---------------------------------------------------------------
Перевод: С.Степанов
OCR: Максим Бычков
---------------------------------------------------------------



СОНЕТЫ ШЕКСПИРА

Первое упоминание о сонетах Шекспира обнаружено в книге Фрэнсиса Мереза
"Сокровищница Умов" (Palladis Tamina: Wits Tresury) (1598). В разделе
"Рассуждение о наших английских поэтах" Мерез так пишет о Шекспире: "Подобно
тому как считали, что душа Эвфорба жила в Пифагоре, так сладостный,
остроумный дух Овидия живет в сладкозвучном и медоточивом Шекспире, о чем
свидетельствуют его "Венера и Адонис", его "Лукреция", его сладостные
сонеты, распространенные среди его близких друзей... Подобно тому как Эпий
Столло сказал, что если бы музы говорили по-латыни, они бы стали говорить
языком Плавта, так и я считаю, что музы, владей они английским, стали бы
говорить изящными фразами Шекспира". Надо полагать, что Мерез принадлежал к
этому "кругу близких друзей" Шекспира, так какой упоминает его "сладостные
сонеты", которые были опубликованы лишь одиннадцать лет спустя - в 1609 г.
Более того, приводя список драматических произведений Шекспира, он упоминает
и те пьесы, которые увидели свет лишь двадцать пять лет спустя - в "Великом
фолио" (1623).
В следующем, 1599 г. издатель Джатгард выпускает в свет книгу
стихотворений "Страстный пилигрим" с именем Шекспира на титульном листе.
Однако считается, что перу Шекспира принадлежит лишь пять из двадцати
стихотворении, в том числе и два сонета, которые теперь известны под
номерами 138 и 144. Полагают, что некоторые стихотворения из этого сборника
принадлежат перу других поэтов - Барнфилда, Марло, Рэли. Таким образом, нет
сомнений, что Джатгард выпустил своего "Страстного пилигрима" без ведома
самого Шекспира.
Эти факты свидетельствуют о том, что к 1598 г. изрядная часть (есть
основания полагать, что не все) сонетов была уже написана. Сонеты ходили в
списках в кругу близких друзей, но Шекспир - почему-то не желал их
публиковать - ни под своим именем, ни анонимно (как это он делал с пьесами),
хотя Сонеты того явно заслуживали.
Лишь в 1609 г. издатель Томас Торп выпустила свет книгу сонетов
Шекспира, которая так и называлась - "Шекспировы Сонеты" (Shake-speares
Sonnets) - 154 сонета. Большинство комментаторов полагают, что и это издание
было произведено без ведома и участия автора, о чем, по их мнению,
сбидетельствуст большое количество опечаток в отличие от безукоризненно
изданных двух первых поэм Шекспира - "Венера и Адонис" и "Обесчещенная
Лукреция". Кроме того, в 1640 г. некий издатель Джон Бенсон (все это
подозрительно смахивает на Вена Джонсона, который, правда, умер за три года
до этого издания) опубликовал сонеты в совершенно ином (как считается,
"произвольном") порядке, сгруппированными тематически, причем восемь сонетов
были вообще опущены. Заметим, что в течение тридцати лет между двумя этими
изданиями Сонеты ни разу больше не публиковались. Можно Предположить, что
автор категорически препятствовал этому при жизни, а кто-то (интересно кто?)
препятствовал этому и после смерти Шекспира, который, как известно, умер в
1616 г. Доводы шекспироведов, мол, "Сонеты" не отвечали вкусам читающей
публики, малоубедительны. Как бы то ни было, и по сей день достоверно не
установлено, насколько эти два издания "Сонетов" соответствуют истинному
замыслу автора как по своему составу, так и по порядку их следования.
А вот в XVIII в. вкусы читающей публики, ориентированной на классицизм,
действительно изменились, и в 1793 г. Джордж Стивене, один из лучших
знатоков Шекспира, издавая его сочинения, писал следующее: "Мы не
перепечатали "Сонетов" и других лирических произведений Шекспира, потому что
даже самое строгое постановление парламента не расположит читателей в их
пользу... Если бы Шекспир не написал ничего, кроме этих произведений, его
имя было бы так же мало известно теперь, как имя Томаса Уотсона, более
старинного и гораздо более изящного сонетиста".
Тем не менее уже вскоре поэты-романтики отзывались о Шекспире
совершенно иначе. Кольридж пишет, что "Шекспир обладал если не всеми, то
главными признаками поэта - глубиной чувства и утонченным пониманием красоты
как в ее внешних формах, доступных зрению, так и в сладкозвучной
мелодичности, воспринимаемой слухом". А Джон Ките в письме к другу в 1817 г.
признается: "Я взял с собой три книги, одна из них - лирика Шекспира.
Никогда прежде я не находил столько красот в "Сонетах", они полны прекрасных
вещей, сказанных как бы непреднамеренно, и отличаются глубиной поэтических
оборотов".
С легкой руки поэтов-романтиков "Сонеты" прочно вошли в читательский
обиход и снискали всеобщую любовь. В наши дни едва ли кто-нибудь возьмется
утверждать, что по своим. художественным достоинствам Сонеты стоят ниже,
чем, скажем, "Гамлет" или "Двенадцатая ночь".
И естественно. Сонеты стали усиленно изучать и комментировать. Интерес
к ним тем более велик, что о самом Шекспире как о личности, о самом Великом
Барде, известно не так уж и много. Ведь нет ни его рукописей, ни дневников,
ни писем, ни даже воспоминаний о нем его современников, что само по себе
вызывает удивление. Исследователи надеялись найти в Сонетах, как это обычно
бывает и с другими лирическими стихами, какие-либо свидетельства о личности
автора, о его биографии, привычках и пристрастаях. Объем филологических
работ о Сонетах ныне огромен и постоянно растет, однако все эти поиски
трудно назвать успешными, хотя они и невполне бесплодны.
Как бы то ни было, по общему мнению. Сонеты обращены к двум людям -
Белокурому другу и Смуглой леди. Считается, что сонеты 1-126 обращены к
возлюбленному другу, а сонеты 127-154 обращены к возлюбленной даме. Кто они?
Однозначного ответа нет. .
Свое издание Сонетов 1609 г. Торп сопроводил следующим посвящением:

