Шебалин Роман Дмитриевич
Шестеренка
Шебалин Роман Дмитриевич
Шестеренка.
Поздней ночью решил попрощаться с Москвой. Вышел из дома. К мосту. Запах: железная дорога и роса на рельсах. Взошел на откос. Звездное небо над нами. Стало тяжко. Ведь не уезжаю же. Шутка. Все равно скверно.
Завтра его ждали друзья. Он завтра за столом сидел; вдруг, размахнувшись, разбил о стену рюмку. Я сегодня уезжаю, навсегда.
Я эмигрирую. Бросился подбирать осколки. Порезался, а вида крови не переносил. Затошнило; пошел в уборную: дверь там открывалась.
Угол двери - сантиметр от круглого на длинной ножке плафона. Разобьется.
Странно. Не разбивался, хотя долго: открывал и закрывал. Такой круглый плафон. Жаркий. Ножка тонкая. Над ножкой крюк. Закричал дурным голосом.
Прибежали. Я не сошел с ума. Я просто устал.
Смеялись. Ушел. Еще часто бывал у них.
Еще чаще.
Скверно. А угол двери опять не задевал за круглый плафон. Белый плафон. Лысый. Только заметил - белый его нерв. Два нерва. Из ножки впиваются в потолок. Голые.
Ходил на откос. Плевал с откоса на платную автостоянку. Голые.
Назавтра пришел опять. За столом говорил, что уедет. Поранился вилкой. Стало гадко. Пошел в уборную. Угол двери не задел за плафон. Лысый на ножке с нервами.
Подумал: нужен крюк. Заперся.
Встал на унитаз, обхватил руками жаркий пыльный плафон. Дернулась ножка. Нервы пискнули. На секунду увидел крюк. Голый.
Достаточно. Лысый умер.
Со страху выронил лысого. Тот упал в унитаз. Стучали в дверь. Открыл дверь.
Возвращался. Тело ныло и левый глаз затек весь. Больше его туда не звали. Конечно, никуда не уехал.
Прошло три года.
Конечно, никуда не уехал. Но раз в месяц приходил на откос. Уже не плевал. Поумнел. Размышлял. Появлялись новые друзья. Приглашали в гости. Но всегда с опаской открывал дверь в уборную. Вдруг там плафон? И однажды открыл - плафон! Стало плохо.
Вызвали "скорую". Обошлось. Пришел после к ним. Извинялся. А у самого фонарик в кармане.
Рюмки не бросал, вилками не резался. Забыл. Пришел ещё раз. Хотели вытолкать взашей.
Но побежал в уборную. Заперся. Обхватил плафон, взобравшись на унитаз. Прижался к нему, лысому, губами. Здравствуй.
Нервы порвал. Не зря был фонарик. Положил плафон в унитаз - накрыл им горящий фонарик.
Ножку тонкую сломал и бросил. На брючном поясе повесился. Когда взломали дверь и вошли, стало скверно.
Мерцал в унитазе лысый.
А силуэт плавно повернулся вокруг своей оси.
октябрь 1991.
Шестеренка.
Поздней ночью решил попрощаться с Москвой. Вышел из дома. К мосту. Запах: железная дорога и роса на рельсах. Взошел на откос. Звездное небо над нами. Стало тяжко. Ведь не уезжаю же. Шутка. Все равно скверно.
Завтра его ждали друзья. Он завтра за столом сидел; вдруг, размахнувшись, разбил о стену рюмку. Я сегодня уезжаю, навсегда.
Я эмигрирую. Бросился подбирать осколки. Порезался, а вида крови не переносил. Затошнило; пошел в уборную: дверь там открывалась.
Угол двери - сантиметр от круглого на длинной ножке плафона. Разобьется.
Странно. Не разбивался, хотя долго: открывал и закрывал. Такой круглый плафон. Жаркий. Ножка тонкая. Над ножкой крюк. Закричал дурным голосом.
Прибежали. Я не сошел с ума. Я просто устал.
Смеялись. Ушел. Еще часто бывал у них.
Еще чаще.
Скверно. А угол двери опять не задевал за круглый плафон. Белый плафон. Лысый. Только заметил - белый его нерв. Два нерва. Из ножки впиваются в потолок. Голые.
Ходил на откос. Плевал с откоса на платную автостоянку. Голые.
Назавтра пришел опять. За столом говорил, что уедет. Поранился вилкой. Стало гадко. Пошел в уборную. Угол двери не задел за плафон. Лысый на ножке с нервами.
Подумал: нужен крюк. Заперся.
Встал на унитаз, обхватил руками жаркий пыльный плафон. Дернулась ножка. Нервы пискнули. На секунду увидел крюк. Голый.
Достаточно. Лысый умер.
Со страху выронил лысого. Тот упал в унитаз. Стучали в дверь. Открыл дверь.
Возвращался. Тело ныло и левый глаз затек весь. Больше его туда не звали. Конечно, никуда не уехал.
Прошло три года.
Конечно, никуда не уехал. Но раз в месяц приходил на откос. Уже не плевал. Поумнел. Размышлял. Появлялись новые друзья. Приглашали в гости. Но всегда с опаской открывал дверь в уборную. Вдруг там плафон? И однажды открыл - плафон! Стало плохо.
Вызвали "скорую". Обошлось. Пришел после к ним. Извинялся. А у самого фонарик в кармане.
Рюмки не бросал, вилками не резался. Забыл. Пришел ещё раз. Хотели вытолкать взашей.
Но побежал в уборную. Заперся. Обхватил плафон, взобравшись на унитаз. Прижался к нему, лысому, губами. Здравствуй.
Нервы порвал. Не зря был фонарик. Положил плафон в унитаз - накрыл им горящий фонарик.
Ножку тонкую сломал и бросил. На брючном поясе повесился. Когда взломали дверь и вошли, стало скверно.
Мерцал в унитазе лысый.
А силуэт плавно повернулся вокруг своей оси.
октябрь 1991.