Начать наш рассказ имеет смысл с Древней Греции классического периода – конгломерата независимых городов-государств (полисов). Многие историки считают, что одним из определяющих факторов в развитии полисной цивилизации стало появление тяжелой пехоты, так называемых гоплитов. Это событие можно приблизительно датировать VII в. до н. э. До этого греческая пехота была вооружена намного легче и действовала преимущественно в рассыпном строю, играя вспомогательную роль в столкновениях аристократических родов войск – бойцов на колесницах и всадников (до самого конца античности верховая лошадь оставалась признаком роскоши). Как выглядел классический гоплит? Он носил большой круглый щит (первоначально окованный бронзой по периметру, а затем покрытый ею целиком), тяжелый шлем с гребнем и султаном, панцирь и поножи, закрывавшие ноги до колен. Из наступательного вооружения он имел длинное (2–3 м) копье, прямой или слегка изогнутый короткий меч, иногда – серповидный нож. Вес этого снаряжения, по оценкам археологов, составлял 33 кг (в литературе встречаются и другие цифры – 15–20 кг). Полностью во все это железо гоплит облачался только в бою, а в походе большую его часть везли на вьючных животных или давали нести рабам.
   Перед началом сражения гоплиты разворачивались в тесный боевой порядок – так называемую фалангу, насчитывающую в глубину 8-12 рядов. Бой сводился к фронтальному столкновению, когда копейщики, наращивая скорость и переходя с шага на бег, наносили противнику сокрушительный удар. Фланговые маневры были не в чести, а достаточной боевой выучкой для их осуществления обладали только спартанцы и фиванцы времен Эпаминонда. При всей своей мощи фаланга была неповоротлива, плохо управляема и могла действовать только на относительно гладкой равнине, поскольку на пересеченной местности сомкнутый строй гоплитов легко разрушался. В середине IV в. до н. э. отец Александра Македонского, царь Филипп II, модернизировал греческий строй, создав так называемую македонскую фалангу. Вместо обычного копья пехотинцы получают на вооружение тяжелую сариссу длиной от 6 до 7 м и строятся с меньшими промежутками между шеренгами, так что в сражении могут принимать участие сразу несколько рядов. Обычная глубина македонской фаланги – 24 ряда.
   Кроме того, Филипп создал тяжеловооруженную кавалерию, ставшую основной ударной силой македонской армии (об античной коннице мы еще поговорим в свое время отдельно).
   Теперь давайте прервемся и немного подумаем. Каким количеством бойцов располагали греческие полисы? Например, Александр Бушков в книге «Россия, которой не было», ссылаясь на свидетельство Геродота, пишет, что спартанцы могли выставить 75 000 тяжеловооруженных воинов-гоплитов. И далее сообщает для справки, что, согласно энциклопедическому словарю Павлен-кова 1913 г., вся материковая Греция в начале XX в. располагала армией, не превышающей 82 тысяч человек.
   Вес снаряжения одного-единственного гоплита достигал, как мы помним, 33 кг. Хорошо, не станем считать по максимуму, а удовлетворимся всего-навсего двадцатью килограммами меди, железа и олова. Теперь умножаем 75 000 на 20 и в результате получаем чудовищную цифру в полторы тысячи тонн металла. Откуда, спрашивается, такое изобилие в крохотной аграрной Спарте, вся экономика которой базируется на разведении мелкого рогатого скота и сборе оливок? Не помешает напомнить уважаемому читателю, что Спарта, если верить античным историкам, практически не вела морской торговли и даже не имела нормального денежного обращения – функцию денег там выполняли связки железных прутьев. Это было очень странное общество, скованное жесточайшей военной дисциплиной. Полноправные граждане – лакедемоняне – начиная с 7 лет получали военную подготовку в специальных школах, не занимались ничем, кроме войны, и постоянно находились при оружии. Историки нам объясняют, что такая ситуация была продиктована особенностями положения лакедемонян, которые были пришельцами и многократно уступали в численности покоренным ими илотам, которые были превращены в государственных рабов. Откровенно говоря, вообще не очень понятно, как такое общество могло существовать в реальности. Кто распределял общественный продукт, строил города и дороги и занимался тысячей других необходимых дел, если все свободное население не знало ничего, кроме военных забав? Правда, были так называемые периэки (зависимые от Спарты, но сохранившие личную свободу общины Лаконии) и илоты-вольноотпущенники, но это все равно не решает проблемы.
   Справедливости ради следует отметить, что, по другим данным, почерпнутым из того же Геродота, Спарта могла выставить не более 10 тысяч гоплитов, а цифра в 70 с лишним тысяч бойцов касается греческого ополчения в целом, когда разобщенные полисы, ожесточенно соперничавшие между собой вплоть до самого конца греко-персидских войн (500–449 гг. до н. э.), наконец объединились и выступили против персов единым фронтом при Платеях. Безусловно, такие торговые республики, как Афины или Коринф, были куда богаче земледельческой Спарты, но даже в этом случае такое количество воинов не лезет ни в какие ворота. Уместно задаться вопросом, а сколько всего людей проживало в Греции в то время? Е. А. Разин в книге «История военного искусства» пишет: «По некоторым исчислениям, во второй половине V в. до н. э. все население материковой Греции составляло 3–4 миллиона человек, что дает среднюю плотность до 100 человек на 1 кв. км».
   Что можно сказать по этому поводу? Приводимые Разиным цифры непомерно велики. По оценкам демографов, все население планеты Земля десять тысяч лет тому назад не превышало 10 миллионов человек, к началу нашей эры оно выросло до 200 миллионов, к 1650 г. (условному началу промышленной революции) составило 500 миллионов, к XIX в. – 1 миллиард, к началу XX в. – 2 миллиарда. Сегодня, в начале XXI в., нас более 6 миллиардов человек. К сожалению, ученые не высчитали количество людей на Земле в V в. до н. э., но если пятью сотнями лет позже оно не превышало 200 миллионов, то вряд ли было больше 100–150 в интересующую нас эпоху. Таким образом получается, что на территории крохотной Греции в те далекие времена жило более 2 % населения планеты. Для сравнения: в 1999 г. население Греции составляло около 11 миллионов человек при площади страны 132 тысячи кв. км, что дает всего-навсего 0,178 % мирового народонаселения. Разумеется, можно допустить, что характер распределения человеческих популяций был тогда принципиально иным (скажем, Средиземноморье могло быть одним из самых густонаселенных регионов), но такое значительное изменение процентной доли греческого населения все равно вызывает серьезные вопросы. А если принять во внимание, что население Китая к началу нашей эры составляло, по некоторым оценкам, около 50 миллионов человек, прибавить к этой цифре население других азиатских стран, Ближнего Востока, Африки и Америки, то что останется на долю маленькой Европы и совершенно ничтожной Греции?
   Между прочим, вызывает недоумение не только непомерно завышенная численность населения античной Греции, но и его плотность. Е. А. Разин говорит, что она доходила до 100 человек на 1 кв. км, тогда как в современной Греции плотность населения составляет 81 человек (территория нынешней Греции больше). Но это же откровенная нелепость! Развитие экономики предполагает повышение ее продуктивности, следствием чего является и рост народонаселения. Всего 100–150 лет назад Греция была нищей аграрной страной. И вдруг нам объявляют, что за 500 лет до рождества Христова плотность населения в античной Греции превышала современную. Мы имеем некоторое представление об уровне развития сельского хозяйства и ремесел в античности, поэтому остается совершенно непонятным, каким образом все эти люди могли прокормиться в условиях такой чудовищной перенаселенности.
   Но продолжим рассказ об армиях седой старины. Историки нам говорят, что древние римляне создали самую совершенную военную машину своего времени. В отличие от неповоротливой монолитной фаланги греков и македонян, римский легион был построен из автономных тактических единиц – манипул, что позволяло ему гораздо успешнее действовать на пересеченной местности. Численность легиона составляла 4500 человек (4200 пехотинцев и 300 всадников). Располагавшиеся в шахматном порядке манипулы строились в три эшелона – гастаты, принципы и триарии (отсюда римская поговорка «Дело дошло до триариев», т. е. в ход пошел последний резерв). Такое построение позволяло в зависимости от боевой задачи или оперировать отдельными звеньями, или образовывать при необходимости сомкнутый строй (наподобие греческой фаланги). Впоследствии, при консуле Гае Марии, имя которого традиционно связывают с военной реформой, структура легиона претерпела некоторые изменения. Его личный состав вырос до 6000 человек, а манипулы были заменены когортами (600 солдат в каждой). Когорты стали гораздо самостоятельнее в тактическом отношении, так как манипул для этого был слишком мал (не более 120 человек). Принято считать, что такая гибкая организация армейских частей плюс институт младших командиров (центурионов) и прекрасно налаженные связь и управление не в последнюю очередь обеспечили римлянам мировое господство. В скобках заметим, что вызывает некоторое недоумение тот факт, что умные греки на протяжении нескольких столетий продолжали с упорством, достойным лучшего применения, цепляться за свою неповоротливую фалангу. Измерить окружность земного шара и построить сложные военные машины они смогли, а вот расчленить монолитный строй на самостоятельные в тактическом отношении единицы почему-то не догадались. А ведь такое несложное решение буквально напрашивалось, особенно если принять во внимание гористый рельеф их родной страны и почти полное отсутствие плоских равнин. Но подобные мелочи историков классической ориентации, к сожалению, не занимают.
   Вернемся к нашим легионерам. В вышеописанной организации римской армии ничего необычного нет – она представляется вполне естественной. А вот знаменитый римский военный лагерь – это уже совсем другой коленкор. Тут начинаются совершеннейшие чудеса. Принято считать, что к эпохе манипулярного легиона относится и появление римского военного лагеря в его классическом виде. Существовала даже хрестоматийная формулировка, гласившая, что Рим побеждает своих врагов при помощи «virtus, opus, arma» (доблести, трудов, оружия). «Труды» в данном случае – это прежде всего работы по возведению лагеря. Дело в том, что римляне, в отличие, скажем, от греков, возводили укрепленный лагерь после каждого дневного перехода и всегда по неизменному плану. Размах земляных работ при этом превосходит всякое воображение. По периметру выкапывался ров и насыпался вал, укрепленный частоколом из кольев, которые каждый легионер нес на себе. Надо сказать, что несчастный римский солдат был вообще нагружен почище иного вьючного мула. Кроме оружия и запаса провианта на несколько суток он тащил на собственном горбу еще и тяжелые заостренные колья. Древнеримский историк Полибий пишет, что со всей этой поклажей бравому легионеру ничего не стоило прошагать за пять часов 25 км по пересеченной местности. Но даже после утомительного дневного перехода он и помыслить не смел об отдыхе. Впереди были работы по возведению укрепленного лагеря. Любой строитель вам скажет, что выполнить за короткое время такой объем земляных работ попросту невозможно физически. Напомним, что численность одного легиона колебалась от четырех с половиной до шести тысяч бойцов. Римская армия состояла, как правило, из нескольких легионов. Вы представляете себе, уважаемый читатель, сколько места займут ставшие лагерем несколько десятков тысяч человек? И всю эту территорию нужно окружить рвом, насыпать вал и трудолюбиво укрепить на его гребне частокол. Простейший расчет показывает, что если наши чудо-богатыри начнут городить свой лагерь вечером, то закончить труды праведные смогут никак не раньше полудня следующего дня. И всю эту безумную операцию нужно проделывать ежесуточно. У Поли-бия так и написано черным по белому – укрепленный лагерь возводился после каждого дневного перехода. Тот, кто служил в армии или хотя бы бывал на военных сборах, может без труда представить себе необходимый объем земляных работ.
   Но, пожалуй, самое главное – даже не принципиальная невозможность таких трудовых свершений. Самое главное – это абсолютная их бессмысленность. Чтобы не быть застигнутым врасплох неприятельской армией, нет никакой необходимости ежедневно отстраивать укрепленный лагерь. Для этого достаточно иметь приличную разведку, выставить часовых и разослать конные разъезды для контроля основных дорог, по которым могут перемещаться крупные войсковые соединения. Армии всего мира и во все времена именно так и поступали, и только неутомимые древние римляне каждый вечер вкалывали до изнеможения, отгораживаясь от внезапной ночной атаки сложной системой оборонительных сооружений.
   Понятно, что измыслить сей дремучий бред мог только кабинетный ученый, сроду не державший в руках лопаты и никогда не ходивший по бездорожью пешком с тяжелой поклажей. Выдержать соприкосновения с реальностью подобные насквозь теоретические построения не могут, поэтому совершенно не важно, кто рассказывает эти сказки – современный историк или древний хронист. Если античный автор громоздит нелепость на нелепость, то нужно первым делом усомниться в подлинности его сочинения, а не выгораживать его фантазии всеми правдами и неправдами. Мы очень часто упускаем из виду, что старинная рукопись могла быть подчищена, исправлена, дополнена, в конце концов – просто сфальсифицирована. Хронисты сочиняли свои труды, выполняя определенный социальный заказ, стараясь угодить своему повелителю, а зачастую выполняя его прямое распоряжение. Наконец, не следует забывать о такой простой вещи, что фантастическая литература родилась не вчера и не сегодня и разного рода утопии и проекты идеальных государств сочинялись еще в баснословные времена.
   Поэтому нет ничего удивительного в том, что так называемые античные рукописи перегружены подобного рода ненаучной фантастикой сверх всякой меры. Удивляет другое – совершенно некритическое отношение современных историков к сообщениям древних хронистов. За примерами далеко ходить не надо. Десятки тысяч закованных в сталь и бронзу греческих гоплитов – это еще цветочки. Знаете ли вы, уважаемый читатель, с каким войском персидский царь Ксеркс в 480 г. до н. э. форсировал Геллеспонт (современные Дарданеллы), чтобы обрушиться на непокорные греческие города? Держитесь крепче. Если верить античным источникам, у персов было больше миллиона солдат, а одной только конницы насчитывалось около ста тысяч. Как греки умудрились выстоять при таком соотношении сил, уму непостижимо. Ведь численность персидской армии вполне сопоставима со всем населением Древней Греции! Конечно, легендарные триста спартанцев с царем Леонидом во главе продемонстрировали чудеса героизма в Фермопильском ущелье, но все равно как-то слабо верится, чтобы три сотни бойцов смогли остановить или хотя бы задержать наступление непобедимой персидской армады. Представьте себе на минуту, что в 1941 г. советскую границу перешли не пять с половиной миллионов гитлеровцев, а 150–200 миллионов профессиональных солдат. Как долго при таком раскладе сил продолжалась бы Великая Отечественная война?
   Прекрасно понимая, что вопрос этот чисто риторический, мы полагаем, что царь Ксеркс ни при каких условиях не мог отправить в поход почти два миллиона бойцов (в некоторых источниках говорится, что численность персидской армии составляла 1 миллион и 700 тысяч воинов). Можно напомнить, что население современного Ирана (а это ядро персидской державы Ахеменидов плюс некоторые сопредельные территории) не превышает 50 миллионов человек, поэтому содержание двухмиллионной армии обернулось бы для него катастрофой. В недалеком прошлом только три страны обладали такой непозволительной роскошью – это Советский Союз, Соединенные Штаты Америки и Китай. Имеет смысл спросить: сколько людей проживало в Персии в V в. до н. э.? И если даже допустить на мгновение, что каким-то чудом персидские крестьяне умудрились накормить от пуза два миллиона бездельников, то все равно остается тайной за семью печатями, как полководцы Ксеркса исхитрялись координировать действия этих необозримых толп в бою и на марше. Радиосвязи в те далекие времена вроде бы еще не было, а рассыльные с ценными указаниями при таких концах никуда не поспеют.
   Спору нет, современные историки все-таки не совсем клинические идиоты. Они прекрасно понимают, что миллионные армии на театре военных действий две с половиной тысячи лет назад – это нонсенс. Поэтому пишется что-нибудь в таком духе: «Цифры, которые приводит хронист, значительно преувеличены. Численность персидской армии не могла превышать 150 тысяч человек». Пикантность ситуации заключается в том, что 150 тысяч солдат, по мнению нашего высокомудрого специалиста, это сущий пустяк. В результате нам без зазрения совести в очередной раз вешают на уши исключительную лапшу. Например, Александр Македонский, имея в своем распоряжении всего-навсего 35 тысяч солдат, не только разнес в пух и прах величайшую державу античности, сокрушив на протяжении неполных десяти лет несколько стотысячных армий неприятеля (как и где персы успевали их набирать, история умалчивает), но и подчинил своей власти Египет, Палестину и Среднюю Азию, разгромив под занавес войска индийского царя Пора на берегу Инда.
   С цифрами наши историки вообще не дружат. Как известно, III и II вв. до н. э. прошли под знаком противостояния Рима и Карфагена. Каждая из этих держав добивалась гегемонии в Западном Средиземноморье, поэтому столкновение между ними стало неизбежным. В ходе трех Пунических войн (римляне называли карфагенян пунами), растянувшихся с перерывами на целое столетие, могущество Карфагена было сломлено, и Рим превратился в ведущую политическую силу античного мира. Но это так, присказка. А вот не хотите ли полюбопытствовать, как выглядела мобилизация в эпоху Пунических войн? Извольте. Знаменитый римский историк Тит Ливий описывает эти события в сочинении «Война с Ганнибалом» следующим образом: «...Газдрубал, сын Гизгона, вместе с Магоном произвел набор в глухих и окраинных областях, и под его знаменами собралось до пятидесяти тысяч пехоты и четыре с половиною тысяч конницы».
   Нам опять рассказывают небылицы. Карфаген располагался в Северной Африке, на территории современного Туниса. Мыслимое ли дело собрать в «глухих и окраинных областях» этой пустоши для ведения большой войны пятьдесят с лишним тысяч профессиональных солдат за без малого двести лет до рождества Христова? Их же нужно одеть, обуть, накормить, вооружить... Наученные горьким опытом, металл считать не станем. А хотите знать, какими вооруженными силами располагала Римская империя во II в. н. э.? Нет ничего проще. После смерти Октавиана Августа (первого римского императора) армия подверглась решительному сокращению – до восемнадцати легионов (вы помните численность нового легиона?). Правда, вскоре количество легионов увеличилось до 25, а при императоре Септимии Севере – даже до 30. Дальше следует совершенно очаровательный пассаж современного историка: «Даже с учетом гвардии, вспомогательных войск и флота империя имела во II в. вооруженные силы всего (!) в 350–400 тысяч человек на 60 миллионов человек населения». А вот на рубеже нашей эры, в эпоху гражданских войн, численность римской армии доходила до 75 легионов... Считайте сами, уважаемый читатель.
   Хотелось бы поинтересоваться, откуда взялась нелепая цифра в 60 миллионов жителей? Древний Рим в пору своего максимального расширения (во II в. до этого было еще далеко) занимал территории современных Италии, Испании, Франции, Швейцарии, южной и центральной Британии, Северной Африки, Югославии, Болгарии, части Румынии, Греции, Турции и Палестины. Неужели на рубеже новой эры на этих землях проживало 60 миллионов человек, если все население планеты Земля в ту далекую эпоху не превышало 150 миллионов, из которых как минимум 50 приходилось на Китай? Если согласиться с выкладками наших историков-ортодоксов, то придется признать, что необозримые пространства Евразии, Америки и Африки южнее Сахары в те ветхозаветные времена пустовали.
   Четырехсоттысячная римская армия во втором веке – это, конечно, сильно. Не так круто, как два миллиона персов, но тоже весьма и весьма неплохо. Между прочим, в первые годы царствования Екатерины Второй все пехотные части Российской империи насчитывали 283 000 человек, и даже эта скромная, по меркам наших продвинутых историков, цифра тяжким грузом ложилась на государственный бюджет. Надо сказать, что гигантомания – вообще любимый сюжет специалистов по античной истории. Вот как, например, развлекались в Древнем Риме: «В амфитеатрах устраивали битвы на кораблях, для чего арену заполняли водой. В 80 году новой эры император Тит устроил в амфитеатре театрализованное морское сражение...» Невольно хочется спросить, лицезрел ли вживе автор сих строк хотя бы самый захудалый античный амфитеатр? Это ведь огромное сооружение, вполне сопоставимое по своим размерам с современными стадионами. Чтобы создать внутри него искусственное озеро, где могли бы плавать настоящие корабли, потребуются миллионы кубометров воды! Откуда эту воду брали в таком количестве? Как герметизировали многочисленные швы и неплотности постройки – ведь амфитеатр все-таки не бассейн? В конце концов, как технически можно было провернуть подобную операцию? Ведь в Древнем Риме насосов не знали. Водяной насос – это принципиально иной уровень технологии, предполагающий наличие винтов, болтов и герметичных прокладок, который был достигнут только на заре Нового времени (XVII в.).
   Раз уж мы заговорили о чудесах, можно вспомнить и знаменитые гладиаторские бои. Мы полагаем, что большинство наших читателей прекрасно помнят, кто такие гладиаторы. Это профессиональные бойцы, искушенные во всех тонкостях вооруженного единоборства, призванные убивать друг друга на потеху публике. Когда в романе какого-нибудь Джованьоли читаешь о том, как великолепный Спартак непринужденно расправился с тремя противниками на арене римского цирка, то принимаешь это как должное. Но вот перед нами старинная хроника, автор которой запросто сообщает, что император Клавдий организовал для развлечения публики морское сражение, в котором приняли участие девятнадцать тысяч (!) гладиаторов и осужденных преступников. Другими словами, девятнадцать тысяч вооруженных до зубов бойцов-профессионалов собираются резать друг друга, а пресытившиеся аристократы явились на это зрелище поглазеть. Ответьте мне только на один-единственный вопрос, уважаемый читатель: сколько нужно вооруженной охраны, чтобы избежать непредвиденных последствий? Девятнадцать тысяч гладиаторов – это целая армия, причем даже не просто армия, а своего рода спецназ, составленный из штучных бойцов, которых в течение многих лет обучали всем хитростям и тонкостям военного дела. Кто и каким образом сможет оказать этим профессиональным убийцам достойное сопротивление, если им вдруг расхочется потешать плебс на трибунах? Можно ли даже в кошмарном сне представить, чтобы российские власти в наши дни собрали на стадионе (в Грозном или Москве – принципиального значения не имеет) несколько тысяч басаевских боевиков, с тем чтобы они продемонстрировали праздной публике свое искусство?
   Возвращаясь к вопросу о непомерных армиях древности, хотелось бы обратить внимание читателей на следующее крайне любопытное обстоятельство. В Средние века непобедимые армады, насчитывающие десятки и сотни тысяч солдат, в одночасье проваливаются в небытие. При этом население Европы не только не уменьшилось, но даже заметно выросло, а уровень развития науки, техники и ремесел был несопоставим с античными аналогами. Европейским монархам до их героических легендарных предков – как до Полярной звезды. Пять-шесть тысяч пехотинцев и сотня-другая конников – вот и все, что они могут вывести в поле. И ничего удивительного в этом нет, поскольку нам сегодня хорошо известно, что стоимость полной экипировки и вооружения одного-един-ственного рыцаря была эквивалентна цене сорока пяти коров. Какие уж тут десятки тысяч гоплитов, одетых в сталь и бронзу...
   И только во второй половине XVII столетия, когда промышленная революция стала свершившимся фактом, картина стала понемногу меняться. Но даже в 1812 г. Наполеон Бонапарт, сделавшийся полновластным хозяином чуть ли не всей Европы, смог двинуть на Россию не более 600 тысяч солдат. При этом необходимо иметь в виду, что границу Российской империи пересекли только четыреста тысяч, а двести остались на западном берегу Немана. Между прочим, в знаменитом Бородинском сражении принимали участие всего-навсего 135 тысяч французов. Чем закончился российский поход Бонапарта, нам тоже хорошо известно.
   Наполеоновские войны поразили воображение современников. Западная Европа не знала ничего подобного на протяжении многих веков. Кровавая неразбериха захлестнула европейские страны. Небывалый размах военных предприятий «маленького капрала» закончился для Франции самой настоящей демографической катастрофой. Некоторые французские провинции совершенно обезлюдели, и попадались села, где нельзя было отыскать мужчин старше пятнадцати лет. Зализывать раны, нанесенные войной, прекрасной Франции предстояло еще очень долго. Вплоть до начала Первой мировой войны просвещенные европейцы даже представить себе не могли ничего сколько-нибудь отдаленно похожего по своему накалу и ожесточенности на наполеоновские походы. Прозвище «корсиканского чудовища» он заработал по праву. А сегодня нас хотят уверить, что за две с половиной тысячи лет до рождения Бонапарта могущественные владыки древности запросто вели мировые войны с участием сотен тысяч бойцов. Экономическая основа таких, с позволения сказать, эскапад современных историков ни в малейшей степени не волнует.

   Пришла пора более подробно потолковать о кавалерии древних, тем более что читателю это было в свое время обещано. Как мы помним, греки и римляне не придавали коннице большого значения, а вот македоняне, персы и парфяне сделали ее основной ударной силой своих армий. Первоначально Парфией называлась область, расположенная к юго-востоку от Каспийского моря. К I-му в. до н. э. Парфянское царство значительно расширилось и занимало территории современных Ирана и Ирака, соприкасаясь на западе с восточными границами Римского государства. Римская экспансия на восток привела к тому, что прибрежные районы Малой Азии и Восточного Средиземноморья (кроме Египта) подпали под власть римлян, в результате чего Парфия оказалась отрезанной от Черного и Средиземного морей. Столкновение Рима и Парфянского царства стало неминуемым. В 54 г. до н. э. 40-тысячная римская армия под командованием Красса вторглась в Месопотамию. Поскольку основные парфянские силы обрушились на Армению, чтобы воспрепятствовать ее союзу с римлянами, Крас-су противостоял полководец Сурен, имевший в своем распоряжении только 11 тысяч конницы. В 53 г. до н. э. римские легионы встретились с кавалерией Сурена около города Карры.
   В завязавшемся сражении римские войска потерпели сокрушительное поражение, а сам Красс попал в плен. Римляне столкнулись с совершенно новой для них неприятельской тактикой. Парфяне не стали ввязываться в рукопашный бой. Стремительные всадники Сурена на быстром аллюре скакали вокруг римских легионов, расстреливая солдат из мощных луков. Совершенно незнакомый с тактикой кочевников Красс попытался частью сил контратаковать Сурена. Обратившись в притворное бегство, парфяне оторвали преследующий их отряд от основного ядра римской армии и полностью его истребили. Кавалерийские атаки продолжались до темноты, а римляне ничего не могли им противопоставить, поскольку их армия состояла в основном из пехоты. Потери, понесенные римским войском, были исключительно велики.
   Конные стрелки из лука принимали участие в битвах античности и до парфян. Такая манера ведения боя была типична для всех кочевников причерноморских степей – легендарных киммерийцев, скифов, сарматов. А вот западные европейцы, широко применявшие конницу (например, македоняне и кельты), делали ставку на тяжеловооруженную кавалерию. Но и у восточных народов существовала латная конница – она была у парфян, персов, тех же сарматов. При этом не только всадник, но зачастую и конь был облачен в железную броню. Оружием такого кавалериста было длинное копье и тяжелый длинный меч. Вот, скажем, как выглядел ка-тафрактарий – тяжеловооруженный сарматский кавалерист. Он носил куртку-колет, обшитую пластинами наподобие рыбьей чешуи, которые были изготовлены из бронзы или железа. Иногда эта чешуйчатая броня могла быть роговой или кожаной. Голову ката-фрактария покрывал высокий остроконечный шлем. Вышеупомянутое копье называлось «контос» и достигало в длину, по мнению некоторых историков, четырех с половиной метров, поэтому воин держал его обеими руками. А вот галльский (т. е. кельтский) всадник был снаряжен еще основательнее. По сообщению древнеримского историка Тацита, он был с ног до головы закован в железо, шлем украшался металлическим гребнем с пучком перьев, а на щите красовался девиз. Ну и скажите на милость, чем этот древний конный галл отличается от средневекового рыцаря?
   Полагаем, читатель уже догадался, что мы толкуем об античной кавалерии столь подробно не ради спортивного интереса. Дело в том, что в древности не знали стремян. Согласно современным представлениям (историки-традиционалисты с этим совершенно согласны), стремя придумали в VI в. после рождества Христова то ли китайцы, то ли тюрки. У персов оно появилось в VIII в., а в Европе только в X–XI вв. Тогда же здесь начинают использовать и железные подковы. Согласно Историко-этимологическому словарю П. Я. Черных, в России слово «стремя» впервые упоминается в XII в., а вот слово «седло» в этом словаре не упомянуто. В скобках заметим, что имеются серьезные сомнения относительно VI столетия; надежной датой широкого распространения стремени следует считать время не раньше X в. Особенно настораживает китайская версия происхождения стремени, поскольку Китай, по расхожему мнению официальных историков, является прародиной едва ли не всех технических новшеств – от бумаги до пороха. Как согласуется с этими представлениями то простейшее обстоятельство, что впервые объявившиеся в Китае западные европейцы (XVII в.) были вынуждены обучать аборигенов элементарным вещам с азов, никто объяснять не берется.
   Но не будем растекаться мыслию по древу, а продолжим наш рассказ. Надеемся, все наши читатели знают, что такое стремя. Это необходимая принадлежность седла, предназначенная для упора ног всадника, в виде металлической дужки с донцем, за которую на ремне к седлу и подвешивается. Удобно сесть на лошадь и прочно держаться в седле без стремени очень трудно. Ехать-то, конечно, можно – ездят в конце концов и без седла, и без стремян, пользуясь одной только уздечкой. Но вот орудовать на полном скаку копьем и мечом и не слететь при этом с лошади совершенно невозможно. Любой сколько-нибудь ощутимый толчок выбьет из седла такого незадачливого кавалериста к чертовой матери. С законами механики, увы, не поспоришь. Всадника, стреляющего из лука и обходящегося при этом без стремян, еще худо-бедно можно вообразить, хотя нам представляется, что и такая процедура окажется чрезвычайно трудоемкой. Но вот сражаться без стремян копьем и мечом, будучи вдобавок облаченным в тяжелый доспех, – невозможно.
   Самое пикантное состоит в том, что историки классического направления прекрасно осведомлены: античность не знала не только стремян, но и настоящего седла с высокой лукой, но сие обстоятельство их нисколько не обескураживает. Археологи древних стремян тоже не находят, так что спорить тут, казалось бы, не о чем. Но списывать на этом основании в архив сарматов-ка-тафрактариев, закованных в железо галлов, гетайров Александра Македонского и иже с ними никто почему-то не торопится. Сочиняются головоломные конструкции, чтобы любой ценой объяснить необъяснимое. Например, историк Ф. Кардини вполне справедливо замечает, что совершенно непонятно, каким образом катафрак-тарий мог удержаться в седле, не имея стремян и лишенный возможности пользоваться поводьями. «Эта эквилибристика, – пишет он, – поражала и римлян». А вот дальше начинается полет буйной фантазии: «Вероятно, у иранских всадников был способ фиксировать копье на теле лошади при помощи привязей и особых ремней, или же равновесие достигалось благодаря тому, что всадник сильно прижимал колени к бокам лошади, опираясь при этом на колчаны, привязанные сзади к седлу. При столкновении с противником хитрость, быть может, состояла в том, чтобы развернуть торс правым плечом вперед и цепко обхватить ногами тело лошади. Копье было хотя и неудобным в употреблении (тот самый контос четырех с половиной метров длины. – Л. Ш.), но зато грозным оружием». Что можно сказать по этому поводу? Голь на выдумки хитра. Иван Ефремов в своем историческом романе «Таис Афинская» тоже придумал особую посадку при верховой езде, желающие могут ознакомиться...
   А вот как выглядит действительная эволюция конской сбруи. Специалист по военной истории М. Горелик пишет (цитата по книге Д. Калюжного и А. Жабинского «Другая история войн»): «Таранный удар копьем и связанная с ним опасность быть выбитым из седла потребовали предельно крепкой посадки, что привело в XII веке к созданию седла-кресла с высоченной, очень жесткой задней лукой, охватывающей стан всадника, на которую он откидывался, уперев ступни вытянутых ног в стремена. Высокая передняя лука защищала живот рыцаря. Строгость в управлении конем обусловила существование специального мундштука и острых конусовидных шпор». И далее: «... Без седла не могло быть и речи о развитии тяжелой кавалерии». Четко и ясно. А вот горе-историкам, которым не писаны элементарные физические законы, почему-то невдомек, что одетый в железную броню всадник, не имея стремян и седла, вряд ли даже на лошадь взобраться сумеет без посторонней помощи. Где уж тут махать мечом и тыкать пикой во врага...
   Воображению наших историков может позавидовать иной романист. Например, нам рассказывают, что искусством верховой езды мы обязаны скифам – народу, населявшему в древности причерноморские степи. Анализируются предметы скифской материальной культуры, извлеченные из Чертомлыцкого кургана в нижнем течении Днепра. Речь идет о сосуде, который датирован IV в. до н. э. На нем изображены скифы, ухаживающие за лошадьми. Нам сообщают, что на этой картинке можно разглядеть не только седло, но даже и стремена, правда, особого типа. Такое стремя якобы предназначалось только для того, чтобы вскочить на лошадь, а вот ездили скифы все-таки без стремян. Не поленитесь, уважаемый читатель, и изучите эти изображения самостоятельно, благо фотографий скифского золота в доступной литературе полным-полно. Посмотрите, скажем, на вазу, где представлен скиф, стреноживающий коня. Вы без труда обнаружите удила, стремена и английское скаковое седло. Грива у коня аккуратно подстрижена. Одежда скифов скроена по фигуре, а обувь отдельно пошита на правую и левую ногу, что, между прочим, научились делать только в Новое время. К слову сказать, родители А. С. Пушкина такой обуви еще не знали. Можно спорить о том, когда именно было изготовлено так называемое скифское золото, но что эти находки нельзя датировать IV в. до н. э. – сомнению не подлежит.
   Кстати, как вам вообще эта милая идея: стремя для посадки на лошадь выдумали, но вот чтобы догадаться использовать его для верховой езды, нужно было помозговать еще несколько столетий.
   Но чемпионами по езде верхом без седла были в старину, несомненно, нумидийцы – народ, некогда обитавший в Северной Африке. Прославленный Ганнибал, едва не победивший римлян в III в. до н. э., вербовал из них свою легкую кавалерию. Оказывается, эти бравые ребята ездили верхом почти совершенно нагие, не знали седла и стремян, а лошадьми управляли с помощью прута и ремня. Более того, хронисты утверждают, что они не употребляли ни узды, ни поводьев. И вот такой, извините за каламбур, бред сивой кобылы преподносится нам с самым серьезным выражением лица. А как вам понравится следующий пассаж: «Если верить легендам, составляющим основание древнейшей истории римлян (рассуждение само по себе блистательное; как после этого можно всерьез говорить о достоверности античной истории? – Л. Ш.), то можно прийти к заключению, что кавалерийская служба была известна еще при основании Рима и получила некоторое развитие...» По преданию, Рим был основан в 753 г. до н. э., вся его ранняя история предельно мифологизирована и насквозь легендарна.
   Когда была одомашнена лошадь, в точности неизвестно. Следует иметь в виду, что лошадь весьма затратна в содержании. Во всяком случае, на севере Европы очень долго пахали на быках, а на юге обходились ручным трудом, поскольку урожайность была столь велика, что не возникало необходимости обрабатывать большие земельные участки. Мы знаем, что вплоть до начала крестовых походов чистопородных лошадей в Европе было очень мало, поэтому с XI в. практиковался их ввоз из Аравии. Но и в Аравии с конским поголовьем было куда как негусто, так что очень часто торговцы лошадьми оказывались у разбитого корыта – окупить расходы на транспортировку лошадей им сплошь и рядом не удавалось. По этой причине чистопородные лошади в Европе стоили чрезвычайно дорого: за хорошего коня без звука выкладывали сумму, на которую можно было легко приобрести целое стадо коров в 40–50 голов. А вот в Древней Греции царила полнейшая идиллия. Считать деньги там, видимо, еще не научились, поэтому писатель и историк Ксенофонт (430–335 или 354 до н. э.) раздавал направо и налево следующие рекомендации: «Если вы хотите иметь хорошую строевую лошадь, то должны испытать ее при различных обстоятельствах, какие она только может встретить, например: переплывать рвы, карабкаться на валы, подниматься и опускаться по крутым возвышенностям и носиться во весь карьер по неровной местности, по покатостям и дурным дорогам. Большая часть лошадей не соответствует ожиданиям не вследствие их недостатков, а потому что они не имеют должного навыка. Если они хорошего сложения, то для того, чтобы они не были порочны, методическою дрессировкой следует приучать их ко всему». Для полноты картины мы могли бы процитировать пространное руководство по тренингу лошадей, составленное древними хеттами совсем уже в баснословные времена – чуть ли не в конце III тысячелетия до н. э., но по понятным соображениям делать этого не будем.
   Чтобы закрыть «конскую тему» раз и навсегда, следует сказать еще несколько слов о боевых колесницах, которые являлись основной ударной силой армий Древнего Востока вплоть до того момента, когда лошадь научились использовать под седло. Гомеровские герои вихрем врывались в стан неприятеля на этих стремительных двухколесных машинах, сея вокруг смерть и разрушение; хетты и египтяне сшибались в смертельной схватке на горячих песках Палестины; наконец, боевые колесницы были элитными частями непобедимой ассирийской армии в начале I-го тысячелетия до н. э. В V в. до рождества Христова персы даже не подумали отказаться от колесниц, хотя уже располагали к тому времени прекрасно обученной латной конницей. Вспомните школьный учебник по истории Древнего мира, уважаемый читатель. Персидская боевая колесница там нарисована во всей красе. По полю, усеянному трупами павших бойцов, во весь опор мчится двухколесная повозка, сверкая стальными косами, торчащими из ободьев и ступиц. А дышло этого броневика античности увенчано смертоносным железным жалом. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что такое чудище предельно нефункционально. Персидский монстр может катиться только по математической плоскости, поскольку даже на гладкой дорожке ипподрома сия невразумительная конструкция моментально опрокинется, зацепившись своими косами за первый же ухаб.
   А как, интересно, эти железные серпы крепятся к колесу? Болтов древние египтяне и персы вроде бы не знали. Наконец, элементарный вопрос: для чего вообще нужны все эти блестящие причиндалы? Представьте на минуту, что такой ощетинившийся еж на колесах, сверкая своими косами и серпами, врезается на полном ходу в боевые порядки вражеской армии. Что произойдет дальше? Ответ лежит на поверхности: этот на диво слаженный возок через два-три метра встанет как вкопанный, потому что на его острых железяках сразу повиснет несколько тел. После чего неприятель вышвырнет к чертовой матери экипаж и разберет даровое оружие. Совершенно очевидно, что боевая колесница не годится для рукопашного боя. Использовать ее можно одним-единствен-ным способом: поставить в повозку стрелков из лука и сражаться на расстоянии, держа при этом ухо востро. Как только враг переходит в атаку, нужно немедля поворачивать коней и трусить к своим. В Гражданскую войну в России бойцы на тачанках так и поступали. Бричка с привинченным к ней пулеметом представляет опасность, пока находится на расстоянии, но стоит ей только оказаться в гуще вражеских солдат, как все, пиши пропало – телегу отнимут вместе с оружием. Поэтому понятно, что винтить на колеса острое железо не имеет ровным счетом никакого смысла. Между прочим, не лишним будет отметить, что даже безо всяких серпов двухколесный экипаж представляет собой весьма неустойчивую конструкцию. На гладкой дороге ею, умеючи, управлять можно, а вот кататься по пересеченной местности – извините.
   Надо сказать, что автор этих строк впервые усомнился в справедливости античной истории давным-давно, как раз когда увидел в школьном учебнике эти персидские повозки, утыканные серпами и косами. Стоит только приглядеться к изображениям боевых колесниц в старинных рукописях, как сразу же возникает множество вопросов, даже если никаких ножей на них нет. Прежде всего нужно было изобрести ажурное колесо со спицами. В далекой древности применялись и сплошные деревянные колеса, но такие экипажи слишком тяжелы и громоздки для конной тяги, поэтому в них впрягали быков. Из рисунков и описаний древнеегипетских колесниц следует, что колеса этих повозок имели четыре или шесть спиц. К сожалению, вся беда в том, что колес с четырьмя, пятью или шестью спицами в природе не существует, потому что обод такого колеса никогда не будет круглым. Идеальный обод получается при двенадцати спицах, когда каждая из шести равных частей обода насаживается на две спицы. Колесо совсем не такая простая штука, как кажется на первый взгляд. Обод собирается из упомянутых шести секций, изготовленных из гнутого дерева, причем спица обязательно пронзает обод, а другим концом прочно вбивается в ступицу. Так что изобретение спиц и ступицы было серьезным технологическим прорывом. Но и это еще далеко не все. На тележное колесо необходимо натянуть стальную шину (так называемый бандаж) и прочно соединить ее железными хомутами с ободом. Разумеется, можно обойтись и без стали, но такие колеса придется слишком часто менять. Неплохо бы иметь и прочную железную ось (откуда египтяне брали железные оси за двадцать веков до новой эры?), потому что деревянная чересчур хрупка.
   Тем не менее нам предлагают модель древнеегипетской колесницы из дерева, которая выглядит следующим образом: ось из ольхи, колеса и все остальное – из ясеня, а ободья колес обернуты березовым лыком. Ось напрямую соединена с дышлом. М. Горелик так прокомментировал возможности подобного экипажа: «Без сомнения, эта колесница имела ритуальное значение, поскольку чисто деревянная конструкция не выдержала бы нагрузок ни в быту, ни на войне». Надо сказать, что при изучении рисунков и моделей колесниц древности невозможно избавиться от впечатления некоторой декоративности изделия. Ну никак не сможет такая повозка ездить по земле, хоть ты застрелись! Кроме того, поражает воображение небывалая технологическая эклектика – сочетание совершенно несочетаемых элементов. С одной стороны, мы видим практически полное отсутствие упряжи (плечевое ярмо просто наложено на лошадей, но никак не закреплено снизу), а с другой – цилиндрическую муфту, в которую вставлена колесная ось. Увы и ах, господа, но не было муфт в пятом веке до новой эры, хоть обыщись. К великому нашему сожалению, ни египтяне, ни ассирийцы, ни гомеровские греки просто физически не могли изготовить прочную, надежную и быстроходную повозку с конной тягой. Не существовало в те ветхозаветные времена соответствующих технологий, да и железо было тогда товаром более чем дефицитным – оно стоило много дороже серебра и золота. А если и были в древности умельцы, способные собирать такие колесницы (что вряд ли), то цели при этом преследовались наверняка исключительно декоративные и ритуальные. Во всяком случае, быть работоспособным экипажем сия зыбкая конструкция никак не могла.

   Но самое, пожалуй, удивительное в истории античного военного дела – это осадная техника древних. Здесь нас ждут поистине невероятные открытия, рядом с которыми рассуждения о тяжелой пехоте, латной коннице и боевых колесницах покажутся детским лепетом. Мы не станем подробно разбирать устройство всех этих военных машин, тем более что в литературе их описано великое множество. Это, во-первых, разного рода метательные машины (катапульты, баллисты, фрондиболы, онагры, полиболы и т. д.), выбрасывавшие по навесной траектории тяжелые камни и стрелы. Принцип работы таких механизмов был основан на упругой силе канатов, свитых из воловьих жил или волос, поэтому их называют еще машинами торсионного типа. Дальность стрельбы камнеметов и стрелометов, если верить историкам, превышала 300 м, а вес снаряда мог доходить до 100 кг. Тяжелые орудия предназначались для разрушения укреплений противника, его военной техники и кораблей, а легкие стрелометы, бившие горизонтально (были и такие), служили для уничтожения живой силы неприятеля. Говорят, что они точно попадали в цель на дистанции до 200 м и даже имели специальные прицельные приспособления. В зависимости от мощности и типа снаряда метательные машины обслуживались командой специально обученных механиков от 4 до 10 человек.
   Утверждают, что метательные установки, использующие силу скрученных жил или волос, были изобретены в IV в. до н. э., а в дальнейшем значительно усовершенствованы. Большой вклад в создание сложных механизмов нового типа внес знаменитый Архимед. Рассказывают, что при обороне Сиракуз применялись грандиозные деревянные машины до 10 т весом, построенные по его чертежам. Но вершиной античной военной инженерной мысли была, пожалуй, так называемая полибола, которая могла вести автоматический огонь. Натягивание тетивы и подача стрелы в этом устройстве производились автоматически, с помощью бесконечной цепи, которая приводилась в движение вращением особого ворота. Помимо метательных орудий, древние применяли при штурме крепостей осадную технику принципиально иного типа. Это разного рода укрытия от метательных снарядов, таранные черепахи, стенобитные орудия, движущиеся осадные башни и т. д.
   Историки нам говорят, что сия разнообразная военная техника стояла на вооружении античных народов – греков, римлян и китайцев. В связи с этим интересно отметить, что в средневековых хрониках имеются многочисленные описания точно таких же устройств. Средневековое происхождение военных машин представляется куда более вероятным, поскольку в то время уже были в ходу необходимые материалы и соответствующие технологии, а кроме того, существовало целое сословие грамотных ремесленников, которые были в состоянии такую технику производить. Но дискуссия о том, когда именно придумали осадную технику – в античную эпоху или в Средние века, представляется нам в значительной степени непродуктивной по очень простой причине. Дело в том, что большая часть вышеописанных механизмов в реальности работать не могла, что бы там ни утверждали древние хронисты и современные историки. И хотя в старинных трактатах и на миниатюрах пруд пруди изображений различных метательных машин (они попали даже на страницы Московского лицевого свода XV в.), это ни в коей мере не может служить доказательством их реального существования. В тех же источниках мы без труда обнаруживаем совершенную уже фантастику, вроде зеркал, с помощью которых Архимед сжег вражеский флот, колесниц с серпами, пушек, стреляющих за угол, и дивных рекомендаций обстреливать корабли противника бочками с жидким мылом, чтобы сделать палубу скользкой.
   А ведь многие из этих чудесных проектов с легкостью поддаются опытной проверке. К сожалению, «опыт, сын ошибок трудных» у наших уважаемых историков явно не в чести. Если бы вместо бесплодных умствований вокруг да около, кто-нибудь из этих ребят сам попробовал поездить верхом в тяжелом вооружении без седла и стремян, или прокатиться на двухколесной одноколке по разбитой деревенской дороге, или пострелять в цель из римской катапульты, иллюзий у него относительно великолепных технических характеристик античной техники заметно бы поубавилось. Но нет, сколотить модель метательной машины – дело хлопотное, а вот бумага все стерпит. Поэтому уже не удивляешься, наткнувшись на следующий замечательный пассаж (со ссылкой на сборник статей «Эллинистическая техника»): «Распространяются метательные машины торсионного типа, одно из высших достижений военно-технической мысли древности. Их мощность была так велика, что еще в XVIII веке рассматривалась возможность отказаться от пушек и вернуться к ним, а по точности стрельбы они превосходили мушкеты даже времен наполеоновских войн». Совершенно очевидно, что автор имеет крайне смутное представление о возможностях артиллерии XVIII столетия. Между тем, русская пушка под названием «единорог» великолепно зарекомендовала себя на полях Семилетней войны (1756–1763), а своими блестящими победами русская армия была не в последнюю очередь обязана именно умелому применению артиллерийского огня. Король Пруссии Фридрих II писал, что он ничего так не боится, как русских пушек, и называл их дьявольским изобретением. И нас после этого хотят уверить, что полководцы Нового времени были готовы отказаться от артиллерии в пользу баллист и катапульт?
   Вот и выходят из-под пера историков такие, с позволения сказать, научные работы, в которых толкуется о глубоких теоретических (!) исследованиях устройства торсионных машин. И ведь даже формулы и расчеты приводятся! Опираясь на эти выкладки, авторы приходят к выводу, что стрелять на триста с лишним метров тридцатикилограммовыми снарядами особого труда не составляло, а машины гениального Архимеда метали камни аж до 80 кг весом. Современный инженер прокомментировал эти расчеты следующим образом: «Создание же деревянного сооружения массой в 9,6 т, способного переносить ударные нагрузки, при всем уважении к гению Архимеда находится до сего времени за пределами даже наших технических возможностей». Чтобы воочию продемонстрировать читателю реальные возможности метательных машин древности, приведем пространную выдержку из статьи в журнале «Техника и Наука» (№ 4 за 1983 г.). Журнал открыл дискуссию относительно достоверности сообщений о военной технике древности, и один из читателей попытался идеи античных инженеров воплотить в жизнь. Вот что у него получилось:

   «Препятствий к опыту мы не видели, так как у нас в ту пору шла реконструкция соседнего поселка, и материалы для эксперимента были, как говорится, под рукой. Конечно, выйные связки буйвола нам было взять неоткуда, да и женских волос в нужном количестве достать довольно сложно, но выход найти удалось. Я предложил использовать белую резину. Если с ее помощью запускают планеры, то груз в 32 кг, как мне казалось, можно закинуть куда угодно.
   Раму, рычаг с подвижной опорой и стопорную балку мы сколотили довольно быстро. За образец была взята катапульта из учебника истории для 5-го класса. Правда, вместо классической ложки мы сделали маленький ящичек по размерам стандартного кирпича. Не мудрствуя лукаво, определили размеры сооружения: рама –2x1,5 м, П-образная рама со стопорной балкой – 1,5 м, рычаг – 2 м. Кроме рычага, все детали пилили из бревен 0,2x0,2 м. Для рычага использовали доску 0,15x0,1 м. Три часа дружной работы, и „чудо античной и Батыевой техники“ было готово. Изделие получилось внушительное.
   Испытания начали сразу же, но... первый амортизатор оказался слабым. Добавили еще 5 резиновых лент. Взвели устройство, выстрелили – верх рычага улетел вместе с кирпичом метров на 25. Нарастили рычаг крюком, а кирпич положили в авоську. Приготовились ко второму выстрелу. Залп! Кирпич прорвал авоську, а рычаг сломался посередине. Пришлось ставить балку, как на раме.
   Амортизатор снова нарастили. Очередной выстрел снес вместе со скобами стопорную балку. Нам потребовался час, чтобы усилить конструкцию, но эффект был тот же, рычаг сворачивал стопорную балку, а кирпич не летел дальше 30 м. Вдобавок ко всему сооружение после каждого выстрела подпрыгивало и расшатывалось. Даже если бы оно и стреляло как следует, то сомневаюсь, что из него можно было целиться. Вот так я убедился, что спор о мощности и эффективности этих машин беспочвен»
   (Цитата приведена по книге Д. Калюжного и А. Жабинского «Другая история войн».)

   Надо ли комментировать вышеизложенное? Мы получили тот самый результат, которого, собственно говоря, и ожидали. И хотя в опыте принимала участие уменьшенная копия античной катапульты, совершенно очевидно, что такой агрегат в принципе неработоспособен. Вопрос о технических характеристиках метательных машин можно благополучно закрыть. Но, может быть, спросит внимательный читатель, с таранными черепахами и осадными башнями дело обстояло по-другому? Может быть, хотя бы эти боевые машины исправно служили древним при штурме неприятельских городов? Давайте разберемся.
   Вот, скажем, византийский механик Деметрий Полиоркет изобрел для осады крепостей гелеполу – движущуюся башню пирамидальной формы на восьми больших колесах, окованных железными шинами. Башня была девятиуровневая, а ее высота достигала 35 м. На каждом этаже размещались метательные машины и штурмовые отряды. В целях предохранения конструкции от зажигательных снарядов противника фасад башни обивали металлическим листом. Подавив предварительно сопротивление защитников крепости огнем камнеметов и стрелометов, многоэтажную дуру усилиями 3400 (!) человек подкатывали вплотную к крепостной стене, и штурмовые отряды по специальным перекидным мостикам устремлялись на приступ. Имеет смысл это комментировать? Даже по ровной земле катить этакую махину будет задачей непосильной. Башенные краны совсем неслучайно ездят по рельсам. Мы уже не говорим о трении в осях да и о самих осях. Представляете, какой прочности и длины должна быть ось (непременно металлическая, поскольку деревянная сломается сразу же), чтобы выдержать вес многотонной конструкции?
   А вот другой монстр – таранная черепаха, построенная Гегето-ром Византийским при осаде Родоса. Вот ее характеристики: длина – 18,6 м, ширина – 12,4 м, высота – 10,6 м. Передвигалось это чудовище на восьми колесах диаметром 2 м и толщиной 0,9 м, причем каждое колесо было изготовлено из трех деревянных брусков, имевших шиповые соединения, и обито ободом холодной ковки. Такую черепаху обслуживало 100 человек, а ее вес достигал 157 т. Это нелепое сооружение подробно описано в книжке К. Носова «Осадная техника античности и средневековья». Остановимся и передохнем. Вам известно, уважаемый читатель, сколько весил танк Т-34, снискавший себе заслуженную славу на полях Великой отечественной? Спешим ваше любопытство удовлетворить: этот маневренный средний танк, выгодно отличавшийся от неповоротливых немецких «Пантер» и «Тигров», весил 32 т. Получается, что византийское осадное чудо было тяжелее бронированной «тридцатьчетверки» ровным счетом в пять раз. Возникает естественный вопрос: каким таким чудесным способом античным инженерам удалось взгромоздить сию неподъемную тяжесть на восемь деревянных колес без осей? Оси мы исключили, поскольку не существовало в древности мастерских, способных отковать прочную железную ось такой непомерной длины (вспомните ширину черепахи). Даже в наши дни грамотное решение такой сложнейшей технической задачи неминуемо потребовало бы нетривиальных подходов. Достаточно сказать, что современные трейлеры, перевозящие один-единственный танк, изготовлены из высококачественной стали и держатся на шести-восьми не в пример более коротких осях. А ведь Носов с упоением описывает еще и осадную технику ассирийцев (семьсот-восемьсот лет до рождества Христова), которая, надо полагать, тоже весила десятки тонн...
   Нам представляется, что говорить о подвигах Архимеда под Сиракузами уже совсем не имеет смысла. Уничтожение неприятельского флота с помощью сложной системы зеркал – чистейшей воды ненаучная фантастика. Делать сколько-нибудь приличные стеклянные зеркала впервые научились венецианцы на излете позднего Средневековья. Поэтому даже самый гениальный античный инженер должен был иметь дело с бронзой или медью. Но отполировать металл до нестерпимого блеска в III в. до н. э. было в принципе невозможно – отсутствовали необходимые технологии. Но если даже на мгновение предположить, что каким-то чудом удалось придумать нечто неординарное, то все равно решительно непонятно, каким образом хитроумную конструкцию из множества зеркал можно использовать против движущейся мишени. Любой человек, баловавшийся в детстве с увеличительными стеклами, поймет автора этих строк без дополнительных разъяснений. Точно так же технически невозможны и рычажные механизмы, ухватывающие неприятельский корабль за носовую часть и ставящие его вертикально (говорят, что и такие приспособления тоже были у Архимеда).

   Раз уж зашла речь о кораблях, поговорим об античном мореплавании. Тот факт, что древние умели плавать по морю, сомнений, в общем-то, не вызывает. Великолепными мореходами были, например, средневековые скандинавы. На своих стремительных поворотливых драккарах, умевших ходить в крутой бейдевинд, они не только избороздили все моря тогдашней Ойкумены, но поднялись и до ледовых широт, освоив земли, лежащие за Полярным кругом – Исландию и Гренландию. Имеются серьезные основания полагать, что и честь открытия Америки тоже принадлежит именно им. За пятьсот лет до Колумба Лейф Счастливый, сын гренландского первопоселенца Эйрика Рыжего, благополучно причалил к берегам Северной Америки. Некоторые трудности представляет лишь локализация открытых территорий – одни исследователи говорят о полуострове Лабрадор, другие – об острове Ньюфаундленд, третьи – о Баффиновой земле. Некоторые ученые полагают, что викинги высадились намного южнее – в районе современного Бостона. Как бы там ни было, но размах морских предприятий древних скандинавов впечатляет. Их изящные корабли неплохо сохранились в плотных глинистых почвах, не пропускающих воздуха. Они были относительно невелики – до 23 м в длину и до 4–5 м в ширину в средней части. Высокие мореходные качества скандинавских судов сомнений не вызывают: еще в 1893 г. была построена точная копия корабля из Гокстада, на котором норвежская команда менее чем за месяц пересекла Атлантический океан в штормовую погоду. По окончании плавания капитан дал судну самую высокую оценку, специально отметив большую легкость в управлении – даже в бурю с рулем без труда справлялся один человек.
   Не менее блестящими мореходами были полинезийцы, заселившие бесчисленные острова Тихого океана в I-м тысячелетии н. э. На своих остойчивых катамаранах и проворных легких лодках с балансиром они смело выходили в открытое море. Каботажное плавание (т. е. плавание в виду береговой линии) исключалось, поскольку небольшие тихоокеанские острова разделены значительными расстояниями. Мореплаватели солнечного восхода (так их назвал в своей интереснейшей книжке Те Ранги Хироа, сам полинезиец по крови) замечательно умели ориентироваться по звездам, которых в тропиках высыпает видимо-невидимо. Кроме того, в их распоряжении имелись своеобразные карты, сплетенные из тростника, на которых вставленные в ткань камни символизировали острова, а направление тростниковых стеблей обозначало океанические течения и господствующие ветра. Сегодня трудно судить, насколько были надежны такие морские карты, но не подлежит сомнению, что предки современных полинезийцев, руководствуясь их скупыми указаниями, безошибочно находили дорогу в открытом море.
   Высокие мореходные качества самых примитивных плавсредств далекой древности (к которым, к слову сказать, катамараны полинезийцев отнести никак нельзя) были не раз продемонстрированы в эксперименте. Хорошо известно, что знаменитый Тур Хейердал преодолел на бальсовом плоту несколько тысяч миль открытого океана, неопровержимо доказав тем самым принципиальную возможность таких плаваний. Правда, его опыт, на наш взгляд, требует одной существенной оговорки. Представим себе, что Солнечная система уже исхожена вдоль и поперек, а на межпланетных трассах привычно курсируют грузовые и пассажирские космические корабли. И вот появляется некий энтузиаст, увлеченный историей ранней космонавтики. Сверяясь с чертежами давно минувших дней, он собирает примитивную многоступенчатую ракету и совершает на ней беспримерный героический перелет к Марсу, а то и к Юпитеру. Ученый мир ему рукоплещет – отныне можно считать доказанным, что наши далекие предки могли без особого труда осуществлять такие дальние перелеты. К сожалению, таким образом ничего доказать нельзя. Наш вымышленный энтузиаст прекрасно знал, куда лететь, и опирался на базу данных, наработанную поколениями астронавигаторов. Точно так же Туру Хейердалу было очень хорошо известно, под каким градусом широты и долготы он увидит первую землю. В отличие от своего далекого предка, он не плыл в белый свет как в копеечку. Короче говоря, принципиальная возможность некоего деяния еще не означает автоматически, что подобное деяние было во время оно непременно осуществлено.
   Такое длинное отступление потребовалось нам единственно для того, чтобы наглядно проиллюстрировать всю непростоту проблемы. Серьезные морские путешествия в древности были, вне всякого сомнения, возможны. Более того – очень может быть, что они даже осуществлялись на практике. Но не следует забывать, что бесспорные плавания викингов и полинезийцев происходили спустя по меньшей мере тысячу лет после аналогичных морских походов греков и римлян. Итак, порассуждаем.
   Прежде всего: все плавания в ту далекую эпоху были каботажными, т. е. осуществлялись в виду береговой линии, и оставались таковыми вплоть до X–XI вв. н. э. Корабли древности были конструктивно несовершенны и весьма ненадежны, поэтому капитаны, как правило, не рисковали удаляться от берега на сколько-нибудь значительное расстояние. Отсюда следует, что никаких плаваний через океаны во времена античности быть не могло, поскольку отсутствовали навигационные приборы и морские карты. Но самое главное – гребные корабли греков и римлян были попросту не готовы к таким экспедициям технически.
   Относительно морских путешествий VIII–XI вв. мы располагаем достаточно достоверной информацией и знаем, как выглядели корабли той поры. Не подлежит сомнению, что они не могли ходить в открытом море вдали от берегов (суда викингов представляют собой единственное исключение, но всякое исключение, как известно, лишь подтверждает правило), и у нас нет никаких оснований считать, что за сотни лет до рождества Христова дело обстояло иначе. Любое техническое нововведение принципиального характера, особенно получившее практическое воплощение, в обязательном порядке подхватывается соседями. Если же вдобавок оно с успехом может быть использовано на войне или в торговых делах, то ценность такого открытия возрастает многократно. Совершенно невозможно себе представить, чтобы технические достижения, позволившие осуществлять дальние плавания, в одночасье провалились в небытие и оказались забытыми на века. По крайней мере, мы не видим ничего подобного на протяжении всей достоверной истории человечества (примерно начиная с X в.). Впрочем, на эту тему мы еще в свое время поговорим.
   Если искусство кораблевождения и навигации стояло в античном мире на такой высоте, что позволяло предпринимать длительные морские экспедиции, то каким образом все это кануло в Лету, так что средневековым европейцам всему пришлось учиться практически с нуля? Историки нам говорят, что Западная Римская империя пала под ударами варваров, а ее богатейшее культурное наследие оказалось невостребованным. Пришельцы находились в самом начале исторического пути и в силу этого не смогли освоить научные и технические достижения античной мысли. Допустим. Но те же самые историки утверждают, что монголы, завоевав в начале XIII в. Китай, моментально освоили китайскую осадную технику и в два счета сделались приличными флотоводцами. Вряд ли монголы были намного культурнее древних германцев или готов, но это не помешало им организовать морские путешествия в Индонезию и Японию. В скобках заметим, что монгольские подвиги представляются нам совершенно невероятными, но это совсем другой разговор. У наших историков явно не сходятся концы с концами. Схожие события получают диаметрально противоположное толкование.
   Впрочем, оставим бесплодные спекуляции, а приглядимся к изображениям античных судов. Мы сразу же увидим, что у кораблей древности начисто отсутствует важнейший элемент, без которого океанские плавания немыслимы. Этот элемент – корабельный руль. Хорошо известно, что руль современной конструкции впервые появился в Византии, а в Европу попал только после XIII в., где получил название наваррского руля. Его стали навешивать на ахтерштевень, являющийся продолжением киля, что сразу же резко повысило маневренность судна и позволило идти против ветра. Установленный на достаточной глубине, он разделял поток воды на две струи, т. е. кораблестроители уже имели некоторое представление о законах сложения и разложения сил. В древности же вместо руля пользовались обычным рулевым веслом, которое мало отличалось от гребного. На крупных кораблях его крепили на корме и снабжали рычагом, отдаленно похожим на румпель. Иногда по обеим сторонам кормы устанавливали два рулевых весла. Понятно, что это был крайне малоэффективный способ управления, поскольку, во-первых, такой импровизированный руль не имел надежной фиксации, а во-вторых, легко отклонялся под ударами волн. Если для небольших судов этот недостаток принципиального значения не имел, то с увеличением размеров корабля несовершенство рулевого управления проявлялось все заметнее. Получается, что крупных кораблей ни греки, ни римляне строить не могли – такие суда оказались бы в принципе неуправляемыми. Однако античные трактаты, как всегда, грешат гигантоманией.
   Скажем, до нас дошло описание греческого военного корабля, построенного в III веке до новой эры, водоизмещение которого было не меньше 4000 т. Совершенно очевидно, что управлять подобным чудищем было немыслимо. Это или чистейшей воды фантазия, или описание испанского галиона XV в., да и то сильно преувеличенное. Действительно, в конце пятнадцатого столетия сподобились построить монстр с водоизмещением в 2000 т, но сразу же убедились, что мореходные качества этого урода оставляют желать много лучшего. Несмотря на хорошую вместимость, судно с большим трудом могло идти круто к ветру, потому что высоченный борт парусил со страшной силой. Даже при наличии руля и хорошего парусного вооружения корабль был практически неуправляем. А нас хотят уверить, что в древности по морям плавали гиганты вдвое больших размеров, причем без руля и на веслах.
   Галера (а также все ее разновидности – античные бирема, трирема, пентера, далее везде) была весьма несподручным судном в морском бою. По каждому борту этого гребного корабля располагался ряд весел, каждое длиной до 15 м и весом до 300 кг. С таким тяжелым веслом управлялась бригада в 5-10 человек. Держась за специальные скобы, гребцы вставали с банок и делали несколько шагов вперед и назад в соответствии с заданным темпом гребли. Таким образом, маневренность судна обеспечивалась исключительно трудом галерных рабов, поскольку рулевое управление находилось в зачаточном состоянии. До изобретения артиллерии, когда таран и абордаж находились во главе угла военно-морской тактики, успех достигался слаженными действиями гребцов. Ситуация стала меняться века с пятнадцатого, но даже в XVIII столетии (вспомните Гангут) гребные суда играли заметную роль в морских сражениях. Достаточно сказать, что в битве у Ле-панто, имевшей место в 1571 г., испанцы, генуэзцы и венецианцы наголову разгромили турецкую флотилию под командованием адмирала Али-паши в основном за счет умелых маневров весельных кораблей. Турки потеряли более 200 судов и огромное количество солдат убитыми и пленными. Между прочим, взводом испанских солдат в этом бою командовал знаменитый Сервантес, будущий автор «Дон-Кихота». На всякий случай отметим, что эта громкая битва, положившая конец владычеству Османской империи на морях, странным образом напоминает морское сражение между карфагенским и римским флотом в 256 г. до н. э. близ мыса Экном (южное побережье Сицилии). Корабли, принимавшие в нем участие, тоже исчисляются сотнями, а маневры противоборствующих сторон один в один копируют перемещения флотилий у Лепанто.
   Но не будем буквоедами, а обратимся к голой цифири. В морском бою у острова Саламин греческий флот, насчитывавший, согласно Геродоту, 380 судов, разгромил персидскую армаду из 1000 кораблей. Другие источники говорят о 600 судах, но все равно это непомерно много. А вот в ходе Пелопонесской войны, которая продолжалась 27 лет (431–404 гг. до н. э.), в морском сражении у острова Лесбос столкнулись афиняне и спартанцы. У афинского стратега было всего-навсего 70 триер против 140 спартанских. И хотя он действовал весьма грамотно (часть судов затопил, чтобы загородить вход в Митиленскую бухту, а на другие поставил метательные машины), противостоять превосходящим силам противника было крайне трудно. Поэтому афиняне спешно отрядили два корабля за помощью, которая не заставила себя долго ждать. В поддержку афинскому флоту выступили еще 150 триер. Но спартанцы вовремя разгадали сей хитроумный маневр, и, оставив 50 судов для блокады изрядно пощипанного отряда афинян, выслали навстречу неприятелю 120 кораблей. Не станем мучить читателя – афиняне в конце концов победили. Остается только один вопрос: каким образом сравнительно небогатые Афины и совсем нищая Спарта могли собирать такие умопомрачительные флотилии? Ведь мало корабли построить – их надо оснастить, вооружить, снабдить водой и провиантом, посадить на них солдат (будем считать?) и только после этого отправить в поход. Для справки: транспортная флотилия, силами которой Наполеон Бонапарт переправил 30-тысячную армию в Египет в самом конце XVIII столетия, насчитывала чуть менее 300 судов, а прикрывали этот обоз всего-навсего два десятка линейных кораблей.
   Гигантомания античных хроник бросает в дрожь. Например, греческий историк Мемнон в III в. до н. э. собственноглазно лицезрел восьмирядную октеру (поясняем для тех, кто не в курсе: триера – судно с тремя рядами весел, пентера – соответственно с пятью). Каждым ее веслом, пишет Мемнон, двигал отряд из 100 человек. Но это еще цветочки. А вот Плутарх пишет буквально следующее: «...враги дивились и восхищались, глядя на корабли с шестнадцатью и пятнадцатью рядами весел, проплывающие мимо их берегов...» Эллинистический царь Птолемей II прославился сооружением одного двадцатирядного и двух тридцатирядных судов, построенных на острове Крит неким необыкновенным корабельным мастером. С критянами, впрочем, все ясно: эти бравые ребята избороздили все Средиземноморье еще за два с половиной тысячелетия до рождества Христова. Их дело достойно продолжили неугомонные финикийские купцы: говорят, что в конце VII в. до н. э. они за три года обогнули Африку и вернулись назад через столпы Мелькарта (Гибралтарский пролив). Да что там говорить! Даже древние египтяне на своих папирусных лодках без особого труда достигали страны Пунт (предположительно – территория нынешнего Сомали), а грек Пифей в IV в. до н. э. добрался до заполярных широт.
   Хотите знать, как выглядел большой торговый корабль в античном далеке? Откроем книгу писателя Лукиана (правда, современные энциклопедии характеризуют его как писателя-сатирика, но не мог же он ерничать напропалую): «Я, бродя без дела, узнал, что прибыл в Пирей огромный корабль, необычайный по размеру, один из тех, что доставляют из Египта в Италию хлеб... Мы остановились и долго смотрели на мачту, считая, сколько полос кожи пошло на изготовление парусов, и дивились мореходу, взбиравшемуся по канатам и свободно перебегавшему по рее, ухватившись за снасти... А между прочим, что за корабль! Сто двадцать локтей в длину, говорил кораблестроитель, в ширину свыше четверти того, а от палубы до днища – там, где трюм наиболее глубок, – двадцать девять. А остальное, что за мачта, какая на ней рея и каким штагом поддерживается она! Как спокойно полукругом вознеслась корма, выставляя свой золотой, как гусиная шея, изгиб. На противоположном конце соответственно возвысилась, протянувшись вперед, носовая часть, неся с обеих сторон изображение одноименной кораблю богини Исиды. Да и красота прочего снаряжения: окраска, верхний парус, сверкающий, как пламя, а кроме того, якоря, кабестаны и брашпили и каюты на корме – все это мне кажется достойным удивления. А множество корабельщиков можно сравнить с целым лагерем. Говорят, что корабль везет столько хлеба, что его хватило бы на год для прокормления всего населения Аттики. И всю эту громаду благополучно доставил к нам кормчий, маленький человек уже в преклонных годах, который при помощи тонкого правила поворачивает огромные рулевые весла...» (Цитата по книге Д. Калюжного и А. Жабинского «Другая история войн».)
   Мы уже не говорим про слог – длинные периоды, сложные придаточные предложения – неужели так писали в III в. до н. э.? Это же Николай Васильевич Гоголь! А как вам, уважаемый читатель, сам корабль? Между прочим, водоизмещение этого гиганта никак не меньше 4,5 тысяч т, а грузоподъемность составляет 3 тысячи т. Вспомните испанский галион XV в. и подумайте на досуге, каким образом с помощью рулевых весел можно управлять таким чудовищем. Англичане, кстати, наученные горьким опытом испанцев, почти не строили судов с водоизмещением более 600 т – такие корабли были не только легче, но и не в пример быстроходнее.
   Мы уже писали о сотнях военных кораблей, принимавших участие в Первой Пунической войне и 380 судах греков против 1000 персидских у Саламина. От этой дикой цифири рябит в глазах. Готовясь к знаменитому индийскому походу, Александр Македонский подготовил к отправке огромный флот. Число кораблей не называется, но если принять во внимание, что на борту находились греческие и фракийские наемники, всадники из Согдианы и Скифии и боевые слоны, а одни только экипажи кораблей насчитывали не меньше 20 тысяч человек, то счет судов опять-таки должен идти на многие сотни. Историки, повторяющие эти досужие выдумки, никак не могут понять, что флот не просто стоит денег, а денег огромных. Ведь в те далекие времена судостроение было одной из самых высокотехнологичных отраслей, а по своему значению и сложности его вполне можно сравнить, скажем, с авиакосмической промышленностью сегодня. В реальной истории снаряжение и отправка большого флота всегда были делом исключительно дорогим, причем нередко для этого требовались совместные усилия нескольких стран. В книге Г. Мишо «История Крестовых походов» можно прочитать о непростых переговорах командиров крестоносцев с венецианским дожем. Венеция пообещала предоставить суда для перевозки рыцарской армии и провиант в расчете на девятимесячное плавание, а также дополнительно вооружить еще 50 галер. Разумеется, услуги были предоставлены не за так. Венеция претендовала на половину будущих завоеваний, а рыцари и бароны, кроме того, обязывались уплатить Венецианской республике 85 000 серебряных марок – сумму по тем временам огромную. А нам после этого рассказывают басни о персах, снарядивших в греческий поход 1000 кораблей, совершенно не задумываясь о том, что Венеция была как-никак богатейшей морской торговой республикой, а персы – это вчерашние скотоводы, пусть и создавшие большую империю. Скажите на милость, откуда возьмутся мастера, необходимые материалы и навыки (да и деньги тоже – страна непрерывно воюет), чтобы построить такой умопомрачительный флот?