"Тому . единственному .
кому . обязаны . своим . появлением
нижеследующие . сонеты .
мистеру W. Н. всякого . счастья .
и . вечной . жизни .
обещанной .
ему.
нашим . бессмертным . поэтом .
желает . доброжелатель .
рискнувший . издать . их.
в свет .

Т. Т.".

Вот такое посвящение, на отдельной странице, причем вот с такими
точками между почти всеми словами. Кто этот загадочный "мистер W. Н."?
Некоторые ученые считают, что это Генри Ризли (Henry Wriothesley) граф
Сауттемптон, которое Шекспир посвятил две свои первые поэмы и в посвящении
обещал посвятить ему и другие свои произведения. Однако больше никаких
посвящений Саутгемптону Шекспир не делает. Да и инициалы W. Н. годятся для
Генри Ризли лишь с перестановкой. Кроме того, сонеты 135 и 136 дают
некоторые основания полагать, что друга зовут Уильям (Will).
Куда более правдоподобным и распространенным является мнение, что за
инициалами W. Н. скрыто имя Уильяма Герберта граф" Пембрука, который в 1609
г. был лордом-камергером при дворе короля Якова и, видимо, мог позволить
себе действовать против воли автора, не желавшего публиковать свои сонеты.
Однако твердых доказательств у шекспироведов нет и на этот счет.
На роль Смуглой леди ученые предлагали несколько кандидатур. В случае с
Саутгемптоном - это Елизавета Верной, которая вскоре -стала женой графа, а в
случае с Пембруком - это придворная дама Мэри Фиттон, которая была его
любовницей. Также предлагалась кандидатура Эмилии Лэньер, дамы "не самого
тяжелого поведения". Однако и на этот счет достоверных сведений нет.
Кроме того, в "Сонетах" имеется еще одно "действующее лицо" -
поэт-соперник. Однако и его имя установить не удалось. Одни ученые полагают,
что это Чапмен, другие - Марло.
В условиях подобной неопределенности оказывается не так-то просто
истолковать тот или иной сонет, то или иное "темное место". Как бы то ни
было, исследование "Сонетов" продолжается и последнее слово здесь еще далеко
не сказано. И с этой неопределенностью приходится мириться. Вот какую
"формулу смирения" предлагает выдающийся советский шекспировед А. Аникст:
"Лирический герой поэзии не может быть без оговорок приравнен к личности
автора. Здесь перед нами не портрет поэта, каким он представал своим близким
в повседневном быту. Но способность открыть в процессе творчества высокие
душевные способности человека доступна только людям, обладающим прекрасными
духовными качествами. Вот почему если стихи Шекспира не автобиографичны в
прямом смысле, все же они очень много говорят нам о том, каким человеком был
их автор".
Надо признать, что формула эта туманна и неполна логически. А что если
все-таки стихи Шекспира автобиографичны? Что тогда? Наш академик хранит
целомудренное молчание. Сказать ему нечего. Впрочем, вот уже четыреста лет
ответом на этот вопрос звучит молчание...
В России интерес к творчеству Шекспира и его "Сонетам" возникает в
первой половине XIX в. В 1842 г. В.П.Боткин, анализируя "Сонеты", пишет в
"Отечественных записках", что они "дополняют то, что относительно внутренней
настроенности Шекспира нельзя узнать из его драм". Первые попытки
художественного перевода отдельных сонетов сделали Ив.Мамуна и Д.Аверкиев,
однако у них мало что получилось. По-настоящему с "Сонетами" русского
читателя познакомил Н.Гербель, сделав полный их перевод (1880). Однако в
эстетическом плане перевод оказался слабым и был встречен критикой
недоброжелательно. В 1904 г. вышло в свет полное собрание сочинений Шекспира
под редакцией С.Венгерова, включавшее полный перевод "Сонетов", выполненный
русскими поэтами-переводчиками, в том числе Н.Гербелем, А.Федоровым,
Ив.Мамуной, В.Лихачевым, Ф.Червинским, Н.Холодковским, К.Случевским. В итоге
получилось то, что принято называть "лоскутным одеялом", т. е. полный
разнобой в эстетическом понимании и техническом исполнении. Следующим шагом
в "освоении" "Сонетов" стал полный (без двух сонетов - 135, 136) перевод
М.Чайковского (1914). Он достоин всяческого внимания, хотя и изобилует
(впрочем, вполне объяснимыми) провалами. В советское время ситуацию
решительно переменил С.Маршак. В 1948 г. увидел свет его полный перевод
Сонетов, который был вскоре удостоен Сталинской премии и снискал всенародную
любовь. С тех пор этот перевод канонизирован и переиздан сотни раз.
Заслуживал ли он того? Безусловно. Читатель находит в этом переводе немало
прекрасных строк.
Однако наряду с дифирамбами в адрес этого перевода раздавались и
трезвые голоса критики, хотя в то время критиковать лауреата Сталинской
премии было небезопасно. Здесь следует отметить смелую статью П.Карпа и
Б.Томашевского в "Новом мире", N 9 за 1954 г. Несколько позднее более
развернутую критику выдвинули Н.Автономова и М.Гаспаров (1969). Они
вычленили "доминанту отклонений" перевода от подлинника, отмечая, что
"спокойный, величественный, уравновешенный и мудрый поэт русских сонетов
отличается от неистового, неистощимого, блистательного и страстного поэта
английских сонетов... Сонеты Шекспира в переводах Маршака - это перевод не
только с языка на язык, но и со стиля на стиль".
Сказано в самую точку! Какой же поэт без своей индивидуальности, без
своего стиля? В переводах Маршака практически нет Шекспира, так как
отсутствует стиль Шекспира, отсутствует стих Шекспира - густой, костистый,
риторический (т. е. красноречивый!), логически безукоризненный и воистину
блистательный. Маршак же многое упростил, разбавил, подкрасил. А кроме того,
он слишком многого не увидел (или не захотел увидеть) в тексте оригинала, а
стало быть, и неверно (тут уже по смыслу!) перевел.
С этими "безобразиями" пытались бороться, и не без определенного
успеха, поэты-переводчики А.Финкель, И.Фрадкин и другие, но их переводы
получились если и более "правильными" (по стилю и по смыслу), то существенно
уступали переводам Маршака по качеству исполнения. Поэтому едва ли
неискушенный читатель полюбит их с тем же жаром, с которым он полюбил
переводы Маршака.
Как бы то ни было, я сделал свой перевод "Сонетов" Шекспира так, как
полагаю это необходимым, т. е. передавая барочный стиль Шекспира и по мере
сил избегая очевидных смысловых промахов. Кроме того, я старался передать
органически присущую Сонетам блистательную игру слов, без которой они подчас
просто теряют смысл. Насколько удачно все это у меня получилось - судить
вам.

Сергей Степанов

Сонеты

    1



Прекрасного мы ждем от красоты,
Чтоб роза красоты не увядала
И чтоб, роняя жухлые цветы,
Бутоны молодые раскрывала.

Свечой в огне своем себя ты жжешь,
В горящие свои влюбленный очи,
На лоно изобилья голод шлешь,
Враг сам себе, нет коего жесточе.

Ты - лишь герольд весны, цветок ее,
Которым в майский день она богата,
В себе таишь сокровище свое:
Такая скупость - сущая растрата!

Сокровище для мира сохрани -
В могиле и в себе не хорони.

    2



Когда твое чело, как рвами поле,
Изроют сорок зим, увидишь ты
В прекрасном красоты своей камзоле
Линялые лохмотья нищеты.

И если вопросят тебя с укором:
"Где ныне свежесть красоты твоей?"
Ответить будет для тебя позором -
Мол, канула на дно твоих очей.

Но более другой ответ подходит:
"Вот сын мой! Он меня красой лица
И прелестью натуры превосходит
Во искупленье старости отца".

Пусть в жилах кровь года твои остудят,
В наследнике она горячей будет.

    3



Задумайся, коль в зеркало ты глянешь:
Свой облик повторить отнюдь не блажь.
Иначе в ожиданьях мир обманешь
И женщине счастливой стать не дашь.

Где женщина, чья девственная нива
Не признает твоих хозяйских прав?
Где себялюбец, что себя спесиво
В себе хоронит, сыну отказав?

Ты - зеркало, в котором свет и радость
И дни весны для матери твоей.
И сам ты так свою былую младость
Увидишь в окнах старости своей.

Но коль живешь, забвенье возлюбив,
Умри бездетным, образ свой убив.

    4



Зачем ты красоты своей наследство
Пустить никак не хочешь в оборот?
Не просто так дает природа средства,
Но лишь ссужает щедрым от щедрот.

На красоте своей сидишь, как скряга,
Владея, не желаешь одолжить,
С огромным капиталом ты, бедняга,
С него не хочешь на проценты жить.

С самим собою сделки заключая,
Ты доведешь себя до нищеты.
Каким итогом, смерть свою встречая,
Дни прожитые увенчаешь ты?

С тобой одна дорога - на погост
Красе твоей, что ты не отдал в рост.

    5



С большим усердьем время мастерит,
Своим искусством радуя нам око,
Но вскоре беззаконие творит,
Уродуя прекрасное жестоко.

Безудержного времени канва
Уводит лето в зиму безвозвратно,
Где соки стынут и гниет, листва,
Заснежена краса и все отвратно.

И коль цветенья ароматы те
Не заключить в стеклянные палаты,
Что мы могли б сказать о красоте,
О том, какой была она когда-то?

Пускай зимой цветы придут в упадок,
Но аромат их будет свеж и сладок.

    6



Так наполняй фиал, пока цветы
Рукой зимы шершавой не побиты, -
Отдай ему богатство красоты,
Которая покуда не убита.

Такой заем не могут осудить,
Ведь сам себя получишь ты обратно,
А долг такой блаженство заплатить -
И вдесятеро, коль десятикратно.

И вдесятеро счастлив в десяти
Десятикратный ты в зерцалах этих,
Ты даже смерть смутишь в конце пути
И не умрешь, живым оставшись в детях.

Ты красотой богат, не будь упрям,
Иначе все достанется червям.

    7



Когда вздымает гордо в ранний час
Пылающую голову светило,
Не отвести нам восхищенных глаз
От этого величия и пыла.

И в полдень за поднявшимся в зенит,
Не отроком, но мужем возмужалым,
Следим, пленяясь пламенем ланит,
И за плащом его изжелта-алым.

Когда же слабосильным стариком
Покатится под гору колесница,
Никто картиной этой не влеком
И взоры прочь спешат отворотиться.

Так ты, пройдя зенит, умрешь один.
Присмотрит за тобою только сын.

    8



Ты - музыка, но грусть находишь в звуках
И музыкою сладкою томим.
Как можно наслаждаться в этих муках
И радоваться горестям таким?

Но если струн гармония порой
Звучит на тонкий слух твой против правил,
То лишь затем, чтоб ты услышал строй
И чтобы одиночество оставил.

Взгляни, как внемлют струны: тронешь лишь -
И тут же отзовутся две из строя,
Как будто два супруга и малыш,
Поют все трое и едины трое.

Их пенье бессловесно, но зато
Они рекут: "Один - почти ничто".

    9



Ужель тебя так плач вдовы пугает,
Что ты преступно холост посейчас?
Но знай: весь мир по-вдовьи зарыдает,
Когда бездетным ты уйдешь от нас.

Вдова в чертах ребенка своего
Хранит черты возлюбленного мужа.
Ты - не оставишь миру ничего,
И ничего нельзя придумать хуже.

Меняют деньги мота лишь места,
Вращаясь в этом мире многократно.
Растраченная всуе красота
Из мира исчезает безвозвратно.

Тебе не то что ближнего любить -
Ты самого себя готов убить.

    10



Позор! Едва ли любит хоть кого-то,
Кто губит сам себя во цвете лет.
Положим, любящих тебя - без счета,
А вот тобой любимых вовсе нет.

Столь одержим ты манией ужасной,
Что сам себя готов теперь убить,
Ты рушишь красоты дворец прекрасный,
Когда его пристало обновить.

Расстанься с этой манией постылой!
Ужели убивать тебе милей?
Ты с виду мил, так будь милее с милой
Иль хоть себя немного пожалей.

Ты повтори себя, прошу я мало,
Чтоб в сыне красота твоя дышала


    11



Сколь ты увянешь, столь и возрастешь
В своем ребенке, коли не преминешь,
И кровь его своею назовешь,
Когда ты сам к седым годам остынешь.

Сим живы мудрость, красота и рост;
Иначе - глупость, старость и упадок,
Иначе - превратится мир в погост
За шесть десятилетий, пуст и гадок.

Сам посуди: кто создан кое-как,
Того не жаль бесплодным уничтожить,
Но тот, кто удостоен стольких благ,
Обязан эти блага приумножить.

Ведь ты - природы личная печать,
А назначенью надо отвечать.

    12



Когда часов ударам гулким внемлю,
Следя, как тонет день во мгле ночной;
Фиалку видя, легшую на землю,
И серебреный локон вороной;

Когда все пусто в рощах оголенных,
Где в знойный полдень прятались стада;
Когда с возов свисает похоронных
Снопов окладистая борода,

Задумываюсь я о том, что станет
С тобою и со всей твоей красой.
Любой росточек в этом мире вянет,
Ему на смену тянется другой.

Косою косит время все на свете,
На эту косу камень - только дети.

    13



Возлюбленный мой, будь самим собою!
Ты - это ты, но лишь покуда жив.
Со смертью надо быть готовым к бою,
Наследнику свой облик одолжив.

Все прелести тобой в аренду взяты,
Так пусть бессрочной будет, и тогда
Самим собою станешь навсегда ты,
Живым в прекрасном сыне навсегда.

Губя сей дом прекрасный, неужели
Останешься беспечным богачом?
Ведь в этом доме зимние метели
И вечный холод смерти нипочем.

Сказать "имел отца я" кто откажет?
Ты говорил, так пусть и сын твой скажет.

    14



Я не по звездам гороскоп веду,
Имея астрологию иную,
Не предвещаю счастье и беду,
Ни засуху, ни зиму затяжную.

Не спрашивайте, грянет гром иль нет,
Куда подует ветер, не скажу я,
И по расположению планет
Удачу принцев плохо вывожу я.

Я по твоим глазам вершу свой суд -
По этим звездам я читаю ясным,
Что правда с красотою процветут,
Коль заживешь ты с отпрыском прекрасным.

Иначе вместе с ними сгинешь ты -
Ни правды, ни тебя, ни красоты.

    15



Когда подумаю, что лишь мгновенье
Дано живому жить и расцвести,
Что мир - лишь сцена, и на представленье
Влияют звезд безвестные пути;

Что беззащитны мы пред небесами,
Что люди, как растения в цвету,
Кичатся молодыми телесами,
Но вянут - и уходят в пустоту.

Я думаю о переменах этих,
И в мыслях - ты, красив и горделив,
А Смерть и Время держат день твой в сетях
И тащат в ночь, добычу поделив.

Но то, что Время взяло безвозвратно,
Своим стихом привью тебе обратно.

    16



Пусть правит Время, как тиран кровавый,
Но разве средства ты сыскать не мог
Живым из битвы выйти и со славой
Надежнее моих бесплодных строк?

Ты к девственным ступай садам блаженным,
Что воспроизведут во цвете лет
Всего тебя со сходством совершенным
И много лучше, нежели портрет.

Живые эти строки жизнью дышат -
Перу и кисти рок того не дал, -
Они и внешний облик твой опишут,
И внутренних достоинств идеал.

И станешь ты бессмертия гарантом,
Себя рисуя собственным талантом.

    17



Мне на слово потомок не поверит,
Читая о тебе мой страстный стих.
Он - жалкий склеп, и вряд ли он измерит
Хоть половину прелестей твоих.

И сколь похвал глазам твоим ни множь я,
Ни воспевай твоих цветущих лет,
Потомок назовет писанья ложью
И скажет: "Это ангела портрет!"

И желтую от времени бумагу
Он осмеет, как старца-болтуна:
Мол, Музы даровали мне отвагу,
Как в древние бывало времена.

Но будь наследник жив твой этим днем,
Живым бы в строках ты предстал - и в нем!

    18



Сравню ли я тебя с весенним днем?
Спокойней ты, нежнее и милее.
Но ветром майский цвет на смерть влеком,
И лето наше мига не длиннее.

Небесный глаз то блещет без стыда.
То скромно укрывается за тучей;
Прекрасное уходит навсегда,
Как рассудил ему природы случай.

Но твой не завершится ясный день,
Ему не страшны никакие сроки;
Ты в смертную не удалишься тень,
В бессмертные мои отлитый строки.

Пока дышать и видеть нам дано,
Живет мой стих - и ты с ним заодно.

    19



Ты когти льву, о Время, износи,
Гнои в земле прекрасные растенья,
Клыки из пасти тигра уноси
И феникса сожги без сожаленья;

Неси удачу иль грози бедой,
Твори что хочешь, я тебе прощаю,
И с миром и с мирскою красотой, -
Одно тебе я строго запрещаю:

Концом поганым своего стила,
Которым все уродуешь со рвеньем,
Не борозди любимого чела,
Оставь его грядущим поколеньям.

А ежели я запрещаю всуе,
Сам сохраню, стихом его рисуя.

    20



Природой с женским ликом ты рожден,
Моих сонетов Дама, ты прекрасным
И нежным женским сердцем наделен,
Но чужд их переменам ежечасным.

Лукавства женщин нет в твоих очах,
Они ясны, как солнцем освещая;
В манерах грациозен и в речах,
Пленяя взор мужчин и дам смущая.

Творец тебя как женщину ваял,
Но сам в тебя влюбился против правил,
И, чтоб моим ты ни за что не стал,
Он кое-что еще тебе добавил.

Пускай ты создан женам для услады,
Люби меня - и забирай их клады.

    21



Не уподоблюсь я болтливым лирам,
Поющим тех, чья делана краса;
Они готовы жертвовать всем миром
И приплетают даже небеса:

Сравнят то с ясным солнцем, то с луною
С диковиной какой-нибудь сравнят,
С сокровищем, с цветущею весною -
Со всем, чем поднебесный мир богат.

В любви и в слове истину храню я:
Возлюбленный прекрасен, как любой
Сын женщины, и всуе не сравню я
Его с лампадой неба золотой.

Расхваливать? Я против этой блажи -
Расхваливают нечто при продаже.

    22



Не стар я! Что мне ваши зеркала!
Ведь сам-то ты, возлюбленный мой, молод.
Покуда Время твоего чела
Не бороздит, не чую смертный холод!

Да, у меня краса твоя в цене
И сердцу моему есть оболочка:
Оно - в тебе, как и твое - во мне,
Засим тебя не старше я - и точка!

Храни себя и ты, как я себя.
Не о себе, но о тебе радею:
Твое сердечко я ношу любя
И, как младенца, нянчу и лелею.

Но знай: коль горем ты мое замучишь,
То своего обратно не получишь.

    23



Как неумелый молодой актер,
Что оробев, не может вспомнить роли,
Как в ярости избыточной бретер,
Теряющий задор и силу воли,

Так я, забыв любовный ритуал,
Сказать в смущеньи не могу ни слова.
Я - словно переполненный фиал,
И раздавить любовь меня готова.

Пусть книги отправляются к тебе -
Они, хоть говорить не в состояньи,
Речистей будут и в моей мольбе,
И в просьбе о достойном воздаяньи.

Учись читать любви безмолвной строки -
Для слуха ока надобны уроки.

    24



Мои глаза, как мастер на холстине,
В моей груди создали твой портрет.
Я рамою служу ему отныне,
Но, кажется, в нем перспективы нет.

Однако, лишь сквозь мастера взирая,
Вершат свой суд о свойствах полотна.
Отныне грудь моя есть мастерская,
Твои глаза - в ней два больших окна.

Глаза глазам добро несут при этом:
Мои - рисуют чистый образ твой,
Твои - всю грудь мне наполняют светом,
Как если б солнце встало над землей.

Но все ж с изъяном глаз моих искусство:
Лишь зримое предмет их, а не чувства.

    25



Иной счастлив под звездами вполне,
Имея титул, славу площадную.
Куда скромнее путь назначен мне,
И я предпочитаю честь иную.

Блистает фаворит, что к принцу вхож,
В лучах фортуны греясь величаво,
Но так на маргаритку он похож:
Поблекнет солнце - и поблекнет слава.

Пусть лаврами увенчан генерал,
Но, стоит приключиться пораженью,
Сменяют бранью дружный хор похвал -
Развенчанного предают забвенью.

Любим, люблю - вот все, что я ценю:
Мне не изменят - и не изменю.

    26




Вассальный долг любви перед тобой
К тебе являться свято соблюдая,
Я письменных послов шлю в замок твой,
Нижайше снисхожденья ожидая.

Они не то чтоб вышли хороши -
Благоговея, путаюсь в глаголах,
Но я надеюсь, мысль твоей души
Их приукрасит и оденет, голых.

Когда звезда, что в путь меня влечет,
На верную стезю меня направит,
И в плащ мои лохмотья облечет,
И мне твое благоволенье явит,

Тогда я воспою любовь мою,
А до поры в сторонке постою.

    27



В пути устав и чтоб избыть заботу,
В постели я вкусить желаю сна,
Но мысли тут берутся за работу,
Когда работа тела свершена.

И ревностным паломником далеко
В края твои к тебе они спешат.
Во тьму слепца мое взирает око,
И веки закрываться не хотят.

И тут виденьем, зренью неподвластным,
Встает пред взором мысленным моим
Твой образ, блещущий алмазом ясным, -
И ночи лик мне мнится молодым.

Вот так днем - тело, мысли - по ночам,
Влюбленным, не дают покоя нам.

    28



Свою беду не в силах превозмочь я,
Без отдыха сойду с ума на том!
Гнет дня меня не оставляет ночью,
Днем ночь гнетома, ночью день гнетом.

Они враги, но совокупным рвеньем