Сергей Щеглов
Тень спрута

   Впоследствии он рассказал, что на четырнадцатый день этого его безумного бытия к нему явился некто в белом и объявил, что он, командир, с честью прошел первый тур испытаний и принят кандидатом в сообщество Странников.
А. Стругацкий, Б. Стругацкий

Глава 1
На развалинах машины времени

   Клайд Ванвейлен вовсе не собирался открывать новую планету.
Ю. Латынина

1

   Артем Калашников снял очки и несколько раз с силой провел ладонями по лицу.
   — Ужас какой-то, — пробормотал он, водружая очки обратно на переносицу, — всего десять часов за монитором, а глазки наружу лезут!
   — Ничего, — бодро отозвался Павел Макаров, давнишний приятель Артема. — Вот уже и чайник поспел, сейчас чайку выпьем...
   Калашников послушно бросил пакетик в мутный от постоянного употребления стакан. Чайку — это хорошо, подумал он, хотя лучше было б коньяку!
   — Ну как там, Усаму еще не поймали? — традиционно спросил Макаров, разливая кипяток по стаканам.
   — Как же ты его там поймаешь? — Калашников ткнул пальцем в нависающий над столом потолок. — Когда он здесь, в подвале, прячется? Добежал за два месяца до Перми, устроился к дизайнерам рамочки клеить и смеется себе в бороду.
   Макаров ухмыльнулся, как если бы и вправду был знаменитым террористом, огладил куцую бородку:
   — Вот и я думаю, что американцы не там ищут. Да что с них взять — тупые американы!
   — Тупые, тупые, — с неожиданным раздражением ответил Калашников, — а баксов у них побольше нашего. И сильно побольше!
   — Так они ж их сами и печатают, — резонно заметил Макаров. — Ума для этого много не надо...
   Он взял в руки короткий нож с оплавленной пластмассовой рукояткой и принялся резать принесенный Калашниковым торт. Калашников прямо из-под ножа выхватил кусок, бросил в рот и принялся сосредоточенно жевать, время от времени прихлебывая чай. Макаров озабоченно покосился на друга, качнул головой.
   — Ну ладно, — сказал он, дорезав торт до конца. — Черт с ними, с американцами. У тебя-то как дела?
   — Дела, — криво усмехнулся Калашников. — Такие дела...
   Он сунул руку за пазуху и вытащил из внутреннего кармана мобильный телефон. Положил перед собой на стол, ткнул пальцем:
   — Помнишь старую добрую фантастику? Такой вот штуки ни у Мвен Маса, ни даже у Максима Каммеррера не было! И персонального компьютера не было, и Интернета за шестьдесят центов час! Третье тысячелетие на дворе, понимаешь? Третье тысячелетие!
   — Ну, — осторожно сказал Макаров. Он уже понял, что Калашников в очередной раз обиделся на весь мир и теперь не успокоится, пока не выговорится до конца. Вопрос состоял в том, доставать ли припасенный как раз для такого случая коньяк прямо сейчас или немного подождать.
   — Вот тебе и ну! — фыркнул Калашников. — Фактически мы живем в том самом будущем, о котором так самозабвенно мечтали. И что же? Прямо как у Ильфа с Петровым: радио есть, а счастья нет. Техника далеко за гранью фантастики, а газеты почитаешь, телевизор посмотришь — и жить не хочется. До одиннадцатого сентября еще можно было тешить себя иллюзиями, что в Америке все совсем по-другому. — Калашников махнул рукой. — Иллюзии рухнули вместе с небоскребами; отныне мы должны со всей беспощадностью признать, что никакое техническое развитие ни на шаг не приближает человечество к счастью. А ты еще спрашиваешь, как дела!
   Отставить коньяк, подумал Макаров.
   — Человечество человечеству рознь, — заметил он глубокомысленно. — Знаешь ведь, чем западная фантастика отличается от нашей?
   — Чем? — удивленно спросил Калашников.
   — Западные фантасты придумывают технику, — пояснил Макаров. — А наши — общество. Людей. Новую жизнь, в конце концов.
   — Ты хочешь сказать, что мы воспитаны на советской фантастике? — сообразил Калашников. — Что ждали от будущего не техники, а этой самой «новой жизни»?
   — Ну, можно сказать и так, — ответил Макаров, который вовсе ничего такого не думал, а просто ляпнул первое, что пришло в голову.
   — Поправка принята, — заявил Калашников и возбужденно потер руки. — Хорошо, тогда так: никакое техническое развитие не приближает к счастью меня, Артема Калашникова!
   — Так это уж, как говорится, ва-аши проблемы! — язвительно сказал Макаров.
   — А только ли мои? — задумался вслух Калашников. — Во-первых, я все-таки не самый последний урод на этой злосчастной планете, а во-вторых...
   Было видно, что это самое «во-вторых» Калашников еще не придумал. Он переправил в рот очередной кусок торта и принялся жадно глотать уже остывший чай. Макаров последовал его примеру, и в подвале воцарилась тишина.
   — А во-вторых, — неожиданно произнес Калашников, откидываясь на спинку кресла, — техническое развитие цивилизации, оторванное от морально-этического развития составляющих ее индивидуумов, рано или поздно с неизбежностью приведет к глобальной техногенной катастрофе.
   Макаров втянул голову в плечи и замер с чашкой в руке:
   — Чего-чего?!
   — Представь себе, — пояснил Калашников, — что пресловутые теракты произошли бы не в две тысячи первом, а в две тысячи двадцатом году. И террористы захватили бы не теперешние «Боинги», а какие-нибудь стратопланы в тысячу тонн весом. Да еще в багаж сдали бы несколько чемоданчиков с ядерными зарядами. Тут бы одними небоскребами не обошлось, верно?
   Макаров поставил чашку на стол.
   — Это уже третьей мировой попахивает, — сказал он.
   — Вот именно, — кивнул Калашников. — А теперь — элементарно посчитаем. Число ядерных зарядов в мире? Растет из года в год. Число ядерных государств? Тоже не уменьшается. Соотношение численности населения бедных и богатых стран? Бедных все больше, богатых все меньше. Средний уровень образованности на планете? Падает. Количество терактов с участием камикадзе? Растет как на дрожжах. Вот, — Калашников скрестил перед собой поднятые руки, — технические возможности растут, а этические ограничения по применению этой техники во вред человечеству падают. Обезьяна с гранатой — вот в кого превращается наше хваленое человечество!
   — Превращается, — кивнул Макаров, чавкая куском торта.
   — А следовательно, — победно заключил Калашников, — вероятность теракта, способного закончиться всепланетной катастрофой, постоянно растет. И если не предпринять специальных усилий, направленных на совершенствование общества, на создание нового человека с этикой, соответствующей его техническим возможностям, то рано или поздно очередной Усама обрушит на наши головы ядерный дождь!
   — Обрушит, — согласился Макаров, — обязательно обрушит.
   — Вот так-то, — сказал Калашников и развалился в кресле, потянувшись всем телом. — А ты говоришь: «ва-аши проблемы»!
   — Так ваши и есть, — ответил Макаров. — Человечество-то от твоих рассуждений даже не почешется.
   — Это верно, — вздохнул Калашников. — Человечеству на меня наплевать с высокого дерева. Как, впрочем, и на самое себя.
   Он взял со стола последний кусок торта, долил в стакан кипятку, выцедив чайник до донышка.
   — Надо бы еще вскипятить, — заметил Макаров. — У нас тут хлеб имеется. И шоколадная паста!
   — Надо — вскипятим, — согласился Калашников. Он поставил чайник на видавшие виды тумбочку и воткнул вилку в обмотанную синей изолентой розетку.
   Короткое замыкание, подумал он в следующее мгновение, оказавшись в полной темноте. Хотя нет, были бы искры.
   — Это еще что такое? — спросил Калашников в темноту.
   — Так, ядерный дождь, — ехидно ответил Макаров. — Как и было предсказано!
   — Ядерный снег, — фыркнул Калашников. — До полного обледенения проводов. У тебя фонарик какой-нибудь есть?
   — Только спички, — ответил Макаров. — Ты посиди, я сейчас что-нибудь придумаю.
   Устроим вечер со свечами, подумал Калашников. Как в добрые старые времена, когда все мы были молоды, зачитывались фантастикой и твердо верили, что еще при нашей жизни на Земле будет построено светлое будущее.
   Макаров чиркнул спичкой и направился к выходу, отбрасывая на стены и потолок гигантскую черную тень.
   — А свечи? — сварливо сказал Калашников.
   — Приносите — зажжем, — ответил Макаров. Он задул догоревшую спичку, чиркнул второй. Затем отворил дверь на лестницу. — Ура! Я вижу свет!
   — Свет? — удивился Калашников. — Значит, это только нас обесточили?!
   — Да нет, у соседей тоже темно, — ответил Макаров. — Погоди, я сейчас...
   Любопытство пересилило усталость. Калашников осторожно поднялся, нащупал по правую руку от себя стеллаж с книгами и маленькими шагами двинулся к выходу.
   В распахнутую настежь дверь действительно просачивался свет. Калашников сделал еще два шага и услышал снаружи блеющий звук, которым Макаров обычно выражал крайнее удивление:
   — Э-э-э?!
   — Ме-е-е! — отозвался Калашников, пригнул голову и выскочил на лестничную площадку. Макаров стоял наверху, около двери в подъезд, одной рукой опираясь на стену. Лицо его было освещено ярким солнечным светом.
   Э нет, ошеломленно подумал Калашников. Декабрь, восемь вечера; какое тут, к черту, солнце?!

2

   Макаров толкнул дверь, и она распахнулась наружу, не встретив никакого сопротивления. В прямоугольном проеме Калашников увидел яркое синее небо, по которому стремительно неслись маленькие курчавые облака.
   — Вот блин... — сказал Макаров, пятясь от распахнутой двери.
   — Что там такое? — спросил Калашников.
   — А сам посмотри, — загадочно ответил Макаров. Он спустился еще на две ступеньки, повернулся боком и прислонился к стене. — Держу пари, такого ты даже на видео не видел.
   — Кинопередвижка приехала? — предположил Калашников, поднимаясь к свету. — Или мы пропьянствовали всю зиму, даже не заметив...
   Калашников замолчал, разглядев то, что находилось за дверью. Макаров громко хмыкнул. Он заметил, что рука Калашникова шарит по стене в поисках опоры.
   — Позвольте, — пробормотал Калашников, протягивая палец в сторону синего неба. — На этом месте только что был двор!
   — А внизу — город, — поддакнул Макаров.
   — Внизу? — переспросил Калашников и поднялся еще на ступеньку. — Э-э-э!
   Поднимаясь по лестнице, Калашников уже понял, что дверь подвала открывается в пустоту. Но только сейчас, вцепившись в покрытый облупившейся краской наличник, получив в лицо упругий порыв теплого ветра, увидев под ногами маленькие, словно игрушечные, сосны, Калашников наконец понял, что произошло. Подвал, вырванный неведомой силой из промерзшей пермской земли, висел высоко в воздухе над неизвестной страной.
   Калашников сжал дрогнувшие губы и посмотрел на Макарова. Тот молча скрестил руки на груди.
   Допрыгался, подумал Калашников.
   Черт знает что делается, подумал Макаров.
   — Слушай, — сказал Калашников, проследив изгиб поблескивавшей за соснами реки. — А ведь это Кама!
   — И я думаю, что Кама, — ответил Макаров. — Кама на месте, а вот город куда-то подевался.
   Калашников взялся за наличник обеими руками и высунул голову наружу.
   — Между прочим, — сообщил он Макарову, — мы висим в точности над тем местом, где стоял твой подвал. Слева — Усть-Качка, справа — Стрелка! А следовательно...
   Он посмотрел вниз и вдруг замолчал.
   — Что там? — нервно спросил Макаров.
   — Твоя очередь, — ответил Калашников, втаскивая себя обратно в подвал. — Посмотри и скажи, на что это больше всего похоже.
   Макаров встал на колени, взялся одной рукой за косяк, другой уперся в узкую полоску бетонного пола у самого края пропасти и, вытянув шею, посмотрел вниз.
   Больше всего это походило на лунный кратер, неизвестно как очутившийся в сосновом бору. Идеально круглая чаша кратера была заполнена тончайшей серой пылью, от одного взгляда на которую начинало рябить в глазах. Вздымавшиеся на уровень окрестных сосен стенки кратера были отполированы до зеркального блеска; бурлившая внутри кратера пыль поминутно взлетала по этим стенкам до половины их высоты и скатывалась обратно, не оставляя следов. Несмотря на довольно сильный ветер, над кратером висели клочья серого тумана, медленно вращавшиеся вокруг центра.
   Макаров затряс головой и ввалился обратно в подвал. Молча сел на ступеньку, достал из кармана портсигар, вытащил сигарету.
   — Похоже, мы крепко влипли, — сказал он, чиркая спичкой. — Больше всего это похоже на взбесившуюся хроноквантовую пену.
   — Начитался фантастики, и доволен, — пробурчал Калашников, который и сам знал немало мудреных слов. — Лучше скажи, где это мы очутились? В бреду, в прошлом, в будущем или в какой-то параллельной реальности?
   — А какая, собственно, разница? — пожал плечами Макаров и сделал глубокую затяжку. — Сделать-то мы все равно ничего не можем! И насчет бреда не очень-то обольщайся. Бред, он совсем по-другому выглядит...
   — Это у тебя по-другому, — возразил Калашников. — А по мне — так в самый раз. Черт, да что же это такое! Ведь всю жизнь мечтал о чем-то подобном, а в голове всякая ерунда крутится. Мне же с заказчиком завтра встречаться, в десять утра; и за квартирой присмотреть некому...
   Он уселся в проеме, свесил ноги в пустоту и привалился к дверному косяку:
   — Дай, что ли, сигарету!
   — Да ты ж не куришь, — напомнил Макаров.
   — Тем более, — мрачно ответил Калашников.
   — Может быть, — участливо сказал Макаров, — тебе коньячку?
   — А есть?! — воскликнул Калашников, от радости едва не свалившись в пропасть. — Что ж ты раньше молчал?!
   — Да все некогда было, — ответил Макаров. — Сейчас принесу. Вот только чем бы там посветить...
   — Погоди, — сказал Калашников изменившимся голосом. — Вон там, у самой реки. Что это?
   — Не вижу, — развел руками Макаров. — Сам знаешь, очки у меня того. Слабоваты...
   Калашников привстал, вытянулся вперед, изо всех сил вглядываясь в мелькнувшие за соснами белые пятна.
   — Нет, это точно дома! — воскликнул он, рубанув воздух ладонью. — А если так, Пашка, я знаю, где мы находимся!
   — Так и я знаю, — усмехнулся Макаров. — На берегу реки Кама, в подвале, над озером хроноквантовой пены.
   — Вовсе нет, — Калашников поднял указательный палец и покачал им в воздухе. — Мы находимся на развалинах машины времени!
   Макаров основательно затянулся сигаретой, а потом загасил ее об стену.
   — Почему именно на развалинах? — спросил он и выбросил окурок за дверь.
   Отскочив от невидимой преграды, окурок влетел обратно в подвал.
   — Веско, — констатировал Калашников. — Согласен, кое-что здесь еще работает. Но что касается самой машины времени — той штуки, что вытащила нас из двадцатого века, — относительно нее можешь не сомневаться. Лежит в развалинах!
   — Где?! — Макаров демонстративно огляделся по сторонам. — Где эти развалины?!
   — А ты думаешь, что машины времени делают из стекла и бетона? — хмыкнул Калашников. — Вон, внизу целый кратер какой-то гадости; чем тебе не развалины? И вообще, я другое хотел сказать: будь с этой машиной все в полном порядке, ее хозяева давно бы уже брали у нас интервью!
   Макаров наморщил лоб, почесал за ухом и снова высунулся наружу.
   — Думаешь, это все из-за нас? — спросил он, разглядывая клокочущую серую массу.
   — А ты видишь поблизости другие подобные кратеры? — усмехнулся Калашников. — Не верю я в такие совпадения! Небось, в первый раз запускали, экспериментировали... а, ну, наконец-то!
   Макаров поднял голову и увидел прямо перед собой полупрозрачную человеческую фигуру. Наконец-то, подумал он, невольно повторив последние слова Калашникова, наконец-то можно перевести дух.
   — Добрый день, — услышал Макаров язвительный голос Калашникова. — Если он, конечно, добрый!
   — Вы живы, — произнес полупрозрачный человек. — Значит, добрый!

3

   Убедившись, что предполагаемый хозяин машины времени понимает русский язык, Калашников сделал паузу, чтобы как следует рассмотреть человека будущего. Впрочем, человека будущего в незнакомце выдавали разве что просвечивавшие через него сосны; одет он был в светло-серый комбинезон, застегнутый на груди на что-то вроде залипов, ростом лишь чуть-чуть превосходил невысокого Макарова, а выражение лица имел задумчивое и даже несколько мечтательное. Появись подобный субъект перед Калашниковым во плоти, тот навряд ли принял бы его всерьез. Но голографическая копия, в виде которой человек будущего появился перед своими гостями, говорила сама за себя.
   Макаров понял это куда быстрее приятеля и сразу же перешел к делу:
   — Простите, а нельзя ли переправить нас вниз? На твердую землю?
   — Чуть позже, — ответил человек будущего. — Когда флюкты пофиксим. Простите за сбивку; я не предвидел раздувания канала...
   — Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Калашников, замахав руками. — А по-русски можно?!
   — Ах да, — незнакомец расплылся в улыбке. — Виноват! Давайте по порядку: Марат Таранцев, элпер Института Времени.
   — Артем Калашников, — ответил Калашников, — заместитель директора... а ныне безработный. Извините за банальный вопрос, но какой сейчас год?
   — И по какому летоисчислению? — добавил Макаров и только потом представился. — Павел Макаров, тоже безработный!
   — Две тысячи двести пятьдесят пятый, — сказал Таранцев. — От рождества Христова. Вы не беспокойтесь, прошлое у нас общее. До самого... — Он обеспокоенно посмотрел на Калашникова. — До две тысячи первого? Я не ошибся?
   — Одиннадцатого декабря, — кивнул Калашников. — Если быть абсолютно точным, то девятнадцать сорок восемь по пермскому времени.
   — Сегодня семнадцатое мая, — сказал Таранцев. — Среда.
   — Двадцать третий век, — усмехнулся Калашников. — Странно, что вы все еще понимаете русский язык.
   — Как и любой другой, — пожал плечами Таранцев. Калашников махнул рукой:
   — Да Бог с ними, с языками! Скажите лучше, что вы с нами-то собираетесь делать? Например, вы специально на нас охотились, или мы — ошибка эксперимента?
   Таранцев приоткрыл рот и склонил голову набок:
   — И то, и другое. Мы прокладывали пробный канал...
   — Тот самый, который раздулся? — вспомнил Калашников.
   — Точно! — сверкнул глазами Таранцев. — В результате вы здесь, а моя теория — в мусорной корзине.
   Калашников хотел сказать, что там ей самое место, но вовремя одумался.
   — А как же тогда мы вернемся?! — спросил Макаров, уловивший-таки суть разговора.
   — Вернетесь? — удивленно переспросил Таранцев. — Куда?
   — Домой, — ответил Макаров. — В две тысячи первый год.
   Таранцев вытянул губы в трубочку и покачал головой.
   — Вы не понимаете, — сказал он. — Две тысячи первого года давно уже нет. Есть только две тысячи двести пятьдесят пятый.
   — То есть как это нет?! — возмутился Макаров. — А мы откуда?!
   Таранцев поднял руки на уровень глаз.
   — Вот смотрите, — сказал он. — Это прошлое, — он потряс левой ладонью, — это будущее, — он потряс правой. — Вы думаете, они расположены так, — Таранцев расположил ладони параллельно друг другу. — А на самом деле — вот так! — Он сжал левую руку в кулак и обхватил его правой. — Прошлое — составная часть будущего. Вернуть вас обратно означает вот это.
   Таранцев убрал с кулака правую ладонь, встряхнул ей в воздухе и спрятал за спину.
   Калашников протяжно свистнул.
   — То есть — уничтожить нас теперешних? — спросил Макаров.
   — Не только вас, — ответил Таранцев. — Весь мир, появившийся после две тысячи первого года. Только так вы сможете оказаться в исходной точке.
   — Нет уж, спасибо, — пробормотал Калашников. — Разве что вы будете очень настаивать...
   — Значит, — перебил его Макаров, — мы здесь надолго? Может быть, даже навсегда?
   — Совершенно верно, — кивнул Таранцев. — Скорее всего навсегда.
   — И что же нам теперь делать? — спросил Макаров, обращаясь скорее к Калашникову, нежели к Таранцеву. — В зоопарке работать, дикарями из прошлого?
   — Действительно, — улыбнулся Калашников. — Я понимаю, Марат, что наше здесь появление оказалось для вас едва ли не большей неожиданностью, чем для нас с Пашей. Но когда вы нацеливали вашу машину времени на наш захолустный подвал, вы ведь, наверное, уже как-то представляли себе, что собираетесь делать с обнаруженными там дикарями?
   Таранцев качнул головой:
   — Вовсе не дикарями. Скорее героями.
   — Чего-о?! — воскликнул Макаров. — Вы нас ни с кем не путаете?!
   — Нет, — спокойно ответил Таранцев. — Ваши биографии хорошо известны, ошибка исключена. Вы — те самые Павел Макаров и Артем Калашников.
   — Те самые — которые? — спросил Калашников.
   — Идеологи технотронной революции, — ответил Таранцев и вдруг нахмурился. — Погодите-ка... Две тысячи первый год...
   — Какой еще технотронной революции? — захлопал глазами Калашников.
   — Может быть, — встрял с предположением Макаров, — вы хотели сказать — ядерного православия?
   — Нет, нет, — покачал головой Таранцев, — именно технотронной революции. Вот только началась она несколько позже, в две тысячи седьмом.
   — А эта технотронная революция, — поинтересовался Калашников, — человечеству на пользу оказалась или во вред?
   — Странно, — покачал головой Таранцев. — Рассказывать о технотронной революции Макарову и Калашникову! Вы что же, в две тысячи первом году еще совсем ничего не знали? Даже технологического императива?!
   — Постойте-ка, — нахмурился Калашников. — Это случайно не про соответствие этики и технологии?
   — Ну вот видите, — улыбнулся Таранцев. — Я же говорил, ошибка исключена. Вы — те самые!
   — Я понимаю, что мы — те самые, — повысил голос Калашников. — А вот вы, господин Таранцев, похоже, чего-то не понимаете! Если мы с Макаровым должны были в две тысячи седьмом технотронную революцию начать, то как же теперь мы это сделаем, если мы здесь, у вас, в две тысячи двести пятьдесят пятом застряли?! Это ж самый натуральный хроноклазм получается!
   — Нет, — спокойно ответил Таранцев. — Вы исходите из устаревших представлений о времени. Мы вовсе не извлекаем предметы из прошлого. Мы копируем их в настоящее. Макаров и Калашников навсегда останутся в прошлом, сколько бы их копий оттуда мы не извлекли.
   Калашников похлопал себя по груди, потом залез во внутренний карман и вытащил несколько пятисотрублевых бумажек. Посмотрел на просвет и покачал головой.
   — Если мы — копии, — сказал он, обращаясь к Макарову, — то довольно точные.
   — Абсолютно точные, — подтвердил Таранцев.
   — В том числе и в правовом смысле? — подхватил Калашников.
   Таранцев опустил глаза.
   — Не знаю, — признался он. — В этой области я полный профан. Давайте дождемся Гринберга.
   — А кто такой Гринберг? — спросил Макаров.
   — Элфот Комитета Галактической Безопасности, — ответил Таранцев. — По-вашему — инспектор.

4

   На лице Калашникова появилось кислое выражение. Макаров, напротив, удовлетворенно потер руки.
   — Ликвидация аварии закончена, — вдруг заторопился Таранцев. — Сейчас я пришлю телепорт!
   Мгновением спустя элпер Института Времени растаял в воздухе, оставив после себя быстро погасшее сияние. Калашников укоризненно посмотрел на Макарова:
   — Чему радуешься?
   — Ну как же, — ответил тот. — Во-первых, раз есть Комитет — значит, есть и порядок. — Калашников скептически усмехнулся. — А во-вторых, это же галактический комитет! Значит, земляне уже осваивают Галактику!
   — Осваивают, — кивнул Калашников. — Добрыми старыми методами...
   Раздался чмокающий звук, и большой темный предмет загородил солнце. Перед дверью подвала повис овальный проем, в полумраке которого угадывался короткий, выложенный прямоугольной плиткой коридор.
   — Пойдем? — спросил Макаров, посмотрев на Калашникова.
   — А куда ж мы денемся, — философски заметил тот и первым ступил на шершавую поверхность коридора. Макаров шагнул следом и сразу же услышал знакомый чмокающий звук. Обернувшись, он увидел за собой ровную серую стену.
   — Похоже, нуль-тэ, — пробормотал Макаров, догоняя Калашникова.
   — Куда приятнее, чем вертолет, — ответил Калашников. Коридор повернул налево и уперся в широкую белую дверь. Калашников решительно взялся за ручку, потянул на себя. Потом хлопнул себя по лбу и сдвинул дверь в сторону; она послушно втянулась в стену, открывая проход в кабинет.
   — Вызывали? — язвительно спросил Калашников, остановившись у самого входа. Макаров толкнул его в бок — мол, повежливее! — но как всегда опоздал.
   Из-за широкого стола, представлявшего собой висящую в воздухе деревянную столешницу с подвешенными к ней ящиками, поднялся высокий человек, одетый в облегающий черный костюм. Что за цирк, подумал Макаров; и это — инспектор КГБ? Ну-ка, ну-ка, подумал Калашников, шагнул вперед — и замер с машинально протянутой для приветствия рукой.
   Из макушки незнакомца торчали два темных, но все же четко выделявшихся на фоне черных как смоль волос конических рога. Затем Калашников увидел короткую козлиную бородку, длинные холеные пальцы с заостренными когтями, горящие, словно подсвеченные изнутри глаза, — и опустил руку.
   — Позвольте представиться, — сказал похожий на дьявола незнакомец, — Гринберг, Михаил Аронович.
   Голос его звучал мягко и вкрадчиво, вызывая невольную симпатию. Калашников качнул головой и любезно ответил: