Семенов Юлиан Семенович. Утро рождается ночью

Семенов Юлиан Семенович
Утро рождается ночью

   Ю.Семенов
   Утро рождается ночью
   1
   Сизов вышел из кубрика, когда услыхал громыханье тяжелых кованых сапог на палубе.
   "Сейчас будут швартоваться, - подумал он, - значит приехали".
   Сизов поднялся по крутым ступенькам и, взявшись рукой за медный массивный замок, остановился передохнуть. Голова кружилась, в глазах стояли синие круги, а сердце билось где-то в горле. "Восемь ступенек мне не под силу", - подумал Сизов и сделал несколько резких, сильных выдохов.
   Распахнув дверь, он вышел на палубу и упал поскользнувшись: вся площадка перед выходом из кубрика была во льду.
   Моторист катера помог Сизову подняться и, смущенно бормоча что-то о холодных штормах, начал чистить рукавом бушлата серое пальто Сизова.
   - Простите, пожалуйста, товарищ директор, - сказал он, - соли нет, посыпать палубу нечем. Два рейса сплаваем - вот вам и ледок.
   - Я понимаю...
   Каждый раз, возвращаясь из поездок домой, на остров, Сизов несказанно радовался.
   Он радовался тому, что воздух здесь прозрачный и ломкий; он радовался тому, что здесь цветут лотосы, что здесь в зарослях молодого дубняка вольно гуляют олени; он радовался необозримости морской глади, злым крикам бакланов, он радовался тому миру, в котором вырос и который любил больше всего на белом свете.
   Наблюдая за тем, как швартовался катер, Сизов думал: "Домой всегда возвращаются с полными ведрами". Он подумал так, потому что видел, как две женщины шли с полными ведрами - от колодца к своим домам, стоявшим около берега.
   Сизов возвращался из Москвы поездом. И все девять дней он считал, сколько ему попадется женщин с полными ведрами - на счастье. И, только подъезжая к Владивостоку, понял, что гадать на счастье из окна вагона нельзя. Все зависело от того, в каком месте в поселках и деревнях, проносившихся за окнами вагона, вырыты колодцы. И те люди с полными ведрами, которые встречаются ему на пути в Москву, никак не могли сулить счастье, потому что на обратном пути, во Владивосток, все они шли за водой: с ведрами пустыми.
   - Ерунда какая, - подумал Сизов вслух и улыбнулся. Землистое, одутловатое лицо его стало беспомощным. Сизов не умел улыбаться, он привык радоваться без улыбки.
   Ему казалось, что олени не любят, когда человек улыбается или - еще хуже - смеется. Олени серьезны; они любят, когда человек так же серьезен, как и они.
   Если пантачей приманивать на соль и улыбаться им при этом, они будут бояться и не подойдут близко к человеку. Они пугливы и любят единообразие - в природе и в человеке. А улыбка ежесекундно меняет выражение лица, улыбка щурит глаза и открывает зубы. Животное боится, когда у человека сощурены глаза и открыты зубы...
   2
   У дебаркадера Сизова ждал его заместитель Белов и шофер Коростылев.
   - Здравствуйте, Кирилл Семенович, - сказал Белов, - с приездом вас и с академиком...
   - Спасибо, - ответил Сизов и крепко пожал девичью, тонкую руку Белова.
   - С возвращеньицем, - пробасил вечно недовольный шофер Коростылев и понес чемодан Сизова к машине.
   - Спасибо.
   - Как прошли доклады? - спросил Белов.
   - Неплохо...
   - А кто внес предложение?
   - Какое?
   - Чтобы избрать вас академиком.
   Сизов поморщился и, почесав переносье, сказал:
   - Не помню, право. Группа товарищей, как говорится...
   Белов быстро взглянул на него и спросил:
   - Вам нездоровится?
   - Нет, ерунда...
   - Вид у вас, скажем прямо...
   - Плохой?
   - Да уж не цветущий.
   - Послушайте, - сказал Сизов, - а как в этом году лотосы?
   - Как обычно, - ответил Белов, - цвели. Позавчера на озере лотосов замерз лебедь.
   - Какой?
   - Перелетный. Сел в полынью ночью, крыльями размахнулся с усталости, а ночью мороз. Вода на крыльях смерзлась. Утром он не смог взлететь. Я велел застрелить его, потому что он кричал.
   - А подобраться к нему нельзя было?
   - Людям - нет. А лиса наверняка подобралась бы.
   - Но сегодня же тепло...
   - Кто мог знать? Позавчера был мороз. Белов пошел к машине. Спрятав свои тонкие, девичьи руки в карманы, он сказал:
   - Я велел передать его в школу. Там из него сделают чучело.
   Сизов спросил:
   - Из лебедя?
   -Да.
   ~ Знаете, - сказал Сизов, - пусть шофер уезжает. А я пройдусь.
   - Вы плохо выглядите...
   - Ничего, - ответил Сизов, - все-таки я не был здесь четыре месяца.
   - Коростылев! - крикнул Белов. - Езжай один! Мы пройдемся с Кириллом Семенычем.
   - Нет, - попросил Сизов, - вы уж не гневайтесь, Иван Павлович, драгоценный, я один хочу пройтись.
   Белов пожал плечами и сказал:
   - Как вам будет угодно.
   - Не сердитесь, дружище, - сказал Сизов, - пожалуйста, не сердитесь.
   Белов ничего не ответил и, открыв дверцу машины, повалился на мягкое полосатое сиденье. Через несколько минут машина скрылась за поворотом. Катерок, злобно пофыркав, отвалился от дебаркадера и ушел на материк - к следующему поезду. И Сизов остался один.
   3
   Сизов шел по дороге, часто останавливаясь. Дышать было тяжело, и он широко разводил руки, а когда не помогало, опускался на большие валуны, прогретые мягким октябрьским солнцем.
   Когда Сизов опускался на камни, тишина, лежавшая над островом, делалась осязаемой: ни единый звук не тревожил мир. Желтые листья дубов и березок казались неживыми из-за того, что не было ветра. Осенью в безветренные дни приморский лес кажется искусственным, словно рисованным на голубом холсте неба.
   Отдышавшись, Сизов вставал с валунов и шел дальше. Около маленького домика дорожного мастера он встретился с плотником Теминым. Жилистый, длинноногий Темин шел в ватнике и резиновых сапогах, обливаясь потом. За спиной у него были мешок и ружье. Увидав Сизова, плотник заулыбался и еще издали закричал:
   - Здоров, Семеныч!
   - Здоров, Титыч! - так же весело ответил ему Сизов. - Ты это куда отправился?
   - А на охоту, - быстрым говорком ответил Темин, - утки много идет, я ее на зиму готовлю. Она, вяленая-то, что твой конпот.
   - Все ты "конпот" говоришь, - усмехнулся Сизов, - я тебя двадцать лет учу - компот. "М" надо говорить, а не "н", понимаешь?
   - Да уж как не понять, - уклончиво ответил Темин, - ясно, как божий день, только "конпот" - оно звучнее, Семеныч...
   Сизов снова усмехнулся и спросил:
   - Ну, а дела как?
   - Как сажа бела, - ответил Темин и отвел глаза, - идут дела, крутятся, обратно...
   - Оленник новой оградой обнес?
   Темин хмыкнул и ответил сердито:
   - Обнес.
   - А сын как? Не балует?
   - Балует, окаянный! Вчера иду, а он с Нинкой-то, Макаровой, любовь крутит...
   - Макара Иваныча дочь?
   - Она.
   - Уж так выросла?
   - А чего им... Растут. Мы к земле, они, обратно, к небу.
   Темин мельком посмотрел на Сизова, хотел что-то спросить и не стал.
   "Наверно, хотел спросить, почему я так плохо выгляжу, - подумал Сизов, - а вот не стал. Это оттого, что он добрый".
   - Ну, Титыч, иди, - сказал Сизов, - а то зорьку прозеваешь.
   - Пойду, - согласился Темин, - а вечером к тебе наведаюсь, разговор есть.
   - Заходи.
   - Утки принесу. Они сейчас жирные, что твои кабаны.
   - Приноси.
   Когда Темин ушел, Сизов почему-то сразу же вспомнил того молоденького врача в клинике. Это было в Москве. Сизову стало в гостинице плохо, и его увезли на "Скорой помощи" в больницу. Наутро молоденький врач, осматривавший его, бегло просмотрел анализы и шепнул своему коллеге, такому же молодому парню:
   - Явный лейкоз.
   Второй взял анализы, тоже посмотрел и сказал:
   - Да, совершенно явно.
   Сизов откашлялся и хрипло выговорил:
   - Я знаю, что такое лейкоз. Я сам... ветеринар.
   Кровь отлила от щек врача. Он сделался бледным, присел на край кровати и сказал:
   - Я пошутил.
   Сизов чувствовал, как у врача дрожали руки. И он сказал ему:
   - Не нервничайте. Все правильно. Только, - он нашел в себе силу улыбнуться, - я более честен с моими пациентами, чем вы. Я никогда не пытаюсь их обмануть, как вы меня. - Сизов поднялся на локте и попросил: Попросите, чтобы меня выписали.
   Я поеду домой. Ведь я успею?
   - Я только предполагал, - тихо сказал врач, - может быть, я ошибаюсь. Мы созовем консилиум... Только, пожалуйста, не говорите никому, что я так сболтнул...
   Сизову показалось диким слово "сболтнул". Он растерянно посмотрел на доктора, увидал, что тому никак не больше двадцати пяти лет, и кивнул головой.
   - Хорошо, я никому не скажу. Только выпишите меня.
   - Подождите, - взмолился врач, - мы консилиум созовем.
   - Ну знаете, бросьте, - рассердился Сизов, - нечего вам передо мной ваньку валять.
   Потом он долго сидел с врачом в скверике, и тот говорил:
   - Понимаете, я сказал так, потому что вы - не наш профиль. Мы травматология, инфаркты. А у вас это, по-видимому, органическое...
   Тогда Сизов почти совсем не слушал врача, потому что высчитывал, сколько ему осталось ходить по земле. "Два месяца, - думал он, - а потом конец. Тю-тю..."
   Остановившись, он закричал:
   - Титыч!
   "Ыч! Ыч!" - сразу же откликнулось эхо. Темин отозвался чуть позже. Он крикнул откуда-то из-за поворота:
   - Ну, чего?
   - Иди сюда!
   Темин вернулся. Он подошел к Сизову и спросил:
   - Чего звал-то?
   "Бежал и совсем не запыхался", - подумал Сизов и почувствовал зависть.
   - Ты за утками идешь?
   - За утками.
   - Слушай, иди лучше за кабаном. Много их у нас?
   - Много. А за уткой почему не ходить?
   - Так... Не надо. Пусть их летают. А кабана бей, я тебе лицензию выхлопочу.
   - Когда выхлопочешь, тогда и пойду, - ответил Темин, нахмурившись, - а пока только птицу лупцевать можно. Так что я пойду.
   - Ну, иди, - сказал Сизов, - конечно, иди.
   И Сизов пошел дальше, изредка разводя руками и запрокидывая голову, чтобы легче дышалось...
   4
   Плотник Темин был прекрасным охотником. Сизов убедился в этом семь лет назад, когда на остров пришли волки. Они перебрались с материка по льду залива.
   Сначала никто не понимал, отчего олени так нервничают. Они ушли с дальних выгонов и стали жаться к поселку. Оленухи не отпускали от себя маленьких и не разрешали молодым перворожкам ходить в дубняк - лакомиться листвой.
   Однажды ранним утром к Сизову в кабинет пришел плотник Темин и сказал:
   - Слышь, Семеныч, волки.
   Сизов испугался и, вскочив со стула, прошептал:
   - Не может быть...
   - Может быть, - упрямо возразил Тамин, - пойдем со мной, покажу. Они двух оленей задрали.
   Сизов быстро оделся, и они пошли к океану.
   Волки знали силу оленей. Они знали, что им не догнать пантача или оленуху где-нибудь в лесу. А оленят матери прятали по тем склонам сопок, где не было снега. А там, где зимой нет снега, там всегда много желтых листьев. Когда олененок приляжет в листьях, пятнистая его спинка сразу же исчезает, сливаясь с цветом земли. Только что, кажется, он шел совсем рядом, но вот мать свистнула - и нет олененка, исчез. Пойди найди его!
   Волки знали силу оленей. Но они знали их слабость. На льду олень бессилен.
   Копыта скользят, животное падает, и волки рвут его, окружив темным жарким кольцом.
   Темин вышел рано утром к полынье около берега - половить корюшки на уху. И увидел неподалеку два больших красных пятна и клочья оленьей шкуры. Он подошел к пятнам и понял, что волки задрали двух оленей, а потом грызли лед, пропитавшийся кровью. Темин решил, что волков было много, - они не наелись и жрали лед, пропитавшийся кровью.
   Он оставил удочку у полыньи и побежал к Сизову.
   Когда Темин привел Сизова к месту, тот долго смотрел на большие красные пятна, которые постепенно исчезали, потому что с материка дула поземка колючая, словно щетина.
   Забежав в контору, Сизов велел заводить машину. Наскоро перекусив, он уехал на материк, к пограничникам. Вернулся Сизов под вечер с десятью солдатами. У каждого был автомат. Укрывшись белыми халатами, они расположились на льду у берега, а все жители совхоза пятнистых оленей, взяв ружья и факелы, обошли остров и начали прочесывать его с другой стороны, выгоняя волков на пограничников.
   Оленеводы шли, размахивая факелами, и все время кричали. Сизов шел рядом с Теминым, который тоже все время кричал и размахивал факелом. Он всматривался в наступающие сумерки и думал: "Наверное, это очень страшно, когда волки перебирались на остров по льду. Темнота - и только зеленые глаза горят..."
   Когда оленеводы взобрались на вершину сопки, которая была как бы центром всего острова, Темин сказал:
   - Сейчас палить начнут. Они вниз побежали, к берегу.
   - Почему ты думаешь?
   - А я не думаю. Я слышу.
   Сизов покачал головой недоверчиво, но в это время раздался сухой треск автоматных очередей.
   - Сейчас вниз бегом! - крикнул Темин.
   И он первым бросился вниз, на ходу взводя курки ружья. Темин бежал по белому насту снега. Луна стояла высоко в небе, окруженная радужным сияньем, и светила ярко, словно фонарь на улице. Сизов бежал следом за Теминым, опустив голову. Он с разбегу натолкнулся на плотника, чуть не повалил его и, рассердившись, крикнул:
   - Ты что, Титыч?
   Тот, не отвечая, вскинул ружье к плечу и замер, весь напружинившись. Прямо на него несся волк, мотая головой из стороны в сторону. Зверь несся прямо на Темина, потому что только здесь он мог прорваться через цепь и уйти в глубь острова.
   Сизов сорвал с плеча ружье и, не целясь, выстрелил. Волк сел в снег и посмотрел на Темина круглыми зелеными глазами. Потом поднялся и пошел вперед, но теперь уже медленно. Он теперь не мотал головой, а весь подбирался для прыжка, последнего прыжка отчаянья.
   Темин негромко кашлянул, и волк замер. Этого короткого мгновенья оказалось достаточно для того, чтобы Темин выстрелил. Волк ткнулся мордой в снег, задергался, оскалился и замер.
   Всего в ту ночь перебили двадцать семь волков.
   - Смотри, сколь их было, - удивленно сказал кто-то, - сила целая волков была, а задрали только двух.
   Темин покачал головой и сказал:
   - Дурак ты, паря. В жизни так завсегда бывает. Один гад хорошего человека никогда не одолеет. А десять - одолеют. Это я точно говорю.
   - Так то ж люди...
   - Обратно ты дурак, - рассердился Темин. - Чем олень не человек? - Он опустился на колени перед убитым волком, заглянул ему в оскаленную пасть и коротко сказал:
   - Гад!
   5
   Следующей зимой волки снова пришли на остров. Они зарезали Зоську ручную оленуху. Она гуляла с сыном, и волки напали на них, когда олененку было некуда спрятаться. Зима выдалась снежная, и даже восточные склоны сопок были белыми, а не желтыми, как обычно. Ветер тоже не смог сдуть снег; перед этим была ростепель, а потом подморозило и остался хрясткий наст, ослепительно яркий и под солнцем и под луной.
   Олененку некуда было спрятаться. Тогда Зоська стала отманивать волков на себя.
   Олененок побежал к дороге, а Зоська осталась на месте. Волки бросились к ней.
   Зоська вся дрожала, и ноздри у нее вздрагивали и глаза косили. Она переступала копытцами и все следила за тем, далеко ли убежал сын. А потом побежала сама. Но она побежала слишком быстро, и волки остановились в растерянности. Они стали оглядываться назад, на олененка. Ему осталось до шоссе метров триста, не больше.
   Зоська заметила, что волки остановились. Тогда и она стала. Она смотрела на волков, а они смотрели на нее. А олененок убегал все дальше и дальше. Два волка повернули к олененку. Тогда Зоська свистнула и пошла навстречу волкам. Двое, увидав это, остановились и бросились следом за остальными к оленухе. Зоська не стала убегать, потому что боялась за сына. И волки сшибли ее, и на снегу осталось большое красное пятно и еще клочья шерсти...
   Олененок прибежал в поселок и остановился около дома Сизова. Залаяли собаки.
   Сизов выскочил на крыльцо, увидал олененка и принес его в дом. Сын Сизова, Алеша, назвал олененка Быстрым. Он уложил его спать на теплой веранде. С тех пор Быстрый жил в доме у директора.
   6
   Сизов открыл дверь своего дома, снял пальто и прошел в комнаты. Его чемодан стоял около книжного шкафа. На тахте лежала белая пижама.
   "Белов предупредил, - подумал Сизов. - Значит, все уже знают, что я вернулся".
   Он заглянул на кухню. Сухонькая старушка с огромными руками хлопотала у плиты.
   Увидав Сизова, она отерла губы кончиками белого платка и поклонилась по-сибирски, в пояс. Сизов обнял старуху и, трижды поцеловав ее, спросил:
   - Где Алешка?
   - В школе.
   - Что, шесть уроков?
   - Да нет, пять. Он потом на оленник пошел. Они там чего-то шевуют...
   - Шефствуют, - поправил ее Сизов.
   Тетя Лида обрадованно закивала головой и, оглядев Сизова, снова отерла кончиками платка слезы со щек.
   - Помоетесь, Кирилл Семеныч?
   - Помоюсь. А где Николас?
   - Да где же ему быть? На оленнике. И Алешка у него.
   - Так я помоюсь, а ты сбегай за ним, тетя Лида. Позови ко мне.
   Звеньевой оленеводов Николас и директор Сизов были людьми одной судьбы. Они познакомились лет десять тому назад, когда Сизов ездил в Сихотэ-Алинский заповедник. С таежного кордона Майгыз он возвращался верхом вместе с объездчиком Николасом. Лицо у объездчика было иконописное: огромные глаза, мягкие волосы, расчесанные на прямой пробор, и крючковатый нос, чуть свернутый вправо. В седле Николас держался, отвалившись назад, лихо, совсем по-казацки.
   Три ночи, проведенные с человеком с глазу на глаз в пустом таежном зимовье, знакомят людей лучше, чем иные годы в городе.
   Поначалу Николас был молчалив и сдержан; Постепенно он разговорился. Он стал рассказывать Сизову о том, как удэге шьют свои улы - мягкие мокасины, как они кладут туда траву, специальную ульную траву, и ходят по снегу долгие часы, не зная холода. Он рассказывал Сизову о том, почему синяя вода ключа Майгыз закипает сразу же, как только поставишь котелок на огонь. Николас объяснял, зачем надо пить настой чаги, отчего по вечерам кричат серые сойки, почему Полярная звезда пылает в предрассветном сине-красном небе так отчаянно ярко и будто все время перемигивается с людьми загадочно и хитро.
   Он о многом рассказывал Сизову и многое объяснял, по-своему, спокойно и вдумчиво, как человек, научившийся мыслить вслух. А человек, размышляющий вслух, должен быть мудрым и чистым, иначе он будет злым негодяем. Мысль, высказанная вслух, должна быть честной и должна идти от внутренней убежденности.
   Он о многом рассказывал Сизову, этот худой иконописный Николас, во время их одинокого таежного житья на кордоне Майгыз. А когда Сизову пришло время улетать обратно на свой остров, Николас сказал:
   - Я заседлаю коней и провожу тебя к аэродрому.
   Они ехали по чащобе молча. Когда выбрались к тропе, которая шла вдоль по берегу реки, Николас сказал:
   - Во-он, видишь, у того распадка на меня вышел тигр.
   Сизов посмотрел на распадок между сопками, на стеклянное безмолвие льда и зажмурился: солнце играло с рекой в жмурки, слепило глаза сотнями острых зеркальных бликов.
   - Я ловил рыбу, - рассказывал Николас, - продолбил три лунки и ловил форель. А еще попадались гольцы. Я сидел на корточках и дергал тюкалку. А потом у меня устала рука. Я поднялся и, оглянувшись, увидал, как у лунки, в пяти метрах от меня, стоял уссурийский тигр и пил ледяную воду. Тигр был рыжий, большой, с белыми усами. Мне захотелось убежать, а ноги стали ватными. Я заплакал от страха. И еще от обиды.
   - Какая же тут обида? - удивился Сизов.
   - Подожди, - остановил его Николас, - я тебе потом объясню. Так вот, я заплакал от обиды. А тигр облизнулся, засмеялся и ушел. - Николас посмотрел на Сизова исподлобья и, закурив, сказал: - Ты напрасно так улыбаешься. Я говорю правду: он засмеялся, этот тигр. Знаешь, как злые учителя смеются над слабыми учениками.
   Сизов вспомнил своего учителя черчения. Тот всегда смеялся над теми, кто не умел соединять абсолютной прямой точки "а", "в", "с" и строить из них треугольник. И всегда вместе с ним смеялся отличник Фаддей, который умел проводить абсолютные прямые. Только Фаддей смеялся куда злее, чем сам чертежник. Сизов поверил Николасу, и Николас почувствовал это.
   - Когда тигр ушел, я смог двигаться. И я побрел к себе в зимовье. Я там жил вдвоем со слепым стариком Никодимом. Он тоже раньше был объездчиком. Теперь он умер.
   "Дай мне закурить", - попросил я его.
   Старик достал кисет.
   "Встретился ты с тигрой, однако", - сказал он мне.
   Старик свернул мне цигарку и вытянул руку совсем в другую сторону, не туда, где я стоял. Он долго ждал, пока я возьму цигарку, а когда я взял, он повторил: "Это точно, повстречался ты с ней..."
   И стал он мне тогда тихие слова говорить, какие-то необыкновенно добрые, спокойные и ласковые. Редко так люди говорят и правильно делают.
   - Почему? - удивился Сизов.
   - Потому что людям надо говорить правду, - ответил Николас, - а правда сурова. И надо, чтобы ее не боялись.
   Николас долго молчал, а потом, когда под сопкой показался маленький домик аэропорта, он заговорил.
   - Когда я был егерем в Аскания-Нова, - все еще смеясь, сказал Николас, - у меня была жена. Она красивая была очень. А я был молодой, добрый и слишком уж любил ее. И поэтому она стала мне изменять. Женщина всегда изменяет доброму и всегда любит злого. Женщина думает, что злость - это признак силы, и сама даже не понимает, как она не права. Когда я вернулся с объезда и застал ее с другим, я сбежал из дому. Я бежал и плакал. И прибежал я к своему деду, и он стал мне говорить такие же слова, как и слепой Никодим. Я слушал его и плакал. А когда грек плачет, тогда он перестает быть мужчиной. Я уехал после этого из Аскания-Нова сюда, на Дальний Восток, и стал думать, что изменился и сделался сильным. А встретив тигра, понял, что все это не так. Меня обманула женщина, которую я любил, - я плакал. Я увидал тигра - и тоже насмерть перепугался. И тоже плакал, но уже не от страха, а от обиды, понимаешь меня?
   - Я понимаю, - ответил Сизов.
   - И оба старика - черт их совсем подери, хотя стариков и нельзя поминать плохо, - по-одинаковому утешали меня, вместо того чтобы сказать правду. Со стариками любое горе и любую обиду спокойно примешь, потому что старики мудры. Только ведь и они пугались тигров и их обманывали женщины. И у них тоже были свои старики, которые говорили неправду, чтобы правда не казалась такой жестокой.
   До аэродрома Сизов и Николас ехали молча. На прощанье Николас сказал:
   - Будь здоров, Кирилл. Сизов обнял его и ответил:
   - Будь и ты здоров.
   - Не бойся тигров, - пошутил Николас, - и не бойся, когда тебя обманет женщина, которую ты любишь.
   Сизов усмехнулся и сказал:
   - Меня уже обманула женщина. Только я ничего не боюсь, потому что у меня есть сын.
   Николас изумленно посмотрел на Сизова, а потом, рассмеявшись, посоветовал:
   - Только ты не ходи к старикам за советом. Даже к таким, как я.
   - Не буду! - ответил Сизов.
   И - улетел во Владивосток.
   А через месяц Николас перебрался с таежного кордона Майгыз на остров, к Сизову.
   7
   Николас за последние два года сильно поседел. А за те месяцы, что Сизова не было на острове, у Николаса поседели и усы, совсем еще, кажется, недавно черные, как вороново крыло.
   - Ты получил мое письмо? - спросил Сизов, поздоровавшись.
   - Да, - ответил Николас, - я получил твое письмо. Оно - глупое. Умирают только те, которые боятся смерти. Или ждут ее.
   - Закрой дверь, - попросил Сизов, - тетя Лида услышит.
   Николас закрыл дверь.
   - Сядь, - сказал Сизов, - нам надо поговорить, пока не прибежал Алешка.
   Николас садиться не стал. Он отошел к окну. На подоконнике стояли горшки с цветами и две вазы с багульником. От веток багульника пахло свежевыстиранным бельем.
   - Слушай, - сказал Сизов, - у меня лейкоз. Это значит - белокровие. Мне осталось месяц, два. От силы три. Потом ты переедешь в мой дом и будешь жить с Алешкой. И не подпускай к нему его мать. Она, наверное, захочет взять его, чтобы получать пенсию. У Алешки будет большая пенсия, потому что меня избрали в академики.
   - Я читаю газеты...
   Сизов хмыкнул и сказал:
   - Тем более.
   И вдруг Николас начал смеяться.
   - Перестань, - поморщился Сизов, - хватит тебе.
   Николас по-прежнему смеялся.
   - Перестань! - громко, по слогам выкрикнул Сизов, и шея у него побагровела.
   Николас перестал смеяться, высморкался, спрятал платок в карман и закричал еще громче, чем сам Сизов:
   - Это ты перестань!
   Сизов от неожиданности вздрогнул.
   - Умирают только трусы, - повторил Николас, - а особенно в сорок пять лет. - Он отошел от окна, сел рядом с Сизовым и спросил: - Ты что чувствуешь?
   - Слабость, - быстро ответил Сизов, - все время страшная слабость.
   - И ничего больше?
   - И этого хватает.
   Николас пожал плечами и брезгливо скривил рот.
   - Ты не понимаешь, что это такое, - тихо сказал Сизов.
   - Да, - ответил Николас, - я этого не понимаю. Я понимаю только то, что ты слишком быстро разделся.
   - Я устал, ясно тебе? Устал.
   - Нет, не ясно. Тебе надо сходить на оленник. Тебя люди ждут.
   - Не могу. Сейчас, во всяком случае, не могу.
   Николас снова отошел к окну и сказал:
   - Как знаешь...
   8
   Алешка ворвался в комнату неожиданно и стремительно. Секунду он неподвижно стоял на пороге, а потом бросился к отцу и повис у него на шее.
   - Папка! - кричал он, захлебываясь от восторга. - Папка, дорогой! Как я рад, как я рад!
   Сизов гладил Алешкины вихры и хмурился. Алешка украдкой взглянул на отца и, спрятав голову у него на груди, попросил:
   - Папочка, ты не сердись, пожалуйста. Тебе Николас все сказал, да?
   - Что сказал?
   - Ну, про тройку? По русскому?
   - Да, - протянул Сизов, - значит, все же тройка? Тяжелое дело... - Он снова погладил Алешку по вихрам и повторил: - Очень это неприятное дело. Это кто ж тебе удружил?
   - Машка, - выпалил Алешка, - Марья Ивановна. Она мне проходу не дает, все пилит: