Сборник Сборник. Фантастика, 1964 год

   — Конечно, нет, они спали, как и моя Арчи в те далекие времена… Так вот я переехал со всем семейством в Нью-Йорк… Мальчики поступили на биологический факультет колледжа, как когда-то и я, а девочки устроились телефонистками на центральной почте… Так они жили порознь, уже фактически без моего вмешательства, до тех пор, пока однажды не встретились в кино… Это была радостная встреча. Их нежная дружба возобновилась… Будьте добры, который час?
   — Сейчас ровно шесть.
   — Хорошо, в нашем распоряжении еще пятнадцать минут… Кстати, они встретились в том же самом кинотеатре, в котором когда-то я встретился с Арчи…
   — Удивительно!..
   — Я уже ничему не удивлялся… Я знал всю игру от начала до конца. Я точно знаю день и час, когда они переженятся… Если вы никуда не спешите, пройдемте в “Сперри-дансинг”…
   — Зачем?
   — Вы их там увидите… Они сегодня придут сюда на танцы… Я и Арчи тоже сюда ходили…
   — Господи, — воскликнул я, — а что же будет дальше?
   — Это мы сейчас узнаем… Все, все до мельчайших подробностей должно повториться…
   Мы пошли по совершенно темной аллее, старик ощупывал дорогу палкой, а я слегка поддерживал его под руку. Теперь окна клуба “Сперри-дансинга” сияли, оттуда доносилась музыка.
   Это был второразрядный клуб с дешевыми входными билетами. После темноты осеннего вечера глаза не могли привыкнуть к яркому свету. Джаз ревел во всю свою латунную глотку. Затем музыка прекратилась, и вдруг две одинаковые черно-белые пары бросились в нашу сторону.
   — Папа! Папа Дик! Как ты узнал, что мы здесь?
   Они кричали все одновременно и, как мне показалось, в унисон. Старик Дик вытащил носовой платок и вытер глаза. Я никак не мог понять, плачет он или у него жестокий насморк.
   — Я догадался, что вы здесь…
   — Удивительно! Ведь мы тебе об этом не говорили!
   — Отцовское сердце… Знаете, оно всегда чувствует… Думаю, дай зайду…
   — Мы очень рады тебя видеть. Ты у нас мудрый и можешь решить один спор, который у нас возник…
   Мой собеседник как-то странно съежился, как будто бы его собирались бить.
   — Я вас слушаю.
   — Мы спорили о том, что нельзя создать гармоническое общество из принципиально разных людей. Что ты на это скажешь?
   Старик сморщился еще больше.
   — Об этом как-нибудь в другой раз…
   — Нет, ты скажи свое мнение. А то мы будем так спорить без конца…
   — Месяца через полтора вы придете к выводу самостоятельно. Тогда приводите ко мне…
   — Мы пришли к выводу, что если из разных людей нельзя создать монолитное общество, то нужно попытаться…
   В этот момент снова заиграл оркестр, и все Дики со своими Арчи бросились танцевать. У меня в глазах зарябило… Почти насильно я вытащил старика из зала.
   — Послушайте! Я не могу допустить, что прекрасные девушки, которые вскоре станут женами ваших Диков, будут рано или поздно болтаться на ветках дуба, который растет у вас на ферме Гринбол…
   — А что поделаешь? — упавшим голосом сказал старик.
   — Нужно их немедленно предупредить, что произошло в семействе Сольпов…
   — А вы думаете, мою Арчи не предупреждали? Она не верила ни одному слову… А когда я узнал имя одного ябеды, то…
   — То что?
   — В молодости я очень метко стрелял. Я имею в виду, мои сыновья очень метко стреляют…
   — Вы хотите сказать…
   — Это еще будет… Не скоро.
   В моей голове все начало путаться.
   — Что вы сейчас намерены делать? — спросил я старика.
   — Ничего. Я теперь уже не в состоянии что-нибудь сделать.
   — Значит, все повторится?
   — Да. Все. Они придут к тому же выводу, что и я и Арчи. Они ограбят аптеку…
   — Ограбят аптеку? Для чего?
   — Чтобы добыть химические реактивы, которые необходимы для выращивания людей по методу профессора Форкмана…
   — Разве вы доставали реактивы таким путем?
   — Да… Я был вынужден… после того, как взорвал танкер с нефтью…
   — Вы взорвали танкер с нефтью? Вы с ума сошли!
   — Я был вынужден… Для проведения опыта мне нужны были деньги. Мне их пообещал один делец за то, что я подложу адскую машину в танкер с нефтью… Ему это было нужно для какой-то аферы…
   Моя голова горела как в лихорадке.
   — Послушайте, но сейчас такого дельца может не оказаться!
   — Окажется… Они есть во все времена… Это стандартизовавшийся тип афериста…
   — Но ведь теперь Диков два. Меня волнует вопрос, потопят ли они один танкер общими усилиями или два танкера?
   — Не знаю… Если следовать логике событий, то два…
   — А почему вы ограбили аптеку?
   — Потому, что после завершения дела мой хозяин платить отказался и еще пригрозил тюрьмой.
   — Какой ужас! Нет, это просто невероятно! Это нужно немедленно прекратить!
   — Увы!
   — Вы представляете себе нашествие ваших внуков на семью Сольпов после того, как их будет четыре! Это будет кошмар!
   — Будет кошмар…
   — Бедные Сольпы!..
   — Очень бедные, что поделаешь…
   — А после четыре Арчи! Да у вас на ферме скоро дубов не хватит, чтобы…
   — К тому времени подрастут другие…
   — Они разнесут все аптеки в стране… Потопят весь танкерный флот!
   — Наверное…
   Я вдруг остолбенел, уставившись в темноту парка.
   — Почему вы замолчали? — прохрипел старик, — Я себе представил, как в этом парке будет сидеть сто старых Диков, чтобы посмотреть на тысячу своих стандартных отпрысков. Я представил себе вашу ферму Гринбол, превращенную в фабрику стандартных людей. Ее так и назовут: ферма “Станлю”. И там постоянно будут стандартно воспитываться тысячи, а затем сотни тысяч вегетативных отпрысков и… И нужно будет посадить целый лес дубов… А семейство Сольпов, боже, что в конце концов с ними будет…
   — Не знаю, не знаю…
   До выхода из парка мы дошли молча. Мне вдруг показалось, что я иду с самой неумолимой судьбой, с материализованным в форме уродливого старца кошмаром, который с неотвратимой неизбежностью должен повториться во все увеличивающемся масштабе. Нет, этого нельзя допустить! Нельзя!
   Я схватил старика за руку.
   — Послушайте! Неужели вы действительно верите в эту чушь о стабилизации общества через стандартизацию людей?
   — А если и нет?.. Какая разница?.. Сейчас делу не поможешь.
   — Можно! Нужно предупредить полицию, тайных агентов! Нужно их предупредить всех!
   — Вы хотите, чтобы я за свое собственное преступление отомстил своим собственным детям? Ведь во всем виноват я, понимаете, я один! И пусть их сейчас четверо, а после будет шестнадцать и так далее. Они повторят только то, что сделал я! Если и есть смысл говорить о первородном грехе, то он здесь налицо! Я во всем виноват…
   Сейчас он по-настоящему заплакал, хрипло, по-старчески, даже не закрывая лица руками:
   — Стойте! У меня есть к вам один вопрос!
   — Я знаю ваш вопрос, — прохрипел старик, не переставая всхлипывать.
   — Нет, вы не знаете, о чем я хочу вас спросить…
   — Знаю… Прощайте… Прощайте…
   Он быстро засеменил вдоль решетки парка, громко стуча своей тяжелой палкой по асфальту. Я застыл в нерешительности, глядя на сгорбленную удаляющуюся фигуру страшного старца, пока он не скрылся в темноте.
   Я так и не спросил старика, передал ли он своим отпрыскам тайну профессора Форкмана.

* * *

   С момента этой странной встречи прошло несколько десятков лет. И вдруг я стал замечать, что на моем пути стали часто попадаться очень похожие друг на друга лица, что они одинаково одеты и говорят об одном и том же. Очень похожие молодые мамаши нянчат совершенно одинаковых младенцев.
   С экранов кино на меня смотрят одинаковые актеры и актрисы. Почти тождественные лица и фигуры мелькают на обложках журналов и книг.
   Вот поэтому и еще по многим другим причинам я иногда думаю, что где-то действительно существует ферма “Станлю” и ей оказывают поддержку могущественные фирмы.

А. ДНЕПРОВ
СЛУЧАЙНЫЙ ВЫСТРЕЛ

   Из газет все знают, как погиб доктор Глориан.
   Якобы накануне своего отъезда на охоту он чистил ружье и оно случайно выстрелило. Говорят, что любое оружие, хотя бы один раз, стреляет помимо воли хозяина. Корреспонденты так и изображают гибель Глориана.
   Я бы никогда не написал этого документа, если бы вскоре после смерти Глориана в газетах не появилось заявление его адвоката, Виктора Бомпа, о том, что по просьбе жены и ближайших родственников он не будет вести расследования обстоятельств гибели ученого. “Пусть люди сами решат, — писал Виктор Бомп, — было ли это самоубийство или несчастный случай”.
   Я не знаю, что это было. Но коль скоро людям предстоит сделать выбор между двумя решениями, из которых для моего друга Глориана правильным было только одно, я чувствую себя обязанным опубликовать некоторые факты.
   Итак, Роберт Глориан погиб ровно через три часа после того, как мы с ним распрощались на пороге кафе “Мальта”. Я до конца своей жизни буду помнить выражение его лица. Он был бледен, как будто была ночь и его лицо было освещено лунным светом. Пожимая мне руку, он сказал:
   — За тридцать лет я ни разу не ошибался. Конечно, в математике. Жизненные просчеты — это другое дело…
   Я вспомнил его жену, Юджин, и понимающе кивнул головой. Мне всегда казалось, что Глориан с ней несчастлив. Я часто наблюдал их со стороны: между ними существовала неприязнь, впрочем, это часто бывает между умным мужем и умной женой. Я не раз слышал, как Юджин говорила:
   — Эти математики сейчас кругом суют свой нос. Они изгадили человеческую жизнь.
   В ее словах была доля правды.
   В тот вечер мы сидели и разбирали теорему фон Неймана и Моргенштерна об играх с нулевой суммой: Математически можно строго показать, что в так называемых салонных играх каждый проигрывает ровно столько, сколько другой выигрывает. Теорема фон Неймана — это, так сказать, закон сохранения ставки при игре. Затем мы с Робертом стали обсуждать более сложные ситуации и в любом случае приходили к одному и тому же выводу: всюду идет игра с нулевой суммой. Когда мы заговорили о математической теории человеческих конфликтов, к нам подошла Юджин:
   — Вот что. Мне противно вас слушать. Вы раскладываете мысли и чувства на какие-то коэффициенты невырождающейся матрицы. С вашего разрешения, Роберт, я иду в “Мальту”.
   Роберт жалко улыбнулся и кивнул головой. Мне тогда показалось, что, отпуская жену в ночной клуб, он просто старался о ней не думать. Он заговорил о недавно вышедшей из печати книге Льюиса и Раффа, где математическая теория конфликтов была доведена до высшей степени совершенства.
   Юджин ушла, а мы просидели в кабинете Роберта до трех часов ночи. Не помню всех подробностей нашей дискуссии. Но только разбирая главные направления конфликтов в нашем обществе, я заявил:
   — Наша экономика, как ты сам доказываешь, является не чем иным, как своеобразной игрой между предпринимателями и потребителями. Я могу показать на простом примере, что эта игра обречена. Тебе, Роберт, известно, что все наши промышленники стремятся к полной автоматизации. Они успешно претворяют ее в жизнь. С каждой новой автоматической линией на улицу выбрасываются тысячи, десятки тысяч людей. Они становятся безработными. Стремясь меньше платить и больше получать, владельцы предприятий рано или поздно придут к полной автоматизации производства.
   — Ну и что же? — с усмешкой спросил Роберт.
   — А то, мой дорогой, что тотальная автоматизация позволит предпринимателям полностью избавиться от труда и услуг рабочих и выпускать любое количество продуктов потребления, но их никто не сможет покупать. Люди, лишенные труда, не имеют денег и, следовательно, не смогут приобретать того, что будет производиться машинами-автоматами.
   Роберт Глориан пожевал нижнюю губу, медленно провел рукой по седой голове и уверенно сказал:
   — Из этого следует только один вывод: автоматизация никогда не будет полной. Такая игра не на, пользу нашему инициативному предпринимательству.
   — А какая же на пользу? — спросил я.
   — Разумная автоматизация, которая не исключает, а, наоборот, предполагает все большее и большее участие людей в производстве… По-моему, это была самая туманная фраза, которую когда-либо произносил Роберт Глориан. Он был ярым сторонником “социального дарвинизма”, по которому эволюция и прогресс человечества всецело зависят от частной инициативы каждого из его членов, а сама инициатива определяется единственным стремлением человека к обогащению. По натуре я скептик и терпеть не могу догм. Хотя Глориан был моим лучшим другом, я с трудом переносил его неизвестно откуда возникшую аксиоматику. “Это истина, это ложь”, — любил он говорить, но ни его истина, ни его ложь никогда не укладывались в моей голове. Его аксиомы были в одинаковой степени понятными и недоказуемыми. Наверное, три столетия назад ученым так же казалась справедливой аксиома Галилея о том, что во всей вселенной время течет с одной и той же скоростью. Математическая теория конфликтов, теория игр, линейное и динамическое программирование, математическая экономика — все это излюбленные коньки Роберта. Он был постоянным участником ответственных комиссий и комитетов, которые разрабатывали экономические и военные рекомендации для правительства. Сейчас уже не секрет, что Роберт Глориан был одним из составителей доклада об экономических основах производства атомного оружия еще в те времена, когда научная и техническая возможность создания такого оружия не была доказана.
   — Почему твоя Юджин ходит одна в ночной клуб? — ни с того ни с сего спросил я Роберта.
   — Мы с ней очень разные люди. Она не любит, когда я утверждаю, что любое социальное поведение человеческого коллектива и даже одного человека можно описать математическими уравнениями.
   — Она права. Для умного и честного человека это, должно быть, звучит очень гадко.
   — Юджин влюблена в Сиди Вайля и его джаз. Не знаю, в кого больше, — бросил он скороговоркой.
   Глубоко вздохнув, он добавил:
   — Законы природы неумолимы. Мне, например, не нравится закон Био и Саварра о взаимодействии проводников, по которым течет электрический ток. Мне не очень понятно, почему магнитное поле одного проводника “из-за угла” действует на другой. Но что поделаешь! Такова природа. Юджин пытается мне возражать на основе так называемого здравого смысла. Смешно, правда?
   — А ты и с ней пытался обсуждать проблему полной автоматизации производства?
   Роберт поморщился.
   — Она сказала, что если это случится, то все мы помрем с голоду.
   Я рассмеялся, а Роберт вдруг остановился посреди комнаты и воскликнул:
   — Если ты думаешь так же, как и Юджин, давай решать эту задачу серьезно. Мы живем в такое время, когда последнее слово остается за наукой…
   Юджин ушла из дому в восемь вечера и пришла в четыре ночи. Она была немного навеселе, и фиолетовая помада на ее полных губах была размазана.
   Ее глаза были насмешливыми и злыми.
   — Роберт, — сказала она, — изумительная иллюстрация к тому, что ты чертовски прав! В “Мальте” больше не будет выступать джаз Сиди Вайля. Вместо него на эстраде установили электронную шарманку “Ипок”, на которой по требованию любого желающего несуществующий оркестр исполняет любую музыку точно так же, как Вайль и его двадцать семь ребят. Представляю, как они проклинают того ученого инженера, который изобрел эту пакость.
   Показаться веселым и жизнерадостным Роберту не очень удалось. Он поднял голову над бумагами, на которых мы тщательно выписывали уравнения “общественного баланса”, и произнес:
   — У нас в стране не все такие идиоты, как владелец клуба “Мальта”. В конце концов, если не он, то его сын или внук поймут, что в этом мире смогут выжить только те, кто добьется точно рассчитанного равновесия между деятельностью машин и людей. Ведь нужно учитывать, что если Сиди Вайль и его оркестр не найдут работы, они просто ограбят хозяина “Мальты”!
   Роберт пожевал кончик карандаша и написал еще одно уравнение “баланса”.
   — Я предвижу то время, — сказала Юджин, — когда вместо тебя составлением таких балансов и математических уравнений будут заниматься электрические коробки, которые сейчас выступают вместо джаза Сиди Вайля.
   Роберт не слушал ее и что-то быстро писал на листе бумаги. Юджин посмотрел через плечо на стройные ряды математических формул.
   — Сиди Вайль находит, что электрическая шарманка “Ипок” совершенно гениально воспроизводит его исполнение. Можешь радоваться. — Последнюю фразу она произнесла с нескрываемой злобой.
   — Он был в клубе? — безразлично спросил Роберт, продолжая вычисления.
   — Да, был, — ответила Юджин.
   — Любопытно, что он собирается делать в порядке самосохранения и борьбы? У него только один выход. Обогнать машину и придумать нечто такое, для чего понадобится создавать новую машину. Прогресс будущего общества будет заключаться в постоянном соперничестве людей с возможностями автоматов. Это очень легко учесть вот таким уравнением…
   Жена Роберта Глориана с легким стоном опустилась в кресло. Мне стало жаль ее.
   — Что вы думаете о таком выходе из положения: автоматы производят все необходимое человеку, и это необходимое распределяется по потребности, бесплатно? — шепотом спросил я.
   Юджин усмехнулась и, пожав плечами, кивнула в сторону Роберта.
   — Тогда не будет человеческого прогресса. Во всяком случае, так утверждает мой муж. Для того чтобы цивилизация процветала, необходимо, чтобы люди постоянно пытались перегрызть друг другу глотку. Разве вам это не известно?
   Теперь я был уверен, что Юджин ненавидела Роберта.
   — Это знает любой студент любого колледжа, — не отрываясь от своих записей, пробормотал Роберт. Вот теперь, кажется, все. Восемьдесят четыре линейных уравнения.
   Он встал из-за стола и торжественно потряс пятью листками бумаги.
   — Завтра мы решим, кто прав.
   — Скажи, пожалуйста, а можно ли любовь или ненависть одного человека к другому выразить при помощи математических уравнений? — спросила Юджин, глядя Роберту прямо в глаза. Ее губы нервно вздрагивали, готовые не то рассмеяться, не то расплакаться.
   — Можно, — безапелляционно ответил Роберт. — Это довольно мелкий и частный случай. Для экономики государства он существенного значения не имеет. Впрочем…
   Он на мгновение задумался и снова сел за стол.
   — Вайль сегодня мне сказал, что если электронные коробки Типа “Ипок” будут производиться в массовом масштабе, то в нашей стране никогда не родится ни одного хорошего композитора.
   Роберт громко и неестественно захохотал.
   — Я надеюсь, ты не очень жалуешься на то, что в нашей стране давным-давно нет необходимости в гениальных сапожниках, потому что туфли, которые тебе нравятся, с успехом делают автоматы.
   Роберт всегда был неутомимым человеком. Когда Юджин ушла спать, он с видом заговорщика предложил немедленно разработать программу решения составленных им восьмидесяти четырех уравнений.
   — Мы успеем к двенадцати часам дням. Между двенадцатью и тремя машина в атомном вычислительном центре будет свободна. Она-то нам и решит задачу.
   — Что ты хочешь решить? — спросил я.
   — Я хочу рассчитать рациональную многошаговую политику нашего государства по внедрению новой техники и автоматики. Я учел в этой игре все. Даже любовь. Даже измену. В конечном счете этого нельзя сбрасывать со счета. Любовь — это источник пополнения государства новыми производителями и новыми потребителями материальных ресурсов и энергии.
   Я не обратил внимания на цинизм Роберта и с жаром принялся за составление алгоритма и программы решения его системы уравнений. Юджин принесла нам кофе, и мы выпили его, когда за окном было совсем светло. Затем мы вышли из дому, пересекли парк.
   Роберт, сощурившись, посмотрел на солнце.
   — Честное слово, температура излучения этого светила сегодня больше, чем шесть тысяч градусов.
   Я попытался представить себе, как должно быть скучно и противно жить с таким до мозга костей математическим человеком, как Роберт. Мне очень хотелось все наши вычисления бросить в море и послать своего друга ко всем чертям.
   Оператор электронной машины Эрик Хансон, посмотрев наши записи и программу, сказал, что решение задачи может быть получено через два—три часа.
   — Мы будем в кафе клуба “Мальта”. Когда все будет готово, позвоните туда, — проинструктировал его Роберт.
   После второй чашки кофе Глориан мечтательно произнес:
   — Странная штука — жизнь. Когда-то думали, что она полна тайн и путей неисповедимых. А при ближайшем рассмотрении оказывается, что ее можно переложить на восемьдесят четыре дифференциальных уравнения. Великолепно, не правда ли?
   Я пожал плечами.
   Когда мы допивали третью чашку кофе, появился Сиди Вайль, руководитель джаза, замененного автоматом “Ипок”. Я никогда раньше не видел его, а знал только по журнальным фотографиям. Он был значительно старше, чем я думал.
   — Разрешите присесть? — спросил он и, не дожидаясь ответа, уселся за наш столик.
   Роберт, уставившись в хрустальную пепельницу, пробормотал: — Пожалуйста.
   — Я хотел бы поговорить с вами наедине, — сказал Вайль.
   — Мне нечего скрывать от своего друга, — резко произнес Глориан.
   — Как хотите… Я люблю вашу жену, и она любит меня.
   — Я это знаю.
   На лице Глориана не дрогнул ни один мускул.
   — Меня отсюда уволили, и нам придется переехать в другой город, — сказал Вайль.
   — Вам придется сменить много городов. Машину “Ипок” скоро будут производить серийно.
   — Наверное, пройдет несколько лет, прежде чем автоматический джаз проникнет в захолустные деревушки.
   Голос у Вайля немного дрожал.
   — Я сам возьмусь за, массовое производство автомата “Ипок”, — небрежно бросил Роберт.
   — У меня есть идеи относительно музыки, которые вы с вашей проклятой математикой не сможете воплотить в машинах.
   Роберт оживился и посмотрел мне прямо в глаза.
   — Разве это не убедительное доказательство моих взглядов! Прогресс как результат борьбы за существование, за самосохранение, за продолжение рода, как соперничество между человеком и машиной. Браво, Вайль, вы достойны Юджин!
   После этих слов я хотел ударить Глориана по физиономии, но в это время к нам подошел официант и сказал, что Роберта требуют к телефону.
   — Ага, вот и решение! Сейчас мы услышим голос неумолимой логики!
   Он приподнялся и хотел было идти. Затем он вдруг снова сел, откинулся на спинку кресла и, смеясь, обратился ко мне:
   — Знаешь, пойди узнай результат, а я пока обговорю с мистером Вайлем некоторые мелочи практического характера.
   Я поднял трубку в кабинете директора клуба, и мне долго никто не отвечал. В трубке слышался шум, крик, ругань, кто-то в чем-то обвинял кого-то, кто-то резко и твердо что-то доказывал. Несколько раз я слышал имя “Роберт Глориан”. Затем послышался сердитый голос оператора электронной счетнорешающей машины Эрика Хансона.
   — Алло, Глориан, это вы? Черт бы вас побрал!
   — Это не Глориан. Он поручил мне узнать, что насчитала машина.
   — Будь она проклята, ваша задача! Из-за нее опять целые сутки простоя!
   — Почему? — удивился я.
   — Машина поломалась.
   — Не понятно. При чем здесь задача?
   — А при том, что машина всякий раз ломается, если задача не имеет решения. Вы разбираетесь в математике? Есть задачи, которые не имеют решения. При помощи этих задач проще всего ломать электронные и счетно-решающие машины. Глориан должен был бы это знать…
   — Юджин уходит от меня сегодня, — хладнокровно заявил Роберт, когда я появился у столика. — Это даже хорошо, что так быстро и просто все получилось. Мы никогда не понимали друг друга.
   Он пил коньяк маленькими глотками и запивал его кофе.
   — Роберт, а тебе не кажется, что иногда и ты не все понимаешь?
   Я сел.
   — Тебе сообщили, каково решение задачи об оптимальной автоматизации? — спросил он. Голос его был холодным и официальным.
   — Такого решения не существует.
   Роберт нахмурился. Я повторил:
   — Такого решения не существует, и поэтому машина поломалась.
   — Ты не шутишь?
   — Нисколько… Я хочу коньяку.
   Мы долго сидели, молча. За окнами сгущались сумерки. Кто-то включил проигрыватель “Ипок”, и он, точь-в-точь как джаз Сиди Вайля, исполнял популярные мелодии и танцы. Оркестра не было. Музыка струилась из тайников стеклянно-проволочной души полированного черного ящика. Он стоял на красном коврике посредине пустой эстрады. Роберт пристально посмотрел на этот ящик и затем сказал:
   — За тридцать лет я ни разу не ошибался. Конечно, в математике. Жизненные просчеты это другое дело… Я пойду подышать свежим воздухом.
   Я не помню, сколько времени я слушал мертвую музыку. В этот день я ничего не ел и много выпил.
   Когда кафе опустело, ко мне подошел официант и тронул за плечо.
   — Мы закрываем сегодня немного раньше. Траур…
   — Какой? — спросил я безразлично.
   — Два часа назад случилось несчастье с нашим завсегдатаем знаменитым ученым Робертом Глорианом.
   На следующее утро я прочитал в газетах то, о чем я говорил в начале этого повествования.

ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВ
РОГ ИЗОБИЛИЯ

   “ВЗРОСЛЫЕ И ДЕТИ, ВЫ ЗА УТИЛЬ В ОТВЕТЕ!”

   В одном из старинных московских переулков и по сей день висит эта покоробленная временем, грубой рыночной работы реклама. Много лет назад ее прикрепили к забору, старому замшелому забору, рассчитывая, что невзрачный фон его как нельзя лучше оттенит игру красок рекламы. И действительно, первое время она бросалась в глаза прохожим, некоторые замедляли шаг, крутили головами и бормотали: