   – Скольких близких вы потеряли... – сочувствующе покачав головой, сказала Мария.
   – Да, – грустно согласился отец Кирилл.
   Они замолчали.
   Проезжая мимо магазина, Мария вдруг притормозила.
   – Отец Кирилл, вы посидите минут пять, – попросила она. – Я быстренько заскочу в магазин, куплю мальчикам чего-нибудь вкусненького...
   Отец Кирилл попытался ее остановить, но Мария не дала ему даже слова вымолвить:
   – И не возражайте, не возражайте, я не могу прийти к детям с пустыми руками, – сказала она и убежала.
   Оглядев в магазине стеллажи, она сгребла в пакет груду понравившихся ей упаковок с печеньем и конфетами. Пройдя мимо полки с соками (кому в деревне нужны консервированные соки?), она увидела галантерейный отдел.
   Среди разных бытовых вещей, типа скатертей, полотенцев, белья, игрушек, висели большие праздничные платки разнообразной расцветки.
   «Возьму вот этот Матрене Евлампиевне в подарок», – мгновенно решила Мария, увидев платок с кистями, на котором по сочному зеленому фону вились красные розы. Ее бабка такой большой платок обычно называла «плат» и носила его по праздникам, накинув поверх своего черного платка, который никогда не снимала с тех пор, как стала вдовой.
   Олесику Мария приглядела толстого пушистого зайца, и улыбнулась, представив, как малыш будет уютно спать с ним в обнимку. А Илье она купила большущий грузовик, в кузов которого тут же с облегчением поставила тяжелый пакет, и повезла за собой на веревочке.
   «Ну, коли всем подарки нашла, то надо и отцу Кириллу что-нибудь купить на память. Что же мне ему подарить?» – задумалась Мария, оглядывая магазин. Она представления не имела, что может пригодиться священнику.
   «Может быть, ремень подарить, хороший, кожаный? Он же брюки под рясой носит, значит, будет надевать и вспоминать. Хотя нет, слишком личная вещь получается – обвивать талию священника...»
   И тут Мария увидела малахитовый чернильный прибор. Вещь была не только красивая и дорогая, но и долговечная.
   «Вот это, наверное, то, что надо – письма-то пишут все», – обрадовалась она.
   Неся под одной рукой зайца, а под другой – коробку с чернильным прибором, Мария вышла из магазина, осторожно выкатывая перед собой игрушечный грузовик, нагруженный остальными покупками.
   Отец Кирилл, увидев ее в окно, поспешно вышел из машины и направился к ней навстречу.
   – Напрасно вы это, Мария, ничего не нужно было покупать! Зачем ребят баловать! – укоризненно сказал он Марии, снимая тяжелый пакет с грузовика.
   Открыв дверцу машины и укладывая подарки на заднее сидение, Мария спокойно ответила:
   – Затем, что обычно жизнь людей не балует, так пусть хоть в детстве порадуются!
   Бросив взгляд на ее роскошную машину, отец Кирилл недоверчиво посмотрел на Марию.
   Она правильно поняла его взгляд.
   – Это не жизнь меня балует, – усмехнувшись, сказала она, – а папа, и это разные вещи... Ну ладно, поехали?
   Отец Кирилл кивнул и сел в машину.
   Они выехали из города и помчались по шоссе.
   Увидев через полчаса знакомый поворот, за которым расстилались поля, Мария удивилась, насколько же это оказалось близко от Канева. Сообрази она это раньше, могла бы, действительно, у дяди Гриши погостить, а не возвращаться к бабке. Хотя, с другой стороны, у бабки ее ждал папа. Так что, нет худа без добра...
   Свернув на повороте, Мария сбавила скорость и медленно поехала по дороге между обступившего их с двух сторон хлебного поля. Колосья за эти две недели еще больше поднялись и набрали силу.
   Вспомнив, как она тут в прошлый раз чуть не наехала на телегу басоголосого рыжего возницы, Мария рассказала об этом отцу Кириллу.
   Тот улыбнулся и предположил, что это был, судя по описанию, Тимофей, работающий в колхозе фуражиром.
   – По воскресеньям он поет в нашем в церковном хоре, – сказал он. – Голос у него замечательный.
   – Наверное, на фоне его баса тоненькие голоса ваших старушек звучат совсем по-ангельски, – предположила, улыбаясь, Мария.
   – В общем-то так, хотя на выходные сюда приезжает молодежь, которая работает в Каневе и в других ближайших городах. И многие приходят на службу со своими родителями или бабушками. И вообще, народу к нам много съезжается, особенно по праздникам.
   – Правда? А как же огород, скотина и прочие сельские заботы? – удивилась Мария, представляющая жизнь в деревне чем-то вроде добровольной каторги.
   Перед ее глазами стояла ее бабка, хоть и живущая в городке, но вечно копающаяся в огороде и хлеву, где у нее постоянно жила парочка кабанчиков. Мария не любила приезжать к ней на каникулы, потому что о кино можно было забыть, а насчет погулять – так на это просто сил не оставалось.
   – Всему свое время... – ответил отец Кирилл. – К тому же вы не забывайте, что для деревенских жителей, у которых жизнь в основном сосредоточена на работе с землей и животными, приход в храм является не только обращением к Господу, но и общением друг с другом, это часть их культурной жизни, и даже отдыха, если хотите.
   Мария с удивлением посмотрела на отца Кирилла. Ей такая точка зрения не приходила в голову, ведь ее украинская бабка в церковь не ходила. Николай Дмитриевич сказал как-то, что мать разуверилась в боге после того, как узнала, что ее муж погиб на фронте. Она видимо считала, что Бог незаслуженно рано забрал у нее мужа и поэтому сам перед нею в долгу.
   Незаметно за разговором Мария и отец Кирилл подъехали к спуску в долину.
   Сбавив скорость и осторожно направляя машину по дороге между холмами, Мария ждала того памятного мига, когда взгляду откроется так поразившая ее в прошлый раз панорама.
   Отец Кирилл, взглянув на часы, предостерег Марию.
   – Будьте осторожнее, в это время внизу на дороге могут быть коровы, сейчас стадо как раз гонят с поля.
   И действительно, как только они спустились ниже, и холмы, наконец, расступились, открывая во всей красе заветную долину, Мария увидела бредущих по шоссе и его обочинам коров.
   Она сбавила скорость до минимума, стараясь не очень приближаться к животным.
   Коровы, несущие полные вымяни молока, степенно шли перед лениво покрикивающим на них пастухом, который следовал за ними с перекинутым через плечо длинным батогом ^[2]. То с одной, то с другой стороны к стаду подходили хозяева, чаще всего ребятишки с хворостинами, и направляли коров к своим домам.
   Вдруг Мария изумилась настолько, что даже ойкнула.
   Отец Кирилл удивленно посмотрел на нее.
   – Да вы только поглядите: какой-то сумасшедший бедному теленку намордник одел! – воскликнула она. – Он что – кусается?
   Священник посмотрел на теленка, который весело трусил за своей мамашей. На его симпатичной мордочке, и правда, был надет намордник с двумя торчащими вверх металлическими усами.
   Рассмеявшись, отец Кирилл ответил:
   – Да нет, он не кусается! Но если его без этого намордника выпустить, он просто все молоко у матери на поле высосет. А так она ему не дастся: как только он попытается пристроиться к ней и упрется ей в вымя этими рожками, ей станет больно и она его отгонит.
   – Изуверство какое, бедная корова! – возмутилась Мария. – Да и теленка жалко, он что же, весь день бродит голодный?
   – Ну зачем же! Он травку щиплет – намордник ему при этом не мешает. Да и недолго ему ходить с таким украшением – до тех пор, пока не приучится есть только траву.
   – Нет, я бы так мучить животных никогда не смогла бы! – осуждающе покачав головой, сказала Мария, и внимательно поглядывая на коров, прибавила газу. – Можно я посигналю, может, они расступятся и пропустят нас?
   – Лучше не стоит, они могут испугаться. Да нам и не так далеко осталось, – сказал отец Кирилл.
   В это время пастух, оглянувшись на их машину, снял кнут с плеча, и, шлепая им по земле, сам быстренько очистил шоссе, согнав коров на обочину.
   Мария, благодарно помахав ему рукой, нажала на газ, спеша оторваться от стада, и покатила по направлению к церкви.
   Подъехав к дому отца Кирилла, они остановились и вышли из машины.
   Мария забрала с заднего сидения подарки. Вручив пакет и грузовичок отцу Кириллу, она сунула себе под мышку зайца и тяжелую коробку с чернильным прибором.
   Нагруженный отец Кирилл осторожно открыл спиной калитку и придерживал ее, пока Мария не протиснулась мимо него, на мгновение прикоснувшись к его бедру.
   Ощутив это прикосновение, Мария, как ошпаренная, отскочила от отца Кирилла, а тот или не придал этому значения, или сделал вид, что ничего не заметил... По крайней мере, он спокойно проследовал в дом.
   Открыв двери, они вошли в горницу, в которой никого не было.
   Из-за полуприкрытой двери в соседнюю комнату доносился голос Матрены Евлампиевны, напевающей колыбельную.
   Мария прислушалась, удивляясь, что та так рано укладывает детей спать.

 
Котя, котя, коточек,
З’ив сметанки вершочек,
Тай божиться – то не я,
Мабуть кицынька моя, а-а-а...
 

   – пела Матрена Евлампиевна.
   Мария подошла к двери, и, приоткрыв ее пошире, заглянула в комнату.
   В углу, на матрасике, сидел Илья и строил из кубиков дом, а Матрена Евлампиевна носила на руках Олесика, покачивая его и напевая.
   Отец Кирилл тоже подошел к двери, и через плечо Марии заглянул в комнату.
   Илья заметил их и, вскочив на ноги, радостно побежал к ним навстречу.
   Мария отступила в сторону, пряча за спину зайца.
   Отец Кирилл, быстро поставив пакет и грузовик на пол, подхватил Илью на руки и шутливо затормошил, отчего тот пронзительно заверещал.
   Мария с улыбкой смотрела на них и вздрогнула, когда сзади, у ее уха, раздалось не менее оглушительное:
   – На, на, на!..
   Повернувшись, она увидела, как Олесик, у которого сна не было ни в одном глазу, тянул к ней свои ручки.
   – Олесенька... – умилилась Мария, и, положив на стол зайца и коробку с подарком отцу Кириллу, подхватила малыша на руки.
   Тот, крепко обняв Марию, положил голову ей на плечо, но тут же отстранившись, посмотрел на нее огромными глазами и перевел взгляд на стол – на зайца.
   Указав пальцем на игрушку, Мария спросила Олесика:
   – Дать?
   – Дать! – согласился тот и даже пальчиками зашевелил в нетерпении.
   Мария поднесла его к столу и наклонила к игрушке.
   Олесик вцепился обеими руками в зайца и прижал его к себе, зажмурившись. Они были почти одного роста.
   – Что сказать надо, Олесик? – спросила Матрена Евлампиевна.
   – Сиба, – выдохнул мальчик.
   Мария поцеловала его в щеку.
   – На здоровье, солнышко.
   И тут она заметила, что нога Олесика перебинтована.
   – Что случилось? – обеспокоено спросила она у Матрены Евлампиевны.
   – Ничего страшного, только что упал, разбил коленку, – успокоила ее Матрена Евлампиевна. – Я промыла, положила травки и завязала, чтобы она держалась. Крику, правда, было!.. Пришлось качать его. Ничего, до свадьбы заживет. Ну-ка, Олесик, покажи бабе Мотре, кто это у тебя такой?
   – Не! – малыш, прижав зайца к себе, отвернулся, загораживая игрушку телом.
   Мария укоризненно сказала ему:
   – Олесик, ай-яй-яй, покажи бабушке зайчика. Где у зайчика ушки?
   – Осё, – быстро показал Олесик длинное ухо игрушки и тут же спрятал его себе под мышку.
   – А у Олесика где ушки? – смеясь, спросила Мария.
   Мальчик на мгновение задумался, а потом, прижав зайца животом к груди Марии, поднял обе руки и потянул себя за уши:
   – Осё, маиньки...
   – И, правда, маленькие... – рассмеялся отец Кирилл, который подошел, держа на руках Илью.
   Мария села на лавку и, усадив Олесика вместе с зайцем себе на колени, посмотрела на Илью:
   – Илюша, а что это там стоит на полу?
   Илья повертел головой и увидел грузовик.
   – Масина... – восхищенно ответил он. – Ба-а-альсая... – и запросился с рук отца Кирилла на пол.
   Отец Кирилл опустил его рядом с грузовиком.
   Мальчик присел на корточки перед игрушкой и осторожно тронул ее пальцем.
   – Возьми веревку, машинку можно катать, – предложила ему Мария.
   Илья взял веревку и потянул ее на себя, грузовик легко сдвинулся с места и подъехал к Илье.
   Олесик, сидящий на руках Марии, вскрикнул и, выгнувшись, быстро сполз с ее коленей на пол.
   Крепко прижимая к себе своего зайца и путаясь в его свисающих до пола ногах, он побежал к машине.
   Приблизившись к ней, Олесик остановился, а потом повернувшись спиной к грузовичку и оглядываясь на него, оттопырил попку, примерился и сел прямо в кузов.
   Илья шумно запротестовал, но Мария тут же вмешалась, стремясь предотвратить ссору:
   – Илюша, подожди, эта машина должна перевозить грузы, поэтому ее и называют грузовик. Отвези-ка Олесика вон туда – там у вас будет остановка.
   Мальчик недоверчиво посмотрел на Марию, потом на Олесика, восседавшего с довольным видом в кузове вместе со своим зайцем, и кивнул.
   Потянув веревку, он немного поднатужился и сдвинул грузовик с места.
   Мария хотела ему помочь, но Илья боком отодвинул ее:
   – Сам! – и покатил грузовик в соседнюю комнату, где в углу на матрасе лежали игрушки.
   Олесик восторженно закричал:
   – Ехаю, ехаю!..
   Когда они добрались до матраса, Мария подошла к ним.
   – А теперь нужно посадить в машину вот этих пассажиров, – она указала на резинового мишку, белочку с пушистым хвостом и другие игрушки, – и их тоже покатать.
   Олесик с готовностью выбрался из кузова, посадил в него своего зайца, и принялся помогать Илье усаживать рядом с зайцем остальные игрушки.
   Оставив детей заниматься своими делами, Мария вернулась в горницу.
   Подняв с пола пакет, она поставила его на лавку, достала из него сверток с платком и повернулась к Матрене Евлампиевне.
   – Вам я тоже привезла подарок, – сказала она, протягивая сверток старушке.
   Матрена Евлампиевна изумленно приняла сверток из ее рук и развернула.
   – Ой, спасибо, дитятко! – воскликнула она и, сняв упаковку, встряхнула платок, который тут же расправился во всю ширь. – Красота-то какая! Пойду, в зеркало погляжусь, – смущенно добавила она и поспешила в соседнюю комнату.
   Повернувшись к отцу Кириллу, Мария посмотрела на него и, улыбнувшись, сказала:
   – И вам, отец Кирилл, я тоже хочу кое-что оставить на память... Примите от меня вот это, – и она указала на лежащую на столе коробку.
   – Мария, – недовольно покачал головой отец Кирилл. – Напрасно вы потратились.
   – Не обижайте меня и примите мой подарок, – тихо попросила она.
   Отец Кирилл вздохнул и, молча подойдя к столу, принялся развязывать коробку. Открыв ее, он развернул бумагу и заглянул внутрь.
   Марии не было видно его лица, поскольку он стоял к ней спиной, она только заметила, что спина его вдруг напряглась.
   «Неужели не понравилось?» – расстроилась она.
   Наконец отец Кирилл повернулся к ней, помолчал, внимательно разглядывая ее, а потом сказал:
   – Благодарю вас! Подарок со смыслом, придется теперь много писать... Пойдемте со мной...
   Взяв коробку с подарком, он направился к еще одной двери, выходящей в горницу, и, толкнув ее, вошел в темную комнату.
   Мария, следовавшая за ним, остановилась на пороге.
   Единственное окно, почти полностью скрытое листвой растущей за ним яблони, едва пропускало свет.
   Отец Кирилл зажег настольную лампу, и пораженная Мария увидела совершенно не вписывающийся в стиль деревенского дома настоящий кабинет, почти такой же, как у нее – вдоль стен тянулись полки с многочисленными книгами, в углу стоял большой шкаф, а у окна – письменный стол, обтянутый темно-зеленым сукном, и два кожаных кресла.
   – Проходите, – пригласил ее отец Кирилл.
   Мария вошла в кабинет, с любопытством оглядывая обстановку.
   В воздухе знакомо пахло старой кожей и книгами, это был особый, библиотечный, запах, с детства любимый ею.
   – Священник должен много читать, – сказал отец Кирилл, заметив ее реакцию, и улыбнулся.
   Осторожно вытащив чернильный прибор из коробки, он поставил его на стол, и оглянулся на Марию.
   Она поразилась:
   – Как будто здесь и был!
   И, действительно, малахитовый прибор утвердился на зеленом сукне стола так, словно он стоял здесь всегда.
   Полюбовавшись на него, отец Кирилл отошел к шкафу, открыл заскрипевшие дверцы и достал с верхней полки большую коробку.
   Поставив ее на стол, он вынул из нее иконку в серебряном окладе, связку расписанных свечей и маленькую коробочку.
   Вернув коробку на место, он плотно закрыл шкаф и повернулся к Марии. Глянув на нее, он задержал взгляд на ее груди. Мария инстинктивно прикрыла грудь рукой и отступила.
   Отец Кирилл спокойно перевел взгляд на ее лицо и спросил:
   – Вы, я вижу, крестик не носите?
   Крестика у Марии, действительно, не было – она потеряла его, когда срывала с себя ставший ей ненавистным свадебный наряд. Выскочив тогда раздетая на площадку, благо на нее выходила дверь только ее квартиры, она скрутила платье и фату в тугой узел и сбросила их в мусоропровод. И только потом, уже в пути, не почувствовав знакомого ощущения на груди, поняла, что сорвала крестик вместе с платьем.
   – Не ношу, – подтвердила Мария. – Вернее, сейчас у меня его нет, но я крещенная.
   Удовлетворенно кивнув, отец Кирилл открыл маленькую коробочку, достал из нее крестик на витой золотой цепочке, и подошел к Марии. Зайдя ей за спину, он бережно отвел в сторону волосы с ее плеч и застегнул цепочку, слегка прикоснувшись к шее Марии теплыми пальцами.
   Это мимолетное прикосновение взволновало ее. Она смущенно глянула через плечо на отца Кирилла, и, прошептав слова благодарности, опустила взгляд к себе на грудь – золотой крестик, украшенный мелкими рубинами, уютно устроился у нее в ложбинке между грудей.
   Отец Кирилл отошел к столу, взял в руки свечи и иконку и, протянув их Марии, сказал:
   – Примите от меня и эти подарки. Я привез их из самого Иерусалима, они освящены в Храме Гроба Господня. Здесь тридцать три свечи по числу прожитых лет Господом нашим Иисусом Христом на нашей многогрешной земле. А это иконка Божьей матери. И да хранит Вас Господь!
   Вручив подарки Марии, он перекрестил ее.
   Мария с благодарностью склонила голову и поцеловала его руку.
   – Спасибо, отец Кирилл, – прошептала она, прижимая иконку и свечи к груди.
   Улыбнувшись и посмотрев в ее искренние благодарные глаза, отец Кирилл вдруг наклонился и поцеловал ее в лоб, погладив при этом по волосам.
   Она ошеломленно посмотрела на него и залилась румянцем.
   – Гляньте на меня, чем я не молодыця! – раздался за спиной Марии голос Матрены Евлампиевны.
   Повернувшись, Мария увидела старушку, которая подбоченясь, стояла на пороге кабинета с накинутым на плечи подаренным платком, почти полностью скрывавшим ее маленькую округлую фигурку.
   Глаза Матрены Евлампиевны по-молодому сияли, щеки горели румянцем под цвет розам, вытканным на платке.
   – Эх, кума не журыся,
   Туды-сюды поверныся! -
   притопнула старушка ногой в шутливом танце, и уголки повязанного на ее голове домашнего платка встрепенулись у нее надо лбом.
   Мария и отец Кирилл рассмеялись.
   – Вам очень к лицу! – признала Мария, довольная тем, что не прогадала с подарком. – Носите на добрую память!
   – Спасибо, дитятко! – ответила Матрена Евлампиевна, и, подкатившись к Марии, поцеловала ее в щеку. – Ой, да что это я! Обед-то готов, сейчас вот только чайку заварю, и стол накрою.
   – Нет, нет, нет, – заторопилась Мария. – Мне ехать пора, а то папа будет беспокоиться, да и обедали мы уже.
   – Не беспокойтесь, Матрена Евлампиевна, мы, действительно, пообедали в городе, – подтвердил ее слова отец Кирилл и, повернувшись к Марии, спросил: – Может быть, вы побудете еще немного?
   – Нет, нет, спасибо, я поеду, – сказала она. – Вы же помните, что папа просил меня приехать засветло...
   Кивнув, отец Кирилл развел руками:
   – Ну что ж, был очень рад вас повидать. Передавайте поклон вашему батюшке, я был очень рад с ним познакомиться, и спасибо, что довезли меня домой. И за подарки тоже большое спасибо...
   – Ну что вы, отец Кирилл, не стоит благодарности, – сказала Мария, выходя из кабинета в горницу, где Олесик и Илья увлеченно занимались уже разгрузкой своего грузовика.
   Вспомнив, что в пакете, который она оставила на лавке, лежат еще конфеты и печенье, Мария повернулась к Матрене Евлампиевне и тихо сказала, указав на пакет:
   – Там еще ребятам гостинцы сладкие.
   Подойдя к детям, она присела рядом с ними на корточки, и протянула руку:
   – До свидания, мальчики.
   Илья, отвлекся от машины и, посмотрев на Марию, серьезно пожал ее руку.
   Олесик же продолжал возиться со своим зайцем, сосредоточенно пытаясь вновь усадить его в грузовик так, чтобы длинные заячьи ноги не свисали с кузова.
   Мария погладила малыша по русой головке и поднялась. Но когда она направилась к двери, Олесик оглянулся и, сообразив, что Мария уходит, побежал за ней.
   Обхватив руками ее ногу, он повис на ней и громко заплакал.
   Мария от неожиданности остановилась.
   – Олесенька, да что ты, маленький, не плачь! – попыталась она его утешить, но он только сильнее расплакался.
   Сунув в руки отцу Кириллу иконку и свечи, которые она все еще прижимала к груди, Мария подхватила Олесика на руки, и, положив его головку к себе на плечо, стала шептать ему что-то на ушко.
   Мальчик затих, судорожно обхватив ее шею руками.
   Повернувшись к молча стоявшим рядом отцу Кириллу и Матрене Евлампиевне, Мария растерянно посмотрела на них, спрашивая взглядом, что делать.
   Старушка повела вокруг опытным взглядом, ища, чем бы отвлечь малыша, а потом, найдя идеальное решение, подхватила пакет с гостинцами с лавки, унесла его в соседнюю комнату и высыпала содержимое на матрас.
   Вернувшись в горницу, она позвала ребят, издалека показывая им яркую пачку печенья:
   – А поглядите, что у бабы Мотри есть...
   Илья заинтересованно поспешил к Матрене Евлампиевне.
   Олесик тоже повернул голову и посмотрел на печенье заплаканными глазами.
   – Пойдем, Олесенька, посмотрим, – предложила ему Мария.
   Он протянул руку к Матрене Евлампиевне, держащей печенье.
   Мария поднесла малыша к старушке, та быстро перехватила его к себе на руки со словами:
   – Ну-ка, ну-ка, пойдемте, посмотрим, а что это там у нас в уголочке лежит...
   Пропустив в комнату Илью, который радостно спешил к лежащей на матрасе красочной груде, Матрена Евлампиевна закрыла за собой дверь, сказав напоследок:
   – Счастливого пути, дитятко! Приезжай до нас еще. Храни тебя Господь!
   Проводив Марию до машины, отец Кирилл вернул ей иконку и свечи, которые она тут же бережно уложила в сумку.
   Усевшись на водительское место, Мария посмотрела на священника долгим прощальным взглядом и спросила:
   – Отец Кирилл, вы позволите мне вам написать?
   – Да, конечно, буду очень рад, – ответил он, серьезно глядя на нее. – И даже обещаю вам ответить, тем более, что у меня теперь есть такой замечательный письменный прибор.
   – Тогда я вам сразу же напишу, как только вернусь в Петербург. Спасибо вам за все, – сказала она, невольно накрывая рукой подаренный им крестик на груди.
   Он проследил взглядом за ее рукой, улыбнулся и кивнул, отступая от машины.
   Мария захлопнула дверцу и завела мотор.
   Развернувшись, она помахала отцу Кириллу рукой, и выехала на дорогу.
   В зеркало заднего вида она увидела, как он перекрестил ее вдогонку.
   «Это самый удивительный человек из всех встреченных мною в жизни!» – думала она, чувствуя, как у нее впервые за последние дни просветлело на сердце.
   Глядя на проносящиеся мимо холмы, поля и деревни, Мария все время возвращалась мыслями к отцу Кириллу.
   Каждый раз прикасаясь к крестику, она чувствовала, как этот согревшийся на ее груди кусочек металла, все еще хранящий прикосновение рук отца Кирилла, наполняется для нее не только религиозным смыслом поклонения Бого-человеку, замученному на кресте, но и становится символом духовной связи людей друг с другом. Связи, которую единственно и можно назвать человеческой, когда человек человеку – человек, а не средство для достижения своих целей.
   Подъехав через час к дому Григория Петровича, Мария коротко посигналила и вышла из машины.
   На дворе было тихо, но в окнах дома гостеприимно горел свет. Мария поднялась на крыльцо и, постучав, открыла дверь.
   – Пап, тетя Галя! – позвала она. – Я вернулась.
   – Марийка, я тут. Проходь в комнату, – отозвалась Галина Степановна. – А я думала то соседи гудят... Сидай, я тоби чайку зараз налью. А може ты повечеряешь?
   – Нет, спасибо, я есть не хочу, а вот чаю с удовольствием выпью, – сказала Мария, садясь за стол, и спросила: – А папа где?
   – А батька твий з дядькою Григорием пишли у город. Пидчипили друг друга пид ручку, та десь гуляють...
   Мария представила эту картинку и улыбнулась.
   Галина Степановна налила ей большую кружку чаю, и, сняв рушник с миски, подвинула ее, полную румяных коржиков, к Марии.
   – Ешь, донечка, я зараз ще сметанки до коржиков дам, – сказала она и вышла на кухню.
   Вернувшись с глечиком ^[3]сметаны и пустой миской, она поставила миску перед Марией, сыпанула туда горсть коржиков и залила их сметаной.
   – Нехай трошки настояться, – сказала она удивленно наблюдавшей за ее действиями Марии.
   Через пять минут, Мария с наслаждением жевала сладкие коржики, пропитанные сметаной, запивая их чаем.
   Ей вспомнилась колыбельная про котика и сметанку, которую сегодня пела Олесику Матрена Евлампиевна. Вспомнила она и несчастного теленка.
   – Представляете, тетя Галя, а я сегодня видела теленка в наморднике с металлическими шипами! Отец Кирилл сказал, что это для того, чтобы корова его не подпускала к вымени. Но это же какое-то зверство!
   – Донечка, а шо ж робить, колы вин усе молоко ссосёт? Корову с поля пригонят, а доить нема чого! Я, правда, нашей Квитке тильки дойки навозом мазала...
   – Фу-у-у, – поморщилась Мария, представив ощущения бедного теленка, попробовавшего эдакий деликатес вместо маминого молочка...
   – Яко там фу! – отмахнулась Галина Степановна. – Друго теля оближет навоз за милу душу, а потом, як насос все молоко с коровы и вытягнет. Наш аристикритичней был, с навозом не брал. Так сама Квитка чудила... Пригонят ее с поля, а она молоко держит, не выпускает с вымя, пока теля к ней не подпущу. Покормит его трошки, тильки потим дае себя подоить. Так тут треба ще его вовремя отогнать... Цела морока з малыми!
   Напившись горячего чая с коржиками, Мария почувствовала, что ее начало клонить в сон. Они сегодня с отцом рано поднялись, да и несколько часов, проведенных за рулем, начали сказываться.
   – Донечка, да ты зовсим зморилась, пишлы, я тоби постелю, лягай спать, а то поки наши хлопцы возвернуться! – сказала Галина Степановна, глядя на клюющую носом Марию.
   Мария поплелась за ней в соседнюю комнату. Кое-как раздевшись, она легла на перину и, провалившись в ее жаркие объятия, мгновенно погрузилась в сон.
   Спала она безмятежно, не проснувшись даже тогда, когда через час к ней в комнату на цыпочках зашел отец и накрыл ее одеялом, сброшенным ею на пол.
   На следующий день Мария проснулась бодрой, в прекрасном настроении, которое было обычным в ее досвадебной жизни.
   Помывшись, Мария вышла к столу, что-то вполголоса напевая, и радостно перечмокала отца, Григория Петровича и Галину Степановну.
   Отец, оценив ее настроение, многозначительно посмотрел на Григория Петровича. Тот ухмыльнулся в бороду и тут же сделал невинное лицо, увидев, что Мария подозрительно смотрит на них.
   – Как довезла вчера отца Кирилла? – спросил ее Николай Дмитриевич.
   – Все было хорошо! По дороге накупила его детям подарков, они так радовались! Пап, у него такие замечательные дети!
   – Дети все замечательные, – добродушно заметил отец. – Я бы не прочь получить от тебя парочку внучат-карапузов...
   Мария, помрачнев, посмотрела на него и тихо сказала:
   – Пап, не надо... Ты сам знаешь, кто для этого нужен...
   – Все, все, не буду, не буду... – виновато поднял руки Николай Дмитриевич, поняв, что эта тема пока не обсуждаема.
   – А мне отец Кирилл на память иконку подарил, свечи из Иерусалима, и вот этот нательный крестик, – вновь повеселев, похвасталась Мария, демонстрируя крестик на груди.
   – А який гарный! – восхитилась Галина Степановна, надев очки и внимательно рассматривая отблескивающий рубиновыми бликами крестик. – Я таких николы и не бачила!
   А Николай Дмитриевич с Григорием Петровичем вновь молча переглянулись, заметив, как светлеет лицо Марии при упоминании об отце Кирилле.
   Проведя четыре дня у Григория Петровича и Галины Степановны, Мария и Николай Дмитриевич засобирались. У отца, который каждый день звонил к себе на работу, возникло какое-то неотложное дело и нужно было срочно лететь в Петербург, да и Марии уже хотелось вернуться домой. Она чувствовала себя не только окрепшей и отдохнувшей, но и почти успокоившейся, хотя было понятно, что боль лишь ушла в глубину ее памяти, откуда обязательно вынырнет при первом же неблагоприятном стечении обстоятельств. Но нужно продолжать жить дальше.
   Нагрузив бедный «Ягуар» под завязку разносолами, хозяева взяли с Николая Дмитриевича и Марии обещание, что на следующий год они обязательно снова приедут к ним в гости.
   Доставив отца в Борисполь, в аэропорт, Мария проводила его на самолет, а сама, заправив полный бак, не спеша покатила домой своим ходом, благо трасса на Петербург была хорошей.
   Двигаясь по направлению к дому, Мария вспоминала события последних недель и думала о том, что пришла пора отпустить прошлое и начать строить новую жизнь.
   Университет ею уже окончен, семейной жизни не получилось, значит, нужно решать, чем ее заменить. Может, и правда, как советует отец, открыть свою фирму и начать работать, а там видно будет...
   «Решено! Да будет карьера!» – твердо сказала себе Мария и, притопив педаль газа, понеслась по трассе, уже горя желанием быстрее приступить к осуществлению своих планов.

   Прошло почти полгода.
   Поздняя дождливая осень плавно переползала в слякотную зиму, погружая петербуржцев в полусумеречное существование под серым клубистым небом, как будто навечно зависшим над самой головой.
   Досадуя на Вику, Мария ехала после работы домой к отцу за вином. Теперь ей еще придется сломя голову мчаться к себе на квартиру и готовить стол, чего ей совершенно не хотелось делать в этот промозглый вечер. Но принимать Вику с ее новым другом в папином доме ей было неудобно. Вике же просто загорелось показать своего приятеля Марии, словно та была экспертом по ее мужчинам.
   Вокруг красивой Вики всегда вились парни, а теперь, когда она почти в неглиже снялась в клипе одного из известных певцов, от ухажеров просто не стало отбоя. Вика, совсем растерявшаяся от обилия поклонников, решила ни с кем не встречаться и наотрез отказывала всем домогающимся ее близости. Но недавно она познакомилась на съемках с парнем, который не только не стал традиционно увиваться за ней, а, наоборот, вроде как даже снисходительно позволил ейобратить внимание на себя. В общении он был абсолютно спокоен, разговаривал с Викой только по делу и находился рядом ровно столько, сколько того требовала работа. Уставшая от обычной назойливости своих кавалеров, Вика обрадовалась, посчитав, что наконец-то встретила серьезного и достойного человека, и вознамерилась покорить его. Однако, боясь ошибиться, она все-таки решила посоветоваться с подругой.
   «Возможно, это мое счастье», – сказала она Марии, договариваясь с ней о встрече.
   Выйдя из лифта, Мария только начала отпирать дверь, как вдруг из-за нее послышалась трель телефонного звонка.
   Распахнув дверь и сбрасывая на ходу сапоги, Мария побежала к телефону.
   – Алло! – выкрикнула она в трубку, переводя дух.
   – Добрый вечер, будьте добры Николая Дмитриевича, – прорвался сквозь треск телефонной связи густой мужской голос и вдруг, после секундной паузы, спросил: – Мария?...
   – Да, это я, – подтвердила она, а потом, осознав, чей это голос, восторженно закричала: – Отец Кирилл, неужели это вы?! Вы где?
   – Я здесь, в Петербурге. Звоню вам пятый день, никто не подходит, вот решился вашего отца побеспокоить.
   – А я временно жила у папы, он тут приболел, сегодня первый день, как вышел на работу. Вы надолго? Почему не написали, что едете? Где вы сейчас? Где вы остановились? – закидывая его вопросами, Мария чувствовала, как у нее от радости колотится сердце. Она даже не подозревала, что настолько соскучилась по отцу Кириллу.
   А отец Кирилл, дождавшись паузы в потоке ее вопросов, ответил:
   – Я остановился у приятеля. А сейчас я в метро «Площадь Александр а Невского».
   – Никуда не уходите! Прямо замрите на месте! Я сейчас приеду и заберу вас! Вы на какой станции?
   – Там, где гостиница «Москва», – сообразив, о чем она его спрашивает, ответил он.
   – Все, ждите меня в вестибюле, я скоро буду! – решительно сказала Мария и, не оставляя ему шанса для возражений, быстро повесила трубку.
   Заметавшись по квартире, она лихорадочно пыталась сообразить, что же ей нужно сделать в первую очередь.
   «О Господи! Вика же еще!» – с досадой вспомнила она и огорчилась – возможности отменить встречу не было – Вика на данный момент уже должна была встретиться со своим приятелем, чтобы вместе ехать к Марии.
   «Ладно, постараюсь их побыстрее спровадить», – решила Мария и побежала на кухню за продуктами.
   Распахнув холодильник, она вытащила две бутылки французского вина «Chateauneuf du Pape».
   – Шатонеф дю Пап, – с удовольствием произнесла она его название по-французски, которое, как ей казалось, вкусно перекатывалось во рту, оставляя после себя кисловато-освежающий привкус этого замечательного красного вина. Вот только «du Pape» ассоциировалось у нее почему-то с оливкой, но оливки были, как говорится, «из другой оперы», они ведь подавались, в основном, с мартини...
   Подумав об отце Кирилле, она добавила к двум бутылкам еще бутылку белого «Шабли Премьер Крю», побросала в пакет несколько свертков и упаковок с разными деликатесами, которыми ее отец, обожавший поесть, доверху забивал холодильник, и потащила все это к выходу.
   «Так, надо еще папе записку оставить, чтобы не ждал меня сегодня», – мимоходом подумала она, и, поставив пакеты у двери, побежала к отцу в кабинет за ручкой и бумагой.
   Положив записку в кухне на видном месте, Мария заторопилась к выходу, и уже распахнув дверь, вспомнила, что забыла посмотреть на себя в зеркало. Поставив опять пакеты на пол, она вернулась в квартиру и критически оглядела себя в большое старинное зеркало.
   Увиденное вполне ее удовлетворило. «Вид несколько взъерошенный, но ничего», – решила она и, захлопнув дверь, побежала вниз по лестнице, перескакивая через две ступеньки и игнорируя лифт, не желая ждать «три часа», пока он перестанет елозить между этажами, развозя ленивых или нагруженных покупками соседей.
   К площади Александр а Невского Мария пригнала своего, замызганного «по уши» грязью, «Ягуара» в совершенно рекордные сроки. В возбуждении и от дорожной гонки, и от предстоящей встречи, она бросилась ко входу в метро, оскальзываясь на как будто специально сберегаемых дворниками потеках льда.
   Вбежав в вестибюль станции метро, она торопливо огляделась в поисках отца Кирилла, и тут же узнала его высокую фигуру.
   «Ох...» – как-то по-женски вырвалось у нее, и она почувствовала, как ноги сами понесли в его сторону.
   Отец Кирилл стоял у стены и что-то читал, изредка поглядывая на входные двери. Густые кудри, ощутимо подросшие с их последней встречи, разметались по плечам темного пальто, делая его похожим скорее на мятежного поэта, чем на смиренного священника. В руках у него был букет темно-красных роз.
   Мария замедлила свой шаг и тихо подошла к нему.
   Подняв глаза в очередной раз, отец Кирилл увидел ее, и лицо его осветилось широкой улыбкой.
   Одновременно сделав шаг навстречу, они вдруг оказались так близко друг к другу, что Мария даже уловила уже знакомый ей запах отца Кирилла – что-то среднее между воском, ладаном и розовым мылом.
   Подняв лицо, она сказала:
   – С приездом, отец Кирилл, я так рада вас видеть! – и привстав на цыпочки, троекратно поцеловала его в обе щеки.
   Отец Кирилл, замерший, было, в начале от неожиданности, на третьем поцелуе сделал движение навстречу Марии, и тоже поцеловал ее в щеку, слегка коснувшись ее лица своей мягкой бородкой.
   Также одновременно они отступили друг от друга и замерли, глядя в глаза и словно не в силах отвести взгляда.
   Как по волшебству вдруг смолк шум вокруг, перестали существовать окружающие люди. И только их глаза жили в этом заколдованном пространстве, задавая и отвечая на вопросы, которые еще не решались задать их губы...
   Спохватившись, отец Кирилл вручил Марии букет роз, и время вновь скачками побежало вперед, завертевшись ускоренной кинолентой: вот они сели в машину, вот уже мчатся по улицам, а вот уже входят в ее квартиру, затаившуюся в темноте вечера на третьем этаже сталинского дома по Московскому проспекту.
   – Проходите, отец Кирилл, милости прошу в мою обитель, – пригласила Мария, включая свет в холле.
   Отец Кирилл, держащий в руках многочисленные пакеты, которыми нагрузила его у машины Мария, с любопытством окинул взглядом обстановку.
   Холл ее квартиры был совершенно не похож на привычные типовые городские прихожие – во-первых, был просторным, во-вторых, вдоль его стен разместилась старинная мебель – высокое, от пола до потолка, зеркало в раме с золотым левкасом и двумя бронзовыми подсвечниками по бокам, небольшой овальный деревянный стол на одной массивной ножке с орлиными лапами в основании и кожаное кресло в углу.
   Простенки между несколькими дверьми занимали стеллажи с книгами. В углу, справа от входа, стояла вешалка из гнутого дерева с подставкой для зонтов, куда, наверное, в свое время ставили и трости. На полу раскинулся большой палевый ковер. И даже телефон, стоящий на столе под настольной лампой с кремовым абажуром, был стилизован под старину.
   Так и казалось, что сейчас войдет лакей и с изысканным поклоном примет у них верхнюю одежду.
   Мария положила розы на стол и быстро сняла сапоги. Сунув ноги в домашние туфли с помпонами, она забрала у отца Кирилла пакеты.
   – Раздевайтесь, пожалуйста, я сейчас, – сказала она и понесла пакеты в кухню, скрывавшуюся за одной из дверей, выходящих в холл.
   Отец Кирилл снял пальто и, повесив его на плечики, озадаченно покосился на свою забрызганную грязью обувь.
   Мария, появившаяся из кухни с вазой для цветов, поняла его замешательство. Поставив вазу на стол и опустив в нее розы, она быстро сняла и повесила свое пальто на вешалку, после чего скрылась за второй дверью и вынесла оттуда мужские тапочки.
   – Посмотрите, подойдет вам размер? Это папины...
   – Да, спасибо, думаю, будут в самый раз, – поблагодарил ее отец Кирилл, переобуваясь.
   А Мария, тщательно скрывая свое удивление, окинула взглядом его дорогой и стильный темный костюм – отец Кирилл как будто сошел с обложки европейского журнала мод.
   «Вот это да! Не представляла, что священники могут так одеваться!» – восхитилась она про себя, одновременно осознавая мужскую привлекательность его высокой и стройной фигуры.
   Дождавшись, когда он переобуется, она несколько смущенно предложила ему:
   – Ну что, может быть, я сначала покажу вам мою квартиру?
   – С удовольствием посмотрю, – согласился отец Кирилл, снова окидывая взглядом холл. – У вас тут очень необычно и красиво, словно в девятнадцатый век попал.
   – Я выросла в старинной обстановке бабушкиной квартиры, и моя мечта была иметь свой собственный дом в том же стиле. Папа купил мне эту квартиру шесть лет назад, когда я поступила в университет. Постепенно я здесь все сделала так, как мне мечталось.
   Распахнув дверь в одну из комнат, Мария включила свет, и отец Кирилл восхищенно замер: восьмирожковая хрустальная люстра осветила роскошную гостиную.
   Переливаясь всевозможными цветами и оттенками, искрились грани хрусталя в горке, где среди фарфоровой посуды и статуэток возвышались затейливые бокалы. В правом углу стоял небольшой салонный рояль, оформленный «под орех». Из другого угла размеренно тикали большие напольные часы с маятником явно старой работы. Посреди гостиной разместился круглый стол, окруженный шестью стульями с резными спинками. На стенах висели три старинные картины в богатых рамах. Все это великолепие подчеркивалось толстым ковром кофейного цвета, почти полностью покрывающим светлый паркет, и тяжелыми кремово-золотистыми бархатными портьерами, нижнюю часть которых скрывала спинка мягкого дивана с валиками по бокам, стоявшего у окна.
   – Какая красота! Как в музее... И вы тут живете? – поразился отец Кирилл.
   – Раньше в так называемых музеях тоже люди жили, – рассмеялась Мария. – Хотя не скрою, стоило это все недешево.
   – Надо думать! – согласился отец Кирилл.
   Подойдя к роялю, он, едва касаясь, провел тыльной стороной ладони по его полированной поверхности и спросил:
   – Вы играете?
   Мария, в это время вытаскивающая из нижнего ящика горки белую накрахмаленную скатерть, ответила:
   – А как же! Я получила весьма разностороннее образование: помимо университета за спиной еще музыкальная и художественная школы. Мы с папой никак не могли определить, к чему меня больше тянет – к музыке или к рисованию, и, в конце концов, решили не рисковать и заняться и тем, и тем. Вот эта картина – моя копия работы одного итальянского художника... Я сделала ее лет семь назад.
   – Да ну?! – поразился отец Кирилл, подходя поближе и изумленно рассматривая холст, практически неотличимый для неискушенного взгляда от старых полотен. На нем даже были видны кракелюры, как будто нанесенные самим временем. – Да вы талантливы! И что же, вы продолжаете писать?
   Расстилая скатерть на столе и разглаживая рукой складки на линиях сгиба, Мария отрицательно покачала головой:
   – Сейчас практически нет. Выяснилось, что у меня есть еще и третья страсть – языки. Последние годы я занималась, в основном, ими, они потребовали меня всю, без остатка. Кстати, можете меня поздравить, я поступила в аспирантуру. Через две недели уезжаю в Мюнхен на три месяца в деловую командировку, заодно на месте смогу начать собирать материал для диссертации, который отсюда не найти даже через интернет. Знаете, что такое интернет?
   – Наслышан от своего друга... У него как раз рекламное интернет-агентство. А насчет аспирантуры – поздравляю! Однако, как вы это будете совмещать с работой? Насколько я понял из ваших писем, вы открыли свою фирму?
   – Да, папа помог. Мы открыли агентство бизнес-перевода.
   – И чем конкретно вы занимаетесь?
   – Опираясь на папины связи, я обеспечиваю фирмы переводчиками для переговоров здесь. А иногда выезжаю с клиентами за рубеж на международные встречи. Папины друзья-бизнесмены любят брать «туда» своих, проверенных, переводчиков. А поскольку многие из наших клиентов знают меня не один год, то это вносит в наши деловые отношения уверенность и доверие даже в щекотливых ситуациях.
   Отец Кирилл почему-то нахмурился и заметил, окидывая Марию серьезным взглядом:
   – Иногда знание щекотливых ситуаций может быть небезопасным...
   – Ой, ну что вы! – с улыбкой возразила Мария. – Они ничем таким особенно тайным и рискованным не занимаются, хотя, конечно, свои секреты есть в каждом деле... И мы, конечно, гарантируем сохранность этих секретов... Ну что, пойдемте дальше?
   – Пойдемте.
   Вернувшись в холл, Мария открыла еще одну дверь, выходящую из него.
   – Здесь находятся мой кабинет, а за ним спальня.
   Бросив мельком взгляд в дверной проем спальни, и заметив небольшую кровать, застеленную цветным покрывалом, отец Кирилл быстро отвел глаза и сосредоточился на кабинете.
   Здесь тоже царил мир книг. Все три стены кабинета занимали книжные шкафы. Корешки книг с русской классикой сменялись корешками с иностранными названиями.
   Отец Кирилл с удивлением заметил среди английских и немецких названий греческие и латинские. Здесь были даже издания на санскрите. Современные книги перемежались на полках со старинными фолиантами в хорошо сохранившихся кожаных переплетах, на которых тускло светилась потемневшая от времени позолота тиснения.
   Во всю ширину окна протянулся старинный письменный стол, на котором несколько сюрреалистически смотрелись суперсовременный монитор – совершенно плоский, на высокой ножке – и изогнутая компьютерная клавиатура. Таких отец Кирилл не видел даже в продвинутой фирме у Бориса, друга детства, хотя тот внимательно следил за новинками электроники и постоянно обновлял свой технический арсенал.
   Поскольку стол был большим, просто «мечта поэта», на нем оставалось еще достаточно много места для бумаги и других необходимых письменных принадлежностей... И чего тут только не было! Разглядывая все эти предметы: пресс-папье, чернильный набор с арапчонком, обнимающим пузатую чернильцу, перламутровый ножичек для разрезания бумаги, рядок медных, украшенных чеканкой и эмалью, стаканчиков с карандашами, кистями и ручками, отец Кирилл подумал, насколько же стол женщины отличается от стола мужчины... Мужчины обычно обходятся минимумом вещей, без всяких там украшательств. Но, однако, эти старые вещицы создают особый настрой... Ему почему-то вспомнилось, как на заре советской власти был объявлен бой мещанству и вещам, его символизирующим. Однако какое мещанство могло быть при советской власти, когда все было сведено до минимального стандарта, все было подогнано под один аскетический образец! Мещанство ведь, на самом деле, могло существовать только в обществе, где царствует обилие вещей, где есть не просто «Ваза для цветов ГОСТ № 179-32/БИС», а где предлагаются отдельно вазочки для одного цветка, вазочки для двух, трех цветков, вазы для больших букетов, вазоны для высоких цветов, например, для роз с длинными стеблями или гладиолусов, и, наоборот, вазончики для цветов «короткоствольных». А если еще и вспомнить бальные бутоньерки, которые прикалывались к платью... Какое изощренное внимание к мелочам просматривалось за созданием подобных вещиц! Теперь-то бутоньерку можно увидеть разве что только в музее или в кино... Нет, определенно, мещанство возможно только там, где есть многообразие, и где есть возможность наслаждаться этим многообразием... Конечно, нелепо быть рабом вещей, но все-таки нужно признать, что есть в них какое-то свое очарование, способное вносить в повседневную жизнь определенный колорит и даже собственный стиль. Вот и квартира Марии, предметы, наполняющие ее, все это тоже придавало облику девушки особые, нетелесные черты, ведь человек никогда не воспринимается сам по себе, но всегда вместе с той обстановкой, в которой его воспринимают. И как Мария органично вписывалась в свой дом, так и он, в свою очередь, был как бы продолжением ее душевного строя, ее мира. Отец Кирилл чувствовал, что ему интересно и очень уютно в этом мире. Дом Марии был таким же удивительным, чистым и привлекательным, как и она сама...
   Смутившись этой мысли, отец Кирилл поспешил отвлечься и подумал, что интересно было бы сравнить дома экстравертов и интравертов, наверняка они отражают характер их владельцев. Ведь экстраверты отличаются от интравертов не только разницей в характере и общении, но и в степени выноса своего внутреннего мира во вне – в данном случае в обустройство своего дома. А если пойти дальше, то наверняка можно обнаружить, что беспорядок в доме человека отражает такой же беспорядок и в его внутреннем мире, где царит сумбур нечетких мыслей, неопределенных целей, несформированных принципов и неясных желаний. Внутренний хаос чаще всего порождает хаос внешний... Иногда, конечно, бывает и наоборот, когда угнетающие, грязные условия жизни «воспитывают» человека себе под стать. Но на то человеку и дана способность вносить порядок в то, что не упорядочено. В семье алкоголика может вырасти алкоголик, но может вырасти и трезвенник, который, насмотревшись на дно пьяной жизни, никогда не возьмет спиртного в рот. Это тоже проявление свободы воли. Человек сам выбирает, каким ему быть. И не может быть никаких оправданий в апелляции к обстоятельствам жизни, ведь эти обстоятельства создаются самими людьми. Другое дело, что один человек находит в себе силу, позволяющую ему противостоять внешним обстоятельствам, а другой, обделенный этой силой и не желающий ее искать, – подчиняется им и плывет по течению, опускаясь, порой, все ниже и ниже... И не бедность, отнюдь, причина опущения человека. Как говаривала его бабушка: «Нищета не обязательно должна быть грязной. Даже нищий человек может быть чистым и аккуратным, если он сохранил внутреннее достоинство».
   Мария озадаченно наблюдала за отцом Кириллом, который почему-то слишком долго и пристально разглядывал ее стол и предметы на нем. Она с тревогой окинула все взглядом, может, что-нибудь не в порядке? Но ее взгляд ни за что не зацепился – все было на своих местах, и даже пыль не успела осесть за несколько дней ее вынужденного отсутствия.
   Вдруг отца Кирилла заинтересовала лежащая с краю на столе толстая книга в яркой целлофанированной обложке.
   – Игнат Филаретов. У страха глаза рыси... – прочел он вслух имя автора и название книги и вопросительно посмотрел на Марию.
   – Потрясающая вещь! Я даже подумывала, а не предложить ли мне автору ее перевести... Хоть и детектив, но безумно интересный и, главное, познавательный, и без этих традиционных луж крови с горами трупов. Мне вообще нравится этот автор, у меня есть все его книжки. А открыл мне его мой папа. Года три назад он заболел и попросил купить ему что-нибудь легкое почитать. Я выбрала на лотке одну книжку, мне название понравилось, а потом отец звонит – в диком восторге, и говорит: просто зачитался! Вот с тех пор и собираем книги Филаретова. Похоже, он очень образованный, интересный человек и хорошо разбирается в жизни и людях.
   – Да, я тоже знаком с этим автором, мне его книги даже чем-то близки... – перелистывая книгу, произнес отец Кирилл и бросил на Марию какой-то странный взгляд.
   – Вполне вас понимаю! Главный герой очень неординарная личность. Причем автор, показывая в своих книгах неизменное торжество справедливости, умудрился ни разу не впасть в идеализм и сентиментальщину. Просто у его героя, похоже, как сейчас говорят, «самая крутая крыша»: Господь Бог, который все видит и обязательно метит шельму. Наверное, вот эта вера главного героя в высшую справедливость вам и близка.
   – Думаете? Что ж, вполне возможно... – улыбнувшись, согласился отец Кирилл и положил книгу на стол.
   – А теперь я вам покажу кухню. Могу признаться, что это мое самое любимое и теплое место в доме. И не только потому, что я женщина и обязана ее любить...
   Остановившись на пороге кухни, отец Кирилл обвел ее взглядом, и сказал:
   – Все понятно, без слов...
   Они словно перенеслись из дворянской квартиры XIX века в уютную русскую избу того же времени. Стены кухни были обшиты деревянными панелями, на которых были развешаны полотенца, резные ложки и расписные доски.
   Вся мебель была из светлого дерева. Вместо стульев, у большого обеденного стола, разместившегося в углу кухни, стояли узкие деревянные сундуки с набросанными на них мягкими подушками. И даже вся техника – холодильник, электроплита с вытяжкой, мойка и прочее, – была тоже отделана под дерево.
   На полках, развешанных по периметру кухни, громоздились старые самовары, чайники, чугунки – медные и керамические, глиняные миски и кувшины, и даже латунный таз для варки варенья. Такой таз отец Кирилл видел у Матрены Евлампиевны, которая говорила, что он ей достался от прабабки.
   У окна висели косицы лука и чеснока.
   – У меня есть еще одна комната, там иногда спит папа, но я ее вам потом покажу, а то скоро придут Вика с другом, нужно еще стол накрыть, да и вы, наверное, голодны. Давайте, я вас, для начала, чаем с бутербродом подкреплю. Садитесь.
   Сев на один из сундуков, отец Кирилл расслабленно откинулся на подушки, наблюдая из-под полуприкрытых век за Марией.
   Помыв руки, Мария налила свежую воду в стоящий на столе самовар и подключила его в сеть. А потом принялась хозяйничать над принесенными свертками.
   – Может быть, я чем-то могу помочь вам? – спросил отец Кирилл, наблюдая, как она ловко управляется с продуктами, нарезая и раскладывая их по тарелкам.
   – Помочь? Да нет, спасибо, отдыхайте. Хотя, впрочем... Вы не принесете с лоджии банку с огурцами? – попросила она, стараясь с памятного дня своей злополучной свадьбы не выходить лишний раз на лоджию – она все еще не в силах была забыть увиденное там гадкое зрелище.
   – Конечно, принесу. Где у вас лоджия?
   Мария показала в сторону окна.
   Отец Кирилл подошел к нему, отдернул портьеру и слева в углу увидел дверь, выходящую в лоджию.
   Через минуту он уже появился на кухне с банкой огурцов в руках.
   Мария, приняв ее, показала этикетку – там было написано: «Папины огурчики».
   – Это папина работа. Он на старости лет стал «консерватором» – обложился книжками и консервирует все: от овощей и грибов до фруктов и трав. Причем, пытаясь освоить все рецепты, он делает такие запасы, что нам их вдвоем за всю зиму не одолеть! Так он соседкам стал предлагать свои услуги, а те и рады-радехоньки: приносят ему сырье, банки, и забирают уже готовый продукт. Так что по осени у папы дома открывается экспериментальный мини-консервный завод.
   – Ну что же, совсем недурное занятие, – улыбнулся отец Кирилл и опять предложил: – Давайте, я все-таки, вам помогу.
   – Да вы чаю сначала выпейте, – сказала Мария и, достав из шкафчика пакетики с английским чаем, сахарницу и чашку с блюдцем, поставила их перед отцом Кириллом. – Я сейчас все приготовлю, а потом вы мне поможете это отнести в гостиную, хорошо? А пока наливайте чай, а то у меня уже все руки в ветчине, – добавила она, выставляя перед ним тарелочку с бутербродами.
   – Ну хорошо, – согласился отец Кирилл и наполнил чашку шипящим кипятком из булькающего самовара.
   Бросив в чашку пакетик с чаем, он поднялся:
   – Мария, можно я позвоню, пока чай заваривается? – и пояснил ей: – Надо друга предупредить, что я в гостях, а то он будет меня ждать и волноваться.
   – Да-да, конечно, что вы спрашиваете! Можете отсюда или из холла позвонить, а можете и из кабинета.
   Кивнув, отец Кирилл решил выйти в холл, но дверь за собой закрывать не стал.
   – Боря, это я, – раздался через несколько секунд его голос. – Ты не волнуйся, со мной ничего не приключилось. Я просто в гостях... У знакомых... Нет, не жди меня, занимайся своими делами. Я еще позвоню... Ладно... До встречи.
   Мария, невольно прислушивающаяся к разговору, замерла, но, услышав, что отец Кирилл возвращается, быстро отошла к плите и поставила на нее кастрюлю с водой.
   Делая вид, что очень занята приготовлением пищи и ничто ее больше не волнует, она принялась сосредоточенно чистить картошку.
   Вернувшийся отец Кирилл понаблюдал за ней несколько секунд, потом решительно снял пиджак, закатал рукава белой рубашки и, обвязавшись вокруг пояса полотенцем, отобрал у нее нож.
   – Картошку я в состоянии почистить и сам, займитесь чем-нибудь более сложным, – с улыбкой приказал он.
   Попытавшаяся в очередной раз возразить, Мария передумала, согласно махнув рукой, и работа закипела.
   Через какое-то время Мария, деловито снующая по кухне, неожиданно почувствовала, что наслаждается этими совместными с отцом Кириллом кухонными хлопотами. На душе у нее стало радостно, и она впервые за все эти месяцы ощутила себя счастливой.
   Посмотрев на отца Кирилла, который ответил ей теплым взглядом, она подумала: «Словно мы всю жизнь вместе! Вот как должно быть, наверное, в семье. Вот о чем можно мечтать! Как же повезло в свое время его супруге, Царствия ей небесного...»
   Звуки гонга у входной двери прервали ее мысли.
   – Неужели это уже Вика с приятелем пришли?! – всполошилась она. – А у меня еще стол не накрыт!
   Вытирая на ходу руки, Мария побежала открывать дверь.
   Это действительно оказались Вика с другом.
   С какими-то преувеличенно-радостными возгласами заходя в дом, Вика вручила Марии торт и пакет с фруктами, а ее приятель молча протянул букет белых роз.
   Стоя перед ним с занятыми руками, Мария замешкалась, глядя на розы. Тогда Викин приятель не нашел ничего лучшего, как положить букет сверху на коробку с тортом.
   Оторопевшая сначала Мария сделала шаг назад, а потом, опустив подношения на стол, повернулась к гостям.
   Расстегивая шубу, Вика представила Марии своего приятеля:
   – Мари, познакомься – это Юрий, – и, полуобернувшись к нему спиной, замерла в ожидании, что тот поможет ей снять шубу, но так и не дождалась – никем не поддержанная шуба сползла с ее плеч и мягко опустилась на пол.
   – Очень приятно, – хмыкнула Мария, помогая Вике поднять шубу с пола, и с усмешкой глянула на Юрия.
   Тот же спокойно стаскивал с широких плеч дорогую кожаную куртку, даже не обратив внимания на создавшуюся неловкую ситуацию.
   «Сама галантность! – хмыкнула про себя Мария. – Ну что же, открываем счет: минус один, хотя не скрою – парень весьма эффектен и одет со вкусом».
   – Проходите, пожалуйста, располагайтесь, – пригласила Мария, распахивая перед ними дверь в гостиную.
   Юрий вошел в гостиную и, окинув ее удивленно-завистливым взглядом, с интересом оглянулся на Марию.
   «А ты дорого стоишь!» – промелькнуло в его глазах меркантильное уважение. «Да уж, недешево, только тебя это не касается!» – ответил ее суровый взгляд. Мария терпеть не могла таких людей. «Нет, этот самовлюбленный красавчик не подходит Вике», – вынесла она сходу свой приговор, мгновенно утрачивая всякий интерес к Юрию.
   Повернувшись к подруге, она сказала:
   – Ну, вы тут посидите, а я сейчас быстро стол донакрою, – и, понизив голос, тихо добавила: – Я немного задержалась – у меня еще один гость приехал...
   – Где, кто такой? – заинтересовалась Вика, украдкой бросив взгляд на Юрия, который внимательно оглядывал обстановку – картины на стенах, старинную посуду, выставленную в горке.
   – Я тебе потом расскажу, – отмахнулась Мария и вышла из гостиной.
   Забирая из холла торт и пакет с фруктами, она сунула розы под мышку и осторожно открыла ногой дверь на кухню.
   Отец Кирилл закончил чистить картошку и раскладывал вымытые белые картофелины на разделочной доске.
   – Я не знаю, что вы хотите с ней делать, – сказал он. – Ее нужно резать?
   Сунув торт в холодильник, а цветы – в заранее приготовленную вазу, Мария положила пакет с фруктами в раковину и подошла к плите.
   – Картошку мы отварим, вода уже закипела, – сказала она, открывая крышку над булькающей кастрюлей. – Разрежьте ее, пожалуйста, на четыре части, а я пока вымою фрукты.
   Пока Мария мыла и раскладывала на кузнецовском блюде груши, яблоки, персики и виноград, отец Кирилл быстро разрезал картошку и засыпал ее в кастрюлю. Накрыв кастрюлю крышкой, он вымыл руки и подошел к Марии.
   – Что еще нужно сделать?
   – А вот это блюдо, если можно, отнесите в гостиную, заодно я вас познакомлю с гостями. А все остальное я отвезу туда на сервировочном столике.
   – Да, водитель вы замечательный, – улыбнулся отец Кирилл, принимая у нее из рук блюдо с фруктами, – вам можно доверить любой транспорт.
   Мария рассмеялась и, достав из холодильника бутылки с вином, пошла в гостиную.
   Отец Кирилл, держа блюдо перед собой на вытянутых руках, торжественно последовал за ней.
   Юрий, не обращая внимания на Вику, которая с обиженным видом сидела на диване, все еще стоял у одной из картин, как раз той, что была написана Марией, и внимательно рассматривал ее.
   – Познакомьтесь, господа, это отец Кирилл, – провозгласила Мария, – а это моя подруга Вика и ее друг Юрий.
   – Отец?... – удивленно переспросила поднявшаяся с дивана Вика.
   Окинув взглядом отца Кирилла, она изумленно остановилась, глядя в его необычное лицо.
   Отец Кирилл, все еще держащий блюдо с фруктами в руках, покосился на Марию.
   «Наверное, вспомнил, как я на него в первый раз вот так же воззрилась в церкви», – улыбнулась Мария.
   Поставив бутылки с вином на стол, она забрала у отца Кирилла блюдо и поместила его в центре стола.
   Приятель Вики, наконец, оторвавшийся от созерцания картины, подошел к отцу Кириллу и ленивым жестом протянул ему руку.
   – Юрий, – веско представился он.
   – Отец Кирилл, – в тон ему ответил отец Кирилл и улыбнулся, увидев на лице Юрия привычное для светских компаний удивленное выражение.
   Юрий никак не отреагировал на его улыбку и только уставился на него недоумевающим взглядом.
   – Отец Кирилл – священник, приехал с Украины сдавать в нашей духовной академии заключительные экзамены, – пояснила Мария, пытаясь привести в чувство гостей, которые беззастенчиво разглядывали отца Кирилла, словно тот был диковинным существом.
   – Ой, как интересно, – защебетала Вика. – Мари, пойдем, я тебе помогу, а мужчины пусть поговорят, – и она потащила Марию из комнаты.
   Втолкнув ее в кухню, Вика возбужденно принялась допрашивать Марию:
   – Ты где его нашла? Где вы познакомились?
   – О! Ты лучше успокойся и скажи – что у тебя с твоим красавцем? – спросила ее Мария, делая акцент на «ты». – Он что-то с тобой не очень любезен.
   – А! – отмахнулась Вика, попытавшись вновь засыпать Марию вопросами об отце Кирилле, но та ее прервала:
   – Ага, значит уже «а!»?... – возмущенно передразнила она подругу. – Тогда какого беса ты притащила его ко мне домой? «Ах, возможно, это мое счастье!» Что-то больно легко ты к этому счастью относишься! Сделай одолжение, больше никого ко мне не приводи. Захочешь в следующий раз с кем-нибудь познакомить – организуй встречу где-нибудь в другом месте.
   Вика виновато улыбнулась, но, не совладав с любопытством, снова спросила:
   – А все-таки, Маш?...
   – Я познакомилась с ним на Украине, этим летом, – смилостивилась Мария и добавила помрачнев: – Когда ездила к бабке... после свадьбы.
   – Ясненько, – понимающе отвела глаза Вика.
   Они никогда не обсуждали с Марией те памятные события. При всем своем любопытстве, Вика проявила в этом деле редкий такт. Вообще она была хорошей и доброй девчонкой. Мария дружила с ней еще с шестого класса, и, не смотря на то, что после школы у них возникли разные профессиональные интересы – Вика пробилась в Театральный институт, а Мария поступила на филфак Петербургского государственного университета, они до сих пор часто встречались и делились друг с другом своими секретами. Вот только несостоявшаяся семейная жизнь Марии оказалось настолько болезненной темой, что даже Вика боялась затрагивать ее.
   – Ладно, давай все отнесем на стол, а то мужчины там, наверное, заждались, – сказала Мария и принялась переставлять тарелки с закусками на сервировочный столик.
   Вика стала помогать ей, бросая на нее вопрошающие взгляды, но Мария молча продолжала делать свое дело, оставляя Викины взгляды без внимания.
   Обстановку, в которой проходил ужин, назвать непринужденной было бы преувеличением. Все началось с замешательства, когда после приглашения Марии садиться за стол, отец Кирилл остался стоять, привычно приготовившись прочесть благословляющую молитву. Обратившись по привычке взглядом в правый угол, где в верующих семьях обычно висели иконы, отец Кирилл, не найдя их, вздохнул и начал читать молитву, глядя в окно. Юрий, уже было усевшийся за стол, нехотя поднялся и стоял с каким-то перекошенным лицом, пока отец Кирилл не смолк и не пригласил всех садиться и приступать к трапезе.
   – Мне казалось, что у нас церковь отделена от государства... – усаживаясь, пробурчал Юрий, вроде бы как про себя, но отец Кирилл услышал его.
   – Прошу прощения! Я не соотнес вас с государством, – ответил он вполне дружелюбно, но Мария почувствовала в его ответе иронические нотки. – И извините, что заставил вас ждать. Привычка, знаете ли... Выработанная годами.
   – Да ничего! – великодушно простил его Юрий. – Не вы первый, кто пытается навязать свои привычки другим.
   Мария возмущенно выпрямилась, все-таки Юрий был у нее в доме, а в чужой монастырь со своим уставом, как известно, не суются, но отец Кирилл незаметно положил свою ладонь на ее руку, и она сдержалась.
   Жест отца Кирилла не остался незамеченным. Вика, которую судьба впервые свела со священником за одним столом, все время глазела на отца Кирилла, спохватываясь только тогда, когда тот, не выдерживая этого пристального разглядывания, поднимал на нее свои темные глаза. Тогда она быстро отводила взгляд и, переключаясь на своего приятеля, начинала заботливо подкладывать ему еду.
   Юрий, благосклонно принимая ее ухаживания, ел молча, иногда поглядывая то на Марию, то на отца Кирилла, то окидывая завистливым взглядом изысканную обстановку, отчего у него явно портилось настроение, и было совершенно непонятно, зачем он пошел с Викой в гости, если не обращает на нее должного внимания, а «принимающая сторона» его видимо просто раздражает.
   Мария тихо злилась про себя и, чтобы не выплеснуть ненароком свое раздражение, тоже молчала.
   Сидящий рядом с Марией отец Кирилл чувствовал напряженность обстановки и прилагал все усилия, чтобы ее разрядить. Старательно ухаживая за дамами, он подкладывал им закуски и, наполняя их бокалы вином, произносил замысловатые тосты «за доброе здравие», «за сопутствующее благополучие» и «Божье вспомоществование в делах».
   Мария, признательная отцу Кириллу за его усилия, опять поймала себя на мысли, что они с ним похожи на семейную пару, стоически принимающую не очень приятных гостей. Глядя с благодарностью на отца Кирилла, она встречалась взглядом с его пронзительным взором и чувствовала, что ей хочется, чтобы эти мгновения длились как можно дольше. Вскоре злость ее, вызванная выпадом Юрия в сторону отца Кирилла и не очень вежливым отношением к Вике, прошла, вытесненная новыми и приятными переживаниями: Мария просто упивалась взаимопониманием, которое установилось у нее с отцом Кириллом. А тот, смакуя понравившееся ему «Шабли», смотрел на Марию поверх бокала, и глаза его заговорщицки улыбались.
   Видимо, их веселые переглядывания переполнили чашу терпения Юрия, потому как он, не поднимая глаз, обратился к отцу Кириллу, демонстративно не называя его по имени:
   – Кстати, мне давно хотелось спросить... Вы мне кажетесь довольно прогрессивным человеком, так, может, объясните мне...
   – Да?
   – Насчет обета воздержания, принятого у вас в церкви... Мне кажется, это очень антифизиологично, – Юрий наконец поднял свой взгляд на отца Кирилла, и в его глазах читался вызов.
   – Воздержание не обязательно связано с церковью, – ответил отец Кирилл. – Решение об этом принимает сам человек, особенно если собирается посвятить свою жизнь Господу в монастыре.
   – Ну конечно! Сам, ха... – хмыкнул Юрий. – Да попробуй не прими такого обета, когда система давит! А ваши монастыри... – он запнулся на секунду. – Ведь еще Ломоносов писал, что молодым уходить в монастырь нельзя. Что вместо служения, как вы говорите, Господу, они занимаются там только укрощением своей плоти либо наоборот – блудом. И никакие молитвы и посты тут не помогут! Природу ведь не обойдешь!
   – Некоторым удавалось...
   – А зачем и какой ценой? – спросил почти с обвинением Юрий. – Никто без потерь для себя не может воздерживаться. Всем известно, если какие-то функции в организме не выполняются, а органы не используются, то они рано или поздно атрофируются. То есть, у человека либо здоровье сядет, либо крыша съедет. Я никак не могу понять, кому мешает телесное удовольствие? Ведь если верить, что человек – создание Божье, то Творец сам в нас заложил способность любить и получать удовольствие от телесной близости. И он же сам сказал: «Плодитесь и размножайтесь». А, значит, воздержание и обет безбрачия являются противостоянием воле Божьей. Не так ли? С другой стороны, если Бог создал нас по своему образу и подобию, то можно предположить, что, заложив в нас стремление к сексуальной близости... пусть даже только ради продолжения рода, он пошел несколько дальше своего подобия. Ведь сам он был одинок и не имел ни пары для совокупления, ни детей. Не так ли?
   Отец Кирилл молчал, изучающе глядя на Юрия.
   – Ну что же вы молчите? – сердито спросил тот. – Скажете, что именно поэтому отшельники и аскеты ближе к Богу, чем простые смертные, предающиеся разврату? Так вот, на мой взгляд, все это чушь, оправдывающая обыкновенный эгоизм, лень и нежелание этих хваленых праведников брать на себя заботу о других людях, я имею в виду семью, жену и детей. И еще я думаю, что те мужчины, которые добровольно отказываются от близости с женщиной, либо ненормальны, либо... да что там стесняться, либо гомосексуалисты, что, впрочем, для ваших монастырей далеко не редкость. Или будете возражать?
   У Марии опустилось сердце. «Это не редкость не только для монастырей...» – подумала она, вспомнив голый зад Мишеля и запрокинутое искаженное страстью лицо ее жениха.
   – Возражать на что? – спокойно спросил отец Кирилл. – Что среди братии встречаются случаи гомосексуализма? Нет, на это возражать я не буду. Но это всего лишь означает, что эти люди не смогли справиться с испытаниями, сопутствующими иноческому служению Господу, которое они сначала самонадеянно приняли на себя, а потом оно оказалось им не по силам. Это одна из тех слабостей, которые становятся на пути человека и не дают ему идти дальше, к своей цели.
   – Цель человека: прожить долгую и счастливую жизнь! – перебил его Юрий.
   – И вы еще кого-то упрекали в эгоизме... – усмехнулся отец Кирилл.
   – Тот, кто счастлив, всегда сделает счастливым и того, кто рядом, – попытался возразить Юрий.
   – Отнюдь, – покачал головой, не соглашаясь, отец Кирилл. – Довольно часто счастье бывает за счет кого-то. Именно поэтому тот человек, который испытывают свою душу воздержанием, и я не имею в виду только половое воздержание, умением жертвовать собой ради другого, именно он и способен нести счастье людям. А не тот, кто тешит свою плоть и потакает всем своим желаниям. Это путь к разврату, в конце которого не остается ни морали, ни нравственности.
   – Это все демагогия! – отмахнулся Юрий, поморщившись.
   – Боюсь, что мы не придем с вами к единому мнению, – поднял руки вверх отец Кирилл. – Думаю, не стоит продолжать наш спор. Смотрите, наши дамы заскучали.
   – Ну вот! Что же вы уходите от разговора?! – возмутился Юрий. – Кто, как не вы, должен все разъяснить и наставить на путь истинный... э... заблудшую овцу! Так ведь это у вас называется?
   Разговор явно приобретал обостренный характер. Мария, которой все это уже совсем не нравилось, решила, что пора завершать вечеринку.
   – Я, пожалуй, принесу кофе, – сказала она, резко встав из-за стола, и начала собирать грязные тарелки.
   Отец Кирилл тоже поднялся и принялся помогать ей, чем очень удивил Вику, которая до этого с несколько ошеломленным видом слушала их разговор с Юрием. Она тоже встала, предлагая свою помощь, но Мария ее остановила:
   – Вика, отдыхай! Мы сами справимся. А ты лучше займи своего друга.
   Это «мы» Мария произнесла с особым удовольствием и, сделав вид, что не замечает любопытного взгляда Вики, направилась на кухню в сопровождении следовавшего за ней с горой тарелок отца Кирилла.
   Войдя на кухню, она отобрала у отца Кирилла посуду и начала загружать ее в моечную машину.
   – Отец Кирилл, простите за то, что вам пришлось все это выслушать, – попросила она, на секунду оторвавшись от своего занятия.
   – Ну что вы, Мария, – улыбнулся отец Кирилл. – Вы что же думаете, я в первый раз встречаю такого самовлюбленного...
   – ...дурака? – подсказала Мария и прыснула в ладошку, увидев, как отец Кирилл поднес палец ко рту.
   – Вы слишком строги, я не это имел в виду... – с шутливой укоризной сказал он.
   – Эта заблудшая овца, вернее, заблудший баран, испортил нам все настроение! Я жалею, что согласилась их принять. Уф, ну все, – она выпрямилась и посмотрела на отца Кирилла. – Терпеть не могу мыть посуду после ухода гостей, – пояснила она, – а если делаю это во время приема, между делом, то мне кажется, что это вроде понарошку. Короче говоря, пытаюсь сама себя перехитрить.
   Отец Кирилл улыбнулся такому детскому объяснению, подошел к ней и отвел прядь волос, упавшую Марии на щеку. Это почти интимное движение смутило их обоих.
   Мария быстро отошла к столу. Подключив самовар, она стала вытаскивать из шкафа кофейные чашки. Расставляя их на подносе, она чувствовала спиной взгляд отца Кирилла, и не решалась повернуться.
   Когда она все расставила, он сам подошел к ней и, забрав у нее поднос, понес его в гостиную.
   Мария, рассеянно глядя на уже шумевший самовар, думала о том, что она, похоже, начинает по-настоящему влюбляться в этого человека.
   Вернувшись на кухню, отец Кирилл подошел к пыхтевшему на столе самовару.
   – Отнести его в гостиную или сначала помочь разрезать торт? – спросил он у Марии.
   Та, очнувшись от своих мыслей, спохватилась:
   – Отнесите, пожалуйста, самовар, а торт я сама принесу.
   Вика, посмотрев на вернувшихся «какими-то не такими» Марию и отца Кирилла, сделала вывод, что между ними что-то произошло, и тут же заторопилась домой, заставив недовольного Юрия буквально проглотить кофе и кусок торта...
   На пороге тот холодно пожал руку отцу Кириллу, и, чмокнув воздух в полуметре от руки Марии, вышел, не дожидаясь, пока Вика застегнет шубу, заботливо поданную ей отцом Кириллом.
   Проводив гостей, Мария устало оглядела разоренный стол и принялась собирать чашки. Отец Кирилл стал помогать ей, вынося все это на кухню. В четыре руки они быстро управились.
   Освободив стол, Мария отнесла скатерть в ванную, бросив ее в корзину для стирки, а потом начала мыть оставшуюся после десерта посуду.
   Отец Кирилл пристроился рядом с полотенцем и вытирал за ней мокрые чашки, сразу же убирая их на полку в шкаф.
   Холодильник тихо урчал, за окном почти стих городской шум, и им было настолько хорошо вдвоем, что они не решались прервать эту уютную тишину словами.
   Вдруг зазвонил телефон.
   Мария, быстро вытерев руки, взяла трубку.
   Звонил отец.
   – Что у тебя там случилось, что ты так неожиданно сорвалась? – спросил он.
   – Привет, папуль! Да ничего не случилось, просто Вика решила познакомить меня с новым приятелем. А встречу хотела провести непременно у меня, в домашней обстановке, – объяснила Мария.
   – Ну и как? – рассмеялся отец.
   – Да ну! – отмахнулась Мария. – Такой же пижонистый, как все ее парни... И где она их выкапывает, прямо как на подбор! Я ей сказала, что в следующий раз буду знакомиться с претендентами на ее счастье только в ресторане или еще где-нибудь на нейтральной территории, а то слишком много посторонних приходит в мой дом.
   – Ты, как я понимаю, там уже одна? – спросил Николай Дмитриевич. – Перемываешь посуду?
   Замешкавшись, Мария почему-то солгала отцу:
   – Да, одна... Но я останусь здесь на ночь, устала.
   Но тот, кажется, все-таки что-то заподозрил, потому что быстро закруглил разговор:
   – Ну ладно, Марусенька, спокойной ночи! Я пошел спать. Включи на ночь дополнительное отопление, обещают понижение температуры.
   – Хорошо, пап, включу. Целую, спокойной ночи! – попрощалась Мария и положила трубку.
   Отец Кирилл, дотирая последние чашки, посмотрел на Марию и сказал, указывая на настенные часы:
   – Пожалуй, и мне пора.
   – Я никуда вас не отпущу! – объявила Мария.
   Ее лицо и голос были настолько решительными, что отец Кирилл не стал ничего возражать, лишь изучающе посмотрел на нее.
   – Я никуда вас не отпущу, – повторила она, отбирая у него полотенце, и, отбросив его в сторону, стремительно обняла отца Кирилла, прижимаясь лицом к его груди.
   Растерявшись в первый момент, он замер, но потом попытался осторожно отстраниться от нее, но Мария с такой силой воскликнула: «Нет!», что он вновь замер в нерешительности.
   – Мария, – тихо окликнул он.
   Она отрицательно затрясла головой, еще сильнее прижимаясь к нему лицом.
   – Машенька, – дрогнувшим голосом прошептал он, – нам нельзя этого делать...
   – Да?! А кто это сказал?! – взметнулось ее сведенною болью лицо. – Почему нельзя? Почему вы должны хоронить себя?! Вы же мужчина! Вы же еще молоды! В чем-то Юрий был прав!
   – Я – священник... – попытался напомнить ей отец Кирилл.
   – И что? Вы боитесь, что я вас «оскверню»? Боитесь, что «погрязнете со мною в грехе»? Так я не могу осквернить вас, я – чиста! Еще ни один мужчина не прикасался ко мне!
   – О Господи! Мария, что ты со мной делаешь?! Я – не толстовский отец Сергий, и увечить себя не стану. Но ты же должна понимать, что искушаешь меня!
   – Поцелуйте меня, пожалуйста, – попросила его Мария и потянулась к нему.
   Ее тело в ожидании прикосновения отца Кирилла затрепетало, словно туго натянутая тетива.
   Отец Кирилл вздохнул, наклонился и, поцеловав Марию в лоб, отодвинулся.
   – Нет!.. – простонала она. – Не так! – и уже не дожидаясь его действий, прильнула к нему всем телом и прижала свои губы к его губам.
   Почувствовав, как под неопытным, но страстным натиском губ Марии его покидают остатки самообладания, отец Кирилл запротестовал, обрывая поцелуй:
   – Мария, нет! Как мужчина я уже умер, не искушай меня больше!
   – Нет, неправда, вы живы! А если вы собрались умирать, то пусть ваша смерть мужчины родит во мне женщину! Прошу вас, сделайте это для меня! Я никого не смогла бы попросить об этом, только вас... – билась она об него всем телом, то отстраняясь, то прижимаясь к нему и обвиваясь вокруг него лозой.
   Решительно отодвинув от себя Марию, отец Кирилл молча взял ее, как маленькую, за руку и вывел из кухни.
   Включив в гостиной свет, он усадил ее на диван, потом сел рядом и сказал:
   – Давай поговорим!
   Мария прерывисто дышала, обратив на него напряженный взгляд, в котором смешалось отчаяние и мольба.
   Отец Кирилл несколько секунд пристально смотрел на нее, потом встал, выключил свет и вернулся к дивану. В незадернутые шторы тут же проник свет уличных фонарей, но лиц в полумраке было не видно, только силуэты. Так разговаривать было легче.
   – Мария... Машенька, послушай... – осторожно начал отец Кирилл. – Я еще в прошлый раз заметил, что тебя что-то гнетет... И не меня ты сейчас добиваешься, а словно пытаешься спрятаться от чего-то!
   Мария шевельнулась.
   – Нет, нет, не перебивай! – остановил ее рукой отец Кирилл. – Я же чувствую, что ты пытаешься что-то или кого-то забыть. Кто тебя так обидел?
   Мария судорожно вздохнула, но промолчала и, опустив голову, сгорбилась, словно ее разом покинули все силы. Ей совсем не хотелось сейчас ни о чем таком вспоминать и говорить. Ее сердце рвалось прочь от этих воспоминаний! Забыть... забыть!.. Для этого ей нужно было так много и так мало. Она хотела любить и быть любимой. Она хотела семью и простого человеческого счастья. В этот вечер ей показалось, что она поняла, каким должно быть ее счастье. Но счастье на то оно и счастье, чтобы чаще всего оказываться недостижимым...
   Словно почувствовав ее состояние, отец Кирилл обнял ее за плечи и привлек к себе. Мария, прислонившись к нему боком, уткнулась носом ему в плечо и всхлипнула.
   – Ну, ну, вот только плакать не надо, – попросил отец Кирилл, успокаивающе поглаживая ее по голове. – Лучше расскажи мне, что у тебя произошло.
   Не отрывая лица от его плеча, Мария, все еще всхлипывая, стала рассказывать ему о своей жизни, Геннадии, злополучной полусвадьбе с последующим расторжением брака, о том страхе и неверии, которые с тех пор поселились в ее душе.
   Отец Кирилл молча слушал ее, не перебивая, лишь изредка сжимал ее вздрагивающие плечи, когда в ее голосе особенно прорывалось волнение.
   – Я даже на какое-то время потеряла смысл жизни. Мне кажется, если у меня все не залаживается, то это потому, что я какая-то ущербная, непутевая.
   – Ну уж и непутевая! – не выдержав, перебил ее отец Кирилл. По голосу было слышно, что он улыбается. – Выпало тебе на долю одно испытание, так это же не конец света!
   – Да если со мной такое произойдет еще раз – я не выживу! – воскликнула Мария.
   – Выживешь, Машенька, и не такое люди переносят... Я не говорю, что это легко, но ты сможешь это преодолеть. Ты сильная, я это вижу, только тебе нужно поверить в свои силы.
   – Поверить в свои силы или поверить в Божью помощь?
   – Мудрые люди не зря говорят: «На Бога надейся, но сам не плошай», – усмехнулся отец Кирилл. – Бог дал тебе всё: жизнь через твоих родителей, твои дарования, этот мир. Тебе лишь нужно научиться жить в этом мире, с благодарностью пользуясь тем, что дал тебе Господь.
   – Ну почему у меня не может быть, как у всех нормальных людей: семья, дети?... – с горечью воскликнула Мария.
   – Все еще будет... – улыбнулся отец Кирилл. – Это только со стороны, Машенька, кажется, что у тебя все плохо, а у остальных все прекрасно. У этих «нормальных людей», как ты их называешь, уйма своих бед и горестей, и не позавидуешь. Я, порой, такого наслушаюсь, что просто оторопь берет! В каждой избушке свои погремушки, Машенька. Только духом падать нельзя. Уныние – грех великий, низводящий человека до уровня камня лежачего. А человек, действительно, создан по образу и подобию Божию, как сказал, пусть и ёрничая по этому поводу, наш гость, а это значит, что мы должны перенять от Него стремление к действию, к творчеству. Ведь под лежачий камень вода не течет! Но и клин клином вышибать тоже с умом нужно. Ну не тем человеком оказался твой Геннадий, так это не означает, что ты должна заткнуть эту брешь первым попавшимся человеком. Всё еще придет к тебе. Нужно только жить и смиренно ждать своего«чоловика», как говорят на Украине. И его обязательно пошлет тебе Господь, ведь браки совершаются на небесах. А без любви и уважения создавать семью и рождать детей нельзя! Тебе же не просто галочку о наличии нужно поставить: семья – есть, дети – есть. Это же твоя жизнь...
   – Мне кажется, у меня уже ничего хорошего не будет, – обреченно понурившись, сказала Мария. – Геннадию я была нужна только из карьерных соображений, а не сама по себе. Вот и вы меня отвергли...
   Отец Кирилл вздохнул.
   – Не отвергаю я тебя, Машенька. Но я не тот человек, с которым ты могла бы связать свою жизнь. Мой удел теперь только в служении Господу, в моих детях и пастве... Я уже говорил тебе, что второбрачие для священника недопустимо.
   – Но ведь это не так! – вскинула голову Мария, стараясь рассмотреть выражение лица отца Кирилла в темноте. – Я помню, вы мне об этом уже говорили. Но я потом специально спрашивала, и мне сказали, что во втором томе «Настольной книги священнослужителя» Булгакова говорится, что священнику, оставшемуся вдовым с двумя малыми детьми с разрешения епископа может быть позволен второй брак. И даже добавлено, что, если свой епископ не решит этого вопроса, то дозволяется обращаться выше, вплоть до самого патриарха. Правда, жениться он должен только на вдовице с детьми... Хотя сейчас, как я выяснила, среди священников много второбрачных, и даже не вдовцы, а просто разведенные.
   Отец Кирилл молчал.
   – Отец Кирилл, ну что же вы молчите? – окликнула его Мария.
   – Хорошо, Машенька, – изменившимся голосом сказал отец Кирилл. – Я расскажу тебе, как мы жили с матушкой. Может, тогда ты сможешь понять, почему я не хочу ничего предпринимать и не мыслю замены для моей супруги. Ее никто никогда не сможет мне заменить. Она была удивительной женщиной.
   Мария невольно отпрянула и посмотрела на отца Кирилла, чувствуя, как его признание отзывается в сердце тянущей болью. Но, вслушиваясь в его тихий голос, повествующий о его семейной жизни, она постепенно освободилась от этой боли, проникаясь сочувствием к отцу Кириллу, который, действительно, перенес большую потерю, лишившую его любимой женщины, жены и матери Олесика и Ильи.
   Прильнув опять к плечу отца Кирилла, Мария слушала и тихо плакала по той, которую никогда не видела, чувствуя к ней любовь и уважение, передававшиеся ей от печального голоса отца Кирилла. А он еще долго рассказывал ей о том, как перенес свое горе, и как нужно терпеливо жить дальше и принимать все, что посылает нам Господь, ведь все свершается по воле Его.
   «Может быть, и этослучилось, чтобы мывстретились с отцом Кириллом?» – мелькнула у нее в голове кощунственная мысль, заставив ее сразу поёжиться от охватившего раскаяния.
   Последнее, что она почувствовала перед тем, как провалиться в неожиданно подступивший к ней сон, это то, что голова ее, затуманенная слезами, стала вдруг совсем тяжелой и, соскользнув с плеча отца Кирилла, опустилась ему на грудь.
   Долго еще отец Кирилл сидел в темноте, обнимая спящую Марию за плечи и тихонько поглаживая ее волнистые волосы. Глубокая складка пролегла у него меж бровями. И дело было не только в нелегких воспоминаниях. Перед нелегким выбором встала душа его... Себе-то он мог признаться, что давно запала ему в сердце эта девушка. С первой их встречи запала. Ее нежный облик, хранящийся в памяти, чистые до наивности письма не давали ему ее забыть. А это ее имя-знак, словно говорящий, что, забрав у него одну близкую женщину, прислали другую ему в утешение...
   Перед поездкой в Санкт-Петербург он старался убедить себя, что едет туда толькопо своим учебным делам, но в глубине души понимал, что эта поездка так волнует его именно из-за того, что в этом городе живет Мария. Понимал, и пытался себя удержать. Поэтому и не сообщил ей о своем приезде, до последнего намереваясь воздержаться от встречи. Но продержался только день, и в первый же вечер позвонил ей домой.
   Поначалу даже обрадовавшись, когда ее телефон не ответил, потом он стал дозваниваться к ней уже с каким-то упорством, впадая в отчаяние от мысли, что не увидит ее. Когда он поймал себя на этом, ему стало стыдно. Собственно говоря, зачем он это делает, ведь из этого ничего хорошего не получится! Его путь уже избран, ее – еще определяется... Да и она не давала ему никакого повода надеяться от нее на что-то большее, чем обычное дружеское общение. Но он решил, что ему все-таки нужно с ней увидеться, чтобы убедиться, что она в порядке, ведь летом у нее были какие-то проблемы, о которых она так ничего не сказала и не написала. А возможно он все-таки надеялся, что эта встреча покажет ему, что он нужен Марии только как пастырь, друг, которому можно поведать о своих горестях или удачах, но не как мужчина. И тогда он найдет в себе силы поставить заслон мыслям о ней, как о желанной женщине.
   Но, как верно подмечено: «Благими намерениями вымощена дорога в ад»... Ничего хорошего из их встречи не вышло!
   Ее глаза, в которых он сразу увидел ответ на свои сомнения, то, как доверчиво она открыла ему свою девичью любовь, то, как молила его о близости, перевернули его душу. Он почувствовал себя змеем-искусителем, коварно явившимся к девушке, заранее зная, что ничего, кроме боли и разлуки дать ей не сможет. И сейчас, после их разговора, когда их обоюдная исповедь всколыхнула в их душах тяжелые воспоминания, он еще раз четко понял, что он виноват перед Марией, что это он спровоцировал девушку, раздавленную подлостью ее жениха, на мольбу о близости. Со временем она бы забыла эту измену, успокоилась и нашла бы себе настоящего мужчину. Но он явился к ней, дал ей ложную надежду, прельстил, зная, что все равно вынужден будет оставить ее одну. Недаром она, словно предчувствуя это, сказала: «Вы тоже отвергли меня...» Как же она жить будет после этого?
   «Господи, девочка моя, как бы я хотел неотвергать тебя! Но нельзя, нельзя...» – мысленно простонал отец Кирилл, прижимая к своей груди голову Марии, мучаясь и не зная, что делать.
   Правду говорят: всякий выбор тяжел, но выбор между долгом и любовью – тяжелее всего... И не ему первому легла на сердце эта тяжесть...
   Утром Марию разбудил звонок. Машинально глянув на часы, на которых было чуть больше девяти утра, она потянулась за телефоном. На панели высвечивался незнакомый номер.
   Потерев лицо рукой, Мария сняла трубку.
   – Алё, доброе утро, – раздался в телефоне мужской голос. – Можно попросить отца Кирилла?
   – Отца Кирилла? – растерянно переспросила Мария, не сообразив спросонья, почему звонят к ней, а потом, все вспомнив, прислушалась – в квартире стояла тишина.
   Выбравшись из-под покрывала и ежась от утренней прохлады, Мария выбежала в холл – пальто отца Кирилла на вешалке не было.
   Забравшись с ногами в кресло, стоящее в холле, она сказала в трубку:
   – А вы знаете, он уже ушел...
   – Когда и куда? – нетерпеливо спросили в трубке.
   – Не имею представления...
   – А есть кто-нибудь, кто имеет? – продолжали ее допрашивать.
   – Прошу прощения, а с кем я разговариваю? – насторожившись, спросила уже совсем проснувшаяся Мария.
   – Это его друг, Борис. Он у меня остановился. А сегодня, вот только что, ему звонили из Академии. Неожиданно назначили экзамен на сегодня, просили подъехать к двенадцати часам.
   – Ой, это ужасно, но я, действительно, не знаю, во сколько и куда он ушел, я еще спала.
   В трубке воцарилось молчание.
   – Алло?... – окликнула она невидимого собеседника.
   – Да-да, я здесь, просто задумался, – ответил ей ни с того, ни с сего повеселевший голос. – Это интересно... Но где же его искать?
   – А, может, он сам поехал в Академию? – предположила Мария.
   – Не знаю... – произнес Борис и вдруг обрадовано воскликнул: – Кто-то звонит в дверь, наверное, это он. Спасибо, извините за беспокойство! – и на том конце провода положили трубку.
   – Алло, подождите! – запоздало крикнула Мария, но, услышав короткие гудки, с досадой опустила трубку.
   Побежав в спальню, она схватила карандаш и записала высветившийся на панели определителя номер на листочек.
   «Интересно, а откуда этот Борис узнал мой телефон? – подумала она. – Неужели его ему дал отец Кирилл? Но мне показалось, что его приезд ко мне не был запланирован до такой точности, чтобы оставлять другу номер ее телефона. Странно... Хотя, у него тоже может быть определитель номера, отец Кирилл ведь ему вчера звонил от меня. Да, наверное, так оно и есть».
   Помедлив несколько секунд, она набрала номер, но там было занято... Мария расстроено положила трубку на базу и опять потерла лицо руками.
   Да, нужно вставать, мыться и собираться на работу. Она хотела к обеду заехать в фирму – в четыре часа у нее были переговоры, которые она переводила для одного важного клиента.
   И тут Мария с недоумением увидела свое отражение в зеркале – она была полностью одета. Одежда, в которой она вчера принимала гостей, была нещадно измята. Видимо, отец Кирилл не захотел ее будить, когда она уснула у него на груди, а просто перенес ее в спальню и, накрыв покрывалом, оставил ее досыпать в одежде. Конечно, он ни за что не стал бы ее раздевать. Она помнила, как его тело напряглось, когда она его целовала, и каким в тот момент был его голос. Вряд ли бы он стал себя дополнительно искушать, раздевая ее спящую...
   Сбросив с себя мятые кофту и юбку, Мария пошла в душ. В голове у нее проносились обрывки их долгого разговора с отцом Кириллом, оставившего у нее в душе какой-то неясный осадок. А, может быть, это был осадок оттого, что отец Кирилл ушел не попрощавшись... Увидятся ли они еще?
   Приняв душ, Мария с тяжестью на сердце пошла в кухню и включила самовар. И тут она заметила лежащую на столе книгу Игната Филаретова.
   Обложка книги была слегка приподнята, как будто под ней что-то лежало. Пододвинув к себе книгу, Мария открыла ее и увидела, что в ней заложены ручка и лист бумаги, на котором ровным мелким почерком было что-то написано. Она вытащила лист из книги, и сев на сундук, стала читать.
 
    «Моя дорогая девочка,– писал отец Кирилл,  – я ухожу не попрощавшись, потому что чувствую, что прощание будет тяжелым, а я не хочу причинять тебе лишнюю боль.
    Сегодня я подам прошение ректору о быстрейшем завершении всех экзаменов, и поеду домой, к детям.
    Наша обоюдная исповедь этой ночью неожиданно открыла мне, что мы очень близки, и при других обстоятельствах наша судьба, возможно, сложилась бы иначе, но нам, к сожалению, не суждено быть вместе. И чтобы не мучить друг друга, нам лучше не иметь ничего общего. Поэтому не нужно нам больше ни видеться, ни писать друг другу.
    Я уже избрал свой путь, ты же его еще выбираешь... Ты молодая, красивая, умная, добрая, нежная, ты еще встретишь достойного человека и обретешь свою семью и своих детей. А я буду молиться за тебя. Прощай, и благослови тебя Господь!
    Отец Кирилл».
 
   Мария медленно опустила лист на колени и уставилась невидящим взглядом в стену – как странно складывается ее жизнь: сначала брак без любви, теперь любовь без брака...
   Взяв в руки книгу, она машинально еще раз открыла обложку, и изумленно выпрямилась – на титульном листе тем же мелким почерком было написано: « Милой Марии от автора с пожеланием счастья в память о нашей встрече». Дальше стояло: « Санкт-Петербург», подпись и сегодняшнее число.
   Мария оцепенело смотрела на эти строчки, и у нее в голове все медленно становилось на свои места. Ну конечно же! Только священнослужитель мог писать такие книги. Похоже, что свои сюжетные ходы он черпал из общения с прихожанами, ведь через него проходило столько людей! Вероятно, не смог он это все удержать в себе и выплеснул на бумагу вереницей образов и ситуаций, не придуманных, а представленных самой жизнью. Вот откуда и это устойчивое и несвойственное для других его коллег упование на высшую справедливость и вера в неминуемое наказание, неотвратимо настигающее всякого преступника. Интересная вещь получилась: наша жизнь с ее закрученными ситуациями была пропущена через призму православного взгляда и, описанная неплохим русским языком и приправленная богатейшей фантазией, в результате родила книги, которые буквально расхватывались с лотков читателями, не подозревающими, ктостоит за псевдонимом «Игнат Филаретов».
   «Нет, будет у нас с вами Общее, отец Кирилл... – решила Мария, прижав его книгу к груди. – Я переведу ваши детективы и добьюсь, чтобы их напечатали на Западе. Пусть там тоже читают и обретают веру, даже если это и не дорастет до веры в Бога, то, по крайней мере, это станет верой в Человека, творящего Добро. Переведу, а там, даст Бог...»

* * *

   Прошло восемь месяцев.
   Обычно дождливое северное лето обернулось в этом году своим южным собратом и нещадно накалило улицы, доводя до полуобморочного состояния непривыкших к жаре петербуржцев.
   Открыв дверь, Мария вошла в квартиру, и устало опустилась в кресло, поставив на пол сумку и чемодан.
   Дома было не жарко, хотя застоявшийся за время ее двухнедельного отсутствия воздух был неприятен, пропахнув пылью, которая успела улечься ровным слоем на мебель.
   Последняя командировка далась ей нелегко. Обслуживая переговоры одного из своих постоянных клиентов, в этот раз у нее оказалось работы гораздо больше, чем она ожидала, да еще и с очень напряженным графиком. Правда, за два дня до окончания командировки, когда она была почти что на последнем издыхании, ей придало сил радостное возбуждение после разговора с Эриком Майнкопфом – владельцем и главным редактором мюнхенского издательства, носящего его имя и выпускающего, в частности, зарубежные детективы.
   Герр Майнкопф был приятелем папиного немецкого друга, герра Шнайдера. Три месяца назад Мария обратилась к герру Шнайдеру за советом, кому из немецких издателей можно показать ее перевод одного русского детективного романа. Тогда-то герр Шнайдер и познакомил ее с герром Майнкопфом, устроив их встречу за ужином в знаменитом литературном кафе «Alter Simpl» в центре Мюнхена, где собирались литераторы, деятели театра и кино, пресса и политики.
   Герр Майнкопф оказался очень высоким светловолосым мужчиной, чье озорно выступающее над брючным ремнем брюшко и цвет лица выдавали большого поклонника пива.
   Он произвел на Марию неизгладимое впечатление своей шумной жизнерадостностью и неожиданными для такого весельчака галантными манерами.
   С первых же минут герр Майнкопф засыпал Марию комплиментами, постоянно шутил и несколько раз приглашал ее танцевать. Крепко обнимая Марию за талию, он закруживал ее в неком подобии вальса до такого состояния, что потом был вынужден поддерживать ее, когда она, запыхавшаяся, но очень довольная, направлялась неверным шагом к их столику.
   Герр Шнайдер, с улыбкой наблюдая за другом, между делом подтрунивал над ним и предостерегал Марию, что «этот герр Майнкопф – очень опасный и коварный сердцеед». На что тот отшучивался не менее прозрачными намеками в сторону герра Шнайдера и все время пытался опуститься перед Марией на одно колено в клятве вечной любви и верности. Смеющаяся Мария подхватывала его под руку, заставляя сесть на место и бросая виноватые взгляды вокруг. Впрочем, никто из публики не обращал на них особого внимания, не менее весело развлекаясь в собственных компаниях.
   В конце концов, Мария, так сильно волновавшаяся перед встречей, к завершению ужина совсем расслабилась и смогла, улучив минутку, когда герр Майнкопф перестал дурачиться, спокойно изложить ему суть дела, ради которого и затевалась эта встреча.
   Протянув ему папку с рукописью, она извинилась, что несколько нарушает этикет, но поскольку она завтра улетает, у нее не остается возможности привезти эту рукопись ему в издательство.
   – Не беспокойтесь об этом, фройляйн Мария, – успокаивающе похлопал он ее по руке и серьезно пообещал: – Я обязательно прочту вашу рукопись и выскажу свои впечатления.
   И вот, три дня назад, герр Майнкопф, наконец, связался с ней по сотовому телефону. Узнав, что она как раз в Мюнхене («О-о, какое удачное совпадение!»), он очень обрадовался и попросил ее заехать к нему в издательство.
   С большим трудом выкроив два часа свободного времени, Мария помчалась в «Майнкопф».
   Герр Майнкопф принял ее с распростертыми объятиями, с порога объявив, что его издательство бесконечно благодарно Марии за открытие нового имени.
   – Das ist fantastisch! – восторгался он. – Ваш Игнат Филаретов оказался настолько неожиданным и увлекательным автором, что я уверен – его книга будет иметь колоссальный успех у наших читателей!
   – А как мой перевод? – робко поинтересовалась Мария, боявшаяся поверить такому счастью.
   – O, sehr gut! Конечно, вам нужно будет поработать с нашим редактором – фрау Кюнцер, но все очень, очень хорошо для русского переводчика.
   Мария приложила руку к бешено бьющемуся сердцу и прикрыла глаза.
   Герр Майнкопф рассмеялся:
   – Фройляйн Мария, не надо так волноваться! Давайте лучше решим, как нам теперь оформить договор с автором.
   – Договор? – переспросила Мария и задумалась. – Скорее всего, мне имеет смысл захватить с собой форму вашего договора с предлагаемыми условиями. Я передам его автору, и он сам свяжется с вами.
   – Сколько времени это займет?
   – Я постараюсь сделать это быстро, однако... – Мария замялась в нерешительности. – Понимаете, герр Майнкопф, автор ничего не знает о наших с вами переговорах...
   – То есть как? – удивился он.
   – Дело в том, что я сделала перевод этого романа по собственной инициативе и хотела узнать, заинтересует ли он немецкого читателя. Мне не хотелось обнадеживать автора раньше времени, а вдруг бы вам его роман не понравился!
   – Да, но не может ли теперь получится так, что автор откажется от издания своей книги у нас? – недовольно нахмурившись, спросил герр Майнкопф.
   Мария улыбнулась:
   – Герр Майнкопф, вы не очень представляете себе ситуацию с книгоизданием в России... Ни один автор не откажется сейчас издаваться за рубежом... По крайней мере, я думаю, что с Игнатом Филаретовым такой проблемы не возникнет.
   – Хорошо. Если вас не затруднит, сообщите мне сразу же его решение. Нам бы хотелось побыстрее закончить оформление всех бумаг и приступить к работе над книгой. И передайте автору, что мы обязательно пригласим его на презентацию.
   – Обещаю вам, что постараюсь сделать все как можно быстрее. Я вам так благодарна! – сказала Мария, протягивая ему руку.
   Пожимая ее руку, герр Майнкопф сказал:
   – И мы вам очень благодарны. Оставьте мне, пожалуйста, ваши реквизиты для подготовки договора. На днях мы вышлем вам электронной почтой оба договора – на произведение – для автора, и для вас – на перевод.
   Вытащив из сумочки свою визитку, Мария быстро вписала туда свои паспортные данные и домашний адрес. Подчеркнув адрес электронной почты, она передала визитку герру Майнкопфу.
   – Единственная просьба, герр Майнкопф, нельзя ли в договоре с автором указать в графе с фамилией переводчика, если у вас таковая предусмотрена, мой псевдоним, а не реальную фамилию?
   Герр Майнкопф удивленно поднял свои светлые брови, но потом, вернув ей визитку, сказал:
   – Допишите, пожалуйста, свой псевдоним.
   Подумав несколько секунд, Мария написала: «M. Ignatova».
   Забрав у нее обратно визитку, он прочитал ее псевдоним, и, сопоставив его с именем автора, улыбнулся:
   – Здесь кроется какая-то тайна?
   – Страшная тайна, как в самом мрачном детективе... – рассмеялась Мария.
   – Расскажете мне ее когда-нибудь? – подходя к ней ближе, спросил герр Майнкопф и, положив ей руки на плечи, шутливо заглянул Марии в глаза.
   – Обязательно! – пообещала Мария и в порыве прощальной благодарности чмокнула его в щеку.
   Герр Майнкопф сделал вид, что теряет сознание от нахлынувших чувств, закатил глаза и, схватившись за сердце, попытался обвиснуть на руках у Марии.
   Мария, задыхаясь от смеха и еле сдерживая вес его большого тела, вскрикнула:
   – Герр Майнкопф, вы же нас уроните!
   Перестав оседать, он приоткрыл один глаз и, посмотрев на Марию карим оком, недоверчиво спросил:
   – В самом деле? А как же тогда... – и он добавил на русском языке: – «...конья на скаку остановьит»?
   Мария рассмеялась и, выбравшись из-под его рук, ответила:
   – Это о женщинах в русских селениях, а я – девушка городская, слабая...
   – Фройляйн Мария – вы чудесная девушка и я буду долго о вас вздыхать! – сделав горестное лицо, сказал герр Майнкопф.
   – Спасибо, – серьезно поблагодарила его Мария и протянула ему на прощание руку.
   Он поцеловал ее запястье и, проводив до самого выхода из офиса, пожелал счастливого пути, напомнив, что будет теперь с нетерпением ждать от нее известий.
   И вот сегодня, когда она уже сидела в аэропорту, герр Майнкопф снова позвонил ей по сотовому телефону и сообщил, что отослал ей по электронной почте проекты договоров. Мария пообещала, что как только она прилетит домой, посмотрит их и даст ему ответ.
   Сняв босоножки, Мария босиком прошла в кабинет, с наслаждением ступая по прохладному полу уставшими от высоких каблуков и жары ногами.
   Подключив компьютер, она вышла в интернет и «кликнула» по кнопке приема электронной почты. Пока компьютер принимал накопившиеся за время ее отсутствия сообщения, она открыла окна в кабинете и гостиной, чтобы сквозняком разогнало застоявшийся воздух, и пошла на кухню.
   На столе, прислоненная к вазе с гроздьями ее любимого черного винограда, лежала записка отца, в которой он радовался ее возвращению и сообщал, что «в хлебнице лежит свежая булка, а в холодильнике – кое-что из продуктов».
   «Папочка, голубчик...» – с нежностью подумала Мария, открывая холодильник. Конечно же, его «кое-что» занимало все полки холодильника...
   Мария, улыбаясь, отщипнула от ветки сочную виноградину и, подключив самовар к сети, пошла в ванную.
   Приняв душ, она вернулась на кухню, где самовар уже изображал из себя паровоз, и, сделав толстый бутерброд с разносолами, принесенными отцом, налила себе большую кружку чаю. Составив все это на поднос, она пошла в кабинет.
   Почта уже была получена. Просмотрев ее, Мария нашла сообщение от герра Майнкопфа и углубилась в чтение.
   Условия, предлагаемые издательством «Майнкопф», были просто фантастическими и для нее, и для отца Кирилла! Мария даже почувствовала некоторую неловкость за себя, поскольку, делая перевод, совершенно не думала о деньгах, а оказалось, что ее работа была весьма высоко оценена в буквальном, финансовом, смысле.
   «Передам гонорар для церкви отца Кирилла», – решила она и, вспомнив ее белоснежные стены, подумала, а не вложены ли уже туда гонорары самого отца Кирилла, ведь он, наверняка, получает приличные деньги от своих романов. Скорее всего, это так и было, иначе, как объяснить, что в их небольшом селе церковь была в таком хорошем состоянии. Вряд ли это было результатом трудового вклада сельчан-энтузиастов...
   Мария распечатала договор на немецком языке, а потом, тщательно вчитываясь в каждый пункт, принялась переводить его на русский язык, жуя в сухомятку бутерброд и совершенно забыв о чае.
   Перевод занял у нее часа три. Закончив переводить последний абзац, она набрала русский текст договора на компьютере, и, запустив его в печать, довольно потянулась.
   Еще в самолете у нее созрел план действий.
   Полистав записную книжку, Мария отыскала номер телефона Бориса, который звонил ей в то памятное утро, представившись другом отца Кирилла.
   Набрав номер, она долго вслушивалась в длинные гудки.
   «Никого нет дома, наверное, он на работе, – подумала Мария, – придется вечером перезвонить».
   Уже почти собираясь положить трубку, она услышала щелчок, и чей-то сонный голос сказал ей в ухо:
   – Алё...
   – Добрый день, – поздоровалась Мария, сразу забывшая, с чего она хотела начать разговор.
   – Добрый, – согласились на другом конце провода и зевнули.
   – Это Борис? – спросила Мария.
   – Он самый, к вашим услугам, с кем имею честь? – продолжая зевать, поинтересовался он. – Ой, прошу прощения, лег сегодня в девять утра... Я вас слушаю.
   – Возможно, я не вовремя, может быть, мне перезвонить? – почувствовав себя неловко, спросила Мария.
   – Нет уж, дудки, раз разбудили, говорите, в чем дело! – запротестовал Борис.
   – Это Мария. Помните, у меня зимой был в гостях отец Кирилл, и вы мне звонили?
   – Мария?... – вспоминая, переспросил Борис, а потом, видимо, сообразив, воскликнул: – Ах, да-да, конечно. Помню, помню. Как поживаете, Мария?
   – Спасибо, поживаю замечательно, – ответила она. – Мне очень нужно с вами поговорить. Мы не могли бы встретиться?
   – А что случилось? – насторожился Борис.
   – Ничего плохого не случилось, но я не хотела бы рассказывать об этом по телефону.
   – Ну, хорошо... – согласился он. – А где мы встретимся?
   Помедлив, Мария решила, что ей совершенно не хочется встречаться в городе в эдакую жару, и спросила:
   – А вы не могли бы приехать ко мне? Я живу на Московском проспекте.
   – Подождите минутку, я возьму ручку, – попросил Борис, и, вернувшись через несколько секунд, сказал: – Давайте ваш адрес, записываю.
   Продиктовав ему адрес и объяснив, что нужно сказать охраннику на входе, Мария спросила:
   – Когда вы сможете ко мне приехать?
   – А давайте прямо сегодня. Я все равно проснулся, сейчас побреюсь, кофейку глотну и поеду, – предложил Борис.
   – Чудесно! – обрадовалась Мария. – Тогда я вас жду.
   Положив трубку, она по местной связи предупредила охранника о посетителе, и пошла на кухню, решив соорудить какое-нибудь угощение гостю, пока он едет.
   Борис приехал через час. Открыв дверь и пригласив его войти, Мария отступила в сторону.
   Борис оказался довольно милым невысоким человеком, с живыми глазами и совершенно налысо бритой головой. Его забавно подкрученные кверху и черные, как смоль, усы сразу напомнили ей старые цирковые плакаты, где красавцы-силачи в полосатых трико, выпятив грудь, демонстрировали свои мышцы. Сходство с ними еще больше подчеркивалось непропорционально широкими плечами Бориса. Возможно, он, действительно, занимался каким-нибудь видом спорта, борьбой или атлетикой.
   – Вот и я! – сказал Борис.
   – Очень рада, спасибо, что приехали, – поблагодарила его Мария и пригласила в гостиную, где на столе уже стояли чайные приборы и вазочки с десертом: – Проходите, пожалуйста.
   Бросив взгляд на пол, Борис одним движением скинул с ног легкие сандалии и, аккуратно обходя ковер, прошлепал босиком в гостиную.
   Усевшись за стол, он быстро огляделся и, кивнув, словно согласившись с чем-то у себя в голове, поднял взгляд на Марию:
   – Что стряслось?
   Сдвинув в сторону бумаги, лежащие на другом конце стола, она указала на оказавшуюся под ними книгу «У страха глаза рыси».
   Бросив на Марию проницательный взгляд, Борис коротко спросил:
   – Вы знаете?...
   Она кивнула и, открыв титульную страницу, показала ему автограф, оставленный отцом Кириллом.
   – Понятно, – сказал Борис. – Ну и?...
   Пододвинув его чашку к самовару и наливая в нее чай, она спросила:
   – Вам покрепче?
   – Да, если можно, – попросил он и бросил на нее нетерпеливый взгляд.
   Поставив перед ним чашку, Мария указала на вазочки с десертом:
   – Угощайтесь.
   – Спасибо, – поблагодарил он и, подозрительно оглядев содержимое вазочки, спросил: – А что это?
   – Это бананы со сметаной и сахарной пудрой.
   – Бананы со сметаной? – удивился Борис. – Никогда не ел... – и он, осторожно подцепив кончиком чайной ложки немного белой массы, отправил ее в рот. Задумчиво пожевав, он зачерпнул уже полную ложку и принялся уплетать десерт за обе щеки.
   Мария с улыбкой наблюдала за Борисом. Потом, спохватившись, взяла тексты договора на обоих языках и положила перед ним.
   Тот, продолжая жевать, с недоумением посмотрел на документы. Заметив знакомую фамилию, он замер и, отодвинув вазочку в сторону, потянул на себя русский текст договора.
   – Что это? – спросил он.
   – Почитайте, – тихо сказала Мария и, налив себе чаю, стала пить, молча наблюдая за реакцией Бориса.
   Когда тот дошел до финансовых условий договора, брови его удивленно поползли вверх.
   – Ничего себе! – воскликнул он. – Вы мне можете объяснить, что это такое и как это оказалось у вас?
   Посмотрев на него, Мария грустно ответила:
   – Это мой прощальный подарок отцу Кириллу...
   – Рассказывайте! – потребовал Борис и, залпом допив чай, сам налил себе вторую чашку.
   Мария ему рассказала все – и об их знакомстве с отцом Кириллом, и об их последней встрече, и о том, как она начала тосковать по нему, находя отдушину лишь в работе и переводе его книги.
   Борис внимательно слушал ее, прихлебывая, наверное, уже десятую чашку чая.
   Завершая свое повествование рассказом о главном редакторе издательства «Майнкопф» и его предложении, Мария сказала:
   – Борис, мне нужна ваша помощь.
   Но тот, ничего не говоря, возбужденно вскочил и забегал по гостиной, ударяя кулаком по ладони. Мария удивленно следила за ним.
   Наконец, Борис остановился и расхохотался. Потом, подскочив к Марии, присел перед ней на корточки и, схватив ее руку, принялся ее трясти, радостно поблескивая глазами:
   – Мария, да вы же умница! Вы даже не представляете себе, какую вещь вы провернули!
   Мария, глядя на него сверху вниз, улыбнулась:
   – Почему же, очень даже представляю. Я, знаете, как обрадовалась!
   – Нет, не представляете! Это же признание! Эх, Кирилл, Кирилл, пошел ты в гору! Говорил я тебе! – продолжал радоваться Борис. – Вы не знаете, Мария, скольких трудов мне стоило убедить его, чтобы он продолжал писать! Как он тогда упирался! Не по сану, твердил, это. А он ведь еще в школе начал писать замечательные рассказы, даже собирался в Москву – поступать в Литературный институт, а потом вдруг в семинарию пошел. А ведь теперь его вся страна читает, а тут еще и немцы! Ух!.. – и он, подскочив, выдал ногами что-то разухабистое, дробно-народное, от чего бокалы в горке возмущенно зазвенели.
   Мария рассмеялась.
   – Прошу прощения, – воскликнул Борис, усаживаясь обратно за стол, и тут же поинтересовался: – Ну, так что нам нужно делать? Чем я могу помочь?
   – Вы, как я понимаю, его литературный агент?
   – Правильно вычислили, уже седьмой год веду за него переговоры. Ему, как вы сами понимаете, светиться особо ни к чему...
   – В таком случае, прошу вас взять переговоры с отцом Кириллом на себя и завершить оформление документов. Их, наверное, нужно еще показать юристам...
   – Да какие там переговоры! Кирилл будет просто счастлив! К тому же и деньги ему сейчас нужны, он опять затеял какой-то очередной ремонт в церкви.
   «Ага, я была права», – с удовлетворением подумала Мария и сказала:
   – Борис, послушайте меня. Я не хочу, чтобы отец Кирилл узнал, что переводчиком его книги являюсь я.
   – Почему?! – изумился Борис.
   – Потому что, уходя из моего дома, он навсегда попрощался со мной и даже написал, что нам нельзя иметь ничего общего, чтобы не мучить друг друга... Он хотел забыть меня.
   – Глупости! Ничего он не забыл! – яростно принялся возражать Борис, и вдруг, глянув на Марию, осекся и быстро отвел глаза.
   – Что? Что вы хотите этим сказать? – встрепенулась она, подавшись к нему с надеждой. – Он вам что-нибудь говорил?
   – Нет, ничего он не говорил, не такой он человек. Но я же и сам не слепой, вижу... За последние полгода он мне прислал два романа, и оба пронизаны такой грустью, какой не было в других его вещах. Я недавно ездил к нему, отвозил очередной гонорар, так он мне, между делом, сказал, что хочет попытаться перевестись в нашу епархию. А ведь раньше даже слышать об этом не хотел! Не знаю, как там к этому его начальство отнесется... Ведь при Кирилле старая, разваливающаяся, церковь была полностью приведена в образцовый порядок. И, вообще, он очень хороший священник, кому захочется терять такого пастыря?
   Помолчав, Борис добавил:
   – Нет, его, действительно, что-то терзает, он таким понурым не был, даже когда умерла его Мария.
   – Ее тоже звали Марией?! – Мария потрясенно откинулась на спинку стула, почти с ужасом глядя на Бориса.
   – А вы не знали? – удивился Борис. – Вы же сказали, что он вам о ней рассказывал.
   – Рассказывал, – упавшим голосом подтвердила она, – только имя ее я не спрашивала, а он не называл... Боже мой, так вот почему он так не хотел... Имя ему, как укор... Все зря...
   – Так, ну-ка перестаньте придумывать! – строго приказал Борис. – Мало ли кого еще Мариями зовут, не менять же вам имя теперь из-за этого! Все, успокойтесь! Давайте лучше дело будем делать!
   – Да, да, – согласилась Мария, пытаясь взять в себя в руки, но уже чувствуя, как глухая безнадежность змеей заползает в ее сердце.
   – Значит так, я покажу эти бумаги юристам, потом поеду к Кириллу, – принялся намечать план действий Борис. – В принципе, я имею от него доверенность сам подписывать все договоры, но ради такого дела не жалко и время лишний раз потратить на дорогу. Ну хорошо, он подпишет, а дальше что?
   – Дальше я переправлю документы в Мюнхен и начну работать с их редактором над моим переводом. Когда книга выйдет, будет устроена презентация, на которую издательство намерено пригласить отца Кирилла в Германию за свой счет.
   – Вы будете присутствовать на презентации? – спросил Борис.
   – Думаю, да, – ответила она и, предугадывая, о чем он хотел ее спросить, сказала: – Эта встреча будет моим последним шансом...
   Помолчав, Борис тихо спросил:
   – Вы очень его любите?
   – Очень... – ответила Мария и твердо посмотрела в глаза Борису.
   Тот отвел взгляд и заметил:
   – Но вы же знаете, что ему не разрешат жениться на вас. Им второй брак запрещен...
   – В жизни всегда есть выход, – устало отмахнулась Мария. – В конце концов мы могли бы просто расписаться, без венчания... Тогда и я была бы замужней женщиной с законнорожденными детьми, если бы они у нас появились, и он не совершал бы второго брака с точки зрения церкви. Но он сам не хочет ничего менять. Он мне так и сказал, что его покойную жену ему никто никогда не заменит...
   Глядя на расстроенную Марию, Борис хотел сказать ей, что никто никого, действительно, не может заменить, так как каждый человек неповторим. И хотя жизнь идет вперед, и появляются новые люди и новые отношения, они, к сожалению, способны лишь «заслонить» опустевшее место, но никак не заполнить его. Осознание этой пустоты после утраты любимого человека всегда будет вызывать боль, которая с годами, может, и притупится, но никогда бесследно не уйдет. Такова жизнь... Поэтому не нужно пытаться никого заменять, нужно быть собой и занимать свое собственное место в жизни другого человека в соответствии с теми отношениями, которые с ним выстраиваются. Все это он хотел сказать Марии, но промолчал, понимая, что сейчас это еще больше ее расстроит, так как причина ее печали лежала в том, что Кирилл как раз избегал выстраивания каких-либо отношений. Да и ей нужны были не просто дружеские отношения или наставничество, а его любовь и близость. А этого Кирилл как раз и не мог себе позволить и, похоже, мучался не меньше Марии...
   Прерывая затянувшееся молчание, Мария тяжело поднялась из-за стола.
   – Пойдемте, я распечатаю вам еще несколько экземпляров договора, мало ли пригодятся, – сказала она, направляясь в кабинет.
   Передав Борису все документы и вручив ему свою визитку, Мария попросила его на прощание:
   – Держите меня в курсе, а когда поедете к... туда, поцелуйте за меня Олесика и Илюшу.
   И вдруг что-то вспомнив, она повлекла Бориса за рукав в спальню, где, открыв шкаф, вытащила большой пакет, доверху забитый детскими вещами и игрушками.
   – Вот, привозила им из каждой командировки, а отослать так и не решилась... Возьмите, отдайте это от себя, ладно?
   Борис сначала решил отказаться, но, взглянув в ее умоляющие глаза, все же согласился и забрал пакет из рук обрадованной Марии.
   «Такая девушка пропадает! – огорченно подумал он, выходя из ее дома. – И угораздило же ее влюбиться в Кирюху!»
   Когда Борис ушел, для Марии потянулись часы и дни ожидания. Намеренно погрузившись с головой в работу, она едва находила время даже для ежедневных встреч с отцом. Мария ему ничего не рассказала о своем успехе и издательских планах, более того, он до сих пор даже не подозревал, что Игнат Филаретов – это отец Кирилл. Мария скрыла это, понимая, что отец не сможет устоять перед искушением встретиться со своим любимым писателем. Кроме того, ей тогда бы пришлось рассказать отцу и о том, что произошло между нею и отцом Кириллом. Хотя, в сущности, ничего особенного и не произошло, если не считать того, что его дочь полюбила мужчину, оказавшегося одновременно и скромным сельским священником, и известным писателем. Узнай отец об этом, тогда держитесь епископы! Он бы, наверное, лично перекрыл крыши всех храмов в обеих епархиях, лишь бы перевести отца Кирилла в Питер и помочь обрести счастье своей дочуре.
   Мария представила отца на крыше храма с молотком и листом железа и грустно улыбнулась.
   Спустя неделю, подъезжая к дому, она заметила стоящую рядом с ее парадной темно-синюю «Volvo». Притормозив, она припарковалась за ней.
   Выйдя из машины и закрыв дверцу, она забрала из багажника сумки с продуктами и пошла по направлению к двери в парадную.
   Из парадной тут же вынырнул охранник Женя, и подскочив к Марии, заботливо забрал у нее из рук сумки. Он всегда старался помочь Марии донести вещи до лифта, если она шла чем-то нагруженная. Кажется, он ей очень симпатизировал, но субординация не позволяла ему переступить черту определенных отношений.
   Сзади вдруг громко хлопнула дверца автомашины и мужской голос окликнул Марию:
   – Мария, подождите!
   Она удивленно повернулась. Женя, загородив ее собой, настороженно наблюдал за спешащим к ним подозрительным бритым мужчиной с манерными усиками.
   – А я вас в брюках не узнал! – сказал Борис, подходя к Марии.
   – Мы оба богатыми будем – я вас тоже не сразу узнала! – улыбнулась Мария и повернулась к охраннику: – Женечка, это ко мне.
   – Позвольте, сударь? – спросил Борис и протянул руку, собираясь забрать у Жени пакеты Марии. Тот молча отдал их и отступил, открывая перед ними дверь в парадную.
   Зайдя в лифт, Мария с нетерпением повернулась к Борису:
   – Ну?...
   – Докладываю: в Багдаде все спокойно, можем приступать ко второй стадии нашей секретной операции, – вытянувшись во фрунт, шутливо козырнул Борис.
   – Согласился?...
   – А як же ж! А что, кто-то сомневался? Вот только, должен признаться, мне кое в чем пришлось приврать, мы же с вами забыли придумать версию, откуда немцы пронюхали о его романе... Пришлось сказать, что это я, такой хороший, отослал им рукопись, а уж они сами подсуетились с переводом. Эх, обманул священника и приписал себе чужие заслуги, грех-то какой! – сокрушенно покачал головой Борис, явно дурачась.
   – Ну, ну, Борис, не ёрничайте! – прервала его Мария.
   – Да я же шучу! – виновато подняв руки вместе с ее сумками, попытался оправдаться Борис. – И кстати, врать я совсем не умею... Боюсь, вычислит он нас, ведь не даром же детективы пишет, а не любовную лирику...
   – Ну что ж, вычислит, так вычислит, не будем загадывать, – сказала Мария, открывая ключом дверь в квартиру.
   Войдя в холл, она удивилась, увидев включенный свет. В воздухе пахло табачным дымом. Мария в недоумении остановилась, но тут из кухни появился ее отец.
   – Пап, слава Богу, это ты! А я уже, было, испугалась. Ты же не предупредил меня, что приедешь сегодня. И Женя внизу ничего не сказал. Что-нибудь случилось?
   – Привет тебе, дочура... – чмокнув ее в лоб, поздоровался отец. – Вам – тоже, молодой человек. Ничего не случилось, – и тут же добавил возмущенно: – Что, я не могу просто так навестить свою собственную дочь?
   – Можешь, можешь, – рассмеялась Мария. – Пап, познакомься, это Борис. Он приехал ко мне по делу.
   – Очень приятно. Здравствуйте, Борис, – отец Марии торжественно пожал руку показавшемуся совсем маленьким по сравнению с ним Борису. – А я родитель этой леди, Николай Дмитриевич... Ну, не буду вам мешать, делайте ваши дела.
   – Мне тоже очень приятно! – запоздало сказал Борис, глядя в исчезающую за дверью в кухню спину Николая Дмитриевича, и потрясенно протянул: – Это же Бекешев!
   – Да, а что, вы знаете папу?
   – Кто же в нашем городе не знает юриста Бекешева?... Это же настоящий зубр!..
   – Вам что, приходилось с ним сталкиваться по делам?
   – Отец Кирилл и дети чувствуют себя хорошо, – почему-то резко меняя тему, сказал Борис, проходя в кабинет. – Малыши, кстати, были в полном восторге от ваших подарков, – и добавил, улыбаясь: – Кирилл, правда, разворчался, что я балую мальчишек, и что я, наверное, подворовываю из его гонораров, если могу позволить себе накупить такую гору дорогих подарков... Так что я чувствовал себя очень неловко, принимая их благодарности. К тому же, меня никто раньше не называл воришкой...
   Мария хмыкнула:
   – Меня тоже...
   – Я совсем не имел в виду, что вы подворовываете... – смутился Борис.
   – Ладно, бросьте вы, я и не думала принимать это на свой счет.
   Вытащив из дипломата бумаги, Борис разложил их на столе.
   – Так... Вот, я привез вам документы обратно. Мы согласовали с Кириллом все пункты договора и кое-что в него добавили. Вот, например, пункт, где оговаривается обязательное сохранение в тайне реальной фамилии и имени автора. Ну, это понятно почему... Комментировать не надо?
   Мария отрицательно покачала головой.
   – И еще... Вот: «Автор настаивает на том, чтобы в рекламной компании книги, в частности, на презентации, ни издательство, ни пресса не использовали его фотографии». То есть нужно убедить издателя, что если на презентацию книги с участием Кирилла будет приглашена пресса, то ей должно быть запрещено фотографировать автора – только словесные интервью с ним. Иначе Кирилл туда не поедет... Короче говоря, Мария, это нужно перевести и отправить им на согласование. Если издатель согласится с нашими требованиями, то договор мы тут же подписываем и – «Вперед, Франция!».
   – Да, о фото я и не подумала... Это же может сразу же перекочевать к нам. Попадет статья в интернет и все, а здесь уж наши постараются... Как же! Раскрылось инкогнито знаменитого детективщика! Да и с интервью может оказаться все не так просто. Как же он будет выкручиваться? Ведь журналисты обязательно начнут его расспрашивать о его жизни, семье, образовании, чем он занимается, ну и так далее...
   – Ничего! – хмыкнул Борис. – Скажет, что закончил специальное учебное заведение и занимается работой с людьми...
   – Да... – рассмеялась Мария. – Под это определение могут попасть все – от врачей в психбольнице до работников ФСБ. Ну хорошо, я сегодня переведу ваши поправки и отправлю по электронной почте в Мюнхен. Если их все устроит, то вам придется опять ехать к отцу Кириллу за подписями на договоре на обоих языках, вы готовы к этому?
   – Это не проблема! В конце концов, мы можем встретиться с Кириллом в аэропорту в Борисполе. Он подпишет, и я сразу же улечу обратно. В принципе я могу и сам подписать за него договор, я же говорил вам, что у меня есть доверенность на это. Кстати, а мы не можем объединить обе языковые версии в одном договоре, набрав текст двумя параллельными колонками?
   – В принципе можем, – ответила Мария. – Единственное, что нам, наверное, придется поставить печать какой-нибудь переводческой фирмы, подтверждающей адекватность перевода тексту оригинала.
   Борис выжидающе посмотрел на нее.
   – Нет, печать моей фирмы мы ставить не будем, – возразила она на его молчаливый намек. – Отец Кирилл сразу же все поймет... Я лучше поговорю с гильдией переводчиков.
   – Ну, тогда мы все обсудили. Я поехал. Буду ждать от вас известий, вернее, вестей с неметчины.
   Мария рассмеялась и пошла провожать Бориса в холл.
   Борис потоптался у порога, глядя в ожидании на дверь кухни, но оттуда никто не появился. Тогда он попрощался с Марией и ушел.
   Мария, закрыв за ним дверь, вернулась в кабинет, и принялась разбирать бумаги, откладывая в сторону те, на которых были пометки. Но потом, вспомнив об отце, собрала бумаги в стопку и, положив их в стол, пошла на кухню.
   Судя по количеству табачного дыма, с которым не справлялась даже ее мощная вытяжка, отец Марии курил одну сигарету за другой.
   – Пап, ты чего так надымил-то? – удивилась она, распахивая окно.
   – Марусенька, ты меня любишь? – неожиданно спросил Николай Дмитриевич.
   Мария изумленно повернулась к отцу:
   – Конечно! Ты почему спрашиваешь?
   – И доверяешь?...
   – Пап, ну ты чего? – уже обеспокоено спросила Мария, садясь рядом с ним. – У тебя что-нибудь случилось?
   – Случилось...
   Мария испуганно охнула:
   – Что? Ты заболел?
   – Нет, я здоров, как бык. Но моя дочь перестала со мной делиться своими горестями и радостями...
   – Что ты имеешь в виду? – спросила Мария, уже догадываясь, откуда дует ветер.
   – Я имею в виду, что вчера мне звонил Шнайдер и поздравлял меня с талантливой дочерью, а я чувствовал себя полным идиотом, потому что никак не мог понять, о каком именно таланте идет речь.
   – Пап, я не хотела тебе раньше времени рассказывать, пока не доведу дела до конца, – виновато сказала Мария. – Еще рано было говорить, вот вышла бы книжка, тогда...
   – Какая книжка, откуда она взялась? Когда ты ее написала? – возмущенно перебил ее отец. – Мы же с тобой почти каждый день видимся, а ты мне даже пару изо рта об этом не выпустила! Почему я обо всем должен узнавать от чужих людей? Между прочим, ты уже второй раз скрываешь от меня происходящие в твоей жизни важные события. Чем я заслужил подобное отношение? Я что, что-нибудь тебе запрещал, препятствовал твоим желаниям?
   – Ну, пап, успокойся, это долгая история, но я тебе сейчас все расскажу, – попыталась обнять его Мария.
   Отец отмахнулся:
   – Поздно! Не ставишь ты своего отца ни во что! Если я тебе уже не нужен, так и скажи. Я хоть и стар, но из ума еще не выжил!
   – Пап, да ты что несешь-то?! – расплакалась Мария, нервы которой, давно бывшие на пределе, не выдержали.
   Закрыв лицо руками, Мария согнулась и, почти уткнувшись лицом в колени, зарыдала, раскачиваясь в стороны.
   Николай Дмитриевич растерялся. Его возмущение как рукой сняло. Обхватив дочь за плечи, он прижал ее к себе, пытаясь успокоить:
   – Марусенька, дочура, да ты что? Ты же никогда не плакала! Ну, прости ты меня, дурака старого!
   Но Мария вырвалась и уже на пороге, повернувшись к нему с залитым слезами лицом, выкрикнула:
   – Не железная я! – и убежала, хлопнув дверью, к себе в спальню.
   Бросившись ничком на кровать, она поплакала, жалея себя, какое-то время, а потом незаметно уснула.
   Николай Дмитриевич, тихонько подойдя к двери в ее спальню, постоял на пороге, глядя на свернувшуюся калачиком на постели фигурку дочери, показавшуюся ему совершенно беззащитной, потом подошел, осторожно накинул на нее плед и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.
   Проснулась Мария, когда за окном уже совсем стемнело. Голова была тяжелая, как всегда, когда засыпаешь после захода солнца. К тому же и ее слезы бесследно не прошли.
   Чувствуя себя совершенно разбитой, Мария поплелась в ванную.
   По пути она заметила пробивавшуюся из-под двери в гостевую комнату полоску света. Значит, отец не ушел домой, а остался ночевать у нее.
   Почувствовав жалость к нему, Мария вздохнула, но прошла мимо его комнаты и, войдя в ванную, разделась, сбросив с себя одежду прямо на пол.
   Включив прохладный душ, она шагнула в ванну, с наслаждением подставляя гудящую голову под освежающие струи. Вода, стекая с ее тела, словно уносила с собой в водосток ее боль. Густо намылившись миндальным гелем, привезенным в одну из командировок в Германию, она вдохнула его нежный аромат, с наслаждением провела ладонями по намыленному телу, ощущая его упругость и молодость, и подумала, что все у нее еще будет хорошо. Откуда взялась эта уверенность, она не знала, но надеялась, что она не беспочвенна. Почувствовав прилив хорошего настроения, она даже состроила смешную рожицу перед зеркалом, и сама рассмеялась своей выходке.
   Ощущая себя после душа совершенно преображенной, Мария быстро вытерла мокрые волосы, оделась и вышла из ванной.
   На пороге гостевой комнаты стоял отец.
   Шагнув к ней с видом побитой собаки, он положил Марии руки на плечи и спросил:
   – Ну что, ты успокоилась?... Мир?...
   – Мир... – согласилась Мария и уткнулась носом ему в шею.
   Постояв так немного, они пошли, обхватив друг друга за талию, в кухню.
   – А знаешь что, дочура, давай выпьем, а? Я сегодня заезжал к Саше Ершову в «Шаровню на Аптекарском», он тут достал для нас «Шато Вильмарин» урожая 1994 года с виноградников Grand Cru Classe... Так что у нас есть, что выпить! Что-то же нам нужно обмыть? Не даром же Шнайдер поздравлял меня?
   – Не даром! – согласилась Мария и направилась к холодильнику.
   Быстро нарезав и разложив на тарелочке сыр, она высыпала из пакета в плетеную корзинку сухое печенье «Мария», которое любила макать в вино, и понесла все это в гостиную. Отец шел за ней с бокалами и бутылкой эксклюзивного французского вина.
   Поставив все на столик, Мария забралась с ногами на диван, уютно устроившись в уголке.
   Сколько вечеров провели они так с отцом... Между ними практически никогда не возникало ссор. Сегодняшнюю вспышку Мария объясняла своими расшатавшимися нервами. Эх, нужно было отцу сразу все рассказать, но тогда ей не хотелось, чтобы он опять переживал за нее или начал бы вмешиваться в ее дела, пытаясь помочь. Ей хотелось самой разобраться со своей жизнью.
   – Ну, так ты мне расскажешь, что ты там написала? – усаживаясь с ней рядом и протягивая ей бокал с вином, спросил отец.
   – Расскажу, расскажу, – успокоила его Мария, и, помолчав, спросила: – Ты помнишь книгу Игната Филаретова «У страха глаза рыси»?
   – Конечно, помню! Первоклассный детектив...
   – Вот его-то я и перевела на немецкий язык. А герр Шнайдер познакомил меня со своим другом-издателем – герром Майнкопфом, и тот, прочитав мою рукопись, загорелся издать эту книгу у них, в серии «Зарубежный детектив». Вот собственно и все. А сейчас мы оформляем документы...
   – Мда... и всего-то делов! – иронически хмыкнул Николай Дмитриевич. – Но нужно же еще получить разрешение автора... Ты об этом не думала? Интересно, какой он человек?...
   – Замечательный человек! – вырвалось у Марии.
   – А ты откуда знаешь, вы уже с ним встречались? – поинтересовался отец.
   Мария, стряхнув какую-то невидимую пылинку с брюк, помолчала, а потом, решившись, тихо сказала:
   – Пап, и ты с ним тоже встречался...
   – Где? Когда? – удивился Николай Дмитриевич.
   – В Каневе...
   Отец, нахмурив брови, сосредоточился, припоминая.
   – Ты... Ты хочешь сказать, что это... отец Кирилл?! – потрясенно воскликнул Николай Дмитриевич, и приподнявшись с дивана, расхохотался: – Во дает батюшка!.. Вот молодец!.. Игнат Филаретов!.. Ха-ха-ха... Да за это же просто необходимо выпить!
   Чокнувшись бокалами, они дружно сделали по большому глотку, посмаковали вино во рту и закусили его сыром.
   – Нет, ну ты только представь!.. – никак не мог успокоиться Николай Дмитриевич, восхищенно качая головой.
   – Но это, пап, большой секрет! – улыбаясь, предупредила Мария отца.
   – Само собой! Я буду нем, как могила! – демонстративно закрывая себе рот рукой, пообещал Николай Дмитриевич, но тут же убрал ее, чтобы задать очередной вопрос: – А ты это уже в Каневе знала?
   Чувствуя, что ступает на зыбкую почву, Мария замешкалась, но, решив идти до конца, ответила:
   – Нет, там я ничего не знала. Это я потом узнала. А так мы с ним случайно познакомились.
   – Хороша случайность! Из двухсот миллионов человек в нашей стране познакомиться именно с популярным писателем! Ну и когда ты узнала, что он Филаретов?
   – Когда он приезжал сюда в начале декабря сдавать экзамены в академии.
   – Так вы с ним встречались?
   – Да, – Мария опустила глаза, глядя в свой бокал и взбалтывая в нем остатки вина. – Помнишь, когда Вика приводила ко мне своего приятеля знакомиться? Вот, в тот вечер и отец Кирилл был у меня в гостях. Он мне ничего не сказал, просто оставил автограф на своей книге, которую случайно увидел в моем кабинете. Кстати, он не знает, что переводчиком его книги являюсь я...
   – Еще не лучше, прямо какие-то тайны Мадридского двора! Почему ты это от него скрываешь?
   – А вот об этом, пап, я пока говорить не хотела бы, – бросив на отца умоляющий взгляд, сказала Мария. – У меня есть свои соображения, по которым я не хочу до поры, чтобы он что-нибудь узнал.
   – Ну, хорошо, хорошо, но потом-то расскажешь?
   Мария кивнула.
   – Ну, тогда давай праздновать. Не каждый же день такие события в жизни происходят! – сказал Николай Дмитриевич, наливая им еще вина.
   Глядя, как отец наполняет ее бокал, Мария остановила его:
   – Хватит, хватит, мне еще срочно нужно перевести поправки к договору, я хотела их сегодня же отправить в Мюнхен.
   – Ничего, пара-тройка бокалов только тебя подкрепят. Кстати, показала бы мне, что они вам там предложили...
   – Сейчас...
   Мария вскочила с дивана и, сбегав в кабинет, принесла отцу договоры.
   Поставив бокал на столик, отец надел очки и принялся читать. Прочитав сначала договор с автором и молча отложив его в сторону, он принялся читать договор с Марией, хмыкнув при этом: «тоже мне, конспиратор!», видимо наткнувшись на ее псевдоним.
   Закончив чтение, он снял очки, и, изучающе посмотрев на дочь, заключил:
   – Не слабо!
   – Правда же? – обрадовалась Мария. – Я тоже, когда прочла, не поверила своим глазам.
   – Все! – хлопнув в ладоши, приказал отец. – Сворачиваем пьянку гурманов и за работу! Погоняй в кабинет переводить! Время – деньги, нечего уважаемых людей заставлять ждать.
   И словно услышав его слова, по всей квартире затрезвонили телефоны.
   Мария подскочила от неожиданности, а потом бросилась к трубке. Это были чудеса телепатии – звонил именно герр Майнкопф...
   Услышав, как дочь отвечает по-немецки, Николай Дмитриевич сделал жест рукой, типа: «Я же тебе говорил!»
   Мария, показала рассмеявшемуся отцу язык и отвернулась, отвечая на вопросы далекого собеседника.
   Переговорив минут пять, она положила трубку.
   – Ну? – вопросительно спросил отец.
   – Ты был прав, он спрашивал, почему мы так долго не отвечаем и не появились ли у нас какие-нибудь проблемы с автором...
   – И что ты ему ответила?
   – Пап, ну чего ты прикидываешься, ты же все слышал!
   – Мало ли слышал! Я же не говорю по-немецки.
   – Может, и не говоришь, зато все прекрасно понимаешь, уж мне-то не рассказывай! – рассмеялась Мария.
   – Ты обо мне, как о собаке: все понимаю, да сказать не могу, – проворчал с улыбкой отец.
   – Ладно тебе! Я до сих пор помню лицо того немца, который сидел с нами за столиком в санатории и обсуждал со своим приятелем твои уши, думая, что ты не понимаешь по-немецки...
   Отец тогда, действительно, отчебучил номер! Ему видимо надоело слушать разнообразные комментарии о своих ушах, которые у него, действительно, были выдающимися, поэтому он решил подшутить. Смачно полив кетчупом большой пельмень, он незаметно стащил его из тарелки и зажал в руке. А потом схватил нож и невозмутимо начал изображать, что отрезает себе ухо. По щеке, из-под сжатой ладони живописным кровавым ручейком пополз кетчуп вперемешку с пельменным соком. Оторопевший немец в ужасе выпучил глаза и, открыв рот, наблюдал за страшными действиями сотрапезника. Тогда отец, обратившись к нему на чистом немецком языке, сказал, что хочет сделать ему презент, и вложил пельмень тому в руку. Немец глянул на свою ладонь, в которой лежал вымазанный кетчупом пельмень, и видимо, приняв его за отрезанное ухо, молча упал в обморок.
   – А чего там было понимать? Он так красноречиво поглядывал на мои уши, что и без перевода было понятно, что он хотел меня обидеть...
   – Ой, обиженный, ха-ха-ха, – рассмеялась Мария. – А кто же потом пересел за другой столик и обходил нас за три версты? Ты или он?
   – Ну ладно, ладно, беги работай, я тут сам приберу, – прервал ее Николай Дмитриевич, смеясь, и хлопнул ее ниже талии.
   Мария возмущенно вскрикнула и выскочила из гостиной.
   Закончив работу над договорами только к трем часам утра, она сразу же вышла в интернет и отправила документы электронной почтой герру Майнкопфу. После чего рухнула в постель и сразу же провалилась в сон.
   Утром она, конечно, проспала все мыслимые сроки, забыв поставить себе будильник. А отец, уходя, видимо, не захотел ее будить, решив, что ей нужно выспаться.
   Часы показывали двадцать минут двенадцатого.
   Мария вскочила с постели и побежала мыться. Сквозь шум воды, она услышала телефонный звонок.
   Обернувшись полотенцем, она выскочила из ванной в холл и схватила трубку.
   – Фройляйн Мария, почему такая таинственность? – поздоровавшись, и сразу же переходя к делу, спросил ее герр Майнкопф.
   – Потому, что автор здесь занимается очень специфичным бизнесом, и даже российские читатели ничего о нем не знают. Герр Майнкопф, я думаю, что такой гениальный человек, как вы, сумеет извлечь из тщательно охраняемого инкогнито автора большую рекламную пользу. Представьте, как это можно обыграть! Вы выпускаете книгу загадочного автора, произведениями которого все зачитываются, но никто не знает его в лицо, даже в нашей стране, и он впервые, подчеркиваю: впервые, соглашается приехать на презентацию своей книги, в данном случае, пообщаться с немецкой общественностью. И выставляет только одно условие – сохранить свое настоящее имя и лицо в тайне...
   – Он что, будет в маске, как Зорро? – пошутил герр Майнкопф.
   – Да нет же, он просто попросил запретить проносить с собой на презентацию фото– и телекамеры. Это же может создать вокруг нашей книги особую, таинственную атмосферу, которая замечательно впишется в детективный жанр.
   – Вы меня убедили, я подумаю и дам вам знать, – согласился герр Майнкопф и попрощался.
   Окрыленная Мария тут же позвонила Борису, сказав, что вроде бы издатель не выказывает принципиального несогласия с их условиями, и похоже, скоро нужно будет договариваться с отцом Кириллом о новой встрече.
   – Это классно, – обрадовался Борис, – потому что он мне только что звонил и сказал, что послезавтра хочет сам прилететь в Питер.
   У Марии упало сердце.
   – Он догадался?...
   – Не думаю, скорее всего, он просто решил облегчить мне задачу в подписании договора, а, может, у него здесь какие-то свои, церковные, дела... Послезавтра все узнаем.
   – Борис, только не выдавайте меня, я еще не готова к встрече с ним! – в панике взмолилась Мария.
   – О чем речь! Я же вам обещал, значит, буду молчать, – развеял он ее опасения.
   – Спасибо. Я вам перезвоню, как только получу назад документы.
   – Договорились. До встречи! – попрощался Борис.
   Положив трубку, Мария побрела в спальню – неожиданное известие, что отец Кирилл скоро будет в Петербурге, ее просто ошеломило. Она легла на постель и, закутавшись в одеяло, свернулась под ним калачиком, или, как говорил отец, «в позу зародыша», пытаясь успокоиться.
   Если отец Кирилл все понял, то ее план сорвется, так и не воплотившись в жизнь. А ведь она так хотела довести дело до конца, так хотела, чтобы вышла книга, чтобы онпонял, какона к нему относится. А теперь все ее усилия пропадут даром.
   Мысли ее прервал телефонный звонок. Подняв трубку, Мария сказала: «Алло...», но в ответ услышала лишь чье-то дыхание, а затем на том конце повесили трубку.
   «Наверное, кто-то ошибся, – подумала она, возвращая трубку на место, и вдруг испуганно подскочила: – А если это он?...»
   Она села на кровати и, обхватив плечи руками, начала раскачиваться из стороны в сторону, безуспешно пытаясь унять волнение, и поэтому, когда неожиданно раздался звонок в дверь, она даже вздрогнула, не понимая, кто бы это мог быть, ведь она никого не ждала. У отца есть ключ, а посторонних охрана в подъезд не пустила бы без ее разрешения.
   Не снимая с себя одеяла, Мария подошла к двери.
   Тихо спросив: «Кто там?», она обессилено привалилась к косяку, услышав из-за двери голос Геннадия, которого она не только не хотела видеть, но и запретила себе вспоминать. Она никогда не спрашивала у отца о нем, хотя и понимала, что Николай Дмитриевич, по-прежнему общаясь с отцом Геннадия, наверняка в курсе, как сложилась судьба у его сына после их разрыва с Марией и расторжения практически несостоявшегося брака.
   «Господи, только не сейчас!» – простонала она. – Столько времени прошло, что ему нужно?»
   – Мария, открой, пожалуйста! – попросил через дверь Геннадий, снова нажимая на кнопку звонка.
   – Я не одета, – постаравшись, чтобы голос не выдал ее волнения, ответила она. – Зачем ты пришел?
   – Я подожду, пока ты оденешься! Нам нужно поговорить, – настаивал на своем Геннадий.
   – Говорить нам не о чем! – отрезала Мария, но вдруг передумала: ей стало любопытно, что же такого может сказать ей ее несостоявшийся благоверный?
   Сбросив с себя одеяло и полотенце, она достала из шкафа первое попавшееся под руку платье, натянула его на ходу прямо на голое тело и открыла дверь.
   – Ты хорошо выглядишь! – с порога объявил ей Геннадий.
   – Издеваешься? Я ведь даже не накрашена, – усмехнулась Мария и отступила, чтобы он мог войти.
   Геннадий, очень стройный в своем элегантном костюме, как всегда был чисто выбрит и благоухал дорогим парфюмом. Красавец!.. «Впрочем, как и большинство голубых, которые, как известно, тщательно ухаживают за собой, в отличие от настоящих мужчин, – подумала Мария, оценивающе оглядывая его, и тут же добавила про себя: – За исключением разве что одного моего знакомого...».
   Она смотрела на Геннадия и ничего не чувствовала. Да он был по-прежнему красив, да он когда-то причинил ей боль, но это все уже ее словно не касалось.
   – Что ты хочешь? – спросила она.
   – Напои меня кофе, – попросил Геннадий. – Я тут пирожные твои любимые принес...
   Мария изумленно посмотрела на него: он что, не понимает всей немыслимости ситуации? Пришел спустя год после своей подлой измены и собирается с ней, как ни в чем ни бывало, пить кофе с пирожными! Ей захотелось залепить ему пощечину, надеть на его тщательно остриженную голову коробку с пирожными, размазать их по его бритому, наодеколоненному лицу, и пинками под зад, который, как оказалось, может быть таким привлекательным и для мужчин, вытолкать его из своей квартиры и жизни!
   У нее даже невольно сжались кулаки от этого желания. Видимо, что-то отразилось и на ее лице, потому что Геннадий, настороженно глядя на нее, отступил обратно к двери, но потом вытянул перед собой, как щит, коробку с пирожными, предлагая ей ее взять.
   И Мария вдруг успокоилась.
   – Ну что ж, пойдем, выпьем кофе, – сказала она, забирая у него пирожные, и, круто развернувшись, направилась в кухню.
   – Я вымою руки? – спросил ее Геннадий вдогонку.
   – Вымой, думаю, ты не забыл, где ванная, – разрешила Мария, усмехнувшись. Он, действительно, не изменился: также помешан на чистоте, пришел ведь, похоже, для какого-то серьезного разговора, но про гигиену не забывает...
   «Железные нервы... Я бы так не смогла!» – заключила Мария.
   Поставив варить кофе, она села на один из своих сундуков, стоявших у стола, ожидая, когда Геннадий выйдет из ванной. Впрочем, он не заставил себя долго ждать. Зайдя в кухню, он сел напротив Марии и, потянувшись через стол, неожиданно взял ее за руку.
   Мария рывком высвободилась, возмущенно глядя на Геннадия. Даже перед свадьбой тот не снисходил до подобных нежностей, а тут, после всего, что между ними произошло, вдруг посмел прикоснуться к ней!
   – Только не ругайся! – поспешно попросил он. – Я хочу поговорить с тобой, выслушай меня, пожалуйста!
   – Когда это я на тебя ругалась? – рассердилась Мария. – Что ты вообще хочешь от меня, зачем ты явился?
   Он внимательно посмотрел на нее и тихо спросил:
   – Ты меня еще любишь?
   – Что?! – Мария не верила своим ушам. – Люблю?! Да ты в своем уме?!
   Вскочив, она повернулась к нему спиной и потребовала:
   – Уходи, Гена!
   И тут же почувствовала, как его руки, словно железными тисками, сжали ее плечи.
   – Мария, прошу, выслушай меня! – потребовал он. – Думаешь, мне легко было прийти к тебе!
   – Я тебя не звала, мне ничего от тебя не нужно! – воскликнула она, пытаясь освободиться, но он только крепче сжимал ее плечи. Она и не представляла, что его руки могут быть такими сильными. – Господи, ну что тебе еще от меня нужно?! – простонала она, перестав вырываться и закрывая глаза.
   – Сядь, пожалуйста, – попросил он.
   Она послушно вернулась на место и нехотя посмотрела на Геннадия. А тот неожиданно встал перед ней на колени и, взяв ее руки в свои ладони, сказал:
   – Прости меня! Я понимаю, что сделал тебе больно. Но я вовсе не хотел, чтобы ты что-либо узнала. Более того, клянусь, после свадьбы этого никогда бы не повторилось. Это был как бы... прощальный ритуал...
   – Ну да, хорошенькое прощаньице! И у меня в доме! – Мария возмущенно вырвала у него свои руки. – Между прочим, это было уже послесвадьбы, так что не гневи бога, не клянись!
   Геннадий подавленно промолчал.
   Мария, тоже помолчав, с горечью заметила:
   – Хорошо хоть, что нас обвенчать не успели... Как ты мог так поступить со мной, Гена?!
   – Я не думал, что ты так быстро проснешься, – виновато глянув на нее, сказал Геннадий. – Я хочу тебе объяснить...
   – Ничего объяснять мне не надо! Я достаточно видела! Но это уже все в прошлом, и я не хочу ничего больше знать! Более того, я даже рада, что все узнала. Так что, наоборот, все хорошо получилось, вовремя. Иначе наша жизнь была бы пыткой, и для меня, и для тебя!
   Геннадий, вздохнув, поднялся с колен и сел рядом с ней.
   – Мария, Машенька, я бы не позволил себе... Клянусь!
   – Прошу тебя, прекрати! – потребовала Мария. – О чем теперь говорить?! Прошлого не вернуть! И ничего между нами уже не будет, да и быть не может! Ты же не сможешь перестать быть геем и отказаться от секса с мужчинами...
   У Геннадия дернулось лицо.
   – Дело только в этом? – тихо спросил он.
   – Наверное, не только, – призналась Мария. – Знаешь, я много думала о том, что произошло, и пришла к выводу, что все объясняется тем, что мы просто не любили друг друга. На месте твоего Мишеля мог быть и кто-нибудь другой, и не важно – мужчина это был бы или женщина, в конце концов, какая разница, – ты все равно предал мое доверие, потому что изменил мне.
   – Я не хотел тебе изменять, поверь мне! – умоляюще глядя на нее, сказал Геннадий. – Я просто прощался с тем, что дает мне наслаждение, потому что не мыслил продолжения таких отношений с кем-либо после нашей свадьбы. Я был бы верен тебе.
   – Очень сомневаюсь, что ты хранил бы мне верность! – покачала головой Мария. – А если бы и хранил, то из этого тоже ничего хорошего бы не вышло, ведь ты бы был со мной несчастен, не получая того удовлетворения, к которому уже привык. Что бы это была за жизнь! Впрочем, – она невесело усмехнулась, – еще раз повторюсь, я не верю, что ты пошел бы на такую жертву ради меня. Ведь женитьба тебе нужна была только ради карьеры, а я была лишь средством. Думаю, что и сейчас вы с Мишелем вместе...
   – Неправда, я к тебе всегда относился с нежностью, – возразил Геннадий и добавил: – И сейчас отношусь... А с Мишелем мы расстались, сразу же после...
   – Зачем, в этом ведь уже не было необходимости? – перебила его Мария, пропуская мимо ушей слова о нежном к ней отношении.
   Он не ответил. Помолчал, опустив голову, словно собираясь с мыслями, потом, подняв на нее глаза, сказал:
   – Мария, я хочу начать все сначала.
   – Это невозможно, Гена, – грустно улыбнулась Мария. – Никогда.
   – Почему? У тебя кто-то появился? – спросил он, и в его глазах Мария с удивлением увидела ревность и боль.
   – Конечно, но даже если бы никого и не было, то я не смогла бы заставить себя снова поверить тебе, – объяснила она. – Я очень тяжело пережила твою измену. И неизвестно, как бы я с этим справилась, если бы не... – и она замолчала.
   – Кто он? – тихо спросил Геннадий.
   «Тот, кто расценил бы твой грех как содомский...» – пронеслось у нее в голове, но она промолчала.
   – Прости меня, – сказал он, опуская голову.
   Посмотрев на понурившегося Геннадия, Мария вдруг с удивлением почувствовала, что ей почему-то его жаль. И эта жалость почти вытеснила обиду за ту боль, которую он ей причинил. Наверняка, гомосексуалистам тоже жить непросто. И не только из-за вполне понятного неприятия, которое наблюдается по отношению к ним со стороны гетеросексуальной части населения, но и потому что найти постоянного спутника жизни им тяжелее. Если уж женщине среди миллионов мужчин-«натуралов» трудно найти того, кто бы ее любил и был бы ей верен, то каково мужчине найти среди гораздо меньшего количества мужчин-геев того, кто был бы не только таким, как он сам, но и был бы способен на любовь и верность.
   – У тебя есть... кто-нибудь? – спросила она, почти с сочувствием глядя на Геннадия.
   Тот поежился от ее прямого вопроса, но ответил честно:
   – С кем делить постель – да, есть, но к кому относиться с такой же нежностью, как к тебе, – нет, – и он взглянул ей в глаза.
   «Что-то не замечала я твоей нежности раньше...» – подумала Мария и в душе ее опять всколыхнулась старая обида.
   Она молча встала, отошла к кофеварке, в которой уже давно приготовился кофе, разлила его по чашкам, распаковала пирожные и, выложив их на тарелочку, вернулась к столу.
   Поставив перед Геннадием чашку с кофе, она спросила:
   – Можно задать тебе интимный вопрос?
   Геннадий настороженно посмотрел на нее, но кивнул утвердительно.
   – Когда ты узнал, что ты гей?
   – В семнадцать лет, когда понял, что меня заводят парни, – вздохнув, ответил он.
   – А ты уверен, что это был именно гомосексуализм, а не просто подростковые сексуальные забавы с друзьями, когда таких же отношений с девчонками многие мальчишки еще боятся, заменяя их на разрядку со сверстниками?
   – Чувствуется, что ты начиталась сексологической литературы, – заметил Геннадий с грустной улыбкой. – Нет, это не было просто подростковой гиперсексуальной всеядностью. Тогда я в первый раз серьезно влюбился...
   – И это был парень?
   – Да. Он был иностранцем, старше меня на пять лет. Учился в университете на третьем курсе. Мы с ним познакомились на моей первой студенческой вечеринке в общежитии.
   – И он тебя соблазнил?
   – Скорей я его... – нехотя признался Геннадий. – Хотя потом он мне сказал, что занимался сексом с мужчинами с пятнадцати лет. С ним я и почувствовал то, чего никак не мог ощутить с женщинами, хотя ситуаций у меня было более чем достаточно. Отец меня в наших заграничных поездках всегда водил в дорогие публичные дома, а маме говорил, что ездит со мной на экскурсии по городу. Хотя это тоже можно отнести к разряду экскурсий...
   Заметив, как вытянулось лицо у Марии при этом заявлении, а она, действительно, в шоке подумала: «Знал бы папа, что за друг у него!», Геннадий поторопился добавить:
   – Ты не думай, что он какой-то там развратник, просто он считал, что мужчина должен уметь вести себя с женщиной в постели, а этому лучше всего учиться с профессионалками.
   – Ну да, а сам он, значит, проходил курсы усовершенствования квалификации, чтобы не терять мастерства, – усмехнулась Мария и, качая головой, подумала про себя: «Нет, хоть и говорят, что яблочко от яблоньки недалеко падает, а это вон как странно откатилось, и просветительство не помогло, а, может, наоборот поспособствовало формированию подобной сексуальной ориентации».
   – Как же ты со мной собирался... – Мария запнулась, не зная, каким словом назвать то, что ее интересовало, но потом решила отбросить смущение, коли уж у них пошел такой откровенный разговор: – Как же ты со мной собирался вести себя в постели, если близость с женщиной тебе ничего не дает?
   Геннадий, не ожидавший от нее такой прямоты, чуть не поперхнулся кофе и едва слышно заметил:
   – Но ты ведь очень красивая...
   – Ну и что толку с того, если тебя заводят красивые, но только парни? – вновь усмехнулась Мария. – Скажи, тебя во мне не устраивало то, что у меня чего-то нет или то, что у меня что-то, наоборот, лишнее?
   – Что ты имеешь в виду под лишним? – не понял Геннадий.
   – А вот это, например... – пояснила Мария и, сама поразившись эпатажности своих действий, натянула руками платье на груди.
   Не скрытые под отсутствовавшим бюстгальтером соски, сразу же проступили через ткань. Геннадий ошеломленно скользнул по ним взглядом и отвел глаза.
   – Вот видишь! – воскликнула Мария. – Говоришь: «Давай начнем сначала», а сам даже не можешь смотреть на меня, потому что я женщина. Если бы мы поженились, то ты бы уже год, как должен был со мной делить супружескую постель со всеми вытекающими отсюда последствиями. А ты ведь даже ко мне никогда не прикасался, только чмокал по-дружески в щеку... Скажи, тебе было неприятно или просто не приходило в голову, что мне было нужно нечто гораздо большее?
   Геннадий молчал.
   У Марии его молчание вызвало раздражение: коли шел к ней незваным для разговора, то должен был понимать, что отвечать на ее вопросы ему придется. Чего уж теперь молчать-то! И вообще, непонятно, как он собирался восстанавливать с ней отношения, не дав объяснений тому, что произошло, и не обсудив, как он видит их совместное будущее...
   – Как может быть мужчине неприятно прикасаться к женскому телу? Как?! – допытывалась она, уже понимая, что не получит от Геннадия никакого ответа.
   Она старалась еще держать себя в руках, но ее уже понесло: ей почему-то вдруг захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы вывело Геннадия из себя.
   Поднявшись, она подошла вплотную к нему, наклонилась и, взяв его за руку, предложила:
   – Прикоснись к моей груди, посмотри какая она упругая, как сама просится в ладонь...
   Геннадий, покраснев, отдернул руку.
   – Как ты можешь?! – чуть ли не выкрикнул он и негодующе добавил:. – Ты очень изменилась! Зря я к тебе пришел.
   Отодвинув Марию в сторону, он выскочил из-за стола и стремительно вышел из кухни.
   А Мария опустилась на сундук.
   Услышав, как щелкнул замок на входной двери, закрываясь за Геннадием, она почувствовала себя совершенно опустошенной. В голове у нее не было никаких мыслей.
   Посидев несколько минут, приходя в себя, она, наконец, протянула руку, взяла свою чашку и, залпом выпив остывший кофе, встала. В этот момент раздался звонок в дверь.
   «Неужели вернулся? – с тоской подумала Мария. – Не буду открывать, хватит с меня!»
   Но звонок не унимался.
   Мария против воли поднялась и пошла к двери.
   Не спрашивая, кто звонит, она открыла, ожидая увидеть Геннадия, но за дверью оказался Евгений, охранник снизу.
   – У вас все в порядке? – спросил он, с тревогой оглядывая ее.
   – Все хорошо. А что?
   Евгений, виновато улыбнувшись, ответил:
   – Да выскочил тут из лифта ваш... – он на секунду замешкался, подбирая подходящее слово, – ...знакомый в каком-то странном состоянии. Я подумал, не случилось ли чего с вами... Может, помощь нужна...
   Мария, глядя в его глаза, почувствовала, что у нее наворачиваются слезы от этой нежданной заботы.
   – Нет, не случилось, – покачала она головой и вдруг заплакала.
   Охранник сначала растерялся, но, потом, шагнув к Марии, крепко обнял ее и спросил сочувственно:
   – Что же вы тогда плачете?...
   Уткнувшись носом в его широкую грудь, обтянутую камуфляжной формой, Мария вместо ответа громко всхлипнула. И вдруг, вдохнув запах Евгения – смесь холста, сигаретного дыма и здорового мужского пота – вздрогнула... Как давно ее никто не обнимал! Впрочем, обнималась она по-серьезному всего-то несколько раз в жизни, да и то на младших курсах на университетских вечеринках, а потом, начав встречаться с Геннадием, вообще забыла, что такое объятия, он-то ее этим не баловал.
   Не веря происходящему, Мария замерла и, прижимаясь лицом к груди Евгения, только вдыхала и вдыхала исходящий от него странный возбуждающий запах, чувствуя, как у нее начинает кружиться голова от какого-то неясного томления. Слезы ее, конечно, моментально высохли.
   Евгений, видимо, что-то тоже почувствовал и прижал Марию еще крепче к себе, отчего она придвинулась ближе, и почти соприкоснувшись с Евгением бедрами, вновь вздрогнула всем телом.
   Словно осмелев от этого движения, руки Евгения скользнули по ее спине, опустились до талии, потом еще ниже... и дерзко сжали ее бедра.
   Марию начала колотить дрожь. Почувствовав, как ладони Евгения с силой обхватили ее ягодицы, она сделала инстинктивное движение бедрами вперед и услышала, как у Евгения перехватило дыхание. Через мгновение она ощутила, как его налитая плоть прижалась к ее животу, и, не сдержавшись, застонала от резко нахлынувшего возбуждения. Ее стон вызвал соответствующую реакцию у Евгения. Тоже застонав, он прижал Марию спиной к стене и, прерывисто дыша, начал вжиматься бедрами в ее тело с такой силой, словно хотел выдавить на ней собственный силуэт. Мария даже с опаской подумала, что он повредит себе свою мужественность, и слегка развела ноги, чтобы дать его напряженной плоти больше пространства. Но Евгений, восприняв это движение как приглашение к дальнейшим действиям, рывком поднял ее под ягодицы вверх, усаживая на свои бедра, и скользнул рукой под платье. Обнаружив, что под ним нет белья, он буквально содрогнулся, и, сминая пальцами нежные ягодицы Марии, устремился к заветной цели.
   И тут Мария, несмотря на охватившее ее возбуждение, испугалась и попыталась остановить Евгения. Взглянув на него, она обомлела: выражение его лица было точь-в-точь такое же, как у Геннадия, когда тот в день их свадьбы совокуплялся с Мишелем.
   «Господи! Что я делаю?!» – ужаснулась она, вырываясь из кольца рук Евгения и сползая телом по стене вниз.
   Евгений приоткрыл затуманенные страстью глаза и непонимающе посмотрел на Марию, но та уже полностью пришла в себя.
   Одернув платье, она вывернулась из тесного пространства между стеной и телом Евгения и взмолилась:
   – Женечка, я не могу... Прости, пожалуйста, но тебе придется уйти...
   У Евгения дернулись губы, но он ничего не сказал. Постояв несколько секунд, глядя на нее и, видимо, усмиряя все еще рвущееся к ней тело, он молча развернулся и вышел в распахнутую дверь, которая, как оказалось, оставалась открытой во все время охватившего их безумия.
   Захлопнув за ним дверь, Мария кинулась в ванную.
   Рывком стащив с себя платье, она встала под душ и включила холодную воду.
   «Какой позор! Какой стыд! Как блудливая кошка готова была отдаться первому встречному! И даже дверь не закрыли... Что же это со мной было?!» – думала Мария, пытаясь смыть с себя ледяной водой до сих пор остающиеся на теле ощущения от прикосновений рук Евгения. Они почему-то плохо смывались, расползаясь по телу горячими сполохами желания, а в низу живота появилась тянущая боль.
   Опасаясь, что может простудиться, Мария сделала воду потеплее и, положив ладонь на живот, помассировала его, пытаясь снять неприятные ощущения, но неожиданно почувствовала, как ее тело откликнулось на прикосновение руки сладостным спазмом и возникновением неудержимого желания раздвинуть влажные завитки, прикрывающие ее лоно, и погрузить в него свои пальцы. Поставив одну ногу на край ванны, она скользнула пальцами в образовавшееся между ног пространство и почувствовала, что складочки ее плоти набухли и раздались в стороны, словно приглашая проникнуть между ними.
   Она накрыла рукой лобок, несколько раз нажала на него серединой напряженной ладони, а потом медленно собрала в горсть всю плоть, что оказалась под ее рукой, и, сжимая ее сильнее и сильнее, опустилась на дно ванны. Разведя ноги, она откинулась на спину, продолжая крепко сжимать ладонью свою промежность.
   Закрыв глаза, она прислушивалась к нарастающим ощущениям, и вдруг увидела перед собой лицо отца Кирилла. Ее рука дрогнула, взметнулась к нему навстречу и виновато упала обратно на лоно со шлепком, похожим на пощечину, вызвав при этом новую волну накатившего сладострастия. Глаза отца Кирилла неотступно смотрели на нее с легкой укоризной, и ей казалось, что они проникают в глубину ее тела. Она даже почувствовала легкое давление на лоно и решила помочь этому ощущению усилиться, несколько раз шлепнув себя ладонью между ног.
   С каждым шлепком в ее теле нарастало напряжение, шлепки становились все сильнее. Мария уже не контролировала своих действий, нанося себе все убыстряющиеся удары между ног. Она словно наказывала свое тело за то желание, которое без ее разрешения возникло в объятиях Евгения и которое ей никак не удавалось унять. И это наказание доставляло ей никогда ранее не испытываемое наслаждение. Второй рукой она сжала свою грудь и вдруг почувствовала, как в ладонь ей скользнуло что-то металлическое. Смутное осознание, что это крестик, подаренный ей отцом Кириллом, не только не остановило ее, но наоборот еще больше подстегнуло поднимавшуюся из глубины ее тела волну наслаждения. Теребя и царапая острыми краями крестика свои соски, она продолжала хлестать себя ладонью между широко разведенных ног. Последний удар, заставивший Марию выгнуться в судороге ослепительного оргазма, исторг у нее высокий протяжный крик, за которым наступило безмолвное и блаженное изнеможение.
   Открыв глаза через необозримое количество времени, она увидела свое отражение в зеркале на потолке. Она лежала в ванной, приоткрыв рот, с набухшими грудями, на которых вокруг по-прежнему напряженных сосков алели царапины, и с разведенными в сторону ногами, из-за чего ее припухшее лоно было беззащитно распахнуто взгляду.
   Картина была совершенно бесстыдной, но Мария не испытывала никакой вины. То, что с ней произошло, было настолько ошеломляющим, что она была бы просто ханжой, если бы стала испытывать вину за это. К тому же столь сильный всплеск собственной чувственности был для нее действительно неожиданным. Она была потрясена им, поскольку даже не предполагала, что способна на такое. Словно в ней до сих пор дремала какая-то неистовая сила, пробудившаяся и вырвавшаяся на свободу от первого настоящего мужского прикосновения...
   Мария вышла из ванной с ощущением, что в ней что-то изменилось. Она чувствовала в себе тайное присутствие этой силы, которая сейчас умиротворенно свилась в тугие кольца и где-то прикорнула до поры до времени в укромном уголке ее тела. «Отшлепанное» лоно слегка побаливало при движениях, но эта боль несла в себе след пережитого блаженства.
   Через час она обнаружила, что ее «лунные дни» наступили несколько раньше, чем она ждала, и заключила: «Значит, вот он каков этот „гормональный хмель“... Нужно теперь быть начеку, коли у меня выявилась такая бурная реакция на него...»
   На работу она решила не идти, все равно день уже пропал...
   На следующее утро Мария проснулась в отличной форме. Открыв глаза, она немного повалялась в постели, наблюдая, как колышется от легкого ветерка листва на высоком тополе за окном, а потом бодро вскочила.
   Легкая ломота в мышцах и чуть болезненные ощущения в «избитом» паху напомнили ей о вчерашнем происшествии, воспоминание о котором тут же вызвало приятную судорогу в солнечном сплетении.
   Сев перед зеркалом, Мария принялась расчесывать волосы, одновременно внимательно разглядывая свое отражение и пытаясь найти в нем какие-либо изменения. Однако выглядела она как обычно, и лишь под глазами залегли темные тени. Виноваты ли были в этом «лунные дни» или это вчерашняя страсть оставила на ее лице свой след – было не понятно. Однако, не смотря на то, что внешних изменений она не обнаружила, она чувствовала себя какой-то другой, новой и незнакомой себе. Обнаруженная накануне в ней сила страсти, хоть и дремала сейчас, не давая знать, но Мария чувствовала, что раз пробудившись, эта страсть теперь никуда не денется и будет пробуждаться в ней вновь и вновь, как только к ней прикоснется мужчина. Нужно только дождаться своего мужчину, своего «чоловика», как сказал тогда отец Кирилл.
   Позавтракав и одевшись, Мария перед уходом на работу на крайний случай заглянула в электронную почту, и сразу же обнаружила среди других сообщений послание из «Майнкопф».
   На официальном бланке издательства было написано, что все поправки к договору с автором и его форма на двух языках принимаются, и если у автора и переводчика больше нет возражений, то издательство готово выслать по почте подписанные со своей стороны договоры, ожидая ответной почты от них.
   Мария тут же бросилась звонить Борису, но не застав его дома, написала ответ в издательство и отослала его со словами благодарности за оперативность.
   После чего распечатала договоры и поехала в гильдию переводчиков, где работали несколько ее однокурсниц.
   Поставив их печать, удостоверяющую идентичность перевода тексту договора, она созвонилась с отцом и помчалась к нему в офис.
   Влетев к отцу в кабинет, Мария повисла у него на шее.
   – Они согласились!
   – Поздравляю, дочура! – обрадовался Николай Дмитриевич и закружил ее по кабинету, во все горло напевая мелодию вальса Штрауса «На голубом Дунае».
   Испуганная секретарша всунула было свой нос в кабинет и тут же спряталась обратно, плотно закрыв за собой дверь.
   – Ну и что теперь? – спросил Николай Дмитриевич.
   – Завтра приедет отец Кирилл, Борис у него подпишет договор и мы отошлем его герру Майнкопфу, а мне еще придется поработать с их редактором, фрау какой-то, забыла ее фамилию.
   – Борис это тот парень с пышной шевелюрой, который к тебе приходил?
   – Шевелюрой? – недоуменно переспросила Мария, а потом, сообразив, что отец шутит, укоризненно покачала головой: – Да, это он, и он – литературный агент отца Кирилла.
   – Не отца Кирилла, а писателя Игната Филаретова, – поправил ее Николай Дмитриевич и добавил: – А почему бы тебе самой не слетать в Мюнхен? Отвезешь договоры и поговоришь с редактором... Кстати, ты в отпуске не была, возьми пару недель и проведи их в Германии. Думаю, что тебе эта работа будет лучше всякого отдыха.
   – Пап, это мысль! Мне она, почему-то в голову не пришла. Надо только посмотреть график заказов... Если нет ничего серьезного, то поеду, а на простые переговоры я могу поставить кого-нибудь из моих сотрудников.
   – Ну, вот видишь, – удовлетворенно сказал Николай Дмитриевич, – не такой уж я у тебя дурак!
   – А кто говорил?! – шутливо возмутилась Мария и, чмокнув отца в щеку, выскочила из кабинета.
   Пробегав весь день по делам, Мария вернулась домой совершенно взмыленная, но довольная.
   Хорошее настроение не покидало ее целый день, единственное, что ее огорчало, так это то, что она никак не могла дозвониться до Бориса. Да и то, что завтра отец Кирилл окажется в Петербурге и будет находиться совсем рядом с ней, ее тоже по-прежнему волновало, но она гнала это волнение от себя, не желая питать лишних надежд. Если он ей позвонит, в чем она сомневалась, вспоминая его прощальное письмо, – это будет прекрасно, но ждать его звонка она себе запретила.
   Аккуратно разложив документы на столе и придвинув к себе два экземпляра договора на оплату сделанного ею перевода, Мария достала из коробочки настоящий паркер и, высунув от старания кончик языка, поставила свою подпись.
   «Нужно запомнить этот момент! – подумала она, отложив ручку в сторону и глядя на документ. – Это мой первый издательский договор. Кто знает, может быть, и не последний».
   В девять вечера объявился Борис. Позвонив откуда-то поблизости, он обрадовался, услышав хорошие новости, и сказал, что может через полчаса подъехать к ней за договором отца Кирилла.
   Мария, подумав о том, что если отец Кирилл прилетает завтра, то Борису лучше иметь заранее договор на руках, а не бегать за ним при авторе, ведь это может вызвать лишние подозрения, согласилась, и пошла ставить самовар.
   Весь следующий день Мария провела в хлопотах, готовясь к поездке. Она позвонила герру Майнкопфу, и, сказав, что как только автор подпишет договор, а сделать он это должен сегодня, она готова вылететь в Мюнхен для завершения всех юридических формальностей, а заодно и поработать с их редактором над ее переводом.
   – Отлично, фройляйн Мария, это лучший вариант, какой только было можно представить! – обрадовался герр Майнкопф. – Мы будем ждать вас с нетерпением.
   Вечером ей позвонил Борис и, не называя ее по имени, коротко доложил, что все сделано, и он готов привезти ей подписанный договор.
   – Приезжайте, – сказала Мария и, положив трубку, откинулась в кресле, чувствуя, как от волнения у нее подрагивают руки.
   «Он приехал... Он здесь», – билась в мозгу будоражащая мысль.
   Взяв себя в руки, она набрала справочную службу аэропорта, чтобы уточнить расписание самолетов. На завтра оказался как раз удобный рейс в Германию. Позвонив своей секретарше домой, Мария попросила ее с утра съездить в представительство компании «Люфтганза» и приобрести для нее билет.
   Приехавший через час Борис сразу же почувствовал ее состояние. Передавая ей бумаги и глядя в ее побледневшее лицо, он утешительно сжал ее руку:
   – Я ничего ему не сказал и не скажу, не волнуйтесь. Хотя не могу гарантировать, что он вам сам не позвонит. Кирилл приехал в каком-то странном настроении.
   – Я завтра улетаю в Мюнхен, – сообщила ему Мария.
   Удивленно посмотрев на нее, Борис промолчал, а потом кивнул, принимая к сведению ее сообщение.
   После отъезда Бориса, Мария подошла к телефону и задумчиво посмотрела на него. Она не знала, чего она больше боялась: того, что ей может позвонить отец Кирилл, или того, что она не выдержит и сама позвонит ему.
   Мария не любила автоответчики и принципиально не ставила их у себя дома. Но сидеть и слушать, как надрывается телефон, и гадать, кто же это может быть, она тоже не хотела...
   Приняв решение, Мария прошлась по квартире и отключила все свои телефоны. Последним она отключила сотовый.
   Утром она улетела в Мюнхен.

   Презентация была намечена на семнадцать часов в большом книжном магазине Крюгера.
   Стопочка авторских экземпляров уже лежала на столе в гостиной, поблескивая яркими обложками с лицом главного героя. Немецкий вариант книги получился несколько необычным – уж очень странно было читать по-немецки русское имя «Ignat Filaretoff».
   Мария глянула на циферблат, до начала еще оставалось два часа. Нервы ее были на пределе. Отец Кирилл, судя по всему, уже должен был прилететь. Хорошо, что его встречает один из сотрудников издательства – в самом герре Майнкопфе Мария была не уверена. За последние месяцы они с ним очень сдружились, и, как однажды шутливо пожаловался Марии герр Шнайдер, она не сходила с языка герра Майнкопфа, неуемно восхваляющего ее характер, таланты и другие бесчисленные достоинства, которые он видел в Марии. Встретившись с отцом Кириллом, он мог бы просто проговориться о ней...
   Значит, если ничего не случится, через два часа она встретит его... Прошло чуть больше года с их последней встречи... Какой то будет новая?...
   Накладывая макияж, Мария в который раз критически оглядела себя в зеркало. Высокая прическа, которую ей сделала дочь фрау Кюнцер, Ева, оказавшаяся замечательным стилистом, открывала ее стройную шею и создавала вокруг головы ореол из темных густых волос, придавая Марии торжественный вид. Лишь две, слегка завитые пряди, выпущенные по бокам, смягчали эту торжественность и добавляли облику девушки некоторую кокетливость. Это было очень красиво. Даже сама Мария восхищенно ахнула, когда Ева, закончив работу, отступила в сторону и предложила ей посмотреться в зеркало.
   Мария выбрала для презентации белый французский костюм с узкой удлиненной юбкой и небольшим разрезом сзади. Она очень надеялась, что в этом празднично-строгом одеянии поразит отца Кирилла, и он не сможет так легко отказаться от нее, как в прошлый раз. Или, в худшем случае, не скоро ее забудет.
   Облачившись в костюм, она поправила на груди крестик, который она носила, не снимая с тех пор, как отец Кирилл надел ей его на шею.
   Отойдя в глубь комнаты, Мария взглянула издали на свое отражение в зеркале. Из зеркала на нее смотрела элегантная молодая женщина, выглядевшая очень уверенно, вот только несколько тревожные глаза выдавали ее волнение.
   Мария, подойдя к туалетному столику, несколько раз дрожащей рукой коснулась щеточкой ресниц, добавляя немного туши. Теперь глаза ее казались просто огромными на слегка бледном лице.
   Она была готова. До презентации оставался еще час, но Мария решила ехать не откладывая. Даже если она доберется до магазина Крюгера намного раньше начала, ей будет легче ожидать встречи с отцом Кириллом среди людей, чем сидя здесь, в квартире дочери герра Шнайдера, Марты, у которой она всегда останавливалась. Сама Марта почти все время отсутствовала, разъезжая по всему миру с географическими экспедициями. Она была талантливым фотожурналистом и делала репортажи для специальных иллюстрированных журналов.
   Взяв сумочку, Мария пошла к двери, но ее остановил телефонный звонок. Звонил герр Майнкопф, который заговорщицким тоном сообщил ей, что « онприбыл»...
   Мария сразу поняла, кого он имеет в виду. В последнее время герр Майнкопф, заинтригованный необычными обстоятельствами, связанными с таинственным автором и его отношениями с Марией, все время с любопытством поглядывал на нее при встречах, что через какое-то время стало весьма утомлять ее, вызывая досаду, а иногда и раздражение.
   Герр Майнкопф предложил заехать за ней, но Мария отказалась, чувствуя себя не в силах вести светские беседы перед встречей с отцом Кириллом и, сославшись на то, что у нее есть машина, попрощалась, сказав, что скоро приедет сама.
   Накинув плащ, она спустилась в подземный гараж.
   Выезжая в командировки за границу, Мария всегда брала машину напрокат, отказываясь от транспорта, предоставляемого фирмами, на переговоры с которыми приезжали ее клиенты. И не только потому, что дома она привыкла к разъездам на собственном автомобиле, но и потому, что не желала афишировать свои передвижения и встречи. Чем меньше будут знать о ней партнеры ее клиентов, тем меньше вероятность использования какой-нибудь личной информации при переговорах.
   В Мюнхене она уже несколько месяцев пользовалась услугами фирмы «Кранц унд Кранц», хозяева которой, отец и сын, симпатизировали Марии и всегда с радостью встречали ее, предоставляя ей наилучшую машину из своего гаража.
   Вливаясь в поток машин, Мария поехала на презентацию, чувствуя с каждой минутой все большее волнение.
   Погода была под стать ее настроению. Порывистый октябрьский ветер бросал струи дождя на лобовое стекло, и Марии пришлось включить «дворники» на ускоренный режим.
   Через полчаса она припарковалась сбоку от фешенебельного застекленного здания, где находился магазин Крюгера. Посидев пять минут в нерешительности, она собралась с духом и вышла из машины.
   Конечно, она прибыла рано. В магазине шли последние приготовления к презентационной пресс-конференции. Публика начнет собираться не раньше, чем через двадцать минут.
   Герр Вантерберг, менеджер издательства по связям с общественностью, увидев Марию, приветственно помахал ей рукой и пошел навстречу, широко улыбаясь.
   – Добрый день, фройляйн Мария! Не усидели дома и приехали пораньше? Понимаю и поздравляю вас, ведь сегодня и ваш праздник, – он пожал Марии руку и помог ей снять плащ. – Герр Филаретов уже прилетел и скоро приедет сюда. Вы с ним еще не разговаривали?
   – Нет, мы должны встретиться здесь.
   – Понятно. Проходите, пожалуйста, садитесь. Не хотите ли воды или соку? Вы что-то несколько бледны. Очень волнуетесь?
   – Немного волнуюсь, – улыбнувшись через силу, согласилась Мария, – это все-таки первое издание моего перевода, но большое спасибо, мне ничего не надо. Я бы хотела оглядеться здесь, а вы, пожалуйста, не обращайте на меня внимания, у вас сейчас много других забот.
   Герр Вантерберг понимающе улыбнулся и, сказав, чтобы она его позвала, если ей вдруг что-нибудь понадобится, пошел к группе сотрудников магазина, которые заносили в конференц-зал стопки книг, приготовленные для презентации.
   Мария постояла, оглядываясь вокруг, и медленно пошла вдоль стеллажей, на которых была выставлена книжная продукция на немецком языке разных жанров и направлений. Скоро здесь будет выставлена и их с отцом Кириллом книга...
   Мария нервно сглотнула и оглянулась на стеклянную стену позади нее. За стеклом, словно на огромном экране, текла своим чередом городская жизнь. Мимо спешили прохожие, укрываясь от дождя под разноцветными зонтами, проносились мокрые автомобили.
   Мария подошла к этой стеклянной стене, чувствуя, что не в силах больше разглядывать книги. Она боялась пропустить появление отца Кирилла.
   Из конференц-зала вышел герр Вантерберг в сопровождении высокого полного мужчины лет сорока. Они направились в сторону Марии.
   – Звонил герр Майнкопф, он будет здесь с минуты на минуту, – сказал герр Вантерберг. – Фройляйн Мария, познакомьтесь с герром Крюгером, владельцем этого магазина и нашим давним партнером.
   Мария, вымученно улыбаясь, протянула руку герру Крюгеру со словами, что ей очень приятно с ним познакомиться, особенно учитывая важность для нее предстоящего здесь события.
   – Мне тоже очень приятно, – любезно пожимая ее руку, ответил герр Крюгер. – Я поздравляю вас с выходом вашей первой книги. И хочу сказать, что, прочитав перевод детектива герра Филаретова и слушая ваш блестящий немецкий язык, я понимаю теперь, почему издательство «Майнкопф» решилось выпустить эту книгу в переводе на немецкий язык русским переводчиком.
   – Спасибо за поздравление, – смущенно поблагодарила его Мария. – Для меня большая честь услышать похвалу из уст профессионала.
   Герр Крюгер сдержанно улыбнулся и склонил голову в ответ на ее слова, но в этот момент герр Вантерберг воскликнул:
   – А вот и герр Майнкопф!
   Мария оглянулась.
   Герр Майнкопф, широко улыбаясь, спешил к ним своей размашистой походкой. За ним, едва поспевая, бежал герр Гессер – художник, иллюстрировавший книгу Филаретова.
   – О, моя дорогая, как вы хороши! – в свойственной ему шумной манере приветствовал Марию герр Майнкопф, обнимая и целуя ее в обе щеки, а потом, повернувшись к герру Крюгеру, поздоровался с ним.
   Герр Крюгер пожал ему и герру Гессеру руки, и сделал приглашающий жест:
   – Прошу в мой кабинет, у нас еще есть время до начала презентации.
   Не отпуская талии Марии, герр Майнкопф повел ее за собой.
   Мария растерянно оглянулась на вход.
   – Не волнуйтесь, – наклонившись к ней, шепнул ей на ухо герр Майнкопф, – мы не пропустим приезд герра Филаретова. Его встречает сама фрау Кюнцер, поскольку она владеет русским языком.
   Мария покорно кивнула и позволила ввести себя в кабинет герра Крюгера.
   Остальное она помнила довольно смутно. Все ее внимание сосредоточилось на двери, лицом к которой она сразу же села.
   Отказавшись от предложенного кофе, она сидела, нервно сцепив руки на сумочке и, постоянно возвращаясь взглядом ко входу в кабинет, невпопад отвечала на вопросы обращавшихся к ней мужчин.
   Герр Майнкопф, заметив ее состояние, задумчиво посмотрел на нее, а потом, подойдя к герру Крюгеру, что-то тихо спросил его.
   – О, да, конечно! – воскликнул тот.
   Через минуту перед Марией оказалась чья-то рука с рюмкой коньяка. Мария подняла глаза.
   Герр Майнкопф, улыбаясь, протягивал ей рюмку, но взгляд его оставался серьезным.
   Мария, поблагодарив, приняла рюмку из его рук. Приподняв ее в приветственном жесте, она обвела присутствующих взглядом, и молча выпила содержимое до дна.
   Герр Майнкопф тут же протянул ей коробку с конфетами. Мария потянулась за конфетой, чувствуя, как от коньяка потеплело у нее внутри, словно на нее кто-то положил горячую ладошку. Задержав руку над коробкой, она поколебалась, разглядывая конфеты, потом, выбрав шоколадную шишечку, положила ее в рот.
   И в этот момент раздался стук и дверь в кабинет распахнулась.
   Мария застыла, едва успев через силу проглотить непрожеванную конфету.
   В дверях появилась фрау Кюнцер, а за ней в кабинет вошел отец Кирилл, вернее, Игнат Филаретов, потому что в вошедшем импозантном мужчине в длинном элегантном пальто, модной широкополой шляпе и темных стильных очках невозможно было узнать священника отца Кирилла.
   Мария поднялась с кресла и стоя наблюдала, как герр Крюгер приветствует автора и приглашает вошедших раздеться.
   Отец Кирилл пропустил вперед фрау Кюнцер, помог ей снять плащ, после чего снял с себя пальто и шляпу, оставшись в темных очках, скрывающих его глаза.
   Повернувшись к присутствующим, он поздоровался на вполне приличном немецком языке и улыбнулся.
   Мария, окаменевшая от волнения, стояла в стороне и, не отрываясь, смотрела на отца Кирилла.
   Его длинные волосы мягкими локонами спускались на плечи, бородка была аккуратно подстрижена. Черный костюм, в котором он выглядел очень солидно, подчеркивал ширину его плеч и подтянутость его высокой фигуры.
   Мария вспомнила их предыдущую встречу. Тогда он ей напомнил мятежного поэта, а теперь перед ней стоял маститый писатель, имеющий вкус и положение, позволяющее этот вкус удовлетворять.
   Герр Майнкомп, бросив украдкой взгляд на Марию, подошел к отцу Кириллу и поздоровался с ним. Последовал поток традиционных приветственных фраз и поздравлений.
   Наконец, герр Майнкопф, взяв по-дружески отца Кирилла под руку, подвел его к Марии.
   – Думаю, с вашим переводчиком вас знакомить не нужно, герр Филаретов? – лукаво улыбаясь, спросил он.
   – Не нужно, – улыбнулся ему в ответ отец Кирилл.
   Сняв очки, он спокойно посмотрел на Марию, словно они расстались только вчера, и тихо сказал ей по-русски:
   – Здравствуй, Мария.
   – Здравствуй...те... – вымолвила Мария дрогнувшим голосом, глядя на него широко распахнутыми, испуганно-ждущими глазами.
   – Рад тебя видеть, ты замечательно выглядишь.
   – Вы тоже... – сказала она, опуская голову и мучаясь от осознания того, что все ее тайные надежды рушатся на глазах.
   Она ожидала чего угодно, но только не такого спокойного отношения к их встрече. Он разговаривает с ней так обыкновенно, словно его совершенно не удивляет, что он ее здесь встретил, словно ему все равно, что она стоит за его немецким изданием.
   Герр Майнкопф, озадаченно наблюдавший за ними, почувствовал состояние Марии, и, решив прервать явно тягостный для нее момент, громко воскликнул, обращаясь ко всем присутствующим:
   – Ну что же, господа, все уже в сборе! Фрау Кюнцер, узнайте, пожалуйста, у герра Вантерберга, можно ли начинать. Сегодня у нас замечательное событие и пора переходить к тому моменту, ради которого мы все работали, – повернувшись к отцу Кириллу, он тихо добавил: – Герр Филаретов, мы помним о вашем условии и постарались выполнить его, не смотря на все возражения прессы. И от телевидения пришлось отказаться...
   – Спасибо, для меня это важно, – поблагодарил его отец Кирилл.
   В этот момент распахнулась дверь, на пороге появился герр Вантерберг. Кивнув, он отступил в сторону, приглашая всех присутствующих пройти в конференц-зал.
   Отец Кирилл вдруг взял Марию за руку, и снова надев темные очки, повел ее за собой.
   Она вздрогнула, когда его теплые пальцы бережно сжали ее руку, и, чувствуя как колотится ее сердце, последовала за ним.
   Конференц-зал был забит до отказа.
   Мария даже испуганно попятилась, остановившись на пороге и дернув отца Кирилла за руку. Она совершенно не ожидала, что за такое короткое время сюда могло прийти столько народу.
   «Неужели их так заинтересовала наша книга?» – изумленно оглядывая публику, подумала она.
   Следующий шаг прояснил ситуацию. Как только следом за ними появился герр Майнкопф, публика зашумела, и, вскочив, приветствовала его громкими аплодисментами.
   – Друзья мои, вы меня сейчас спросите, что же я вам приготовил на этот раз? – с места в карьер громогласно обратился к публике герр Майнкопф, едва подойдя к столу и щелкнув пальцем по стоявшему на нем микрофону.
   Народ в зале рассмеялся, многие тут же начали что-то строчить в блокнотах.
   Мария, отец Кирилл, герр Гессер и фрау Кюнцер, направляемые герром Вантербергом, расселись за столом напротив табличек со своими именами. Отец Кирилл продолжал держать Марию за руку, не обращая внимания на удивленные взгляды фрау Кюнцер, да и самой Марии.
   Мария, для которой встреча с публикой оказалась не столь пугающей, как ожидание встречи с отцом Кириллом, сев на свое место, почувствовала себя более спокойно. Ощущая теплые пальцы отца Кирилла на своей ладони, она все-таки нашла в себе силы прислушаться к выступлению герра Майнкопфа. Он явно не нуждался в помощи своего менеджера по связям с общественностью, совершенно непринужденно общаясь с журналистами, сидящими в зале.
   – И я вам отвечу! Я приготовил вам четыре, четыре замечательных открытия, – герр Майнкопф выставил перед собой руку с четырьмя оттопыренными пальцами. – Это три имени и одна потрясающая книга. Я прочел рукопись за одну ночь, не отрываясь! – он покивал, акцентируя внимание на последних словах. – Меня, действительно, ничто не могло оторвать от нее, даже недовольное ворчание моей дорогой и горячо любимой фрау Майнкопф.
   Публика опять засмеялась, прерывая его речь аплодисментами.
   Мария хмыкнула: знают ли журналисты, что фрау Майнкопф это вовсе не жена герра Майнкопфа, а его мама – забавная старушка, в прошлом кардиолог, до сих пор ревниво пекущаяся о здоровье давно уже взрослого сына?
   – И вы спросите: а что же такого в этой книге? И я вам скажу: во-первых, – герр Майнкопф принялся отгибать пальцы, – она потрясающе интересна, во-вторых, ничего не понятно до самого конца, в-третьих, страшно до ужаса, в-четвертых, все заканчивается совершенно неожиданно, и в-пятых, какой захватывающий язык! – герр Майнкопф покачал в восхищении головой и даже прищелкнул пальцами, которые он только что отгибал.
   «Ну, артист!» – поразилась Мария, с восхищением слушая герра Майнкопфа.
   – И теперь я хочу вам представить тех людей, о чьих именах я только что говорил... – герр Майнкопф обошел сидевших за столом Марию и отца Кирилла сзади, и, наклонившись, обнял их за плечи. – Это автор новой, замечательной книги «У страха глаза рыси», известный русский детективщик, герр Игнат Филаретов, и его потрясающая переводчица, очаровательная фройляйн Мария Бе... Игнатова.
   Публика сдержанно захлопала, с любопытством поглядывая на них.
   – И знаете почему я говорю об открытии трех имен? Потому, что с сегодняшнего дня Германия полюбит нового автора – Игната Филаретова и нового героя – таинственного Ивана Забайду, которого нам подарил герр Филаретов. Но говорить этого героя по-немецки научила именно фройляйн Мария. И я бы хотел, чтобы наши переводчики так же хорошо знали русский язык, как знает наш язык эта молодая фройляйн! – и герр Майнкопф в порыве чувств наклонился и поцеловал Марию в макушку, чуть не испортив ей прическу.
   Мария, совершенно не ожидавшая никаких поцелуев, ахнула и залилась краской, а зал взорвался смехом и бурными аплодисментами. Журналисты, вероятно, знали и любили характер герра Майнкопфа, и одобрительно относились к его манере общения.
   – Прошу вас, герр Филаретов, вам слово! – пододвигая к отцу Кириллу микрофон, сказал герр Майнкопф и, улыбаясь, уселся рядом с ним с чувством выполненного долга.
   Отец Кирилл отпустил руку Марии и поднялся. Взяв из стопки своих книг, лежащих на столе, одну книгу, он обвел взглядом затихший зал и сказал по-немецки:
   – Добрый день, дамы и господа! Благодарен, что вы пришли на презентацию моей книги, но после такого вступления уважаемого герра Майнкопфа, – отец Кирилл поклонился в сторону издателя, – мне, пожалуй, остается только замереть в позе гордого памятника.
   Публика, не ожидавшая, что автор заговорит с нею на немецком языке и при этом еще будет шутить, отреагировала смехом и аплодисментами.
   – Я очень рад, что моя книга издана в вашей стране, за что выражаю глубокую признательность издательству «Майнкопф» и его решительному руководству, – последовал очередной поклон в сторону герра Майнкопфа. – Я надеюсь, что моя книга будет вам также интересна, как интересна она русским читателям. Хотя не скрою, я никогда не мог предположить, что мои герои заговорят на немецком языке. И за это я приношу свою благодарность госпоже Марии Игнатовой и редактору фрау Кюнцер. Я также очень благодарен герру Гессеру, который создал интересные иллюстрации к моей книге. Оказывается, мой Иван Забайда еще и красивый парень... Смотрите, какое мужественное у него лицо, – отец Кирилл, улыбаясь, повернул книгу обложкой к залу.
   – Думаю, ваш герой заставит быстрее биться сердце не у одной немецкой девушки, отнимая у нас их улыбки... – подтвердил под смех и аплодисменты женской половины публики герр Майнкопф и сделал потешное лицо, изображая ревность.
   Отец Кирилл рассмеялся, а потом развел руками и сказал:
   – Ну что мне еще сказать? Я очень счастлив. Правда! Прошу вас, ваши вопросы...
   В зале поднялся лес рук.
   Герр Майнкопф, видимо, вошел во вкус, и потому, игнорируя взгляды герра Вантерберга, взял на себя ведение пресс-конференции. Он выбирал журналиста и делал ему знак рукой. Журналист вставал и, представившись, задавал свой вопрос.
   Вопросы были разные – от биографических до творческих. Отец Кирилл спокойно отвечал, а Мария все ждала, когда же кто-нибудь поинтересуется, почему автор окружил себя такой секретностью, что не позволяет себя фотографировать, из-за чего на эту пресс-конференцию даже были сделаны специальные приглашения. Этот вопрос просто висел в воздухе...
   Мария сидела, внимательно следя за ответами отца Кирилла журналистам, иногда подсказывая ему слова, если он затруднялся ответить.
   Неожиданно, один из журналистов обратился к Марии:
   – Курт Фишер, «Mьnchen Zeitung». У меня вопрос к фройляйн Игнатовой. Герр Майнкопф сказал, что ваш перевод книги герра Филаретова очень хорош. Как родилась идея сделать перевод этой книги для немецкого издательства?
   Мария поднялась, краем глаза заметив, что отец Кирилл тоже заинтересованно ждет ее ответа.
   – Спасибо за вопрос, герр Фишер. Игнат Филаретов – наш с отцом любимый писатель уже несколько лет. Эту книгу я прочла и захотела перевести еще до встречи с автором, но к самому переводу приступила уже после того, как познакомилась с герром Филаретовым. Если хотите, мне хотелось похвастаться...
   Журналист непонимающе смотрел на нее.
   – Я имею в виду, похвастаться не тем, «ах, какая я славная переводчица», – Мария изобразила горделивое лицо, заставив публику улыбнуться, – а тем, какие замечательные книги пишут наши русские писатели. Я очень люблю делиться с людьми тем, что мне нравится, и мне захотелось поделиться с немецкими читателями удовольствием, которое они обязательно получат, читая эту книгу. Но, конечно, у меня была масса сомнений насчет моего перевода. Я не отношусь к тем счастливым людям, которые абсолютно уверены в совершенстве своего творчества, и потому с некоторым трепетом отдала рукопись главному редактору издательства «Майнкопф». Вы не можете представить, как я была счастлива, когда герр Майнкопф сообщил мне, что принимает рукопись книги с моим переводом к изданию. И я очень благодарна редактору издательства, фрау Кюнцер, в работе с которой я очень многое почерпнула для себя как для переводчика. Я очень надеюсь, что мой перевод не разочарует вас.
   – Фройляйн Мария, вы, действительно, замечательно говорите на немецком языке. Откуда вы его знаете? – в обход правил выкрикнул мужской голос из зала.
   – Полтора года назад я закончила филологический факультет Петербургского государственного университета, а сейчас там же учусь в аспирантуре. Кроме этого, у меня есть своя фирма, которая занимается бизнес-переводами, обеспечивая клиентов переводчиками для деловых переговоров. И потом, я люблю разговаривать с людьми на их языке... Я ответила на ваш вопрос?
   Публика зааплодировала.
   Герр Майнкопф обвел взглядом зал и спросил:
   – Пожалуйста, господа, еще вопросы...
   Руку подняла пышная блондинка в первом ряду. Герр Майнкопф кивнул, приглашая ее задать вопрос.
   Блондинка встала и, нацелив в сторону отца Кирилла диктофон, спросила томным низким голосом:
   – Герр Филаретов, нас предупредили, что на пресс-конференции мы можем взять у вас только интервью, но не можем вас фотографировать. Почему такая таинственность и не могли бы вы снять очки, чтобы мы могли увидеть ваши глаза?
   «Так... началось!» – подумала Мария и метнула быстрый взгляд на отца Кирилла.
   Тот с невозмутимым видом поднялся, собираясь ответить на вопрос, к которому он, вероятно, давно был готов. Но герр Майнкопф вскочил, и с притворным ужасом схватив его за руку, воскликнул:
   – Ни в коем случае! Мало того, что половина наших женщин будет очарована вашим героем, Иваном Забайдой, так вы хотите, чтобы вторая половина была покорена вашими глазами, а что же останется нам, простым немецким мужчинам? – и, повернувшись к засмеявшемуся залу, добавил: – И не просите, я буду непоколебимо стоять на страже наших мужских интересов! Можете посмотреть в мои глаза, они у меня тоже хороши... – и он, демонстративно распахнув глаза, немигающе уставился на блондинку.
   Зал взорвался хохотом. Блондинка разочарованно села на место. Отец Кирилл развел руками, извиняясь за то, что начальство не позволяет ему выполнить просьбу женщины, и тоже сел, улыбнувшись смеющейся вместе с остальными Марии.
   А от ее волнения не осталось и следа, она даже расслабилась, успокоенная непринужденной атмосферой презентации, и с интересом поглядывала на герра Майнкопфа, который в очередной раз восхитил ее своим веселым характером и чувством юмора.
   – Друзья мои, конечно же мы не оставим вас без ответа, – уже серьезно продолжил герр Майнкопф. – Дело в том, что книги герра Филаретова в России очень известны. А работает он над своими романами, собирая материал из реальной жизни. И порой этот материал далеко небезопасен. Мы же не хотим, чтобы у нашего автора были неприятности, а это может случиться, если мы по неосторожности раскроем его инкогнито. Поэтому, давайте лучше наслаждаться его книгами, а его замечательные глаза оставим в покое. Если у вас нет больше вопросов, позвольте завершить нашу пресс-конференцию. Желающие получить книгу с автографом герра Филаретова, прошу сюда.
   Глянув на часы, Мария удивилась: за всеми этими вопросами-ответами под шутки герра Майнкопфа незаметно пролетело почти полтора часа!
   Публика поднялась, аплодируя. Тут же выстроилась очередь за автографами. Отец Кирилл, удержав Марию за руку, оставил ее сидеть рядом с собой, сказав, что она тоже должна ставить свой автограф на книге.
   – Я не писал ее на немецком языке, это сделала ты, – шепнул он ей.
   Мария сидела, ощущая себя очень неловко, словно примазывалась к чужой славе, но первый же подошедший к ней человек развеял ее сомнения.
   Это был Курт Фишер из «Mьnchen Zeitung». Улыбаясь, он положил перед Марией две книги, на которых уже красовались автографы отца Кирилла, и попросил:
   – Фройляйн Игнатова, подпишите, пожалуйста, эти книги для меня и главного редактора нашей газеты. Его зовут герр Вольдемар Гиль. Его родители – выходцы из России, и ему будет очень приятно, что его соотечественники не только издаются в Германии, но и сами выступают переводчиками. К тому же, он большой поклонник детективного жанра.
   Мария улыбнулась, и, пододвинув к себе книги, подписала их – Курту Фишеру на немецком языке, а его главному редактору – на русском, как привет из России.
   Возвратив книги журналисту, Мария подняла глаза и остолбенела – к ней уже стояла целая очередь терпеливо ожидающих людей.
   Невысокий черноволосый мужчина тут же положил перед ней раскрытую на титульной странице книгу и деловито спросил:
   – Фройляйн Мария, вы знаете, что вы, кроме того, что хорошая переводчица, еще и очень красивая девушка?
   Растерявшаяся Мария узнала голос, который спрашивал ее из зала по поводу ее немецкого языка.
   – Конечно же, она знает! – раздался над ее головой голос герра Майнкопфа, в очередной раз пришедшего на выручку, – и хорошо бы, чтобы об этом узнала вся Германия...
   – Будет сделано, герр Майнкопф! Фройляйн Мария, вы позволите поцеловать вашу ручку?
   – Герр Малински, не вздумайте этого делать! – опять вмешался герр Майнкопф. – Вы можете от счастья упасть в обморок, и придется с вами возиться, а здесь люди ждут автографов...
   – А, по-моему, дорогой герр Майнкопф, вы просто ревнуете!
   – А что бы вы делали на моем месте? – сделав несчастное лицо, развел руками герр Майнкопф.
   Вокруг засмеялись.
   Мария бросила украдкой взгляд на отца Кирилла. Тот, улыбаясь, подписывал очередную книгу. Заметив, что Мария на него смотрит, он повернулся к ней и подмигнул.
   Не ожидавшая этого, Мария сначала оторопела, но потом подумала, что ей, наверное, показалось – возможно, это был просто блик на его темных очках. Однако на сердце у нее стало легко. Она продолжила раздавать автографы, весело отвечая на вопросы и реплики подходивших к ней людей.
   Наконец, поток желающих подписать книгу иссяк, и Мария устало поднялась. Однако нелегкая это работа: раздавать автографы – у нее даже рука заболела...
   Отец Кирилл, сидел, откинувшись на стуле, тоже разминая уставшие пальцы. Он понимающе усмехнулся, когда Мария потрясла кистью правой руки.
   – А мне легче, я левша и могу подписываться обеими руками, – улыбаясь, сказал он ей.
   – Все, друзья мои, идемте в кабинет герра Крюгера, – пригласил их подошедший герр Майнкопф. – Вам еще предстоит подписать книги для очень важных особ, а потом... – он в предвкушении прикрыл глаза, – а потом мы устроим вечеринку в нашем любимом с фройляйн Марией кафе «Старый Симпл». Это историческое место, герр Филаретов, ведь именно там я получил рукопись вашей замечательной книги...
   Издатель обнял их за талию и повел из конференц-зала в кабинет герра Крюгера.
   – Спасибо вам, герр Майнкопф, – обратилась к нему на ходу Мария. – Благодаря вам презентация прошла просто отлично. Я не думала, что подобное мероприятие может быть таким веселым! У вас есть чему поучиться, вы – гений!
   – Опыт, моя дорогая, опыт, и ничего более... – ответил ей герр Майнкопф. – Но, если вы мной довольны, то, может быть, я заслужил хотя бы один поцелуй? – и он склонился к ней, подставляя щеку.
   Мария рассмеялась и с чувством чмокнула его.
   В кабинете герра Крюгера их автографов ждали еще две стопки книг – герр Майнкопф был в приятельских отношениях со многими влиятельными людьми Баварии, и некоторые из них очень любили детективы...
   Мария с отцом Кириллом сели за стол, на котором были разложены книги, а герр Майнкопф, сверяясь со списком, начал диктовать Марии имена лиц, которым нужно было лично адресовать автографы. Мария надписывала имя и слова пожелания, потом отдавала книгу на подпись отцу Кириллу, после чего подписывалась сама.
   Занятые этим важным делом, они не заметили, как в кабинет вошел герр Вантерберг, который в нетерпении остановился рядом ними, не решаясь их прервать.
   Герр Майнкопф, закончив диктовать, повернулся и, посмотрев на озабоченное лицо герра Вантерберга, спросил, что случилось. Тот молча протянул ему лист бумаги и что-то прошептал на ухо.
   Герр Майнкопф взглянул на бумагу и, изменившись в лице, тихо чертыхнулся. Мария удивленно посмотрела на него.
   Герр Майнкопф постоял, расстроено разглядывая лист, а потом, медленно повернувшись к отцу Кириллу, сказал:
   – Герр Филаретов, позвольте подарить вам ваш портрет работы неизвестного художника...
   Отец Кирилл непонимающе поднял на него глаза.
   Герр Майнкопф держал перед собой лист, на котором с мельчайшими подробностями было запечатлено лицо отца Кирилла в обрамлении его темных вьющихся волос, с тщательно выписанными линиями его тонкого носа, бородкой – волосинка к волосинке, не говоря уже о бликах на его темных очках.
   – Ну надо же! – по-русски вырвалось у Марии. – Отец Кирилл, посмотрите, какой замечательный портрет! – и тут же спохватившись, прикрыла рот рукой, и, решив замять свою оплошность, быстро обратилась на немецком языке к герру Майнкопфу: – Откуда он у вас?
   За него ответил герр Вантерберг:
   – Пресса есть пресса! Раз мы запретили снимать нашего автора, одна из газет придумала послать на пресс-конференцию не фотографа, а художника... Как видите, этот портрет не хуже фотоснимка. Они даже не подумали, какие неприятности они могут на нас навлечь!
   – Они ни о чем не подумали, даже о собственных неприятностях, ведь в нашей аккредитационной карте было четко оговорено запрещение «всех изображений»! – добавил разозлившийся герр Майнкопф. – Хорошо, что наш бдительный герр Вантерберг оказался на посту!
   – А я его еще во время презентации заметил, – возбужденно принялся объяснять герр Вантерберг, – меня смутили размеры его «блокнота», что-то они были слишком велики... И сидел он как-то особняком. А как только все закончилось, этот умник поспешил удалиться, даже не взяв ни книги, ни автографа. Короче говоря, я вышел вслед за ним в салон магазина и, нагнав уже почти у выхода, где он пытался спрятать альбом в портфель, попросил зайти в комнату охраны. А там уже потребовал предъявить мне его записи... Так он еще начал довольно громко возмущаться, что я не имею права...
   – Где он сейчас и из какой он газеты? – прервал его герр Майнкопф.
   – В комнате охраны, герр Майнкопф. А газета всем известная – «Секретный курьер», – ответил герр Вантерберг.
   – Так, понятно... Интересно, это сам Артур Кауфман придумал или ему кто-то подсказал? – задумчиво произнес герр Майнкопф. – Герр Вантерберг, вызовите-ка нашего юриста. Это фотопленку можно отобрать, а память и воображение у художника не отнимешь, разве что только промыв ему мозги. Мда... он может повторить рисунок по памяти... Нужно это в корне пресечь! Извините, герр Филаретов, за случившееся, мы обязательно примем все меры, чтобы не допустить в прессе публикации вашего портрета.
   Отец Кирилл, все это время с интересом разглядывающий рисунок со своим лицом, посмотрел на герра Майнкопфа и сказал, поднимаясь из-за стола:
   – А знаете, господа, это мой первый в жизни рисованный портрет, и он мне очень нравится... Я бы хотел поговорить с этим художником, вы не возражаете?
   Издатель удивленно посмотрел на него:
   – Ну зачем же вам, герр Филаретов, беспокоиться, наши юристы с ним разберутся сами!
   – Нет, нет, я настаиваю, – мягко возразил отец Кирилл. – Я хочу выразить ему благодарность.
   – Благодарность?! – возмущенно воскликнул герр Майнкопф. – Да я бы ему сейчас вместе с его главным редактором такую благодарность выразил!..
   – Ну, ну, не волнуйтесь так, – успокаивающим голосом произнес отец Кирилл. – В конце концов, они лишь стали заложниками своего любопытства. Любопытство, конечно, грех, но ведь не преступление... Зачем же так строго судить их? Мы тоже, наверняка, не без греха... Давайте, лучше, познакомимся с художником.
   – Ну хорошо, я сейчас попрошу, чтобы его привели сюда, – нехотя сдался герр Майнкопф.
   – Ну зачем же так унижать человека! – укоризненно посмотрев на него, снова возразил отец Кирилл. – Нужно уметь прощать людей... Мы и сами прекрасно можем к нему сходить.
   – Гм, вам бы пастором быть, герр Филаретов!.. – крякнул герр Майнкопф, и в несогласии покачав головой, распахнул дверь, приглашая отца Кирилла следовать к месту «временного заключения» художника.
   Отец Кирилл, выходя, бросил на Марию быстрый взгляд, и она, поспешив прикрыть рукой невольную улыбку, последовала за ним, решив, что им может пригодиться ее помощь переводчицы.
   Войдя в комнату охраны, они увидели высокого худощавого мужчину, громко выкрикивающего что-то протестующим голосом охраннику, флегматично сидящему за столом.
   Услышав стук двери, мужчина раздраженно повернулся, но, наткнувшись взглядом на автора книги, портрет которого он нелегально нарисовал, как-то сразу сник и даже отступил назад в некотором смущении.
   Глаза герра Майнкопфа, что называется, метали молнии. Усевшись на стул верхом, он возмущенно воззрился на художника. Мария пристроилась рядом на соседнем стуле.
   Отец Кирилл, внимательно посмотрел на художника, а затем подошел и протянул ему руку.
   Тот недоверчиво попятился, потом медленно, словно ожидая подвоха, протянул ему свою.
   Энергично пожав его руку, отец Кирилл сказал:
   – Герр художник, простите, не знаю вашего имени...
   – Карл Бехер, – буркнул тот.
   – Герр Бехер, я хочу выразить восхищение вашим замечательным портретом, который вы сегодня с меня написали. Однако вы с ним попали, как бы это выразиться помягче, в некоторый просак...
   – Думаю, он это уже понял, – проворчал герр Майнкопф, окатив художника презрительным взглядом. – И даром ему это не пройдет!
   Не обращая внимания на сердитую реплику издателя, отец Кирилл продолжил:
   – Я имею в виду не то, что вы его написали, нарушив договоренность, хотя это с вашей стороны, дорогой герр Бехер, не очень красиво, а то, что риск и все ваши усилия оказались напрасными. Позвольте, я вам объясню, присаживайтесь...
   Почти насильно усадив недоумевающего художника на стул и сам сев рядом, отец Кирилл доверительно к нему наклонился:
   – Дело в том, что вы поспешили! И если бы ваша газета завтра опубликовала этот портрет, она, вслед за вами, попала бы в очень неловкое положение... И не только потому, что уважаемый герр Майнкопф обязательно привлек бы вашу газету к ответственности за нарушение договоренности. Есть и еще одна причина... Вам бы следовало догадаться, что за издательским запретом изображений автора могут оказаться свои резоны... Но вы этого не учли, верно?
   Художник молча пожал плечами, не понимая, к чему тот клонит.
   – А резоны таковы, что Игнат Филаретов... – сделав паузу, отец Кирилл слегка понизил голос, – это не я...
   Изумленный художник остолбенел, вытаращив на него глаза.
   Следом за ним и герр Майнкопф озадаченно переглянулся с Марией.
   – Да, да. У меня совсем другое имя... Но не это важно, а то, что Игнат Филаретов это только псевдоним настоящего автора. Так что, я бы даже выразился, что Игнат Филаретов вовсе не реальный мужчина. Но это мы хотели бы сделать нашим следующим рекламным ходом, и сейчас об этом никто не должен был знать... – помолчав, отец Кирилл добавил: – Однако мне так понравился сделанный вами портрет, что мне не хочется, чтобы вас, несомненно талантливого художника, руководство газеты потом обвинило, что вы их подвели, подсунув им не того человека... Поэтому я и выдаю вам наш секрет. Но вы должны помнить, что это конфиденциальная информация...
   Художник, еще не оправившийся от изумления, озабоченно посмотрел на него, а потом робко поинтересовался:
   – А кто же тогда настоящий автор?
   Отец Кирилл молча повернулся к Марии и посмотрел на нее долгим задумчивым взглядом.
   Художник вслед за ним перевел на нее глаза, и, вдруг, осененный догадкой, просиял:
   – Ах, вот оно что! Теперь понятно, почему вы не хотели вдаваться в подробности и развели такую секретность... – и, посмотрев на герра Майнкопфа, сидящего с невозмутимым лицом, восхищенно добавил: – Ну вы и хитрецы! А зачем вам это надо?
   – А вот это, уважаемый герр, вам пока знать ни к чему! – категорично отрезал герр Майнкопф, включаясь в игру. – Мы и так вам сообщили больше, чем нужно.
   Отец Кирилл покивал, соглашаясь, а потом озабоченно обратился к художнику:
   – Но вы, надеюсь, сохраните наш маленький секрет в тайне? А мы потом, когда придет время, позволим сделать вам портрет автора... к эксклюзивному интервью.
   Художник встал, серьезно оглядел присутствующих, и, остановив взгляд на Марии, твердо пообещал:
   – Я вас не выдам, фройляйн Мария! Вас ведь так зовут?
   Мария, которая едва сдерживалась, чтобы не прыснуть, только кивнула в ответ и опустила глаза.
   – Мы вам верим... – сказал отец Кирилл. – Тогда, до будущей встречи! И позвольте мне оставить портрет на память – я повешу его у себя дома, – отец Кирилл отвел в сторону руку с рисунком, любуясь им.
   – Да, да, конечно, – польщенный художник приосанился, улыбаясь. – Я могу вам даже оставить автограф.
   – О, если можно, я буду очень рад, – с серьезным лицом сказал отец Кирилл, протягивая ему лист с портретом.
   Художник достал ручку.
   – Кому написать? – спросил он, нацелившись в верхний угол листа.
   – Напишите, пожалуйста: «Дорогому другу», мне это будет очень приятно, – попросил его отец Кирилл.
   Художник выполнил его просьбу и, добавив слова пожелания счастья, гордо поставил размашистую подпись.
   Герр Майнкопф громко фыркнул.
   – Ну и наглец! – прошептал он Марии на ухо, а, потом, не выдержав, расхохотался.
   Покосившись на него, художник вернул отцу Кириллу подписанный лист, и, благосклонно выслушав слова благодарности, решил, что инцидент исчерпан. Поэтому, подойдя к охраннику, он с вызывающим видом забрал свой портфель, лежащий у того на столе, и слегка поклонившись в сторону отца Кирилла, герра Майнкопфа и Марии, поспешил покинуть их общество. Задерживать его никто не стал.
   Как только за ним закрылась дверь, Мария, укоризненно покачав головой, посмотрела на отца Кирилла, а потом, не выдержав, рассмеялась, воскликнув:
   – И как вам только не стыдно!
   – За что? – отводя улыбающиеся глаза в сторону, удивился отец Кирилл. – Я не сказал ему ни слова неправды!.. И если он порядочный человек, то сдержит свое обещание, а если нет, то завтра его газета опубликует сенсационный материал... возможно, даже с твоим портретом, Мария, что само по себе не худо... – и, покосившись на охранника, предложил: – Давайте продолжим разговор в другом месте.
   Они вышли из комнаты охраны и быстро пошли в кабинет герра Крюгера, стараясь сохранять серьезный вид.
   – Однако, предупреждать надо! – входя в кабинет, со смехом сказал герр Майнкопф, поворачиваясь к отцу Кириллу. – А то даже я сначала поверил!
   Сидящий за столом герр Крюгер поднялся им навстречу, и с любопытством поинтересовался, что их так развеселило.
   – Да вот, герр Филаретов такой интересный выход из ситуации с портретом придумал... – ответил герр Майнкопф и в лицах, мастерски передал герру Крюгеру разговор отца Кирилла с художником, вызвав смех даже у самого отца Кирилла.
   Герр Крюгер выслушал рассказ, и, отсмеявшись, посмотрел внимательным взглядом на отца Кирилла, выражая общее мнение:
   – Да, это мог придумать только писатель, обычному человеку такой ход в голову бы не пришел...
   – Честно говоря, мне это не очень льстит, – покачал головой отец Кирилл. – Ведь я слукавил и ввел человека в заблуждение, а это грешно с моей стороны.
   – Вы святой человек, герр Филаретов! – воскликнул герр Майнкопф, с восхищением посмотрев на него, и добавил, обращаясь к присутствующим: – Ну, хорошо! Будем считать, что официальная презентация удалась, и теперь мы можем с чистой совестью... – и убеждающе глянув на отца Кирилла, он еще раз повторил: – Да, да, именно с чистой совестью, отправляться на вечеринку, – и, посмотрев на часы, добавил: – Тем более что нас там уже давно ждут. Надо же, как бежит время – восьмой час!
   В «Старом Симпле», куда они довольно быстро добрались, их уже, действительно, ждали. Герр Гессер и фрау Кюнцер, стоявшая под руку с мужем, разговаривали у входа с фрау Майнкопф.
   – Мама, какой приятный сюрприз! – целуя старушку в румяную щеку, воскликнул герр Майнкопф.
   – Да, я решила сегодня побыть с вами, с молодежью. К тому же, я давно не танцевала... – ответила фрау Майнкопф, и повернувшись к Марии, с которой она познакомилась, когда та приезжала работать над редактурой перевода, радостно воскликнула: – Мария, какая ты сегодня потрясающая!
   Мария, улыбаясь, поцеловала старушку в обе щеки и вернула ей комплимент:
   – Спасибо, фрау Майнкопф, вы тоже замечательно выглядите...
   – Прекрати мне льстить, я этого терпеть не могу! – беззлобно оборвала ее та. – В моем возрасте достаточно просто выглядеть, а уж замечательно или нет, это уже не столь важно! Так что не забивай мне голову ложными надеждами.
   Тут она обратила внимание на стоящего поодаль отца Кирилла, и спросила Марию громким шепотом:
   – А кто этот молодой красавец?
   – Мама, позволь тебе представить нашего автора из России – герра Филаретова, – вмешался герр Майнкопф. – Герр Филаретов, это моя драгоценная мама, фрау Майнкопф.
   Фрау Майнкопф с живым блеском в глазах протянула руку отцу Кириллу. Тот почтительно склонил голову, и, осторожно пожав ее маленькую руку, сказал:
   – Счастлив познакомиться с вами, фрау Майнкопф, много наслышан о вас!
   – Надеюсь, ничего плохого вы обо мне не услышали? – кокетливо спросила старушка.
   – Как можно! – галантно запротестовал отец Кирилл, и в его темных глазах вспыхнули искорки смеха.
   – Ах, какой очаровательный мужчина! – восхитилась фрау Майнкопф, беря его под руку. – Сделайте одолжение старой женщине, проводите меня в зал – хочу вновь почувствовать, каково это идти рядом с красивым молодым человеком!
   «Попался наш автор!» – с доброй иронией усмехнулся герр Майнкопф, указывая Марии взглядом на парочку, идущую впереди, и тут же галантно предложил ей собственную руку.
   Мария улыбнулась: «Что мать, что сын – два сапога – пара», и взяв герра Майнкопфа под руку, подстроилась под его широкий шаг, торжественно входя с ним в зал.
   – По-моему, мы выглядим просто шикарно! – склонившись к Марии, сказал ей на ухо герр Майнкопф.
   Вечеринка была в самом разгаре, когда к Марии, запыхавшейся от танцев с герром Майнкопфом, подошел отец Кирилл, оторвавшийся, наконец, от монополизировавшей его фрау Майнкопф.
   – Утомила вас фрау Майнкопф? – тепло улыбнувшись отцу Кириллу, спросила его Мария.
   – Да нет, что ты, она чудная старушка! – возразил отец Кирилл. – Мы с ней очень интересно побеседовали. Она, оказывается, была в Москве в 1963 году, приезжала с делегацией медиков, много любопытного рассказала о своих впечатлениях... Кстати, – отец Кирилл сделал паузу, – мне показалось, что она очень рассчитывает на то, что ты сменишь свою фамилию на немецкую...
   – В каком смысле? – не поняла Мария.
   – В смысле, что станешь ее тезкой...
   Мария недоуменно воззрилась на него.
   – Ну... станешь еще одной фрау Майнкопф... – глядя ей в глаза, пояснил отец Кирилл.
   – Что?! – ошарашено воскликнула Мария и испуганно оглянулась туда, где сидела мать герра Майнкопфа. – Она хочет, чтобы я вышла замуж за ее сына?
   – Да... А что, тебе такая мысль не приходила в голову?
   – Какая мысль: выйти замуж за герра Майнкопфа или что его мать хочет, чтобы я за него вышла? – напрягшимся голосом спросила Мария.
   – Выйти замуж за герра Майнкопфа... Он ведь, кажется, очень тебе симпатизирует... – заметил отец Кирилл, отводя от нее взгляд.
   А Мария молча смотрела на него с побледневшим лицом.
   Отец Кирилл, не услышав ее ответа, повернулся к ней и тут же испуганно привстал:
   – Мария, что ты?!
   Она прикрыла глаза, чувствуя, как резкая боль сжимает ее грудь.
   «О чем он говорит? – потрясенно думала она про себя. – Какое замужество, какие симпатии?! Господи, он что, слепой совсем, ничего не понимает?! О Боже, куда же мне сбежать, я не хочу, чтобы он видел, как я плачу...»
   Она резко встала, но, покачнувшись, ухватилась за край столика, сбив рукой на пол фужер с вином. Звон разбившегося стекла, казалось, прокатился по всему залу.
   Отец Кирилл мгновенно подхватил Марию и прижал ее к себе, крепко обняв ее за талию.
   Тут же подбежал обеспокоенный герр Майнкопф, и, бросив настороженный взгляд на отца Кирилла, спросил:
   – Мария, что случилось, дорогая?
   – Ей стало нехорошо, – ответил за нее все еще поддерживающий Марию отец Кирилл. – Она, наверное, переволновалась и устала. Я, пожалуй, отвезу ее домой.
   – Да, да, конечно. Я сейчас вызову водителя, – заторопился герр Майнкопф.
   Мария, немного пришедшая в себя, тихо запротестовала:
   – Ничего не надо, у меня своя машина, я прекрасно смогу доехать сама.
   – Фройляйн Мария, не спорьте, вы не в том состоянии, чтобы садиться за руль, – твердо возразил ей герр Майнкопф, и, уходя, добавил, улыбнувшись ей своей обычной лукавой улыбкой: – К тому же мы с вами изрядно выпили!
   – Ну да, целый бочонок! – слабо улыбнулась ему в ответ Мария, и потихоньку попыталась отодвинуться от крепко держащего ее отца Кирилла.
   Тот тихо сказал ей:
   – Сядь, Мария. Я тебя сейчас отвезу домой, а пока посиди спокойно.
   Мария молча подчинилась, и, опустившись на стул, обвела взглядом зал. К их столику уже спешил официант, чтобы убрать осколки стекла. А посетители, на время привлеченные шумом, уже вернулись к своим прежним занятиям.
   «Все зря... – с тоской думала Мария. – Господи, на что я надеялась?! Он ведь ясно дал понять в прошлый раз, что у нас не может быть общего будущего...»
   В это время к ней подошла фрау Майнкопф, которая не сразу поняла, что произошло, и теперь обеспокоено взяла Марию за руку, проверяя ее пульс выработавшимся за долгие годы практики движением.
   Присевшая рядом с Марией фрау Кюнцер, не зная, чем помочь, неожиданно ласково погладила Марию по плечу, чем окончательно добила ее. Слезы потоком хлынули у нее из глаз.
   Отец Кирилл с окаменевшим лицом сел рядом и взял ее за руку, слегка отодвинув фрау Майнкопф.
   – Ничего, ничего, герр Филаретов, не волнуйтесь, это бывает, – бросив на него проницательный взгляд, попыталась успокоить его фрау Майнкопф. – У Марии сегодня был насыщенный день, ей просто нужно поспать, и все будет хорошо.
   Вытащив из сумочки какую-то пилюлю, она плеснула в бокал минеральной воды и подала его Марии.
   Та, послушно положив в рот лекарство, запила его, несколько раз стукнув зубами о край бокала.
   Тут вернулся герр Майнкопф, и, увидев Марию в слезах, с каким-то сразу ставшим беспомощным выражением лица сообщил, что водитель ждет.
   – А моя машина? – вытирая слезы, спросила его Мария, и встала.
   Отец Кирилл тоже поднялся и, поддерживая ее под руку, повел к выходу.
   – Водитель отвезет вас на вашей машине и поставит ее в гараж, а потом вернется сюда на такси, – успокоил ее герр Майнкопф, следуя за ними.
   – Прошу у всех прощения, за то, что испортила вам вечер, – повернулась Мария к провожавшим ее сотрудникам издательства и гостям, и улыбнулась, смущенно опуская заплаканные глаза.
   – Фройляйн Мария, даже не думайте об этом! – возмутился герр Майнкопф. – Мы провели сегодня чудесный день и чудесный вечер. Думаю, что выражу общее мнение, сказав, что мы вас очень полюбили за время нашего общения, и нас больше волнует ваше самочувствие, чем возможность беззаботно потанцевать лишний час. Так что отправляйтесь отдыхать, а завтра мы вас ждем в издательстве, свежую и жизнерадостную, как всегда. И за нас не беспокойтесь, мы сейчас еще вернемся к столу и выпьем за ваше здоровье, да, друзья?
   Окружающие заулыбались и закивали.
   Попрощавшись со всеми, Мария и отец Кирилл вышли на улицу, где у уже распахнутой дверцы машины стоял на вытяжку водитель герра Майнкопфа.
   Сев в машину, Мария назвала ему адрес и, устало откинувшись на спинку сидения, закрыла глаза, под которыми тут же залегли тени.
   Сидевший рядом с Марией отец Кирилл, посмотрел на нее, собираясь что-то сказать, но, увидев ее состояние, промолчал.
   Так и провели они в молчании всю дорогу до самого дома Марии. Отцу Кириллу даже показалось, что Мария по пути задремала. Но когда машина въехала в подземный гараж, Мария тут же открыла глаза и указала водителю место парковки.
   Выйдя из машины, Мария, забрав у водителя ключи, поблагодарила его, а потом молча повернулась и пошла к лифту.
   Отец Кирилл последовал за ней и снова взял ее под руку.
   Она попыталась отстраниться и, перейдя на русский язык, сказала:
   – Спасибо, отец Кирилл, не нужно больше меня поддерживать, мне уже лучше.
   – Не глупи, – тихо попросил он, – ты вся зеленая.
   В лифте Мария молча стояла рядом с отцом Кириллом, чувствуя его пальцы на своем локте, и не отводила взгляда от панели, на которой зажигались огоньки на цифрах этажей по мере того, как они поднимались.
   «Все напрасно, все напрасно, все напрасно», – билась мысль в ее голове в такт зажигавшимся огонькам, и глухая, черная безнадежность наваливалась на нее, заставляя согнуться ее плечи и сжимая сердце в невыразимой тоске.
   Поднявшись на ее этаж, они вышли.
   Мария молча открыла дверь и, войдя в холл, зажгла свет. Не снимая плаща, она прошла в гостиную и села на диван.
   Отец Кирилл постоял у порога, а потом, прикрыв входную дверь, тихо последовал за ней.
   Мария сидела на диване в гостиной, положив сцепленные руки на колени, и, ссутулившись, раскачивалась взад-вперед.
   – Мария... – тихо позвал ее отец Кирилл.
   Она подняла на него глаза.
   – Как ты, тебе лучше?... – спросил он.
   Мария, вздохнув, прикрыла руками лицо и, потерев пальцами лоб, устало поинтересовалась:
   – Вы зачем сюда приехали, отец Кирилл?
   – Куда сюда? – переспросил он.
   – Сейчас, сюда, в эту квартиру...
   – Чтобы убедиться, что ты благополучно добралась, – ответил он и, подойдя к дивану, сел рядом с ней.
   – Я добралась благополучно, – сказала она каким-то неживым голосом и подняла на него глаза, полные такой боли, что у него даже перехватило дыхание.
   Замерев, он несколько долгих секунд смотрел ей в глаза, а потом, решившись, тихо промолвил:
   – Я к тебе приехал, Машенька... Я в Германию ехал к тебе...
   Марии показалось, что у нее остановилось сердце.
   – Ко мне?... – повторила она, и слезы снова неудержимо потекли по ее лицу.
   «Господи! Что же я все плачу и плачу?!» – рассердилась она на себя, но никак не могла остановиться.
   Отец Кирилл обнял ее и прижал к себе.
   – Если вы ко мне ехали, то зачем же тогда было спрашивать, не собираюсь ли я замуж за герра Майнкопфа? – спросила она обиженно.
   – Ну... Прошло ведь столько времени. У тебя ведь могли появиться новые... пристрастия... – ответил он. – Мне нужно было убедиться... Быть уверенным... – он в нерешительности замолчал.
   – А откуда вы узнали, что я буду здесь? Борис сказал? – спросила Мария, утыкаясь носом ему в грудь и вдыхая знакомый запах, который она помнила все эти долгие месяцы.
   Отец Кирилл, успокаивающе поглаживая ее по голове, помолчал, раздумывая, рассказывать ли ей сейчас о подозрениях, которые у него возникли сразу же, как только Борис приехал к нему с неожиданным предложением об издании в Германии, ведь идею перевода его книги впервые высказала именно Мария. Да и куча заграничных подарков, которые Борис тогда привез, тоже сразу же напомнила Марию с ее подходом баловать детей в детстве. А потом была еще масса других моментов: схожесть псевдонимов, переводческая работа Марии с ее частыми зарубежными командировками, таинственность Бориса, когда он, конспирируясь, закрывал дверь, прежде чем позвонить, чего раньше никогда при нем не делал... В довершении ко всему, отец Кирилл получил банальное подтверждение, увидев высветившийся номер телефона Марии на АОНе Бориса...
   – Нет, Боря молчал, как партизан, просто конспираторы из вас неважные... – наконец, ответил отец Кирилл, улыбнувшись.
   – Я этого и боялась... – прошептала Мария и прижалась щекой к его груди, обнимая его и стараясь запомнить эти мгновения навсегда.
   Отец Кирилл вздрогнул от ее ласки и, помолчав, спросил ее странно севшим голосом:
   – Ты помнишь, о чем ты меня тогда просила?
   Она, боясь ошибиться, но, уже замирая от ошеломляющего предчувствия, спросила его:
   – О чем?
   – Ты просила поцеловать тебя...
   – Я просила не только об этом... – выдохнула она, и услышала, как его сердце в ответ на ее слова пропустило удар, а потом забилось в груди с удвоенной силой.
   – Я помню, – тихо сказал он, – но все должно быть по порядку...
   Он поднял ее лицо, трепетно прикоснувшись теплыми пальцами к подбородку Марии, и склонился к ее губам. И тогда сила, дремавшая в ней и лишь однажды заявившая о себе, вдруг взметнулась по ее телу раскручивающейся тугой спиралью, заставив затрепетать ее, словно вся она состояла из вибрирующих и звенящих струн. Мария слегка отстранилась от отца Кирилла и, вглядываясь в его глаза, полыхавшие темным огнем, прочла в них не только любовь и нежность, но и неутолимое желание, снедавшее и ее, и его все эти долгие месяцы разлуки.
   – Возьми меня! – простонала она, и последнее, что ей запомнилось, было стремительно приближающееся отражение ее лица в глазах отца Кирилла.
   Проснувшись от какого-то звука, Мария открыла глаза. В комнате было тихо. За окном серели предрассветные сумерки. Большой немецкий город еще спал.
   Лежа в этой тишине, Мария расслабленно устремила взгляд перед собой, наблюдая, как постепенно светлеют тени по углам. На душе у нее царил полный покой.
   Она медленно отвела руку в сторону, стремясь убедиться, что это все не сон и отец Кирилл, действительно, с ней рядом. Но ее рука беспрепятственно скользнула по простыне.
   Мария потрясенно вскочила.
   – О Боже! – она обхватила руками голову, отозвавшуюся резкой болью.
   «Неужели опять все повторяется? Неужели он опять ушел?!..»
   Накинув халат, она рывком распахнула дверь и замерла на пороге, с облегчением привалившись к косяку – отец Кирилл сидел за столом и что-то писал.
   Из одежды на нем было только большое махровое полотенце, обернутое вокруг тела на манер саронга. Мокрые после душа волосы, разметавшись по его широким обнаженным плечам, переливались влажным блеском в мягком свете настольной лампы.
   Заслышав шум, он повернул голову и, окинув теплым взглядом стоящую в дверях Марию, улыбнулся:
   – Ты что так рано вскочила?
   Подойдя к нему, Мария обняла его за плечи, и, склонившись над ним, спросила:
   – Ты начал писать новый роман? – и пораженно замерла, увидев написанное им.
   Это было прошение о браке...
   Отец Кирилл откинул голову и, взглянув Марии в глаза, быстро наполняющиеся слезами, поднялся и крепко обнял ее.
   – А если нам не... – прозвучал в тишине ее недосказанный вопрос.
   – Господь милостив... – ответил он, и привлек ее голову к себе на грудь, нежно поглаживая волосы Марии.
   Так и стояли они, прижавшись друг к другу, словно пытаясь отгородиться от всего мира и защитить свою любовь кольцом сплетенных в объятии рук.
   «...И прилепится к жене своей, и будут два одною плотью...» – пронеслись в голове Марии строки из Евангелия, недавно читанного ею, и сердце ее наполнилось надеждой.
    Санкт-Петербург,
    5 сентября 1999 – 20 октября 2003 года