   Подведем некоторые итоги. Если исходить из общесистемных соображений и рассуждать с позиций здравого смысла, представляется совершенно невероятным, чтобы однажды сделанные фундаментальные открытия, нашедшие широкое практическое применение, вдруг оказались забытыми на века. Точнее говоря, такое вполне могло произойти, но только в том случае, если речь идет о каких-то отдельных фактах, книгах, достижениях. Но бесследное исчезновение целых пластов культуры, огромных массивов тщательно систематизированной научной информации, обкатанных поколениями мастеров технологий – это нонсенс. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Мы уже писали, что в реальной истории (а под реальной историей мы здесь понимаем временной отрезок, событийный ряд которого относительно свободен от неоднозначных толкований) отсутствуют примеры катастрофических культурных провалов и нелепой забывчивости. Научные открытия и технические новшества не удается надолго сохранить в тайне – рано или поздно они всплывают на поверхность и становятся общим достоянием. Работает своего рода закон сохранения информации: цивилизационный багаж никогда не утрачивается безвозвратно, а перетекает от народа к народу, по пути обогащаясь и трансформируясь. Цивилизация развивается как единое целое, и неумолимые законы функционирования систем самым решительным образом запрещают тысячелетнее погружение в дикость целых стран и континентов. Подобная чудовищная летаргия, мягко говоря, изумляет.
   Давайте дружить с элементарным здравым смыслом. Если некий купец вдруг узнает, что имеется более удобное сообщение между пунктами А и В, обещающее немалые выгоды, то неужели он им не воспользуется? Если военному станет известно, что соседи с успехом применили некую загадочную техническую штучку, позволяющую одерживать победы, как долго сия новинка останется в безраздельном владении изобретателя? Самый свежий пример у нас перед глазами: потребовалось совсем немного лет, чтобы великие державы растеряли все свои атомные секреты, хотя уж что-что, а ядерные технологии охранялись строже некуда. И так было всегда. Помните историю о том, как Архимед сжег неприятельский флот, воспользовавшись для этой цели сложной системой вогнутых зеркал? Вся беда в том, что даже плоские стеклянные зеркала научились делать сравнительно поздно – не раньше XV в., а уж изготовить вогнутое зеркало с заданным фокусным расстоянием было и вовсе непосильной задачей для ремесленников того времени. Первые зеркальные мастерские появились на венецианском острове Мурано, а секрет производства зеркал сохранялся в строжайшей тайне. Заподозренных в разглашении цеховых секретов бросали в темницы и отправляли на плаху, но даже такие жестокие профилактические меры не смогли предотвратить утечки информации. Потребовалось совсем не так уж много времени, чтобы технология получения стеклянных зеркал оказалась в полном распоряжении соседей венецианцев.
   Промышленный шпионаж родился не вчера. Самый, пожалуй, хрестоматийный пример – это кража секрета изготовления шелка. Говорят, что впервые производить шелк научились в Китае, а в Византии и Европе он долго оставался дорогим импортным товаром. Как известно, сам торговый маршрут, связывающий Дальний Восток с Передней Азией и Европой, назывался Великим шелковым путем. Даже когда европейцы, арабы и греки выяснили, что для получения ткани необходима нить шелковичного червя, это не решило проблему за неимением червя как такового. Существует несколько преданий о том, как были похищены драгоценные червячки. По одной из версий, китайская принцесса вышла замуж за правителя Хотана в Восточном Туркестане и по его просьбе провезла коконы шелкопряда, спрятав их в своей шляпке. Таможенники не решились обыскать высокородную особу. Другая версия рассказывает историю о некоем монахе, который поместил коконы внутрь своего посоха, выдолбив в нем специальную полость. Так или иначе, но китайцам не удалось сохранить в тайне секрет изготовления шелка.
   А вот пример посвежее – победное шествие по Европе русских пушек. Помните, мы рассказывали о «единорогах», которые в значительной степени обеспечили успехи русской армии на полях Семилетней войны? Эти пушки были почти сразу же взяты на вооружение австрийской армией, а чуть позже – и французской. Прусский король Фридрих II приказал любой ценой захватить несколько «единорогов», чтобы скопировать их конструктивные особенности. Истории такого рода можно множить без конца, но это довольно бесплодное занятие. Повторимся еще раз: нигде, никогда и никому не удавалось надолго сохранить в тайне научное открытие или новую технологию, если они сулили очевидные выгоды – экономические ли, политические или военные. Еще более невероятно бесследное выпадение таких достижений из культурного обихода человечества. Согласитесь, уважаемый читатель, получается какая-то непроходимая чушь. Вот, скажем, древние финикийцы придумали и построили великолепные корабли, которые по своим техническим характеристикам были выше всех похвал. А через несколько веков эта превосходная техника оказалась никому не нужной и о ней благополучно забыли, равно как и о блестящих открытиях Архимеда. И только через полторы тысячи лет викинги переоткрыли достижения мореходов античности, создав свои собственные быстроходные и надежные корабли.
   К сожалению, античная история в ее традиционном истолковании буквально переполнена подобными нелепостями. Например, живший в IV–III вв. до н. э. Аристарх Самосский уже прекрасно знал, что наша планета имеет форму шара. Более того, ему было известно, что Земля вращается вокруг Солнца, а Луна – вокруг Земли. Тем самым он предвосхитил гелиоцентрическую астрономию Коперника. А вот Эратосфен Киренский (276–194 гг. до н. э.) не только знал о шарообразности Земли, но и сумел вычислить ее окружность, причем с такой невероятной точностью, что его результат сумели слегка подправить только в Новое время, в конце XVIII в. Расстояние до Луны ему удалось определить тоже весьма точно. У Архимеда все вышло далеко не так гладко, но и задачу перед собой он поставил значительно более сложную – рассчитать расстояние от Земли до Солнца. Величина, полученная Архимедом, меньше действительной на 2/5, но упрекать его за это как-то неловко, поскольку даже Иоганн Кеплер в XVII столетии с этой задачей не справился – вычисленное им расстояние оказалось еще меньше. Между прочим, не лишним будет заметить, что для точных астрономических наблюдений совершенно необходимы часы с секундной стрелкой, тогда как изобретенные в Европе на излете Средних веков механические часы долгое время не имели даже минутной. Хроники сообщают, что расстояния между географическими пунктами Эратосфен измерял по скорости верблюжьих караванов, а углы подъема Солнца определял с помощью врытой в землю палки. Каким образом с помощью столь примитивных приспособлений ему удалось вычислить окружность земного шара и расстояние до Луны с такой большой точностью, история умалчивает.
   Но самое интересное заключается даже не в этом. Блестящие открытия античных астрономов оказались странным образом невостребованными и легко легли под сукно. Просвещенный византиец Косьма Индикоплевт (Козьма Индикополов), признанный специалист по средневековой космографии, полагал, что Вселенная представляет собой прямоугольный ящик, омываемый водами великой реки Океан. Небесный свод поддерживается четырьмя отвесными стенами. Звезды, по мнению Косьмы, есть не что иное, как маленькие гвоздики, которыми нашпигована крышка этого ящика, а по углам сей невразумительной конструкции помещаются четыре ангела, производящие ветер. Между прочим, упомянутый Кось-ма жил в VI в. уже новой эры, т. е. через девятьсот лет после Аристарха и через семьсот – после Эратосфена. Обогатив свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество (в полном соответствии с известной формулой классического марксизма), он без особого труда вернулся к доисторическим представлениям, согласно которым плоский земной диск покоится на спинах трех исполинских слонов. Откуда взялся этот пещерный уровень космологических представлений? Складывается впечатление, что труды Аристарха и Эратосфена (а также Гиппарха, Птолемея и иже с ними) благополучно почили в бозе, чтобы явиться на свет полторы тысячи лет спустя. Впрочем, об истории накопления научных знаний мы еще поговорим отдельно.
   Мы полагаем, вдумчивый читатель уже давным-давно догадался, что экскурс в военную историю древности был предпринят не из любви к искусству. В меру своих скромных сил мы стремились показать, что не все спокойно в датском королевстве, вопреки благостным реляциям убежденных сторонников официальной исторической парадигмы. В самом деле: за сотни лет до рождества Христова отмобилизованные и вымуштрованные армии, насчитывающие десятки, а то и сотни тысяч солдат, ведомые опытными полководцами, искушенными в вопросах стратегии и тактики, проводят сложнейшие маневры, практикуют фланговые охваты и умеют добиться подавляющего преимущества на направлении главного удара. Античные армии со времен седой старины – это ни в коем случае не аморфные вооруженные ополчения: они структурированы по последнему слову военной науки и имеют в своем составе легкую и тяжелую пехоту, легкую и тяжелую кавалерию, парк осадной техники, а также специально подготовленные инженерные части. Младшие командиры гоняют солдат как сидоровых коз – античные хроники сообщают, что тренировочное вооружение римских легионеров было вдвое тяжелее боевого. Овладевшие суворовской «наукой побеждать», несокрушимые римские легионы проходят огнем и мечом по землям варварской Европы.
   И вдруг в одночасье небывалая мощь римлян истаивает, как дым. Некогда безотказная военная машина не в состоянии защитить население Италии от неорганизованных варварских толп.
   Вождь готов Аларих, подступив к стенам Рима в 410 г., требует безоговорочной капитуляции и выплаты огромной дани. Ему отвечают, что население Рима пока еще очень многочисленно и готово сражаться до последнего человека. Чем гуще трава, тем легче косить, усмехается Аларих и решительно идет на приступ. И Вечный город безропотно сдается на милость победителя.
   Из-за чего мы ломаем копья? Нам представляется крайне маловероятным, чтобы навыки, вошедшие в плоть и кровь военного сословия античных держав, провалились в небытие. Если даже на секунду предположить, что системный внутриполитический кризис Западной римской империи, осложнившийся непрерывной чередой варварских нашествий, действительно имел место, то все равно остается совершенно непонятным, почему многочисленные научно-технические достижения античности пропали втуне. Понятно, что гелиоцентрическая астрономия Аристарха Самосского вряд ли могла заинтересовать франков, захвативших в пятом веке провинцию Галлию. Но вот к организации римского войска они неизбежно должны были присмотреться весьма внимательно. Короче говоря, приходится выбирать из двух вариантов. Вариант первый: большая часть открытий, якобы совершенных в античности, не могла быть сделана столь давно. Вариант номер два: если они все-таки были сделаны, то ни в коем случае не могли оказаться забытыми впоследствии. Подобного рода перерывы постепенности самым решительным образом расходятся с событиями относительно недавней истории.

   Итак, мы вынуждены констатировать, что древняя история войн и вооружений содержит несметное количество парадоксов и несообразностей. К сожалению, этим дело не ограничивается. Беда в том, что вся вообще античная история насквозь противоречива и предельно мифологизирована. Давайте начнем с самого начала и повнимательнее присмотримся к старинным письменным памятникам – основе основ наших знаний о далеком прошлом. Археологические находки, безусловно, способны многое рассказать о делах давно минувших дней и являются важным подспорьем в работе историка, но сами по себе они немы, и только вдумчивое сопоставление древних хроник помогает исследователю выстроить сколько-нибудь связную историческую картину.
   Мы убеждены, что далеко не каждому читателю известен тот фундаментальный и крайне любопытный факт, что современная историческая наука не имеет в своем распоряжении буквально ни одной подлинной античной рукописи. Все без исключения труды древнегреческих и древнеримских философов, историков, ученых всплыли на поверхность в позднем Средневековье или в эпоху Возрождения. Большая часть античных трактатов дошла до нас в отрывках и фрагментах, но все равно объем письменной продукции древности поражает воображение. Скажем, знаменитый римский историк Тит Ливий (59 г. до н. э. – 17 г. н. э.) написал грандиозную «Римскую историю от основания города» в 142 книгах. К нашему времени сохранилось всего 35 томов, что, согласитесь, совсем не так уж мало. Древнегреческий историк Полибий (ок. 200 – ок. 120 гг. до н. э.) был менее плодовит – накропал каких-то жалких 40 томов, из которых полностью сохранились первые пять, а остальные известны нам во фрагментах. Другой древний грек – Геродот (между 490 и 480 – ок. 425 гг. до н. э.), прозванный «отцом истории» и оставивший нам подробное описание греко-персидских войн, обстоятельно изложил, кроме того, историю державы Ахеменидов и Древнего Египта, а также особенности жизни и быта скифов. Современное издание его трудов, напечатанное убористым шрифтом на бумаге, занимает ни много ни мало свыше 700 страниц. История Пелопонесской войны Фукидида, считающаяся вершиной античной историографии, насчитывает восемь томов. Римский историк Тацит (ок. 58 – ок. 117 гг. н. э.) написал объемистое сочинение в 14 книгах, из которых уцелели первые четыре и начало пятой. Философские труды Платона (428 или 427–348 или 347 гг. до н. э.) по форме представляют собой высокохудожественные диалоги, вот важнейшие из них: «Апология Сократа», «Федон», «Пир», «Федр» (учение об идеях), «Государство», «Теэтет» (теория познания), «Парменид» и «Софист» (диалектика категорий), «Тимей» (натурфилософия).
   Этот далеко не полный список без особого труда может быть продолжен, но мы полагаем, что и приведенных имен вполне достаточно. Скажите на милость, как могло получиться, чтобы из такого Монблана книг не уцелела до наших дней ни одна? Куда подевались все до единого первоисточники? Ведь все без исключения труды вышеперечисленных историков и философов мы имеем только в позднейших копиях (в основном эпохи Возрождения). Кто спорит, от Геродота или Платона нас отделяет, что называется, дистанция огромного размера. За две с половиной тысячи лет много воды утекло, поэтому совсем неудивительно, что десятки и сотни рукописей могли быть безвозвратно утрачены. Но ведь не осталось буквально ни строчки! А если верить гуманистам Ренессанса, то еще в XV–XVI вв. сенсационные находки старинных пергаментов были делом довольно обычным. Скажем, в 1420 г. миланский профессор Гаспарино Барцицца обнаруживает в крохотном итальянском городке Лоди старинную рукопись с полным текстом всех риторических сочинений Цицерона. Вместе с учениками Барцицца трудолюбиво расшифровывает бесценную находку и снимает с нее копию, после чего подлинник – Лодийская рукопись – странным образом бесследно пропадает. К сожалению, история, приключившаяся с трудами Цицерона, не является чем-то из ряда вон выходящим. Все случаи обнаружения древних рукописей в Средние века и эпоху Возрождения развиваются по одному и тому же сценарию: чудесная находка аутентичного старинного текста, его копирование и распространение, загадочное исчезновение подлинника. Уже начиная с 1428 г. о судьбе Лодийской рукописи ничего не известно. Но не мог же древний документ за восемь лет рассыпаться в пыль, если до этого он благополучно прожил полтора тысячелетия!
   К обстоятельствам обнаружения подлинных документов античности мы в свое время еще вернемся, а пока зададимся вопросом принципиальной важности. Дело в том, что культура любого народа развивается как единое целое и функционирует по определенным правилам. Чуть выше мы отнюдь не случайно привели обширный список древних авторов и перечень их многотомных трудов. Ведь Геродот, Платон, Аристотель, Фукидид, Архимед, Евклид, Полибий, Тит Ливий, Корнелий Тацит и еще многие десятки имен, перечислять которые можно очень долго, – это все вершина античной мысли, фигуры, что называется, первого эшелона. А если мы добавим сюда имена прозаиков, поэтов, драматургов, ораторов и философов, то наш список станет и вовсе необозримым. Между тем хорошо известно, что культура представляет собой хрупкий оранжерейный цветок, нуждающийся в тщательном уходе. Столпы и титаны философской или научной мысли не вырастают сами собой и не могут существовать в безвоздушном пространстве. Им требуется соответствующее культурное окружение, своего рода питательная среда, плодородный гумус, который один только и может обеспечить появление ростков нового знания. Если ученые, философы и писатели только первого ряда исчисляются едва ли не сотнями, то сколько интеллектуалов рангом пониже должно было работать с ними одновременно? И ведь все они тоже что-то писали! Подобную картину мы наблюдаем во все эпохи. Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Поль Дирак, Лев Ландау и иже с ними – это примеры исключительной интеллектуальной одаренности, люди, внесшие непреходящий вклад в развитие той дисциплины, в которой они работали. А сколько рядовых физиков трудились с ними бок о бок! Конечно, во времена Ньютона, Лейбница или Декарта научное сообщество было не столь многолюдным, но и эти титаны Нового времени произросли отнюдь не на пустом месте. Мы знаем о золотом и серебряном веке русской литературы, имена ее выдающихся представителей у всех на слуху, но при этом не следует забывать об огромном количестве сочинителей, живших с ними рядом, книги которых мертвым грузом лежат в пыльных книгохранилищах. Одним словом, культура развивается по своим законам, которые решительно запрещают появление из ничего исполинов духа.
   Не менее важно и то обстоятельство, что творцы любого ранга и уровня существуют не в башне из слоновой кости. Их труды не могут быть предназначены только для узкого круга посвященных. Всюду, где есть творец, обязательно присутствует потребитель; невозможно себе представить литераторов и мыслителей, пишущих поголовно «в стол» или исключительно друг для друга. Таким образом, приходится заключить, что наличие такого количества античных философов, ученых и писателей с необходимостью предполагает еще более широкий круг грамотной, интеллигентной, читающей публики. Отсюда с неизбежностью вытекает проблема тиражей – рукописи должны были изготавливаться в достаточном количестве копий. И после этого нас хотят уверить, что такое море разливанное письменной продукции кануло в небытие? Поэмы, стихи, ученые трактаты, драматургические сочинения, частная переписка наконец – все это как корова языком слизнула, так что потомки не могут отыскать ни клочка. Извините, но мы в такие чудеса поверить не можем, если, конечно, античные тексты действительно создавались в Александрии, Афинах и Риме.
   Между прочим, отдельного рассмотрения заслуживает проблема писчего материала в древности. На чем писали свои бессмертные произведения наши далекие предки? Бумаги в ту пору, разумеется, не было, не говоря уже о типографском станке. Надо сказать, что история с появлением бумаги вообще не очень ясна. В соответствии с традиционной хронологией, первыми получать бумагу из тряпья научились арабы в VIII в. н. э. К X в. она проникла в Египет и Северную Африку; говорят, что в Каире бумажные мастера населяли целые кварталы. В XII столетии бумага из Северной Африки попала в Испанию, где ее вырабатывали сначала из хлопка, а потом стали делать из очесок, ветхого белья и старых канатов. Высоким качеством бумаги славились Валенсия и Толедо. Технологический процесс в бумажном производстве был достаточно сложным и трудоемким и включал не менее 30 операций (очистка и промывка тряпья, толчение его в деревянных корытах пестами и т. д.). С. Валянский и Д. Калюжный в книге «Другая история науки» пишут, что в Италии бумагу научились делать в 1154 г., а центром ее производства стал город Фабриано, где насчитывалось до 40 бумажных мельниц. Венеция также активно развивала бумажную промышленность, и со временем итальянские мастера значительно усовершенствовали технологический процесс изготовления бумаги.
   Сначала качество бумаги оставляло желать лучшего – она была рыхлой, непрочной, имела сероватый или желтоватый цвет. Но постепенно качество ее все росло, и к XIII в. на бумаге появились даже водяные знаки. Изобретение в XV столетии печатного станка Иоганном Гутенбергом изрядно подхлестнуло бумажное производство, предъявив к нему новые требования. Бумага должна была стать значительно более гладкой, ровной и прочной и к тому же хорошо впитывать краску. И в дальнейшем типографское дело и выделка бумаги развивались уже рука об руку, оказывая взаимное влияние друг на друга. К середине пятнадцатого века в Европе уже достаточно широко использовались металлические литеры, а к 1500 г. книгопечатание распространилось на 12 европейских стран; суммарный тираж всех печатаных книг достиг к этому времени 40 тысяч.
   Историки говорят, что в Китае бумагу якобы научились делать еще во II в., а книгопечатание с использованием деревянных форм появилось аж в VI столетии, но мы этого вопроса касаться не будем, поскольку в Китае, как известно, все выдумали раньше всех. Кроме того, бумага является термодинамически неравновесным материалом, поэтому срок ее жизни не превышает тысячи лет. Таким образом, если некий неведомый гений и изобрел бумагу во втором веке, практического значения сие открытие не имеет, ибо столь древние образцы давным-давно превратились в пыль.
   Ну а на чем же писали древние греки и римляне за неимением бумаги? Это хорошо известно – основными писчими материалами в античном мире были папирус и пергамент. Первыми папирус научились делать египтяне. Его изготовляли из стеблей нильской лилии – многолетнего травянистого растения семейства осоковых. Сначала стебли разрезали на узкие полоски, затем крест-накрест укладывали их в два слоя на плоской каменной плите, а после этого накрывали куском ткани и выколачивали плоским камнем. В результате получалась цельная пленка, которую сушили и разглаживали. Изготовленные с помощью таких несложных операций полосы папируса достигали 30–40 см в ширину и нескольких десятков метров в длину. Писали на нем обыкновенно тушью с помощью простой заостренной палочки.
   В Древнем Египте папирус в качестве материала для письма стали применять в III тысячелетии до н. э., а около V в. до рождества Христова он проникает в Грецию. В позднейшие века Римской империи папирус практически полностью вытесняется пергаментом, который получали из особым образом обработанной телячьей кожи. Традиционно считается, что слово «пергамент» происходит от названия города Пергам в Малой Азии, где во II в. до н. э. его начали впервые изготовлять. Но даже в этом пункте, к сожалению, имеются существенные разночтения. В книге «Другая история науки» С. Валянский и Д. Калюжный со ссылкой на источники приводят несколько версий происхождения пергамента. Один источник утверждает, что во втором веке до рождества Христова пергамент начали изготовлять; другой говорит, что он в это время широко применялся; третий свидетельствует, что он «получил свое название от города Пергама (ныне Бергама), расположенного в Малой Азии, где во II в. до н. э. была усовершенствована технология его изготовления». Авторы «Другой истории науки» совершенно справедливо на это замечают, что абсолютно непонятно, на каком основании историки увязывают пергамент с городом Пергам и почему они так уверены, что выделка шкур животных для получения писчих материалов была впервые опробована именно в Малой Азии. Почему бы, спрашивается, не связать технологию получения пергамента с городом Бергамо в Северной Италии? Такая версия будет выглядеть ничуть не менее убедительно, чем официальная.
   Как бы там ни было, но папирус, а в особенности пергамент были материалами далеко не дешевыми. Скажем, процесс изготовления последнего включал множество весьма тонких и достаточно трудоемких операций, поэтому нередко возникали ситуации, когда пергамента катастрофически не хватало, следствием чего становилось широкое использование так называемых палимпсестов – пергаментов, с которых стирали первоначальный текст и заменяли его на новый. А теперь, уважаемый читатель, имея в виду только что сказанное, вернитесь на несколько страниц назад и перечитайте фрагмент, посвященный научным трактатам и литературным произведениям античности. Разве можно вообразить хотя бы на мгновение, что такие дорогие и сравнительно редкие материалы, как пергамент и папирус, могли покрыть нужды огромного числа пишущих – философов, историков, политологов, публицистов, не говоря уже о рядовой интеллигенции? Каким образом с помощью непростого в изготовлении пергамента могла быть решена проблема тиражей, если на протяжении многих столетий сплошь и рядом использовались палимпсесты?
   В свое время мы уже писали об изысканном слоге античных сочинений. Помните рассуждения Лукиана по поводу поразившего его воображение корабля? Громоздкие придаточные предложения, сложные грамматика и синтаксис, пышные метафоры, длинные отступления... Писать столь неторопливо и обстоятельно можно только в том случае, если писчего материала у вас сколько угодно. Более того, подобный слог не рождается сам собой, а вырабатывается посредством длительных упражнений. Представляете, сколько пергамента в детстве и юности должен был извести наш писатель, чтобы добиться такой стилистической отточенности? Правда, историки говорят, что в школах и для повседневных записей в древности широко применялись вощеные дощечки, на которых писали с помощью стилуса – заостренной металлической или костяной палочки. Написанное периодически стирали обратным расплющенным концом стилуса, и дощечка была вновь готова к работе. Так-то оно так, писать можно и по сырой глине, как это делали в Двуречье, но существуют серьезные сомнения, что в результате столь кустарных упражнений, без книг и специальных прописей можно выработать слог наподобие лукиановского. До эры книгопечатания просто не существовало универсальных правил грамматики, синтаксиса и орфографии. Если вы возьмете по-настоящему древние сочинения – книги Ветхого завета, эпос о Гильгаме-ше, те же глиняные таблички шумеров, то найдете или скупые хозяйственные записи, или лаконичные тексты в виде афоризмов и притч, напрочь лишенные стилистических красот. Гладких и долгих периодов Лукиана и Фукидида там нет и в помине.
   А теперь прочитайте отрывок из Фукидида. Дело происходит в V в. до н. э., а речь идет об отправке на войну флота. «В момент, когда отправляющимся и провожающим предстояло уже расстаться друг с другом, они были обуреваемы мыслями о предстоявших опасностях. Рискованность предприятия предстала им теперь яснее, чем в то время, как они подавали голоса за отплытие. Однако они снова становились бодрее при сознании своей силы в данное время, видя изобилие всего, что было перед их глазами. Иноземцы и прочая толпа явились на зрелище с таким чувством, как будто дело шло о поразительном предприятии, превосходящем всякое вероятие. И действительно, тут было самое дорогостоящее и великолепнейшее войско из всех снаряжавшихся до того времени, войско, впервые выступавшее в морской поход на средства одного эллинского государства». И далее: «Тогда на всех кораблях одновременно, а не на каждом порознь, по голосу глашатая исполнились молитвы, полагавшиеся перед отправлением войска. В то же время по всей линии кораблей матросы и начальники, смешав вино с водою в чашах, совершили возлияние из золотых и серебряных кубков. В молитве принимала участие и остальная толпа, стоявшая на суше: молились все граждане, так и другие из присутствовавших, сочувствовавшие афинянам.
   После молитвы о даровании победы и по совершении возлияний корабли снялись с якоря. Сначала они шли в одну линию, а затем до Эгины соревновались между собой в быстроте. Афиняне торопились прибыть в Корфу, где собиралось и остальное войско союзников». (Цитата из Н. А. Морозова по книге Д. Калюжного и А. Жабинского «Другая история войн».) И это пятый век до новой эры? Вне всякого сомнения, перед нами слог позднего Средневековья или эпохи Возрождения, а то и Нового времени. Сравните этот текст хотя бы с Апокалипсисом или Евангелиями, которые, если верить историкам, написаны через несколько сотен лет после Фу-кидида. Слов нет, Апокалипсис по-своему стилистически безупречен, но нам думается, вы все равно сразу же ощутите разницу. Сам Н. А. Морозов прокомментировал этот фрагмент так: «Это не древность, а отправка генуэзского или венецианского флота с крестоносцами, где Афины (в переводе – порт) лишь перепутаны с одним из этих мореходных городов».
   Теперь давайте посмотрим на проблему письменных источников древности под несколько иным углом зрения. Зададимся простым вопросом: как могло получиться, что античные тексты подверглись столь незначительным искажениям, путешествуя сквозь века? Ведь традиционная история учит, что после падения Западной Римской империи в 476 г. н. э. на Европу опустилась ночь Средневековья. На обломках мировой державы возникли варварские королевства, непрерывно воюющие друг с другом. Величайшие достижения античности забыты и похоронены, а научная мысль вновь скатывается на пещерный уровень: вспомните хотя бы Вселенную в виде квадратного ящика и сравните это убожество с уровнем древнегреческой астрономии. На протяжении пятисот лет Европа была чуть ли не поголовно неграмотна, причем это касалось не только мирян, но и большей части священников. Для того чтобы античные рукописи (пусть даже написанные на прочном пергаменте) могли в таких условиях благополучно всплыть в Италии XV в., их должны были время от времени переписывать. Историки классического направления утверждают, что так и было – этим делом якобы занимались монахи. В таком случае скажите на милость, что мог понять темный клир раннего Средневековья в сочинениях Евклида, Архимеда или Аристарха Самосского? Кто из этой публики мог по достоинству оценить поэзию Овидия или Горация? Наконец, какому средневековому монаху, умерщвляющему плоть в уединенной келье, придет в голову переписывать атеистическую поэму Тита Лукреция Кара «О природе вещей»?
   Все это, разумеется, риторические вопросы. Совершенно очевидно, что никакой преемственности в таких условиях возникнуть не могло, и древнее знание оказалось бы утраченным безвозвратно. Правда, нам говорят, что значительный корпус античных текстов осел в культурной Византии и был впоследствии подхвачен не менее культурными арабами. А вот европейцы познакомились с трудами греков и римлян уже на излете Средневековья в переводах с арабского и греческого. Хорошо, пусть будет так, хотя нас уверяют, что и в дремучей Европе работа со старинными рукописями не прекращалась ни на миг. Давайте поглядим, какой вклад внесла в науки и искусства наследница великого Рима – Византийская империя. Картина получается удручающая, поскольку на поверку оказывается, что на протяжении почти тысячи лет византийцы занимались исключительно переписыванием и комментированием античного наследия. Арабы от них тоже недалеко ушли: они всего-навсего перевели сочинения выдающихся греков на арабский.
   Получается какая-то дикая картина, полная вопиющих несообразностей. Как можно, не вникая в суть, механически переписывать Платона, Аристотеля и тех же Архимеда с Евклидом? Ведь каждая научная дисциплина оперирует своей собственной системой понятий и парадигм, а кроме того, имеет некоторый необходимый набор только ей присущих терминов, которые трактуются достаточно строго. Переписывать такой текст, не разобравшись основательно и глубоко в материале, совершенно бессмысленно. На выходе получится неудобочитаемая галиматья, а между тем античные труды дошли до нас в весьма осмысленном и связном виде. Передача знаний от поколения к поколению ни в коем случае не сводится к рутинному переписыванию работ основоположников, а непременно предполагает противоборство научных школ, сопровождающееся измышлением новых гипотез и концепций. Таким образом, мы с очевидностью убеждаемся, что оба варианта сохранения и приумножения античного наследия не выдерживают минимальной критики. Первая версия, постулирующая одичание и варваризацию Западной Европы, автоматически означает, что культурная традиция, идущая из глубины веков, должна была неминуемо пресечься. Вариант номер два, рассматривающий Византию и Арабский халифат в качестве своего рода эстафетных звеньев, сводится почти исключительно к голому копированию достижений предшественников. Мы не видим здесь сколько-нибудь ощутимого приращения старого знания (хотя бы в узкоприкладных областях), что невозможно в принципе.
   Между прочим, характер развития античной науки обнаруживает еще один фундаментальный парадокс. Как известно, классическая Древняя Греция – это в первую очередь южная часть Балканского полуострова и архипелаги Эгейского моря. Только вот география греческой науки решительно не совпадает с локализацией великолепной Эллады. Ведущие научные центры античности находятся где угодно, но только не в материковой Греции. Это Малая Азия, север Египта, остров Сицилия и юг Апеннинского полуострова (который, кстати сказать, назывался в древности Великой Грецией). Общее у всех этих земель только одно – греческий язык, который был на упомянутых территориях основным. А вот римляне, унаследовавшие достижения древних греков, не сделали для развития античной науки ровным счетом ничего существенного.
   Недаром про них говорят, что они были умелыми политиками (максима «разделяй и властвуй» родилась именно в Риме) и замечательными солдатами, но никуда не годными мыслителями. Согласитесь, это весьма странная картина, особенно если принять во внимание, что серьезное культурное влияние греков на римлян давным-давно стало общим местом и даже пантеон римских богов почти всегда имеет греческие дубликаты, временами совпадающие до полной неразличимости.
   Про византийцев и арабов, занятых сугубым копированием античных текстов, мы говорили уже достаточно. И только в Западной Европе наследием античности сумели распорядиться с умом. Едва только европейцы в конце Средних веков и начале эпохи Возрождения познакомились с достижениями античной мысли в переводах с греческого и арабского, как сразу же прервавшаяся было культурная традиция возобновилась. Наука стала развиваться точь-в-точь с того самого места, на котором застыла в древности. Не лишним будет заметить, что и Малая Азия, и Северный Египет, и Сицилия вместе с Южной Италией – исконные земли Византийской империи. Поэтому гипотеза Н. А. Морозова (развитая и дополненная впоследствии работами С. Валянского, Д. Калюжного и А. Жабинского) о том, что первоначальный культурный прорыв состоялся именно в Византии, заслуживает самого серьезного внимания. Византийская империя была в пору своего расцвета, по всей видимости, мультиконфессиональным государством, и арабы, входившие в число ее подданных наряду с другими народами, тоже имели возможность познакомиться с «античными» (а в действительности – византийскими) научными и культурными достижениями. А вот когда в середине XV столетия под натиском турок-османов Византия приказала долго жить, отток греческих интеллектуалов на Запад (исподволь начавшийся еще задолго до окончательного краха империи) как раз и обеспечил небывалый научно-технический и культурный подъем стран Западной Европы. Во всяком случае, такая концепция (ни в коей мере, конечно же, не являющаяся истиной в последней инстанции) значительно лучше объясняет имеющиеся в нашем распоряжении факты и позволяет избавиться от нелепых многовековых провалов чуть ли не до пещерного одичания подавляющей части цивилизованного человечества.
   Бесконечная череда взлетов и падений буквально пронизывает традиционную историю. И почти всегда очередной цивилиза-ционный крах связан с нашествием варваров, с приходом неведомо откуда кочевого пастушеского народа. Около 1700 г. до н. э. под ударами кочевников-гиксосов пало египетское Среднее царство. Историки полагают, что иноземное владычество продолжалось не менее 108 лет. Микенскую культуру бронзового века в Греции сокрушили дорийцы – проникший с севера дикий пастушеский народ, вооруженный длинными железными мечами и сражавшийся сомкнутым строем. Культурные ахейцы, в свое время завоевавшие Трою, ничего не смогли противопоставить свирепым варварам. На протяжении первой половины I-го тысячелетия до н. э. рубежи восточных деспотий в Передней Азии бесперечь тревожат легендарные киммерийцы и скифы. Орды кровожадных всадников, на полном скаку без промаха бьющие в цель, сметают на своем пути все, раскалывая древние царства, как гнилой орех. «Вот идет далекий северный народ. Колчан его – как открытый гроб...», – сообщает древняя хроника. В IV–V вв. уже новой эры началось Великое переселение народов, когда десятки племен снялись с насиженных мест и гуртом навалились на Римскую империю. Толчком к великому переселению послужило движение на запад кочевых гуннов, которые на своих косматых лошадках проскакали от Тихого океана до атлантического побережья Галлии (современная Франция). А тюркский Великий Эль, привольно раскинувшийся в VI в. в евразийских степях от Китая до Черного моря? А сарматы, авары, венгры, уйгуры и многие другие, которым несть числа? О неукротимых монголах, завоевавших полмира, мы даже не говорим – им будет посвящена отдельная глава. Возникает впечатление, что где-то в глубинах Центральной Азии работает чудовищный генератор, время от времени выбрасывающий орды диких кочевников. Об этом очень изящно сказал Н. А. Заболоцкий в стихотворении «Рубрук в Монголии»:

 
Европа сжалась до предела
И превратилась в островок,
Лежащий где-то возле тела
Лесов, пожарищ и берлог.
Так вот она, страна уныний,
Гиперборейский интернат,
В котором видел древний
Плиний Жерло, простершееся в ад!
Так вот он, дом чужих народов
Без прозвищ, кличек и имен,
Стрелков, бродяг и скотоводов,
Владык без тронов и корон!
 

   Да, чуть было не забыли: давным-давно жили на свете еще одни неугомонные пастухи – древние арии, покорившие во II тысячелетии до н. э. Индию. Воля ваша, но пастух – самый воинственный человек в истории. Правда, не очень понятно, почему у этого неграмотного дикаря все выходит так гладко. Ухаживая за скотиной, обучиться воинскому строю, железной дисциплине, тактическим и стратегическим премудростям ведения боя куда как непросто. Но нашему кочевнику закон не писан: захотелось ему завоевать полмира – он и завоевал. Как говорится, сказано – сделано.
   Надо отметить, что назойливая цикличность, необходимо присутствующая в развитии едва ли не всех древних культур, вообще является очень слабым местом ортодоксальной исторической парадигмы. В этом смысле построения современных историков мало чем отличаются от так называемой «теории круговорота» итальянского философа Джамбаттисты Вико (1668–1744), согласно которой человечество неизбежно проходит три стадии развития – эпоху варварства, век героев и век человечества. Однако «дурной бесконечности» у Вико все-таки нет – повторение пройденного в рамках его концепции предполагает наличие вектора, нацеленного вперед, поэтому развитие осуществляется по раскручивающейся спирали. В этом смысле пытливый итальянец совпадает не только со Скалигером и Петавиусом, но и позднейшими социологическими конструкциями вроде ортодоксального марксизма.

   В рамках нашей темы совершенно невозможно миновать героический античный эпос – поэмы «Илиада» и «Одиссея», принадлежащие, как считается, перу слепого певца Гомера и посвященные событиям Троянской войны. Поскольку мы абсолютно уверены, что большинство читателей вряд ли имеет представление о догоме-ровской истории Древней Греции, следует сделать небольшое отступление. Согласно современным представлениям, уже в начале II тысячелетия до н. э. на Балканском полуострове и островах Эгейского моря (в первую очередь – на Крите) начинают складываться рабовладельческие культуры бронзового века. Начиная с XVI в. до н. э. так называемая позднеминойская критская культура переживает период максимального расцвета. К этому времени относятся лучшие памятники критской архитектуры, бурно развивается изобразительное искусство, совершенствуется кораблестроение. На смену легким ладьям приходят палубные суда, заметно оживляются торговые связи Крита с Египтом, Сирией и особенно микенской Грецией. Критские купцы постепенно осваивают практически все Средиземноморье. Материковая ахейская Греция, по-видимому, первоначально находилась в зависимости от могущественной критской морской державы, что нашло выражение в знаменитом мифологическом сюжете о Минотавре – кровожадном получеловеке-полубыке, скрывавшемся в запутанных переходах Кносского дворца. По преданию, Афины ежегодно присылали ему на съедение семь юношей и столько же девушек. В конце концов сын царя Эгея Тезей убил чудовище.
   К середине II тысячелетия до н. э. гегемония в Эгеиде, судя по всему, переходит к микенской культуре, обосновавшейся на Балканах. Документы, относящиеся к этому времени, все чаще написаны линейным письмом Б и составлены на греческом языке, хотя негреческое письмо А (не расшифрованное до сих пор) продолжает употребляться в некоторых районах Крита вплоть до конца поздне-минойского периода, т. е. до XII столетия до н. э. Микенская материковая Греция начинает решительно преобладать в Восточном Средиземноморье. О возвышении Микен недвусмысленно свидетельствуют многочисленные археологические находки: монументальное циклопическое зодчество (толщина городских стен Тирин-фа достигает, к примеру, 17 м), высокохудожественные ремесленные изделия, привезенные из стран Востока и даже из Прибалтики (янтарь), умаление критских мотивов в изобразительном искусстве, создание сети мощеных дорог, построенных по единому плану, и т. д.
   В XIV–XIII вв. до н. э. начинается постепенный упадок культур бронзового века как на Крите, так и на территории материковой Греции. Причины называются самые разные – от системного кризиса ранних рабовладельческих обществ до природных катаклизмов, подорвавших экономику критской морской державы (катастрофическое извержение вулкана Санторин в XV или XIV в. до н. э.). Но ведущую роль в крахе ахейских греческих царств, по мнению большинства историков, сыграло переселение дорийских племен в XII–XI вв. до н. э., разрушивших микенскую цивилизацию до основания. Хотя по своему размаху нашествие дорийцев уступало походам «народов моря», сокрушившим хеттскую державу, и охватило только южную часть Балканского полуострова, его значение для истории Греции было очень велико. Мы в очередной раз сталкиваемся с удивительным забвением всех культурных достижений недавнего прошлого. Прекращается монументальное строительство, пропадают великолепные фрески и росписи, исчезают памятники письменности, прерываются почти все внешние сношения. Великолепную Элладу окутывает непроницаемый мрак. По самым скромным подсчетам, «темные века» греческой истории продолжаются никак не меньше четырехсот лет, и только в самом конце IX – начале VIII в. до н. э. начинается «ползучий» Ренессанс.
   Добросовестно излагая сию цивилизационную катастрофу, подмявшую под себя по крайней мере десятка полтора поколений, наши бравые историки пишут так: «Очевидно, ранее возникшие рабовладельческие общества были уничтожены окружающими племенами, жившими еще в условиях первобытнообщинного строя. Но при этом пришельцы немало восприняли от покоренного ими населения, что в конечном счете способствовало переходу уже всех эллинских племен к рабовладельческому строю» (Всемирная история в 10 томах под ред. Академии наук СССР, том первый). Почему пришельцы начали активно воплощать в жизнь воспринятое только почти пятьсот лет спустя, уважаемая редакция не объясняет. И далее: «Строй греческого общества начала I-го тысячелетия до н. э. можно назвать военной демократией» (там же). Что и говорить, небывалый прогресс...
   Между прочим, Троянская война – центральное событие гомеровских поэм – происходила в XIII–XII вв. до н. э., т. е. может быть датирована самым концом микенского периода (еще до нашествия дорийцев). А вот Гомер, что самое пикантное, жил в лучшем случае в начале VIII в. до н. э. Вроде бы неувязочка получается. Четыре-ста, а то и пятьсот лет – это все-таки не кот начхал. Но у наших историков на душе спокойно. Сказания о Троянской войне, говорят они, передавались устно из поколения в поколение и только по истечении нескольких столетий (!) послужили основой для крупных поэтических произведений. Вы думаете, мы шутим? Извольте, вот цитата из «Всемирной истории»: «Исключительно высокие достоинства гомеровских поэм как художественных произведений народного творчества – образный, насыщенный запоминающимися сравнениями язык, яркие характеристики действующих лиц, наконец, сложная композиция, особенно „Одиссеи“, – свидетельствуют не только о гениальности автора или авторов поэм, но и о длительном пути развития, который прошел греческий героический эпос до создания „Илиады“ и „Одиссеи“». Конец цитаты. Для справки: опричников Ивана Грозного отделяет от наших дней чуть менее пятисот лет. Представьте себе, что все русские летописи вдруг в одночасье сгинули, и вам предстоит восстановить события Ливонской войны (1558–1583) и деяния «кромешников» царя Ивана исключительно на основе изустных преданий. Как вы думаете, у вас что-нибудь получится? А вот многие исследователи с легкой руки Генриха Шлимана стали рассматривать гомеровский эпос как бесспорный исторический документ, заслуживающий всяческого доверия. Как же, ведь Шлиман раскопал не только Трою, но отыскал «злато-обильные» Микены и «крепкостенный» Тиринф! Действительно, на холме Гиссарлык в Малой Азии было обнаружено поселение бронзового века, и даже не одно (на сегодняшний день раскопано семь послойно расположенных городищ). А вот почему Шлиман решил, что нашел гомеровскую Трою, это уж один Бог знает.
   Между прочим, Шлимана не раз и не два уличали в подлогах и фальсификациях. Хорошо известна история, как, откопав сокровища царя Приама, он показал некоторые из бесценных находок знакомому ювелиру. Тот поднял его на смех, заявив, что выполнить такую тонкую работу без помощи лупы невозможно. Догадайтесь с трех раз, как поступил Шлиман? Совершенно верно. Он тут же «обнаружил» десятки увеличительных стекол из горного хрусталя.
   Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Не будем сейчас говорить о том, что Гомер, согласно традиционной версии, был слеп и ничего написать не мог (разве только шрифтом Брайля). Крайне сомнительно, что это могли сделать другие, поскольку годы его жизни, как вы помните, падают на бесписьменный период греческих «темных веков». Да что мы ломимся в открытую дверь! Нам же русским языком сказано, что на протяжении столетий его поэмы бытовали в устной традиции. А впервые записаны они были особой комиссией, созданной афинским тираном Писи-стратом (560–527 до н. э.), т. е. по меньшей мере через 600 лет после окончания Троянской войны и через 200 – после смерти Гомера. Уважаемый читатель, а вы держали когда-нибудь в руках «Илиаду» с «Одиссеей»? В переводе Н. И. Гнедича сей труд занимает 700 страниц мелким шрифтом. Сколько потребуется времени, чтобы пропеть их наизусть (мы уже не говорим – заучить)? Формальные достоинства гомеровских поэм тоже выше всех похвал. Столь изысканный текст предполагает длительную над ним работу. В гекзаметрах Гомера вообще содержится много занимательного. Вот как, например, там описана колесница богини Геры:

 
Тотчас сама устремилась коней запрягать златосбруйных
Дочерь великого Крона, богиня старейшая Гера.
Геба ж с боков колесницы набросила гнутые круги
Медных колес восьмиспичных, ходящих по оси железной
Ободы их – золотые, нетленные, сверху которых
Плотные медные шины наложены, диво для взора!
 

   Припоминаете, уважаемый читатель, как мы в свое время говорили о необходимости железных осей для конных повозок, без которых они не боевые колесницы, а сплошное недоразумение? Оказывается, слепой аэд Гомер прекрасно понимает, что к чему. Закавыка только в том, что события Троянской войны, которые наш бард живописует, это бронзовый век в полный рост. Никакого железа тогда не было и в помине, а уж умением отковать прочную железную ось овладеют не раньше, чем через тысячу лет. Даже римляне, если верить античным хронистам, весьма сдержанно оценивали качество мечей своих собственных солдат и завидовали белой завистью кельтским длинным клинкам, с которыми близко познакомились в Галлии. Какие уж тут кованые железные оси...
   Правда, Гомер жил через четыреста лет после Троянской войны (по самым скромным подсчетам), а дорийцы, опрокинувшие ахейские царства, как раз и принесли в Грецию железный век. Имеются, однако, серьезные сомнения, что свирепым северным варварам, жившим родовым строем, были по плечу такие технологические свершения. Азы металлообработки еще ровным счетом ни о чем не говорят: африканские племена банту, с которыми в конце XIX в. столкнулись европейские колонизаторы, тоже умели получать железо сыродутным способом, но дальше изготовления ножей и наконечников стрел и копий дело у них не пошло. А вот наши историки на голубом глазу повествуют о хетто-египетских войнах в XIV в. до н. э. Близ города Кадеша, что в Сирии, египетский фараон Рамсес II одержал блистательную победу над хеттской армией, в составе которой было три с половиной тысячи боевых колесниц. Где хеттские цари раздобыли этакую прорву металла, история умалчивает.
   Вернемся, однако, к Гомеру. Мы остановились на том, что афинский тиран Писистрат повелел в VI в. до рождества Христова занести на скрижали бессмертные поэмы, входящие в золотой фонд отечественной классики. Было бы любопытно посмотреть, как сие выглядело на практике, поскольку трудно допустить, чтобы за сотни лет устного бытования восторжествовал один-единственный канонический текст. Комиссия, надо полагать, заседала без выходных, ибо внимательно выслушать несколько многочасовых песен, добросовестно перенести их на папирус и свести воедино все варианты было очень непростой задачей. Впрочем, может быть, сразу остановились на самом привлекательном варианте, а всех остальных аэдов прогнали к чертовой матери. Так или иначе, но дело было сделано. Посмотрим, как события развивались дальше.
   Сегодня считается, что еще в III в. до н. э. гомеровские песни были хорошо известны. Излишне говорить, что подлинниками «Илиады» и «Одиссеи», как и другими античными подлинниками, современная историография не располагает. После третьего века интерес к Гомеру странным образом улетучивается, а его сочинения проваливаются в небытие. И такое забвение продолжается на протяжении почти тысячи лет. Где в это время находятся бесценные рукописи, никому неведомо. Это неудобное обстоятельство скрепя сердце признают и сами историки: «В средневековой Европе Гомера знали только по цитатам и ссылкам у латинских писателей и Аристотеля; поэтическую славу Гомера полностью затмила слава Вергилия. Лишь в конце XIV и первой половине XV века... итальянские гуманисты познакомились с Гомером ближе. В XV веке многие переводили Гомера на латинский язык... В 1488 году во Флоренции выходит первое печатное издание Гомера на греческом языке. В XVI веке отдельные части гомеровских поэм неоднократно переводились и на итальянский язык. Однако лишь в 1723 году появился первый полный перевод „Илиады“, сделанный поэтом Анто-нио Мария Сальвини». (Цитата по книге Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Русь и Рим».)
   Что можно сказать по этому поводу? Столь позднее обнаружение сложного в формальном отношении и стилистически безупречного поэтического сочинения (при отсутствии подлинника!) не дает нам никакого права настаивать на его исключительной древности. Не вдаваясь в бесплодные спекуляции относительно того, где именно и кем были созданы эти сочинения, мы окончательно закрываем гомеровскую тему и предлагаем читателю приглядеться к обстоятельствам обнаружения античных рукописей.
   Сначала еще раз напомним, что сегодня в распоряжении историков нет ни одного подлинного античного документа. Почти все тексты, традиционно приписываемые древним грекам и римлянам, были обнаружены в конце Средних веков и в эпоху Возрождения. Если даже допустить, что ученые XV в. действительно держали в руках оригиналы трудов Платона или Тита Ливия, это не дает нам ровным счетом ничего, поскольку ни один из них не дожил до наших дней. Научный мир имеет дело только с копиями старинных рукописей, обстоятельства появления на свет которых часто весьма туманны. Сегодня принято считать, что отличительной чертой эпохи Возрождения является внезапно вспыхнувший интерес к античности. Сочинения древних авторов посыпались как из рога изобилия. В городах Северной Италии вновь зазвучала классическая, или «золотая», латынь, на которой говорили в Риме I-го в. до н. э. Современные ученые полагают, что после падения Западной Римской империи в V в. после рождества Христова латинский язык основательно деградировал, но продолжал существовать в двух вариантах – в виде народно-разговорного языка (народная, или вульгарная, латынь) и в форме письменной латыни. Впоследствии региональная дифференциация народной латыни привела к образованию романских языков (около IX в.), а вот единство письменной латыни сохранилось: на протяжении всех Средних веков она была языком торговли, администрации, науки и школы и выполняла роль письменного языка для всех стран Западной Европы. Откровенно говоря, не совсем понятно, каким образом латынь за полторы тысячи лет умудрилась практически не измениться, чтобы ее возрождение во всем прежнем блеске не составило никакого труда. Еще большее недоумение вызывают походя сделанные замечания итальянских авторов XV–XVI вв. о том, что в крохотных деревушках в окрестностях Рима и по сей день говорят на языке, почти не отличающемся от латинского. Не будучи филологами, мы не станем вмешиваться в спор специалистов, а просто отметим очередную странность – воскрешение, казалось бы, давным-давно почившей в бозе древней латыни во всем своем великолепии.
   Вернемся, однако, к нашим баранам, т. е. к находкам старинных рукописей. Честь их открытия принадлежит итальянским гуманистам, которые были блистательными знатоками классической латыни и с пеной у рта спорили о сравнительных достоинствах комедий Плавта и Теренция. В свое время мы уже упоминали имя знаменитого римского историка Корнелия Тацита (58-117), оставившего внушительный 14-томный труд, из которого к нашему времени уцелели только первые пять книг. Не лишен интереса тот факт, что еще в конце XIX в. два историка – француз Гошар и англичанин Росс – практически одновременно опубликовали исследования, согласно которым «История» Тацита на самом деле принадлежит перу знаменитого гуманиста эпохи Возрождения Поджо Браччоли-ни. Мы не станем здесь обсуждать вопрос о подлинности или подложности сочинений Тацита, а отметим только, что тот же Браччоли-ни впервые обнаружил и пустил в обращение некоторые трактаты Цицерона и Лукреция, произведения Петрония, Плавта, Тертул-лиана, Марцеллина и книги некоторых других античных мыслителей и писателей. Обстоятельства обнаружения этих рукописей всегда предельно туманны. Поджо (владевший, кстати, латинским языком как родным), выставляя свои находки на продажу, рассказывает бесконечные байки о каких-то загадочных монахах, но ни самих монахов, ни якобы принадлежащих им древних рукописей никто и никогда не видел. Живший на широкую ногу и постоянно нуждавшийся в деньгах Браччолини кроме оригиналов торговал и копиями, которые сбывал за огромные деньги. Достаточно сказать, что на гонорар, вырученный от продажи копии сочинений Тита Ливия Альфонсу Арагонскому, он купил себе виллу во Флоренции. Постоянными клиентами Поджо Браччолини были не только владетельные особы европейских дворов, но и представители аристократических фамилий Италии и Англии, кардиналы, университеты, наконец просто богатые люди.
   Разумеется, Поджо Браччолини трудился не в гордом одиночестве. Происхождение всех без исключения трудов античных писателей, историков и мыслителей покрыто мраком неизвестности. В XV в. в Италию приезжают знаменитые гуманисты Мануил Хризо-лор, Гемист Плетон (Плифон), Виссарион Никейский и некоторые другие. Как вы помните, середина XV столетия ознаменовалась крахом Византийской империи и толпы греческих интеллектуалов буквально наводнили Европу. В распоряжении европейцев (и в первую очередь – итальянцев) оказались исчерпывающие переводы Платона, труды отцов восточной и западной церкви и масса иных классических текстов. Скажем, богатейшее собрание Виссариона стало основой Библиотеки св. Марка, из которой впоследствии вышло огромное количество рукописей, считающихся сегодня античными. По мнению Н. А. Морозова, Византия в это время дала Западу почти все известные древнегреческие рукописи античной эпохи, и как раз тогда же итальянские гуманисты во главе с неутомимым Поджо обнародовали почти все латинские произведения Древнего Рима, нимало при этом не интересуясь датировкой этих текстов, равно как и описываемых в них событий. Об обстоятельствах открытия полного корпуса сочинений Цицерона в городе Лоди на севере Италии мы уже писали, поэтому повторяться не будем. А вот о византийском мыслителе Гемисте Плетоне поговорим, так сказать, отдельно.
   Во-первых, сразу же бросается в глаза удивительное созвучие его имени с именем великого древнегреческого философа Платона, который был учеником Сократа, жил в V–IV вв. до н. э., основал а Афинах платоновскую Академию и создал стройное философское учение, получившее впоследствии название платонизма. В свое время мы уже писали об этом философе-идеалисте и его блестящих сочинениях, имеющих форму диалогов. Среди прочих трудов от Платона остался трактат-утопия «О законах». Весьма интересно, что сходство между Платоном и Плетоном отнюдь не ограничивается фамилией. Выходец из Византии Гемист Плетон был не только ревностным пропагандистом платоновского учения, но и возродил древний платонизм во всей своей полноте. Приехав в Италию, он основывает во Флоренции плетоновскую Академию, которая на поверку оказывается полным подобием афинской школы его великого тезки. Мало того, Плетон пишет утопию под названием «Трактат о законах», которая в полном виде до нас не дошла, но переживать по этому поводу не стоит, поскольку как раз в XV в. всплывает рукопись того самого древнегреческого Платона. Мы полагаем, что читатель уже не удивится, узнав, что проект идеального государства, вышедший из под пера Гемиста Плетона, мало чем отличается от аналогичной программы Платона древнегреческого.
   Но платоновская свистопляска на этом не заканчивается. Оказывается, с 242 г. н. э. в Риме жил еще один греческий философ-идеалист по имени Плотин (ок. 204/205 – 269/270), автор 54-х сочинений. Он считается основателем неоплатонизма, поэтому излишне говорить, что его учение в основных своих чертах повторяет труды предшественника. Как известно, с античным Платоном ожесточенно полемизировал его младший современник и ученик – Аристотель (384–322 до н. э.), который, в отличие от своего учителя, в большей степени склонялся к материализму. В XV столетии ситуация зеркально повторяется: платоник Гемист Плетон яростно спорит с последователем Аристотеля Г. Схоларием. Так когда же в конце концов жил Платон – до рождества Христова или после, а если все-таки после, то в каком именно веке – третьем или пятнадцатом?
   Раз уж мы упомянули Аристотеля, то давайте немного поговорим и об этом философе, тем более что в Средние века он был очень хорошо известен. Выдающийся теолог и схоласт Фома Аквинский (1225–1274) даже сделал философию Аристотеля стержнем своего учения. История появления его трудов в средневековой Европе заслуживает, на наш взгляд, самого пристального внимания. Книги под заголовком «Аристотель» (что, кстати говоря, переводится как «наилучший завершитель») проникают в Европу около XII в., а уже в 1209 г. Парижский собор накладывает на них формальный запрет на том основании, что они плодят ереси. Но постепенно ситуация меняется, и вот в 1254 г. Парижский университет дает добро на полное издание сочинений Аристотеля. От запрета до признания прошло ровным счетом 45 лет. Родился Аристотель, как мы помним, в 384 г. до н. э. Складывается прелюбопытная картина: на протяжении почти 1600 лет Аристотель никого не интересовал – его не пытались ни одобрить, ни запретить, а через полторы тысячи лет вокруг его учения вдруг забушевали страсти шекспировского накала. Все ли ладно у нас с хронологией?
   Но нас в конце концов больше всего интересуют не философские воззрения великого грека, а подробности его жизни, которая была знакома средневековым европейцам с исключительной полнотой (самая ранняя биография Аристотеля датируется 1300 г.). Аристотель появился на свет в городе Стагира (отсюда его прозвище – Стагирит), расположенном в северной части Балканского полуострова. Еще в детстве он вместе со своим отцом Никомахом (врачом по профессии) перебрался в столицу Македонии Пеллу, где и познакомился с будущим македонским царем Филиппом II. Достигнув совершеннолетия, юный Аристотель, унаследовавший после смерти отца его немалое состояние, отправился учиться в Афины, поскольку имя Платона гремело тогда по всей Элладе. В Афинах Аристотель прожил 20 лет, а после смерти Платона обосновался при дворе своего бывшего слушателя Гермия и даже женился на его дочери Пифии.
   Жизнь нашего философа ни в коем случае нельзя назвать безоблачной. После дворцового переворота, в результате которого Гермий был предательски убит, Аристотель некоторое время скрывался в Митиленах, откуда был через некоторое время вызволен царем Филиппом, поручившим ему воспитание своего 14-летнего сына Александра. По восшествии Александра на престол, но еще до его первого персидского похода Аристотель вернулся в Афины, где и основал свою знаменитую философскую школу перипатетиков (слово происходит от греческого peripatetikos, что означает «прогуливающийся»; по преданию, Аристотель любил излагать свои взгляды, неспешно гуляя с учениками по тенистым аллеям). Так минуло тринадцать лет беспорочной службы нашего героя, но ничто не вечно под луной. Когда антимакедонская партия в Афинах обвинила его в оскорблении богов, Аристотель, памятуя о нелегкой судьбе Сократа, добровольно ушел в отставку и поселился на острове Эвбея, где вскоре и умер.
   Что мы еще знаем об Аристотеле? Рассказывают, что он был худощав и небольшого роста и весьма следил за собой. Современники единодушно отмечают изысканность и даже некоторую щеголеватость в его внешнем облике. Значительное состояние и заступничество могущественного ученика – Александра Македонского (который всегда отзывался о своем учителе в самой превосходной степени) позволили Аристотелю ни в чем не нуждаться до конца жизни и даже собрать прекрасную библиотеку, которую впоследствии эллинистический царь Птолемей Филадельф купил для александрийского музея. Но подлинные рукописи Аристотеля туда так и не попали, а осели почему-то в Риме, где спустя 400 лет и были изданы. Между нами, девочками, говоря, не очень понятно, что здесь имеется в виду: за неимением типографий и издательского дела рукописи могли или просто переписать, или перевести на латынь, но в последнем случае речь должна идти уже не о подлинниках, а о переводе на другой язык. Как бы там ни было, но историки договорились считать, что рукописи научных сочинений Аристотеля дошли до нас именно таким путем.
   Да гори они огнем, рукописи Аристотеля! Нас-то ведь в конце концов больше всего на свете занимает не судьба наследия великого грека, а небывалая осведомленность средневековой публики по части его биографии. Аристотель здесь вовсе не исключение: целая плеяда античных ученых имеет жизнеописания, разработанные самым тщательным образом, – вплоть до имен и общественного положения их родителей и мельчайших бытовых подробностей. С другой стороны, имена и биографии великих современников пребывают в полном забвении. Скажем, изобретение механических часов было в свое время технологическим прорывом эпохального значения, но имени изобретателя этого чуда из чудес история почему-то не сохранила (не говоря уже о его биографии). По количеству, разнообразию и точности механизмов, подлежащих монтажу, более сложного технического устройства не существовало до самого конца XVII столетия. Имеются глухие упоминания, что к изобретению механических часов приложил руку выдающийся механик Герберт, среди учеников которого числились короли и даже один император Священной Римской империи (Оттон), а сам он впоследствии сделался папой римским. Весьма показательно, что даже о такой знаковой и, вне всякого сомнения, влиятельной фигуре средневековые хроники не в состоянии сообщить ничего вразумительного. Информация о работах и изобретениях Герберта настолько скудна, что очень многие исследователи отказывают ему в праве называться изобретателем первых механических часов.
   История с изобретением компаса вроде бы не в пример прозрачнее. Известно не только имя изобретателя, но и точная дата (1302 г.), а в Неаполе по этому случаю даже поставлен бронзовый памятник. К сожалению, имеются недвусмысленные указания, что, во-первых, компас, по всей видимости, эпизодически использовался много раньше, а наш головастый итальянец его всего-навсего несколько усовершенствовал, а во-вторых, прошло еще немало лет, прежде чем это полезное приспособление стали применять сколько-нибудь широко. С порохом история еще темнее. Достопамятный монах Бертольд Шварц вошел в историю в основном благодаря своему неуклюжему опыту с пороховой смесью в 1319 г., а вот вполне работоспособная пропорция угля, серы и селитры была известна знаменитому алхимику Альберту Великому (1193–1280) еще в 1250 г. К сожалению, точных сведений о применении пороха для нужд огнестрельного оружия не имеется вплоть до середины XIV в.
   Для чего нам понадобилось это отступление? Единственно для того, чтобы продемонстрировать читателю очередное фундаментальное противоречие ортодоксальной исторической парадигмы: европейцы в Средние века понятия не имеют, чем заняты их высокоученые современники, но зато прекрасно осведомлены о деяниях и подробностях жизни далеких предков. Смеем надеяться, что в предыдущих главах нам достаточно убедительно удалось показать если не принципиальную невозможность получения сколько-нибудь достоверной информации о делах давно минувших дней, то хотя бы неизбежную ее клочковатость. И вдруг будто бы в насмешку нам суют под нос подробнейшим образом разработанную биографию античного философа, чей прах упокоился за полторы тысячи лет до описываемых событий. Европу в Средние века населяют поистине удивительные люди: кто выдумал часы, ежечасно отбивающие удары на городской ратуше, им как-то до лампочки, а вот перипетии непростой судьбы Аристотеля, скончавшегося в незапамятные времена, буквально не дают уснуть.

   Однако продолжим наше увлекательное путешествие по истории рукописного наследия античности в эпоху Ренессанса. Чтобы не утомлять читателя справочной информацией, которую при желании он всегда сможет найти в специальных изданиях, коротко пробежимся по самым верхушкам. Книга римского историка Све-тония «Жизнь двенадцати цезарей», как и многие другие сочинения античных авторов, тоже известна в очень поздних списках. Правда, говорят, что в распоряжении Карла Великого (IX в. н. э.) будто бы находился оригинал этого труда, но его никто и никогда не видел. Впервые работа Светония была представлена на суд почтеннейшей публики только в XVI в. А вот фрагмент его рукописи был открыт чуть раньше – в 1425 г., и сделал это не кто иной, как наш старый знакомый Поджо Браччолини (подлинник, разумеется, не сохранился). Все без исключения современные издания Архимеда имеют в своей основе утраченную рукопись XV в. и константинопольский палимпсест, найденный в 1907 г. Историки полагают, что рукописи Архимеда проникли в Европу уже в самом начале XIII в., но первое печатное издание появилось в 1503 г., а греческий перевод – в 1544-м. Полный текст его работ был обнаружен только в конце XIX столетия (1884 г.). Знаменитые «Начала» Евклида, работавшего в III в. до н. э. в Александрии, содержащие основы античной математики, опять же в подлиннике неизвестны. А вот труды его ученика, древнегреческого математика и астронома Аполлония Пергского (ок. 260 – ок. 170 до н. э.), были впервые опубликованы только в 1537 г. Основной труд Аполлония называется «Конические сечения». Небезынтересно отметить, что Иоганн Кеплер (1571–1630), много занимавшийся проблемой конических сечений в астрономии, так и не дожил до появления полного собрания сочинений Аполлония (они вышли в свет в 1631 г.).
   В высшей степени интересна история, приключившаяся с трактатом «Десять книг об архитектуре», принадлежащем перу древнеримского инженера и архитектора Витрувия, жившего во второй половине I-го в. до н. э. С его книгой европейцы смогли познакомиться только в 1497 г. Но самое пикантное заключается в том, что незадолго до этого скончался выдающийся итальянский ученый и архитектор Леон Баттиста Альберти (1404–1472), одна из работ которого, опубликованная посмертно («Об архитектуре»), иногда практически дословно совпадает с сочинениями Витрувия. Специалисты не раз указывали на удивительные параллели в трудах Вит-рувия и Альберти, пытаясь уличить последнего в элементарном плагиате. А если принять во внимание тот факт, что современные энциклопедические словари прямо пишут, что он внес большой вклад в изучение античного наследия, а его архитектурные проекты были выдержаны в античном стиле («использовал античную ордерную систему»), то становится решительно невозможно понять, где кончается древний римлянин Витрувий и начинается итальянец Альберти. Кстати, не лишним будет отметить, что оба наших автора занимались еще математикой и оптикой. Так вот, в одном из разделов книги Витрувия приводятся периоды гелиоцентрических обращений планет, вычисленные с очень большой точностью (точнее, чем у Коперника).
   На наш взгляд, ларчик открывается довольно просто. Разумеется, было бы весьма недальновидно всех без исключения писателей-гуманистов эпохи Возрождения скопом записать в число сознательных фальсификаторов древней истории. Н. А. Морозов в свое время рассуждал именно так и, откровенно говоря, имел для этого все основания, поскольку внезапно вспыхнувший интерес к античности эксплуатировался толпами проходимцев на полную катушку. Это была настоящая золотая жила. Без всякого зазрения совести подделывалось все – старинные рукописи и пергаменты, династические хроники, ювелирные изделия, античные мраморы и барельефы, фрески, предметы быта и литературные произведения в стихах и прозе. Производство фальсификатов сделалось самой настоящей индустрией и было поставлено на поток. Этого поветрия не избежали даже выдающиеся умы. Весьма показателен в этом смысле случай, приключившийся с Бенвенуто Челлини (1500–1571), итальянским скульптором, ювелиром и писателем. В своих всемирно известных мемуарах он вспоминает, как однажды к нему в Рим приехал «превеликий хирург» маэстро Якомо да Карпи и заказал несколько серебряных вазочек. Заказ был с готовностью принят и выполнен точно и в срок. Вазочки, надо полагать, получились что надо, потому что ушлый маэстро, сполна рассчитавшись с юным ваятелем (Челлини в ту пору был еще очень молод), увез их в Феррару, где и продал с большой выгодой для себя, выдав их за античные. В мемуарах Бенвенуто пишет, что даже помыслить не мог о проделке своего заказчика, однако, узнав о случившемся, в колокола бить не стал, дабы не лишить драгоценные вазочки их заслуженной славы. А чуть ниже открытым текстом сообщает: «На этом маленьком дельце я много приобрел», что позволяет заподозрить предварительный сговор между клиентом и мастером. Впрочем, те, кто читал мемуары Челлини, будут не особенно удивлены – великий итальянец особой щепетильностью никогда не отличался.
   Байки байками, но пустить всех гуманистов Возрождения по ведомству банальной фальсификации как-то рука не поднимается. Неужели Леон Баттиста Альберти, заполонивший половину итальянских городов своими великолепными постройками, стал бы плавать столь мелко? Ему еще не исполнилось и сорока лет, когда современники стали величать его гениальным зодчим и самым выдающимся архитектурным умом эпохи. Прославленному Альберти было решительно незачем подделывать старинные рукописи и выдавать их за свои. Быть может, все обстояло значительно проще? Мы приучены воспринимать Возрождение как своего рода поворот к наследию древних греков и римлян (само слово «ренессанс» в переводе означает «возрождение»), но мастера XV–XVI вв. о таких высоких материях не задумывались. Они жили здесь и сейчас. Вполне возможно, что они не подражали древним, а творили «античность» по своему разумению. И только спустя много лет, когда привычная нам хронологическая шкала стала общепринятой, достижения позднего Средневековья и эпохи Возрождения провалились в незапамятную древность.
   Разумеется, европейцы XV в. прекрасно знали, что они не первое поколение людей на земле. Из уст в уста передавались легендарные рассказы о деяниях великих предков. Полуистлевшие хроники будили фантазию и давали простор для всевозможных реконструкций. На полотнах художников Возрождения мы встречаем библейские и античные сюжеты, герои которых сплошь и рядом облачены в типичные средневековые костюмы. Ветхозаветная даль истаивает и уходит дымом, эпохи сталкиваются коленками и локтями, а тени прошлого маячат на пороге дома. Хронологии в нашем понимании нет и в помине: двести лет назад – это просто очень давно. И хотя традиционная история привычно зачисляет рыцарей на Голгофе в разряд анахронизмов, не следует забывать, что крестоносцы, расправляясь с неверными в Палестине, были абсолютно убеждены, что распятие и воскресение произошли буквально вчера. Освобождение гроба Господня отнюдь не было пропагандистским трюком Ватикана, а если даже и было, то участники первого крестового похода не сомневались, что наказывают свидетелей и участников казни Христа, а не их далеких потомков. Тысячелетней пропасти нет как нет. Можно сколько угодно потешаться над невежественными крестоносцами, но как тогда быть с великим итальянским поэтом Франческо Петраркой (1304–1374), который в свое время потратил уйму времени и сил, чтобы доказать подложность привилегий, выданных Нероном и Цезарем Габсбургскому дому? Для справки: Нерон и Цезарь – императоры Древнего Рима, а династия Габсбургов стала править в Австрии с 1282 г. С точки зрения современного историка, сама по себе постановка вопроса нелепа («тогда это еще нужно было доказывать»), но просвещенный Петрарка почему-то так не считал.
   Подобных, с позволения сказать, анахронизмов можно при желании накопать великое множество. К сожалению, у современных историков стало хорошим тоном обвинять наших предков в скудоумии, невежестве и чуть ли не клиническом идиотизме, когда их представления решительно расходятся с официальной парадигмой. Более того, многие неудобные вещи просто откровенно замалчиваются. Скажем, историк В. Классовский, написавший еще в позапрошлом веке обширный труд о помпейских древностях, обстоятельно рассказывает о гладиаторских боях в Древнем Риме и тут же добавляет, что и для средневековой Европы XIV в. такие бои были самым заурядным явлением. В частности, он пишет о гладиаторских поединках в Италии в 1344 г., на которых присутствовали Иоанна Неаполитанская и Андрей Венгерский. Как и в античности, эти бои заканчивались смертью бойца.
   Короче говоря, все далеко не так просто, как представляется на первый взгляд. Еще сравнительно недавно (примерно до второй половины XVII столетия) бытовало по крайней мере несколько равноправных хронологических концепций, но события повернулись таким образом, что канонизирована была одна-единствен-ная – хронология Скалигера и Петавиуса. Конечно, валить все шишки на Петавиуса со Скалигером не совсем справедливо – они ведь хотели как лучше, и не их вина, что получилось как всегда. Первыми стали мутить воду, сами того не желая, гуманисты эпохи Возрождения. Когда сегодня говорят, что они опирались на некие не дошедшие до наших дней хронологические таблицы, ведущие счет лет чуть ли не от императора Диоклетиана, это не стоит принимать всерьез. Из сочинений большинства писателей Ренессанса однозначно следует, что античность в их понимании – сравнительно недавнее прошлое. Длинной хронологической шкалой они не пользовались, да и вообще представление о хронологии у них было самое смутное. Но временную близость Возрождения и античности ощущаешь буквально кожей. Невозможно так горячиться по поводу достоинств и недостатков комедий Плавта и Теренция, если сами комедиографы почили в бозе полторы тысячи лет назад. Помните, как у Марка Твена вдова Дуглас читает Геку Финну Библию? «В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разгорался от любопытства – до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно – плевать я хотел на покойников». Это, конечно, шутка, но, как известно, в каждой шутке есть только доля шутки. Станете вы, уважаемый читатель (если даже очень любите поэзию), не спать ночами из-за сравнительных достоинств сочинений Архилоха и Анакреона?
   Вероятнее всего, античность у людей позднего Средневековья была совсем не за горами. Четырнадцатый век, время Великой Чумы, опустошившей Европу, стал своеобразным водоразделом, разрубившим европейскую культуру надвое: на античность XII – начала XIV вв. и Возрождение этой античности, после того как пандемия сошла на нет. В XV в. произошла очередная цивилизационная катастрофа – падение Константинополя и крах Византийской империи под натиском турок-османов, что вызвало массовые переселения людей. Интеллигенция, хлынувшая из Малой Азии, наводнила Запад, дав толчок европейскому Ренессансу. Вполне естественно, что череда таких потрясений привела к утрате части информации о прошлом и жуткой хронологической путанице. Многие сравнительно недавние события «отчалили» в баснословные времена, а хронологи XVII в. подлили масла в огонь. Двенадцатый и тринадцатый века были для людей XVII столетия уже очень далеким прошлым, поэтому целые куски средневековой истории нечувствительно «уехали» в античность. Усилиями просветителей XVIII в. длинная хронология восторжествовала окончательно, а в XIX столетии правильное понимание истории было утрачено навсегда.
   Чтобы воочию продемонстрировать чудовищные провалы, образовавшиеся в живом теле реальной истории, давайте коснемся вещей сугубо практических – городского строительства и коммунального хозяйства. Это поистине захватывающая тема, особенно если сравнить облик средневековых городов с античным градостроительством. Но начнем мы как раз со средневековья. Хорошо известно, что в Средние века практически все города Центральной и Западной Европы буквально утопали в грязи. Например, средневековый Париж был загажен до такой степени, что жители выходили на улицу только обувшись в высокие сапоги или ездили верхом. Канализации не существовало в принципе. В архивах сохранились распоряжения городских магистратов, призывающие граждан придерживаться во время прогулок середины улицы, ибо из окон запросто выплескивали нечистоты, так что опасность попасть под струю была весьма реальной. Примерно с XIV в. городские власти начинают проявлять заботу о городском коммунальном хозяйстве. Содержание улиц в порядке и чистоте становится предметом их неусыпного внимания.
   В Париже в XIV в. уже исправно функционирует служба мусорных повозок, а в городах поменьше жители нередко нанимают мусорщиков за свой счет. Мусор и нечистоты обычно сваливали в реки и рвы. Коммунальный прогресс зашагал семимильными шагами. Каждому гражданину вменяется в обязанность заботиться о состоянии улицы перед его собственным домом – ее требуется замостить. К середине XIV в. улицы важнейших французских городов украсились мостовыми, примерно тогда же они появились и в Праге. Чуть позже, в XIV–XV вв., начинают все чаще оборудовать водосточные канавы, но это баловство коснулось только самых крупных городов.
   Водоснабжение по сути дела отсутствовало. Во дворах копали колодцы или накапливали дождевую влагу в специальных цистернах, размещенных на чердаках. Важным источником пресной воды были городские фонтаны. За неимением канализации грязную воду и нечистоты сливали в специально оборудованные ямы, которые время от времени очищали. Банное дело в Средние века было поставлено из рук вон плохо: частное жилье бань не имело в принципе, а общественными почти не пользовались (для чего тогда их строили? – Л. Ш.). Хроники сообщают, что только в XIII столетии баня «вновь начинает пользоваться популярностью». Налицо опять очередной загадочный ренессанс; говорят, что в Париже к 1292 г. было уже до 30 общественных бань.
   Все это вещи настолько тривиальные и общеизвестные, что всерьез их обсуждать как-то даже и неловко. Об ужасающем санитарном состоянии средневековых городов и повальных эпидемиях, выкашивавших население целых стран, наслышаны все. Опустошительная пандемия чумы, разразившаяся в XIV столетии, унесла жизни 25 % европейцев, а некоторые страны почти полностью обезлюдели. Например, в Норвегии вымерло 4/5 населения. Да что говорить о Средних веках! Каждый, кто хоть немного интересовался историей материальной культуры, мог еще в детстве познакомиться с увлекательной книгой М. Ильина, брата С. Я. Маршака, под названием «Рассказы о вещах». Из этой полезной книжки можно почерпнуть массу любопытной информации, в частности узнать, что вплоть до начала XIX в. элементарная гигиена в просвещенной Европе находилась, в нашем сегодняшнем понимании, на откровенно пещерном уровне. В XVII–XVIII вв. великосветские гостиные кишели паразитами, а знатные дамы, прихорашиваясь перед балом, всерьез интересовались, как им сегодня следует помыть шею – для малого декольте или для большого. Простейшие гигиенические навыки (ежедневное утреннее умывание, мыло, душ, горячая ванна) пришли в Европу только в позапрошлом веке.
   Не поленитесь прочесть нижеследующее. «Крестьянин в окрестностях Лиможа, если не считать кое-какие мелочи в одежде и орудиях, обрабатывал свою землю примерно так же, как его предок времен Верцингеторикса». (Вождь галлов в I-м в. до н. э. —Л. Ш.) Хотя в Париже было тогда более миллиона жителей, улицы освещались масляными лампами, а воду для стола и мытья развозил водовоз; те же, кто победнее, ходили к фонтану. «Трубы чистили подростки из Оверни: они залезали в трубу, носили на голове цилиндр, а за пазухой сурка. Сахар продавали в „головах“: дома их разбивали зубилом и молотком, откуда и сохранилось выражение „бить сахар“. Когда тушили пожар, по цепочке передавали друг другу ведра с водой. Не было сточных ям, по той простой причине, что не было канализации. В обиходе прочно царствовал ночной горшок. Богатые люди не без сожаления и далеко не везде начали расставаться со стульчаком. Вино подавали в кувшинах; бутылки считались роскошью; их выдували подростки на стекольных фабриках – многие из этих молодых людей умирали от чахотки – не было двух бутылок одинаковой емкости». Как вы полагаете, уважаемый читатель, какая эпоха здесь описана? Шестнадцатый век? А может быть, семнадцатый или восемнадцатый? Ничуть не бывало – это Париж 1845 г., край несбыточных грез, место, где кончается радуга, в описании Жана Ренуара, сына знаменитого художника. Продолжим нашу цитату: «Нечего и говорить, что ванной комнаты не было: мылись губкой в большом ушате. Грязную воду сливали в отверстие на площадке лестницы. Эта система стока, представлявшая по тем временам последнее слово техники, называлась „свинцы“, вероятно потому, что трубы, проложенные по стенам лестничной клетки, были сделаны из этого металла. Уборные входили в эту же систему „свинцов“. Зубные щетки считались предметом роскоши. Утром и вечером полоскали рот соленой водой, а зубы чистили палочкой, которую выбрасывали после употребления. Иногда для одного из членов семьи заказывали ванну. Это была целая история. Двое рабочих вносили медную ванну и ставили ее посередине комнаты. Спустя четверть часа они возвращались с четырьмя ведрами горячей воды и выливали их в ванну. После того как счастливец, которому предназначалась ванна, кончал мытье, а детвора, воспользовавшись этим, полоскала ноги в еще теплой воде, рабочие возвращались и все уносили под осуждающими взглядами соседей, порицавших подобную хвастливую демонстрацию».
   А вот в Древней Греции за четыре столетия до рождества Христова, оказывается, строили публичные бани с водопроводом и канализацией. В Сиракузах еще в V в. до н. э. исправно функционировал водопровод, а в Афинах – так и вовсе в шестом. На рубеже VI и V вв. до н. э. неугомонные греки затеяли строительство судоходного канала на Коринфском перешейке, а во II в. до рождества Христова запросто вырыли канал между Нилом и Красным морем. Мы уже не говорим о таких мелочах, как поставленная на широкую ногу мелиорация, управление разливом рек и механические водоподъемные сооружения. Не уступали грекам и римляне. В I-м в. до н. э. система водоснабжения в Древнем Риме работала как часы. Говорят, что именно тогда родился термин «гидравлика», а некто Сикст Юлиус Фронтиус написал трактат о трубопроводной технике.
   Санитарному состоянию античных площадей, улиц и дворов может позавидовать любой современный город. Разветвленная система водостоков, обложенных каменной кладкой и перекрытых плитами, содержалась в образцовом порядке. Разумеется, существовала и канализация. Вопросами городского благоустройства ведали специальные должностные лица – астиномы, в круг обязанностей которых входил, в частности, неусыпный надзор за уборщиками нечистот. Античные золотари должны были сваливать свое добро не абы где, а не ближе 10 стадиев от городской стены. Жилые дома были оборудованы ванными комнатами, канализацией и водопроводом, трубы которого делали из обожженной глины. А вот с отоплением дела обстояли поплоше – в холодную погоду комнаты обогревались переносными глиняными сосудами, куда насыпали раскаленный древесный уголь. Правда, в помещениях для мытья под полом прокладывали специальные трубы, по которым проходил горячий воздух из топки. Но уже в VI в. до рождества Христова глиняные плошки, набитые древесным углем, перестали устраивать капризных древних греков. Появляется центральное отопление – сначала в храмах и банях, а потом и в жилых домах и гимнасиях для нагревания воды в бассейнах. Отопительный прибор состоял из жаровни, так называемого гипокаустона и емкости для нагревания воды; по трубам горячая вода поступала в бассейн.
   Да что там греки и римляне! Нас уверяют, что в городах Харап-па и Мохенджо-Даро, привольно раскинувшихся на берегах Инда, еще в III тысячелетии до н. э. водопровод и канализация были заурядным явлением. Между прочим, в Двуречье тоже не дремали. В целях бесперебойного снабжения доброкачественной пресной водой жителей древнего Вавилона был в два счета построен акведук, протяженность которого равнялась расстоянию от Парижа до Лондона. Историки говорят, что для своего времени он был самым настоящим техническим чудом, как и висячие сады Семирамиды. Спорить с этим не приходится, но вся беда в том, что подобное сооружение было бы техническим чудом не только во времена царя Хаммурапи, но и в годы правления Екатерины II или Александра I. Получается поразительная вещь. За много веков до рождества Христова люди безошибочно вычислили окружность земного шара и рассчитали расстояние до Луны, построили великолепные дороги, перебросили мосты через реки, возвели монументальные здания, придумали водопровод и центральное отопление и установили, что на всякое тело, погруженное в жидкость, действует направленная вверх выталкивающая сила, равная весу вытесненной им жидкости.
   А потом случилось то, что случилось. Империя, раскинувшаяся от Британии до Персидского залива, накрылась медным тазом, а на обломках былого великолепия выросли варварские королевства. Блестящие достижения античной мысли благополучно легли под сукно на несколько столетий. Люди разучились читать и писать, перестали мыться и стричь бороду и вновь начали топить печи по-черному. Некогда многолюдные города лежали в руинах и зарастали сорной травой. На римском форуме среди поваленных мраморов паслись стада коз. Богатейшее античное наследие оказалось никому не нужным.
   Но стоит приглядеться получше к истории материальной культуры, как обнаруживаются удивительные вещи. Скажем, наполненный воздухом пузырь люди придумали давным-давно. Такие пузыри, изготовленные из шкур животных, сначала использовали как примитивные плавсредства, а позже стали применять в качестве мехов в железоделательном производстве. Можно сказать, что это было самое начало пневматики. Гидравлика началась с выкапывания простейших водоотводных канав, которые впоследствии превратились в разветвленные ирригационные сети. Наши предки эмпирическим путем пришли к закону сообщающихся сосудов, даже не подозревая о его существовании. Так все потихоньку и шло – люди раздували мехи, выплавляли плохое железо, копали канавы и по мере сил осушали болота. А потом родился Архимед...
   Невольно закрадывается подозрение, что если бы гениальный уроженец Сиракуз умер во младенчестве или захлебнулся в своей знаменитой ванне, непросвещенное человечество продолжало бы уныло копать канавы до сих пор. Великий грек с очаровательной небрежностью создавал целые разделы физики на голом месте. От надувных пузырей, минуя промежуточные этапы, он сразу шагнул к широким научным обобщениям. Впрочем, судите сами.
   Древнегреческий ученый Архимед (ок. 287–212 гг. до н. э.) родился в Сиракузах (Сицилия). Разработал предвосхитившие интегральное исчисление методы нахождения площадей, поверхностей и объемов различных фигур и тел. В основополагающих трудах по статике и гидростатике дал образцы применения математики в естествознании и технике. Является автором множества изобретений (архимедов винт, определение состава сплавов взвешиванием в воде, системы для поднятия больших тяжестей, военные метательные машины и др.). Полагают, что он занимался судостроением (якобы спроектировал и построил корабль, корпус которого был обложен свинцовыми листами для защиты от червей), написал труд, систематизирующий достижения греческой геометрической оптики (не сохранился до нашего времени), придумал и успешно применил зажигательные зеркала (о чем мы уже писали) и сконструировал сложнейшие механизмы, прекрасно себя зарекомендовавшие при обороне Сиракуз: как только неприятельский корабль оказывался в пределах досягаемости, с городской стены опускалась железная лапа, хватала судно за носовую часть и поднимала его отвесно. Экипаж и вооружение сыпались в море, как горох, после чего выпущенный корабль шел ко дну. Кроме того, Архимед построил необыкновенно сложный планетарий, наглядно представлявший движение планет вокруг Земли. Конструкция приводилась в действие простым поворотом рукоятки и была столь совершенна, что моделировала даже солнечные затмения. Это чудо техники якобы видел Цицерон и был поражен до глубины души, что немудрено, ибо и в XXI в. не удается построить механизм, воспроизводящий движение планет простым поворотом рукоятки.
   Казалось бы, получив такой толчок еще в III в. до н. э., античная техника должна зашагать семимильными шагами. Ничего подобного: хотя работы Архимеда, Герона Александрийского (он написал серьезный труд «Пневматика» и создал действующую модель парового двигателя) и многих других имели несомненное практическое значение, они на сотни лет оказались забыты. Увяла великолепная античная архитектура, приказали долго жить мореплавание и торговля, пришли в негодность замечательные дороги, а люди разучились пользоваться водопроводом и канализацией и вновь впали в дремучую дикость. Если вы можете вообразить такую эволюцию наоборот, охватившую целый континент, – воля ваша, но мы в подобную нелепость поверить решительно отказываемся.
   Весьма примечательно, что стоит только обратиться к более или менее достоверной истории, как картина принципиально меняется. В Средние века и эпоху Возрождения человечество разом вспомнило достижения античной мысли и стало их широко применять на практике. Тысячелетняя стагнация оборвалась как по мановению волшебной палочки, и развитие науки и техники возобновилось в точности с того места, на котором остановились древние греки и римляне. И что характерно, преемственность в развитии научной мысли никогда уже больше не нарушалась. Одно открытие тянуло за собой другое, изобретение следовало за изобретением, и в результате к рубежу XVII–XVIII вв. человечество уже имело в своем распоряжении достаточно стройную научную картину мира. Античное наследие было сначала подхвачено арабами и византийцами, потом пришел черед Западной Европы. Уже к XV в. появляются инженеры, знакомые с архитектурой, фортификацией, артиллерией и сооружением плотин и каналов. Строятся шлюзы и водяные мельницы, развивается мореплавание. В середине XVI в. итальянец Тарталья публикует трактат Архимеда по гидростатике и предлагает способ подъема затонувших судов, опираясь на достижения великого грека. Можно, конечно, предположить, что он просто-напросто перевел труды Архимеда, но нам почему-то кажется, что всю работу Тарталья выполнил сам, а для придания ей весомости приписал ее античному гению. Подобная практика была обычным делом в Средние века и эпоху Ренессанса. Потом вопросами гидростатики и гидравлики заинтересовался великий Леонардо да Винчи, затем подключились Паскаль и Торричелли и дальше, дальше, дальше... Никаких перерывов постепенности и катастрофических провалов история науки больше не знала.
   Фактов, которые невозможно втиснуть в прокрустово ложе традиционной хронологии, имеется великое множество. Скажем, жил да был в Древнем Риме выдающийся врач Авл Корнелий Цельс, автор знаменитого трактата «О медицине», в котором он обобщил, как принято считать, достижения эллинистического врачебного искусства. Но Цельс был не только медиком, а еще оригинальным мыслителем и вообще большим эрудитом. Его перу принадлежит энциклопедический труд «Artes» («Искусства»), не сохранившийся до наших дней. Историки числят его по преимуществу медиком только лишь на том основании, что из всех его сочинений уцелел один только вышеупомянутый трактат. Из работ его современников нам известно о последовательной антиклерикальной позиции Цельса. Как и большинство медиков, он был скептиком и материалистом: «Совершенно безразлично, называть ли Бога, сущего над всеми, Зевсом, как это делают греки, или же каким-нибудь иным именем, как это мы встречаем – ну хотя бы у индийцев или же у египтян». Цельс утверждал, что христиане верят в демонов, которые по существу являются приближенными главного Бога и вполне могут именоваться младшими богами, и хотя христиане называют их ангелами, суть дела от этого не меняется. Из-за своих атеистических взглядов Цельс получил у современников прозвище «Антихристианин». Но вот что любопытно: согласно Большому энциклопедическому словарю, Всемирной истории в 10 томах и многим другим историческим сочинениям, Цельс жил в I-м в. до рождества Христова. Каким образом наш скептически настроенный медик мог выступать против Христа до его рождения, как-то не очень понятно. Сообразив, что дело здесь нечисто, авторы работ об «антихристианстве» Цельса помещают его в I-й в. н. э., а переводчик и автор комментариев к трудам латинских медиков Ю. Ф. Шульц предлагает компромиссное решение: I-й в. до н. э. – I-й в. н. э. Но и это не спасает положения. Чтобы критиковать христианство, нужно иметь богословские трактаты, а их заведомо не могло быть в I-м в. н. э. Историкам прекрасно известно, что первые Евангелия появились через столетия после смерти Христа, не говоря уже о богословских сочинениях. Так когда же все-таки жил Авл Корнелий Цельс?
   Если читатель думает, что это единичные факты, то он глубоко заблуждается. Скажем, В. А. Иванов в статье «Анализ системных противоречий в традиционной версии хронологии мировой истории» пишет, что документы, относящиеся к эпохе до XVI в., всем своим массивом противоречат традиционной хронологической версии. Например, знаменитый древнегреческий географ Страбон (64/63 гг. до н. э. – 23/24 гг. н. э.), автор «Географии» в 17 книгах, подробнейшим образом описывая Италию, ни словом не упоминает ни Помпеи, ни Стабию, ни Геркуланум, хотя при его жизни это были многолюдные и процветающие города, особенно Помпеи. Согласно современным представлениям, они погибли в результате извержения Везувия в 79 г. н. э., т. е. через пятьдесят с лишним лет после смерти Страбона. При этом вот что он пишет о Равенне: «Самый большой город на болотах – Равенна, построенная целиком на сваях и прорезанная каналами, так что проходить там можно только по мостам и на лодках. Во время приливов в город поступает немало морской воды, так что все нечистоты вымываются морем через каналы и город очищается от дурного воздуха». Беда в том, что древнейшие сооружения Равенны датируются V–VI вв. н. э. (в VI в. она была центром так называемого Равеннского экзархата – византийских владений в Северной Италии), а основная часть города вообще построена в XII–XV вв. Но если даже ориентироваться на самую раннюю дату, то все равно концы с концами не сходятся, ибо Страбон умер за пятьсот лет до начала строительства. Кроме того, город расположен в семи километрах от адриатического побережья и стоит на одном-единственном канале. Быть может, Страбон перепутал Равенну с Венецией? Вот она действительно построена на 118 островах, а каналов и мостов там видимо-невидимо. К сожалению, и Венеция была основана только в IX в. н. э. (810-й г.), о чем можно прочитать в любом путеводителе. Что же имел в виду Страбон и когда он жил?
   Разумеется, все это риторические вопросы. Просто современные историки находятся в плену жесткой хронологической схемы, согласно которой история человечества подразделяется на древность, античность, эллинизм, варварство, раннее Средневековье, позднее Средневековье, эпоху Возрождения и Новое время. Но схема она и есть схема, только вот в Средние века люди думали совсем по-другому. Более того, даже по поводу относительно недавних событий у них, по-видимому, были принципиально иные соображения. Например, итальянский гуманист Лоренцо Валла, живший в первой половине XV в., анализируя культурный пейзаж современной ему Италии, ни словом не обмолвился ни о Данте, ни о Петрарке, ни о Боккаччо, заложивших основы итальянской культуры. Будучи блестящим знатоком латыни, он очень высоко оценивал свои латинские сочинения и полагал, что они куда серьезнее, чем «все, что было написано в течение 600 лет по грамматике, риторике и каноническому праву». О Древнем Риме нет даже и речи; похоже, Валла считал, что латинская литература существует от силы 600 лет. Между прочим, сам великий Шекспир (1564–1616) был абсолютно уверен, что история письменности насчитывает не более пятисот лет, да и пришествие Христа, по его мнению, тоже состоялось примерно тогда же. В другом месте мы уже отмечали, что участники первого крестового похода (1096–1099) пребывали в убеждении, что карают современников казни Христа, а не их далеких потомков. Например, в «Легенде о трех святых царях» (имеются в виду евангельские волхвы, явившиеся к младенцу Иисусу), написанной в XIV в., действуют некий пресвитер Иоанн, татарский царь и султан, а также рыцари и другие средневековые персонажи.
   В «Диалогах» Платона (V–IV вв. до н. э.) упоминается «противолежащая земля за океаном», причем совершенно определенно речь идет об Америке, так как легендарная Атлантида подробно описывается в другом месте. Равным образом об Америке прекрасно известно античному историографу Иосифу Флавию (37 – после 100 гг. н. э.), у которого она даже названа «Новым Светом». Но как это возможно? Ведь ни во времена Флавия, ни, тем более, во времена Платона о трансокеанских плаваниях и слыхом не слыхивали!
   Сочинения Иосифа Флавия вообще поражают воображение. На страницах его книг библейский царь Ирод, древние римляне и Александр Македонский постоянно сражаются с арабами (арабское государство возникло около 630 г. н. э.), а «Иудейские древности» Флавия переполнены именами «арабских князей».
   Вы не забыли, читатель, о богатых Помпеях, уничтоженных извержением Везувия в 79 г. н. э. и засыпанных вулканическим пеплом? На остатки Помпей европейцы впервые натолкнулись в 1748 г. (Геркуланум обнаружили чуть раньше – в 1711-м), а систематические раскопки начались еще позже. Между тем автор XV в. Джакоб Сан-нацар сообщает: «Мы подходили к городу (Помпеям), и уже виднелись его башни, дома, театры и храмы, не тронутые веками». И как сие нужно понимать? Археологи вышли из положения весьма незатейливо: «В XV веке некоторые из зданий Помпеи выступали уже выше наносов...» Надо полагать, что затем город снова занесло землей, чтобы европейцы смогли его откопать только в XVIII столетии. Надо сказать, что помпейские находки вообще дают богатую пищу для размышлений. Обратимся снова к работе В. Классовского «Систематическое описание Помпеи и открытых в ней древностей», которую мы уже как-то цитировали. Например, среди граффити (рисунков на стенах) порой встречаются откровенно средневековые по сюжету: палач в капюшоне, рыцарь в шлеме с забралом и т. п. Принято считать, что это изображения гладиаторов. Удивляет не только общий очень высокий уровень изобразительного искусства (скульптура, фрески), но и то обстоятельство, что некоторые знаменитые мозаики по композиции, колориту и стилю похожи как две капли воды на фрески Рафаэля и Джулио-Романо. В. Классовский пишет об открытии набора хирургических инструментов, которые поразили его необыкновенным изяществом и совершенством. Некоторые из них были вполне на уровне достижений современной оперативной хирургии (работа Классовского опубликована в 1848 г.).
   Помните о Флорентийской платоновской академии, к основанию которой приложил руку выходец из Византии Гемист Плетон (Плифон)? Плетон преподавал гремучую смесь из учения Зороастра, индийских брахманов, Платона, Порфирия и Прокла. Кроме Флорентийской и Неаполитанской академий, спонсорами которых были Козимо Медичи и Альфонс Неаполитанский, существовала еще и так называемая Римская, члены которой собирались без большого шума и помпы. Она возникла во второй половине XV в. на базе Римского университета, который был основан еще в 1303 г., а у ее истоков стоял гуманист Помпонио Лето, читавший лекции об античных классиках – Цицероне, Вергилии, Варроне. По донесениям миланских шпионов, академики одевались в тоги и туники, как древние греки и римляне, датировали свои сочинения не от сотворения мира, а от основания Рима и заменяли собственные имена античными. С. Валянский и Д. Калюжный приводят обширный список этих академиков: там есть и Кальвус, и Каллимах, и Протурций, и Аристо-фил, и Августин. Разумеется, дело не ограничивалось сменой декораций и простым переодеванием. Помимо чтения и обсуждения античных памятников, академики писали собственные труды (конечно же, на латыни) по проблемам философии, религии и политики древности, а также сочиняли латинские стихи и прозу. Какие из этих произведений, написанных великолепным слогом, действительно античные, а какие вышли из-под пера академиков, разобраться сегодня решительно невозможно. Совсем не исключено, что немалый корпус текстов плодовитых авторов благополучно «уплыл» в далекое прошлое и рассматривается в наши дни специалистами в качестве несомненных античных подлинников.
   Быть может, читателю будет небезынтересно узнать, что академии в Европе существовали и много раньше, когда малограмотные европейцы только-только выползали из дремучей дикости раннего Средневековья. Рассказывают, что одна такая академия исправно функционировала в VIII–IX вв. при дворе императора франков Карла Великого (742–814). Этот самый известный представитель династии Каролингов в ходе длительных завоевательных войн создал обширное государство, лишь немногим уступавшее по своим размерам Западной Римской империи. В годы правления Карла Великого в стране начинается культурный подъем, который современные историки нередко называют «Каролингским возрождением» (итак, еще одно Возрождение!). Образцом для подражания, естественно, была античность. У истоков «Каролингского возрождения» стоял аббат Турского монастыря и советник Карла Великого Алкуин (ок. 732/735-804), англосаксонский ученый, автор богословских трактатов, учебников философии и математики. Придворные академики императора франков, поглядывая на Платона и Горация, с упоением копируют античность. Вот что пишут об этой эпохе историки и литературоведы: «Деятели Академии Карла на своих заседаниях и в своих писаниях именовали друг друга псевдонимами. Алкуин был „Флакком“ (Квинт Гораций Флакк – выдающийся древнеримский поэт. – Л. Ш.), Ангильберт не постеснялся псевдонима „Гомер“, сам же император именовался царем Давидом».
   Ради полноты картины заметим, что следы еще одного Гомера без труда обнаруживаются совсем в другую эпоху. После захвата крестоносцами в 1204 г. Константинополя на Балканском полуострове возникла так называемая Латинская империя. И хотя как единое государственное образование она уже в 1261 г. прекратила свое существование, княжества, королевства и герцогства, основанные в Греции крестоносцами, благополучно дожили до середины XV в., когда Малая Азия и Балканы оказались в руках турецких завоевателей. Так вот, резиденцией афинских герцогов в XIII в. был город Эстивы (античные Фивы), где стоял покрытый фресками замок, в котором творил граф Сент-Омер (Saint Homer, Святой Гомер), автор героических поэм и песен, писавший на старофранцузском. Впрочем, о Латинской Греции мы в свое время еще поговорим.
   Чуть выше мы уже рассказывали о том, как Франческо Петрарка убедительно обосновал подложность привилегий, выданных дому Габсбургов Нероном и Цезарем. Деятельность этого поэта и писателя раннего Ренессанса вообще заслуживает самого пристального внимания. По определению другого средневекового гуманиста, он «был первым, кто... смог понять и вывести на свет древнее изящество стиля, дотоле утраченного и забытого». Петрарка был страстным библиофилом, а собирание старинных рукописей стало поистине делом его жизни. Разбогатев, он даже открыл мастерскую, в которой работал целый штат секретарей и переписчиков. Древние рукописи и манускрипты стекались к нему рекой, так как все находки он щедро оплачивал. Многое Петрарка отыскал самостоятельно. В 1333 г. он обнаружил в Льеже две неизвестные речи Цицерона, а в 1334-м нашел в Вероне письма Цицерона к Аттику, Квинту и Бруту. Отделить зерна от плевел, то есть разобраться в том, что именно Петрарка и в самом деле раскопал в монастырских скрипториях, а что написал собственноручно, совсем не так просто, как может показаться на первый взгляд, ибо он не считал для себя зазорным откровенно подражать древним. Он даже советует, как в таком случае следует поступать: надо, чтобы «новое произведение напоминало архетип, но не было ему тождественно». Основной целью работы историка Петрарка полагал вовсе не добросовестную фиксацию событий или внимательное сопоставление рукописей, а голое морализаторство: «...если я не ошибаюсь, истинная задача историка состоит в том, чтобы показать, чему читатели должны следовать или чего им надобно избегать». Весьма любопытно его эпистолярное наследие, которое очень часто ставит специалистов в тупик. Дело в том, что его письма к коллегам-современникам (писанные, разумеется, на латыни) искусно стилизованы под античные сочинения. Петрарка часто прибегает к старинным именам и прозвищам (Сократ, Олимпий, Симонид и пр.) и латинизирует абсолютно все вокруг. Античный дух его корреспонденции неистребим: даже рассказывая о событиях современности, он помещает их в античные декорации. Современные исследователи разводят руками: ничего не попишешь, поэт он и есть поэт и живет в придуманном мире. Нам же представляется, что дело обстоит куда проще. Петрарка и думать не думал возрождать античность, а откровенно ее творил. Не забудем, кстати, что XIV столетие – это переломная эпоха, навсегда разделившая некогда единое, осевое время на древность и Средневековье. Не лишено интереса, что Петрарка написал серию биографий «О знаменитых людях», заставляющую вспомнить знаменитые «Сравнительные жизнеописания» древнегреческого писателя и историка Плутарха (ок. 45 – ок. 127).
   Между прочим, Петрарка был учителем нашего старого знакомца Поджо Браччолини и подобно последнему тоже не спешил представить на суд почтеннейшей публики оригиналы своих находок (вероятно, по поэтической рассеянности). Скажем, когда он отыскал в библиотеке Вероны письма Цицерона, то смог предъявить только копии; подлинников у него почему-то не оказалось. Не менее странно выглядит история поисков потерянного сочинения Цицерона «Глория», о существовании которого было известно из письма Цицерона к Аттику. Петрарка заявил, что будто бы разыскал эту бесценную рукопись, но отдал ее на время своему старому учителю, а тот ее потерял. Когда в 1337 г. наш поэт впервые приехал в Рим, его возмущению не было предела. Вечный город не оправдал его надежд. Петрарка пишет: «Где термы Диоклетиана и Каракаллы? Где форум Августа и храм Марса Мстителя? Где святыни Юпитера Громовержца на Капитолии и Аполлона на Палатине? Где портик Аполлона и базилика Гая и Луция, где портик Ливии и театр Мар-целла?.. Где бесчисленные сооружения Агриппы, от которых сохранился только Пантеон? Где великолепные дворцы императоров? В книгах находишь все, а когда ищешь их в городе, то оказывается, что они исчезли или остался от них только жалкий след». Весьма интересно, что Петрарка приехал в Рим, имея вполне определенные представления о том, что и где там должно находиться, каковую информацию он, по его собственному признанию, почерпнул из книг. Петрарка прекрасно знает, как должен выглядеть подлинный древний Рим. Невольно возникает подозрение, что никаких «античных» древностей в ту пору в Риме еще не было. По всей видимости, их только еще предстояло возвести, а Петрарка выступил чуть ли не в роли исторического консультанта по этому непростому вопросу.
   Поговорим немного о современных фальсификациях старинных изделий и литературных памятников. В 1906 г. на Синайском полуострове были обнаружены восемь надписей, единодушно отнесенные специалистами к XIV–XV вв. до н. э. В 1923 г. археолог Г. Гримме опубликовал работу с расшифровкой двух из них, из которой недвусмысленно следовало, что библейские Моисей и Иосиф – реальные исторические персонажи. Сразу же разгорелась жаркая дискуссия. Одни ученые объявили расшифровку ошибочной, другие заговорили о подделке. Вы будете смеяться, но баталии гремели исключительно вокруг собственноручных рисунков Гримме, и ни одной душе не пришло в голову затребовать фотокопии синайской находки. Когда это было наконец сделано (нашелся сообразительный египтолог), то дискуссия естественным образом сошла нет. Оказалось, что подлинный текст разрушен до такой степени, что не поддается прочтению в принципе, а «расшифровка» Гримме не более чем совершенно произвольная реконструкция. Ушлый археолог прекрасно знал, что его коллеги вряд ли заинтересуются оригиналами.
   Другой пример. В 1937 г. некто Гонон, вспахивавший свое поле неподалеку от Бризе, извлек из-под земли на свет божий мраморную статую Венеры. Ученый мир всполошился. Специалисты, исследовав бесценную находку вдоль и поперек, пришли к единодушному заключению – I-й в. до н. э. как минимум. Землепашец получает кругленькую сумму в 250 тысяч франков. А в 1938 г. итальянский скульптор Франческо Кремонезе выступает с заявлением, что это именно он собственноручно изготовил и закопал в поле упомянутую Венеру. В доказательство своих слов Кремонезе представляет недостающие фрагменты «античного» мрамора. Цель подлога – доказать, на что он способен.
   История Нового времени буквально пестрит фальсификациями. В 1800 г. неким Мархеной был сфабрикован латинский порнографический рассказ в духе «Сатирикона» Петрония. Подлог был раскрыт совершенно случайно. Надо сказать, что полный «Сатирикон» был опубликован еще за сто лет до Мархены обыкновенным итальянским офицером, якобы сделавшим точный перевод с очень старой рукописи. Излишне говорить, что оригинал так и не был никогда представлен. В XIX в. студент по имени Вагенфельд заявил, что в его распоряжении имеется история Финикии, изложенная по-гречески. Перевод редчайшей рукописи вызвал небывалый ажиотаж. Ученый мир, как водится, засуетился, но когда у Вагенфельда потребовали представить греческий подлинник, он сразу же пошел на попятную. В 1769 г. знаменитый Монтескье опубликовал поэму в духе древнегреческой поэтессы Сафо (VII–VI вв. до н. э.), сообщив, что семь песен уроженки острова Лесбос были им совершенно случайно обнаружены в библиотеке одного греческого епископа.
   Позже он сознался в мистификации. Итальянский поэт Леопарди в 1826 г. предложил на суд публики две оды Анакреона, а Джей Мак-ферсон (1736–1796) в 1759 г. заявил, что обнаружил старинный шотландский эпос, вышедший из-под пера слепого кельтского поэта Оссиана, жившего якобы в III в. н. э. Обаяние этой подделки было настолько велико, что Осип Мандельштам уже в 1914 г. (когда фальсификация Макферсона давно стала общим местом) написал следующее стихотворение:

 
Я не слыхал рассказов Оссиана,
Не пробовал старинного вина;
Зачем же мне мерещится поляна,
Шотландии кровавая луна?
 
 
И перекличка ворона и арфы
Мне чудится в зловещей тишине;
И ветром развеваемые шарфы
Дружинников мелькают при луне!
 
 
Я получил блаженное наследство –
Чужих певцов блуждающие сны;
Свое родство и скучное соседство
Мы презирать заведомо вольны.
 
 
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
 

   Вот так и возникают нездоровые сенсации, как писали братья Стругацкие. Однако подделки подделками, а нас все-таки интересуют вещи куда более фундаментальные.
   Давайте присмотримся к особенностям христианского культа в Западной Европе XIII–XVI вв. Принято считать, что вакхические пляски и оргиастические церемонии, сопровождавшиеся разного рода излишествами, – неотъемлемая черта поздней античности, своего рода пир во время чумы. Непредвзятое прочтение средневековых хроник заставляет решительно пересмотреть эту точку зрения. Аскеза, умерщвление плоти, строгое следование христианским заповедям были скорее идеалами, провозглашаемыми с церковных кафедр, а реальная жизнь выглядела совершенно иначе. Многочисленные исторические исследования, выполненные разными учеными и в разное время, однозначно свидетельствуют, что нравы, царившие в средневековых монастырях, совсем недалеко ушли от античных вакханалий и храмовой проституции древних. Богатейший иллюстративный материал, содержащийся в том числе и в старинных Библиях, а также скульптурные изображения, выставленные на всеобщее обозрение в соборах и церквах, не дают ровным счетом никаких оснований говорить о строгости и воздержанности средневекового духовенства. Причем складывается впечатление, что это были отнюдь не отдельные эксцессы, а общераспространенная практика. Ниже мы приводим свидетельства, льющие воду на нашу мельницу, позаимствованные из работ вполне традиционных историков, а также из книг Н. А. Морозова, А. Т. Фоменко, С. Валянского и Д. Калюжного.
   Вот что, например, пишет о нравах, бытовавших в монастырях XV века, Александр Парадисис, автор романа «Жизнь и деятельность Бальтазара Коссы». И хотя это художественное произведение, ему вполне можно доверять, так как роман написан добросовестно и обстоятельно, с опорой на источники и верно передает быт и нравы той эпохи. Бальтазар (Балтасаро) Косса – это бывший неаполитанский пират, сумевший получить звание «доктора обоих прав», избранный римским папой под именем Иоанн XXIII (1410–1415). Итак: «От отшельнической и благочестивой жизни монастырей первых веков христианства не осталось и следа, разложение церкви и нравов в них достигло невероятных размеров... Не способствовала строгости нравов и одежда монахинь, подчеркивавшая их природную красоту и стройность... Почти все монастыри Италии, пишет Родонаки, принимали мужчин-посетителей. В дни приемов монахини вызывающе громко рассказывали о своих детях... взбудораживая народ на улицах.
   О жизни монастырей в Венеции мы узнаем не только от Каза-новы. Сан Дидье пишет: „Ничто в Венеции не вызывало такого интереса, как монастыри“. Были там частыми посетителями и вельможи. И так как все монахини были стройны и красивы, ни одна не оставалась без любовника. А забота надзирательниц о нравах выражалась в том, что они помогали монахиням находить более искусные способы встреч с любовниками и покрывать их». Далее со ссылкой на источники Александр Парадисис рассказывает, что монахини носили узкие и короткие, в талию, платья с большим декольте, а иногда появлялись и в мужском платье. «Одежда монахинь Рима тоже не отличалась скромностью. А флорентийские монахини, по свидетельству одного настоятеля мужского монастыря, посетившего Флоренцию, напоминали мифологических нимф, а не „христовых невест“. Во многих монастырях были устроены театры и разрешалось давать представления, но играть в них могли только монахини...
   Не отличались выдержанностью и монахини Генуи. В одном из папских указов с прискорбием отмечалось: „Сестры из монастырей святого Филиппа и святого Иакова бродят по улицам Генуи, совершают непристойные поступки, которые диктует им их необузданная фантазия...“ Распущенность монахинь в болонском монастыре Иоанна Крестителя была настолько велика, что власти были вынуждены разогнать всех монахинь, а монастырь закрыть... Число монахинь, преследуемых правосудием за распутство, росло с каждым днем. Каждый болонский монастырь имел кличку: „монастырь куколок“, „монастырь бесстыдниц“, „монастырь кающихся Магдалин“, „монастырь сплетниц“, „монастырь Мессалин“...
   Известный гуманист Понтано рассказывал, что в Валенсии испанцы свободно проникали в женские монастыри и что трудно провести грань между этими святыми обителями и домами, пользующимися дурной репутацией».
   Сожительство монахов с монахинями было самым заурядным явлением. Известный прозаик Эпохи Возрождения Мазуччо Гуар-дати (ок. 1415 – ок. 1475), автор сборника «Новеллино», опубликовал книгу «Браки между монахами и монахинями», которая была изъята и в 1564 г. занесена в список запрещенных католической церковью книг. Сам автор был предан анафеме.
   А ведь были еще знаменитые карнавалы, когда народ пускался во все тяжкие (самый знаменитый карнавал – венецианский – продолжался почти полгода). Александр Парадисис пишет, что в это время «женские монастыри превращались в танцевальные залы, заполнялись мужчинами в масках». Историк Якоб Буркхардт приводит описание венецианского карнавала 1491 г., представлявшего собой самую настоящую водную феерию с участием такого количества кораблей и лодок, «что на милю кругом не было видно воды». Чего там только не было, на этом карнавале! Костюмированные представления, пантомима, регата, юноши и девушки, наряженные тритонами и нимфами... Якоб Буркхардт пишет, что на средневековых карнавалах стали воссоздавать триумфы древнеримских полководцев во всем их великолепии. (Как известно, в Древнем Риме это была обычная практика: полководцев, одержавших важные победы, чествовали с небывалой торжественностью и пышностью.) И далее он приводит описание средневекового триумфа, который как две капли воды похож на античный: «В Риме первым подобающе обставленным празднеством такого рода был, при Павле II, триумф Августа после победы над Клеопатрой: здесь помимо шутовских и мифологических масок (которых и на античных триумфах было предостаточно) наличествовали и все прочие реквизиты – закованные в цепи цари, шелковые свитки с решениями народа и сената, костюмированный в античном стиле псевдосенат с эдилами, квесторами, преторами и проч., четыре колесницы с поющими масками и, конечно же, колесницы с трофеями. Прочие шествия более обобщенно олицетворяли владычество древнего Рима над миром, и перед лицом реальной турецкой опасности здесь хвастали кавалькадой пленных турок на верблюдах. Позднее, на карнавале 1500 г., Цезарь Борджа, дерзко намекая на собственную особу, велел представить триумф Юлия Цезаря с одиннадцатью великолепными колесницами, возмутив тем самым прибывших на юбилей пилигримов».
   Теперь скажите на милость, чем это красочное театрализованное зрелище отличается от подлинного античного триумфа? Где критерий, который помог бы размежевать два этих действа? На поверку оказывается, что у нас нет ровным счетом никаких оснований считать одно представление оригиналом, а другое – его копией, ибо они сливаются до полной неразличимости. В очередной раз мы вынуждены констатировать: нет решительно никакой возможности понять, где кончается античность и начинается Ренессанс. Можно произвольно разнести эти эпохи на любое количество лет, но картина от этого не изменится. Не бывает столь детального, совпадающего в мельчайших мелочах повторения пройденного. Когда читаешь описания средневековых карнавалов, временами берет оторопь. Тут и маскарадная свобода нравов, и сражения всадников, и парады вооруженных горожан, и спортивные состязания, и бог знает что еще. Вне всякого сомнения, это ни в коем случае не игра в античность и вообще не игра, не подражание быту и нравам ветхозаветных времен, а самая настоящая живая жизнь.
   А может быть, правы те историки и отцы церкви, которые говорят о забвении высоких идеалов первых веков христианства? Быть может, разврат и разнузданность мирян и клириков эпохи Возрождения есть не что иное, как измена древнему благочестию, элементарная порча нравов? Ведь мы же видим, что церковь всерьез обеспокоена этой чудовищной вакханалией увеселений и прилагает немалые усилия, чтобы ввести поведение своих прихожан в некие благопристойные рамки. Папские указы сыплются как из рога изобилия, наиболее одиозные монастыри закрывают, а монахинь отдают под суд. И хотя само папство в полной мере поражено тою же самой болезнью, нельзя не признать, что картина все-таки начинает понемногу меняться. Тем не менее это совсем не означает, что церковь повернулась лицом к незапятнанным идеалам раннего христианства. Скорее всего, дело кроется в постепенном взрослении общества. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и сугубо материальные причины. Так, например, Н. А. Морозов в свое время полагал, что потребность в уничтожении христиансковакхического культа могла быть вызвана широким распространением венерических болезней в Европе.
   В XII–XIV вв. происходило абсолютно то же самое, просто и церковь, и само общество смотрели на творящиеся безобразия сквозь пальцы. Таким образом, обращение к чистоте идеалов и показное благочестие – не более чем вывеска, ловкий пропагандистский трюк, с помощью которого церковь пыталась оседлать ситуацию, делавшуюся все более неуправляемой. Кошмарные ведовские процессы, преследование колдунов и борьба с сатанизмом в XV–XVII вв. – лучшее тому подтверждение. А ведь в предшествующие столетия черной магией занимались сами христианские священнослужители. Есть все основания полагать, что так называемая черная месса была не пародией или карикатурой на католическую, а существовала как самостоятельный культовый обряд и лишь впоследствии была приспособлена для нужд христианского богослужения. Одним словом, никакого «правильного» христианства не было и в помине, и за триста лет до эпохи Ренессанса состояние нравов в Европе было ничуть не лучше, чем в последующие века.
   Ученый XIX в. Шампфлери писал в своей книге «История карикатуры в Средние века»: «Странные увеселения происходили в соборах и монастырях при больших праздниках церкви в Средние века и эпоху Возрождения. Не только низшее духовенство участвует в веселых плясках и песнях, особенно на Пасхе и Рождестве, но даже и главнейшие церковные сановники. Монахи мужских монастырей плясали тогда с монашенками соседних женских, и епископы присоединялись к их веселью». И далее Шампфлери приводит как самый скромный образец (выдавая его почему-то за карикатуру) изображение ужина монахов и их возлюбленных из Библии XIV в., хранящейся под № 166 в Парижской национальной библиотеке. Каким образом карикатура могла попасть в Библию, Шампфлери не объясняет. Священные книги – не место для острот и ерниче-ства, тем более что прочие миниатюры этого же издания не позволяют заподозрить в авторе остряка. На упомянутой картинке изображена типичная вакхическая ситуация: на переднем плане один из монахов предается любовным забавам с монашенкой, а на заднем повторяется то же самое, но в массовом масштабе. Таких, с позволения сказать, «карикатур» в средневековых рукописях – тьма тьмущая, немалое их количество имеется в духовных и богословских книгах. По мнению Шампфлери, такие картинки имели воспитательное значение: это не беспристрастная фиксация бытовых сценок, а попытка предостеречь граждан от подобных поступков. Это более чем сомнительно, поскольку никто и никогда не пытался отвращать народ от разврата публикацией порнографических изображений. Кроме того, если бы автор действительно имел целью осмеять такое поведение, он непременно дополнил бы свой сюжет чертями, увлекающими беспутных монахов в преисподнюю, или чем-нибудь в этом роде. В скобках заметим, что как раз такие сюжеты (с чертями, адским пламенем и проч.) появились в позднем Средневековье, когда церковь начала борьбу за чистоту нравов. Здесь же этого нет и в помине, перед нами типичное вакхическое изображение, мало чем отличающееся от соответствующих античных картинок. Кстати сказать, очень многие средневековые Библии украшены миниатюрами с изображением вакханалий, плясок и бешеного разгула, а заставки к главам увиты виноградными гроздьями, т. е. все выдержано в самой что ни на есть античной манере.
   Да что говорить о безымянных миниатюристах! Сам римский папа Пий II (1405–1464), в прошлом писатель и историк, сочинял фривольные новеллы в духе Боккаччо, писал откровенно эротические стихи и был автором непристойной комедии «Хризис» (Христос).
   Через 700 лет после возникновения христианства (в рамках традиционной хронологии), в VII в. н. э., собор в Шалоне запрещает женщинам петь в церквах неприличные песни, а Григорий Турский (VI в.) протестует против монашеских маскарадов в Пуатье, сопровождавшихся разнузданным весельем («безумными праздниками», «праздниками невинных», «праздниками осла»). Шампфлери пишет, что только в 1212 г. Парижский собор запретил монашенкам устраивать «безумные праздники»: «От безумных праздников, где принимают фаллус, повсюду воздерживаться, и это мы тем сильнее запрещаем монахам и монашенкам». По всей видимости, решения соборов, указы и запреты выполнялись кое-как и долго оставались гласом вопиющего в пустыне, ибо в 1245 г. епископ Одон, посетив руанские монастыри, сообщил, что поголовно все монахини с небывалым размахом предаются на праздниках непристойным удовольствиям.
   Одним словом, западноевропейский христианский культ во многих своих чертах совпадает с античным вакхическим. Чем, скажите на милость, все вышеописанное отличается от античных вакханалий и дионисийских оргий, растекавшихся по стране наподобие самых настоящих психических эпидемий? В который уже раз мы обнаруживаем удивительные параллели между Древней Грецией или Римом и средневековой Европой. Между прочим, пережитки и следы языческого культа без труда обнаруживаются в христианской обрядности, даже если рассуждать с вполне традиционных позиций.
   Шампфлери в своей книге приводит огромное количество примеров непристойных изображений, выставленных напоказ в христианских храмах. Ученый пребывает в некоторой растерянности, будучи не в силах объяснить увиденное: «Что подумать, например, о странной скульптуре, помещенной в тени под колонной подземной залы средневекового кафедрального собора в Бурже?» Эта скульптура представляет собой выступающие из колонны в эротической позе ягодицы человека, выполненные тщательно и экспрессивно. Шампфлери пишет: «На стенах некоторых старинных христианских храмов мы с удивлением видим изображения половых органов человека, которые угодливо выставлены напоказ среди предметов, предназначенных для богослужения. Как будто эхо античного символизма, такие порнографические скульптуры с удивительной невинностью высечены каменотесами». Ученый сообщает, что подобного рода фаллические изображения особенно многочисленны в соборах Жиронды, и рассказывает о том, как знакомый археолог из Бордо демонстрировал ему образцы бесстыдных скульптур, выставленных в старых церквах его провинции на всеобщее обозрение.
   Объяснять такие картинки осмеянием или издевательством над христианским культом несерьезно. Их воспитательное значение тоже крайне сомнительно. Если позднейшие изображения влекомых в ад грешников были и в самом деле призваны устрашить прихожан, то что можно сказать о композициях, где обнаженные женщины восседают верхом на козлах в сладострастных позах? Эротические скульптуры имеются на капителях кафедрального собора в Магдебурге, а свод портала знаменитого собора Парижской Богоматери (Notre Dame de Paris) украшен откровенно неприличным барельефом. Сошлемся на Н. А. Морозова: «...обнаженные женщины вступают в сношения с ослами, козлами и друг другом, клубок человеческих тел, сплетенных в припадке сладострастия, черти и дьяволы, развлекающие любовными упражнениями прихожан и прихожанок». В связи с этим уместно вспомнить о многочисленных эротических и порнографических античных изображениях и скульптурах, в большом количестве обнаруженных, например, в Помпеях. Опять-таки мы не находим принципиальной разницы между античностью и Средневековьем...
   А. Т. Фоменко вслед за Н. А. Морозовым полагает, что христи-анско-вакхический культ, отождествляемый с античным оргиазмом, существовал на протяжении нескольких столетий вплоть до XV в. Перелом наступает только в XVI столетии, когда обновленная церковь стала решительно открещиваться от своего вакхического прошлого. Нам представляется, что все можно объяснить куда как проще.
   Нет никакой необходимости прибегать к двухфазному развитию христианства – сначала безудержный разгул, а потом сменившая его строгость нравов, совпадающая по времени с началом Реформации (правда, Фоменко полагает, что борьбу с вакхическим культом начал еще папа Григорий VII Гильдебранд в XI в.).
   Христианство с самого начала сосуществовало с язычеством и естественным образом многое позаимствовало из его культа и обрядности. Решительного отторжения и яростного неприятия языческих верований в те далекие времена не было и в помине. Хорошо известно, что в эпоху строительства романских и готических соборов религиозные праздники часто заканчивались вакханалиями и свальным грехом. Изживание язычества было процессом медленным, постепенным и очень непростым. Достаточно сказать, что пережитки язычества сохранялись на Руси очень долго, вплоть до начала XIX в. Если обратиться к истории религии, то можно без труда обнаружить, что фаллические культы и культы плодородия были в определенное время неотъемлемой чертой едва ли не всех религиозных верований. Нет никаких оснований считать, что раннее христианство представляло в этом смысле исключение из общего правила. Совсем другое дело – удивительное сходство раннехристианского культа с античным вакхическим. Едва ли не полное их подобие по многим параметрам наводит на мысль о том, что многие средневековые события (история христианской церкви здесь совсем не исключение) были намеренно или ненамеренно удревнены. Таким водоразделом в истории Западной Европы, по нашему мнению, стали XIV–XV вв.: сначала опустошительная пандемия чумы в середине XIV в., а потом взятие турками Константинополя в 1453 г. Впрочем, об этом мы уже писали.
   Огромное количество поразительных совпадений и дубликатов обнаруживается в истории Троянской войны, воспетой бессмертным Гомером. Поэтому мы предлагаем читателю еще раз обратиться к противостоянию микенской Греции и малоазийской Трои, имевшему место, как утверждают историки, совсем уже в незапамятные времена – то ли в конце XIII, то ли в начале XII в. до н. э. Напомним, что подлинными рукописями Гомера современная наука не располагает. Европейцы начинают знакомиться с его поэмами только в XIV–XV вв., а первое печатное издание Гомера по-гречески выходит в 1488 г. во Флоренции. Понемногу слепого аэда начинают переводить на итальянский, но первый полный перевод «Илиады» появился только лишь в 1723 г.
   Историки нам рассказывают, что средневековым европейцам Гомер был известен только в выдержках, весьма и весьма фрагментарных, поэтому гораздо большим успехом пользовалось изложение событий Троянской войны, сделанное ее мнимыми участниками Даресом и Диктисом. История обнаружения этих записок крайне темна. В годы правления императора Клавдия была вскрыта гробница некоего Диктиса, где обнаружили греческий текст, повествующий о Троянской войне. Считается, что к IV в. н. э. он получил широкое хождение в переводе на латынь, но ни греческим подлинником, ни переводом четвертого века наука не располагает. Первым сохранившимся описанием Троянской войны сегодня полагают латинский текст, традиционно относимый к VI в. после рождества Христова. Язык записок Дареса и Диктиса приводит ученых в негодование: «Какой-то невежественный писака, живший, вероятно, в VI в., составил сухое и монотонное изложение фактов; в Средние века он (сухой язык. – Ред.) очень нравился». Тем не менее в Средние века эти записки ценились весьма высоко; во всяком случае, им отдавали явное предпочтение перед «баснословной» поэмой Гомера, доверия которому не было.
   В XIX в. вокруг записок Дареса и Диктиса закипели страсти. Многие ученые отказывались признавать их подлинность и называли позднейшим фальсификатом. Но совсем отмахнуться от них, как от надоедливой мухи, все-таки не получается, так как Дарес упоминается Гомером в «Илиаде» (песнь пятая, «Подвиги Диомеда»):

 
Был в Илионе Дарес, непорочный священник Гефеста,
Муж и богатый и славный, и было у старца два сына,
Храбрый Фегес и Идей, в разнородных искусные битвах.
 

   Кроме того, Дарес упомянут и в «Энеиде» Вергилия, а Гомер пишет о критском царе Идоменее, сподвижником которого был некто Диктис. Остается только руками развести: через 1800 лет после окончания Троянской войны живые и здоровые ее свидетели и участники пишут о ней воспоминания. Между прочим, сухой и невыразительный текст этих дневников породил в Европе гигантское число произведений, посвященных Троянской войне. Вот только некоторые из них: «Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мора (XII в., Франция), «Песнь о Трое» Герберта фон Фрицлара (XIII в., Германия), «Троянская война» Конрада Вюрцбургского (XIII в., Германия), «История разрушения Трои» Гвидо де Колумна (XIII в., Сицилия). Кстати, книга Гвидо де Колумна была переведена (причем с латыни) едва ли не на все важнейшие европейские языки, в том числе и на русский (она входит в русский летописный сборник «Летописец Еллинский и Римский», составленный в XV в.). Весьма любопытно, что среди этих авторов нет ни одного грека, а их сочинения писаны по-латыни, по-французски, по-итальянски, по-немецки, но только не по-гречески.
   И только много позже появляется на свет божий великолепный греческий Гомер со своими блистательными поэмами.
   Исследователи средневековой латинской литературы пишут, что на протяжении тысячи лет (вплоть до XVII в.) слава Дареса и Диктиса затмевала славу Гомера, а в XII в. на Западе Дарес Фригиец стал одним из самых известных авторов древности. Исидор Севильский (ок. 560–636) считал Дареса первым историком после Моисея и предтечей Геродота, а в том, что они были очевидцами троянских событий, никто в Средние века не сомневался. Представление же о неподлинности записок Дареса и Диктиса родилось сравнительно поздно – в XVIII–XIX вв., когда окончательно утвердилась официальная хронология. Историкам пришлось выбирать из двух зол: или отказаться от длинной хронологии Скалигера и Пета-виуса, или признать дневники Дареса и Диктиса фальшивкой. Разумеется, выбор был сделан в пользу официальной хронологической схемы, которая к этому времени уже стала неприкосновенной священной коровой. Хотя куда естественнее допустить, что сухие и неуклюжие записки Дареса и Диктиса являются на самом деле первоисточником, а великолепные поэмы Гомера, написанные безукоризненным слогом, созданы много позже.
   Академик Фоменко полагает, что настоящая Троянская война происходила, вероятнее всего, в XIII в. после рождества Христова, а война, описанная в «Илиаде», равно как Тарквинийская война в царском Риме в VI–V вв. до н. э. и война византийцев с готами за Италийский полуостров VI в. н. э. – не более чем ее фантомные отражения, разнесенные по разным эпохам. Это только лишь основные дубликаты знаменитой войны, а всего их насчитывается значительно больше. За подробностями читатели могут обратиться к работам А. Т. Фоменко «Русь и Рим» и «Методы статистического анализа нарративных текстов и приложения к хронологии». Мы не станем перечислять все параллелизмы в ходе этих трех войн, а только отметим, что их очень много. Коротко перечислим самые основные.
   Все три войны трактуются в хрониках как войны отмщения за оскорбление женщины. У Гомера это Елена, у Тита Ливия (Таркви-нийская война в царском Риме) – Лукреция, в VI в. н. э. – готская царица Амалазунта. Читавшие «Илиаду» должны помнить, что предысторией Троянской войны стал спор трех богинь между собой о том, кто из них красивее. Судить рассобачившихся теток вызвался Парис, сын троянского царя Приама. Победительницей стала богиня любви Афродита (Венера), пообещавшая Парису любовь Елены, жены спартанского царя Менелая. Парис приезжает к Мене-лаю во дворец, где его радушно принимают, и похищает Елену.
   Греки требуют ее вернуть, троянцы отказываются, и в результате вспыхивает война.
   Предыстория Тарквинийской войны, разгоревшейся в царском Риме, известна нам в изложении Тита Ливия. У власти в то время находился клан Тарквиниев, и среди мужчин тоже возникает спор, чья жена лучше. Победа присуждается Лукреции, жене Тарквиния Коллатина. Судьей выступает Секст Тарквиний, воспылавший безумной страстью к Лукреции. По Ливию, он приезжает в дом Кол-латина, где его приветливо принимают, не подозревая о его намерениях. Ночью Секст Тарквиний врывается в спальню Лукреции и овладевает ею силой. Обесчещенная Лукреция кончает жизнь самоубийством. Заметим в скобках, что согласно некоторым троянским хроникам, Елена тоже погибает. После самоубийства Лукреции вспыхивает Тарквинийская война.
   Героиней войны VI в. н. э. опять же является женщина – готская царица Амалазунта. Перед тем как убить, ее насильно увозят на остров и заключают в крепость. Убийство Амалазунты становится прологом к Готской войне. Интересно, что насильника Лукреции, Секста Тарквиния, убивают; насильник Амалазунты Теодат был также вскоре убит. Между прочим, троянские хроники тоже рассказывают о похищении Елены по-разному. По одной версии она уступает Парису добровольно, а по другим – противится насилию.
   В соответствии с версией А. Т. Фоменко гомеровский Ахиллес списан с византийского полководца Велизария, Гектор – это дубликат короля готов Витигеса, микенский царь Агамемнон – император Византии Юстиниан, а Улисс (Одиссей) – военачальник Нар-зес. Но самое интересное даже не это. В Готской войне VI в. н. э. тоже находится место для знаменитого троянского коня. Мы полагаем, что читателю сия легенда хорошо известна. Гомер излагает ее следующим образом. Греки в течение многих лет безуспешно осаждают Трою и в конце концов пускаются на хитрость. По совету хитроумного Одиссея они сооружают огромного деревянного коня, в брюхе которого скрывается сильный отряд. Повинуясь воле богов, троянцы втаскивают коня в город, а ночью греческие воины выбираются наружу и открывают городские ворота. Греки овладевают Троей. Что и говорить, история маловразумительная, особенно если принять во внимание, что некоторые хроники рассказывают о гигантском медном коне, внутри которого могла разместиться тысяча воинов. Конечно, миф он и есть миф, но все же не очень понятно, зачем троянцы втащили в город это чудовище.
   А вот если обратиться к событиям Готской войны VI в. н. э., то картина сразу же проясняется. Прокопий Кесарийский (ок. 500 – после 565), византийский историк и советник полководца Велизария, подробно рассказывает, как было дело. При осаде Неаполя византийцы действительно применили хитрость. Внутрь города сквозь мощные городские стены проникал старый полуразрушенный акведук. Прокопий описывает его как гигантскую трубу на массивных ногах-опорах. Внутри этой трубы человек мог стоять в полный рост. Мы полагаем, что читателю приходилось видеть фотографии старинных акведуков. Вполне вероятно, что древние авторы могли сравнивать эти сооружения с огромным шагающим животным, которое доставляет в город воду. Неаполитанский акведук давно не функционировал, поэтому отверстие водовода было перекрыто на уровне городских стен каменной пробкой. Хорошо вооруженный отряд византийцев (по Прокопию, несколько сотен воинов) тайно проник внутрь огромной трубы, разобрал каменную кладку и таким образом оказался в городе. Ночью ворота были открыты, и армия Велизария овладела Неаполем.
   Между прочим, некоторые хроники, описывая события Троянской войны, говорят не о коне, а о некоем подобии коня. Чтобы оценить метафору, нужно немного знать латынь. Слово «вода» по-латыни пишется aqua (aquae), а «конь» – equa (equae). Таким образом, слова «акведук» (водовод) и «коновод» практически идентичны – aquae-ductio и equae-ductio соответственно. Разница, как мы видим, всего лишь в одной гласной.
   Троянская война неразрывно связана с именем Гомера. Поскольку в соответствии с реконструкцией А. Т. Фоменко в действительности она происходила в XIII в. после рождества Христова (Готская война тоже всего лишь дубликат), естественно предположить, что в средневековых хрониках могло сохраниться имя великого поэта. Нам даже не придется очень долго искать. Помните рассказ о великолепном замке графа Сент-Омера в греческих Эсти-вах? Вполне вероятно, что имя «Гомер» прилипло к повествованию о Троянской войне с легкой руки этого графа. Но сначала следует сказать несколько слов о средневековой Греции.
   В свое время мы уже писали о том, что в 1204 г. крестоносцы взяли штурмом Константинополь, а на обломках Византии итальянское и французское рыцарство основало так называемую Латинскую империю. На архипелагах Эгейского моря возникли республики венецианского типа (Венеция принимала активное участие в четвертом крестовом походе), а материковая Греция досталась французам. И хотя Латинская империя оказалась весьма непрочным государственным образованием, европейские владения на Балканах просуществовали вплоть до середины XV в., когда Греция была захвачена турками. К сожалению, реконструкция средневековой греческой истории сопряжена с огромными трудностями, так как дошедшая до наших дней информация крайне неполна и противоречива. Промежуток времени протяженностью почти в тысячу лет зияет чудовищными провалами и белыми пятнами. Ниже мы будем часто ссылаться на Ф. Грегоровиуса, оставившего фундаментальный труд под названием «История города Афин в Средние века».
   После падения Западной Римской империи в V в. н. э. Греция в буквальном смысле слова исчезает с политической карты Европы. Грегоровиус: «Что касается собственно истории Афин, то их судьбы в эту эпоху (речь идет о Средних веках. – Л. Ш.) покрыты таким непроницаемым мраком, что было даже выставлено чудовищнейшее мнение, которому можно было бы поверить, а именно, будто Афины с VI по X в. превратились в необитаемую лесную поросль, а под конец и совсем были выжжены варварами. Доказательства существования Афин в мрачнейшую эпоху добыты неоспоримые, но едва ли может служить что-нибудь более разительным подтверждением полнейшего исчезновения Афин с исторического горизонта, как тот факт, что потребовалось приискивать особые доказательства ради того только, что достославнейший город по преимуществу исторической страны влачил еще тогда существование». Некогда знаменитые греческие города, такие как Фивы, Коринф или Спарта, практически не упоминаются византийскими летописцами; в хрониках гораздо чаще звучат имена итальянских городов. Странным образом бесследно улетучивается классическая античная мысль, ровным счетом ничего не известно о существовании в этот период в Афинах школ и библиотек, а Парфенон превращается в христианский храм. Хотя в VI в. и появляются первые скупые упоминания об Афинах как о небольшом византийском укреплении, якобы восстановленном императором Юстинианом, Грецию в целом продолжает окутывать непроницаемый мрак. Это глухая заштатная провинция со смешанным полуславянским населением. Примечательно, что само слово «эллины» имеет весьма позднее происхождение. Грегоровиус пишет: «Только в XV столетии Лаоник Халкокондил, родом афинянин, присваивает опять за своими земляками наименование „эллинов“...»
   Константинополь только в VIII в. н. э. начинает прибирать к рукам эту тьмутаракань. Сообщается, например, что полководец Ставракий вернулся оттуда с богатой добычей, но никакие города по-прежнему не упоминаются, а Греция в основном служит местом ссылки политических преступников. Потом она снова проваливается в небытие на сотни лет, и только с приходом крестоносцев постепенно рассеивается туман, затопляющий Балканы. Грегоровиус: «В середине X века Эллада и Пелопоннес могли представляться императору Константину... странами, впавшими в варварство, да и в XIII веке даже франкские завоеватели застали в Морее славянское население». К сожалению, мы привыкли воспринимать крестовые походы крайне однобоко, как грубое завоевание, сопровождавшееся резней, грабежами и чудовищными зверствами. Кто спорит, были и убийства, и грабежи, и сожженные города – на войне как на войне. Но не следует забывать, что крестовые походы были не только крупными религиозными и военными предприятиями, но и важнейшими светскими событиями. Не один только папа Иннокентий III приложил к ним руку. У Грегоровиуса можно прочитать об активном участии светских властей Европы (бельгийцы, немцы, французы и т. д.), а в числе руководителей и организаторов похода находилась высшая европейская знать – граф Балдуин Фландрский, маршал Шампаньи Жоффруа де Виллардуэн, граф Гуго де Сен-Поль, Людовик де Блоа и другие.
   Результатом крестовых походов стало образование на территории Греции мозаики феодальных государств. В традиционной истории принято оценивать их роль в основном негативно, но вот, например, Грегоровиус пишет следующее: «Новую историю для нее (Греции) открыли именно патины, и новая история эта оказалась почти такой же пестрой, как древняя». Ахайское княжество, занимавшее полуостров Пелопоннес, испытало сильнейшее культурное влияние Западной Европы и просуществовало 227 лет. По меркам того времени, это было весьма прогрессивное государственное образование, ибо князь не был монархом в полном смысле слова, а являлся всего лишь первым среди равных в соответствии с феодальным кодексом. Резиденцией афинских герцогов стал город Эс-тивы (античные Фивы). Происходит возвышение Афин. Располагая удобным морским портом и находясь в союзе с Венецией, они быстро возвращают себе былое морское могущество. В Фивах и Афинах обосновались генуэзские купцы, и между ними и венецианскими купцами развернулась плодотворная конкуренция. Это было время, когда пышным цветом расцвели литература и искусство, от которых странным образом почти ничего не сохранилось. Гре-горовиус: «Княжеский двор Жоффруа II Виллардуэна... даже на Западе слыл за школу утонченных нравов». Одним словом, мы опять наблюдаем, как подобно фениксу из пепла возрождается и расцветает полузабытая античность. Что же касается бесследно пропавших литературных произведений и памятников изобразительного искусства, то вполне вероятно, что рукописи, фрески и скульптуры, почитаемые сегодня древнегреческими, таковыми в действительности не являются, а были созданы на протяжении двухсот пятидесяти лет интенсивной культурной жизни средневековой Греции. Просто внедрение и официальное признание длинной скали-геровской хронологии спровоцировало невероятный кульбит, в результате которого они оказались заброшенными в незапамятную древность.
   Хотя жизнь латинских государств не была совершенно безоблачной и порой случались серьезные военные конфликты (так, рост афинского влияния вызвал сильное недовольство Пелопоннеса, что привело к войне), в целом положение греческих княжеств и герцогств оставалось достаточно стабильным. Крестоносную эпоху нельзя рассматривать как череду непрерывных войн и походов. Большую часть времени царил мир, развивалась торговля, а в Коринфе в 1305 г. даже функционировал парламент. Грегоровиус пишет, что на коринфском перешейке, где в древности происходили игры Посейдона, теперь во славу прекрасных дам ломали копья рыцари. Греция очень быстро превратилась в модное и привлекательное место. Сюда съезжалась европейская знать, а многие принцы и принцессы навсегда переселились на Балканы. Велось активное строительство, в большой чести были искусство, сочинялась музыка, а у подножия Олимпа устраивались многолюдные спортивные состязания. Грегоровиус: «Венецианские нобили, жаждавшие приключений, пустились в греческие моря, изображая из себя аргонавтов XIII века... При дворе Феодора II жил знаменитый византиец Георгий Гемист (Плетон), воскресший античный эллин». К сожалению, история латинских государств на территории Греции известна нам с очень большими пробелами. Историк XIX в. В. Мюллер писал: «Эти архивы дают нам лишь скелет той романтической драмы, театром которой была Греция в продолжение 250 лет (имеются в виду XIII–XV века) и в которой играли руководящие роли и живописная толпа бургундской знати, и германские рыцари, и военные авантюристы Каталонии... и флорентийские богачи... и, наконец, принцессы и высокопоставленные дамы из старейших французских родов».
   Выше мы уже писали о графе Сент-Омере (Saint Homer, святой Гомер), который в своем роскошном особняке в Эстивах сочинял по-старофранцузски героические песни о славных плаваниях крестоносцев, ведомых отважным царем Итаки Одиссеем. Греческий язык был тоже в ходу. Напомним читателю, что в XI в. по-гречески говорила вся римская знать, а Южная Италия в свое время даже называлась Великой Грецией. У Грегоровиуса встречается это имя. Оказывается, род Сент-Омеров играл исключительно важную роль в итальянских и греческих событиях XIII в. и, в частности, принимал участие в крестовых походах. Поэтому совсем не исключено, что ктото из представителей этого рода, живший в XIII–XIV вв., собрал семейные предания о Троянской войне (которая, как мы помним, в действительности происходила в XIII в. н. э.) и, будучи даровитым поэтом, переложил их изящными стихами. Между прочим, нам известно, что один из Сент-Омеров, маршал Николай де Сент-Омер, принимал непосредственное участие в войне 1311–1314 гг., события которой также, по-видимому, частично вошли в троянский цикл.
   В 1453 г. под натиском турок-османов пала Восточная Римская (Византийская) империя. Афины отчаянно защищались, однако султан Омар приказал начать артиллерийскую бомбардировку Акрополя, представлявшего собой сильную крепость. Грегорови-ус: «Нижний город, сдавшийся неприятелю без боя, подвергся всем ужасам варварского нашествия... упорное сопротивление Акрополя привело янычар в ярость...» Ценнейшие архитектурные памятники XII–XIV вв. оказались до основания разрушенными, а много лет спустя эти развалины были объявлены очень древними и приписаны античным грекам. Афины вновь на столетия погружаются во мрак, а Греция надолго выпадает из сферы интересов Европы. Ее история окончательно мифологизируется, а утверждение официальной длинной хронологии довершает дело. В XVI столетии в Европе всерьез задавались вопросом о существовании Афин когда бы то ни было, и только во второй половине XVII в. французские монахи составили первые планы города.

   Поскольку подлинные античные рукописи до наших дней не сохранились, надежная датировка событий древнегреческой и древнеримской истории буквально повисает в воздухе. При этом фундаментальное значение имеет как раз история Рима, потому что при построении единой сквозной хронологической шкалы в XVI–XVII вв. ее создатели опирались в первую очередь на римскую хронологию. Древнегреческая история гораздо более фрагментарна и изобилует многочисленными пробелами, поэтому в свое время она была просто-напросто искусственно пристегнута к римской. Еще хуже дело обстоит с Древним Египтом, странами Ближнего Востока и Передней Азии и Древней Индией. Древнеегипетская хронология зияет совершенно чудовищными провалами и представляет собой рыхлый конгломерат слабо связанных между собой фрагментов, часто полностью самостоятельных. Во вступительной главе мы уже писали о египетском жреце из Гелиополя Манефоне, который в 300 г. до н. э. составил список фараонов, насчитывающий ни много ни мало 30 династий. Если всех этих фараонов расположить последовательно, то мы получим совершенно несуразную цифру в 15 тысяч (!) лет. Полагая, что Манефон ошибся, расположив фараонов в цепочку друг за другом, египтологи с помощью различных ухищрений (соправительство, параллельное существование династий в разных частях страны и проч.) сумели сократить древнеегипетскую историю до 5–6 тысяч лет. Но даже по самым фундаментальным вопросам единства среди ученых как не было, так и нет по сей день. Вот как они определяют дату воцарения первого фараона Мена (Мены, Мины): 5867 г. до н. э., 5770-й, 5702-й, 5613-й, 4455-й, 4157-й, 3892-й, 3623-й, 3180-й, около 3000, 2850-й, 2320-й, 2224-й. Разброс между крайними датами составляет 3600 лет – ощутимо больше, чем от нашего времени до Троянской войны. О какой надежности датировок можно вести речь при таком положении дел?
   Китайские исторические хроники отличаются редкостной бессистемностью и хаотичностью. По мнению многих историков, трудности историко-географического и социально-исторического характера превосходят здесь всякое воображение. Л. Н. Гумилев пишет в своей книге «Хунну в Китае»: «Первичные сведения получены из переводов китайских хроник, но, хотя переводы сделаны добросовестно, сами хроники – источник сверхсложный». Что же касается хронологии Индии, то многие ученые прямо пишут, что ее реконструкция сопряжена с исключительными трудностями, главная из которых – практически полное отсутствие датированных памятников. По сути дела, в нашем распоряжении имеется только лишь туманная народная традиция; история Индии насквозь легендарна и предельно мифологизирована. Излишне говорить, что хронология Египта, Индии и стран Ближнего Востока выстраивалась путем ее привязки к римской. Таким образом, римская хронология является в известном смысле позвоночным столбом всей европейской (и не только европейской) хронологии вообще.
   Но может быть, хотя бы с Римом все обстоит более или менее благополучно? Ничуть не бывало. Основным источником, на котором покоится традиционная римская история, являются сочинения Тита Ливия. Труд Ливия охватывает период от основания Рима и до 293 г. до н. э., а также промежуток от 218 до 168 г. до н. э. Первое издание Ливия состоялось в 1469 г. по утраченной рукописи неизвестного происхождения. Вот что писал об античных хрониках Н. Радциг: «Дело в том, что римские летописи до нас не дошли, а потому все наши предположения мы должны делать на основании римских историков-анналистов (тот же Тит Ливий, Корнелий Тацит и другие. – Л. Ш.). Но и тут... мы сталкиваемся с большими затруднениями, из которых главное то, что и анналистов мы имеем в весьма плохом виде». Надо сказать, что претензий к Ливию у историков накопилось более чем достаточно. Например, списки консулов, которые он приводит, на каждом шагу буквально пестрят разногласиями, а в выборе их имен вообще наблюдается полный произвол. Но как же это согласуется с тем обстоятельством, что в римских хрониках, по уверениям историков, велась погодная запись всех должностных лиц? Ведь считается, что анналисты опирались на эти хроники при создании своих трудов. Наконец, крайне ненадежной и легендарной в изложении Тита Ливия предстает история раннего (царского) Рима. Более того, некоторые ученые напрочь отрицают достоверность так называемой первой декады Ливия (750–292 гг. до н. э.), и таких ученых совсем немало – Мом-мзен, Льюис, Ранке и другие.
   Например, Теодор Моммзен (1817–1903), автор фундаментальной «Римской истории» находит в традиционной хронологической версии массу противоречий и неувязок: «Хотя царь Тарквиний Второй был уже совершеннолетним к моменту смерти своего отца и воцарился через тридцать девять лет после того, тем не менее он вступает на престол юношей». Да стоит ли переживать по поводу таких мелочей, когда историки не могут договориться даже о дате основания Рима! А ведь это отправная точка всей римской хронологии. Сегодня принято считать, что Рим был основан в 753 г. до н. э. Некоторые римские ученые высказывались еще определеннее: по их мнению, Вечный Город был заложен Ромулом 21 апреля 753 г. до н. э. (Совершенно убийственная точность! Было бы весьма любопытно узнать, как сия цифра получена.) Между тем существовала и другая точка зрения. Скажем, Гелланик и Дамаст, жившие в IV в. до н. э., полагали, что Рим был основан вовсе не Ромулом, а Энеем и Одиссеем сразу после окончания Троянской войны. Между прочим, это мнение разделял такой авторитетный ученый античности, как Аристотель. Беда только в том, что в рамках традиционной хронологии Троянская война завершилась в конце XIII или самом начале XII в. до н. э. и отстоит от общепринятой даты основания Рима почти на 500 лет. Приходится выбирать одно из трех: или Рим был основан на 500 лет раньше, или Троянская война разыгралась на 500 лет позже, или наши хронисты вместе с Аристотелем никакого доверия не заслуживают, и Одиссей тут совершенно ни при чем. А если город заложил все-таки Одиссей, то как тогда быть с Ромулом? Одним словом, вопросов куда больше, чем ответов, поэтому сначала необходимо разобраться с традиционной хронологией.
   Испокон веков люди измеряли время по-разному. Существовали лунные, солнечные и лунно-солнечные календари. В лунном календаре месяц состоит из 29 или 30 суток, а двенадцатимесячный год, в свою очередь, оказывается «плавающим» и равняется 364 или 365 суткам. Возможен и смешанный лунно-солнечный календарь, таким календарем до наших дней пользуются, например, в Израиле. Наконец, солнечный календарь принят, как известно, в большинстве стран мира, в том числе и в России. Он существует в двух модификациях – менее точной юлианской и более точной григорианской. Мы не станем углубляться в дебри календарной проблемы, хотя «блох» здесь более чем достаточно, а отметим только, что едва ли не важнейшей проблемой, возникающей при датировке древних рукописей, является исходная точка отсчета того календаря, которым пользовался хронист, т. е. событие, от которого ведется счет лет. Скажем, вышеупомянутый израильский календарь считает годы от сотворения мира, которое произошло 7 октября 3761 г. до н. э. А вот в мусульманских странах принята эра хиджры, ведущая счет лет от бегства Мухаммеда из Мекки в Медину («хиджра» в буквальном переводе и означает «бегство»), каковое событие имело место 16 июля 622 г. н. э.
   Христиане Египта, Эфиопии и Судана считают годы по так называемой эре Диоклетиана от 29 августа 284 г. н. э., а вот в Китае принят лунно-солнечный календарь, восходящий к легендарному царю Хуан-Ди (2637 г. до н. э.). В древности многие народы отсчитывали свою историю от некоего знаменательного события. Древние греки возводили свое летоисчисление к первым Олимпийским играм, состоявшимся 1 июля 776 г. до н. э., а вот в Древнем Риме была принята эра от основания города (Рима), которая была в ходу и в Средневековье вплоть до XVII в. Надо сказать, что в самой империи она особой популярностью не пользовалась, поскольку имелись разные мнения по поводу этого эпохального события. Выше мы писали, что, по преданию, Рим был заложен 21 апреля 753 г. до н. э., но существовала и другая точка зрения, приписывавшая его основание Энею и Одиссею – участникам Троянской войны, что автоматически дает разницу в 500 лет. Отсюда понятны те трудности, с которыми сталкивается современный историк, переводя римское летоисчисление в даты юлианского календаря. Поскольку заранее неизвестно, от какой из этих двух дат отталкивался древний хронист, то мы с высокой степенью вероятности рискуем получить хронологическую ошибку чудовищной величины. Таким образом, римская хронология буквально повисает в воздухе, а ведь она является становым хребтом всей хронологии древнего мира.
   На Востоке существовала также эра Селевкидов (названная так по имени одного из эллинистических царей), а вот в Византии была в ходу эра Набопаласар, считавшая годы от 26 февраля 747 г. до н. э. Она применялась вплоть до падения Константинополя в 1453 г. Во многих странах счет лет велся от сотворения мира, но вся беда заключается в том, что единого мнения относительно начала мира у древних хронистов не было. Историкам известно около двухсот вариантов даты сотворения мира. Вот только некоторые из них (всюду даются года до н. э.): 5508 (византийская, или константинопольская, дата); 5969 (антиохийская); 5493, 5472, 5624 (три варианта александрийской датировки, или эры Анниана); 4004 (еврейская, Ашер); 5872 (датировка 70 толковников); 4700 (самарийская); 3761 (иудейская, принятая в современном израильском календаре); 3941 (Иероним); 5500 (Ипполит и Секст Юлий Африканский); 5515 (Феофил); 5507 (Феофил); 5199 (Евсевий Кесарийский); 5551 (Августин). Разброс между крайними датами, как видим, достигает почти двух тысяч лет. В русском летописании тоже использовались даты «от сотворения мира», но современные историки, переводя события русских летописей в годы от рождества Христова, отталкиваются почему-то только лишь от византийской даты (5508 г. до н. э.), хотя совершенно не исключено, что летописец мог пользоваться и другими вариантами летоисчисления. Тем самым мы сразу получаем грубую хронологическую ошибку.
   То летоисчисление, к которому мы привыкли (в гг. до н. э. и в гг. н. э.), возникло сравнительно поздно. В предыдущей главе мы уже писали о богослове Иосифе Скалигере (1540–1606), заложившем основы традиционной хронологии, которой с некоторыми изменениями историки пользуются по сей день. В 1583 г. он ввел сквозной счет дней от 1 января 4713 г. до н. э. (в так называемых юлианских днях), а его коллега и последователь иезуит Дионисий Петавиус (1583–1652) предложил взять за основу рождество Христово и считать события от него к нам со знаком плюс, а до него – со знаком минус. Все события после рождества Христова стали обозначать аббревиатурой AD (Anno Domini, лето Господне), до него – aD (ante Deum, до Господа); в англоязычных странах в наше время часто используется сокращение BC (before Christ – до Христа). И хотя считается, что эра от рождества Христова была предложена еще в 525 г. архивариусом папы римского (которого по странному совпадению тоже звали Дионисием Малым, т. е. Дионисием Петавиусом по-латыни), но впервые она почему-то начинает упоминаться в документах X в., а в бумагах папской канцелярии появляется только в 1431 г. Ради полноты картины добавим, что в III в. н. э. жил еще один Дионисий (правда, без прозвища), тоже весьма известный хронолог, отдавший много сил вычислению Пасхи. Между прочим, на протяжении всего первого тысячелетия вплоть до X в. дата рождения Христа не интересовала никого, кроме этих двух Дионисиев из третьего и шестого века. Впрочем, нашему читателю к этаким кульбитам не привыкать – вспомните хотя бы философов Платона, Плотина и Плетона, оказавшихся в разных эпохах.
   Разумеется, Иосиф Скалигер начинал не на пустом месте. Попытки подогнать изобилующие пробелами хроники к некоей общей хронологической модели предпринимались задолго до него. Занимался этим, в частности, и уже знакомый нам Гелланик с острова Лесбос (IV в. до н. э.), полагавший, что Рим был основан вовсе не мифическим Ромулом, а героями Троянской войны. Об ученых греках Эратосфене, Аполлодоре и Тимее, составивших хронологические таблицы царей и архонтов, мы тоже в свое время рассказывали. В III–IV вв. н. э. за дело взялись христианские хронологи, среди которых самым известным был Евсевий Кесарийский (он же Евсевий Памфил), римский церковный писатель и епископ Кесарии (Палестина), живший между 260 или 265 и 338 или 339 гг. н. э. В 300 г. Евсевий составил «Хроники», позже переведенные на латынь Иеронимом Стридонским и продолженные до 378 г. Современный историк Э. Бикерман пишет: «Компиляция Иеронима явилась основой хронологических знаний на Западе. И. Скалигер, основоположник современной хронологии как науки, попытался восстановить весь труд Евсевия». Совокупный труд Евсевия и Иеронима суммировал политическую и литературную историю Греции, Рима и древнего Израиля с опорой на Священное Писание (кроме «Хроник» Иероним перевел на латынь Четвероевангелие и часть Ветхого завета). Мирская история становилась частью истории библейской, поэтому все изложенные в Библии события должны были получить хронологическую привязку. Разумеется, вопроса о достоверности и подлинном времени написания библейских текстов даже не возникало, потому что Библия – это слово Божие.
   На протяжении тысячи лет труд Евсевия неоднократно переделывался, комментировался и дополнялся. Вот как пишет об этом старший современник И. Скалигера Жан Боден (1530–1596): «Иеремия прибавил (к схеме Евсевия) 50 лет, Проспер Аквитанский 60 лет, Пальмерий Флорентийский 1040 лет... Сигиберт Галл (составил хронику) от 381 года до 1113 года с приложением неизвестного автора до 1216... Антонин, архиепископ Флорентийский, – историю от Сотворения до 1470 года...» Быть может, вы полагаете, что в распоряжении этих ребят была выверенная и отшлифованная хроника, которую оставалось только дополнить? Да ничего подобного! Вот как выглядит хронология Евсевия в действительности: «Шел девятнадцатый год правления Диоклетиана, когда в месяце дистре (март у римлян), накануне праздника Страстей Господних, повсюду был развешан императорский указ, повелевающий разрушать церкви до основания...» Или: «После Нерона и Домициана, при императоре, чье время мы теперь описываем, частичные гонения на нас по городам поднимала восставшая чернь». Но может быть, в других частях его хроники имеются более точные указания – от сотворения мира, основания Города и т. п.? Блаженны верующие, ибо их есть царствие небесное: «Антонин царствовал семь лет и шесть месяцев; после него был Макрин, который прожил год, а после него владычество над римлянами получил другой Антонин... Антонин прожил только четыре года; власть наследовал самодержец Александр». (Цитаты по «Другой истории войн» и «Другой истории науки».) Вот такая, с позволения сказать, хронология легла на стол гуманистов эпохи Возрождения. На протяжении тысячи лет к этим скупым отрывочным сообщениям, повисшим в пустоте, не было прибавлено ни строчки.
   Между прочим, весьма примечательно, что в XIV в. повторить хроники Евсевия пытался византийский историк Никифор Каллист, а позже над ними всласть потрудился Матфей Властарь, автор «Собрания святоотеческих правил». На наш взгляд, это наводит на определенные размышления: снова и снова торжествует утомительная цикличность, когда аутентичный текст, вроде бы изъезженный вдоль и поперек, должен быть «повторен» или «восстановлен». Куда логичнее предположить, что византийские церковники не занимались редактурой ветхой рукописи, а просто-напросто сочиняли ее в меру своего собственного разумения. Тем самым сразу же снимается вопрос о тысячелетней бессобытийной лакуне – хроники Евсевия на самом деле следует датировать не IV, а XIV столетием. В пользу этой гипотезы свидетельствуют хотя и косвенные, но очень весомые аргументы, которые будут читателю сейчас представлены.
   В «Собрании святоотеческих правил» Матфей Властарь дает наиболее полное для своего времени изложение теории и хронологии пасхалии. Другими словами, он подробно и обстоятельно рассматривает вопрос о том, как должна праздноваться христианская Пасха. Мы не станем здесь углубляться в детали, а отметим только, что Матфей Властарь сформулировал четыре правила, регламентирующих эту процедуру. Интересующее нас последнее правило гласит: Пасху следует праздновать не в любой день недели, а в первое же воскресенье, следующее за первым весенним полнолунием (т. е. иудейской пасхой). Определение дня празднования пасхи потребовало достаточно сложных астрономических расчетов. И. А. Климишин в своей книге «Календарь и хронология» пишет об этом так: «Вопрос о „сочетании“ лунного календаря с солнечным (юлианским) стал воистину „во весь рост“ перед христианскими богословами во II в. н. э., когда начала складываться христианская традиция празднования Пасхи... Они составили расписание фаз („возраста“) Луны по календарным месяцам 19-летнего цикла. Другими словами, был построен своеобразный „вечный календарь“, в котором для каждого года 19-летнего цикла новолуния были сопоставлены с конкретными датами календарных месяцев. Эта таблица и использовалась на протяжении многих сотен лет как для расчетов дат Пасхи, так и для датировки событий...»
   Так вот, Матфей Властарь пишет, что первые три правила празднования Пасхи твердо соблюдаются и поныне (Матфей, напомним, работал примерно в середине XIV в.), а четвертое правило (процитированное нами выше) – нарушено. Он указывает и на причину произошедшего: из-за несоответствия пасхального «круга луны» длине юлианского года от полнолуния до пасхи проходит теперь (т. е. в XIV в.) не менее двух дней. Причины этого явления – сугубо астрономические, отцам церкви в ту пору, надо полагать, неизвестные. Так или иначе, но Матфей совершенно справедливо определяет величину этого смещения и говорит, что оно составляет приблизительно 1 сутки за 300 лет. Отсюда и возникает рассогласование: если иудейская пасха приходится на субботу, то в соответствии с четвертым правилом христианская пасха должна праздноваться на следующий день, т. е. в воскресенье. На практике же, из-за образовавшегося двухдневного смещения, пасхалия определит другую дату – первое воскресенье по прошествии двух дней после полнолуния, т. е. в следующее воскресенье неделей позже. Теперь резюмируем: а) разница между пасхальными и истинными полнолуниями набегает со скоростью 1 день за 300 лет; б) ко времени Матфея (середина XIV в.) уже набежало 2 дня разницы; в) следовательно, пасхалия была составлена шестьсот лет назад, примерно в середине VIII в. н. э. (750-й г.). Понятно, что канонизировать ее могли еще позже.
   Приведенные нами расчеты совершенно безупречны. Однако они решительно противоречат традиционной «скалигеровской» хронологии, так как последняя полагает, что дата празднования христианской пасхи была утверждена решением первого Вселенского Никейского собора, который проходил в 325 г. н. э. Процитируем словарь Брокгауза и Ефрона: «В сочинениях св. Афанасия Александрийского, Сократа, Евсевия Кесарийского, Созомена, Феодорита и Руфина сохранилось, однако, столько подробностей о соборе, что с присоединением дошедших до нас 20 правил и символа собора можно составить себе о нем довольно ясное представление... 4 или 5 июля (325 г. н. э. – Л. Ш.) прибыл в Никею император, и на следующий же день состоялось открытие собора в большой зале императорского дворца... Собор решил вопрос о времени празднования Пасхи... и постановил 20 правил... По окончании собора император издал окружную грамоту, в которой убеждал единодушно исповедовать установленную на соборе веру». (Цитата по книге Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Русь и Рим».) Откровенно говоря, можно было бы обойтись и без Брокгауза с Ефроном, поскольку никто из современных историков не отрицает, что дата празднования христианской Пасхи была утверждена решением Никейского собора в 325 г. н. э.
   Но ведь если бы это было на самом деле так, то Матфей Влас-тарь в середине XIV в. насчитал бы, как минимум, три дня разницы между пасхальным и истинным полнолунием! Совершенно очевидно, что ошибиться на целые сутки добросовестнейший Матфей не мог никак. Что же заслуживает большего доверия: высосанная из пальца традиционная хронология или законы обращения небесных тел? На наш взгляд, здесь нет предмета для размышлений. Можно добавить, что сомневаться в обоснованности мнения константинопольских ученых XIV в. по вопросу празднования Пасхи не приходится, поскольку «Собрание святоотеческих правил» Матфея Властаря – каноническая церковная книга. Это придает особую весомость ее указаниям, потому что вплоть до XVII в. православная церковь следила за соблюдением канона с величайшим тщанием, и даже малейшие текстуальные изменения были крайне затруднены и всегда сопровождались ожесточенной полемикой. Если бы по вопросу празднования Пасхи предпринимались какие-либо поправки, мы не могли бы об этом не знать.
   К XVI столетию, когда во весь рост встал вопрос создания подлинно научной хронологии, пришло время Скалигера, Петавиуса и других. Но вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что ее творцы опирались на какие-то не дошедшие до нас хронологические сочинения античности или неведомые консульские списки. Нумерология, астрология и каббала – вот что лежало в основе расчетов историков Ренессанса. Посему имеет смысл поговорить о методах работы Иосифа Скалигера более обстоятельно.
   В 1566 г. в Париже вышла из печати книжка под названием «Метод легкого познания истории». Ее автор, философ, историк и правовед XVI в., уже знакомый нам Жан Боден, популярно рассказывает, как творилась мировая хронология. Придется привести обширные цитаты, поэтому наберитесь терпения. «Квадрат 7, умноженный на 9, дает 441, и квадрат 9, умноженный на 7, – 567. Совершенное число – 496, 6 и 29 – меньшие части совершенного числа, оставшееся от совершенного числа превышает 8100, и они слишком велики, для того чтобы использоваться в вопросе о государствах. Квадрат 12 – 144, а куб – 1728. Ни одна империя в своем существовании не превысила значение суммы этих чисел, поэтому большие числа должны быть отвергнуты. Сферических чисел, включенных в великое число, четыре – 125, 216, 625, 1296. Посредством этих нескольких чисел, в множестве которых имеются не совершенные, не квадраты, не кубы, а также числа, составленные из четных или нечетных разрядов, но не из семерок и девяток, которых в этой бесконечной последовательности относительно немного, нам позволено изучать чудесные изменения почти всех государств. Во-первых, начиная с куба 12, про который некоторые из академиков говорят, что это великое и фатальное число Платона, мы обнаружим, что монархия ассирийцев от царя Нина до Александра Великого воплощает это число в точности, по мнению самого Платона. Меланхтон, Функ и все ученые мужи следуют ему... От потопа до разрушения храма и еврейского государства Филон насчитывает 1717 лет. Иосиф дает на двести лет больше, другие – существенно меньше. Я склонен думать, как из правды истории, так и из значимости самого великого числа, что 11 лет должно быть добавлено к срокам Филона, так как результат должен быть не меньше и не больше, чем куб 12... Хотя среди писателей существуют великие расхождения относительно (времени) рождения Христа, еще Филон, который считается наиболее точным среди всех древних, относит это к 3993 г., Лукидий от этого года отнимает три, Иосиф прибавляет 6 по многим причинам, которые я вполне одобряю, так как получается число 3999, результат квадрата 7 и 9, самым замечательным образом подходящий к изменениям в наиболее важных делах, которые затем последовали. По этой системе смерть Христа приходится на 4000 г. от Творения».
   Воздержимся пока от комментариев и продолжим цитирование. «От основания города (Рима. – Л. Ш.) до поражения при Каннах 539 лет, которое (число) образовано из 77, взятых 7 раз. К этому времени Римская империя была почти разрушена. От поражения при Каннах до поражения при Барии – 224 года. Оба числа – из целых семерок, и оба поражения произошли во второй день августа. Известно, что Лисандр сравнял с землей стены Афин на 77-й год после победы при Саламине... И также в год нашего Спасителя 707-й на 7-й год правления короля Родерика, мавры вторглись в Испанию, через 717 лет после этого они были выдворены, как мы можем прочитать у самого Тарафы, испанского писателя». У нас нет слов. Это настолько замечательно, что хочется встать и аплодировать стоя. Не история, а прямо какая-то «Пиковая дама». С тузом, правда, полной ясности нет, да и тройка едва брезжит, зато семерка предстает во всей красе: «Царство персов от Кира до Александра продержалось 210 лет – число, которое сформировано из 30 целых семерок».
   Когда большие цифры мелькают, как в калейдоскопе, глаз поневоле замыливается. Например, Боден сообщает, что знаменитые законы Ликурга (легендарный спартанский законодатель, живший в IX–VIII вв. до н. э. – Л. Ш.) были отменены через 567 лет после их принятия. Читатель, вы только вдумайтесь: от Ивана Грозного до наших дней прошло на сто лет меньше! Вы в состоянии вообразить, что законы, принятые в XVI в., продолжают действовать до сих пор? Откуда же это дикое число взялось? Успокойтесь, все очень просто: «Число получилось умножением квадрата 9 на 7. Но Птолемеи от Сотера до Августа, который придал Египту форму провинции, правили 294 года, а число это состоит из целых семерок (взятых 42 раза). Государство евреев находилось в упадке 70 лет, то же число лет афиняне держали контроль над Грецией, как писал Аппиан. Готы от Теодориха, своего первого короля, до Аттилы правили 77 лет, как писал в своих фастах (хрониках. – Л. Ш.) Панвинио. Спартанцы 12 лет командовали всей Грецией, Аппиан здесь авторитет. Примеры (с числом 12) я завершу Александром Великим, который пришел к власти за 6 лет до смерти Дария и то же число лет правил после того, как Дарий был убит. После этого блеск его империи померк так же внезапно, как меркнет вспышка (молнии)». (Цитаты по книге Д. Калюжного и А. Жабинского «Другая история войн».)
   Помимо математической магии, существовали и другие подходы к анализу всемирной истории. Например, итальянский математик, философ и врач Джероламо Кардано (1501 или 1506–1576) рассчитывал хронологию исходя из положения звезд, за что и удостоился суровой отповеди от Бодена, который назвал его изыскания смехотворными и несерьезными. Тогда все еще только сочинялось, поэтому школы астрологов, нумерологов и каббалистов конкурировали на равных. Излишне говорить, что построения Кар-дано столь же далеки от реальности, как и хронологические штудии Иосифа Скалигера. Кстати, вполне возможно, что последний тоже был не чужд астрологического подхода. По мнению некоторых исследователей, ученые XVI в. (и Скалигер в частности) датировали опорные события глобальной хронологической карты в зависимости от определенного расположения планет. О какой надежности датировок можно вести речь, если событие откровенно подгоняется под заранее заданные параметры? Совершенно очевидно, что такая история будет не отражением реальности, а умозрительной конструкцией, нацеленной на выявление вложенных в нее закономерностей. Однако современные историки с упорством, достойным лучшего применения, продолжают талдычить о том, что Иосиф Скалигер заложил основы подлинно научной хронологии.
   Пора подвести некоторые итоги. Надеемся, что читателю уже все понятно. Не было вдумчивого сопоставления ветхих хроник и непредубежденного анализа содержащейся в них информации, так как объективная картина мировой истории попросту никого не интересовала. Каждое значимое событие имело свою цель и смысл и было освящено непререкаемым авторитетом Священного Писания. А вот конкретная техника обработки материала могла быть какой угодно – от нумерологии и математической магии до астрологии и каббалы. Маги, астрологи и прорицатели – вот кто в действительности стоял у истоков традиционной хронологии.
   Весьма интересную трактовку хронологии Иосифа Скалигера предложил А. М. Жабинский. Но сначала следует коротко остановиться на результатах, полученных Н. А. Морозовым. Как вы помните, он одним из первых обратил внимание на дурную повторяемость римской истории и предположил, что традиционная хронологическая шкала искусственно удлинена за счет многочисленных дубликатов. Анализ римской хронологии без труда обнаруживает три династических параллелизма: а) легендарная история царского Рима от основания Города и до изгнания царей (Империя I); б) Империя II от диктатуры Суллы и до так называемого кризиса III века; в) Империя III от кризиса III века и до падения Западной Римской империи в V в. н. э. По мнению Н. А. Морозова, реально существовала только Империя III, а Империи I и II являются ее фантомными отражениями. Кроме того, он убедительно показал наличие удивительных совпадений между событиями римской и библейской истории. Здесь не место подробно разбирать концепцию Н. А. Морозова, скажем только, что он укоротил традиционную длинную хронологию примерно на тысячу лет. Согласно его точке зрения, основные события античной и библейской истории происходили не в незапамятные времена, а в III–V вв. н. э. Группа А. Т. Фоменко продолжила изыскания Морозова и пришла к выводу, что реальная история еще короче, а большая часть событий античности укладывается в промежуток от X до XVI в. Одни и те же события описывались хронистами неоднократно, в результате чего образовались дубликаты исторических документов. Принятые впоследствии за оригинальные летописи, они были опущены в прошлое, что и стало причиной появления длинной хронологической шкалы. Итогом неверного прочтения и ошибочной дешифровки древних хроник (в том числе и цифровых значений, в них содержащихся) стало возникновение нескольких хронологических сдвигов. Исторические события повторяются через 1800 лет, 1053 года, 360 лет и 333 года. Таким образом, по Фоменко, образование хронологических сдвигов – в известной мере естественный процесс, обусловленный систематической ошибкой Скалигера и других создателей единой сквозной хронологии.
   А. М. Жабинский в этом пункте с авторами «Новой хронологии» решительно не согласен. По его мнению, сдвиги сконструированы искусственно, преднамеренно, с использованием аппарата математической магии и нумерологии. В основе расчетов Скалигера лежала оккультная концепция, согласно которой числа правят миром. А. М. Жабинский убедительно показывает, что все без исключения выявленные повторы (римский, греческий, христианский, вавилонский, египетский и др.) легко сводимы к двум магическим числам – 333 и 360. Число 360 встречается в разговоре о прецессионном круге и представляет собой число божественное, положенное Богом в основу вращения Земли. А вот число 333 – это, наоборот, число дьявольское, половина от 666, числа зверя. А. М. Жабинский пишет: «Не скажу, почему взята половина, но факт остается фактом: в основе истории Скалигера число „божье“ и число „зверя“». Конец цитаты. Далее Жабинский показывает, как путем несложных расчетов всегда можно прийти к трем шестеркам. Желающие более подробно ознакомиться с его гипотезой могут обратиться к книгам «Другая история войн» и «Другая история искусства».
   На наш взгляд, версия А. М. Жабинского выглядит куда убедительнее неуклюжей гипотезы о трех сдвигах. Бесчисленные повторы длинной хронологии находят в ее рамках естественное и непротиворечивое объяснение. Кроме того, в ней в полной мере присутствуют логика, изящество и своеобразная минималистская эстетика. Не вызывает никакого сомнения, что альфой и омегой ска-лигеровского подхода к мировой истории была так называемая каббалистическая хронология – оккультное учение, созданное еще в незапамятные времена. Конечно, принятая сегодня традиционная хронология – это всего лишь остатки былой роскоши, так как величественный опус Скалигера подвергся основательной переработке в трудах многочисленных последователей. Историки и археологи последующих столетий сумели многое прояснить и уточнить, за что им честь и хвала. К сожалению, суть дела от этого не меняется, поскольку костяком официальной исторической парадигмы продолжает оставаться насквозь оккультная хронология Иосифа Скалигера. Тысячу раз прав А. М. Жабинский: «Скалигеры же, отец и сын, судя по всему, были представителями философской концепции, согласно которой этот несовершенный мир создан Богом, а руководит им дьявол, а потому и в основу своей хронологии положили Число зверя из Апокалипсиса – 666».
   Помните династический список длиною в 15 тысяч лет, составленный египетским жрецом Манефоном? Это сущие пустяки по сравнению с хронологическими таблицами древнего Шумера (страна в Южном Двуречье, где около 3000 г. до н. э. возникли многочисленные города-государства – Ур, Лагаш, Киш, Урук и др.). В распоряжении историков имеется список царей, составленный шумерскими писцами предположительно во II тысячелетии до н. э. К сожалению, толку от этого списка чуть, потому что он начинается именами царей, правивших до Потопа на протяжении 241 200 лет. А вот продолжительность царствования «послепотопных» владык вплоть до Саргона Аккадского насчитывает всего-навсего 31 917 лет. Этот курьезный пример приводит в своей книге «Ур халдеев» известный археолог Л. Вулли. Древние были явно неравнодушны к большим числам. Индуистской традиции знакома периодизация, исчисляющаяся миллионами лет. Каждый такой период назывался «вдохом и выдохом Брахмы». И что прикажете делать с такими историческими документами?

   Но ведь не сошелся же клином свет исключительно на одной истории. Есть еще наука археология, не имеющая жесткой привязки к письменным источникам, занятая изучением предметов материальной культуры. Что могут поведать нам археологи о возрасте своих находок? Оказывается, не так уж много. Например, Л. Вулли пишет, что «ассирологи решили, что первая династия Ура, в существовании которой не осталось сомнений, начиналась около 3100 г. до н. э. Я, разумеется, с ними согласился». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Последнее слово все равно остается за историком, потому что у него в руках документы, а у археолога – только битые черепки и ржавое железо, которые датировать ох как непросто. Впрочем, от высказываний иных специалистов порой бросает в дрожь. Послушаем отечественного ученого В. Янина: «Если в слое, обнаруженном при раскопках, встречаются изделия из стекла и шифера, сердоликовые бусы, ювелирные вещи, украшенные эмалью, сканью и зернью, – значит, перед археологами остатки домонгольского периода. Если всего этого нет – мы вошли в следующий исторический период». Другими словами, историки просто договорились считать, что монгольское нашествие привело к исчезновению на Руси изящных ремесел. Какая экспертиза, помилуйте! Хлопотно, трудоемко, да и денег стоит. Все и без того предельно ясно: есть ювелирные украшения – дело было до татар, не нашли ни одного самого завалящего браслета – значит, на дворе уже XIV в. Замечательный образец строгой научности.
   Вышеописанный метод называется стратиграфическим. Энциклопедический словарь разъясняет, что стратиграфия – это чередование напластований культурного слоя по отношению друг к другу, а также к подстилающим и перекрывающим его горным породам и отложениям. К сожалению, стратиграфические датировки всегда относительны, а нередко и попросту невозможны, потому что естественный порядок слоев может быть нарушен перекопами, обвалами, оползнями, эрозией и т. д. Кроме того, стратиграфия как наука складывалась в XIX в., когда раскопки очень часто велись варварски. Поступающие в музеи вещи представляли собой беспорядочную груду материала даже без сопроводительной описи. И хотя в наши дни стратиграфическая методика значительно усовершенствована, применить ее к античности удается редко, поскольку «копатели» предшествующих веков поработали на совесть.
   Типологический метод классифицирует археологические памятники по материалу, назначению, форме, способу обработки, орнаменту и т. д. Даже без объяснений понятно, что типологический подход будет весьма ненадежным, если он не подкреплен стратиграфическими наблюдениями. Кроме того, он грешит очень большим субъективизмом: один археолог утверждает, что обнаруженные предметы похожи как две капли воды, а другой не усматривает в них никакого сходства. Чтобы проиллюстрировать этот несложный тезис, приведем несколько примеров. Шведский археолог О. Монтелиус, разделивший бронзовый век Северной Европы на шесть стадий, полагал, что мечи с рукоятками разного типа не могли существовать одновременно, а сменяли друг друга. Спрашивается, почему? Ведь это же чушь собачья! Скажите на милость, почему люди не могли изготавливать мечи с рукоятками разного типа? Почему короткие бронзовые кинжалы не могли использоваться одновременно с длинными? Получается, что в древности нашу планету населяли клинические идиоты: чтобы изменить форму изделия, им требовалось не меньше тысячи лет.
   Вы думаете, мы шутим? Откройте труды по археологии, и вы найдете там массу интересного. С самым серьезным выражением лица нам рассказывают, что в V тысячелетии до н. э. металлическая продукция была представлена в основном шильями, иглами, зу-бильцами и проч., и только много позже, в IV–III тысячелетии до н. э., ее ассортимент значительно расширился: появились ножи, топоры с поперечным лезвием, тесла и т. д. При этом археологам прекрасно известно, что орудия позднего каменного века чрезвычайно разнообразны – резцы, топоры, молоты, кинжалы, ножи, пилы и многое другое. Теперь давайте порассуждаем. Выдумывать изделия принципиально нового типа не нужно – в нашем распоряжении имеются соответствующие каменные образцы (каменный век прекрасно уживался с бронзовым и даже ранним железным). Радикально менять технологию металлообработки для расширения ассортимента тоже нет необходимости. Почему же нож появляется через тысячу лет после шила? Неужели, изготовив шило, люди в течение тысячи лет не могли додуматься до металлического ножа и продолжали пользоваться каменным?
   Одним словом, со стратиграфией и типологией все ясно. Совершенно очевидно, что ценность этих искусственных периодизаций практически нулевая. Но ведь у нас в запасе остались еще и так называемые независимые методы датирования древних памятников – изотопные и дендрохронологические. Вот с последних мы и начнем. Дендрохронология датирует исторические события и старинные деревянные сооружения на основе анализа годичных колец древесины, которые нарастают неравномерно по годам. Принято считать, то график толщины годовых колец примерно одинаков у деревьев одной породы, растущих в сходных условиях в одном и том же регионе. Чтобы такой метод стал работоспособным, необходимо сначала построить эталонную шкалу по годовым кольцам деревьев данной породы на протяжении достаточно длинного исторического периода и уже с ее помощью датировать некоторые деревянные археологические находки. Для этого надо определить породу дерева, сделать спил, измерить толщину годовых колец, построить график, а затем сравнить его с соответствующим отрезком эталонной шкалы. К сожалению, дендрохронологические шкалы в Европе протянуты вниз всего лишь на несколько столетий. Многие ученые указывают на серьезные трудности, с которыми сталкивается метод дендрохронологического датирования: отсутствие старых деревьев в европейских лесах (как правило, не более 400 лет), особенности строения древесины лиственных пород и др. Вдобавок дело осложняется тем, что многие факторы в принципе невозможно учесть (особенности местного климата в то время, состав почв, колебания увлажненности и т. д.), хотя они могут заметно повлиять на конечный результат.
   По всем этим причинам дендрохронологический метод не годится для независимого датирования сколько-нибудь древних находок. Предположим, в распоряжении ученых оказался кусок бревна, извлеченный из постройки, которая считается античной. Деревьев двухтысячелетнего возраста в Европе нет, поэтому заключение о возрасте находки будет сделано в рамках традиционных хронологических представлений. Если найденные впоследствии другие бревна удастся хронологически привязать к бревну номер один, можно будет сделать вывод о возрасте этих находок друг относительно друга – и только. Но абсолютная датировка будет все равно ошибочной, поскольку первая находка была датирована совершенно произвольно.
   Существуют и другие подходы, претендующие на определение абсолютного возраста археологических памятников. Это быстрота выветривания каменных пород и сооружений, скорость осадко-накопления и некоторые другие. Однако все эти методики зависят от огромного числа меняющихся во времени параметров, учитывать которые мы просто не умеем. Так, современный исследователь А. Олейников сообщает (основываясь на данных традиционной истории), «что египетский фараон Рамзес II царствовал около 3000 лет назад. Здания, которые были при нем возведены, сейчас погребены под трехметровой толщей песка. Значит, за тысячелетие здесь отлагался примерно метровый слой песчаных наносов.
   В то же время в некоторых областях Европы за тысячу лет накапливается всего 3 сантиметра осадков. Зато в устьях лиманов на юге Украины такое же количество осадков отлагается ежегодно». (Цитата по книге Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Русь и Рим».)
   Таким образом, в сухом остатке мы имеем только изотопные методы. Калий-аргонные датировки применимы только к очень древним останкам, возраст которых исчисляется сотнями тысяч лет. Радий-урановый и радий-актиниевый методы действуют в пределах 300 тысяч лет, но и они мало чем могут нам помочь, поскольку дают погрешность порядка 4-10 тысяч лет. Остается радиоуглеродная методика (радиокарбон), с помощью которой, как уверяют специалисты, мы можем надежно датировать органические останки, возраст которых не превышает 35 тысяч лет. Суть методики предельно проста. В атмосферном воздухе, помимо стабильного углерода, всегда содержится некоторое количество углерода радиоактивного (C-14). Химически два этих углерода абсолютно идентичны, поэтому они накапливаются в тканях в той же самой пропорции, в которой присутствуют в атмосферном воздухе. Когда организм (животный или растительный – значения не имеет) прекращает свое физическое существование, накопленный в тканях радиоактивный углерод начинает распадаться. Зная период его полураспада и исходное содержание C-14 в атмосфере, мы с высокой степенью точности можем определить время, когда объект прекратил газообмен с внешней средой.
   Казалось бы, у нас в руках имеется безукоризненная методика для абсолютного датирования археологических находок органического происхождения. Но на практике, как это часто случается, все оказалось далеко не столь гладко. Еще раз дадим слово А. Олейникову: «Интенсивность излучений, пронизывающих атмосферу, изменяется в зависимости от многих космических причин. Стало быть, количество образующегося радиоактивного изотопа углерода должно колебаться во времени. Необходимо найти способ, который позволял бы это учитывать. Кроме того... в атмосферу непрерывно выбрасывается огромное количество углерода, образовавшегося за счет сжигания древесного топлива, каменного угля, нефти, торфа, горючих сланцев и продуктов их переработки. Какое влияние оказывает этот источник атмосферного углерода на повышение содержания радиоактивного изотопа? Для того чтобы добиться определения истинного возраста, придется рассчитывать сложные поправки, отражающие изменение состава атмосферы на протяжении последнего тысячелетия. Эти неясности наряду с некоторыми затруднениями технического характера породили сомнения в точности многих определений, выполненных углеродным методом».
   Ахиллесовой пятой радиоуглеродных датировок является отсутствие обширной и надежной контрольной статистики. Весьма показательно в этом смысле мнение У. Ф. Либби, автора методики радиокарбонного датирования. Он писал буквально следующее:

   «У нас не было расхождения с историками относительно Древнего Рима и Древнего Египта. Мы не проводили многочисленных измерений по этой эпохе, так как в общем ее хронология известна археологии лучше, чем могли установить ее мы, и предоставляя в наше распоряжение образцы, археологи скорее оказывали нам услугу». Такое признание весьма многозначительно, поскольку автор метода независимого датирования отказывается от роли третейского судьи, неявно признавая за историками право на вынесение окончательного вердикта. Развернувшаяся в 60-80-х гг. прошедшего века дискуссия едва не погубила метод радиоуглеродного датирования на корню. Археолог Владимир Милойчич убедительно показал, что датировка по радиоуглероду относительно «молодых» находок обнаруживает чудовищную погрешность, сводящую ценность метода к нулю. Результаты сплошь и рядом оказываются на редкость нелепыми. Например, раковине американского моллюска стукнуло ни много ни мало 1200 лет, цветущая дикая роза из Северной Африки, наоборот, уже давным-давно умерла (360 лет тому назад, если доверять радиоуглеродным оценкам), а вот австралийский эвкалипт еще не существует – ему предстоит родиться только через 600 лет. В 1984 г. журнал «Техника и наука» проинформировал своих читателей по части радиоуглеродных датировок. «В Эдинбурге были приведены примеры сотен (!) анализов, в которых ошибки датировок простирались в диапазоне от 600 до 1800 лет. В Стокгольме ученые сетовали, что радиоуглеродный метод почему-то особенно искажает историю Древнего Египта в эпоху, отстоящую от нас на 4000 лет. Есть и другие случаи, например, по истории балканских цивилизаций... Специалисты в один голос заявили, что радиоуглеродный метод до сих пор сомнителен, потому что он лишен калибровки. Без этого он неприемлем, ибо не дает истинных дат в календарной шкале».
   (Цитата по книге Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Русь и Рим».)

   Великолепной иллюстрацией к проблеме радиоуглеродного датирования древних памятников является история, приключившаяся со знаменитой Туринской плащаницей. Это тканое полотно, бережно сохраняемое на протяжении сотен лет, якобы несет на себе отпечаток тела Иисуса Христа, распятого, как считается, в I-м в. н. э. (в соответствии с официальной хронологической версией). В 1988 г. Ватикан дал добро на проведение радиокарбонного исследования бесценной христианской святыни. Чтобы свести оценочный субъективизм к минимуму, кусочки драгоценной ткани отправили в самые авторитетные лаборатории Западной Европы. Заключение всех без исключения экспертов было единодушным: полотно изготовлено в XI–XIII вв. н. э. Этот вердикт произвел эффект разорвавшейся бомбы. Ученый мир и церковь принуждены были выбирать из трех вариантов: а) плащаница есть не что иное, как фальсификат, изготовленный в Средние века; б) если допустить, что она все же подлинник, то Христос жил на тысячу лет позже общепринятой даты; в) радиоуглеродное датирование дает погрешность, исключающую возможность точной датировки такого относительно молодого предмета.
   Одним словом, в последнее время все чаще раздаются голоса, призывающие не доверять чрезмерно радиоуглеродному датированию. Более или менее эффективным радиокарбонный метод оказывается при анализе очень древних предметов (например, органики из палеолитических стоянок каменного века), когда погрешность в несколько тысяч лет не играет принципиальной роли. При датировании же археологических памятников двух-трехтыся-челетней давности метод обнаруживает погрешность, сопоставимую с возрастом самих находок, что делает его ценность практически нулевой. Во всяком случае, широкое применение радиоуглеродного датирования немыслимо без предварительных развернутых статистических исследований на образцах достоверно известного возраста. И хотя в последние двадцать-тридцать лет изотопные методы были значительно усовершенствованы, говорить об абсолютно надежной датировке сравнительно «молодых» археологических находок не приходится.
   Ситуация усугубляется тем, что все физические методы существуют для историка лишь постольку, поскольку работают на его концепцию, и метод радиоуглеродного датирования здесь не исключение. Когда археолог отправляет обнаруженные в раскопах образцы в лабораторию, он, как правило, уже имеет свое собственное мнение относительно возраста находок. Если физики дают результат, подтверждающий мнение археолога, последний с готовностью помещает его в свою статью, если же экспертное заключение расходится с его точкой зрения, он его благополучно игнорирует, потому что всегда больше доверяет своим субъективным оценкам.
   К сожалению, нередко приходится наблюдать еще более печальную картину. Сплошь и рядом историк или археолог не испытывают ни малейшей потребности в экспертном заключении, что называется, со стороны, поскольку верхним чутьем улавливает особый аромат неподдельной древности. Автору этих строк доводилось выслушивать мнения компетентных специалистов, которые без особого труда «на глазок» отличают подлинные античные мраморы от ренессансных «новоделов». На вопрос, как им это удается, обычно следует туманный и чрезвычайно расплывчатый ответ. Дескать, есть нечто такое, что ощущается буквально кожей, какой-то пластический нюанс, позволяющий уверенно заявить, что вещь вышла из под резца древнегреческого ваятеля. В последующие века это божественное искусство было утрачено безвозвратно, и шедевры мастеров Возрождения в подметки не годятся возвышающим душу творениям Праксителя или Фидия. В общем, вам, гагарам, недоступно...
   В начале этой главы мы рассказывали о скифском золоте, извлеченном из южнорусских курганов. Большая часть этих находок поступила из Куль-Обского кургана близ Керчи (раскопки 1831 г.) и Чертомлыцкого кургана около Никополя (раскопки 1862–1863 гг.). Филигранная техника безымянных мастеров выше всех похвал. Особенно впечатляет скифская золотая зернь – полые золотые шарики меньше миллиметра в диаметре. Каким образом подобное могли изготовить в диких причерноморских степях в IV в. до н. э., уму непостижимо. Одним словом, мастерство исполнения позволяет заподозрить, как минимум, XV в. и флорентийских ювелиров. Почему хотя бы в таких случаях не прислушаться к компетентному мнению независимых экспертов? С какой стати мы должны полагаться на голословные заявления историков и археологов? Совершенно прав И. В. Давиденко: «Отчего археологи не изучают состав металлических раритетов? Ведь по примесям халькофильных, редких и рассеянных элементов можно определить месторождение, из которого добыли золото и серебро раритетов! Изучаем же мы минералы и горные породы геохимическими методами, не только визуально, на глазок. Узнаём химический состав, примеси, кристаллическую структуру материала, рассчитываем формулу, сравниваем с аналогами-эталонами... Новые минералы экзаменуются на право называться видом или разновидностью... Вот так бы и с археологическими раритетами!»

   В 1988 г. Русская православная церковь с великой помпой отметила тысячелетие Крещения Руси, из чего следует, что сие знаменательное событие произошло в годы правления Владимира Святого (Владимира Красное Солнышко). Но эти эпохальные перемены в русской жизни возникли не на пустом месте, а имели свою предысторию. Летописец сообщает, что почти за сорок лет до канонической даты христианизации Руси княгиня Ольга приняла крещение по византийскому обряду в Константинополе (источники называют даже точную дату – 957-й г.). Именно в этом году киевская княгиня прибыла с официальным визитом ко двору византийского императора, который, очаровавшись прекрасной варваркой, тут же предложил ей руку и сердце. Но хитрую Ольгу на мякине не проведешь. Справедливо заподозрив в гладких речах греческих умников далеко идущий политический расчет, ушлая княгиня моментально отыграла назад. Ход ее рассуждений был безупречен: поскольку император отныне является ее крестным отцом, а она, соответственно, его крестной дочерью, то поднимать вопрос о брачном союзе как-то даже и неприлично. Устыдившись, император отступил. Ольга вернулась в Киев и стала насаждать новую веру среди своих подданных. История умалчивает, насколько велики были ее успехи на миссионерском поприще. И хотя в летописях имеются глухие упоминания о том, что церковь святого Ильи в Киеве была отстроена еще до 955 г. (ее принадлежность константинопольской патриархии до сих пор не доказана), факт остается фактом: сын Ольги, великий и ужасный князь Святослав, ходивший походами на хазар и на вятичей и преизрядно пощипавший византийские владения на Дунае, не принял заморской веры. Да и сын его, князь Владимир Красное Солнышко, очень долго оставался вполне равнодушным к блеску греческого богослужения.
   Имея стратегической целью консолидацию славянских земель, он прекрасно осознавал, что такая задача не может быть решена без общепонятной национальной идеи. Ясно, что в ту далекую эпоху цементирующим составом для разношерстного населения огромной страны, раскинувшейся от Балтийского до Черного моря, могла быть только конфессиональная общность. Первоначально была сделана попытка отстроить государственную религию на основе традиционных верований. Археологи раскопали под Киевом грандиозное языческое капище, которое исправно функционировало на протяжении многих лет. И только потом, когда Владимир понял, что побитый молью языческий пантеон не в состоянии обеспечить должного единения, был сделан решительный разворот на 180 градусов. Только тогда и потянулись ко двору великого киевского князя посланцы, исповедующие разные веры: мусульмане, «немцы из Рима», евреи и греки. Что было дальше, помнит любой прилежный ученик средней школы. Владимир Святой, подробно расспросив высоких гостей относительно особенностей их вероучения, остановился на христианстве православного толка. И хотя сия душещипательная история, подробно изложенная в «Повести временных лет» – основе основ отечественного летописания, считается вполне легендарной (что с готовностью признают даже официальные историки), резюме остается без изменений: Киевская Русь приняла христианскую веру по греческому образцу. Опережая события, скажем сразу и без обиняков: византийский извод христианства на Руси вызывает очень серьезные сомнения. Но прежде чем с головой погрузиться в конфессиональные головоломки призвания разномастных попов, не помешает вернуться на несколько десятилетий назад и поговорить о крещении княгини Ольги.
   Как мы помним, в 957 г. византийский император Константин VII Багрянородный с почетом принимал киевскую княгиню Ольгу. Сомневаться в историчности этого события не приходится, поскольку существует официальное описание приема Ольги при дворе византийского императора, составленное не кем иным, как самим императором Константином. Можно в пух и прах разругать русское летописание (в свое время о нем будет сказано достаточно), но проигнорировать столь авторитетное мнение мы просто не вправе. Так вот, император Константин черным по белому пишет, что стать крестным отцом княгини, пришедшей с севера, он никак не мог. Причина этого казуса лежит на поверхности. Она настолько элементарна, что попусту ломать копья, рыть носом землю и ломиться в открытую дверь просто смешно. Оказывается, что на момент прибытия ко двору Константина Ольга уже была христианкой. Более того – в ее свите находился духовник великой княгини! Поэтому несостоявшееся бракосочетание объясняется, вероятнее всего, предельно просто: император был давно и прочно женат и при всем желании не мог предложить руку и сердце гиперборейской красавице.
   Не верить императору Константину глупо. В описываемую эпоху Византия переживала далеко не лучшие времена, и событие такого масштаба, как приобщение к истинной вере северных варваров, бесперечь тревоживших рубежи империи, просто не могло остаться без комментариев. Обращение в истинную веру вчерашних недругов – это, без дураков, событие эпохальное, и о таком феноменальном внешнеполитическом успехе следовало кричать во всю ивановскую. Но хронисты молчат, как партизаны, и только скупо цедят сквозь зубы, что Ольга приехала в Царьград уже крещеной.
   Но если дело действительно обстояло так и русская княгиня уже давно крещена, то возникает закономерный вопрос: а кто ее крестил? И почему, собственно говоря, мы решили, что крещение было совершено по византийскому обряду? Между прочим, не лишним будет заметить, что христианская вера в описываемое время представляла собой пока еще достаточно монолитное образование. Раскол некогда единой церкви, сопровождавшийся взаимным анафем-ствованием, произойдет только через столетие – в 1054 г., а в середине X в. отношения римских понтификов и константинопольских патриархов если и не были райской идиллией, то по крайней мере допускали корректное сосуществование. Сказанное, конечно, не означает, что западная и восточная церковь души не чаяли друг в друге. Противостояние нарастало исподволь, пока не увенчалось окончательным и бесповоротным размежеванием в середине XI столетия. Но это уже совсем другая история, о которой мы в свое время непременно поговорим.
   А пока вернемся к великой княгине Ольге, обратившейся в христианскую веру еще в 957 г. О храме святого Ильи, поставленном в Киеве в незапамятные времена, мы уже упоминали. А вот еще одно весьма любопытное летописное свидетельство: оказывается, в 959 г. (если верить западноевропейским хроникам) послы Ольги прибыли ко двору германского императора Оттона с просьбой направить на Русь епископа и священников. Бивших челом послов приняли со всей душой, и в самое ближайшее время рукоположенный в епископы Руси монах монастыря в Трире Адальберт убыл в стольный град Киев. Справедливости ради стоит сказать, что миссия святого отца не увенчалась успехом: буквально через год он был вынужден покинуть русские пределы и вернулся восвояси. История, что и говорить, темная. Сторонники византийского крещения земли русской усматривают в этом оборвавшемся на полпути вояже дополнительный аргумент в свою пользу, толкуя о неприятии приверженцами «древлего благочестия» папежского гостя. Версия, надо сказать, более чем сомнительная.
   Мы уже не раз говорили о том, что в X в. противостояние западного и восточного христианства переживало, если можно так выразиться, внутриутробный период. Того накала страстей, который впоследствии обуял сторонников истинного православия, не было и в помине. Вспомните «Тараса Бульбу»: настоящий казак, от души хвативший горилки, не делал разницы между «клятым ла-тынцем» и «поганым татарином». Окончательный разрыв между русской православной церковью и западным христианством произошел не ранее второй половины XV в., когда в 1439 г. Московское государство заявило о своем решительном неприятии так называемой Флорентийской унии. Здесь не место подробно разбирать этот вопрос; скажем только, что в 1448 г. Собор русского православного духовенства по прямому предложению Василия II Темного избрал митрополитом епископа рязанского и муромского Иону, разумеется, без санкции константинопольского патриарха. Тем самым греческое православие тоже оказалось в оппозиции к русской церкви, и московские государи, разорвав все отношения с другими православными церквами, отныне не уставали клеймить константинопольских патриархов за латынство. Своя версия православия была провозглашена единственно верной, а разрыв, таким образом, произошел не только с католицизмом, но и с Византией и всем европейским православием.
   В десятом же веке, повторяем, до этого было очень далеко. Поэтому отъезд Адальберта из Киева ни в коем случае не может быть истолкован как результат непримиримых противоречий между восточной и западной церковью. Вполне вероятно, что он мог покинуть Киев по причинам, так сказать, организационного порядка. Историк М. Д. Приселков в свое время полагал, что Адальберт был направлен на Русь с ограниченными полномочиями, поэтому стороны просто не сошлись во мнениях. Миссия немецкого монаха предполагала организацию русской церкви в форме обыкновенной епархии с подчинением германскому духовенству. Ольга же легко могла потребовать для киевской церкви статуса диоцеза, т. е. самостоятельной единицы под руководством автономного епископа или митрополита. По крайней мере, именно такой путь избрали правители Польши и Чехии, принявшие христианство от Рима, и в конце концов добились своего. Поэтому нам представляется, что спешный отъезд Адальберта объяснялся на тот момент вполне прозаическими причинами и только впоследствии был истолкован как неприятие Киевом римского варианта. Между прочим, вся эта запутанная история – дополнительный аргумент в пользу того, что «Повесть временных лет», переполненная яростными выпадами в адрес «папистов», приобрела окончательную редакцию не ранее XVI века, когда размежевание восточной и западной церквей стало свершившимся фактом.

   Давайте оставим в покое Ольгу с ее невразумительным крещением и обратимся к событиям, происходившим за сто лет до начала ее княжения. Мы имеем в виду предысторию христианизации Руси, которая крепко-накрепко связана с деятельностью двух братьев-просветителей – Кирилла и Мефодия. Именно они составили новую азбуку – кириллицу, которая пришла на смену древнему славянскому письму (так называемым «чертам» и «резам» – примитивной рунической азбуке), и перевели на славянский язык Священное писание и богослужебные книги. Из отечественных летописных источников можно понять, что братья проповедовали в духе восточной церкви и были ее представителями. Традиционно их принято именовать «православными византийского обряда». Так что это была за миссионерская деятельность?
   Тот факт, что братья были славянами по происхождению, сомнению не подлежит. Они действительно родились в македонском городе Солуни (современные греческие Салоники), но из этого никоим образом не следует, что они были адептами патриаршества. Между прочим, самое главное их изобретение – знаменитую кириллицу – следовало бы именовать «константиницей», потому что брат Мефодия звался на самом деле Константином, а монашеское имя Кирилл получил много лет спустя, когда незадолго до смерти ушел в монастырь. Но это так, к слову.
   Дальше начинается самое интересное. Братья долгое время жили в Константинополе, где были даже не священниками, а самыми обыкновенными учеными книжниками-мирянами. Затем в их судьбе наступает решительный перелом. Моравский князь Ростислав в 862 г. прибыл ко двору византийского императора Михаила и заявил, что вверенная ему Моравия отринула язычество и хочет обратиться к истинной вере. Посему он бьет челом императору, чтобы тот направил в моравские земли учителей, которые вели бы проповедь на славянском языке.
   Просьба без ответа не осталась. Император повелел, и братья Константин и Мефодий, составив новую азбуку, прибыли в Моравию и более трех лет проповедовали там христианство, распространяя Священное писание, начертанное упомянутой кириллицей. Справедливости ради следует сказать, что у специалистов нет единого мнения относительно того, кто именно является автором этой азбуки. Дело в том, что от братьев остались два алфавита – кириллица и глаголица. Многие исследователи считают Константина (в монашестве Кирилла) создателем глаголической азбуки, а вот изобретение кириллицы приписывается болгарскому ученику Ме-фодия в конце IX в. Предполагается, что кириллица была составлена на основе греческого алфавита с использованием некоторых дополнительных знаков для передачи звуков, которых нет в греческом языке. Что касается глаголического алфавита, то его происхождение покрыто мраком. Высказывалось мнение, что он произошел от греческой скорописи.
   Как бы там ни было, но эти азбучные тонкости прямого отношения к теме нашего разговора не имеют. Гораздо важнее другое. Едва приступив к славянской проповеди в Моравии, братья были вынуждены оперативно свернуть дела и в срочном порядке ехать в Рим по требованию понтифика Николая. Последнего возмутило, что они в своей миссионерской деятельности пользуются не латынью, а славянским языком. В связи с этим возникает естественный вопрос: если братья подлежали юрисдикции константинопольского патриарха, то с какой стати римская церковь суется не в свое дело? Константину с Мефодием следовало просто-напросто проигнорировать вздорное требование. Но ничего подобного! Братья отнеслись к высочайшей просьбе вполне серьезно и выехали в Рим, попутно захватив с собой откопанные ими в Херсонесе мощи святого Климента. Самое любопытное заключается в том, что они не сочли необходимым поставить в известность константинопольского патриарха о таком пустяке. И последний штришок: византийское богослужение тоже велось исключительно на греческом, а национальные языки в ту пору были под запретом. Но патриарху и в голову не пришло поставить лыко в строку землякам-просветителям. Так кто же все-таки был начальником наших братьев?
   В Рим Константин с Мефодием прибыли в 869 г. Пока они были в дороге, понтифик Николай благополучно отдал Богу душу, а сменивший его новый понтифик, Адриан II, не только не устроил братьям разноса за неподобающее поведение, а напротив, принял их весьма ласково и рукоположил в сан священников. Сохранилось письмо папы моравским князьям, где, в частности, говорится (цитата по книге А. Бушкова «Россия, которой не было»): «Мы же, втройне испытав радость, положили послать сына нашего Ме-фодия, рукоположив его и с учениками, в Ваши земли, дабы учили они Вас, как Вы просили, переложив Писание на Ваш язык, и совершали бы полные обряды церковные, и святую литургию, сиречь службу Божью, и крещение, начатое Божьей милостью философом Константином». Создается впечатление, что Константин с Мефодием, отправляясь в Моравию, ни секунды не сомневались в том, что эти земли относятся к римскому канону, а потому и вели себя соответственно. Между прочим, вышеупомянутые мощи святого Климента, найденные в Херсонесе, они передали отнюдь не в Константинополь, а отвезли в Рим. Для полноты картины остается добавить, что через некоторое время папа сделал Константина епископом, а для Мефодия специально восстановил Сремскую митрополию...
   Что же мы имеем в сухом остатке? Невооруженным глазом видно, что в землях западных славян с благословения папы Римского и трудами его миссионеров идет полным ходом распространение христианства апостольского (т. е. римского) канона. Вполне естественно предположить, что бурная деятельность Константина и Мефодия не ограничивалась исключительно Чехией и Моравией (в конце концов, мы до сих пор пользуемся кириллической азбукой, как и некоторые прочие братья-славяне). Таким образом, возведение христианских храмов в Киеве в годы правления Ольги не представляет из себя ничего из ряда вон выходящего, равно как и обращение самой киевской княгини к христианству западного образца. Остается только ответить на простой вопрос: нет ли в нашем распоряжении аргументов (пусть даже косвенных), которые бы свидетельствовали в пользу принятия христианства римского толка? Такие доказательства есть.
   Сразу следует оговориться: мы ни в коем случае не настаиваем на западном изводе христианства на Руси, тем более что существует огромное количество исследований, посвященных греческим корням русского православия. Безапелляционность и твердока-менность вообще никогда и никого до добра не доводили. Но эта формула имеет и обратную силу. Сторонники крещения Руси по византийскому обряду тоже сплошь и рядом грешат однобокостью, настаивая на своей версии как истине в последней инстанции. При этом очень часто вместе с водой выплескивают и ребенка. Поэтому хотя бы справедливости ради следует привести доказательства в пользу латинского происхождения русской религии, которых (и это весьма симптоматично) при ближайшем рассмотрении оказывается более чем достаточно.
   Начнем с того, что календарь – основа богослужения – у нас в ту далекую эпоху был латинский, а вовсе не греческий. В наши дни Новый год принято считать с января. Но это позднейшее нововведение, получившее права гражданства только при Петре Великом (с 1700 г.). До знаменитого петровского указа год в полном соответствии с византийской традицией отсчитывали с сентября, а еще раньше – с марта, как и было принято в то время на западе.
   Из-за этого работать с русскими летописями часто бывает очень трудно, так как сплошь и рядом неизвестно, как именно считал время летописец. Приходится постоянно иметь в виду, по какому стилю в данном конкретном случае идет датировка – мартовскому или сентябрьскому. Проще пояснить эту неразбериху на примере. Византийцы, как мы уже сказали, считали начало года по сентябрю. Предположим, речь идет о 5600 г., тогда в августе это еще 5599 г. Если отечественный хронист (считающий год по марту) работает с византийскими документами, то новый 5600 г. он начнет со следующего марта, тогда как на самом деле, по нормальному мартовскому стилю, август 5599-го есть уже 5600 г.
   Но не будем утомлять читателя арифметической путаницей, а скажем только одно: можно считать надежно установленным тот факт, что отсчет начала года вели в Киевской Руси по марту, о чем, в частности, говорят и латинские названия наших месяцев (в Византии они были совсем другими). Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь – это седьмой, восьмой, девятый и десятый месяцы, так что одиннадцатый приходится на январь, а двенадцатый – на февраль. Таким образом, отсчет нового года начинается с 1-го марта. Имеется и еще одна косвенная улика, свидетельствующая о римском происхождении нашего календаря. Значительная часть астрономических датировок солнечных и лунных затмений, упоминающихся в русских летописях, согласуется с современными расчетами только в том случае, если мы будем считать летописный год не по-византийски (т. е. с 1-го сентября), а с 1-го марта, как это было принято в Риме.
   Пойдем дальше. Само собой разумеется, что если бы христианская вера пришла на Русь из Византии, то большая часть терминов, относящихся к церковному культу и вопросам богослужения, неизбежно имела бы греческое происхождение. Но на практике мы видим принципиально иную картину, поскольку наш церковный словарь буквально переполнен латинизмами. Впрочем, судите сами. Ниже приводится раскавыченная цитата из работы С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси» в сопровождении наших комментариев.
   1. Почему русское слово «церковь» созвучно латинскому cyrica (круг верующих), а не греческому «эклесия», откуда, между прочим, происходит французское eglise? Правда, М. Фасмер в «Этимологическом словаре русского языка» полагает заимствование через народнолатинское cyrica неприемлемым и считает более обоснованным происхождение из готского или древневерхненемецкого. Так или иначе, но и у авторитетнейшего Фасмера о греческой этимологии слова «церковь» нет ни звука.
   2. Почему русское слово «крест» восходит к латинскому crucifixus (распятие) и не имеет ничего общего с греческим «ставрос»?
   3. Почему русские священники в летописях всегда называются попами (древнерусское «попъ»), тогда как в Византии клирики испокон веков звались иереями? По мнению авторов «Другой истории Руси», русское «поп» является искажением слова «папа», тем более что по-английски папа Римский и сегодня называется pope. Фасмер, разумеется, не столь категоричен и усматривает аналоги в готском и древневерхненемецком, но о греческом происхождении слова «поп» не говорит ничего.
   4. Почему русское слово «пост» (старославянское «постъ») того же корня, что и немецкое fasten, тогда как по-гречески «пост» называется совсем иначе – «нестейя»?
   5. Почему русское слово «алтарь» восходит к латинскому altare (от altus – высокий), а вовсе не к греческому «бомос»?
   6. Почему в церковнославянском вместо слова «уксус» регулярно употребляется слово «оцет», происходящее, вне всякого сомнения, от латинского acetum, тогда как по-гречески «уксус» звучит как «оксос», т. е. почти как сегодня по-русски?
   7. Почему язычник испокон веку назывался на Руси «поганином» (от латинского paganus – сельский, языческий), тогда как по-гречески язычник именуется совсем по-другому – «этникос»?
   8 Почему вино, употребляемое при причащении, происходит от латинского vinum, а не от греческого «ойнос»?
   9. Почему, наконец, само слово «вера» восходит к латинскому verus (истинный, правдивый), но не имеет ничего общего с греческим словом «докса»?
   Разумеется, этот длинный список (при желании его совсем нетрудно расширить) еще не дает оснований для однозначного утверждения, что Киевская Русь получила крещение от Ватикана. Но во всяком случае, он заставляет задуматься и не отвергать с ходу непривычных версий, которые только на первый взгляд представляются откровенной ересью.
   Между прочим, любопытные вещи открываются в отечественной версии Священного писания, которое, как утверждают дипломированные историки, было переведено на русский язык с греческого. Даже при самом поверхностном прочтении вы без труда обнаружите в русском переводе Третью Книгу Ездры, которой нет ни в греческом варианте Библии (так называемой Септуагинте), ни в еврейском, но которая спокойно присутствует в Вульгате (Библии на латыни). На наш непросвещенный взгляд, двух мнений тут быть не может: первые переводы Библии на старославянский язык были сделаны именно с Вульгаты, т. е. Библии римского канона. Канонической всегда считалась лишь Первая Книга Ездры, Вторая существует только на греческом, а вот Третья – исключительно на латыни. Выводы, уважаемый читатель, делайте сами.
   Можно привести еще один косвенный аргумент в пользу римской основы нашей веры. Если бы Русь была крещена по византийскому обряду, то наши князья с самого начала просто обязаны были бы носить имена греческих святых. В реальности ничего подобного мы не видим. В ранней истории Киевской Руси мы натыкаемся исключительно на славянские имена – косяком идут Владимиры, Святославы, Ярославы, Изяславы, Всеволоды и т. д. Но ведь славянских имен нет в греческих святцах! В русских летописях даже Владимир и Ольга – первокрестители Руси – не называются своими крестильными именами. А вот в униатских славянских государствах, принявших крещение от Рима, дело как раз обстояло в точности так, поскольку западная традиция не настаивала на перемене имени. С. Валянский и Д. Калюжный совершенно справедливо подметили, что последний великий князь со славянским именем (Ярослав III Ярославич) родился вскоре после падения Латинской империи. (О Латинской империи – государстве, возникшем на территории Византии после взятия крестоносцами Константинополя в 1204 г., – более подробно рассказывается в четвертой главе.) Посконные славянские имена, словно по мановению волшебной палочки, канули в небытие, а их место заняли имена греческие. «После трех киевских и владимирских Святославов, четырех Изя-славов, трех Мстиславов, четырех Владимиров, трех Всеволодов и т. д., мы видим с этого времени и до перенесения столицы в Петербург (и начала в нем новой русской культуры) пятерых Василиев, пятерых Иванов (Иоаннов), пятерых Дмитриев, двух Федоров, да и остальные одиночки оказываются с греческими именами, свойственными тому самому периоду». Авторы объясняют это своего рода культурологическим сломом: западноевропейское влияние сошло на нет, что не в последнюю очередь было вызвано падением Латинской феодальной империи в греко-славянском мире.
   В свете вышеизложенного не помешает присмотреться и к семейным связям русских князей. Понятно, что крещение Руси на излете X в. не могло автоматически сделать ревностными христианами все население огромной страны. Пережитки язычества сохранялись в России вплоть до второй половины XIX столетия, что очень хорошо известно этнографам и фольклористам. С другой стороны, правящая верхушка русского общества неизбежно должна была христианизироваться сравнительно быстро (пусть даже формально), поскольку акт принятия новой веры почти всегда представляет собой своего рода «революцию сверху», вектор которой, как правило, ориентирован сверху вниз. Власть имущим новообращенной страны по необходимости приходится вникать в конфессиональные тонкости, если они хотят сделаться равноправными партнерами христианской Европы.
   Поэтому естественно предположить, что если бы русские князья изначально приняли христианство византийского толка (следует иметь в виду, что окончательное отделение византийской церкви от римской произошло в 1054 г., а в 1095-м паписты уже объявили крестовый поход против неверных, среди которых очень скоро оказались и сторонники греческой веры), то предпочтение в междинастических брачных союзах должно отдаваться единоверным гречанкам. Это «простой народ» может судить да рядить как Бог на душу положит, а элита такие вещи чует спинным мозгом. Католическим невестам из стран Западной Европы при таком раскладе ничего не обломится... Но в действительности, как ни странно, все обстояло с точностью до наоборот. Откровенно говоря, в генеалогиях русской аристократии вообще не часто встретишь княжеских жен и дочерей, но те, кто упомянут, в большинстве своем оказываются католичками, а дочери упорно выходят замуж за католиков.
   В 1851 г. в Москве вышла из печати книжка Н. Головина «Родословная роспись потомков великого князя Рюрика», в которой нашли отражение родословные 22 поколений – от легендарного Рюрика и до князя-кесаря Федора Георгиевича Ромодановского, умершего в 1717 г. Вот только несколько фрагментов из сочинения Головина, выбранных наугад (цитата по работе С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси»).
   XI век. У Владимира Святого (977-1015) было три жены-иностранки: Рогнеда (Горислава), дочь полоцкого князя Рогволода (умерла в 1000), Мальфрида, родом из Богемии (умерла в 1000) и Анна, внучка византийского императора Константина Багрянородного (умерла в 1011). Дочь Владимира Доброгнева (Мария) Владимировна вышла в 1043 г. за польского короля Казимира I.
   Киевский великий князь Ярослав Владимирович (умер в 1054) был женат на Ингегерде, дочери шведского короля Олафа I (умер в 1050). Сын его Игорь Ярославич был женат на графине Орламинд-ской Кунигунде. Дочь Елизавета (?) Ярославна вышла замуж в 1045 г. за Гаральда, короля норвежского. Вторая дочь Ярослава – Анна (Агнесса) вышла в 1048 г. за французского короля Генриха I, третья дочь Агмунда (Анастасия) – жена венгерского короля Андрея I.
   Евпраксия Всеволодовна, дочь киевского великого князя Всеволода Ярославича (1030–1093), вышла замуж сначала за маркграфа Штаденского, а потом в 1069 г. – за германского императора Генриха IV (1056–1106), с которым развелась в 1095 г.
   Что мы видим на этой интересной картинке? Оказывается, что династические связи киевских князей были не менее разветвленными, чем у потомков Екатерины II, и почти все браки заключались с католичками или католиками. Даже если мы предположим, что церковный раскол находился в ту пору, так сказать, в зачаточном состоянии, столь высокая «брачная активность» с вполне определенной ориентацией все-таки наводит на некоторые размышления.
   XII век. Сбыслава Святополковна, первая дочь великого князя киевского Святополка Изяславича (умер в 1112), вышла в 1102 г. за польского короля Болеслава Кривоустого. Предслава Святопол-ковна, вторая дочь, вышла в 1104 г. за венгерского королевича Ло-дислава. А сам Святополк Изяславич был женат на дочери половецкого князя Тугора.
   Мстислав Владимирович (1076–1132), сын Владимира Мономаха, был женат на Христине, дочери шведского короля Инга Стен-кильсона (умер в 1122). Первая дочь князя, Мальфрида Мстисла-вовна, сначала вышла замуж за норвежского короля Сигурда, потом за датского короля Эрика Эдмунда. Вторая – за венгерского короля Гезу, третья – за датского короля Кнута, четвертая – за сына византийского императора Иоанна. Между прочим, сам Владимир Мономах (1058–1125) был женат на Гиде, дочери английского короля Гарольда (того самого, что был разгромлен нормандским герцогом Вильгельмом Завоевателем в битве при Гастингсе в 1066 г.).
   Мы полагаем, что не имеет никакого смысла и дальше утомлять читателя перечнем владетельных особ и перипетиями их династических брачных союзов. Поверьте на слово: и в тринадцатом, и в четырнадцатом столетии ровным счетом ничего принципиально не изменилось. Князья земли русской, а также их дочери и сыновья продолжают с завидной регулярностью устраивать свою личную жизнь на католическом Западе. Не лишним будет напомнить, что с 1243-го и по 1480-й г. Русь, как известно, изнемогала под тяжким бременем монгольского ига. Но странным образом это обстоятельство, ставшее в наши дни общим местом, почему-то ни в малейшей степени не обеспокоило западных государей, и они по-прежнему спокойно отдают своих дочерей в жены русским князьям.
   И только в XV в., в годы правления Ивана III, когда пал Царьград, а Византией овладели турки-османы, ситуация начинает понемногу меняться. Все большим успехом пользуются греческие невесты, и сам московский государь берет в жены Софию, племянницу последнего византийского императора Константина Палеолога. Происходящее закономерно и не должно нас удивлять: после падения Византии Москва решительно отказывается от унии с Ватиканом и позиционирует себя как единственный оплот истинного православия (два Рима пали, третий – стоит, а четвертому не бывать). Католические союзы по инерции все еще продолжают иметь место, но политический разворот в сторону православных греков и казанских татар-христиан сомнений не вызывает. Дочь Ивана III, Евдокия Ивановна, в 1506 г. выходит замуж за казанского царевича, христианина Петра Кайдакула.
   Но ведь татарское иго приказало долго жить более двадцати лет назад! И что же мы видим? Бесконечной чередой идут браки русских с казанскими татарами, что, между прочим, означает, что даже в начале XVI в. казанские татары продолжали оставаться христианами, а ислам приняли много позднее. До второй половины XV столетия ордынские невесты совершенно не в чести, чтобы там ни говорили апологеты симбиоза Руси и Орды. Вот тут поневоле и задумаешься: а может быть, не так уж не правы были С. Валян-ский и Д. Калюжный, когда писали о том, что после отпадения Руси от унии с Ватиканом часть российских земель перешла к греческому варианту христианства, а другая часть обратилась к магометанской вере?
   Возвращаясь к истории крещения Ольги, поинтересуемся, не имеется ли в каких-нибудь западноевропейских источниках информации, работающей на нашу еретическую гипотезу о римском изводе русского христианства? Очень долго искать не придется. В хронике францисканского монаха Адемара (XII в.) читаем: «У императора Оттона III было два достопочтеннейших епископа: святой Адальберт и святой Брун. Брун смиренно отходит в провинцию Венгрию. Он обратил к вере провинцию Венгрию и другую, которая называется Russia. Когда он простерся до печенегов и начал проповедовать им Христа, то пострадал от них, как пострадал и святой Адальберт. Тело его русский народ выкупил за дорогую цену. И построили в Руссии монастырь его имени. Спустя же немного времени пришел в Руссию какой-то епископ греческий и заставил их принять обычай греческий». Любопытно, а что говорят современные отечественные историки по поводу этого пассажа? Миссию Бруна к печенегам российская историография худо-бедно признает, а вот все остальное отрицает начисто. Аргументация убийственная – «летописец заблуждается». Между прочим, сия решительная формулировка вообще очень часто встречается в трудах историков классического направления. Ясное дело: из двадцать первого века оно как-то виднее...
   Еще раз подчеркнем: мы не считаем безусловно доказанной версию о крещении Руси по римскому обряду. Но в той же самой мере это относится и к ортодоксальной концепции принятия христианства византийского образца. Ничего не утверждая наверняка, мы призываем историков к элементарной научной порядочности: будьте добры объяснять неудобные факты, не лезущие в схему, а не отмахиваться от них, как от надоедливой мухи. Критикуйте и опровергайте сколько душе угодно – на то полное ваше право. Только делайте это аргументированно, взвешенно, без возмутительной залихватской легкости – летописец, дескать, заблуждался.
   А между тем фактов, подтверждающих латинские притязания, рассыпано в западноевропейских хрониках предостаточно. Например, еще в X в. в Магдебурге была учреждена епископия для обращения славянских земель в христианскую веру по римскому образцу. Можно усомниться в дате, но то что такие попытки делались, сомнению не подлежит. Римский понтифик Николай I в послании константинопольскому патриарху Михаилу III живо интересовался вопросами христианизации Восточной Европы еще в 865 г. Этот пристальный интерес настолько обеспокоил византийское духовенство, что двумя годами позже сменивший Михаила Фотий опубликовал «Окружное послание», в котором специально предупреждал об агрессивных намерениях Ватикана. Хорошо известно, что испытывать острейшую нехватку в свободных землях Западная Европа стала давным-давно, поэтому попытки окатоличивания восточных славян предпринимались неоднократно. Не менее хорошо известно, что католические миссионеры приходили на Русь не раз и не два, так что с ходу объявлять о том, что римско-католические и униатские историки просто-напросто сфабриковали миф о крещении восточных славян по латинскому обряду, как пишут некоторые отечественные специалисты, было бы по меньшей мере неосмотрительно. Во всяком случае, уже в 1634 г. католическая церковь по декрету папы Урбана XIII признала князя Владимира святым, считая его крещенным «по латинскому обряду».

   О религиозной реформе Владимира Крестителя мы уже писали в начале этой части. Настало время присмотреться к этой запутанной истории повнимательнее. Из «Повести временных лет» следует, что незадолго до принятия Владимиром христианства на Русь косяком повалили священнослужители самых разных конфессий: были тут и мусульмане, и евреи, и греки, и загадочные «немцы из Рима». Удивительным образом все они собрались при дворе великого князя в один и тот же день и час, словно явились по некоему предварительному сговору, и каждый стал расписывать достоинства своего вероучения, не жалея красок. История эта, разумеется, насквозь легендарна, в чем не сомневаются даже историки классического направления. Подобными байками переполнены хроники всех стран и народов. Но мы с фактами в руках хотим доказать нечто принципиально иное: летописный рассказ Нестора ни в коем случае нельзя датировать XII в. («Повесть временных лет» оканчивается 1106-м г.). По нашему мнению, этот текст был написан (или, по крайней мере, основательно переделан и отредактирован) никак не ранее XVI в., и это обстоятельство меняет всю картину. Хрониста окружали совсем другие реалии, поэтому не подлежит сомнению, что при составлении своего труда он не мог не учитывать изменившейся политической ситуации и пожеланий начальства. Даже если автор и опирался на какие-то не дошедшие до нас источники, то исказил их до неузнаваемости, поскольку Несторова летопись несет на себе несомненную печать социального заказа.
   Итак, послушаем беседу Владимира с посланцами разных вер. Первым взял слово мусульманин. На вопрос, какова ваша вера, он ответил: «Веруем богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами». В ходе разговора постепенно выясняется, что и в этой, земной жизни, можно, оказывается, «невозбранно предаваться всякому блуду». Не правда ли, мило, уважаемый читатель? Ревностный миссионер, облеченный высокими полномочиями и, надо полагать, прекрасно понимающий лежащую на нем ответственность (как-никак не каждый божий день приходится общаться с владетельными особами), едва ли не центральным пунктом своего вероучения и главным его достоинством выставляет одобренное свыше разрешение «предаваться всякому блуду». Понятно, что такой белиберды не могло быть не только в десятом столетии, но даже в двенадцатом, ибо бесповоротное размежевание между христианством и исламом произошло не раньше 1453-го г., когда турки-османы овладели Константинополем. А вот если мы предположим, что Нестор сочинял свою летопись веке в XV, а то и XVI, то тогда все становится на свои места. Нараставшее исподволь противостояние христианства и мусульманства достигло критической величины, поэтому хронист был просто обязан выставить иноверцев-магометан в самом невыгодном свете. А если при этом вспомнить, что русское летописание никак не отреагировало на крестовые походы, то остается только растерянно развести ручками. Согласитесь, уважаемый читатель, что все это выглядит довольно странно: с одной стороны, яростные выпады в адрес магометан, а с другой – полная безмятежность относительно войны западных единоверцев за гроб Господень (крестовые походы не нашли в русских летописях ровным счетом никакого отражения). А ведь такая война должна быть священной для всех христиан без исключения...
   Еще одна весьма пикантная деталь. Нестор говорит, что ходоки-мусульмане пришли к Владимиру из Болгарии, не уточняя, правда, при этом из какой – Волжской или Дунайской. Годом раньше Владимир воевал с болгарами и победил их, о чем в летописи имеется соответствующая запись. Д. С. Лихачев в своих комментариях к «Повести временных лет» полагает, что речь в данном случае идет о дунайских болгарах. Но вся беда в том, что турки-османы завоевали Болгарию только в XIV в., поэтому принять ислам за четыреста лет до этих событий дунайские болгары никак не могли. Тогда, быть может, летописец имеет в виду Волжскую Болгарию? К сожалению, тоже не получается, поскольку Волжская Болгария (или Булгария) была страной, лежавшей на самой периферии цивилизованного мира, при слиянии Камы и Волги. Почти невозможно себе представить, чтобы ислам проник так далеко уже в десятом столетии.
   Вернемся, однако, в Киев. Пристыженный мусульманин ушел не солоно хлебавши, так как Владимир без обиняков заявил, что такое безобразие никуда не годится и его подданным не подходит, потому что «на Руси веселие есть пити». «Немец из Рима», приняв к сведению прокол своего торопливого коллеги, был, напротив, сух и строг и объяснил, что их религия предусматривает «пост по силе; если кто пьет или ест, то все это во славу Божию, как сказал наш учитель Павел». Что же ответил великий князь папежским посланникам? «Идите вы к себе! – сказал Владимир. – Отцы наши не приняли этого». Не правда ли, любопытно? Оказывается, русским уже когда-то предлагали римскую веру, но они ее не приняли. Что здесь имеет в виду Владимир?
   Но интереснее всего даже не это, а летописный текст, именующий римских посланцев «немцами». Дело в том, что слово «немец» имеет сравнительно позднее происхождение: в XVI в. так стали называть всех западных европейцев, говорящих «не по-нашему», т. е. не имеющих языка, немых. А вот в двенадцатом веке пришельцев из Европы обозначали совсем не так. Узнав о взятии Константинополя, другой летописец в 1206 г. пишет, что «Царьград завоеван и частью сожжен фрягами, или латинами». О «немцах из Рима» не говорится ни слова, поскольку соответствующая терминология еще не родилась.
   Засим Владимир приступил к иудеям, спросив их: «А где земля ваша?» Ушлые попы отвечали, что как она была в Иерусалиме, так там и осталась. «А точно ли она там?» – засомневался недоверчивый князь. Тут послы засуетились и начали юлить, но в конце концов выложили всю правду-матку. Дескать, земля-то она землей, только вот какая незадача приключилась: разгневался Бог на отцов наших и рассеял народ израильский по разным странам, а землю нашу отдал христианам. Разумеется, после такого откровенного признания Владимир прогнал и евреев, справедливо заметив, что если бы Бог их любил, то не разогнал бы по чужим странам.
   Этот отрывок производит очень странное впечатление. Во-первых, иудеев Владимир, в отличие от всех прочих, на диспут не приглашал – они явились сами. Во-вторых, это были хазарские евреи, каковое обстоятельство летописец специально подчеркивает. Все правильно, иудаизм был государственной религией в Хазарском каганате, о чем историкам прекрасно известно. Но если Владимир беседует с хазарскими миссионерами, то почему они толкуют об утрате своих земель? Никакие христиане никогда и ничего у хазар не отнимали. Если же речь идет о Палестине, вопрос запутывается окончательно. С VII в. Палестиной владели арабы, а под власть христиан она попала только в 1099 г., когда завершился первый крестовый поход. В Палестине возникли многочисленные христианские государства, просуществовавшие до 1187 г. Владимир умер в 1015 г., а разговор с послами, как мы помним, вообще происходит то ли в 986-м, то ли в 988-м. Получается какая-то нелепая картина. Большинство специалистов полагают, что летописный свод «Повесть временных лет» составлен во втором десятилетии XII в. Таким образом, летописец был современником первого крестового похода, результатом которого стал захват Палестины христианскими рыцарями, и должен был прекрасно знать, что двести лет тому назад, в годы правления князя Владимира, христиан в земле обетованной не было и в помине. С другой стороны, если он современник такого эпохального события, как первый крестовый поход, то почему ни единым словом о нем не обмолвился? Мы уже не раз говорили, что русские летописи самым загадочным образом вглухую молчат о крестовых походах. Если вслед за историками классического направления мы признаем, что русское летописание началось в XII в., то как объяснить все эти несообразности?
   Выбраться из порочного круга, оставаясь в рамках традиционной истории, невозможно. А вот наша версия легко сводит концы с концами. Если первые летописные своды начали составлять не ранее XVI столетия, то все встает на свои места. Крестовые походы были к этому времени полузабытой древностью и не занимали хрониста. Все эти события стали уже такой седой стариной, что он мог легко перепутать, когда именно христиане овладели Палестиной – при князе Владимире или двумя сотнями лет позже. Находит естественное объяснение и ненависть к мусульманам, поскольку XVI в. – это время османской экспансии на запад и пик противостояния христианского мира и мира ислама. А вот в десятом и даже двенадцатом веке этого не было и в помине, потому что Магомет и его учение были преданы византийской церковью анафеме только в 1188 г. Наконец, в рамках нашей версии получают непротиворечивую трактовку и разнообразные летописные «блохи», вроде «немцев из Рима» и магометанской веры болгар.
   К слову сказать, если бы хронист ориентировался в геополитической ситуации X в., он бы никогда не написал о том, как Владимир выясняет у иудеев, в чем заключается их вера. В описываемую эпоху Хазарский каганат занимал все Северное Причерноморье, да и в самом Киеве иудеев было более чем достаточно. Давайте послушаем известного историка-эмигранта Г. В. Вернадского: «Еврейская колония существовала там (в Киеве. – Л.Ш.) с хазарского периода. В двенадцатом веке одни из городских ворот Киева были известны как Еврейские ворота, что является свидетельством принадлежности евреям этой части города и значительного их количества в Киеве. Евреи играли значительную роль как в коммерческой, так и в интеллектуальной жизни Киевской Руси. По крайней мере, один из русских епископов этого периода Лука Жидята из Новгорода был, как мы можем полагать, еврейского происхождения. Иудаизм имел сильное влияние на русских в этот период, в результате чего русские епископы, подобно Илариону Киевскому и Кириллу Туровскому, в своих проповедях уделяли значительное внимание взаимосвязи иудаизма с христианством».
   Конечно, вряд ли разумно (вслед за Л. Н. Гумилевым) представлять дело таким образом, что некие пришлые иудеи захватили власть в тюркской Хазарии, а затем и в Киев просочились. На протяжении последних двух тысяч лет таких подвигов за евреями историки не числят: почему-то нигде, кроме Хазарии, власть им захватить не удалось. Гораздо более вероятно предположить, что Хазарский каганат населяли родственные славянам народы, часть которых приняла иудаизм. Такие вещи сплошь и рядом случались в Средние века. Западные славяне, как известно, приняли христианство от Рима, но это вовсе не означает, что римляне переселялись в Польшу и Чехию. В ту далекую эпоху ареалы мировых религий еще не приобрели современных очертаний, поэтому в таком смешении вер нет ничего удивительного. Ну приняли западные славяне христианство от Рима, а восточные – то ли от Рима, то ли от греков, и что из того? А вот часть славян-хазар обратилась в иудаизм. В конце концов, даже в сегодняшней России есть несколько деревень, жители которых, будучи по крови русскими, исповедуют классический иудаизм.
   Кстати, не помешает напомнить, что ортодоксальный иудаизм строго-настрого запрещает миссионерскую деятельность среди иноверцев, поэтому летописный рассказ о захожих послах-иудеях не выдерживает никакой критики хотя бы уже поэтому. Иудейская обрядность предельно ритуализована, и даже в наши дни желающего обратиться в веру Авраама, Исаака и Иакова трижды уговаривают отказаться от своего решения. Посему не подлежит никакому сомнению, что обращение в иудаизм хазар или киевлян было исключительно актом доброй воли. Между прочим, известный русский историк и государственный деятель В. Н. Татищев (1686–1750), опиравшийся в своих изысканиях на безвозвратно утраченные материалы, полагал, что хазары – это славяне, а киевские иудеи, по его мнению, говорили на славянском языке.
   Так что «киевские евреи» – это почти наверняка славяне по крови, принявшие иудейскую веру. Уже поминавшийся нами епископ Лука Жидята происходил, скорее всего, из рода славян-иудеев и поэтому получил такое прозвище. К этому можно добавить, что отчество «Жидиславич» было достаточно распространенным в Киевской Руси. Наши былины тоже пестрят еврейской ономастикой: в них действует богатырь по имени Саул, а Илья Муромец сражается с богатырем Жидовином из земли Жидовинской. Обратите внимание: речь идет не о ростовщиках и купцах, а о доблестных витязях, с которыми не зазорно помериться силой славянским удальцам.
   У неподготовленного читателя может вызвать недоумение то обстоятельство, что автор этих строк, ничтоже сумняшеся, населяет Хазарию славянами, словно бы забывая о том, что государство называлось Хазарским каганатом и, следовательно, во главе его должен был находиться каган. А каган – это вроде бы прозвание тюркское. Поспешим сие недоумение развеять. Изучая историю в средней школе и высших учебных заведениях, мы привыкли иметь дело с адаптированными текстами, в которых славянские владыки именуются князьями, в отличие от многочисленных сопредельных степняков, управляемых ханами и каганами. К сожалению, живая историческая реальность, как правило, всегда сложнее примитивных кабинетных схем. Как бы странно это ни прозвучало, но каганами были правители авар, болгар, славян и венгров. Академик Б. А. Рыбаков, которого ни в коем случае не заподозришь в приверженности к альтернативным историческим построениям, пишет буквально следующее (цитируется по книге А. Бушкова «Россия, которой не было»): «Византийский титул (царь. – Л. Ш.) пришел на смену восточному наименованию великих князей киевских „каганами“. В том же Софийском соборе на одном из столбов северной галереи была надпись: „Кагана нашего С...“ Заглавная буква „С“, стоявшая в конце сохранившейся части надписи, может указывать на Святослава Ярославича или Святополка Изяславича». Конец цитаты.
   Киевский митрополит Иларион, написавший знаменитое сочинение «Слово о законе и благодати» говорит: «...великие и дивные дела нашего учителя и наставника, великого кагана нашей земли, Владимира...» Да и сама глава, откуда сия цитата позаимствована, называется внятно и четко: «Похвала кагану нашему Владимиру». Не хотелось бы ломиться в открытую дверь: любой непредубежденный читатель, хотя бы вскользь ознакомившийся с отечественным летописанием, прекрасно знает, что титулование владетельных особ в Киевской Руси не имело ничего общего с той дистиллированной выжимкой, которую преподносят нам авторы учебников по русской истории. Западноевропейские хронисты, нимало не озабоченные чувствительной русской ментальностью, добавляют лишнее лыко в строку. Скажем, так называемая Бертинская летопись повествует о прибывшем ко двору императора Людовика Благочестивого в 839 г. посольстве от русского кагана как о чем-то само собой разумеющемся.
   Вернемся, однако, в родные пенаты, то бишь в терем великого князя киевского Владимира. Прогнав магометан, немцев и евреев, он обратился к грекам-византийцам. Быть может, хотя бы в этом ключевом эпизоде летопись свободна от нестыковок? Как бы не так, уважаемый читатель! Блаженны верующие, ибо их есть царствие небесное...
   Слушая греческих послов, великий князь убеждается, что наконец-то он разыграл нужную карту. Долгие периоды велеречивых византийцев приводят его в некое подобие гипнотического транса, и Владимир уже не сомневается, что поступил абсолютно правильно, когда вдребезги разрушил созданное собственными руками языческое капище, утопив деревянных болванов в Днепре. Славянские Перун и Стрибог лежат на золотом песочке бок о бок с индоиранским Хорсом и финноугорской Мокошью. Спалив за собой все мосты, князь Владимир поворотился лицом к истинной вере. Но он не был бы великим государем, если бы удовольствовался только голой беседой с посланцами константинопольского патриарха. Тщательно взвесив все pro et contra, предусмотрительный Владимир направляет делегацию «из мужей славных и умных, числом десять», чтобы те посмотрели, как молятся Богу в мусульманских землях и у немцев, а также обратили особое внимание на греческое богослужение. Стоит ли говорить, что пышная византийская служба согрела душу великого князя более всего? Несторова летопись повествует об этом в таких выражениях: «И ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как рассказать об этом».
   Если вдуматься, то бестолковая какая-то история. Владимир со своими приближенными предстает в этом эпизоде дремучим дикарем, с восторгом взирающим на небывалые заморские чудеса. Складывается впечатление, что они слыхом не слыхивали, что существуют на свете иудаизм, ислам и христианство, и потому ведут себя как дети малые, рассматривающие блестящую игрушку с полуоткрытым ртом. Ну скажите на милость, уважаемый читатель, для чего нужно было посылать соглядатаев в «греческую землю» и транжирить казенные деньги, когда у тебя под боком, в родном Киеве, христианские храмы исправно функционируют по крайней мере с середины десятого века? Более тридцати лет назад твою родную бабку крестил чуть ли не сам византийский император, а теперь ты терзаешь каких-то заезжих проходимцев по поводу греческой веры.
   Наконец еще одно немаловажное обстоятельство. По логике вещей следовало бы ожидать, что князь, совершивший деяние такого размаха, должен быть признан святым вскоре после своей смерти. И хотя летописцы нас уверяют, что он был весьма почитаем людьми первого после него поколения, на практике мы видим совсем другую картину. До 1240 г. Владимира никто не именовал Святым, а его имя даже не было внесено в месяцеслов или святцы. Канонизация Владимира состоялась только в XIII в., причем первоначально только в Новгороде, а всероссийское прославление крестителя Руси началось еще позже. Невольно закрадывается крамольный вопрос: а был ли такой князь вообще? Почему он носит языческое имя даже в церковных документах? При ближайшем рассмотрении оказывается, что культ святого Владимира имеет очень позднее происхождение. Его стали усиленно насаждать после 1888 г., когда Русская православная церковь торжественно отметила 900-летие крещения Руси. Как грибы после дождя, стали появляться возведенные в его честь храмы и получили широкое распространение иконы Святого Владимира как «прадеда Руси». Весьма любопытно, что традиционно в сонме православных святых почетное место занимал вовсе не князь Владимир, что было бы вполне естественно, а чудотворец Никола, едва ли не ставший вровень с Христом и Богородицей. Например, в XVII в. в одной только Москве было 128 церквей, посвященных Николаю Чудотворцу, а иностранцы даже величали его в своих записках «Русским Богом». Историки объясняют, что культ Николая Чудотворца получил такое распространение потому, что этот святой почитался первым помощником в делах земледельческих. Как бы там ни было, но такое наплевательское отношение к памяти крестителя земли русской все же представляется чрезвычайно странным.
   Весьма примечателен и тот факт, что Владимир Святой был, оказывается, похоронен по языческому обряду: его тело вынесли через пролом в стене княжеского дворца в Берестове и «въялож ше на сани». Надо сказать, что ранний период христианизации Руси вообще вызывает очень много вопросов. Например, совершенно неясны первоначальная организация русской церкви и характер ее отношений с Константинополем. Историкам хорошо известно, что первым киевским митрополитом, рукоположенным византийским патриархом, был некто Феотемпт, который приехал в Киев около 1037 г. Ученые говорят, что до этого события никаких прямых отношений между константинопольским патриархом и русской церковью не было. Это может означать только одно из двух: или Русь еще не была крещена вовсе, или крещение первоначально пришло не из Византии.
   С. Валянский и Д. Калюжный («Другая история Руси») полагают, что ложность раннего оформления русской церкви самым непосредственным образом вытекает из княжеского указа о десятине (996). Согласно этому указу князь гарантировал церкви десятину со всех русских земель, выплачиваемую из княжеской казны: «из (доходов) княжих дворов, десятая векша; из таможенных сборов, (собранное) каждой десятой недели, и из земельных владений (десятина с продукта) каждого стада и (десятина с уродившегося) с каждого урожая». По мнению авторов «Другой истории Руси», при таком раскладе сам князь должен был остаться без штанов, потому что производительность труда в те ветхозаветные времена была такова, что девять работников едва могли прокормить десятерых едоков, а избыток как раз составлял десять процентов. Когда через двести с лишним лет пришлось действительно платить десятину монголам, да еще и князя своего содержать, народ буквально взвыл от непомерности таких поборов.
   Таким образом, мы вынуждены констатировать, что предание о Крещении Руси насквозь легендарно, а летописные источники не содержат практически ни одного надежного факта, на который можно было бы опереться для построения сколько-нибудь достоверной версии. Быть может, такой вывод кому-то покажется излишне категоричным, но мы тут не открываем никаких Америк. Состояние русского летописания всегда вызывало справедливые нарекания. Например, когда в 1735 г. Академия наук приняла решение публиковать летописи, это вызвало сильнейшее беспокойство в Синоде: «...В Академии затевают историю печатать... отчего в народе может произойти не без соблазна», поскольку в летописях «не малое число лжей, басней», а поэтому «таковых историй печатать не должно». (Цитата по книге С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси».) А так как мы уже не раз высказывали озабоченность по поводу состояния летописных источников и достоверности содержащейся в них информации, не помешает немного поразмышлять над историей русского летописания.

   Мы почти уверены, что рядовой читатель представляет себе работу историка примерно следующим образом. Ветхие хроники, пожелтевшие от времени и покрытые пылью веков, аккуратно разложены по соответствующим пронумерованным ячейкам, каждая из которых снабжена точной датой. Поэтому исследователю остается только, предварительно изучив старославянский, внимательно сопоставить записи хронистов и воссоздать объективную картину событий далекого прошлого. К сожалению, на практике дело обстоит совсем не так гладко и безоблачно.
   Во-первых, ученые почти никогда не имеют в своем распоряжении подлинных документов сколько-нибудь приличного «возраста». Как правило, работать приходится или с позднейшими копиями, оригинал которых утрачен, или, что еще печальнее, с компиляциями, достоверность которых вызывает очень большие сомнения. Сплошь и рядом на стол эксперта ложится самостоятельное сочинение допотопного книжника, который, пробежавшись по верхам не дошедших до нас хроник (если таковые действительно имели место, а это вопрос отнюдь немаловажный), решил, что ему о делах давно минувших дней известно гораздо больше, чем непосредственным участникам событий. С одной стороны, он вроде бы признает за древним хронистом некое неотчуждаемое право первородства, поскольку летописец был, вне всякого сомнения, «очевидцем и ушеслышцем» происшедшего, как любил шутить один из героев Льва Кассиля. С другой стороны, он не считает для себя зазорным редактировать источник как бог на душу положит: ведь ему, умудренному опытом наимудрейших, с высоты веков куда как виднее. К сожалению, современные историки тоже страдают этой детской болезнью в полной мере. Такому, с позволения сказать, специалисту ничего не стоит высокомерно обронить, что летописец, дескать, ошибался, трактуя некое событие именно так, а не иначе. И в самом деле: разве мог ничтожный инок захудалого монастыря разобраться в сути проблемы? Из двадцать первого столетия, безусловно, виднее.
   При этом ведь не скажешь, что наш современник кругом не прав. Определенные резоны у него есть. Хронист был живым человеком и вполне мог ошибаться. Мы уже не говорим о том, что он жил не в безвоздушном пространстве и уже только поэтому смотрел на вещи со своей колокольни, вдобавок неизбежно применяясь к мнению власть имущих. Никакой князь (царь, король, император) не потерпит, чтобы его придворный историограф начал резать правду-матку. Такого выскочку моментально возьмут к ногтю и заставят изложить события как следует. А как именно следует – ему популярно объяснят... Все это настолько тривиально и общеизвестно, что, казалось бы, здесь нечего даже и обсуждать. А обсуждать, к сожалению, приходится.
   Дело в том, что историки очень часто впадают в другую крайность – по неведомым причинам вдруг объявляют одну из многочисленных (и совершенно равноправных!) версий святой и окончательной истиной. Так уж человек устроен (и историк здесь не исключение), что ему очень нелегко расставаться с взлелеянной, тщательно выношенной и выпестованной концепцией. И если вдруг открываются обстоятельства, не оставляющие от этой зыбкой конструкции камня на камне, то такому человеку это нож острый. Всеми правдами и неправдами он будет отстаивать ее истинность, особенно если она укладывается в господствующую парадигму. Он будет биться как лев и не пожалеет ради этого «священного дела ни репутации, ни титулки», как было написано в свое время у Н. Г. Помяловского в «Очерках бурсы» по другому, правда, поводу.
   Оставим в покое лирику и приведем простейший пример. Все учили в школе пушкинскую «Песнь о Вещем Олеге» и должны помнить, как бездарно окончил князь дни свои: «Из мертвой главы гробовая змия, шипя, между тем выползала». Не станем комментировать достоверность предания, а просто отметим, что в летописях действительно имеются сообщения о том, что Олег умер от укуса змеи. Но вот с датой смерти великого князя и местом его последнего упокоения все обстоит далеко не так просто. Лаврентьевская летопись, например, сообщает, что это событие имело место в 912 г., а похоронили Олега во граде Киеве, на горе Щековице. А вот Новгородская летопись утверждает, что преставился великий князь в 922 г. в городе Ладоге, где и похоронен. Говорят, что археологи даже раскопали близ Новгорода нечто, напоминающее погребальный курган...
   Вот так чаще всего и бывает. Поскольку обе летописи, без сомнения, подлинные, сие обстоятельство окончательно запутывает дело. Которой же из них следует отдать предпочтение? Оказывается, что совершенно невозможно установить, какой из документов отражает реальную дату и место княжеского погребения. Отсюда следует очень важный вывод: у нас нет ровным счетом никаких оснований предпочесть одну хронику другой. Мы не можем проигнорировать летописные расхождения только потому, что, скажем, смерть князя Олега в 912 г. лучше укладывается в привычную схему. В нашем распоряжении имеются два бесспорно подлинных документа, которые противоречат друг другу, и это приходится принять как должное. И такая заковыристая ситуация при анализе древних и средневековых источников является скорее правилом, а не исключением.
   Вернемся к русскому летописанию. Как нам сообщают историки, официальное летописание на Руси началось в XV в., т. е. почти одновременно с падением Византии и завоеванием Константинополя турками-османами в 1453 г. Этим важным делом занимались в ту давнюю пору приказные дьяки. Сей общепризнанный факт имеет один существенный нюанс: мы не располагаем никакими надежными материалами по истории России для более давних эпох, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что какие бы то ни было упоминания о древних рукописях в сочинениях приказных дьяков напрочь отсутствуют.
   Систематизация летописных данных началась много позже. У истоков этого многотрудного процесса стояли по-своему замечательные люди: основоположник норманнской теории (т. е. призвания варягов на Русь) Готлиб Зигфрид Байер (1694–1738), заклятый враг норманистики Михайло Васильевич Ломоносов (1711–1765), блестящий русский историк В. Н. Татищев (1686–1750) и немец Герард Фридрих Миллер (1705–1783). Приложил к сему руку и князь М. М. Щербатов (1733–1790), написавший «Историю России с древнейших времен» в семи томах, которая послужила своего рода прологом к известному сочинению Карамзина(1766–1826). Годы жизни этих ученых мужей мы перечисляем отнюдь не случайно. Они однозначно свидетельствуют, что сколько-нибудь последовательная история Руси стала создаваться не ранее XVIII столетия.
   А вот основа основ русского летописания – летопись Нестора – впервые была опубликована только в начале XIX в. (да и то по-немецки) Августом Людвигом Шлецером, немецким историком, состоящим на русской службе. На русский язык ее перевел Д. И. Языков в 1809–1819 гг., посвятив свой перевод императору Александру I. Примерно в это же время, в самом конце XVIII или в начале XIX в., графом М. И. Мусиным-Пушкиным была обнаружена Лаврен-тьевская летопись, которую издали только в 1846 г. Тот же Мусин-Пушкин представил на суд общественности в 1795 г. и рукопись «Слова о полку Игореве», оригинал которой, как известно, погиб в московском пожаре 1812 г. Опираясь на труды предшественников и «преданья старины глубокой», Н. М. Карамзин составил в первой четверти XIX столетия всеобъемлющий труд – «Историю государства Российского».
   Сия сухая справка понадобилась нам исключительно для того, чтобы у читателя не создавалось ненужных иллюзий относительно древности русского летописания. В нашем повествовании мы уже не раз касались «Повести временных лет», отмечая попутно различные неувязки и несообразности. Этот летописный труд, как полагают, был составлен в XII в. черноризцем Печерского монастыря Нестором. Сохранился он в двух редакциях; старшие списки одной из них входят в состав Лаврентьевской и Радзивилловской летописей, а другая редакция – в состав Ипатьевской летописи. (Если читатель желает более подробно ознакомиться с различными вариантами «Повести временных лет» и вообще русским летописанием, он может обратиться к сочинению С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси», где эти вопросы изложены весьма обстоятельно.) Хотя в наши задачи не входит кропотливый разбор русских летописей, некоторое общее представление о строении Не-сторова произведения, легшего в основу ранней истории Киевской Руси, читателю, на наш взгляд, дать необходимо.
   Естественно было бы полагать, что все уцелевшие списки повествования монаха Нестора имеют характер сквозных записей год за годом. К сожалению, сие действительности не соответствует. Например, Лаврентьевский список начинается следующим образом: «В лето 6360, индикта 8, наченшу Михаилу царствовати, и нача прозыватися Русская земля». Год 6360-й от сотворения мира – это 852-й от рождества Христова. А вот дальше начинается интересное:
   «В лето 6361 (853-й от Р. Х.).
   В лето 6362.
   В лето 6363.
   В лето 6364.
   В лето 6365. (Годы добросовестно проставлены, но никаких событий под ними не отмечено.)
   В лето 6366. Михаил царь (византийский) изыде с вои (воинами) брегом и морем (Черным) на болгары...» Затем идет еще несколько пустых дат и наконец под 6370-м годом от сотворения мира (862-й от рождества Христова) рассказывается о приходе на Русь варягов и обнаружении двумя боярами Рюрика города Киева на Днепре. В дальнейшем схема изложения не претерпевает существенных изменений: череда пустых дат периодически «разбавляется» событиями, приуроченными к тому или иному году. Иногда записи предельно кратки, скажем: «В лето 6537. Мирно бысть». А вот в записи под 1037-м годом (6545-й от сотворения мира) мы натыкаемся на крайне любопытный текст: «Заложи (л) Ярослав город великый, у него же града суть врата златыя; заложи (л) же и церковь Святыя София, митрополью, по семь церковь на золотых воротех Святы Богордица благовещенье, по семь (заложил) Святаго Георгиа монастырь и Святыа Ирины». Нам рассказывают, ни много ни мало, об основании Киева Ярославом Мудрым. И как же изволите сей пассаж понимать? Ведь более полутора веков тому назад Киев уже существовал, что однозначно следует из записи под 862-м г. этого же летописного текста! Современные историки, стремясь найти выход из затруднительного положения, объясняют, что здесь подразумевается или обнесение Киева крепостной стеной, или строительство так называемого Ярославова города, значительно расширившее территорию Киева. По совести говоря, не очень-то вразумительное объяснение...
   А в конце летописного повествования нас поджидает еще один сюрприз. Самый древний список оканчивается 1110-м г., а далее сделана приписка следующего содержания: «Игуменъ святаго Михаила Селивестръ написах книги си Летописецъ, надеася от Бога милости прияти, при великомъ князи Володимери Киевьском, а мне игуменом бывшю у святаго Михаила в 6624 (т. е. в 1116-м от рождества Христова) индикта 9 лета». То есть Несторова летопись, оказывается, написана вовсе не Нестором, а каким-то Сильвестром, игуменом Михайловского монастыря в Киеве, при великом князе Владимире Мономахе. Не лишним будет обратить внимание и на такой пикантный момент: сохранилась сия летопись в копии, оканчивающей повествование 1377-м годом, т. е. через 250 лет после последнего из описанных в ее начальной части событий.
   Историки говорят, что Нестор (или Сильвестр, не суть важно), сочиняя свой труд, опирался на источники, которые до наших дней не дошли, поэтому и сумел столь обстоятельно изложить дела давно минувших дней. Но как же тогда понимать пустые даты? При этом следует иметь в виду, что это отнюдь не те годы, в которые действительно не произошло ничего примечательного. В последнем случае автор, как нам уже известно, пишет «Мирно бысть» под соответствующей цифрой, а такая запись чуть ли не единственная. Если Нестор и в самом деле основывался на неких не сохранившихся до наших дней материалах, т. е. свидетельствах современников, то пустых дат быть не должно (в крайнем случае, они должны быть помечены как «бессобытийные»). Складывается впечатление, что эти пустоты в тексте не что иное, как черновой набросок, схема, хронологический каркас, своего рода заголовки, нужные для того, чтобы, выяснив что-нибудь любопытное, внести потом эту новость в текст. Таким образом, совершенно очевидно, что летопись составлялась задним числом и является, строго говоря, подделкой под настоящую хронику. Крайне маловероятно, чтобы автор использовал в своей работе не дошедшие до нас источники. Между прочим, и сам летописец не особенно скрывает тот факт, что работал, так сказать, творчески. Под тем же годом, где говорится о начале царствования Михаила (852-й от рождества Христова), приведен расчет, сколько лет прошло от Михаила до Олега (29), от Олега до Игоря (31) и т. д. Автор без затей пишет, что положил числа от «перваго лета Михаила сего», хотя с тех далеких пор прошло более трехсот лет. Раз автор рассказывает в том числе и о событиях XII в., то понятно, что он жил по крайней мере не раньше. Тогда скажите на милость, каким образом наш хронист, трудясь в двенадцатом столетии в киевском монастыре, мог знать, что происходило в Новгороде в девятом, особенно если принять во внимание состояние тогдашних дорог и почти поголовную неграмотность? Выводы читатель может без труда сделать сам.
   Нам бы очень хотелось привести обстоятельный разбор Радзи-вилловской летописи, предпринятый омским математиком А. К. Гу-цем, но, к сожалению, это заняло бы слишком много места. Поэтому интересующихся мы отсылаем к его книге «Подлинная история России» или к работе С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси», где имеются пространные выдержки из сочинения Гуца, а сами ограничимся только коротким резюме. Во-первых, рукопись грешит изрядным количеством подчисток и исправлений, которые бросаются в глаза даже при самом поверхностном анализе. Дополнительно можно отметить, что тетрадный переплет (а рукопись состоит из нескольких вложенных друг в друга разворотов, составляющих тетрадь) датируется историками по филиграням (водяным знакам) XVIII в. Не подлежит сомнению, что целью подчисток было освобождение места для дополнительных листов, потому что все они (подчистки) касаются нумерации рукописных страниц, которая выполнена двояко – латинскими буквами и арабскими цифрами. В скобках заметим, что сей любопытный факт тоже следует иметь в виду, поскольку такой порядок нумерации был типичен для XVIII столетия, а вот в XV в. арабская нумерация выглядела бы весьма странно (если, конечно, рукопись была составлена на Руси). Хорошо известно, что до середины XVII в. в русских книгах и рукописях употребляли исключительно церковно-славянскую нумерацию (т. е. латинскими буквами).
   Что же содержится на тех листах (позднейших вставках – будем называть вещи своими именами), для которых освобождали место? Один из них – это знаменитый рассказ о призвании варягов на Русь. Любители отечественной истории помнят его почти наизусть: дескать, земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет... и т. д. и т. п. Ежели этот лист убрать, то Рюрик становится просто первым русским князем, а от норманистики остается один пшик. Второй же лист, вклеенный впоследствии, в каком-то смысле даже более важен, поскольку его с полным правом можно назвать хронологическим. Откроем небольшой секрет: эту часть Несторо-вой летописи мы уже несколько раз цитировали, но не довели изложение до логического конца. Вы должны помнить, уважаемый читатель: «В лето 6360 (852-й от рождества Христова), индикта 8, наченшу Михаилу царствовати...» и дальше все то же самое – о годах, истекших с начала царствования византийского императора Михаила до начала правления Олега на Руси, потом Игоря, потом Владимира, потом Святослава... далее везде. Но это только самое начало. Слегка пощипав хронику правления первых русских князей, летописец с головой погружается в глобальную хронологию. Больше всего на свете его волнует вопрос, сколько на самом деле прошло лет от Адама до Потопа и от Потопа до Авраама.
   Одним словом, на этом листке изложена вся хронология Киевской Руси в ее связях с византийской и римской хронологией. Если этот лист убрать, то вся хронология «Повести временных лет» (читай – русской истории) повисает в воздухе и напрочь лишается привязки к всемирной истории, созданной трудами Скалигера и Петавиуса. А нам, грешным, остается допустить только одно: что один из имеющихся на сегодняшний день древнейших списков «Повести временных лет» (Радзивилловский) был, вероятнее всего, изготовлен в начале XVIII столетия, а его страницы содержат следы грубой фальсификации, предпринятой то ли по политическим, то ли по идеологическим соображениям.
   Справедливости ради стоит сказать, что летопись Нестора сделалась катехизисом отечественной истории и неприкасаемой священной коровой сравнительно недавно. Старые историки, имевшие в своем распоряжении безвозвратно утраченные хроники, были куда как свободнее в истолкованиях первоначальных дней земли русской. Например, уже упоминавшийся нами русский историк и государственный деятель В. Н. Татищев был в 1720 году командирован в Сибирь, где постепенно разыскал не менее десяти версий Несторова труда. Оказывается, что еще сравнительно недавно (по историческим меркам) свободно циркулировали по крайней мере десять вариантов разнящихся между собой летописей Нестора. А вот к нашему времени сохранился, к сожалению, один-единственный список, оканчивающийся 1110-м годом. Опубликовать разысканное Татищеву так и не удалось, поскольку вопрос приобрел отчетливую политическую окраску. Все мы с вами живем в России, поэтому последующие события удивить могут разве что иностранцев, ничего не смыслящих в отечественных реалиях. Татищеву было без экивоков сказано, что публикация неканонических версий «Повести временных лет» чревата обвинением в вольнодумстве, а то и в ереси. В заключение можно добавить, что сам В. А. Татищев относился к известному сочинению черноризца Нестора весьма скептически, справедливо полагая, что «о князех старобытных Нестор монах не добре сведом бе».
   Насколько Нестор был «не добре сведом», мы уже убедились неоднократно, когда разбирали его сочинение применительно к Крещению русской земли. Но о самом вопиющем летописном провале (если, конечно, полагать, что «Повесть» действительно создавалась в XII в.) не помешает еще раз напомнить. Последняя запись Несторовой хроники датирована 1110-м г. За 13 лет до этого (в 1097 г.) крестоносцы взяли штурмом соседнюю с Царьградом Никею, в 1098 г. отвоевали у сарацин Эдессу, а еще через год (в 1099-м) овладели Иерусалимом, освободив от неверных гроб господа нашего Иисуса Христа, каковое событие взволновало все христианские страны. В 1100–1101 гг. пала Акка, и вся Палестина оказалась в полной власти крестоносного воинства. Совершенно невозможно себе представить, чтобы ученый монах, бывший к тому же на короткой ноге с византийскими писателями и обильно их цитировавший, никак не отреагировал на эти эпохальные события.
   Даже язычник, вытесывающий болвана из липовой чурки, должен был взволноваться, поскольку такая основательная встряска не может не затронуть сопредельные страны. Камень, брошенный в реку, оставляет круги на воде. Но наш летописец спокоен эпически. Под 1099-м г. (освобождение гроба Господня) он фиксирует очередную заурядную усобицу, сопровождающуюся убиением никому не ведомого князя. На все про все у летописца находится пять строк.
   Как такое может быть? Автор, числящий византийских теологов своими первыми учителями, ничуть не озабочен тем обстоятельством, что закованные в сталь всадники топчут поля в окрестностях Царьграда. Его гораздо больше занимает убогая стычка с каким-то половецким Диогеничем, которого, пленив, ослепили. И ведь не скажешь, что хронист не проявляет интереса к международным событиям, поскольку «Повесть» начинается именно с них (вспомните византийского императора Михаила).
   Короче говоря, средневековые летописцы были такими же живыми людьми, как и мы с вами. Занося в свои сочинения «преданья старины глубокой», они легко и непринужденно прибегали к редактуре (если, конечно, было что редактировать), руководствуясь самыми разными соображениями. Добросовестное и максимально объективное воспроизведение событий далекого прошлого занимало их в самую последнюю очередь, а на передний план выдвигались дела сегодняшние, среди которых социальный заказ и политические пристрастия играли далеко не последнюю роль. Прекрасной к тому иллюстрацией является Лицевой летописный свод – самое крупное летописно-хронографическое произведение средневековой Руси, охватывающее события с 1114-го по 1567-й гг. Он создавался по прямому заказу Ивана IV Грозного в Александровской слободе, ставшей к этому времени политическим центром Русского государства. Поэтому понятно, что специфика подачи материала была нацелена на укрепление самодержавной власти и создание представления о том, что Русь является легитимной наследницей древних монархий и оплотом православия. Около 1575 г. уже подготовленный текст и иллюстрации к нему с изложением истории правления Ивана Грозного в 1533–1568 гг. подверглись по личному указанию царя существенному пересмотру; на полях рукописи сохранились многочисленные приписки, содержащие обвинительные материалы против лиц, подвергшихся опричному террору. Таким образом Иван Грозный пытался оправдать кровавые расправы над непокорным боярством.
   Над составлением Лицевого летописного свода трудился целый штат царских грамотеев и художников. К настоящему времени уже обнаружено несколько рукописей, которые легли в основу Лицевого свода. Все эти рукописи (начиная от «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия и заканчивая так называемым списком Оболенского Никоновской летописи) несут на себе печать кропотливой работы: сохранились следы восковой разметки текста, многочисленные поправки, сделанные свинцовым карандашом, а в тех местах, где текст основного источника дополнялся по другому, на полях имеются карандашные пометки, касающиеся перечня миниатюр. Мы полагаем, что уже из этого небольшого экскурса в теорию и практику летописания хорошо видно, насколько далеко от истины расхожее представление о труде хрониста как об объективной и неподвластной посторонним соображениям фиксации событий далекого прошлого. Между прочим, современные историки ничуть не лучше. Мало того, что они грешат в точности тем же самым, что и средневековые летописцы (т. е. конъюнктурностью в худшем смысле этого слова), так они еще вдобавок считают себя в полном праве высокомерно одергивать древнего хрониста. Вы можете запросто прочитать что-нибудь примерно в таком роде: «Автор ошибочно полагает, что не новгородский народ, а князья решили истребить ордынских баскаков». Между тем в летописи сказано прямо противоположное. Откуда, спрашивается, такая безапелляционность? Но историк даже не думает хоть как-то прокомментировать свой тезис. Ему с высоты веков виднее. Честное слово, временами хочется, как герою Михаила Жванецкого, подъехать совсем близко и вкрадчиво спросить: «А почему, собственно?», постреливая при этом ну исключительно холостыми зарядами...

   В заключение давайте немного поговорим о загадочной смерти князя Святослава, который согласно официальной версии был предательски убит печенегами, возвращаясь из победоносного похода против византийских греков. Великий князь киевский Святослав был мужем строгим, суровым и отважным. Когда он затевал очередную войну, то выступал воителем бескомпромиссным и последовательным. Греческого лукавства прямолинейный Святослав не выносил на дух. «Иду на вы», – говорил великий князь, и неприятель, сраженный его благородством, начинал спешно вооружаться. Скупые строки хрониста донесли до наших дней аскетический образ этого рыцаря без страха и упрека: невысокий бритоголовый мужчина запросто сидит на веслах, и только рубаха ослепительной белизны да рубиновая серьга в ухе выделяют его среди рядовых дружинников.
   Но коварные греки перехитрили простодушного Святослава. После двухмесячных непрерывных боев под стенами болгарской крепости Доростол Святослав заключил с византийским императором Иоанном Цимисхием почетный мир. Вслед за этим начинается непонятное. Большая часть дружины во главе с воеводой Све-нельдом степью уходит в Киев, а Святослав остается зимовать на одном из днепровских островов с горсткой бойцов. Зима выдалась лютой – оголодавшая дружина была вынуждена платить «по полгривны за конскую голову». Весной Святослав двинулся к Киеву, но почему-то не степью, как его воевода, а вверх по реке, хотя русинам было прекрасно известно (если верить летописям), что на днепровских порогах печенеги устроили засаду. Дальнейшее хорошо известно. В ожесточенной схватке отряд Святослава был полностью уничтожен, а сам князь убит. По преданию, печенежский каган Куря сделал из черепа Святослава чашу.
   История, как мы видим, достаточно темная и весьма напоминает заказное убийство. Первоначально роль заказчиков отводили византийцам, но со временем было доказано, что коварные греки никакого отношения к заговору не имели. Известный питерский историк Л. Н. Гумилев предложил другую версию, согласно которой во всем виноват старший сын Святослава Ярополк, возглавлявший киевскую христианскую партию. Получается, что мы имеем дело со своего рода конфессиональным конфликтом: набиравших силу христиан откровенно не устраивал князь-язычник, решительно с ними боровшийся. Вдобавок нам известно, что киевский воевода Претич был побратимом печенежского кагана Кури и таким образом вполне мог организовать и спланировать акцию по устранению неугодного князя. Работает на версию Л. Н. Гумилева и Иоакимовская летопись, в которой прямо сказано, что смерть Святослава явилась Божьей карой за гонения на киевских христиан и разрушение некоей церкви. С другой стороны, очень многие историки (в том числе академик Б. А. Рыбаков) полагают Иоаки-мовскую летопись источником крайне ненадежным и компилятивным, составленным никак не ранее XVII в.
   Зададимся простым вопросом: а какие у нас основания считать, что разрушение церкви и расправа с христианами непременно дело рук Святослава? Откуда нам вообще известно, что в отличие от своей матери Ольги и сына Ярополка Святослав был закоренелым язычником, особенно если Иоакимовская летопись доверия у специалистов не вызывает? А источник, толкующий о язычестве Святослава, один-единственный – пресловутое сочинение Нестора, почитаемое большинством современных историков едва ли не как откровение свыше. Между тем мы уже неоднократно указывали на нелепости и несообразности, в изобилии рассыпанные по тексту «Повести временных лет», да и В. Н. Татищев, как мы помним, отозвался о труде Нестора весьма нелестно. А вот в некоторых других летописях сказано открытым текстом, что Святослав своим людям креститься не запрещал. Не утверждается, правда, что сам он был ревностным христианином, но и подданным своим и соратникам не препятствовал выбирать веру по собственному усмотрению. Так прямо и написано – «не бороняше». Согласитесь, что подобная веротерпимость как-то не очень хорошо сочетается с рассказами о разрушении храмов и гонениях на киевских христиан.
   Кроме того, имеются и другие свидетельства, не оставляющие от официальной версии камня на камне. А. Т. Фоменко и Г. Н. Носовский в своей книге «Империя» приводят впечатляющие отрывки из труда Мауро Орбини, посвященного славянской истории. Упомянутое сочинение было опубликовано в 1601 г., а его автор опирался на огромное количество средневековых источников, которые просто не дошли до нашего времени. Так вот, Орбини пишет буквально следующее: «После смерти Ольги правил ее сын Святослав, шедший по стопам матери в благочестии и христианской вере». Не правда ли, любопытно, уважаемый читатель? Оказывается, существовали (да и поныне существуют) хроники, рассматривавшие князя Святослава и его деятельность несколько иначе, чем в трудах Нестора. И даже если пренебречь недвусмысленным указанием Орбини, летописный рассказ о Святославе в «Повести временных лет» все равно вызывает справедливое недоумение. Судите сами: мать Святослава – ревностная христианка, его сын – тоже христианин, а вот сам Святослав мало того что язычник, но вдобавок еще и неугомонный гонитель христиан. Но с какой стати, спрашивается, мы должны безоговорочно верить Нестору, допустившему в своем сочинении столько «проколов», и столь же безоговорочно отвергать сообщения других хронистов?
   Таким образом, события, приключившиеся у днепровских порогов, в свете вновь открывшихся фактов можно истолковать совсем по-другому. Святослав не торопится в Киев как раз потому, что подозревает угрозу, исходящую от языческой партии, во главе которой стоит Владимир. В дружине князя происходит раскол, и Свенельд, бывший, по всей видимости, сторонником киевских язычников, бросает Святослава на произвол судьбы и благополучно возвращается в стольный град. Не исключено, что и воевода Претич тоже принадлежал к языческой партии, и тогда все становится на свои места. В Киеве полным ходом идет подготовка к антихристианскому перевороту, поэтому Святослава как последовательного и влиятельного сторонника христианской партии надо во что бы то ни стало убрать. Заговорщики через Претича сносятся с печенегами и те устраивают засаду на берегу Днепра. Попутно отметим и такую любопытную деталь: если бы дело обстояло с точностью до наоборот (т. е. киевские христиане заказывают язычника Святослава в полном согласии с традиционной версией), то логично предположить, что привлеченные в качестве исполнителей печенеги должны быть если и не христианами, то по крайней мере относиться к христианству вполне лояльно. В таком случае печенежский каган Куря вряд ли повелел бы изготовить для себя чашу из черепа поверженного врага, поскольку такой насквозь языческий обряд, напоминающий ритуальное жертвоприношение, мог быть воспринят в Киеве весьма и весьма неоднозначно. Если же Святослав – христианин, а его противники в Киеве – язычники, поступок Кури получает вполне естественное объяснение.
   Не лишним будет отметить, что и другие летописные свидетельства тоже укладываются в нашу реконструкцию безо всяких натяжек. Христианин Ярополк был вероломно убит по приказу своего родного брата Владимира – сей медицинский факт никто сегодня всерьез не оспаривает. Правда, один историк заявил, что князь Ярополк был, дескать, «злопамятным и завистливым», но не уточнил при этом, откуда он извлек столь ценную информацию. Как бы там ни было, представляется крайне маловероятным, чтобы одни только личные качества Ярополка стали достаточным основанием для его устранения. С другой стороны, не менее хорошо известно, что еще до принятия христианства в его греческом исполнении Владимир пытался сплотить своих подданных под эгидой традиционных верований. С этой целью в Киеве было сооружено грандиозное языческое капище, где разместился весь многоликий славянский пантеон – от громовержца Перуна до загадочного Симаргла. Если хроники не врут, и христианские храмы были действительно порушены, чтобы использовать их камни и фрески для создания постамента языческого святилища, то это могли сделать только по прямому указанию князя Владимира. Ведь что там ни говори, а наш Владимир Красное Солнышко точь-в-точь святой Мика до его приобщения к вере из романа братьев Стругацких «Трудно быть богом» – многоженец, пьяница и сквернослов. На всякий случай не забудем, что и похоронен Владимир был по языческому обряду, о чем мы в свое время уже писали.
   Таким образом, не составляет большого труда догадаться, кому понадобилось записывать Святослава в язычники. Когда спустя много лет князя Владимира канонизировали в качестве крестителя земли русской и его жития хлынули бурным потоком, а Московское государство было объявлено третьим Римом и оплотом православия, фигура христианина Святослава оказалась ни к селу ни к городу. Цензорские ножницы поработали на славу – отныне упорствующий в своих языческих заблуждениях Святослав должен был выгодно оттенять светлый образ Владимира Святого. Попутно безжалостная редактура летописного наследия успешно разрешила проклятые вопросы Крещения Руси: у потомков уже не оставалось сомнений в том, что свет истинной веры воссиял из Византии, а на римской версии происхождения христианства был поставлен жирный крест. Поработать столь же плодотворно в европейских архивах не получилось, да и христианку Ольгу вымарать из хроник оказалась кишка тонка – как-никак прах княгини покоится в Десятинной церкви. А вот Святослав, сгинувший неизвестно где, как нельзя лучше подходил на роль идолопоклонника и жестокого гонителя христиан...
   Подведем итоги. Ни в коей мере не настаивая на латинской версии принятия христианства как истине в последней инстанции, мы посчитали необходимым обратить внимание читателя на слабости и неувязки ортодоксального греческого варианта. Полагая себя людьми здравыми и непредвзятыми, мы не видим ровным счетом никаких оснований канонизировать одни хроники и напрочь игнорировать другие, не укладывающиеся по каким-то причинам в официальную доктрину. На поверку живая реальность оказывается куда сложнее примитивных кабинетных построений. Детская игра в бирюльки, которой с упоением заняты узкие специалисты, с очевидностью заводит нас в глухой тупик. Пора когда-нибудь повзрослеть и раз и навсегда осознать, что бывают, к сожалению, такие ситуации и вопросы такого уровня сложности, на которые можно дать несколько равновероятных ответов.

   Что говорит нам по поводу знаменитых монгольских походов официальная историческая наука? К концу XII – началу XIII вв. монгольские племена населяли обширную территорию от Байкала и Амура на востоке до верховьев Иртыша и Енисея на западе, от Великой Китайской стены на юге до Южной Сибири на севере. Это был рыхлый конгломерат монголоязычных этносов, занимавшихся кочевым скотоводством, звероловством и рыболовством, исповедовавших шаманизм, буддизм и христианство несториан-ского толка. Крупнейшими племенными союзами монголов были татары, тайчжиуты, кераиты, найманы и меркиты. Уже в XII в. классовое расслоение стало весьма ощутимым; выделилась кочевая знать – нойоны, а племенные вожди вели ожесточенные войны друг с другом за пастбища и угодья. В кровопролитной войне всех против всех победу одержал Темучин из рода Борджигин племени тай-чжиутов, который на Великом хурале (съезде) в 1206 г., происходившем на берегу реки Онон, был провозглашен великим каганом Монголии и получил имя Чингисхана (этимология этого титула не выяснена; по некоторым данным, он переводится как «посланный небом»).
   Таким образом, к началу XIII в. в степях Центральной Азии сложилось сильное Монгольское государство. Бесконечные междоусобицы прекратились, и монгольская знать встала на путь внешних завоевательных войн. В 1207 г. Чингисхан направил своего старшего сына Джучи на завоевание племен, обитавших к северу от реки Селенги и в долине Енисея. Принято считать, что целью этого похода был захват богатых железорудных месторождений, необходимых монголам для производства оружия. В том же году Чингис обрушился на тангутское государство Си-Ся, правитель которого обязался выплачивать монголам дань. В 1209 г. Чингисхану подчинилась страна уйгуров в Восточном Туркестане.
   В 1211 г. началась монгольская экспансия в Северный Китай, которым тогда владели племена чжурчженей (династия Цзинь). К 1215 г. в руки монголов перешла значительная часть территории Цзиньского государства, завоеватели разграбили и сожгли его столицу – китайский город Яньцзин (современный Пекин). В ходе этой войны монголы познакомились с китайской стенобитной и камне-метной осадной техникой и стали активно применять ее в дальнейшем, использовав для этой цели вывезенных из Китая и обращенных в рабство мастеров.
   После покорения Северного Китая взоры Чингисхана обратились в сторону государства хорезмшахов в Средней Азии. В 1219 г. монгольские отряды обрушились на цветущие оазисы Хорезма. Было разорено несметное количество городов, пали Бухара, Ургенч и Самарканд, хозяйство страны пришло в полный упадок, а замечательная ирригационная система была разрушена до основания. Хорезмшах Мухаммед бежал в Иран и укрылся на островке Каспийского моря, где вскоре был убит. Преследуя его сына Дже-лал-ад-дина, монгольские войска ворвались в Северо-Западную Индию. К 1221 г. покорение Средней Азии было закончено.
   Примерно в это же время монгольский корпус специального назначения под командованием Субудая и Джебе (современные историки считают, что это была глубокая стратегическая разведка) ворвался на территорию Ирана. Разграбив несколько городов, монголы обогнули Каспий с юга и вторглись в Закавказье. Грабя и разрушая все на своем пути, они огнем и мечом прошли по Азербайджану и Грузии (только в одном сражении было убито 13 тысяч грузин) и через Дербентский проход вырвались на просторы причерноморских степей. Сокрушив аланов (осетин) и кипчаков (половцев) и захватив город Судак в Крыму, монголы в 1223 г. на берегу реки Калки столкнулись с коалицией русских князей. В кровопролитной битве русские войска потерпели сокрушительное поражение, а монголы направились в Волжскую Булгарию, расположенную при слиянии Камы и Волги. Не добившись там успеха, они повернули на восток и, соединившись с основными силами Чингисхана, возвратились в коренной улус осенью 1225 г.
   В 1226 г. Чингис начал свой последний поход против тангутского царства Си-Ся (современная китайская провинция Ганьсу). К 1227 г. все было кончено. Процветающее государство прекратило свое существование, мертвые города занесло песками, а уцелевшее население было угнано в рабство. В этом же году Чингисхан умер. Великим каганом был избран его третий сын – Угэдей. В 1231 г. возобновилась война в Северном Китае, и к 1234 г. династия Цзинь пала. Император покончил с собой, и монголы сделались полновластными хозяевами огромной страны.
   В 1236 г. монголы вновь обратили свои взоры на запад. Многочисленная армия под предводительством сына Джучи Бату-хана (Батый в русских летописях), сокрушив волжских булгар и кипчаков, обрушилась зимой 1237 г. на русские княжества. В ходе кампании 1237/1238 гг. были захвачены и разграблены Рязань, Коломна, Москва, Владимир, Суздаль, Переяславль, Юрьев, Тверь и др.
   В битве на реке Сить потерпели поражение объединенные силы русских князей. Не дойдя 100 км до Новгорода, монголы повернули на юг и двинулись в степи, разграбив по пути Козельск. Зимой 1239 г., после полуторагодовалой передышки, война возобновилась. Форсировав Днепр, монголы вышли к Киеву и взяли его штурмом, разграбив попутно еще несколько южнорусских городов.
   В 1241 г. монгольские тумены во исполнение заветов Чингиса ворвались в Западную Европу. Горели Люблин, Вроцлав и Краков. Ополчения польских и немецких князей близ селения Лигницы потерпели сокрушительное поражение. В Венгрии, на реке Сайо, монголы разгромили 60-тысячную армию венгерского короля Белы IV, опустошили Хорватию и вышли к Адриатическому побережью. Парализованная ужасом Европа спешно готовилась к обороне. Но монгольские войска, не дойдя до Венеции, неожиданно повернули назад. На всех фронтах наступила десятилетняя передышка.
   В 1251 г. очередной хурал возвел на престол великого кагана Мункэ, при котором монгольские завоевания продолжились как на западе, так и на востоке. Был окончательно подчинен Иран, а в 1258 г. монголы вторглись в Двуречье и захватили Багдад, положив конец существованию халифата Аббасидов. На востоке монгольские армии перешли Янцзы и приступили к завоеванию Южного Китая и Тибета. К 1276 г. южнокитайская династия Сун пала, и монгольские отряды проникли в Индокитай и Бирму. Новый великий каган Хубилай, наследовавший Мункэ, предпринял морские экспедиции в Японию и Индонезию, где монголам закрепиться не удалось.
   Во второй половине XIII в. монгольская империя представляла собой огромную державу, простиравшуюся от Тихого океана на востоке до Волги на западе, от Южной Сибири на севере до Индийского океана на юге. Ее западные владения, так называемый улус Джучи (Кипчакское ханство), именовались Золотой Ордой, которая зловещей тенью нависала над русскими княжествами. Русь была обложена непомерной данью, а великие князья ездили в Орду, чтобы получить ярлык на княжение. И только со временем, изрядно окрепнув, Русь сумела сбросить мучительное ярмо монголо-татарского ига. Это событие произошло в 1480 г.

   Все вышеизложенное – это своего рода дайджест, то, что должен знать всякий интеллигентный человек. Как известно, любая научная истина проходит в своем развитии три этапа: «Этого не может быть», «В этом что-то есть» и «Кто же этого не знает». Официальная историческая версия монгольских завоеваний полностью попадает в третью категорию и представляется само собой разумеющейся. Она сформировалась на пыльных раскопах и в тиши кабинетных дискуссий, подтверждена кропотливыми архивными изысканиями и тщательным сопоставлением ветхих рукописей, а ее незыблемость покоится на авторитетных мнениях ведущих специалистов. Она давно стала общим местом. И все-таки, на наш взгляд, есть в этой версии нечто невнятное, несуразное, нелепое, вызывающее естественное раздражение. Мы даже не говорим о том, что она часто бывает не в состоянии ответить на элементарные вопросы и изобилует массой натяжек, придуманных для данного случая. Чуть ниже мы подробно остановимся на этих нестыковках и неувязках, не оставляющих от ортодоксальной парадигмы камня на камне. А пока давайте рассмотрим все вышеизложенное с позиций элементарной логики, с точки зрения, что называется, общесистемных соображений.
   Уважаемый читатель, откройте обыкновенный малый атлас мира и возьмите в руки линейку. Как вам покажутся тысячекилометровые евразийские просторы, которые должны были в считанные годы с боями преодолеть бравые монгольские богатыри? Лучше бы, конечно, не ползать по карте, а проехаться этими маршрутами живьем, хотя бы по железной дороге. Простой, как мычание, вопрос: как мог сравнительно малочисленный кочевой народ, еще вчера живший родовым строем, пусть даже создавший сильное централизованное государство и самую совершенную военную машину своего времени, покорить за пару-тройку десятилетий необозримые пространства Евразии, сокрушив при этом несколько сильных государств с процветающей экономикой и большим населением? Ведь размах монгольских завоеваний вполне сопоставим с театром военных действий Второй мировой войны. Более того: немцы все-таки воевали в Западной и Восточной Европе и Северной Африке, а на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана действовали японцы. При этом как страны Оси, так и их противники имели в своем распоряжении механизированные подразделения, авиацию и современный флот. Наши же супермены из монгольских степей, сражаясь верхом и размахивая мечами, с блеском проводят военные операции, до которых гитлеровским фельдмаршалам как до Полярной звезды. Лихим кавалеристам с берегов Онона ни к чему союзники – они запросто воюют на два и на три фронта, запросто перебрасывая войска на 6–7 тысяч км. И нам предлагают в это поверить?
   К тому же монголы – это поразительно талантливые ребята. Как известно, камнем преткновения для всех кочевников было взятие городов и крепостей. Мировая история знает только одно исключение – армию Чингисхана. За четыре года войны в Китае монголы основательно знакомятся с осадной техникой, стремительно налаживают ее производство и легко обучаются ею пользоваться. Отныне никакие стены не остановят их победного продвижения к последнему морю. Кстати, заметим в скобках, что сотни китайских городов (в том числе многолюдный Пекин) были разграблены и сожжены еще до того, как в монгольских войсках появились инженерные части.
   Между прочим, население Китая, по оценкам демографов, даже на рубеже христианской эры, т. е. за тысячу с лишком лет до монголов, составляло свыше 50 миллионов человек. Население современной Монголии – чуть больше одного миллиона. Допустим, что раньше она была многолюднее, страна просто бездарно растранжирила свой генофонд в непрерывных войнах XIII столетия (правда, история опять же не знает примеров депопуляции в таких масштабах, если, конечно, не проводилась политика целенаправленного геноцида, как в случае с европейскими евреями в годы Второй мировой или американскими индейцами). Но даже в этом случае население Монголии никак не могло быть больше 2–3 миллионов, если учесть, что в Киевской Руси, природные условия которой куда как менее суровы, обитало в то время, по осторожным оценкам, никак не более 5–6 миллионов человек. И нам предлагают поверить, что многолюдный Китай – страна древней культуры и высочайших технических достижений того времени, страна с прочной и стабильной экономикой – был побежден в считанные годы полудикими варварами?
   Между прочим, существует по крайней мере один косвенный аргумент, безусловно свидетельствующий, что страна не подвергалась такому катастрофическому опустошению, как это принято считать. Монгольские захватчики, в соответствии с традиционной версией, были изгнаны из страны в 1368 г., и в Китае воцарилась династия Мин, которая уже в самом начале XV столетия стала абсолютным гегемоном в Дальневосточном регионе. Скажем, в период с 1405 по 1431 г. Чжэн Хэ, приближенный императора, совершил семь дальних морских экспедиций – в Индию, порты Персидского залива, на Мадагаскар и в Африку. О масштабах этих экспедиций красноречиво говорит такой факт: в 1405 г. из гавани, находившейся северо-западнее нынешнего Шанхая, вышел флот из 62 кораблей, на борту которых находилось более 27 800 человек. Эти морские экспедиции превзошли по своему размаху все, что было в истории мореплавания до тех пор, не исключая плаваний таких предприимчивых мореходов, какими были арабы. Плавания испанских и португальских моряков на протяжении всего XV в. тоже не идут ни в какое сравнение с плаваниями китайцев. Под власть Китая отошла вся Маньчжурия и район нижнего течения Амура. Вассалом минских императоров стала Бирма, а в 1407 г. был подчинен Вьетнам. Уважаемый читатель, вы можете себе представить послевоенную Германию конца 40-х в роли мировой державы?
   Наконец еще одна мелочь: несколько лет ожесточенной войны в Северном Китае неизбежно должны были лечь тяжким бременем на экономику новорожденного Монгольского государства. Наверняка едва ли не все мужское население бедной страны приняло участие в военных действиях. А кто в лавке остался? Кто обеспечивал бесперебойное снабжение продовольствием оторвавшейся от своих баз армии? Кто производил вооружение (боекомплект ведь надо обновлять, в ходе военных действий он имеет тенденцию приходить в негодность)? Кто, наконец, присматривал и ухаживал за стадами в миллионы голов в самой Монголии? Кто вообще обеспечивал производство всего и вся, что может потребоваться в ходе многолетней войны? Дети, старики и женщины? Одним словом, представляется весьма сомнительным, чтобы хилая экономика молодой и очень бедной страны сумела выдержать такие сверхнагрузки на протяжении нескольких лет.
   Очень любопытно сопоставить монгольские завоевания с походами викингов, которые наводили ужас на христианскую Европу с конца VIII и по первую половину XI в., т. е. на протяжении почти трехсот лет. Отважные язычники в рогатых шлемах обрушивались на мирные веси и грады подобно стремительному самуму. Их юркие корабли проникали далеко в глубь континентальной Европы по крупным рекам. Викингов боялись смертельно. Завидев суда под полосатыми или красными парусами, с головами драконов и непонятных зверей на острых форштевнях, жители приморских районов Англии, Ирландии, Франции и Германии бросали дома и поля и спешили укрыться в лесах вместе с домашним скотом и скарбом. Замешкавшиеся погибали под ударами мечей неукротимых северян. В церквах новоиспеченное духовенство отчаянно молилось: «Боже, избавь нас от неистовства норманнов!»
   Биографии людей той забытой эпохи причудливы невероятно. Древние скандинавы освоили земли Исландии и Гренландии и даже (по всей видимости) проникли в Северную Америку. Рунические надписи на могильных камнях недвусмысленно говорят о беспримерном размахе походов далеких лет. Они поражают воображение. Человек мог родиться в Тронхейме (Северная Норвегия), а сложить голову – в Малой Азии, близ Константинополя. Историк Л. Н. Гумилев объяснял эту беспримерную экспансию бедного и немногочисленного народа особым состоянием – пассионарно-стью (от французского passion – страсть). Теория удобная – она позволяет все заковыристые вопросы истолковать вполне однозначно, увязав их с некоей загадочной этнической энергетикой. Монголы, кстати, тоже не избежали этого полумистического воздействия: по Гуми леву, именно в XIII в. среди монгольских племен появляется генерация людей «длинной воли», решительно сломавшая прежний стереотип поведения, исповедующая принципиально иные ценности и ориентированная на подвиги и походы неведомо куда.
   Как бы там ни было, но факт остается фактом: норманны долго и успешно воевали на всех морях тогдашней Ойкумены. Но этим бойким ребятам даже в голову не пришло, что они могут поставить на колени всю Европу. Они вовсе не стремились создать супердержаву, охватывавшую целый континент. Почему? В первую очередь, потому что им это было не нужно. Пограбить вволю можно и так; а создание империи – это совсем другой коленкор. Доступные нам источники говорят: викинги действовали как самые обычные пираты, жгли города и церкви и уводили в полон пленных. Ситуация для тех лет самая заурядная, поскольку христианская Европа тоже проводила время в очень жестоких и кровопролитных войнах. Мы вынуждены констатировать, что геополитическая ситуация в Европе принципиально не изменилась, несмотря на исключительное давление со стороны северных варваров. Максимум чего они добились – овладели землями в Северной и Южной Европе (Нормандия и Сицилия).
   Справедливости ради следует сказать, что беспримерная экспансия норманнов на протяжении трехсот лет тоже требует объяснения. Историки обычно называют несколько причин: относительная перенаселенность и земельный голод; оживление торговли, познакомившее скандинавов с достижениями других народов и стимулировавшее прогресс в судостроении; наконец, классовое расслоение, сопровождавшееся выделением родовой знати, интересы которой почти сразу же обратились вовне – к богатым южным странам, представлявшимся практически неисчерпаемым источником всевозможных благ. В Скандинавии стали возникать королевства, и «методология», так сказать, военных походов претерпела существенные изменения. Грабительские рейды, предпринимаемые отдельными конунгами, остались в прошлом; на смену им пришли профессиональные армии, способные к проведению тщательно спланированных военных операций. Достаточно сказать, что Восточная и Центральная Англия долгое время находилась под владычеством «северных людей», в основном выходцев из Дании и Норвегии (так называемая «область Датского права» – Danelaw по-английски). А в начале XI в. датский король Кнуд Могучий подчинил всю Британию, сделавшись королем англичан, датчан, норвежцев и части шведов. Правда, это эфемерное образование оказалось непрочным и развалилось вскоре после его смерти в 1035 г.
   Успехи норманнов бесспорны. Они не только жгли, грабили и облагали данью такие города, как Париж, Лондон или Гамбург, но проникли и много южнее, разорив Севилью, Лиссабон и Кадис. Красные паруса викингов появились в водах Западного Средиземноморья – у берегов Испании, Марокко и Балеарских островов. В 860 г. норвежцы разграбили Пизу (Северная Италия); руническая надпись оставлена варягами на плече каменного льва в Пирее (близ Афин). Но в Средиземном море викингам приходилось нелегко – им здесь противостоял сильный арабский флот. Далеко не всегда скандинавские дружины выступали исключительно в роли захватчиков и пиратов. Морская торговля была не менее доходным делом, чем грабительские походы. Остроносые корабли спускались по Волге и Днепру и бороздили воды Каспийского и Черного морей. Норманны с готовностью пополняли ряды наемников в других странах; мы знаем об их дружинах, состоявших на службе у византийских императоров и русских князей. Само начало русской государственности теснейшим образом связано с северными пришельцами. Можно как угодно относиться к летописному преданию о призвании варягов (вероятнее всего, оно насквозь легендарно), но тот факт, что первые русские князья были выходцами из скандинавских стран, сомнению не подлежит. Это подтверждается и археологическими находками, и данными топонимики. Первые известные нам князья, сидевшие в Новгороде и Киеве (Олег, Игорь, Ольга), а равно и часть их приближенных и дружинников, были, вне всякого сомнения, скандинавами. О безусловном скандинавском происхождении многих дружинников и купцов, близких к князю, свидетельствуют их имена, зафиксированные в договорах Игоря и Олега с византийскими императорами в 911 и 944 гг. Но обрусели они очень быстро. Уже сын Ольги Святослав носил славянское имя. И хотя династические связи долго оставались очень прочными (дочь Ярослава Мудрого была замужем за норвежским королем Гараль-дом Сигурдсоном), ни один самый последовательный адепт теории призвания варягов никогда не говорил о завоевании скандинавами Древней Руси. Чего не было, того не было. Перекраивать социально-политический уклад древнерусского государства на скандинавский манер никто не собирался, а династические «распасовки» —вещь для средневековой Европы вполне обычная.
   Для чего нам понадобилось это пространное отступление? С единственной целью: чтобы проиллюстрировать реальный ход событий. Мы увидели, что агрессивные и воинственные норманны, воюя на протяжении трехсот лет (а не трех десятилетий, как в случае с монголами) с христианскими королевствами Западной Европы, раздираемыми феодальными распрями и усобицами, не сумели добиться ничего более существенного, как образовать несколько эфемерных государств. Учитывая их беспримерные последовательность, порыв и напор, успех более чем скромный. А теперь вернемся к нашим степнякам, покорителям полумира.
   В свое время мы упомянули, что монголы создали сильное централизованное государство, и именно отсюда пошла плясать губерния. Давайте на мгновение остановимся и немного подумаем. Как спокон века вели себя кочевники на периферии оседлых держав? Все это знают: набеги, походы, увод пленных (под выкуп), разграбление городов, которые не сумели себя защитить. Никто и никогда не задавался целью присоединить к своим владениям территорию оседлого государства. Почему? Ответ лежит на поверхности. Кочевникам это просто не нужно. Если даже они оказываются в силах сокрушить армейские части своих оседлых соседей (что само по себе весьма проблематично, так как выиграть затяжную войну у противника, располагающего практически неисчерпаемыми ресурсами, попросту невозможно), моментально возникает сакраментальный вопрос: а что делать дальше? Рассаживать на ключевые посты в администрации поверженного соседа своих собственных чиновников? А где их взять, таких ловких и ушлых, не только разумеющих грамоте, но и разбирающихся в деталях делопроизводства? Если использовать чужих, то как их проконтролировать?
   Еще одно немаловажное соображение. Как Чингисхану, даже с учетом его невероятной популярности (неявно предполагается, что он был необыкновенным харизматиком, поставившим под свою высокую руку разношерстные улусы), удалось добиться беспрекословного подчинения от вождей степной вольницы? Кочевник он ведь на то и кочевник: не пришелся по нраву самозванный хан – и гуляй, Вася! Собрал юрту, усадил в повозки жену, детей и домочадцев и подался к черту на кулички. Ищи его свищи. Вот пример из недавней истории: когда царские чиновники в 1916 г. чем-то сильно досадили казахам-кочевникам, те просто снялись с места и откочевали в соседний Китай. И власти огромной империи, раскинувшейся от Балтийского моря до Тихого океана, не смогли помешать им в неполиткорректном предприятии.
   Скажите на милость, уважаемый читатель, как Чингис мог увлечь своих вольных, как ветер, соплеменников совершенно вздорной идеей о походе «к последнему морю?» Это ведь не стремительный набег на соседей, которых ты знаешь как облупленных; это изнурительные марши (за тысячи километров!) среди неведомых народов, где голову сложить – раз плюнуть. Человек оказывается оторванным от семьи и близких на много лет. Привезет ли он ак-самиты своей любезной – это еще неизвестно. А вот вероятность того, что он сгинет в неведомых краях, – более чем реальна. Поэтому возникает простой, как апельсин, вопрос: каким образом самый харизматический вождь мог подвигнуть своих подданных на выполнение абсолютно утопической задачи? Другими словами: чем он их купил? В скобках заметим, что у него нет таких надежных рычагов воздействия, каковые всегда имеются в распоряжении государя, управляющего оседлыми подданными.
   Теперь давайте немного порассуждаем вот о чем. Ортодоксальная история говорит нам, что единая монгольская империя, раскинувшаяся от Тихого океана до Адриатики и Персидского залива, просуществовала сравнительно недолго. Уже в конце XIII в. постепенно набирают обороты процессы социальной дезинтеграции. В следующем столетии так называемый коренной улус с центром в Каракоруме, Золотая Орда (обложившая данью Русь) и государство ильханов (западная часть Средней Азии, Иран, Ирак и Закавказье) стали практически независимыми государствами. Но при этом некоторое подобие былого единства все же остается. Бесперебойно функционирует ямская служба, соединившая самые удаленные уголки Евразии. По прекрасным дорогам несутся гонцы, движутся купеческие караваны и перемещаются войска. Относительно самостоятельные улусы рассаживают на ключевые посты в завоеванных странах свою администрацию, продолжают вести войны и заключать мирные договоры.
   И вдруг все это хозяйство в одночасье проваливается в небытие. Огромные государства с процветающей экономикой истаивают как дым. Давайте посчитаем. Из Китая монголы были изгнаны в 1368 г., и империя Юань прекратила свое существование. Русь окончательно сбросила иго в 1480 г., а уже во второй половине XVI в. началось неуклонное продвижение русских на восток – за Урал, в Сибирь и далее к Тихому океану, получившее наименование «хождения встреч солнцу». И что самое поразительное – не обнаруживается никаких следов некогда могучей империи, хотя прошло не более 200 лет с момента ее краха. Пустота. Знаменитый ямской тракт длиной в тысячи километров будто сквозь землю провалился, ни малейших признаков городов или крупных поселений, никто не помнит о великих императорах, потрясавших вселенную. Имена Чингисхана и Батыя никому не знакомы. Одно только Кучумово царство, торчащее на Иртыше как перст, отдаленно напоминает государственное образование. Но к монголам оно никакого отношения не имеет – Кучум здесь пришелец, он родом из Бухары. А дальше вплоть до Байкала – редкое население, кочующее на необозримых просторах, занятое разведением скота, промыслом пушного зверя и рыболовством. Правда, на Алтае и в верховьях Енисея обитают оседлые племена, знакомые с примитивным земледелием и кузнечным делом, но к монголам они, опять же, не имеют никакого отношения.
   Между прочим, покорение Сибири оказалось делом нелегким. Отрядам казаков, располагавшим огнестрельным оружием и имевшим у себя в тылу сильное государство, откуда они могли черпать ресурсы, потребовалось около пятидесяти лет, чтобы с боями пройти путь в несколько тысяч километров до Байкала, оставляя за собой цепочку укрепленных острогов. Хотя технический уровень и военная подготовка сравнительно примитивных туземных племен не выдерживали никакого сравнения с оснащенностью пришельцев, казакам временами приходилось туго. Освоение Сибири далеко не всегда было мирным. Хроники пестрят рассказами «о кровавой самояди», о жестоких эвенках и якутах, у которых «воины до-спешны, а кони в железных досках». И нас хотят уверить в том, что вдвое больший путь, но только в обратном направлении, за пару десятков лет проделали полудикие степняки, сокрушив по пути несколько государств с процветающей экономикой? Это совершенная фантастика, притом сугубо ненаучная.
   Можно вспомнить и о фронтире американцев – так принято называть их продвижение на Дальний Запад, к Тихому океану. Дело происходило еще позже – в XIX столетии, а в распоряжении колонистов имелись капсюльные ружья и револьверы с унитарным патроном против луков и томагавков индейцев. За спиной американцев (как и русских казаков) стояло сильное государство с мощной, набирающей силу экономикой. И все же им (как и русским в свое время) потребовались те же самые полсотни лет, чтобы пройти расстояние в 3–4 тысячи км. Индейские войны бывали очень ожесточенными, и переселенцам порой случалось нести весьма чувствительные потери, несмотря на громадное техническое превосходство. А вот монголам все удавалось легко...
   А колониальные войны европейцев в Черной Африке в конце XIX в.? У южноафриканских зулусов были только копья и щиты против скорострельных винтовок и пулеметов англичан, но колонизаторам временами приходилось очень непросто. Зулусские вожди Чака и Дингаан создали обширную империю в Юго-Восточной Африке, а их многочисленные воины проходили отменную боевую подготовку в специальных военных лагерях. Этим неустрашимым двухметровым здоровякам, построенным в сомкнутые колонны, напоминающие фаланги древности, не раз случалось опрокидывать боевые порядки английских войск. Атаковали они стремительно, переходя с шага на бег, и рассказывают, что зулусским воинам не составляло особого труда на своих двоих догонять спасавшихся бегством британских кавалеристов. Одним словом, зулусы воевали блестяще, и чтобы сломить отчаянное сопротивление туземцев, англичанам пришлось затратить немало сил и времени. А монголы легко и непринужденно разгромили в пух и прах десятки многочисленных народов...
   Ну хорошо, не будем спорить. Сделаемся покладистыми и поверим на слово профессионалам. Им виднее: они потели в пыльных архивах и копали землю. Но черт возьми, где же все-таки остатки былого величия? Где следы империи, протянувшейся от Пекина до Киева? Где дороги и города или хотя бы их развалины? Где героические песни и предания, запечатлевшие незабываемые подвиги степных богатырей в памяти потомков? Ни-че-го. Удручающая пустота, абсолютный вакуум. Только бедное население, в массе своей живущее родовым строем. Казачьи остроги стали первыми городами в этом диком краю. Остается сделать безнадежный в своей логичности вывод: великая империя потому растаяла без следа, «как сон, как утренний туман», что существовала только в воспаленном воображении историков.
   К слову сказать, великолепный Каракорум, многолюдная столица, якобы раскинувшаяся в степях Монголии и поражавшая воображение современников, так и не была найдена археологами. А ведь о нем пишет Гильом Рубрук, участник посольства к великому хану монголов, отправленного Людовиком Святым (1253 г.), о нем пишет знаменитый Марко Поло... Францисканский монах Плано Карпини, посланный к монголам папой Иннокентием IV, тоже пишет, правда, о золотоордынской ставке Батыя. Каракорум должен был быть огромным городом, самым настоящим мегаполисом по средневековым меркам, поскольку одних русских ремесленников, если верить летописям, туда уводили тысячами и десятками тысяч. Даже русских огородников туда переселяли. Неужели всю эту публику гнали по диким степям за 5–6 тысяч км? Остается признать, что если Каракорум и существовал, то располагался не так уж и далеко от Руси. А как быть с ценностями, свезенными из десятка разоренных подчистую богатейших стран? Куда все это делось?
   Итак, мы вынуждены констатировать, что мировая держава, наводившая ужас на весь цивилизованный мир, канула в никуда. Ее попросту никогда не было. Но что-то ведь все-таки было? Может быть, существовало могущественное золотоордынское ханство со столицей в низовьях Волги, сокрушившее среднеазиатские страны, обложившее непомерной данью Русь и изрядно пощипавшее государей Восточной Европы? К сожалению, тоже не получается. Русские походы монголов в 1237–1240 гг. полны таким количеством нелепостей и нестыковок, что только руками разведешь. Впрочем, об этом мы подробно поговорим ниже, а сейчас попытаемся окончательно «закрыть» монгольскую проблему на Дальнем Востоке и попробуем ответить на вопрос, что же в действительности происходило на территории Китая в XIII–XIV вв.
   Мы уже говорили о том, что представляется совершенно невероятным, чтобы сравнительно немногочисленные степняки, только вчера с грехом пополам выбравшиеся из пеленок родовых отношений, подчинили своей власти огромную империю с населением в несколько десятков миллионов человек. Пусть даже монголам удалось создать самую совершенную военную организацию и добиться железной дисциплины (как они это сделали?), им попросту было бы не вынести тягот многолетней войны с могущественным соседом. Младенческая экономика накрылась бы медным тазом в два счета. Впрочем, об этом мы в свое время достаточно говорили.
   Но ведь империи Цзинь и Сун пали, а империя Юань была создана, чтобы в свою очередь рухнуть в 1368 г. и смениться империей Мин. Но скажите на милость, уважаемый читатель: для чего притягивать за уши монголов, чтобы объяснить эти события, вполне заурядные в многовековой китайской истории? Да, монгольский элемент мог присутствовать в правящих кругах Китайской империи, поскольку много монголов проживало на территории Китая (во Внутренней Монголии). Эти люди могли получать образование, делать карьеру и занимать административные посты. Так было, например, пятью столетиями раньше, в эпоху Тан, когда в Китае даже возникла мода на все тюркское (Тюркский каганат был северным соседом империи Тан в те времена). Между Китаем и Монголией существовали тесные торговые связи, не исключено, что правящая верхушка империи Цзинь имела в Монголии свои интересы. Монголов могли даже приглашать в Китай на военную службу. При этом, разумеется, бывали и набеги, и пограничные инциденты, заключались перемирия и мирные договоры и т. д. Жизнь есть жизнь. Во всем этом нет ничего из ряда вон выходящего: как известно, половцы и русские очень долго жили бок о бок, воевали, мирились, снова воевали, заключали династические браки «на высшем уровне»; половецкие военные отряды участвовали в междоусобных распрях русских князей. Но разве могло прийти кому-нибудь в голову, что половцы покорят Киевскую Русь? Это же бред сивой кобылы. О значении варяжского элемента в эпоху становления русской государственности мы уже писали. Но разве варяги захватывали Русь? Нечто подобное, вне всякого сомнения, происходило и в Китае. Существовали запутанные отношения дружбы-вражды, выходцы из Монголии делали карьеру на китайской военной службе и в чиновничьем аппарате, достигая, быть может, и «степеней известных». Дворцовые перевороты с участием разных кланов и партий тоже нельзя исключить. Но какое отношение все это имеет к тотальной войне на истребление с разорением обширнейших территорий? Подчеркнем еще раз: все могло быть. Выходец из Монголии мог даже узурпировать императорскую власть и стать полновластным хозяином страны. Правящая династия могла сменить имя. По этому поводу могла вспыхнуть гражданская война – и это не исключается. Не могло быть только одного: завоевания полудикими степняками огромной густонаселенной страны с сильной экономикой. Что бы ни происходило в Китае в XIII–XIV вв. (пусть даже при участии монгольского элемента) – это исключительно внутренние дела Китая. Весь ход мировой истории убеждает нас в этом бесповоротно.
   А что же говорят по этому поводу исторические источники? К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжении китайские хроники находятся в безобразном состоянии – в них царят хаос и бессистемность. К тому же любому добросовестному исследователю следует всегда иметь в виду три немаловажных обстоятельства. Во-первых, в Китае нет подлинных исторических документов старше XVI в. В распоряжении историков имеются в лучшем случае только позднейшие копии, которые невозможно сверить с оригиналом. Во-вторых, это особенности старой иероглифической азбуки: она решительно не поддается однозначному прочтению. Все зависит от того, кто читает – северный китаец, южный китаец, кореец или японец. Все четверо получают совершенно разные тексты. В-третьих, китайские хроники неоднократно переписывались, поэтому доверять сохранившимся документам весьма и весьма проблематично. Впрочем, судите сами. Вот что происходит в Китае начиная с 1722 г., после прихода к власти маньчжурских правителей: «Маньчжурские правители, подражая китайским династиям, образовали особый комитет для составления истории предшествовавшей династии Мин. Политической целью такой истории был показ исторической неизбежности падения прежней династии и замены ее новой. Оппозиция не смогла примириться с такой трактовкой истории павшей династии... Поэтому появились „частные“ истории Минской династии». Власти, как водится, прибегли к репрессиям. Читаем далее: «Неугодные правительству книги изымались, а виновные в их сокрытии подвергались строгим наказаниям. Так, в промежуток между 1774 и 1782 гг. изъятия проводились 34 раза. С 1722 г. был предпринят сбор всех печатных книг, когда-либо вышедших в Китае. Сбор продолжался 20 лет. Таким путем была образована огромная для тех времен библиотека из 172 626 томов (10 223 названия). Для разбора и обработки материала было привлечено 360 человек. Через несколько лет 3457 названий были выпущены в новом издании, а остальные 6766 названий были описаны в подробно аннотированном каталоге. По сути дела это была грандиозная операция по изъятию книг... и не менее грандиозная операция по фальсификации текстов. В вышедших новых изданиях были изъяты все нежелательные места; менялись даже названия книг» (Всемирная история в 10 томах, подготовленная АН СССР). Не правда ли, красноречивая цитата, уважаемый читатель?
   Одним словом, китайские хроники зачастую находятся в таком состоянии, что некоторые современные историки попросту отказывают им в праве называться надежными историческими документами. Другие же источники по истории монголов дальневосточных дел практически не касаются (за редким исключением).

   Сначала, как всегда, коротко изложим официальную версию. Первое столкновение русских князей с «безбожными моавитяна-ми» – а именно так характеризует неведомый народ, появившийся из глубин Азии, «Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях» – произошло еще в 1223 г. на реке Калке. Объединенное русско-половецкое войско было вдребезги разбито, а монгольские отряды двинулись вверх по Днепру, но, не доходя до Переяславля, повернули обратно. Современные историки считают, что это была глубокая стратегическая разведка, призванная всесторонне оценить будущий театр военных действий. После этого знаменательного события о монголах на Руси прочно забыли на десять с лишним лет.
   Осенью 1236 г. огромная 150-тысячная (!) конная армия монголов под командованием Бату-хана – сына Джучи и внука покойного Чингиса обрушилась на Волжскую Булгарию, сожгла ее столицу, разорила страну и, форсировав Волгу весной 1237 г., начала затяжную и кровопролитную войну с половцами и аланами, населявшими причерноморские степи. Жестокая война на истребление продолжалась все лето. Зимой 1237 г. (по другим данным – глубокой осенью) монгольские войска через мордовские земли вторгаются в пределы рязанского княжества. Один за другим пали рязанские города. Сама Рязань была взята штурмом в конце декабря 1237 г. после упорной шестидневной осады. Дальше события развивались стремительно.
   В январе 1238 г. великий князь Юрий Всеволодович, собрав полки в сопредельных землях, попытался остановить неприятеля под Коломной, прикрывавшей удобный зимний путь к стольному граду Владимиру. Попытка успехом не увенчалась: великокняжеская рать была перебита, Коломна – сожжена, а монгольские отряды двинулись на Москву. После взятия Москвы монголы в начале февраля 1238 г. осадили Владимир. Через восемь дней ожесточенных боев Владимир пал, и монгольские части рассредоточились на огромном пространстве от Торжка до Вологды. Были захвачены Переяславль, Юрьев, Дмитров, Тверь, Суздаль и многие другие русские города. После двухнедельной осады пал Торжок. Свежие полки, собранные великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем, потерпели сокрушительное поражение на берегу реки Сить 4 марта 1238 г. Сам князь погиб в этом сражении. «Убиен великий князь Юрий Всеволодович на реке на Сити и вои его мнози погибоша», – замечает летописец. Монгольским отрядам открылся путь на Новгород, они находились не более чем в ста верстах от него. Внятного ответа на вопрос, почему уцелела северная столица, не существует. Виной ли тому весенняя распутица или ожесточенное сопротивление населения, но как бы там ни было, монголы повернули обратно. Разорив земли Смоленского и Черниговского княжеств и стерев с лица земли «злой град» Козельск после упорной семинедельной осады, Батый ушел за Волгу. В ходе войны образовалась полуторагодовалая передышка.
   С лета 1238 г. и до осени 1240 г. большая часть ордынских войск пребывает в Дешт-и-Кипчак (так восточные историки называют половецкие степи), где ведет непрерывные войны с половцами, аланами и черкесами, попутно совершая походы на порубежные русские крепости. В конце 1239 г. монгольская конница, преследуя отступающих половцев, ворвалась в Крым и дошла до Сурожа (современный Судак). В том же году ордынские отряды окончательно подчинили мордовскую землю, сожгли Муром и разорили Пе-реяславль в Черниговском княжестве. Затем приступом был взят Чернигов, а осенью 1240 г. главные монгольские силы двинулись к Киеву. «Матерь городов русских» продержалась недолго – 6 декабря 1240 г. Киев пал. Разорив Киевскую землю, монголы устремились далее на запад, в Галицко-Волынскую Русь, захватили Галич и Владимир-Волынский, а весной 1241 г. обрушились на Венгрию и Польшу. Но это уже другая история, которую мы в свое время тоже непременно рассмотрим.
   Теперь остановимся на минуту и попробуем вдумчиво, без спешки разобраться в событиях 1237–1240 гг. Прежде всего: сколько было монголов к началу Батыева похода? Мнения историков по этому поводу расходятся. Ранее, как вы помните, мы говорили о 150-тысячной конной армии – эта цифра приводится отечественным историком В. В. Каргаловым и получена расчетным путем. Существуют и другие оценки. Российские дореволюционные источники упоминают о полумиллионной монгольской армии. Талантливый писатель В. Ян, автор знаменитой трилогии «Чингисхан», «Батый» и «К последнему морю», называет другую цифру – четыреста тысяч. Если обратиться к другим сочинениям, то выяснится, что численность ордынских войск «плавает» в широких пределах – от ста до трехсот тысяч. В общем и целом тенденция здесь такова: чем современнее исторический труд, тем меньше оказывается цифра, которой оперирует его автор. Владимир Чивилихин в своей книге «Память» говорит, например, всего-навсего о тридцати тысячах монгольских захватчиков.
   Историков понять можно: и пятьсот, и четыреста, и триста тысяч всадников – это вопиющая, невообразимая нелепость. Дело в том, что любой кочевник, отправляясь в поход, имеет при себе три лошади – вьючную, походную и боевую. Первая несет весь потребный ему инвентарь, начиная от конской упряжи и оружия и заканчивая провиантом, а со второй на третью он время от времени пересаживается на марше, чтобы одна лошадь всегда была чуть более свежей. На войне случается всякое, поэтому никогда не помешает иметь под рукой неутомленную, отдохнувшую лошадь. В самом крайнем случае можно обойтись двумя лошадьми. Несложный расчет показывает, что полумиллионная конная армия должна располагать гигантским табуном в полтора миллиона голов. В реальности эта цифра будет еще больше, потому что у такой махины непременно должен быть обоз и, смеем полагать, весьма немалый. Не забудем и про осадные орудия, которые тоже должен кто-то тащить – невозможно себе представить, чтобы монгольские инженеры строили свою камнеметную артиллерию каждый раз заново, обложив очередной неприятельский город. Что мы видим на этой интересной картинке, как говаривал в свое время один учитель французского языка? А видим мы очень простую вещь: мобильность такой армии неудержимо стремится к нулю. Несметный табун в полтора миллиона голов далеко не уйдет – передовые отряды моментально истребят всю траву на огромном пространстве, так что двигающиеся следом попросту передохнут от бескормицы. С другой стороны, альтернативы подножному корму в нашем случае не существует, потому что запасти фуража на такую прорву скотины – задача нереальная. Рассчитывать на запасы неприятельского фуража тоже проблематично: во-первых, никто в точности не знает, сколько его там имеется, а во-вторых, вражеские города еще только предстоит взять, имея при этом в виду, что в пламени пожаров многое погибнет.
   Обратим внимание и на такой пикантный момент – все крупные военные кампании монголов на Руси были зимними. Это очень странно и подозрительно, поскольку хорошо известно, что практически всегда кочевые народы начинали военные действия ранней весной, когда степь покрывается свежей зеленью. В нашем же случае картина прямо противоположная: поход на Волжскую Булгарию Батый начинает поздней осенью, в Рязанское княжество монголы вторгаются в начале зимы 1237 г., да и южнорусская кампания, увенчавшаяся взятием Киева в декабре 1240 г., тоже началась осенью. Вы представляете себе, уважаемый читатель, что это такое – прокормить полтора миллиона лошадей на необозримых просторах Восточноевропейской равнины, занесенных глубоким снегом?
   Да будь даже этих несчастных лошадок в пять раз меньше – такая задача все равно не решается. К тому же не помешает напомнить, что тринадцатое столетие, по мнению многих авторитетных климатологов, – это начало так называемого малого ледникового периода, когда климат был заметно суровее современного. А теперь отложите в сторону ветхие летописи и пухлые исторические труды, писанные в теплых кабинетах, и представьте вживе трескучие морозы, глубокий снег, в котором лошади тонут по брюхо, и деревянные города, затерявшиеся в непроходимых лесах, уходящих до самого горизонта. Плюс практически полное отсутствие сколько-нибудь приличных дорог. Плюс крайне скудная и отрывочная географическая информация, которой вы располагаете, относительно этой чужой и холодной страны. Представили? Прониклись? И если ваш наступательный порыв не угас, если вы по-прежнему рветесь вперед, «разя огнем, сверкая блеском стали», тогда что ж... Тогда дерзайте, воюйте, рассылайте свои непобедимые тумены по всем четырем сторонам света – и Бог вам в помощь.
   А что говорят по этому поводу сторонники классической версии? Как правило, ничего – подобные мелочи наших ортодоксов не занимают. Есть документы, есть толстые труды предшественников, чего ж вам боле? А провиант, фураж, состояние дорог, географические карты – все это низко, скучно, все это такая презренная проза... Вот уловить геополитический расклад сил и наметить тенденции – это совсем другое дело, это достойная задача для специалиста. Справедливости ради следует сказать, что иногда историки-небожители все-таки снисходят до нас, грешных, давая скупые чеканные пояснения. Например, приуроченность военных кампаний монголов к зиме объясняют тем, что ордынская конница использовала замерзшие реки в качестве дорог, стремительно проникая в глубь русских земель. При этом, правда, забывают о том, что такие лихие марши имеют какой-то смысл только при наличии достаточно подробных карт или прекрасного знания неприятельской территории.
   С кормом для скотины еще проще. Всем же известно, что лошади монгольской породы – это очень выносливые и неприхотливые животные, способные самостоятельно добывать корм даже зимой. У себя дома, в степях Онона и Керулена, они разбивают корку наста копытом и преспокойно питаются прошлогодней сухой травой. Все было бы просто замечательно, но вот беда: специалисты по коневодству на основе анализа дошедших до нас миниатюр и других источников чуть ли не в один голос утверждают, что монгольская кавалерия воевала на туркменах – лошадях совсем другой породы, которые зимой без помощи человека прокормиться не могут. К тому же тяжеловооруженных латников (а все историки сегодня признают, что помимо легких конных лучников монголы располагали латной кавалерией, составлявшей основную ударную силу их войска) на «монголок» не посадишь. Но – допустим. Допустим, что коневоды все-таки ошибаются, и ордынцы ездили на лошадях монгольской породы. К сожалению, и в этом случае концы с концами не сходятся. «Монголки» действительно на удивление выносливые создания, все так. Но упомянутый способ добывания пищи они практикуют исключительно у себя на родине, в степях и полупустынях, где за счет сильных постоянных ветров снежный покров очень тонок, поэтому лошади не составляет большого труда добраться до прошлогодней травы, разбив наст копытом. Иное дело – лесные русские земли, тонущие в глубочайшем снегу. В наших краях огромные сугробы могут заносить дома до крыш, и никакой лошади сквозь снежный покров такой толщины, разумеется, не пробиться. Кроме того, согласитесь, существует все-таки разница между лошадью, которая вольно бродит в степи, пощипывая прошлогоднюю травку, и ее товаркой, испытывающей все тяготы походной и боевой жизни. Такие сверхнагрузки, вне всякого сомнения, требуют совсем иного рациона.
   Получается любопытная картина. С одной стороны, прокормить огромную конную армию в снежной России – задача исключительной сложности. Если не кривить душой и говорить откровенно, это попросту невозможно. Мы тешим себя надеждой, что сумели достаточно убедительно сие показать. С другой стороны, нельзя же уменьшать силы иноземных захватчиков до бесконечности. Многие современные историки скрепя сердце сходятся сегодня на цифре в тридцать тысяч кавалеристов (смотри мнение Владимира Чивилихина). И даже в этом случае они вынуждены признать, что ордынская конница двигалась не единой массой, а так называемой облавой, разбившись на несколько отрядов и по разным направлениям. Понятно, что численность каждого такого отряда следует еще значительно уменьшить. Тогда сразу же возникает другой неудобный вопрос: как такая сравнительно немногочисленная армия могла в считанные месяцы опустошить огромную многолюдную страну? Куда ни кинь, всюду клин: полчища «безбожных моавитян» просто не выживут зимой на Руси, а небольшая мобильная армия не сумеет добиться поставленной цели. Противоречие представляется неразрешимым. И в конце концов: как все же быть с тем упрямым фундаментальным фактом, что кочевники всегда начинали свои военные предприятия весной?
   А ответ, между прочим, лежит на поверхности. Стоит только избавиться от эпициклов и поставить на место Земли Солнце, чтобы увидеть, насколько картина сразу же упростится. Зима – это излюбленное время военных походов русских князей. Вот они, прекрасно зная географию своих владений, действительно использовали замерзшие реки в качестве торных дорог, которые надежнее, чем что-либо другое, выводили их дружины к намеченной цели кратчайшим путем. По сути дела, это единственно разумный способ ведения боевых действий в огромной, заросшей дремучими лесами стране. Стоит лишь на мгновение допустить, что никаких «злых татаровей» и в помине не было, что не приходили на Русь неизвестные пришельцы из неведомых глубин Азии, как все сразу становится на свои места. В стране идет гражданская война (назовем для простоты это так), а боевые действия ведут сравнительно немногочисленные отряды, прекрасно ориентирующиеся в своей стране. Они не испытывают никакого недостатка в продовольствии, фураже и оружии, потому что действуют не в отрыве от собственных баз, а опираясь на свои города и запасы там накопленные. Княжеские воеводы, собаку съевшие на лесной войне, прекрасно себя чувствуют в непроходимых чащобах, и им вполне по силам спланировать и осуществить военную операцию вроде той, в которой полегли доблестные ратники князя владимирского Юрия Всеволодовича. Не правда ли, уважаемый читатель, такое допущение позволяет одним махом избавиться от множества нелепостей и неувязок?
   Вдумчивый читатель вправе спросить: если автор настоящего сочинения постулирует факт гражданской войны на территории русских княжеств (или борьбу за передел власти – называйте сие, как хотите), то имеются ли в его распоряжении какие-нибудь более веские доказательства именно такого развития событий, помимо туманных рассуждений о невозможности зимней кампании со стороны пришлых кочевников? Отвечаем: таких доказательств более чем достаточно, и только поразительная зашоренность историков традиционной ориентации позволяет их игнорировать. Сама география Батыева похода не оставляет от ортодоксальной версии камня на камне. Но начать нам придется все же с пресловутой Калки...

   Итак, первое столкновение русских князей с монголами произошло в 1223 г. на берегах реки Калки. Любопытно, что монголы здесь совсем не выступают как агрессоры. Более того – они вели себя исключительно политкорректно. Затеяв войну с аланами и половцами в причерноморских степях, они прислали в Киев послов, которые вполне благожелательно просили русских не вмешиваться в эту запутанную историю. Дескать, сами разберемся, а ваше дело сторона. В скобках заметим, что во всех летописях супостаты именуются татарами, слово «монголы» применительно к битве на Калке не звучит ни разу. Киевляне не вняли и стали собирать войско, а послов убили (а по некоторым источникам, не просто убили, а «умучили»). С одной стороны, русских князей можно понять – русско-половецкие отношения имели давнюю традицию и находились в своеобразном равновесном состоянии «дружбы-вражды». Бывали набеги с обеих сторон, сопровождавшиеся грабежами, разорениями и уводом в полон пленников, но бывали и династические браки на самом высоком уровне (многие русские князья имели жен-половчанок); историкам прекрасно известно, что половецкие отряды принимали самое активное участие в княжеских усобицах. Так что ультиматум неведомых иноплеменников вполне мог быть воспринят, мягко говоря, с раздражением: с какой стати чужаки, вынырнувшие неизвестно откуда, вдруг берутся указывать, как нам следует поступать в данном конкретном случае. Киевские князья, безусловно, имели все основания рассматривать Северное Причерноморье как область своих жизненных интересов. Послов, быть может, убивать и не стоило, но это уже другой коленкор.
   Как бы там ни было, но русское войско выступает в дальний поход и первым делом подвергает татарский лагерь полному разграблению (угоняет скот, захватывает добычу и т. д.), после чего в течение восьми дней преследует отступающие отряды неприятеля. Наконец, на Калке происходит столкновение с главными силами монголов, в ходе которого союзные половцы в панике обращаются в бегство, опрокидывая русские полки, а князья, оставшись в гордом одиночестве, трое суток отбивают атаки «злых татаровей», а потом, поверив их посулам, сдаются на милость победителя. Татары слова не держат: по одним данным, попросту убивают сдавшихся в плен, а по другим – наваливают на них доски и устраивают пир на весь мир.
   Теперь самое время поговорить о нелепостях и загадках всей этой малопонятной истории. Вот как описывает пришельцев уже упоминавшаяся нами «Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях»: «...из-за грехов наших пришли народы неизвестные, безбожные моавитяне, о которых никто точно не знает, кто они и откуда пришли, и каков их язык, и какого они племени, и какой веры. И называют их татарами, а иные говорят – таурмены, а другие – печенеги». Примерно так же излагает события Лаврентьевская летопись: «...не ведает, кто они суть и отколе изыдоша и которых одни зовут татарами, другие таурменами, а иные печенегами». Суздальская летопись (по списку Московской духовной академии) ей вторит: «Того же лета побили Татарове князей Русских. По грехам нашим, приидоша языци незнаеми, при Мьстилаве князе Романовиче, в десятое лето княжения его в Киеве. И прииде неслыханная (рать), безбожники Моавитяне, рекомые Татарове, их же добре никтоже не весть ясно, кто суть и отколе приидоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их; и зовут их Татары, а иные глаголют Таурмени, а друзии Печенези».
   Невероятные, невозможные строки! Ну бог с ним, с летописанием (если, конечно, записи делались по горячим следам, что совсем не факт), но «Повесть о битве на Калке» была писана гораздо позже, когда вроде бы полагалось знать, с кем столкнулись русские войска на берегу Калки. Ведь русская дружина не была истреблена поголовно, беглецов преследовали до Новгорода-Святопол-ча, где татары напали на мирное население, так что среди горожан тоже должны быть очевидцы. И все равно – «племя незнаемое, незнакомое». То ли половцы, то ли таурмены, то ли татары... Но это же чушь собачья! Половцы знакомы русским испокон веков – это периферия Южной Руси. С ними ссорятся, мирятся, заключают договоры и брачные союзы, половцев призывают на Русь князья в пору усобиц. Половцев нельзя не опознать. Это нонсенс, такого просто не может быть никогда.
   Таурмены – это кочевое тюркское племя, обитавшее в те годы в Причерноморье и опять-таки прекрасно известное русским. Каким макаром их можно было не идентифицировать? Остаются татары. Сторонники традиционной истории полагают, что татары появились на Руси после монгольского нашествия. Но вся беда в том, что эта версия далеко небезупречна и не имеет под собой сколько-нибудь надежных доказательств. Очень многие историки считают, что мы с татарами давние соседи, чуть ли не со времен царя Гороха. Скажем, Л. Н. Гумилев, историк не из последних, был убежден, что казанские татары – это один этнос с русскими. Размежевание между теми и другими произошло, когда степные славяне приняли ислам (по его мнению, в начале XIV в.) и со временем отуречились. Откроем труды Сергея Соловьева, главу «Батыево нашествие». Соловьев ведет речь только о татарах, о монголах у него нет ни слова. Как же он описывает пришельцев? Опираясь на западные источники, он пишет так: «Наружностью своею новые завоеватели нисколько не походили на других людей: большее, чем у других племен, расстояние между глазами и щеками, выдававшиеся скулы, приплюснутый нос, маленькие глаза, небольшой рост, редкие волосы на бороде – вот отличительные черты их наружности». Какие же это татары? Татар мы, слава Богу, знаем наизусть. Монголоидная примесь у них – ничтожная, если вообще наличествует. Соловьев, вне всякого сомнения, описывает классических монголоидов Восточной Сибири. Там действительно встречаются настолько плоские лица, что можно положить человеку линейку на переносицу, и она безо всяких усилий ляжет на наружные углы глаз. Такие лица бывают, например, у бурят – классических и несомненных монголов. Только при чем здесь татары?
   А как, кстати, выглядел знаменитый Чингисхан? Вряд ли хроники обошли вниманием персону величайшего завоевателя всех времен и народов. В «Истории народов Восточной и Центральной Азии» читаем буквально следующее: «О поздней поре его жизни рассказывали, что Чингисхан в отличие от своих сородичей был высокого роста, крепкого телосложения, с высоким лбом и длинной бородой». Современник монгольских войн, персидский историк Рашид-ад-Дин пишет, что в роду Чингисхана дети «рождались большей частью с серыми глазами и белокурые». Он же сообщает, что родовое имя Борджигин в точности так и переводится – сероглазый. Из других источников можно узнать, что у него были зелено-желтые рысьи глаза. Облик Батыя хронисты описывают в похожих выражениях – светловолос, светлобород, светлоглаз. Уважаемый читатель, у вас много знакомых зеленоглазых монголов? Между прочим, титул «Чингис» (а это именно титул, присвоенный ему на курултае – съезде родоплеменной знати) переводится, по некоторым данным, как «море» или «океан». Таким образом, Чингисхан – это Океан-хан. Его настоящее имя – Темучин (Темуджин, Темучжин). Воля ваша, но слово «океан» в монгольской речи XIII века звучит по меньшей мере странно. Впрочем, об именах монгольских военачальников мы в свое время поговорим отдельно.
   Еще пара слов о татарах. Был такой историк, сегодня несправедливо забытый, Андрей Иванович Лызлов. В 1692 г. он закончил главный труд своей жизни – книгу под названием «Скифийская история». Книга эта крайне любопытная, поскольку написана на основе как не дошедших до нас русских летописей, так и работ польских и итальянских историков XVI–XVII вв. (за подробностями отсылаем к самому Лызлову и сочинению Александра Бушкова «Россия, которой не было»). В данном контексте для нас важно, что татары у Лызлова предстают народом, во-первых, родственным славянам, а во-вторых – европейским. То есть Лев Николаевич Гумилев был абсолютно прав в своих еретических утверждениях. Лызлов (в вольном переложении Бушкова) пишет, в частности, следующее: «...татары (или, по крайней мере, значительная часть татар) были народом, близко родственным славянам, как русским, так полякам и литвинам. Говорили на языке, родственном славянскому. И появились на южных рубежах Руси значительно раньше „мнимого нашествия монголов из Центральной Азии“».
   Мы уже приводили мнение Л. Н. Гумилева о том, что татары отдельным этносом в свое время не являлись. Можно вспомнить и о несомненном двуязычии Афанасия Никитина, отмеченном многими: в середине фразы он без труда переходит с русского на тюркский. Академик Фоменко выстроил на этом факте всеобъемлющую теорию Руси-Орды (которую автор настоящего сочинения не разделяет), а известный писатель Олжас Сулейменов в книге «Аз и Я» обнаружил много тюркизмов в «Слове о полку Игореве».
   А теперь вернемся к нашим баранам. Пусть все будет так, как рассказывают летописцы. Не станем попусту переживать. Если сказано, что русские князья столкнулись на Калке с племенем «незнаемым и незнакомым», значит, так тому и быть. Как вы помните, малодушные половцы ударились в бега, а русичи, загородившись тыном из телег, три дня отбивали атаки неприятеля. Сдались они далеко не сразу, а только после того, как некий русский по имени Плоскиня, находившийся в рядах «безбожных моавитян», торжественно целовал крест на том, что пленным вреда не причинят. Эту совершенно фантастическую историю излагает В. Ян в своем романе «Чингисхан». Он ее, разумеется, не выдумал, а позаимствовал основополагающие факты из вышеупомянутой «Истории» и летописных сообщений.
   Представьте себе, уважаемый читатель, что вы во главе вверенного вам войска повстречались с незнаемым и незнакомым неприятелем. Веры он непонятной, по-нашему не разумеет, да и выглядит, как бы это помягче, несколько непрезентабельно. Не забудьте на всякий случай, что до этого вы жестоко умучили его ни в чем не повинных послов и подчистую разграбили его лагерь. После трех дней непрерывных атак супостаты (безбожные плосколицые моа-витяне) выталкивают вперед бородатого нечесаного мужика, который, целуя нательный крест, клянется и божится, что вот эти вот безбородые выродки, лопочущие по-басурмански, закроют глаза на ваши бесчинства и препроводят вас со всеми почестями в специально оборудованный благоустроенный лагерь для военнопленных. Соображения высшего гуманизма являются основополагающей ценностью на полях сражений семисотлетней давности.
   Шутки в сторону. Если вы сын своей эпохи и если вы незадолго до упомянутых событий вдоволь пограбили стан неприятеля, предварительно умучив его послов, то на что вы рассчитываете? Некий Плоскиня, загадочным образом умеющий говорить по-русски, твердит, что вам ничего не будет. Прошу обратить внимание – вы не новичок в ратных делах. В свое время вы вдоволь повоевали и с иноверцами, и с братьями-христианами. А тут ситуация нестандартная – племя незнаемое и незнакомое, призывающее вас закончить конфликт полюбовно. Вы поверите? Вы сдадитесь на этих условиях? А вот русские князья почему-то сдались...
   Откуда взялся этот злосчастный Плоскиня? Секрета тут никакого нет. И «Повесть», и русские летописи сообщают внятно и четко: «Были вместе с татарами и бродники, а воеводой у них был Плос-киня». Кто такие бродники? Это вольные дружинники, отложившиеся от своих князей и обитающие в южнорусских степях. Своего рода предшественники казаков. Казалось бы, все становится на свои места. Князей уговаривал не абы кто, а свой брат-христианин, такому можно и поверить. Но ведь опять не вытанцовывается! Опять получается какая-то нелепица: выходит, что эти самые брод-ники (кто бы они там ни были) сумели быстро договориться с монголами (как?) и уже готовы сдать своих собственных единоверцев по полной программе. Конечно, они изгои, конечно, киевские власти их прижимают, можно и свинью подложить. Но ситуация-то ведь небывалая! Все христианские народы трепещут, как осиновый лист, ибо не половцы идут на Русь, не таурмены, а племя незнаемое и незнакомое, «безбожные моавитяне»! Как с ними, безбожными, договариваться, если неизвестно, кто они такие, каков их язык, откуда пришли и чего хотят? Короче говоря – не слишком ли много допущений?
   Неразрешимая ситуация разрешается на удивление просто. Стоит только предположить, что русским полкам противостояли не какие-то «моавитяне», а православные татары с бродниками. И в очередной раз все сразу же встает на свои места. Тут же становится понятной неспешность русских князей: многие из них просто не тронулись с места, потому что не считали необходимым выручать половцев, влипших в очередной региональный конфликт. Находит разумное объяснение и сдача в плен – сдавались не неведомым чужакам, а единоверцам, почти соседям, на которых вполне можно положиться. К сожалению, не вышло, не повезло, а что поделаешь: тут ведь как кривая вывезет – на войне как на войне. Между прочим, историю о том, как князей «метнули под доски», излагает только многажды упомянутая нами «Повесть», а другие источники не в пример сдержаннее: в одних пишут, что князей просто убили, а в других – что взяли в плен. Так что байка с «пиром на костях» – всего лишь один из вариантов.
   Дополнительным аргументом в пользу нашей версии является поведение жителей Новгорода-Святополча, которые вышли навстречу приближающимся татарам, преследующим бегущих с Калки, с крестным ходом. Неужели они надеялись таким образом остановить «безбожных моавитян»? Хотя мы привыкли величать русского мужика дураком, но все-таки не следует его превращать в клинического идиота. Резюмируя вышеизложенное, остается сказать, что битва на Калке – это не столкновение с неведомыми выходцами из глубин Азии, а один из эпизодов заурядной междоусобной борьбы, которую вели между собой христиане-русские, христиане-половцы и христиане-татары. Уже упоминавшийся нами Лызлов говорит об итогах этой войны так: «Татары после этой победы до основания разорили крепости и города и села половецкие. И все земли около Дона, и моря Меотского (Азовское море. – Л. Ш.), и Таврики Херсонской (что после перекопания перешейка меж морями до сего дня именуется Перекопом), и вокруг Понта Евксинско-го, то есть Черного моря, татары под свою руку взяли, и тамо поселились».

   С Калкой мы вроде бы худо-бедно разобрались, и теперь самое время перейти к географии Батыевых походов. А география эта поистине удивительна и в рамках традиционной версии объяснена быть никак не может. Впрочем, судите сами.
   Как вы помните, Батый, взяв штурмом Рязань, обрушился вслед за тем на Коломну, Москву и стольный Владимир. Основательно опустошив Владимиро-Суздальскую Русь, разорив Суздаль, Ярославль и Тверь, он двинулся к Новгороду, но, не доходя каких-то жалких ста верст (один дневной переход одвуконь) до богатейшего русского города, у Игнач-креста повернул обратно. Две недели кряду с упорством, достойным лучшего применения, монголы штурмовали ничем не примечательный Торжок, и вот теперь, когда дорога к Новгороду была открыта, они поворачивают коней. Сторонники классической версии теряются в догадках. Одни говорят о чувствительных потерях ордынцев, другие – о весенней распутице, которая якобы преградила монголам путь на север (дело происходило в начале марта). Что касается «чувствительных потерь», то скажем сразу: такая гипотеза не выдерживает никакой критики. Повернув на юг, Батый на семь недель (!) застрял возле Козельска, где войска монголов действительно понесли ощутимые потери. Для чего, спрашивается, нужно было терять драгоценное время и класть людей, чтобы овладеть крохотным заштатным городом, когда на расстоянии одного дневного перехода лежал один из самых богатых городов земли русской?
   Версия с весенней распутицей ничем не лучше. Во-первых, март на севере России (начало марта!) не такая уж и весна, а если принять во внимание поминавшийся нами малый ледниковый период XIII в., то вариант с распутицей рушится с оглушительным треском. К тому же Новгород лежит к северу, так чего ж бояться? Вот путь на юг действительно чреват неожиданностями, там можно столкнуться и с распутицей, и с разливом рек. Во-вторых, в то время с Волги к Новгороду уже вели большие торговые дороги, неплохо по российским меркам обустроенные. Так что монголы, будь на то их добрая воля, могли бы добраться до Новгорода, пожалуй, быстрее, чем за один дневной переход. А в-третьих, несколько лет спустя в том же месяце марте младший брат Александра Невского Андрей, спеша с ратью на помощь брату, в кратчайшие сроки прошел тысячу (!) километров. Такие вещи возможны только в том случае, если конница шла по замерзшим рекам, так что распутицей, как мы видим, в марте еще и не пахло.
   Нелепая какая-то получается картина. Разыгранная как по нотам и с исключительным блеском осуществленная зимняя кампания заставляет, с одной стороны, предполагать прекрасное знакомство монголов с географией русских земель. С другой же стороны, получается черт знает что: вместо того чтобы идти на богатый Новгород, который у них буквально под носом, ордынцы на три с лишним месяца застревают у стен ничтожного Козельска. Вы уж, господа историки, выбирайте что-нибудь одно: или Батый толком не знает, где что находится, но тогда летит в тартарары вся его пресловутая молниеносная война, или все-таки знает, но тогда... Тогда будьте добры объяснить нам, неразумным, все эти несообразности, причем объяснить толково, без реверансов в сторону виртуальной распутицы. Кстати, дополнительная пикантная деталь: небольшие Торжок и Козельск монголы осаждали две и семь недель соответственно, а вот Рязань пала на шестой день, стольный град Владимир продержался восемь суток и даже Киев – мать городов русских – защищался все те же несколько дней. А Киев, по свидетельству современников, был одним из крупнейших городов Европы... Об этих любопытных неувязках мы в свое время еще поговорим.
   Между прочим, история с Новгородом совсем не является исключением. Орда вообще действовала с какой-то загадочной избирательностью. Скажем, князья Южной Волыни не пострадали вовсе – спокойно присягнули на верность Батыю и остались целы и невредимы. Ничуть не пострадал стольный град Смоленск, уступавший по богатству и торговле только Великому Новгороду. В пределах Смоленского княжества татары иногда показывались, а вот на Смоленск не нападали ни разу – ни в 1237-м, ни в 1238-м, ни позже. Не было ни единой попытки! И примерам такой поразительной избирательности несть числа. Как по-вашему, уважаемый читатель, нуждаются подобные вещи в разумном истолковании? А вот историки-ортодоксы считают, что дело выеденного яйца не стоит, поэтому проходят мимо таких фактов с удивительной безмятежностью. На душе спокойно. Ну захотел Батый один город разорить до основания, а другой оставить в целости и сохранности. Кто там его разберет, это его сугубо личное Батыево дело. Восток, господа, восток, ничего не попишешь...
   Похоже, что читатель уже с откровенным раздражением ждет не дождется нашей версии, многажды ему обещанной. Минуту терпения, и она будет представлена, а читатель – вознагражден за терпение. Начать, пожалуй, надо с того, что Батый вторгся на Русь в точности в тот момент, когда русские княжества находились в состоянии перманентной междоусобной борьбы. Факт, хорошо известный всем историкам. Гораздо менее известно то обстоятельство (т. е. специалистам, безусловно, известно, но они его стараются изо всех сил не замечать), что Русь пребывала в состоянии острейшего внутриполитического кризиса, вызванного неразберихой в системе престолонаследия. На первый взгляд, стройнее системы не придумаешь, поскольку наследование стола шло по старшинству. Все предельно просто: старший сын правящего князя становится его наследником еще при жизни отца. По смерти родителя он с полным правом занимает освободившийся стол.
   Четко и ясно. Но эта ясность сохранялась на Руси только до тех пор, пока наследников было мало. Мало было городов, уделов, земель. А вот в XIII в., к сожалению, «дробление княжеств достигло крайней степени» (Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. – Ростов н/Д: Феникс, 1995). В наши задачи не входит подробное рассмотрение системы престолонаследия в Древней Руси. Интересующиеся этим вопросом могут обратиться к специальным исследованиям, которые имеются в изобилии. Но проиллюстрировать всю непростоту межкняжеских отношений мы просто-напросто обязаны, иначе любознательный читатель останется в некотором недоумении.
   Итак, пространная цитата из книжки Александра Бушкова «Россия, которой не было», призванная наглядно продемонстрировать всю эту головоломную казуистику: «Представьте, что у некоего правящего князя, ну, скажем, Всеслава, есть сын Изяслав – лет так двенадцати (по меркам того времени почти взрослый). Естественно, именно он считается наследником.
   Внезапно на ту беду у Всеслава рождается брат Ярослав. В этом нет ничего удивительного – в Средневековье женили и выдавали замуж довольно рано, так что самому Всеславу всего-то лет двадцать шесть, а его матери – около сорока.
   Мгновенно возникает сложнейшая проблема: кому наследовать Всеславу? По годам Изяслав, конечно, старше своего юного дяди. Зато по правилам старшинства дядя, конечно, „старше“ племянника. Представьте теперь, что Всеслав неожиданно погиб, ну, хотя бы в схватке с половцами. У Изяслава есть свои сторонники, в том числе среди дружины, у крошки-Ярослава – опекуны, которые желают посадить на стол именно своего подопечного: пока он придет в совершеннолетие, можно управлять от своего имени, как душа пожелает...»
   Именно так и начинались пресловутые княжеские усобицы. Не подумайте, ради бога, что мы передергиваем карты, тщась доказать недоказуемое. Если верить летописям, такие коллизии в XIII столетии случались сплошь и рядом. Разумеется, ситуацию не единожды пытались разрулить: мы знаем, что практиковалось наследование «по завещанию» и наследование «по избранию» (жители той или иной земли сами приглашали того князя, который им больше нравился). Наконец возникло понятие «возложения старшинства», когда собравшиеся на совет князья договаривались возложить на одного из них права «старшего брата», т. е. наследника. Не вдаваясь в детали, можно сказать, что в годы, предшествовавшие монгольскому вторжению, на Руси царила исключительная неразбериха – все системы наследования работали параллельно. Русские княжества буквально захлебнулись в крови.
   Еще одна цитата из Бушкова: «Стольные города прогоняли правящих князей и приглашали новых – изгнанные, собрав подмогу (у соседей, а то и у половцев), пытались под звон мечей и посвист стрел „восстановиться“ на понравившемся престоле. Князья свергали друг друга, ослепляли и убивали (причем никакие родственные узы сердец не смягчали – брат шел на брата, а дядя – на племянника), годами и десятилетиями держали конкурентов в „пору-бах“, подземных темницах. В Киеве горожане, взбунтовавшись против князя Игоря Ольговича, так увлеклись, что нечаянно убили его до смерти. В Галиче в 1208 г. бояре, устроив заговор против князей Игоревичей, призвали мадьярских наемников, каковые князей и убили... Когда Юрий Долгорукий провозгласил, что Киев принадлежит ему по праву наследования, захвативший там власть Изяслав Давидович, не моргнув глазом, заявил: поскольку лично его киевляне провозгласили князем „по избранию“, стол он освобождать не намерен. Конечно, кончилось кровью.
   Новгород и Псков заявили, что отныне намерены признавать только избранных ими князей, а все прочие правила на их территории отныне не действуют. Дошло до того, что в Галиче княжеский стол под шумок захватил некий „боярин Владислав“. По меркам того времени, это было вопиющим нарушением всех и всяческих обычаев: впервые на столе сидел правитель не княжеского рода... Свергали с превеликим шумом, призвав на помощь венгров и поляков.
   Как легко догадаться, все эти усобицы и войны сопровождались погромами, разорением, убийствами и насилием. И дело, отметим, не ограничивалось борьбой князей друг с другом. Роман Галицкий, предвосхищая практику Иоанна Грозного, зарывал живьем в землю и жег на кострах своих бояр, рубил „по суставам“, сдирал с живых кожу. По Червонной Руси разгуливала банда князя Владимира, выгнанного с галицкого стола за пьянство и разврат. Как свидетельствуют летописи, эта удалая вольница „тащила на блуд“ девиц и замужних женщин, убивала священников во время богослужения, а в церквах ставила коней...»
   Мы приносим извинения за столь пространные выдержки, но по-другому, к сожалению, просто нельзя. Читатель должен себе вживе представить накал кровавой неразберихи, охватившей русские земли. С другой стороны, как ни кощунственно это звучит, ничего экстраординарного в вышеизложенном нет. Мы здесь сталкиваемся с нормальным средним уровнем средневекового зверства. Просвещенная Западная Европа была в означенные годы ничуть не лучше. Интересно другое: вдруг появляются «татары» (мы не случайно берем их в кавычки) и начинают стремительно наводить порядок. Невольно возникает крамольный вопрос: а были ли у Золотой Орды интересы, лежащие вне русских княжеств? Неужели внутренняя политика русских князей занимала золотоордынских ханов больше всего на свете? В очередной раз складывается донельзя нелепая ситуация. Огромное государство, раскинувшееся от Волги до Иртыша, занято исключительно русскими делами. Давайте разберемся. Итак, во времена, непосредственно предшествовавшие приходу татар, Русь погружена в пучину жесточайших усобиц. С появлением ордынцев все меняется, словно по мановению волшебной палочки. Возникает строгий и ненарушаемый порядок. Среди бесчисленного множества князей один назначается старшим. Получив ярлык на великое княжение в Орде, такой князь становится полновластным хозяином всех русских земель. Сепаратистские поползновения отныне пресекаются на корню. Если некто, понимающий о себе очень много, лезет поперед батьки в пекло, его тут же берут к ногтю. Ордынская конница обрушивается на таких выскочек с завидной регулярностью.
   В который уже раз складывается уникальная ситуация. Нигде, кроме Руси, монголы не проявляют такой исключительной озабоченности наведением порядка. А ведь под их высокой рукой, если верить историкам традиционной ориентации, находится половина тогдашнего цивилизованного мира. Наши дикие степняки не ограничиваются банальным взиманием дани с покоренных территорий. Вместо того чтобы заниматься решением насущных геополитических вопросов (полагаем, что никто не сомневается, что у покорителей полумира хлопот полон рот), ордынцы выстраивают строгую и стройную систему великого княжения в лесном захолустье Восточной Европы. Самое забавное заключается в том, что, как я уже сказал, нигде больше (ни в Средней Азии, ни в Иране, ни в Китае) они не озабочены в такой степени наведением порядка.
   Давайте зададимся простым вопросом: можем ли мы увидеть параллели между деятельностью ордынцев и внутренней политикой некоторых русских князей? Другими словами – нет ли таких князей на Руси, влияние которых резко усилилось после объявления в наших пенатах «безбожных моавитян»? Даже самый поверхностный анализ летописного наследия позволяет с легкостью ответить на сей сакраментальный вопрос. Имя этого князя историкам прекрасно знакомо. Даже люди, далекие от проблематики отечественной средневековой истории, смогут его вспомнить, сделав небольшое умственное усилие. Это Всеволод Юрьевич Большое Гнездо – дедушка Александра Невского. А теперь давайте сравним политику Всеволода Юрьевича с деятельностью ордынцев на российских просторах.
   Официальная история нас учит, что Всеволод Юрьевич Большое Гнездо первым из русских князей попытался объединить русские земли вокруг своего княжества – Владимиро-Суздальского. Он овладел стольным градом Владимиром и занял великокняжеский стол. Потом он ходил походами на волжских булгар, мордву и Рязань, подчинил себе Киев, Чернигов и Галич. Что делает «безбожный» хан Батый? Вы не поверите, уважаемый читатель, но он тоже идет походами на волжских булгар, мордву и Рязань, а потом подчиняет Киев, Чернигов и Галич... Но самое интересное даже не это. Что он делает потом? А потом он овладевает Владимиром и передает ярлык на великое княжение внуку Всеволода Александру Невскому. К слову сказать, не помешает вспомнить, что упомянутый Александр был своим человеком в ставке золотоордынско-го хана, так как являлся названным братом сына Батыя Сартака. Сей высокий союз был торжественно скреплен кровью по древнему монгольскому обычаю. Реплика в сторону: нигде и никогда (кроме Руси) монголы не были замечены в особом тяготении к властной верхушке покоренных стран.
   Как вам, уважаемый читатель, такие совпадения? Подчеркнем на всякий случай, что мы не привлекали никаких дополнительных материалов, а опирались на те же самые источники, которыми оперируют официальные историки. Если посмотреть на вещи непредвзято, то остается сделать элементарный вывод, что все, совершенное на Руси «безбожным» ханом Батыем, было, во-первых, буквальным повторением политики Всеволода Юрьевича по укреплению единоличной власти, а во-вторых, открыло дорогу к великому княжению Ярославу Всеволодовичу (его сыну) и Александру Яросла-вичу (его внуку). Не лишним будет заметить, что потомки этого упорного племени стали сначала великими князьями московскими, а потом царями Руси. Кстати, монгольское нашествие сплошь и рядом имело весьма любопытные последствия. Судите сами. Вы, быть может, думаете, что разоренное Батыем Рязанское княжество пребывает в упадке, отстраиваясь из руин? Да ничего подобного! Все происходит с точностью до наоборот. Рязанское княжество (и официальная историческая наука это признает) значительно расширило свою территорию за счет половецких земель и владений Чернигово-Северского княжества. Вот такие пироги с котятами...
   Давайте повнимательнее присмотримся к деятельности Ярослава Всеволодовича и его сына Александра, получившего впоследствии прозвище «Невский». Кто такой князь Ярослав в 1238 г.? Он правит в глухой дыре – крохотном, Богом забытом Переяслав-ле-Залесском. Перспектив у него никаких, поскольку на великокняжеском столе во Владимире сидит его родной брат Юрий. Что происходит с появлением монгольских орд на рубежах земли русской? По Владимиро-Суздальской Руси проносится ордынская конница, сея смерть и разрушение. Пылают города и веси. Падает стольный град Владимир. Великий князь Юрий Всеволодович на берегу речки Сить терпит сокрушительное поражение и гибнет в бою. В разоренный Владимир приезжает его брат Ярослав. Как вы думаете, для чего? Может быть, он хочет собрать новую рать и дать отпор супостату? Отомстить, так сказать, за брата? Да ничего подобного! Ярослав приказывает хоронить убитых и восстанавливать порушенное, а сам прочно усаживается на великокняжеском столе. Раздает своим родственникам сопредельные земли в управление. С этого момента начинается стремительное возвышение Ярослава. Русские летописи пишут, что Батый приглашает его в Орду и выдает ярлык на великое княжение. На что это похоже, уважаемый читатель? Правильно. Это весьма напоминает элементарный захват власти и передел собственности. Могут возразить: как же так, неужели Ярослав... единокровного брата, да помилуйте! Что поделаешь, получается так. История для Средних веков вполне типичная. Перечитайте написанное несколькими абзацами выше о княжеских усобицах.
   А вот дальше происходят уже совсем невероятные вещи. В далеком Каракоруме (как вы помните, это монгольская столица, находящаяся где-то в Забайкалье) умирает великий хан. Монголия в трауре и готовится к выборам, в которых должен принять участие в том числе и Батый. Но Батый в Каракорум не едет, а посылает туда представлять собственную персону Ярослава Всеволодовича. Чего, дескать, попусту мотаться в такую даль, своих дел по горло... Вот такую удивительную историю рассказывает нам итальянец Плано Карпини. У нас нет комментариев. Измыслить такую бре-дятину, находясь в здравом уме и трезвой памяти, невозможно. Где, когда, в истории какого народа мы можем откопать такую вопиющую нелепость? Вы только вдумайтесь на мгновение в то, что происходит. Победитель приближает к себе уездного князька покоренной страны и настолько проникается к нему доверием, что посылает его выбирать собственное начальство, нимало не заботясь о том, как отнесутся к этой милой шутке другие ханы, беки и нойоны, которые будут принимать участие в выборах. Уж не сошел ли Батый с ума?
   Хорошо, а как по-другому можно истолковать сообщение Кар-пини? Да просто не всякому хронисту можно верить. Если летописный рассказ находится в разительном несоответствии с элементарной человеческой логикой, такой рассказ следует со спокойной душой отложить в сторону. Надо почаще вспоминать золотое правило старых юристов: врет, как очевидец. Вышеописанное объясняется предельно просто. Нет никаких «безбожных моавитян» и нет никакого Батыя. Великого Каракорума и справедливых выборов с участием всей монгольской знати тоже нет. На территории Владимиро-Суздальской Руси происходит элементарная борьба за власть, в ходе которой возвышается один из князей, жжет города других претендентов, устраняет опасных соперников, громит галичан, черниговцев, киевлян и прочих. Собирает вокруг себя значительную часть русских земель и железной рукой наводит порядок. Боярская вольница с ожесточенной войной всех против всех постепенно уходит в прошлое. Есть в его войске, по всей видимости, и татары, но это не пришельцы из неведомых глубин Азии, а наши старые знакомые, живущие испокон веков бок о бок с русскими где-нибудь за Волгой. А разнородные сообщения провинциальных летописцев, собранные воедино, стали со временем выглядеть как повесть о разорении земли русской...
   Если вас не устраивает эта версия, что ж, воля ваша. Тогда исповедуйте официальную, в рамках которой ничтожный князек покоренной страны отправляется выбирать великого хана Монголии и запросто усаживается за один стол с самыми знатными монгольскими вельможами. Только помните, что такого не бывало нигде и никогда. Наша матушка Россия и тут в очередной раз демонстрирует городу и миру свой особый путь. Мало-мальски критический взгляд на монгольскую политику в русских землях заставляет признать, что вся деятельность Батыя сводится к возвышению князя Ярослава и его потомков и созданию для них режима наибольшего благоприятствования. Своих собственных ордынских дел у Батыя, по-видимому, нет. Да и к чему они ему, если это фигура вымышленная, лица не имеющая, которой приписаны деяния Ярослава и Александра?
   Присмотримся, кстати, к Александру Невскому, сыну Ярослава. До монгольского нашествия он сидит в Новгороде, откуда его неоднократно выгоняют (новгородцы отстаивали право выбирать князей по своему усмотрению). После того как ордынские отряды огнем и мечом прошли по русской земле, начинается его стремительное возвышение. Он получает в полное распоряжение Киев (!), по смерти отца занимает великокняжеский стол во Владимире, ставит своего сына князем в Новгороде и приобретает огромное влияние на Руси. После смерти канонизируется как святой русской православной церковью, невзирая на совсем его не красящее побратимство с родным сыном разорителя земли русской. Нужно ли сие комментировать?
   Все нелепости и неувязки Батыева похода получают в рамках нашей версии простое и естественное объяснение. Монголы поворачивают на юг, не дойдя ста верст до Новгорода (не забудем, что никаких монголов нет, а по русской земле гуляют дружины Ярослава и Александра, усмиряя непокорных). А зачем, скажите на милость, Александру брать приступом свой собственный город? Конечно, отношения с новгородцами у него сложные – и собачиться приходилось, и выставляли его за ворота неоднократно. Но ведь милые бранятся – только тешатся. К тому же в описываемый период отношения новгородцев с Александром складывались достаточно гладко. Одна из летописей сообщает, что Всеволод Большое Гнездо добился от новгородцев обещания впредь призывать на княжение исключительно его потомков.
   Столь же безболезненно разрешается и смоленская невнятица. Смоленск, как мы уже говорили, был одним из самых богатых и благополучных русских городов. Возникает резонный вопрос: если Батый – иноземный захватчик и супостат, озабоченный исключительно грабежом и закабалением покоренной страны, то как могло получиться, что Смоленск уцелел. Ежу понятно, что никак. А вот если у стен Смоленска стоит с дружиной Александр, то выходит совсем другой коленкор. Во-первых, богатейший Смоленск, почти не уступавший в торговых делах Великому Новгороду, практически не пострадал в усобицах и был хорошо укреплен. А во-вторых, и это самое важное, он был важным центром международной торговли. Весьма влиятельные иностранные купцы имели там свою недвижимость – лавки, дома, склады, не говоря уже о товарах. А самих заморских купцов в Смоленске обитало столько, что для них были даже выстроены храмы «латинского обряда». Процитируем еще раз Бушкова: «Как написано в „Договоре“ 1229 г., русские купцы держали образцы употреблявшихся в торговле весовых мер (т. е. гирь, аршинов, других эталонов) в православном Успенском соборе, а иноземные купцы – в храме Немецкой богородицы». Понятно, что при штурме все это добро неминуемо пострадало бы, что вызвало бы бурю возмущения среди иностранных купцов. Штурм Смоленска был чреват далеко идущими последствиями – от разрыва дипломатических связей до серьезных осложнений в торговых делах. Выражаясь современным языком, обострение международной напряженности при таком развитии событий было Александру гарантировано.
   Могли ли такие соображения остановить степняка и супостата Батыя? Да ни в коем случае, богатство города только бы подхлестнуло его пыл. Какое дело Батыю до международной политики и чьих-то обид и протестов, особенно если принять во внимание, что в перспективе он планировал продолжение похода дальше на запад – к последнему морю. Реальные монголы разграбили бы Смоленск подчистую, наплевав на все международные соглашения. А вот если у городских стен стоит Александр, то он десять раз подумает, прежде чем решиться на штурм. И в самом деле: зачем русскому князю международные осложнения? Цель-то у него совсем другая – захват и упрочение собственной власти, а головная боль с европейскими нотами протеста ему совсем ни к чему. В конце концов, Русь является составной частью единой экономической системы Европы, зачем же рубить сук, на котором сидишь?
   А теперь давайте поговорим о Козельске. Вы припоминаете, уважаемый читатель, этот захолустный городок, возле которого тумены доблестного Батыя застряли аж на целых семь недель? Богатейший Новгород его не заинтересовал. Чуть менее богатый Смоленск тоже не привлек высокого ханского внимания. А вот заурядный Козельск (поищите его на карте) встал у него как кость в горле. Вынь да положь, и никаких разговоров! Небольшой штришок: знаменитая монгольская осадная техника (пороки, баллисты и прочие катапульты), так замечательно себя проявившая под стенами других русских (да и не только русских) городов, оказалась совершенно бессильной. Драгоценного времени было затрачено три с лишним месяца (а ведь распутица на носу), людей положили без счета, а в результате – пшик. Но в ставку можно отрапортовать с чистой совестью: так, мол, и так, взяли штурмом злой уездный град Козельск. Людишек частью избили, частью взяли в полон, а хаты пограбили. И уже летят в далекий Каракорум гонцы с радостным известием...
   Лакомые куски вроде Новгорода Великого и стольного Смоленска могут и обождать. Пущай готовятся к обороне, дойдет и до них очередь. Скоро только кошки родятся. Воля ваша, но сия шизофреническая ситуация целиком и полностью укладывается в бородатый анекдот: маразм крепчал, и танки наши быстры. Что говорят по этому поводу историки традиционной ориентации? Вы не поверите – ничего. А чего тут, в самом деле, рассусоливать? Захотел Батый остановиться под стенами Козельска – и остановился. Искать логику в поступках азиатского владыки – дело безнадежное. Восток, как известно, дело тонкое, об этом еще товарищ Сухов говорил.
   К слову сказать, а почему так долго ковырялись? Целых семь недель – особливо на фоне ордынского блицкрига. Вон другие города – любо-дорого посмотреть! Сдаются за милую душу, ни один больше недели не продержался. Даже Киев взяли в несколько дней. А Киев это вам не Козельск, его сравнивали с Царьградом, и по свидетельствам иностранных путешественников, там было четыре рынка и более четырехсот церквей. Стольный Владимир тоже недолго трепыхался – всего-навсего восемь денечков, и дело с концом! Правда, Владимир Чивилихин, автор небезызвестной «Памяти», считает, что все дело заключалось в особом географическом положении древнего Козельска. Городок был расположен так удачно и укреплен так основательно, что представлял из себя совершенно неприступную крепость. Знаменитые стенобитные машины монголов оказались совершенно бесполезными. Полемизировать с Чивилихиным мы не будем, поскольку не имеем возможности провести рекогносцировку окрестностей Козельска и воочию удостовериться в неприступности его оборонительных сооружений. К великому нашему сожалению, это ровным счетом ничего не объясняет. Если все обстояло действительно так, то возникает резонный вопрос: для чего штурмовать неприступную твердыню, в которой явно нечем поживиться, когда рядом находится сколько угодно городов, овладеть которыми можно с несопоставимо меньшей затратой сил? Неужели ордынские полководцы (а среди них был гениальный Субудай, проявивший себя еще в Китае) не смекнули сразу же, что овчинка не стоит выделки? А если Козельск кровь из носу все-таки зачем-то нужен, то почему не оставить возле него сравнительно небольшой и надежный отряд, который возьмет город в плотное кольцо осады и будет дожидаться окончания естественного развития событий? Пройдет совсем немного времени, когда жители, поев всех собак и кошек, добровольно сдадутся на милость победителя. Увы, приходится констатировать: если мы хотим оставаться в рамках традиционной версии, то с неизбежностью в который уже раз упираемся в непроходимый тупик.
   Но спешу вас утешить, уважаемый читатель: не так все безнадежно. Есть еще порох в пороховницах! Покойный Лев Николаевич Гумилев, пустив побоку официальную историографию, в свое время популярно нам объяснил, почему Батый вдруг так прикипел душой к Козельску. Ларчик, оказывается, открывался просто. Гумилев полагает, что монголы мстили. Повод был самый что ни на есть серьезный: пятнадцать лет тому назад князь черниговский и козельский Мстислав, будучи на Калке, принимал активнейшее участие в убийстве татарских послов. Правда, к моменту описываемых событий он уже давно умер, но монголов сие остановить никак не могло: они свято исповедовали принцип коллективной ответственности за совершенные преступления. Суровые, но справедливые законы неукротимые степняки, если верить Гумилеву, блюли неукоснительно. Вспомним среднеазиатский Отрар, где в 1219 г. убили мирных монгольских послов. Когда эта возмутительная весть дошла до ушей «потрясателя вселенной» Чингисхана, он рвал и метал. Хорезмшах Мухаммед получил от него грозное и лаконичное, в духе древних спартанцев, письмо в шесть слов: «Ты хотел войны – ты ее получишь». Так что с монголами шутки плохи.
   Версия Гумилева, безусловно, имела бы полное право на существование, если бы не одно «но». В числе всяких разных прочих на Калке воевал и принимал самое непосредственное участие в убийстве татарских послов (там же он и погиб) смоленский князь Мстислав-Борис Романович Старый. Если принцип коллективной ответственности не знает исключений (а все, что нам известно о монгольской ментальности, не оставляет места для дискуссий), то Смоленск может молиться всем святым. Впрочем, о Смоленске читатель уже все знает, повторяться не будем.
   Что у нас в результате в сухом остатке? Только наша версия. Если у стен «злого города» стоит дружина Александра, то упорство «ордынцев» объясняется легко. Дело в том, что в Козельске в ту пору сидел князь из черниговской династии, с представителями которой Ярослав и Александр боролись последовательно и беспощадно. Претенденты на великокняжеский стол подлежали бесповоротному искоренению. Изгнанный «татарами» из Чернигова князь Мстислав Глебович закончил свои дни в Венгрии. При штурме Рязани погиб не только сам князь, но и его молодая жена с малолетним ребенком. Таким образом, настойчивость Александра при осаде Козельска не должна нас удивлять. Политика в отношении возможных соперников была последовательной, безжалостной и исключительно жестокой.
   Остается прояснить еще одну маленькую штучку. Почему все-таки незначительный Торжок держался две недели, а неугомонный Козельск – целых семь, в то время как стольные грады рассыпались в прах в несколько дней? В чем тут дело? А ведь ответ лежит на поверхности. Не нужно быть семи пядей во лбу и измышлять экстравагантные гипотезы, достаточно просто внимательно перелистать русские летописи. Вся вторая половина XII столетия и добрая треть XIII-го – это сплошная череда кровавых междоусобиц, в ходе которых едва ли не все крупные русские города оказались разграбленными и разоренными не по одному разу. Достаточно сказать, что Киев в промежутке между 1169 и 1204 гг. штурмовали пять раз, причем трижды только на протяжении одного 1174 г. Интересующихся отсылаем к специальной литературе. Остановимся только на последнем разорении стольного града в 1204 г., когда в Киев нагрянул Рюрик Ростиславович с половецкой ратью. Лаврентьев-ская летопись пишет об этом так: «Сотворилось великое зло в русской земле, какого не было со времен крещения Киева; случались и прежде напасти, но такого зла доселе не свершалося: не только Подол взяли, а после сожгли, но и Гору взяли, и митрополию Святой Софии разграбили, и Десятинную святую церковь Богородицы разграбили, и монастыри все; и иконы захватили, и кресты честные, и сосуды священные, и книги, и платье блаженных первых князей, что висело в церквах святых памяти ради... Монахов и монашенок почтенных годами изрубили, а попов старых, и хромых, и слепых, и иссохших в трудах – всех тож изрубили, а иных монахов и монахинь, и попов с попадьями, и киевлян с сынами их и дочерями похватали и в полон увели...»
   Если вы думаете, что на этом все закончилось, то сильно ошибаетесь. Рюрик Ростиславович овладел-таки Киевом, но долго там не усидел: вышибли его стремительно и постригли в монахи. Но Рюрика голыми руками не возьмешь. Не прошло и года, как, скинув монашеское облачение, он собрал дружину и вновь уселся на киевском столе. Дальше началась какая-то уже совсем неприличная чехарда. Рюрика вышвыривают, а он возвращается опять, вышвыривают еще раз, он лезет снова, пока вся эта бодяга не приобретает привкус дурной бесконечности. Наконец в 1212 г. киевский стол занимает Всеволод Большое Гнездо (действуя, надо полагать, не добрым уговором), но и он долго тут не засиживается. Его с треском выгоняют смоленские князья и сажают в Киев Мстислава Романовича в нарушение всех законов престолонаследия. Надеюсь, читателю уже понятно, что город, беспощадно разграбленный на протяжении полусотни лет бессчетное число раз, вряд ли мог оказать достойное сопротивление «ордынским» полкам. Легко сделать вывод, что оборонительные сооружения многих других городов земли русской тоже находились не в лучшем состоянии. А вот Торжок и Козельск счастливым образом избежали междоусобной неразберихи. По крайней мере, в летописных сообщениях о разорении этих городов не сказано ни слова...
   В заключение еще немного Александра Бушкова. Будем надеяться, что это последняя пространная из него цитата. Речь пойдет об «ордынских» военачальниках, имена которых остались в русской истории. Итак, приступим.
   «Алын – ордынский мурза. Упоминается в летописях как участник похода князя Андрея Городецкого на князя Дмитрия Переяславского. Ектяк – царевич казанский. В 1396 г. командует частью войск Суздальского князя Симеона при нападении последнего на муромских сепаратистов. Кавгадый – ордынский чиновник. Участвует в походе городецкого князя на переяславского (1281). Уговаривает князя Михаила Тверского уступить великое княжение князю московскому Юрию Даниловичу (1317), командует частью московской рати при нападении на Тверь. Присутствует при суде русских князей над Михаилом Тверским. Менгат – воевода Баты-ев. В 1239 г. пытается уговорить киевского князя Михаила сдать город без боя – и после убийства киевлянами его послов уходит от города.
   Неврюй – царевич татарский. Командует войсками Александра Невского, посланными против княжеского брата Андрея, пытавшегося развязать очередную усобицу. В 1296/97 гг., по сообщениям Никоновской, Симеоновской и Лаврентьевской летописей, проводит княжеский съезд». Конец цитаты.
   Возникает закономерный вопрос: а чем все эти люди занимались в Орде? Или они были заняты исключительно обустройством земли русской, а перед своими соплеменниками не несли ровным счетом никакой ответственности? История об этом умалчивает. Все эти ордынские чиновники, мурзы и царевичи известны нам только в связи с русскими делами. А ведь чины занимали не маленькие. И напоследок одна маленькая цитата из В. Чивилихина (он был горазд цитировать летописи): «В лето 6805 бысть рать татарская, прииде Олекса Неврюй». Не правда ли, мило? У татарского царевича, оказывается, славянское имя...

   Западный поход монголов, начавшийся в 1241 г., тоже изобилует темными местами. Разорив Галицко-Волынскую Русь, ордынская конница весной 1241 г. ворвалась в Польшу и Венгрию. Монгольские полки двигались двумя большими группами. Захватив Сандомир, разграбив Краков и Вроцлав и разгромив под Опольем силезские отряды, оба крыла татар соединились и направились к городку Лигница (Легница), где их встретил с большими силами краковский князь Генрих Благочестивый. В ожесточенном сражении его войска потерпели сокрушительное поражение, а монгольская конница повернула на юг. На реке Сайо монголы вдребезги разбили 60-тысячную армию венгерского короля Белы IV. Опустошив Силезию и Моравию, монголы прошли огнем и мечом по Венгрии, Хорватии, Далмации и Иллирии. На протяжении 1241 и 1242 гг. монгольские отряды ведут упорные кровопролитные бои и, не считаясь с потерями, рвутся к Адриатике. Они останавливаются у Триеста и Удине, буквально в двух шагах от Венеции. Европу охватывает паника. Лихорадочно готовятся к обороне даже такие отдаленные города, как Любек и Нюрнберг. Смертельно напуганы англичане и французы – по крайней мере так говорят нам историки. Европу спасает чудо: в далеком Каракоруме умирает великий хан Угэдэй, и монголы поворачивают обратно. Правда, историки предпочитают более прозаическое объяснение: измотанные и ослабленные непрерывными многолетними боями (если считать с 1236 г.) монголы нуждались в передышке, поэтому оказались не в состоянии продолжить завоевание Западной Европы.
   При ближайшем рассмотрении поход Батыя «к последнему морю» вызывает массу недоуменных вопросов. (Между нами, девочками, говоря: почему последним морем оказалась именно Адриатика, ведь наши монголы, по утверждению официальных историков, великолепные географы, прошагавшие с боями от Тихого океана до Атлантического?) Факты, не лезущие в ортодоксальную схему, мы обнаруживаем практически с самого начала западного похода – со штурма Сандомира и битвы при Лигнице. Остановимся на этих двух событиях поподробнее.
   Если верить уже упоминавшемуся нами Владимиру Чивилихину, он собственными глазами видел в кафедральном соборе польского города Сандомира огромные картины, посвященные ордынскому нашествию и изображающие изощренные пытки и мучения, которым татары подвергли местных священников и монахов. Такие картины действительно есть. Более того – существуют польские хроники, в которых рассказывается о чудовищной резне, учиненной татарами, среди католических священнослужителей. Причем священники были убиты не в горячке штурма, что сравнительно легко можно было бы объяснить «естественными» причинами, а целенаправленно вырезаны уже после взятия города. Все это чрезвычайно странно, потому что все без исключения историки в один голос говорят о редкой веротерпимости монголов. Нигде и никогда они не подвергали разграблению храмы покоренных народов и уж совершенно точно не уничтожали служителей культа. Они не практиковали религиозных гонений и не насаждали свою веру в побежденных странах. Откровенно говоря, мы и не знаем почти ничего о верованиях средневековых монголов. Определенно можно утверждать только одно: к XIII столетию они, по всей видимости, еще не создали собственной стройной и влиятельной конфессиональной системы. В чужих землях монголы не только не ссорились с местным духовенством, а напротив, старались на него опереться, предоставляя церкви существенные поблажки вплоть до полного освобождения от налогов. Скажем, русская церковь получила от «безбожных моавитян» огромное количество льгот. Из летописных источников известно, что подавляющее большинство церковных владык на Руси вовсе не пострадало от нашествия. Исключение составляет только киевский митрополит Иосиф, но это совсем особая история, которую мы рассмотрим в свое время. Не менее поразительно и другое: русская церковь проявляет удивительную лояльность к иноземным захватчикам. В позднейшие времена сей загадочный факт неизменно повергал духовных владык в состояние некоторой растерянности, и они, разводя руками, не раз бывали вынуждены признать, что церковь русская «была в те годы не на высоте». Мы уже не говорим о том, что среди монголов, если верить источникам, христиан было более чем достаточно (христианство несторианского толка было весьма популярно на Востоке).
   А вот в Сандомире уникальная веротерпимость монголов вдруг улетучивается как по мановению волшебной палочки. Всегда подчеркнуто доброжелательные по отношению к духовному сословию, они вдруг ни с того ни с сего учиняют жуткую резню. Вопрос на засыпку: могли ли монголы так поступить? А если виновники этой кровавой каши не они, то тогда кто? Подождем немного с ответом.
   В битве при Лигнице тоже хватает чудес. Разбирать все перипетии сражения мы не будем (желающие могут обратиться к книге Александра Бушкова), а коснемся только одной пикантной детали. В разгар схватки в польских войсках возникает паника, и они обращаются в беспорядочное бегство. По свидетельству некоторых источников, эта паника была спровоцирована хитроумными монголами, затесавшимися в боевые порядки польских дружин. Сама по себе версия вполне правдоподобная, поскольку средневековая военная история знает много случаев повального бегства в результате паникерских настроений. Неувязка только одна, но весьма существенная. Вы не забыли, уважаемый читатель, что «безбожные моавитяне» совсем не похожи на европейцев? Даже если не принимать во внимание такие мелочи, как язык, одежду и вооружение, то как быть с внешним видом? Плоские лица, смуглая кожа, широкие скулы, раскосость, отсутствие бороды... Надо ли перечислять? Ежу понятно, что перепутать классического монголоида из Центральной Азии с европейцем невозможно даже спьяну. Или монголы успели навербовать провокаторов среди местного населения?
   А вот если с поляками сражаются русские, то все встает на свои места. Одежда, оружие и доспехи у русских и поляков почти неразличимы, а русский и польский в те времена – это практически один язык. Хорошо, скажет внимательный читатель, все это очень мило. А разве нет каких-нибудь материальных доказательств славянского присутствия в означенном месте в означенное время? Логика – это, конечно, штука замечательная, но все-таки хотелось бы чего-то вещественного и неподдельного, что можно подержать в руках, обсосать по косточкам, а потом сказать: да, это именно то, что мы искали. Короче говоря, не найдется ли картинки, миниатюры или летописного свидетельства, которые не оставили бы камня на камне от вздорной идеи о нашествии «безбожных моавитян»?
   Такие доказательства есть, и они будут вам немедленно представлены. Вот, наприклад – как говорили наши предки при Петре Великом, – изображение гробницы Генриха II Благочестивого, того самого краковского князя, что был убит в жестоком бою под Лигни-цей 9 апреля 1241 г. Эта картинка воспроизведена в книге А. Т. Фоменко и Г. В. Носовского «Империя» со следующим комментарием (приводится перевод надгробной надписи): «Фигура татарина под ногами Генриха II, герцога Силезии, Кракова и Польши, помещенная на могиле в Бреслау этого князя, убитого в битве с татарами при Лигнице 9 апреля 1241 г.» К «татарину» стоит присмотреться. Это типичный русский мужик с окладистой бородой, одетый в костюм русского покроя. К животу он прижимает широкий клинок, заточенный с одной стороны, который называется «елмань» и который был в свое время позаимствован русскими у турок. Это отнюдь не татарская кривая сабля. Оружие этого типа долго использовалось в русской армии (вплоть до эпохи Павла I), а в средневековой Западной Европе тоже не было раритетом. У итальянцев подобный увесистый тесак, предназначенный для борьбы с латной конницей, назывался «фальшьон» (фальчионе). Можно, конечно, задаться детским вопросом, почему именно Генрих попирает державной стопой бородатого «татарина», когда именно ему, Генриху, всыпали по первое число и убили до смерти, но это, согласитесь, уже детали. Так с кем же все-таки сражались поляки под Лигницей?
   Если предположить, что Польшу наводнили русские полки, то маловразумительная история со взятием Сандомира разрешается тоже на удивление легко. Веротерпимые монголы вырезать подчистую католический клир, конечно же, не могли. А вот православное воинство, столкнувшееся с погаными «латынцами», будет куда как немилосердно...
   На тучных мадьярских пастбищах монголы тоже отличились. Если вы легкомысленно думаете, что они только откармливали своих косматых лошадок и копили силы для очередного похода, то вы жестоко ошибаетесь. У диких степняков были заботы поважнее. Говорят, что ордынцы распространяли поддельные грамоты от имени венгерского короля Белы IV, чем внесли большую неразбериху в стан неприятеля. Воистину таланты безбожного воинства не знают границ. С неизменным успехом монгольские чудо-богатыри воюют и в степях, и в сибирской тайге, и во вьетнамских джунглях, и в лесных чащобах Восточной Европы. Неспокойные воды морей Юго-Восточной Азии для них пустяк. Овладев навыками кораблевождения, они легко высаживаются на острове Ява. Вот только у побережья Японского архипелага их постигла досадная неудача: божественный ветер («камикадзе» по-японски) разметал флотилию агрессора. Есть все-таки Бог на небе, ведь в противном случае от знаменитых самураев остались бы только рожки да ножки... Стоит ли после этого удивляться, что гениальные супостаты нечувствительно осваивают не только славянские наречия, но и труднейший мадьярский язык, где одних падежей шестнадцать штук?
   А вот русским задурить полякам головы особого труда не составляло. И подложные венгерские грамоты сфабриковать тоже было не в пример легче, если иметь в виду грамотность славянской верхушки и давние династические связи с государями Европы (хотя задача, надо полагать, была непростой). Но для диких степняков, пришедших неведомо откуда, она была просто невыполнимой.
   Настало время поговорить о загадочных маневрах ордынской конницы на полях Восточной Европы. Начнем с самого начала. Итак, 1241-й год. Главнейшие польские города сожжены и разграблены, страна опустошена, а армия разгромлена в пух и прах. Одним словом, Польша повержена. Как сказал поэт (по другому, правда, поводу), «во прахе и крови скользят ее колена». Перед ордынцами открывается дорога на благословенный запад. На расстоянии вытянутой руки лежат изобильные германские равнины с богатыми городами, которые населяют зажиточные бюргеры. Эти плоские земли – идеальный театр военных действий для конных полков. Кажется, сама природа-матушка громко шепчет в монгольские уши: сюда, ребята, только сюда! Вы от пуза накормите коней на тучных пастбищах и зачерпнете шеломами воды из полноводных рек, а почтенные напуганные горожане сами вынесут свое добро, кланяясь в пояс...
   Но многоопытные монгольские полководцы не ищут легких путей. Они равнодушно отворачиваются от соблазнительной картинки и направляют стопы (то бишь копыта) на юг. Больше года монгольские отряды с боями прорываются к Адриатическому побережью, не считаясь с потерями. Временами им приходится нелегко – кавалерийские соединения чувствуют себя очень неуютно на горных перевалах. Но завещание непобедимого Чингиса обсуждению не подлежит, и кому какое дело, что грозный «потрясатель вселенной» упокоился в Бозе пятнадцать лет тому назад. И если взбредет в голову какому-нибудь праздному щелкоперу вслед за Горацием робко спросить: «Куда, куда стремитесь вы, безумцы?», то тысячи глоток в едином порыве еле слышно выдохнут: «Туда...» А потом рявкнут что есть силы: «Туда! Где синие волны ласкают песок!»
   Но оставим в покое лирику. Ведь должно же существовать разумное объяснение этих загадочных перемещений. Военные кампании такого размаха не затевают с бухты-барахты, их планируют и готовят загодя и с определенной целью. И если ордынцы вместо плодородных германских равнин идут в сравнительно бедные горные районы, где их конница не будет иметь свободы маневра, если они ставят себя в заведомо невыгодные условия, то такое не может быть простой случайностью. Они явно преследуют какую-то цель. Оказавшись наконец на берегу вожделенного моря, они ведут себя не менее странно. Татарские отряды проходят сотни километров вдоль Адриатического побережья, не предпринимая почти никаких активных действий. Да и весь их западный поход, если разобрать его по косточкам, проведен как-то совсем не по-монгольски. На первый взгляд, все вроде бы как всегда – жгут, убивают, грабят, берут трофеи. Но при этом почему-то никого не облагают данью, не пытаются подчинить разоренные земли, не рассаживают на ключевые посты свою администрацию, чтобы контролировать побежденных. Короче говоря, ордынцы упорно не делают как раз того, чем всегда охотно занимались едва ли не во всех покоренных странах. Задачи в Европе у них определенно другие.
   А вот если мы предположим, что дикие монголы – это всего-навсего русские, то картина проясняется и многие детали обретают смысл. Причудливый путь русских полков по Центральной и Восточной Европе, этакая загогулина от Балтики до Адриатики, получает в этом случае вполне естественное объяснение. Что же побудило русские дружины предпринять и осуществить такой хитроумный маневр? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно посмотреть на расклад сил в Западной Европе XIII в. Политическая ситуация была в те годы исключительно запутанной и определялась масштабным конфликтом между римскими папами и императорами Священной Римской империи, в который оказались втянуты едва ли не все европейские дворы. Кто читал «Божественную комедию», должен помнить о противостоянии гвельфов и гибеллинов, описанном Данте. Первые поддерживали папство, а вторые – германских императоров. Ожесточенная борьба этих двух политических партий в городах Северной Италии продолжалась с XII по XV столетие и была частным случаем общеевропейского великого противостояния. В описываемое нами время вражда между папой Григорием X (а после его кончины – Иннокентием IV) и императором Священной Римской империи германской нации и королем Сицилии Фридрихом II Гогенштауфеном приобрела небывалый размах. На соборе в Риме в 1241 г. папа объявил Фридриха II низложенным и отрешенным от церкви и престола, в ответ на что Фридрих, разгромив войска папы, вынудил нового папу Иннокентия IV бежать в Лион. Эта борьба продолжалась до самой смерти Фридриха в 1250 г.
   Естественно предположить, что Русь не могла оставаться в стороне от большой европейской политики. Тогда сразу же возникает вопрос: чью сторону примут русские князья в противостоянии германских императоров и папства? Ориентация на Ватикан представляется нам крайне маловероятной, особенно если принять во внимание уже достаточно далеко зашедшее расхождение между западным и восточным христианством, а также давние династические связи русской правящей верхушки с королевскими дворами Европы. Окончательный раскол некогда единой христианской церкви произошел в 1054 г., и к XIII в. противоречия между католицизмом и православием сделались почти непреодолимыми. Яркий тому пример – взятие Константинополя европейскими рыцарями в 1204 г. в ходе четвертого крестового похода. Кроме того, Германию и Русь связывали давние добрососедские отношения. Внучка Ярослава Мудрого Евпраксия стала в свое время женой германского императора Генриха IV, того самого, который был отлучен от церкви папой Григорием VII Гильдебрандом и прославился многолетней с ним враждой. Деда Александра Невского Всеволода Юрьевича Большое Гнездо и Фридриха I Барбароссу, деда Фридриха II, связывали тесные дружеские узы. Поэтому логично предположить, что Русь в конфликте папства и германских императоров выступит на стороне Священной Римской империи.
   Таким образом, наша рассыпанная мозаика легко собирается в цельное и осмысленное изображение, а каждый ее фрагмент занимает подобающее ему место. В рамках этой версии находят простое и естественное объяснение буквально все странности западного похода. И бородатый русский воин под ногами Генриха II на его гробнице. И сандомирская резня (православные дружинники Александра Невского, мягко говоря, не питали добрых чувств к католическим священникам). И провокаторская деятельность русских среди польских полков. И поддельные грамоты венгерского короля (среди руководителей похода хватало грамотных людей). И неожиданный поворот на юг (а зачем, скажите на милость, двигаться на запад, в германские земли, если император Священной Римской империи германской нации – ваш союзник?). И, наконец, упорное стремление к берегам Адриатики (морем проще всего добраться до ненавистной Италии, используя союзный флот). И вот там, на побережье, видимо, что-то не срослось – неслучайно русские полки мотались взад-вперед вдоль берега в тщетном ожидании кораблей, которые должны были перебросить русские войска в Италию. Между прочим, еще одна крайне любопытная деталь: и Польша, и Чехия, и Венгрия, якобы разоренные «татарами», были последовательными сторонниками Ватикана в конфликте пап и императоров. Легко находит свое объяснение и то обстоятельство, почему побежденные не были обложены данью. Поскольку целью военной кампании 1241–1242 гг. было сокрушение папского Рима, а не закабаление народов Восточной Европы, надобности в этом не было никакой. Подогревать антирусские настроения не входило в планы Александра.
   Интересно, что если принять гипотезу о рейде русской армии в Европу, то сразу же проясняются многие последующие события. Скажем, агрессия Тевтонского ордена против северных русских княжеств в 1242 г. вполне может быть ответом Ватикана на западный поход Александра. Гроссмейстеры всех без исключения духовно-рыцарских орденов напрямую подчинялись Риму и исполняли его приказы. Любопытен и такой факт: в то время в Европе бытовало убеждение, что Фридрих II тайно сносился с «безбожными татарами», чтобы с их помощью свалить папу. Традиционная историография полагает, что это был навет, инспирированный Ватиканом, но кто знает... Как ни крути, а Фридриха с Александром связывали давние родственные и дружеские отношения, а папский Рим был лютым врагом русской церкви. Примечательно и другое: в том же 1242 г., когда на Русь обрушились тевтонские рыцари, папа объявил крестовый поход против Фридриха, и крестоносное воинство взяло штурмом его столицу, город Аахен.
   Противостояние пап и императоров продолжалось еще долго. Дело закончилось тем, что уже после смерти Фридриха его четырнадцатилетний внук Конрадин был схвачен сторонниками папы и обезглавлен, что являлось вопиющим нарушением правил ведения рыцарской войны. К дворянам, а тем более монархам такие изуверские меры практически никогда не применялись. А если принять во внимание, что род Гогенштауфенов был истреблен подчистую, буквально вырублен под корень, то поневоле задумаешься. В 1273 г. на императорский трон был возведен Рудольф Габсбург, положивший начало известной династии. Надо полагать, папа был в свое время не на шутку напуган, если проявил такую жестокость по отношению к Гогенштауфенам.
   Можно вспомнить и некоторые итальянские хроники, в которых рассказывается о «татарском» посольстве, прибывшем ко двору Фридриха с богатыми подарками. Безусловно, заслуживает внимания и тот факт, что на фоне беспримерной паники, охватившей Европу при вторжении татар, германский император оставался безмятежно спокоен. И в самом деле: а чего дергаться, если друг и родственник Александр спешит ему на помощь с военной силой? А вот папские гонцы встретили у «татар» самый нелюбезный прием. И где же хваленая монгольская веротерпимость? Так что шквал «антитатарской» пропаганды, взметнувшийся до небес в Европе XIII в., получает естественное и логичное объяснение. Закончить историю западного похода монголов нам бы хотелось любопытным документом, который раскопал Александр Бушков. Речь идет о фундаментальном труде польского историка Мартина Кромера (1512–1589), который был известным хронистом и епископом области Вармия. Так вот, он черным по белому пишет, что войска га-лицко-волынских князей принимали самое активное участие в походе ордынцев на Сандомир и Краков...

   Вышеизложенная гипотеза, переворачивающая традиционные представления о монгольском нашествии на Русь, принадлежит перу Александра Бушкова и соприкасается с версией академика А. Т. Фоменко о Руси-Орде как едином организме (теорию Фоменко мы подробно разбирать не будем, поскольку она изобилует огромным количеством натяжек и несообразностей). А вот версия Бушкова (несколько нами подретушированная и видоизмененная) представляется наиболее убедительным изложением непростых событий, имевших место в Восточной Европе в 1223–1242 гг. Менее всего мы склонны считать, что эта версия является истиной в последней инстанции. Если читатель помнит, мы достаточно много говорили в начале этой книги о многовариантности истории. Чем глубже мы погружаемся в прошлое, тем меньшим количеством надежных документов мы располагаем и тем критичнее нужно быть в отношении письменных источников. История тем вариативнее, чем более отдаленные эпохи мы рассматриваем. Поэтому наша версия ни в коем случае не претендует на исчерпывающее изложение всех наличных фактов. Она вполне может быть пересмотрена, видоизменена или вовсе отброшена, если на свет Божий выплывут новые доказательства. Но, повторяем, на уровне сегодняшних знаний она представляется нам самой непротиворечивой.
   Поскольку целью нашего сочинения является не только развенчание мифов официальной истории, но и максимально полный анализ альтернативных версий, мы предлагаем вашему вниманию принципиально иную точку зрения на европейские события XIII в.
   Первым делом не помешает оглядеть с высоты птичьего полета (любимое выражение Л. Н. Гумилева) бурное кипение жизни на просторах тогдашней Ойкумены. Давайте договоримся исходить только из хорошо проверенных фактов. Интересные версии и зыбкие домыслы пустим побоку.
   Итак, начнем по порядку. Что мы видим в Европе? Извольте. Во-первых, начало промышленной революции, когда цеховые мастера наперегонки волокут на рынок свои изделия. Металлургическое производство переживает небывалый расцвет: немцы выделывают доспехи исключительной прочности, а итальянцы не знают себе равных по части филиграни и художественной отделки. Крепкое сельское хозяйство и переизбыток населения. Религиозная экзальтация, умело направляемая из Ватикана и могущая поставить «под ружье» сотни тысяч оголтелых фанатиков. Отмобилизованная армия закованных в сталь рыцарей, готовых по первому слову католического Рима обрушиться на иноверцев. Толпы паломников, которые вразумляют неверных крестным распятием. Процветающая экономика с бойкой торговлей всякой всячиной и надежно функционирующий Великий шелковый путь.
   Теперь Монголия. Мы видим разрозненные племена, многие из которых еще к XII в. не вышли из стадии первобытно-общинных отношений. Среди более продвинутых степняков намечаются признаки классового расслоения. Численность населения минимальная (как и должно быть у нормальных скотоводов, живущих натуральным хозяйством). Абсолютно никаких навыков железоделания. Правда, историки говорят, что на Алтае металлургия была выше всех похвал, а ушлые археологи демонстрируют нам великолепные клинки, далеко превосходящие знаменитые самурайские катаны (кривые мечи особой заточки). Это весьма странно, потому что никакая технология не возникает на пустом месте. Спрос рождает предложение – эта универсальная формула работает во все времена. Даже если и было что-то в этом роде, существуют серьезные сомнения, чтобы сия передовая технология могла быть поставлена на поток. А без поточного производства нет великих походов. Это такие азы, которые даже обсуждать как-то неприлично, но историки-ортодоксы (в большинстве своем гуманитарии) такие мелочи игнорируют запросто.
   Господи, боже мой, господа историки! Где имение, а где вода? Гляньте на карту: где Монголия и где Алтай? Как скоро и в каких масштабах могла быть налажена выделка высококачественных железных изделий, даже если великий хан соизволил повелеть? Небывалая стремительность монгольских походов просто-напросто не оставляет времени для сколько-нибудь сносной организации крепкого тыла.
   Но мы пока не закончили наш беглый сравнительный анализ. Что еще мы имеем в Монголии XIII в.? Полную безграмотность и отсутствие общенациональной идеологии. Последний пункт может показаться нашему современнику маловажным, но в Средние века он имел основополагающее значение. Чем, скажите на милость, кроме внятно сформулированной общепонятной идеи, можно было увлечь соплеменников в далекий поход в те ветхозаветные времена, особенно если речь идет о кочевниках, привыкших обходиться своими силами? Броский лозунг «к последнему морю» здесь ни в коем случае не сработает. Его измыслили книжники много лет спустя.
   Впрочем, давно пора оставить Монголию в покое. Мы уже извели гору бумаги, стремясь доказать, что ни при каких условиях не могли неграмотные скотоводы из Центральной Азии (а Чингисхан до конца своей жизни не умел ни читать, ни писать) проскакать несколько тысяч километров, сокрушив по пути множество процветающих государств, и основать империю, раскинувшуюся от Тихого до Атлантического океана. Есть на свете вещи физически невозможные, и ничего с этим, к сожалению, не поделаешь. Многим хотелось бы научиться летать или ходить по воде аки по суху, но существует такая бяка, как законы природы. Увы. Кстати, несколько слов о Чингисе, точнее об упоминании его имени средневековыми авторами. Тут нас поджидают любопытные открытия. Казалось бы, имя покорителя вселенной должно быть у всех на слуху, но не тут-то было. Например, Данте в «Божественной комедии» (а ее называют энциклопедией Средневековья) ни о Чингисхане, ни о Батые не сообщает ни слова. А ведь в поэме поминаются сотни, если не тысячи исторических персонажей. Данте родился через каких-нибудь сорок лет после монгольских походов, и совершенно невероятно, чтобы эта грандиозная эпопея, опрокинувшая миропорядок, прошла мимо его внимания. Можно вспомнить и Франсуа Рабле (1494–1553), в великой книге которого неукротимые степняки не удостоились даже беглого упоминания. А ведь имен в «Гаргантюа и Пантагрюэле» (как вымышленных, так и реальных) столько, что и сосчитать нельзя. Или, скажем, Никколо Макиавелли не вспоминает Чингисхана даже тогда, когда специально перечисляет самых выдающихся полководцев Азии. Поэтому поневоле приходишь к выводу, что невероятные приключения монголов, о которых сегодня знает каждая собака, придуманы уже после XVI в.
   И пришел этот миф, по мнению Сергея Валянского и Дмитрия Калюжного, с запада. Эти двое исследователей, выпустившие несколько книг по вопросам древней и средневековой истории, вслед за Н. А. Морозовым полагают, что так называемая империя Чингисхана не что иное, как фантомное отражение четвертого Крестового похода, в ходе которого в 1204 г. был взят штурмом Константинополь. Давайте рассмотрим их версию поподробнее.
   Начать придется издалека. Мы уже касались в третьей главе истории русского летописания, поэтому постараемся быть предельно краткими. Начальная летопись, кто бы ни был ее автором, доводит свой рассказ до 1110 г. При этом хронист ведет себя довольно странно. Добросовестно фиксируя сущие пустяки, он вглухую молчит о событиях, без преувеличения потрясших весь христианский мир. Дело в том, что за 10–15 лет до того, как наш летописец поставил жирную точку, доблестные рыцари захватили соседку Царьграда (Константинополя) Никею (1097), а в 1099 г. взяли штурмом Иерусалим, освободив от неверных Гроб Господень. Христианские страны пребывали в крайнем волнении. Хотите знать, что пишет в это время наш замечательный хронист? Для 1099 г. у него нашлось всего несколько корявых строчек: «В лето 6607 (1099). Изиде Святополк на Давыда к Володимерю, и прогна Давыда в Ляхы. В се же лето побьени угры (венгры) у Перемышля. В се же лето убьен Мстислав, сын Святополчь, в Володимери, месяца июня в 12 день». Штурм Иерусалима, между прочим, состоялся тоже в июне месяце означенного года, но у летописца, надо полагать, кончились чернила, потому что он об этом ни словом не обмолвился. Чудны дела твои, Господи! В Палестине и Малой Азии творятся эпохальные события, а киевский монах, считающий себя выучеником византийских теологов, будто воды в рот набрал. Более того: не только о первом, но и о всех последующих крестовых походах наши летописцы не сообщают ничего. Даже события Четвертого Крестового похода, увенчавшегося взятием Царьграда (а ведь именно оттуда, если верить источникам, пришел на Русь свет истинной веры), не нашли в наших хрониках ровным счетом никакого отражения. Все это настолько поразительно, что не остается ничего другого, как предположить, что летописи наши составлялись отнюдь не по горячим следам (как мы уже говорили), а спустя много-много лет, когда события, мимо которых ни один современник не мог пройти равнодушно, уже давным-давно потеряли актуальность и представляли ценность сугубо историческую.
   А ведь события, имевшие место в Малой Азии в начале XIII в., буквально перевернули мир. После падения Константинополя в 1204 г. рухнула тысячелетняя Византийская империя. Точнее, от нее остался осколок со столицей в Никее – эфемерное государственное образование, просуществовавшее еще два с половиной века до своего окончательного падения в 1453 г., когда Константинополь был захвачен турками-османами. На обломках Византии итальянские и французские рыцари создали так называемую Латинскую империю (о которой мы уже писали). Ее императору, избираемому из числа западноевропейской знати, отошла четвертая часть завоеванных земель, а остальное разделили между собой рыцарство разных стран и Венеция. На островах Эгейского моря были образованы республики по типу венецианской, а материковая Греция досталась французам. И хотя Латинская империя просуществовала всего 57 лет (она пала уже в 1261 г., когда сторонникам православия удалось отвоевать Константинополь), Греция оставалась протекторатом еще более двухсот лет.
   Вдохновителем и организатором Четвертого Крестового похода был папа Иннокентий III, годы жизни которого (1161–1216) практически ложатся на годы жизни Чингисхана (родился, по разным данным, в 1155-м, 1167-м или 1162-м, а умер в 1227-м). Само по себе это ни о чем не говорит, но если принять во внимание, что папа был великим царем-первосвященником, то совпадение становится уже любопытным. Дело в том, что титул Чингиса – великий хан-каган – тоже означает царя-священника в буквальном переводе. С. Валян-ский и Д. Калюжный полагают, что миф о папе Иннокентии как о Чингисхане мог сложиться на Востоке довольно легко. В ходе крестовых походов на территории Малой Азии и в Палестине возникли многочисленные христианские княжества – Антиохийское, Три-политанское, Эдесское, Иерусалимское и другие. Все эти события, поистине экуменического размаха и вдобавок продолжавшиеся на протяжении жизни нескольких поколений, не могли не обрасти мифами, преданиями и легендами. Немусульманское население покоренных стран должно было видеть в христианских рыцарях естественных союзников против магометанской угрозы, надвигавшейся с Востока. Практически полное отсутствие таких мифов удивительно. Еще более оно удивительно в русских летописях (события, связанные с крестовыми походами там совсем не отражены), поскольку все происходящее в Византии не могло не привлекать самого пристального внимания русских князей. Остается допустить, что эпохальные деяния рыцарских орденов претерпели в памяти потомков своеобразную трансформацию, превратившись в нашествие монголо-татарских орд. В начале этой книжки мы уже писали о сложных проблемах, возникающих при истолковании событий далекого прошлого. Хроники чаще всего пишутся не очевидцами (которые тоже могут быть пристрастны), а со слов очевидцев, причем пишущий не может не учитывать политическую конъюнктуру и точку зрения своего государя. Последующие интерпретации могут исказить текст до неузнаваемости.
   Нам в большей степени известна военная составляющая деятельности рыцарских орденов, поэтому мы зачастую упускаем из виду их миссионерские притязания. Орденский напор на Восток мог быть куда более масштабным и агрессивным, чем нам представляется сегодня. Мы уже не говорим о том, что контролировать торговые пути просвещенным европейцам было не в пример легче, чем неграмотным скотоводам из далекой Монголии. А ведь если верить историкам, монголы проявили блистательные таланты и как купцы, и как чиновники, и как дипломатические представители. Скажем, известный востоковед А. Ю. Якубовский пишет, что «монголы превратили международную сухопутную торговлю буквально в культ. Мы их увидим и в роли сборщиков податей, и на постах заведующих финансами и т. д.» Не слишком ли это чересчур? Для того чтобы разбираться в тонкостях экономики и администрирования или развернуться на поприще международной торговли, нужно иметь подготовленных людей, время и опыт. Как монголы сумели всему этому обучиться столь быстро? Использовать местное чиновничество тоже не получится – неграмотные степняки просто не смогут его контролировать. А вот европейцам такая задача была вполне по плечу, особенно если принять во внимание, что в крестовых походах принимали самое активное участие могущественные торговые республики Северной Италии – Венеция и Генуя.
   Римский папа был в то время царем царей и обладал не только духовной, но и светской властью. Он назначал и низвергал по своему усмотрению христианских владык и полагал свою власть всемирной. Ему подчинялись крестоносные войска и гроссмейстеры духовно-рыцарских орденов; Ватикан был такой силой, не считаться с которой не мог никто. Выступая в роли инициаторов крестовых походов, римские папы воспринимались на Востоке как завоеватели. А поскольку рыцарские войска нередко действовали с исключительной жестокостью, они вполне могли казаться местному населению (особенно единоверцам-схизматикам) какими-то выходцами из преисподней. Вполне можно допустить, что имя «татары» было первоначально прозвищем этих свирепых пришельцев («тар-тары» – по-гречески «адские люди») и только потом превратилось в этноним. Да и параллели «орда-орден» тоже наводят на размышления.
   Итак, резюмируем: по мнению С. Валянского и Д. Калюжного, монгольская империя от океана до океана – это мираж, сон, призрак, не имеющий ровным счетом никакого отношения к реальной Монголии в Центральной Азии. Подлинная история монгольских завоеваний – это история крестовых походов, увенчавшаяся созданием Латинской империи, и последующие события на Ближнем Востоке. Попутно отметим, кстати, крайне любопытный хронологический параллелизм. Если верить традиционной историографии, в 1204 г. в Монголии возвысился нойон Темучин, а в 1206 г. на курултае он был избран великим ханом под именем Чингисхан. Началась полоса монгольских завоеваний, в ходе которых была создана грандиозная империя, не имевшая себе равных в прошлом (да и в будущем, пожалуй, тоже). Как единое государственное образование она просуществовала сравнительно недолго: в 1260 (1261) г. на просторах империи вспыхнула гражданская война. В ходе четырехлетней борьбы за власть Монгольская империя фактически распалась на относительно самостоятельные улусы. Историки пишут, что с 60-х годов XIII в. исторические пути этих улусов разошлись и дальнейшая их история перестает быть историей Монгольской державы. В 1271 г. внук Чингисхана Хубилай основал в Китае династию Юань и перенес столицу из Каракорума в Яньц-зин (современный Пекин). Что мы видим в эти же годы на Западе? По призыву Ватикана начинается Четвертый Крестовый поход. Рыцари, собравшиеся со всей Европы, в 1204 г. берут штурмом Константинополь, а в 1206-м на землях Византии возникает Латинская империя. Как единое целое она просуществовала до 1261 г., после чего распалась на независимые государства. На своих восточных границах эта империя неминуемо должна была соседствовать с Монгольской державой, но ни в одной хронике не отмечено ни единого столкновения между ними. Более того, складывается ощущение, что эти два юных и чрезвычайно агрессивных государственных образования попросту не подозревают о существовании друг друга. Таким образом, нам остается предположить, что история монгольских походов – это не более чем географический перевертыш, своего рода зеркальное отражение событий, происходивших в Малой Азии.
   А как же Золотая Орда на Волге, далекий западный улус некогда единой Монгольской державы, раскинувшийся от Днестра до Иртыша? В русских летописях слова «орда» и «ордынцы» упоминаются постоянно. Официальная история нам говорит, что это было обширное многонациональное государство, просуществовавшее до конца XV в. Если и Золотая Орда фантом, то где же ее прототип?
   Сначала разберемся с происхождением слова «орда». М. Фас-мер, составитель «Этимологического словаря русского языка», пишет, что в древнерусском языке слово «орда» означало «стан, кочевье» и заимствовано из тюркских языков. На казахском, татарском и азербайджанском orda это «дворец, шатер султана, хана», на турецком ordu означает «военный лагерь». Монгольское и калмыцкое ordu, orda опять же «двор, лагерь, стоянка». А вот слова «орден» и «ордер», по мнению М. Фасмера, заимствованы из немецкого и восходят к латинскому ordo – «ряд, строй, порядок». М. Фасмер, конечно, авторитетнейший специалист и спорить с ним нелегко. Но вот, скажем, Сигизмунд Герберштейн, посетивший Московию в XVI в., пишет в своих «Записках», что на татарском «орда» означало «множество» либо «собрание». А в русских летописях при рассказе о военных кампаниях запросто используются выражения «шведская орда» или «немецкая орда» в том же значении «войско». А. Бушков указывает, что по-польски «Horda» – «полчище», причем не в смысле «толпа кочевников», а скорее «большое войско». Можно обратить внимание на оборот «походный ордер», который до сих пор используется на флоте и означает построение кораблей в походе. Одним словом, все значения слова «орда» так или иначе вертятся вокруг терминов «строй», «порядок», «военный лагерь» (в турецком, см. выше). Между прочим, на современном казахском «Кзыл-Орда» не что иное, как Красная Армия.
   Весь вопрос в том, откуда в русский язык проникло это слово – из тюркских языков или через европейские из латыни. Фасмер склонен полагать, что слова «орда» и «орден» имеют разное происхождение. А вот Е. П. Савельев, автор «Древней истории казачества», на мнение которого ссылаются С. Валянский и Д. Калюжный, выводит слово «орда» из латинского ordo («строй, порядок») и считает, что и русские «орден» и «орда», и немецкое Ordnung – родственные слова, пришедшие из латинского языка. Академик А. Т. Фоменко пишет о том же: сталкивая латинское «ordo» и немецкое «Ordnung», он полагает, что русское слово «орда», равно как и монгольское «orda» пришли с Запада.
   Мы не станем вслед за Савельевым и Фоменко полемизировать с лингвистами. Заметим только, что некоторые события, имевшие место в первой половине XIII в. на территории Восточной Европы, наводят на определенные размышления. Казалось бы, мы достаточно много знаем о духовно-рыцарских орденах и их многотрудной деятельности. У всех на слуху знаменитый Тевтонский орден, основанный еще в 1128 г. в Иерусалиме. Но немногим известно, что перед тем, как обосноваться в Прибалтике, он в течение долгого времени был расквартирован в юго-восточной части Трансильвании (территория современной Румынии) и вел активные боевые действия, направленные в первую очередь против половцев. Оказался он в этих краях совсем не случайно: король Андрей II Венгерский, принявший незадолго до этого католичество, призвал в 1222 г. Тевтонский орден в свои владения и предоставил в его распоряжение трансильванские земли (в соответствии с особым актом, утвержденным папой Гонорием II). Поход 1223 г., направленный против половцев, закончился вполне успешно (как тут не вспомнить о событиях на Калке, имевших место в том же году). Но в дальнейшем король, обеспокоенный далеко идущими стратегическими замыслами гроссмейстера Тевтонского ордена, знаменитого фон Зальца, отказался от его услуг и отобрал дарованную ему область, а папа своей буллой скрепил это решение. Тевтонский орден был передислоцирован в Прибалтику, где, слившись с орденом меченосцев (1237), обосновавшихся на этих землях еще в самом начале XIII столетия, предпринял знаменитый Drang nach Osten – крестовый поход против Северо-Западной Руси, столь успешно отраженный Александром Невским.
   К сожалению, в наших летописях упоминания о рыцарских орденах предельно фрагментарны, а их названия не упоминаются вовсе – речь чаще всего идет просто о походе «на немцы». Тевтонский орден (вкупе с Ливонским, также обосновавшимся в Прибалтике) на протяжении XIII–XIV вв. непрерывно воевал с Литвой, Польшей и Северо-Западной Русью, пока польско-литовско-русская коалиция не нанесла ему жестокое поражение под Грюнваль-дом в 1410 г., после чего орден уже никогда не мог подняться и влачил жалкое существование.
   Но если о событиях на северо-западе имеются хотя бы глухие упоминания в летописях, то об интереснейшем ордене Святого Креста с красной звездой мы практически ничего не знаем. Этот орден, первоначально возникший в Палестине под именем Вифлеемского духовно-рыцарского ордена, после отвоевания Иерусалимского королевства турками перебрался в Южную Францию, а в 1217 г. переместился в Богемию, Моравию, Силезию, Польшу и, возможно, Юго-Западную Русь. Орден Святого Креста в 1238 г. был утвержден папой Григорием IX как орден братьев-крестоносцев, т. е. получил право на самостоятельную деятельность как надгосудар-ственное религиозное объединение. Весьма примечателен тот факт, что орден находился в личном подчинении папы. Гроссмейстеры и командоры этого ордена носили мальтийский золотой крест с красной эмалью или красными драгоценными камнями, а члены ордена – крест из красного атласа с шестиугольной (вифлеемской) звездой. Отсюда и название – крестоносцы с красной звездой. А по золотому кресту эти крестоносцы получили на Руси название Золотого Ордена. Не кажется ли вам, уважаемый читатель, что перекличка с Золотой Ордой здесь более чем прозрачна, особенно если принять во внимание хронологическую перекличку событий?
   Не лишним будет напомнить, что упомянутый орден Святого Креста (один из самых влиятельных духовно-рыцарских орденов!) располагался в Венгрии и предгорьях Татр по среднему и нижнему течению Прута и Днестра. Поэтому совершенно не исключено, что этноним «татары» (а только он встречается в русских летописях, никаких монголов, напомним, там нет) обязан своему происхождению не только греческому «Тартар», но и элементарной географии: именно отсюда, из предгорьев Татр, хлынули на Русь жестокие завоеватели. С. Валянский и Д. Калюжный рассуждали предельно просто: история монгольских походов полна уникальными событиями. Это и небывалый размах завоеваний, и быстрота ордынской конницы, и невероятная легкость, с которой нищие степняки сокрушали процветающие государства, и многое другое в том же роде (мы писали об этом достаточно). С другой стороны, запутанная история крестовых походов тоже по-своему не лишена уникальности. Бравые крестоносцы истребляли далеко не только одних неверных (читай – мусульман); в своем неудержимом стремлении на Восток они сожгли и разграбили Константинополь – оплот единоверцев-схизматиков. Возникает резонный вопрос: почему чаша сия удивительным образом миновала православную державу номер два – Древнерусское государство, хотя с силами, средствами и идеологическим обоснованием такой эскапады у крестоносного воинства все было в порядке? Сокрушить могущественную Византию и оставить в покое ее далекую, погрязшую в усобицах периферию – это бросить дело на полпути. Такие вещи не лезут ни в какие рамки. Поэтому Валянский и Калюжный справедливо предположили, что экспансия крестоносцев на восток не ограничилась Малой Азией. Рыцари ордена Святого Креста (Золотого Ордена) спланировали и осуществили поход на русские княжества, в результате которого последние сделались данниками Ватикана. А Золотой Орден с течением времени в сочинениях хронистов нечувствительно трансформировался в Золотую Орду – армию безбожных пришельцев, вынырнувших неведомо откуда. В рамках этой гипотезы находит свое объяснение и самоотверженная борьба Александра Невского с тевтонскими рыцарями: если Русь исправно платит дань Золотому Ордену (весьма влиятельному, напоминаем, образованию, подчинявшемуся непосредственно папе римскому), то агрессия «бес-предельщиков» на северо-западе справедливо рассматривалась как откровенный и возмутительный рэкет. Если читателя интересуют подробности похода рыцарей Золотого Ордена в русские земли, он может всегда обратиться к книге С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси».
   В заключение нам хотелось бы привести небольшую цитату из современной энциклопедии относительно оснащения монгольской латной конницы (как вы помните, помимо легковооруженных всадников, монгольские полководцы располагали ударными частями тяжелой кавалерии): «Монгольские воины XIII в. были облачены в панцири – куртки, состоявшие из пластинок или полос металла с отверстиями для шнуров и лент, соединявших их в сплошную гибкую поверхность, стоячего высокого воротника и длинных широких набедренников, сделанных из пластин или пластинок, нашитых на мягкую основу. Иногда панцирь изготавливался из больших кусков металла, образующих нагрудник и наспинник – своего рода кирасу. Головы воинов покрывали сфероконические шлемы, также собранные из пластин железа, с навершиями, украшенными плюмажами, с приспособлениями из пластинок, чешуек или полос металла для защиты шеи и щек. Из пластинок, соединенных между собой, состоял и конский панцирь, покрывавший животное целиком. Голову коня защищала кованая стальная маска, иногда налобник... Длинный прямой клинок с одной рукоятью, заточенный с одной стороны (вторая сторона была иногда заточена на 1/5-1/4 длины); длинное копье с флажком или кистью под наконечником; большой мощный сложносоставный лук со стрелами... Редким дополнением были ножи, кинжалы, топоры и булавы».
   Так, по мнению составителей энциклопедии, выглядела монгольская латная конница. Если бы речь шла о Западной Европе, то мы подписались бы под этим текстом обеими руками: действительно, рыцари Средневековья были закованы в сталь с головы до пят. Но вот монголы... На каком уровне развития должно находиться металлургическое производство в степях Онона и Керуле-на, чтобы экипировать подобным образом несколько десятков тысяч всадников? Даже если мы оставим в покое мастерство, выучку и опыт ремесленников, творивших такие технические чудеса, то как быть с банальной экономикой? Со школьных лет мы знаем, что оснащение и вооружение одного-единственного рыцаря стоило баснословно дорого. Законы денежного обращения не в силах отменить даже Господь Бог: историки нас уверяют, что неподъемное железо, в которое облачался рыцарь, было совокупным трудом крестьян нескольких деревень. И вдруг те же самые историки на голубом глазу хотят нас уверить, что в монгольских степях эти непреложные законы не работали. Дескать, нищим аратам, жившим натуральным хозяйством и едва сводившим концы с концами, ничего не стоило вооружить и обмундировать многотысячную профессиональную армию конных латников. Все это настолько невероятно, что подобный бред даже обсуждать скучно.
   Давайте рассмотрим еще одну версию восточноевропейских событий первой половины XIII в. А. М. Жабинский, принимающий самое активное и непосредственное участие в проекте «Хронотрон» наряду с Сергеем Валянским и Дмитрием Калюжным, считает, что гипотеза его коллег о крестовом походе в русские земли хотя и представляет несомненный интерес, но далеко небезупречна, поскольку имеется немало западноевропейских преданий о нашествии «тартаров» на саму Европу. По его мнению, вопрос может быть решен лишь только в том случае, если мы обратимся к истории Византийской империи, которая на протяжении нескольких столетий оставалась самой влиятельной державой в мировом раскладе сил той далекой эпохи.
   Даже после катастрофы 1204 г. Византия не погибла окончательно. Она потеряла Константинополь и сильно «похудела» за счет утраты множества земель, но выводить ее в тираж только на этом основании было бы преждевременно. Ее вес в мировой политике был вполне сопоставим с ведущими монархиями Западной Европы вплоть до 1453 г., когда турки-османы овладели Константинополем и положили конец существованию Византийской империи как независимого государства. В описываемое же время великолепная Византия просто несколько «усохла»: на землях румского султаната (часть Византии после падения Константинополя в 1204 г.) византийский император Феодор I Ласкарис, лишенный латинянами константинопольского трона, создал так называемую Никей-скую империю. Большинство историков полагают, что это образование было лишь слабой тенью некогда могущественной империи, клочком земли, зажатым между европейцами и турками. Некоторые даже берут слово «империя» в кавычки. Но вот вам ответ владыки этой игрушечной империи папе Григорию IX, не оставляющий сомнений в том, кто в доме хозяин: «Хотя какая нам в том нужда знать, кто ты и каков твой престол? Если бы он был в облаках, то было бы нам нужно знакомство с метеорологией, с вихрями и громами. А так как он утвержден на земле и ни в чем не отличается от прочих архиерейских, то почему было бы недоступно всем его познание. Что от нашей нации исходит премудрость, правильно сказано. Но отчего умолчано, что вместе с царствующей премудростью и земное сие царство присоединено к нашей нации великим Константином? Кому же не известно, что его наследство перешло к нашему народу и мы его наследники». Любопытнее всего в этом пассаже, пожалуй, то обстоятельство, что точно в таком же духе отвечает папе Иннокентию монгольский хан Гуюк, который мог себя вести подобным образом только в том случае, если бы представлял «власть от Бога». Таким вещам в Средние века придавалось очень большое значение, и позволить себе подобный высокомерный тон мог только тот властелин, который, по представлениям того времени, имел право на мировое господство. Такое неотчуждаемое право нельзя было завоевать героическими свершениями; разумеется, головы склонялись перед грубой силой, но убеждение, что власть пришлеца не от Бога, была неистребима. А вот властелин эфемерной и ничтожной, по утверждениям историков, империи мог, по всей видимости, позволить себе говорить в таких выражениях.
   Итак, А. М. Жабинский полагает, что под именем Чингисхана в хрониках остался император Никейской империи Феодор I Ласка-рис, а под именем Батыя – его зять Иоанн Дука Ватац. Осколок Византии совсем не был осколком: интересы Никейской империи простирались далеко на восток и включали в себя торговые пути, ведущие в Китай и Индию. Бережно сохраняя следы былого величия, новообразованная империя продолжала оставаться заметной политической силой на просторах тогдашней Ойкумены. Жабинский обратил внимание на примечательный факт: монгольская империя возникает как будто бы в ответ на завоевание Константинополя крестоносцами и появление Латинской империи и рассыпается на удельные владения после освобождения Константинополя, когда к власти приходят Палеологи.
   После укрепления в Никее Феодор I Ласкарис обратился к традиционному союзнику Византии – Киевской Руси, но получил отказ, так как последняя проводила в это время политику независимости. Ответом никейского императора стал военный поход в южные пределы Руси, завершившийся победоносной битвой при Калке в 1223 г. Потерпев поражение от волжских булгар, никейские войска повернули обратно. Через десять лет преемник Ласкариса Иоанн III Дука Ватац основал в низовьях Волги свою ставку и подчинил в 1235 г. Волжскую Булгарию. Дальнейшие события развиваются по уже известному нам сценарию – завоевание русских княжеств, возведение на великокняжеский стол Ярослава, западный поход, союз с Александром и т. д. Только все эти деяния совершаются не легендарными монголами, а дисциплинированной и хорошо обученной армией, состоящей из славян и татар, под командованием никейского императора. Более обстоятельное изложение версии А. М. Жабинского читатель может найти в книге С. Валян-ского и Д. Калюжного «Другая история Руси». Между прочим, автор обращает внимание на одно любопытное обстоятельство: из традиционной историографии известно, что в 1241 г. никейские войска вели боевые действия на Балканах (власть Ватаца признали Болгария и Фессалоника), и в то же самое время там сражаются тумены безбожного хана Батыя. Две многочисленные армии, действуя бок о бок, удивительным образом не замечают друг друга! Кстати говоря, созвучие Батый – Ватац тоже симптоматично. По мнению Жабинского, вся беда в том, что специалисты по Византии мало интересуются историей монгольских походов, а «монголоведы», в свою очередь, вполне равнодушны к событиям, имевшим место в Малой Азии и Южной Европе. Отсюда и возникает такая забавная путаница.
   Подведем итоги. То обстоятельство, что помимо нашей версии (борьба за власть в русских княжествах), существуют по крайней мере еще три (версия Фоменко; версия Морозова, Валянского и Калюжного; версия Жабинского), наводит на определенные размышления. Хотя все они не свободны от недостатков, все же любая из них (кроме, пожалуй, варианта А. Т. Фоменко) аргументирована не в пример надежнее официальной, которая не в состоянии ответить на целый ряд элементарных вопросов и зачастую попросту свести концы с концами. Еще раз повторимся, что мы ни в коем случае не претендуем на истину в последней инстанции, потому что древняя и средневековая история принципиально многовариант-на. Мы готовы даже допустить, что татары на Русь все-таки приходили, но это могли быть татары из-за Волги, давние соседи славян. Не могло быть только одного: фантастического исхода скотоводов-монголов из Центральной Азии, проскакавших с боями полмира, ибо существуют, к сожалению, на свете вещи, которых не может быть никогда.

   Вернемся еще раз к нашей версии, суть которой, как вы помните, заключается в том, что никакие безбожные монголы на Русь не приходили, а так называемое Батыево нашествие есть не что иное, как междоусобная борьба за власть и великое княжение в русских землях. В ходе этой борьбы победа досталась князю Ярославу Всеволодовичу и сыну его Александру, прозванному впоследствии Невским. Эта версия представляется нам наиболее убедительной, не говоря уже о том, что она милее всего нашему сердцу. В настоящей главе мы рассмотрим дополнительные аргументы в ее пользу, которые по тем или иным причинам не вошли в основной текст.
   В свое время мы подробно писали о том, что в летописях монголы не упоминаются ни разу. Современники называют неведомых пришельцев как угодно – татарами, печенегами, ордынцами, таур-менами, но только не монголами. Да и внешний облик Чингиса и Батыя, по сообщениям хронистов, далек от монголоидного: длинная борода, светлые глаза, высокий рост. Не лишним будет заметить, что ни в одном языке монгольской группы нет имени Батый или Бату, а вот у половцев во время оно было широко распространено имя Бастый, а имя Бату встречается в башкирском языке, тюркском по происхождению. А ордынский царевич Неврюй носил и вовсе русское имя – Олекса, т. е. Алексей. Об именах в старину стоит вообще рассказать поподробнее, тем более что мы это читателю обещали.
   У многих наших предков бывало по несколько имен, а уж два имени можно обнаружить почти всегда. Одно имя – мирское, языческое, под которым человека знали односельчане, и другое – крестильное, часто имевшее сакральный смысл и известное лишь самым близким людям. Скажем, знаменитый киевский князь Владимир Всеволодович Мономах известен нам под своим языческим именем, а в крещении он был Василием. А поскольку крестильное имя его отца было Андрей, то зваться он должен Василием Андреевичем Мономахом. Александр Бушков приводит такой показательный пример: «В Разрядной книге (официальном государственном документе Московского царства, куда на протяжении полутора столетий вносились имена всех, командовавших полками) воевода И. М. Пронский значится еще и как „Турунтай“. Турунтай – его прозвище». Поэтому нет ровным счетом ничего невероятного в предположении, что князь Александр Ярославич мог носить прозвище Батый. И пусть вас не смущает, уважаемый читатель, что прозвище это тюркское. Мешанина с именами у русских и их соседей была в то далекое время удивительная. Среди половцев, например, обнаруживаются ханы по имени Юрий Кончакович, Данило Кобяко-вич, Роман Кзич. Сумеете ли вы понять, о ком идет речь, если в какой-нибудь хронике они будут упомянуты без отчества? Между прочим, следует иметь в виду, что имена Святослав, Ярослав или Владимир, строго говоря, тоже нерусские. Это славянские имена, освященные церковной традицией. А вот простой народ именовался совершенно иначе. В книге С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси» приводится длиннейший (на две с половиной страницы) список старорусских имен, позаимствованных из архивных записей. В целях экономии места мы процитируем только имена на букву «О»: «Одинец, Овсяник, Осмой, Образец, Обрядка, Окул, Окула, Овлюк, Олгазей, Онашка, Омена, Окат, Онитка, Обрюта, Онцук, Озарко, Опалша, Охлопка, Обрезок, Огарок, Оладья, Опас, Орех, Охапка, Олушка». И все это в православной России!
   Поэтому, когда в летописях натыкаешься на ордынского царевича по имени Олекса Неврюй, имеет смысл задаться простым вопросом: кем же все-таки был упомянутый Олекса – ордынцем или русским боярином? И кто такие татары – иноземные захватчики или просто ратники на службе у русских князей? Вот, скажем, имеется летописное свидетельство о том, что князь Дмитрий Александрович собрал войско и стал укреплять город Переяславль. Дальше говорится буквально следующее: «Орда послала на него рать многую, Туратемира и Алтына и многих татар». По другим источникам сия история нам известна значительно более подробно. Более того – нам известно и имя предводителя этой рати. А был им русский князь Андрей Городецкий. Надо полагать, что сепаратистские настроения князя Дмитрия вызвали справедливое недовольство, а татары в данном случае выступают в качестве заурядных наемников. И подобного рода записей в русских летописях имеется великое множество. Вот вам, уважаемый читатель, еще несколько примеров навскидку (позаимствованы из книги Александра Бушкова «Россия, которой не было»): «Уже говорилось о новгородце по имени Черт. Под пару ему – новгородский священник по имени... Упырь Лихой! Отмечены в истории и поп Лихач (1161), поп Угрюм (1600), поп Шумило (1608). Имя Волчий Хвост без всякого смущения носил... один из воевод Владимира Красное Солнышко».
   Все эти примеры мы приводим единственно для того, чтобы наглядно проиллюстрировать весьма нехитрый тезис: небывалая путаница мирских и крестильных имен, прозвищ и кличек часто приводила к тому, что скупые летописные строки, повествующие о междоусобной борьбе на Руси, легко истолковывались впоследствии как рассказ о нашествии «безбожных татар».
   Вопрос можно поставить и шире: а всегда ли можно доверять летописным свидетельствам? Вот, скажем, в записи под 1270-м годом мы читаем, что в Орде был убит рязанский князь Роман Ольго-вич, причем летописец уверяет нас, что убили его за «отказ принять бесерменскую веру». Можем ли мы согласиться с подобной мотивировкой? Ни в коем случае. Даже если Романа Ольговича действительно убили в Орде, причины этого события были, безусловно, совсем другими, поскольку редкая веротерпимость татар (мы уже писали об этом) – факт, признаваемый всеми без исключения историками. Более того – православной церкви были предоставлены уникальные привилегии. Например, согласно особому указу «безбожного» хана Батыя, смертной казнью карался всякий, посягнувший на церковное имущество, неприкосновенность церковных земель или на право церкви судить виновных своим судом. Веротерпимость, конечно, веротерпимостью, но как-то это все-таки чересчур для иноземных захватчиков. А вот Александру для укрепления своей власти поддержка церкви была необходима как воздух. Между прочим, среди татар было много христиан, а в ставке Батыя Сарае Великом стояли христианские храмы и был даже православный епископ...
   Документальных свидетельств, льющих воду на мельницу нашей версии и не оставляющих камня на камне от версии официальной, рассыпано по русским летописным источникам сколько угодно. Читаем о княжении Ивана Калиты: «Сел на великое княжение Иван Данилович, и настал покой христианам на многие лета, и перестали татары воевать русскую землю». Очень странная, если вдуматься, запись. Ведь Батыево воинство нас приучили воспринимать как полудикую орду, не озабоченную ничем, кроме грабежей и разбоя. Монголы обложили Русь данью и ободрали ее как липку. Ордынские воеводы и мурзы с завидной регулярностью совершали набеги на русские земли, невзирая на то что Сарай исправно получал оговоренные суммы. И вдруг отрезало, как ножом. С 1328 г. (начало княжения Ивана Даниловича Калиты) и вплоть до времен войн с Мамаем татарских набегов на Русь не зафиксировано. Как бы ни был ловок и хитер Иван Данилович (нас уверяют, что он был большой жох), эта загадочная история со скрипом укладывается в прокрустово ложе традиционной парадигмы. А вот в рамках нашей версии все объясняется предельно просто. Для чего татарам воевать русскую землю, если единоличной власти Ивана Калиты ничего не угрожает, а конкурентов не осталось и в помине? Времена кровавых усобиц отошли в прошлое.
   Правда, одно-единственное исключение на фоне этой божьей благодати все-таки было. Через полсотни лет мирной жизни на Русь вторгся ордынский военачальник, которого летописи именуют то Арапшей, то Араб-шахом. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что этот поход был симметричным ответом на рейд русских войск, которые в 1376 г. вступили в Волжскую Булгарию, осадили один из ее городов и вынудили жителей присягнуть на подданство. При этом в захваченный город были посажены русские чиновники. Как вам нравится такой поворот, уважаемый читатель? Русь, будучи вассалом и данником Золотой Орды, организует военный поход в пределы государства, являющегося частью Золотой Орды, и заставляет его принести вассальную клятву. Попробуйте объяснить эту загогулину в рамках традиционной версии.
   Каждый прилежный ученик средней школы должен помнить о знаменитых баскаках – ордынских сборщиках дани. Некоторые историки без труда называют даже точную дату первого появления татарских налоговых инспекторов на Руси – 1257 г. Справедливости ради следует отметить, что в источниках встречаются разночтения – дата «плавает» от 1257 до 1261 г., но в данном случае это непринципиально. Удивительно совсем другое: между опустошительным набегом «безбожных моавитян» (1238 г.) и началом систематического налогообложения прошло почти двадцать лет. Это довольно странно. Исторический опыт показывает, что любой агрессор, овладев неприятельской территорией, тут же рассаживает на ключевые посты своих чиновников и приступает к выкачиванию денег из казны поверженного государства. Заподозрить монголов в особой мягкости и нерасторопности не решится ни один здравомыслящий человек. Стараниями историков мы наслышаны о чудовищных зверствах, которые творили ордынцы в захваченных городах, о грабежах и избиении населения, об уводе в полон ремесленников, зодчих и мастеров. Мы уже писали, что, по некоторым сведениям, в Каракоруме жили даже пленные русские огородники. Ничуть не погрешив против истины, можно смело сказать, что тотальное ограбление граждан было альфой и омегой монгольской политики в отношении покоренных стран.
   В очередной раз мы сталкиваемся с вопиющей нелепостью. Без малого двадцать лет потребовалось монголам, чтобы переписать население и обложить его податями. Складывается впечатление, что они ровным счетом никуда не спешили. Да и куда, скажите на милость, спешить? Ведь нищая же страна, чего с них, сирот, возьмешь? Мед, лес да пенька – вот и все нехитрое богатство этих убогих. Но это пока еще цветочки. Наше удивление стократ возрастет, если попристальнее приглядимся к самим сборщикам дани. Скажем, в Ярославле баскаком служит русский монах Изосим, в Устюге – тоже русский, христианин по имени Иоанн. Когда в Суздальской летописи мы натыкаемся на баскака Кутлубуга, то готовы вздохнуть с облегчением: наконец-то обнаружился неподдельный и безусловный ордынец. Но не тут-то было! Строчкой ниже о нем сообщается, что он «преставился», т. е. предстал перед Богом, а так говорить можно только о единоверце, христианине. Опять вылезает какая-то утомительная чертовщина – стоит чуть-чуть поскрести монгола, как натыкаешься на русского. Свирепые безбожные азиаты при ближайшем рассмотрении истаивают как сон, как утренний туман. Поведение ордынских властей только усиливает недоумение непредубежденного читателя. Эти жуткие головорезы, звери алчные и пиявицы ненасытные почему-то ни в малейшей степени не озабочены судьбой своих чиновников, посланных для сбора дани. Когда жители нескольких городов, возмущенные поборами, перебили баскаков, никаких санкций за такое самоуправство не последовало. Наоборот, им даже подбросили привилегий. Расторопный Александр Невский оперативно скатался в Орду и в два счета утряс пустячное дельце, сумев выхлопотать не только прощение виновным, но и добиться ощутимых послаблений в плане рекрутского набора для ордынской армии. А ведь любая власть бережет свой карман пуще зеницы ока... Между прочим, имеются летописные свидетельства, что избиение баскаков было не стихийным бунтом, а тщательно спланированной акцией, инспирированной княжеской верхушкой: «...повелеша князи убивать ханских баскаков...» Реакция Орды неминуемо должна быть в этом случае предельно жесткой. Открытое неповиновение властям во все времена каралось весьма сурово. Крайне сомнительно, чтобы Александру при таком раскладе удалось уладить конфликт малой кровью; виновных наказали бы по всей строгости, рекрутчину – ужесточили, а сам Александр запросто мог лишиться ярлыка на княжение.
   К слову сказать, со знаменитым ханским ярлыком на княжение, который, как нам рассказывают, выдавался татарами, тоже творится какая-то несуразица. Многие историки полагают, что это традиция скорее европейская, чем азиатская. Процитируем А. Бушкова: «...аналогов слова „ярлык“ не найдено ни в монгольском, ни в татарском языках, зато в немецком их сколько угодно. Jahrlicke – вассальное обязательство, jahrlich – почетное звание, jahrlish – годичное ленное обязательство. В современном немецком jahrlich до сих пор означает „годичный“, „ежегодный“». Конец цитаты. За ярлыком, как известно, нужно было ехать в Орду, в ханскую ставку на Нижней Волге, а это, между прочим, не ближний свет. Самое забавное, что иным русским князьям случалось по разным надобностям ездить и дальше – аж в сам Каракорум, который находился совсем уже у черта на куличках, где-то в Забайкалье. Помните миссию Ярослава Всеволодовича, отца Александра Невского, посланного Батыем в ставку великого хана представлять собственную персону? Но не он один удостоился. Скажем, ростовский князь Борис Васильевич (1231–1277) за 14 лет княжения восемь раз ездил в Орду за Волгу и дважды – к великому хану. Во-первых, не очень понятно, почему Каракорум должен с таким тщанием вникать в ростовские дела и почему все вопросы нельзя было решить в Сарае, тем более что русские земли находились в юрисдикции Золотой Орды. А во-вторых, посмотрите на карту, уважаемый читатель. Вы представляете, сколько времени в ту далекую эпоху должно было занять путешествие в ставку великого хана? Даже относительно недавно, в годы правления Екатерины II (вторая половина XVIII столетия), сибирские губернии были в значительной степени автономны и могли себе позволить почти не оглядываться на Москву, потому что столичные новости опаздывали на год и больше. Уму непостижимо, как успевал Борис Васильевич выполнять свои княжеские обязанности при такой любви к дальним странствиям.
   Короче, мы вынуждены констатировать, что традиционная история сплошь и рядом не в состоянии свести концы с концами. Вразумительного объяснения вышеописанной налоговой свистопляски как не было, так и нет, если не считать детского лепета относительно немонгольского происхождения большинства баскаков. Дескать, ордынский выход собирали не полноправные монголы, за которых хан ляжет костьми, если потребуется, а разный заезжий сброд, собранный с бора по сосенке, вроде неведомых «куп-цов-бесерменов», с завидным упорством кочующих из книги в книгу. Принимать близко к сердцу проблемы этого шелудивого племени истинному монголу как-то даже и неприлично. Что соберут, то и соберут, на все, как говорится, воля Божья...
   Что мы можем предложить взамен? Версия передела власти в русских княжествах позволяет ответить почти на все неудобные вопросы. События развивались примерно следующим образом. После кровавой неразберихи 1237–1238 гг. Ярослав и Александр сделались полноправными хозяевами земли русской, изрядно поприжав потенциальных конкурентов. И хотя кое-кто еще трепыхался (скажем, тот же Даниил Галицкий, отнюдь не лишенный гегемо-нистских устремлений), реальная власть оказалась в крепких руках потомков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо. Отныне любые проявления сепаратизма будут жестоко пресекаться на корню.
   Замирив Русь, отец и сын обратили свои взоры на Запад. На повестке дня стоял вопрос о военной помощи германскому императору Фридриху II Гогенштауфену в его нелегкой борьбе с папистами. Кровь из носу, но порадеть родному человечку было сугубо необходимо. И русские полки устремились на просторы Западной Европы.
   Скорее всего, мы никогда уже не узнаем, почему операцию не удалось довести до конца. Что-то такое стряслось на берегу теплого южного моря, и дружина Александра вернулась восвояси несолоно хлебавши. Возможно, виной тому была обыкновенная техническая накладка, связанная с опозданием союзного флота. Возможно, причины неуспеха коренились совсем в другом. Так или иначе, но операция была свернута на полпути, а переброска русских войск в Италию с треском провалилась, каковое обстоятельство сыграло решающую роль в судьбе Фридриха II. Понятно, что столь масштабная военная кампания потребовала огромных расходов и не могла не отразиться на экономическом положении русских княжеств, буквально вчера выбравшихся из череды бесконечных усобиц. Как в таких случаях почти всегда поступает власть? Самый простой способ – изменить порядок налогообложения, что, по всей вероятности, и было сделано.
   И вот Александр (Ярослав к тому времени уже умер) проводит перепись населения и устанавливает новые подушные подати. Весьма примечателен тот факт, что налог был новым. Именно это обстоятельство и вызвало, по всей видимости, взрыв возмущения, а вовсе не появление баскаков как таковых – публики хорошо известной и христианской по преимуществу. История учит, что телодвижения власти, сопровождающиеся увеличением налогового бремени, всегда были крайне непопулярны у населения и никогда нигде и никому не прибавляли оптимизма. Таким образом, негодование горожан получает вполне разумное объяснение.
   Тем более нет ничего удивительного в том, что после смерти Александра Невского его князья-вассалы и подвластные ему земли дружно принялись бунтовать против новых налогов и переколотили баскаков. Будь монгольское иго суровой реальностью, Орда не преминула бы жестоко расправиться с зачинщиками беспорядков. В нашем же случае наследники Невского-Батыя предпочли спустить дело на тормозах. Очень похоже, что сила была не на их стороне, и они справедливо решили, что худой мир лучше доброй ссоры. В этом смысле весьма симптоматично указание летописца, что после истребления баскаков князья получили право самостоятельно собирать ордынский выход. Если прибегнуть к современной терминологии, все это чрезвычайно напоминает конфликт центральной и местной власти. Федералы по вполне понятным причинам хотели распоряжаться налоговыми поступлениями, так сказать, на безальтернативной основе, а удельные элиты, в свою очередь, не желали упускать жирный кусок. Полюбовно договориться, надо полагать, не получилось, вот и пошла писать губерния... К сожалению, денежные вопросы всегда самые болезненные, поэтому все и вышло так криво.
   Надо сказать, что сочинения средневековых хронистов сплошь и рядом пестрят прямо-таки уморительными историями, и русские летописи здесь совсем не исключение. Чего стоит одно только сказание о рязанском богатыре Евпатии Коловрате! Сей доблестный муж собрал дружину из 1700 отчаянных удальцов и устроил безбожным татарам хорошую баню. Если верить источникам, закованные в сталь супостаты очень долго ничего не могли поделать с головорезами Евпатия. «И послал (Батый. – Л. Ш.) на Евпатия шурина своего Хозтоврула, и с ним многие полки... Хозтоврул похвалился царю Батыю Евпатия Коловрата руками живого взять и к нему привести. И сошлись полки. Евпатий наехал на Хозтоврула-богатыря и рассек его мечом надвое до седла... и многих богатырей... побил, иных надвое рассекая, а иных до седла. И известили Батыя, он же, слышав сие, горевал о шурине своем, и повелел навести на Евпатия множество пороков, и начали пороки бить по нему, и едва сумели так убить крепкорукого и дерзкого сердцем и льво-яростного Евпатия». В таких выражениях описан подвиг богатыря Евпатия Коловрата в «Воинских повестях Древней Руси». «Повесть о разорении Рязани Батыем» воспроизводит этот текст почти слово в слово: «И стал сечь силу татарскую, и многих тут знаменитых богатырей Батыевых побил, одних пополам рассекал, других до седла разрубал. И возбоялись татары, видя, какой Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество пороков, и стали бить по нему из бесчисленных пороков, и едва убили его». Талантливый писатель В. Ян в романе «Батый» решил расцветить сухое изложение хронистов. Бойцы Коловрата стояли как скала. Когда яростные атаки отборных монгольских частей захлебнулись, мудрый Субу-дай (ордынский полководец) приказал подтащить китайские кам-неметные машины. И только с помощью тяжелых осадных орудий удалось сломить сопротивление русских витязей.
   Здесь не место обсуждать вопрос о стенобитных орудиях древности (в свое время мы посвятили этой высосанной из пальца проблеме немало страниц). Вся беда в том, что это единственное в мировой истории описание использования осадной техники против неприятельской армии в полевых условиях. С грехом пополам можно спорить, насколько были эффективны пресловутые баллисты и катапульты при штурме крепостей. Но вот осадные машины в поле... Это, извините, ни в какие ворота не лезет. Не забудьте, что вы имеете дело с поставленной на полозья неподъемной дурой, которую волокут быки. Поменять в пять минут прицел такого агрегата – задача практически нереальная. Это вам не пулемет, который в два счета можно развернуть куда угодно. А мастера художественного слова запросто пишут примерно следующее: «С ужасной силой, сбивая все встречное, летели в теснившихся на холме русских воинов огромные камни». Их ни в малейшей степени не занимает тот медицинский факт, что камень, выпущенный из баллисты, легко различим простым глазом. Это не пушечный снаряд и не крылатая ракета. Чтобы избежать губительного столкновения, достаточно шагнуть в сторону. Короче говоря, нам в очередной раз впаривают махровый кабинетный бред. Только не вздумайте сказать об этом профессиональному историку – вас тут же размажут по стенке. Ткнут носом в соответствующий текст: читай, Фома неверующий. У нас все ходы записаны...
   Кстати, давайте поговорим о достоверности текстов средневековых хронистов. Вот, скажем, мы не единожды поминали столицу Монгольской империи – великолепный Каракорум, привольно раскинувшийся в степях Забайкалья. А что о нем пишут современники? Что они вообще пишут о монголах? Послушайте. Это, смеем вас уверить, очень увлекательное чтение. Начнем со знаменитого итальянского путешественника Марко Поло, якобы семнадцать лет прожившего в Китае (1275–1292). Напомним, что Китай к этому времени давно уже стал монгольским улусом: к 1215 г. Чингисхан овладел значительной частью Северного Китая, а во второй половине XIII в. пала южнокитайская династия Сун. В 1271 г., за четыре года до прибытия Марко Поло, внук Чингиса Хубилай основал на просторах бывшей китайской империи новую династию Юань со столицей в Яньцзине (современный Пекин). Так-то оно так, скажет дотошный читатель, пропустив мимо ушей сухую хронологическую справку, но почему уважаемые авторы применили к знаменитому путешественнику неприятное словечко «якобы»? Они, может быть, хотят сказать, что великий Марко Поло никогда не был в Китае?
   Не беремся ответить на этот вопрос однозначно. Заметим только, что, прожив в Китае семнадцать лет, Марко Поло в своей толстой книжке ни разу не упоминает: а) о китайском чае; б) о китайских иероглифах; в) об уникальном обычае бинтования ног у женщин; г) о книгопечатании. Современных комментаторов это, мягко говоря, немного удивляет... Но не будем ставить лыко в строку отважному итальянцу. В Китае он сумел углядеть чудеса почище иероглифов или книгопечатания. Вот, например, как он описывает обед в ханском дворце:

   «Бакши (знахари), о которых я вам рассказывал, по правде, знают множество заговоров и творят вот какие великие чудеса: сидит великий хан в своем главном покое, за столом; стол тот повыше осьми локтей, а чаши расставлены в покое на полу, шагах в десяти от стола; разливают по ним вино, молоко и другие хорошие пития. По наговорам да по колдовству этих ловких знаха-рей-бакши полные чаши сами собою поднимаются с полу, где они стояли, и несутся к великому хану; а никто к тем чашам не притрагивался. Десять тысяч людей видели это: истинная то правда, без всякой лжи. В некромантии сведущие скажут вам, что дело то возможное».

   А вот еще о дворце хана Хубилая:

   «Чуть не забыл рассказать вам о чуде. Когда великий хан живет в своем дворце и пойдет дождь, или туман падет, или погода испортится, мудрые его звездочеты и знахари колдовством да заговорами разгоняют тучи и дурную погоду около дворца; повсюду дурная погода, а у дворца ее нет».

   Нужны ли вам комментарии, уважаемый читатель? Если, несмотря ни на что, вы готовы и дальше внимать повествованию этакого хрониста, то вот вам еще две цитаты. Рассказ о птице Рух:

   «Те, кто его видел, рассказывают, что он совсем как орел, и только, говорят, чрезвычайно большой. Схватит слона и высоко-высоко унесет его вверх на воздух, а потом бросит его на землю, и слон разобьется; гриф тут клюет его, жрет и упивается им».

   А вот как добывают алмазы. Подход настолько оригинален, что его следовало бы запатентовать. Итак: в горные расщелины, куда человеку не пробраться из-за кишащих там ядовитых змей, бросают куски сырого мяса, к которым алмазы благополучно прилипают. Все дальнейшее – уже дело техники:

   «В этих горах водится множество белых орлов, что ловят змей; завидит орел мясо в глубокой долине, спустится туда, схватит его и потащит в другое место, а люди меж тем пристально смотрят, куда орел полетел; и как только он усядется и станет клевать мясо, начинают они кричать что есть мочи, а орел боится, чтобы его невзначай не схватили, бросит мясо и улетит. Тут-то люди подбегают к мясу и находят в нем довольно-таки алмазов. Добывают алмазы и другим еще способом: орел с мясом клюет и алмазы, а потом ночью, когда вернется к себе, вместе с пометом выбрасывает те алмазы, что клевал; люди ходят туда, подбирают орлиный помет и много алмазов находят в нем».

   Скажите на милость: чем путевые заметки ушлого итальянца отличаются от сказок «Тысячи и одной ночи»? Это же Синдбад-мореход и могучий Улисс в одном флаконе! И после этого историки классического направления с самым серьезным видом рекомендуют нам сочинение Марко Поло как бесценный источник по истории и географии Дальнего Востока.
   Что можно сказать по этому поводу? Только одно: надо почаще обращаться к первоисточникам – это великолепно проветривает мозги. В одном карточном фокусе используется известная речевая бессмыслица: наука умеет много гитик. К исторической науке это относится в особенности. Когда читаешь откровения современников о событиях и местах вроде бы всем известных, то от затертых штампов официальной истории сплошь и рядом остаются пыль и пепел. Например, столица Монгольской империи, город Каракорум, описывается в трудах нынешних историков как огромное кочевое поселение, расположенное в забайкальских степях. Археологи искали резиденцию великих ханов долго, упорно и без особого успеха. Но ведь недаром сказано, что ищущий обрящет. Поэтому не стоит удивляться, что в конце концов кое-что все-таки нашли: в прессу просочилась скупая информация о трех корявых камнях, выкопанных где-то в Северной Гоби. Якобы здесь, по уверениям историков, и находился великолепный и блестящий Каракорум, скопивший несметные богатства, свезенные из всех покоренных монголами стран. А что говорят по поводу монгольской столицы современники событий?
   Вот, скажем, жил да был монах Гильом (Гийом) Рубрук. Вкусно ел и мягко спал, ни в чем себе не отказывал и проводил время по своему усмотрению, пока не был отправлен французским королем Людовиком Святым с особой миссией к монгольскому государю. С королями, известное дело, шутки плохи, поэтому наш герой не полез в бутылку, а спешно собрался в путь-дорогу. В составе пышной и представительной делегации он совершил беспримерный вояж в ставку великого хана – упомянутый Каракорум, которого и достиг благополучно в 1253 г. В своих путевых заметках сей мужественный монах пишет о столице свирепых завоевателей буквально следующее (цитата приводится по книжке А. Бушкова «Россия, которой не было»): «О городе Каракоруме да будет вашему величеству известно. Там имеются два квартала: один – сарацин, в котором бывает базар, и многие купцы стекаются туда из-за двора, который постоянно находится вблизи него, и из-за обилия послов. Другой квартал – китайцев, которые все ремесленники. Вне этих кварталов находятся большие дворцы, принадлежащие придворным секретарям. Там находятся 12 храмов различных народов, 2 мечети, в которых провозглашают закон Мухаммада, и христианская церковь на краю города. Город окружен глиняной стеной и имеет четверо ворот: у восточных продается пшено и другое зерно, которое, однако, редко ввозится, у западных продают баранов и коз, у южных – быков и повозки, у северных – коней».
   Разве это описание хотя бы отдаленно напоминает кочевое поселение, состоящее из множества юрт и повозок? А ведь современные историки убеждены, что дело обстояло именно так, и это представление было охотно подхвачено поэтами – публикой восторженной, малокритичной и склонной к преувеличениям. Николай Заболоцкий (которого мы ни в коей мере не осуждаем) в прекрасном стихотворении «Рубрук в Монголии» увидел Каракорум следующим образом:

 
Навстречу гостю, в зной и холод,
Громадой движущихся тел
Многоколесный ехал город
И всеми втулками скрипел.
 

   Если прочитать заметки Рубрука непредвзято, то от кочующего по просторам пустыни Гоби города на колесах не останется и следа. Перед нами заурядный многолюдный мегаполис оседлого народа, бойко торгующего всякой всячиной. Правда, вызывает некоторое недоумение сарацинский квартал – каким ветром занесло этих несчастных в такую даль? Как бы там ни было, но прижились мусульманские купцы в суровых степях Забайкалья и даже отстроили две мечети. В скобках заметим, что статус государственной религии ислам получил только столетие спустя, да и то исключительно в западном улусе империи – Золотой Орде. Но это так, к слову.
   Заболоцкого вообще стоит почитать, ведь из «головы» он выдумывал только детали (вроде двух клавиатур, которые пели на различных языках), а в основном и главном опирался на официальную историческую версию. Посему нелегкий маршрут отчаянного монаха целиком и полностью укладывается в господствующую парадигму:

 
Он гнал коня от яма к яму,
И жизнь от яма к яму шла
И раскрывала панораму
Земель, обугленных дотла.
 

   Говорят, что ямскую службу (т. е. систему почтовых станций со сменными лошадьми) на Русь привнесли именно монголы. Наблюдение интересное, хотя и не бесспорное. Если мы обратимся к русским летописям, то с удивлением обнаружим, что так называемая «ямская гоньба», якобы заведенная ордынцами, существовала в наших пенатах испокон веку. Мы уже не говорим о том, что знаменитый тракт, соединявший Сарай-на-Волге и легендарный Каракорум, в одночасье проваливается в небытие. После смерти Батыя великая империя, раскинувшаяся на полмира, удивительным образом истаивает, как рыхлый снег под лучами весеннего солнца. При этом не менее удивительным образом обнаруживается, что система почтовых сообщений исправно функционировала на Руси задолго до пришествия пресловутых монголов. Например, летопись сообщает о том, как княгиня Ольга затеяла в 947 г. поездку в Новгород, в ходе которой не только приводила в порядок дороги и обустраивала мосты через Днепр и Десну, но и весьма озаботилась состоянием так называемых повозов.
   Что есть повоз и с чем его едят? Штука эта была широко распространена в Средние века и представляла собой своего рода повинность, тяготы которой тяжелым бременем ложились на плечи местного населения. Всякий гонец, облеченный особыми полномочиями, имел полное право получить в городе или селе любого княжества свежих лошадей, еду и фураж и продолжить свое путешествие. Речные переправы тоже не стоили ему ни гроша – за все платила казна. Обязанность поддерживать повоз в работоспособном состоянии (чинить дороги, мосты, переправы и др.) возлагалась на местные власти, которые, понятное дело, были от этого не в восторге. Летописи зафиксировали вспышки недовольства горожан и сельчан по поводу невесть откуда свалившейся «повозной повинности».
   Как бы там ни было, но уже к концу X в. ямская служба на Руси стала повсеместно распространенной. В 1021 г. конная дружина Ярослава Мудрого, преследуя полоцкого князя Брячислава, за неделю преодолела около 800 км, что автоматически предполагает не просто наличие дорог, а дорог, должным образом обустроенных. В 1097 г. из Киева во Владимир-Волынский доставляют ослепленного князя Василька Ростиславича. Летописец специально подчеркивает, что ноябрьские дороги были далеко не фонтан: ехали «по неровному пути». Но даже «неровный путь» не помешал преодолеть обозу 500 км за шесть суток. Между прочим, езда одву-конь тоже не была изобретением татар. В «Поучении детям» Владимира Мономаха читаем: «Всеслав Смоленск пожег, и я с черниговскими верхом с подводными конями помчался». Подводные кони есть не что иное, как запасные лошади, позволяющие всаднику преодолевать большие расстояния: на марше он пересаживается с уставшей лошади на свежую и тем самым пробегает вдвое больший путь.
   А вот начиная с XI в. на российских трактах уже вовсю работают постоялые дворы, и местные жители, ругая по обыкновению «по-возную повинность», делают исключение для паромных переправ, поскольку эта услуга была платной, и часть денег попадала в карман «повозников». Короче говоря: ямская служба на Руси существовала давным-давно, неплохо справлялась со своими обязанностями и возникла задолго до пресловутого монгольского нашествия.
   Какие еще несообразности мы можем извлечь из рассыпающихся в прах хроник и обстоятельных трудов современных историков? Когда перелистываешь сочинения, так или иначе затрагивающие монгольскую проблематику, порой волосы встают дыбом. При этом зачастую просто-напросто теряешься и никак не можешь сообразить, чему следует поражаться в первую очередь: гомерическим преувеличениям средневековых хронистов или абсолютно некритичному толкованию означенных трудов в работах специалистов. Скажем, Сесилия Холланд в статье «Смерть, спасшая Европу» (включена в сборник «А что, если бы?..», опубликованный под рубрикой «Альтернативная история»), пишет на голубом глазу буквально следующее: «Сообщения летописцев о числе погибших разнятся, но эти цифры всегда ошеломляют. В 1220 г., когда при захвате Герата погибло 1 600 000 человек, до сына Чингиса Тулуя дошел слух, что кому-то удалось спастись среди развалин». И далее: «По свидетельству современников, в Нишапуре монголы довели число своих жертв до 1 747 000 человек». В последней цифре заключена особая пикантность: сразу хочется спросить, а кто, собственно говоря, подсчитал убиенных и умученных с такой точностью?
   Комментировать этот бред совершенно неинтересно. Достаточно сказать, что население Монголии в начале XX столетия не превышало 600 000 человек, а по данным на 1984 г. составляло чуть менее двух миллионов. Справедливости ради следует отметить, что рецензент не мог оставить вышеприведенный пассаж совсем без комментариев и написал, что население Герата по переписи 1986 г. не превышало 150 000 человек, поэтому у него (рецензента) имеются серьезные сомнения относительно того, что в Средние века жителей этого города насчитывалось более миллиона. От себя добавим, что уничтожить за короткое время этакую прорву людей с помощью холодного оружия просто физически невозможно. Или такой фрагмент: «В 1237 г. Субудай (бессменный монгольский полководец. – Л. Ш.) возглавил вторжение войск Бату в русские земли, обернувшиеся систематическим разрушением городов и гибелью сотен тысяч людей». Автору, по всей видимости, невдомек, что все население русских княжеств не превышало в то время четырех миллионов человек.
   Продолжим наше увлекательное путешествие в мир ненаучной фантастики. При хане Угэдэе, преемнике Чингисхана, вспыхнула война с Нючженским царством – то ли сопредельной с Китаем страной, то ли частью Китайского государства. Эта замечательная история подробно изложена в книге Гань-Му под 1232-м годом и повествует об осаде монголами города Бянь, столицы этого царства. Перевод хроники выполнен известным китаеведом Иакинфом Бичуриным (1777–1853), который 14 лет возглавлял духовную миссию в Пекине. Приведенная ниже цитата позаимствована нами из работы С. Валянского и Д. Калюжного «Другая история Руси».

   «В столице строили баллисты во дворце. Ядра были сделаны совершенно круглые, весом около фунта; а камни для них брали из горы Гын-ио... Баллисты, употребляемые Монголами, были другого вида. Монголы разбивали жерновые камни или каменные кашки (голыши) на два или на три куска и в таком виде употребляли их. Баллисты были построены из бамбука, и на каждом углу городской стены поставлено их было до ста... В несколько дней груды камней сровнялись с внутреннею городскою стеной. Монгольские войска употребили огненные баллисты, и где был сделан удар, там по го-рячести нельзя было тотчас поправлять и помогать...
   В сие время Нючженцы имели огненные баллисты, которые поражали, подобно грому небесному. Для этого они брали чугунные сосуды, наполняли их порохом и зажигали огнем. Горшки эти назывались чжень-тьхянь-лэй, потрясающий небо гром. Когда такая баллиста ударит и огонь вспыхнет, то звук уподобляется грому и слышен почти за 100 ли. Они сжигали (все) на пространстве 120 футов в окружности и огненными искрами пробивали железную броню...
   Кроме того, употребляли они (нючженцы) летающие огромные копья, которые пускались посредством зажигания в них пороха и сжигали все на 10 шагов от себя. Монголы же только этих вещей и боялись. Они осаждали город 16 суток, денно и нощно. Около миллиона (!) человек с обеих сторон было убито при этой осаде». И далее: «Но после этого открылась в городе зараза, продолжавшаяся 50 дней. В течение этого времени было вынесено из городских ворот около 900 тысяч (!) гробов, не считая тел бедных, которых не в состоянии были похоронить».

   Конец цитаты.
   Переведем дух, уважаемый читатель. Положа руку на сердце, можете вы поверить этой фантасмагории? Мы – ни в каком случае. Интересно, сколько же всего людей проживало в городе Бянь, если только в ходе 19-дневной осады и 50-дневной эпидемии их полегло почти два миллиона? Непредвзятое прочтение сего опуса не оставляет сомнения в том, что широкое применение артиллерии и даже зажигательных ракет было совершенно заурядным делом, хотя порох, как известно, был изобретен францисканским монахом Бертольдом Шварцем только в 1319 г., и этого факта вроде бы никто не оспаривает. Но китайцы (выясняется, что и монголы тоже) любили успевать раньше. Оказывается, почти за сто лет до опытов Шварца на Востоке уже вовсю грохотали пушки и летали ракеты. Почему же, в таком случае, Батый не использовал «огненного боя» в зимней кампании на Руси в 1237–1238 гг., всего через шесть лет после нючженской войны? Историки нам говорят, что монголы, подчинив Северный Китай, начали привлекать на свою сторону китайских инженеров и широко применять трофейную осадную технику. Тогда скажите на милость, господа историки, каким образом монгольские войска могли продержаться против китайской армии хотя бы один день, если на ее вооружении стояли ракеты и артиллерия? Как могло получиться, что китайцы с монголами на протяжении более чем ста лет безраздельно владели навыками артиллерийского боя, а их многочисленные соседи так и не смогли научиться этому искусству? Реальная история, как мы уже говорили, показывает, что технические новшества (особенно имеющие отношение к военному делу) никогда не удавалось сохранять в тайне сколько-нибудь долго – ядерное оружие самый яркий тому пример.
   Наконец, откуда доставали степные кочевники селитру и серу, необходимые для изготовления пороха, особенно в таком огромном количестве? Положим, селитру можно было купить в Индии, где вплоть до XX в. ее получали из селитроносных органических отложений. А вот как быть с серой? В Европе, скажем, разрабатывали богатейшие залежи самородной серы в Сицилии. И так продолжалось очень долго, до сравнительно недавнего времени, пока не было освоено промышленное ее получение из сернистого колчедана. А вот о залежах самородной серы в Китае или Монголии нам ничего не известно...
   Но чудеса на этом отнюдь не кончаются. Известно ли вам, уважаемый читатель, что монголы вдобавок к своим огнестрельным талантам были еще и замечательными флотоводцами? Кораблевождению они научились, разумеется, опять же в Китае. Пересевшим с коней на корабли степнякам не составило труда организовать морскую экспедицию в Индонезию и захватить остров Яву. А вот страну самураев спас от неминуемого поражения только тайфун, разметавший огромную флотилию из нескольких тысяч (!) кораблей, направленную ханом Хубилаем для завоевания Японии. С тех пор этот ветер, уберегший Страну восходящего солнца от порабощения, называется божественным («камикадзе» по-японски). Историков, пересказывающих все эти басни, ни в малейшей степени не волнует тот факт, что кораблевождение и навигация в Средние века относились к области высоких технологий, вполне сопоставимых в наши дни с космическими исследованиями. Допустить хотя бы на секунду, что неграмотные кочевники могли овладеть этими навыками, требующими высочайшего профессионализма, означает верить в чудеса.
   Пора подводить итоги. К сожалению, мы вынуждены констатировать, что официальная историческая доктрина монгольских завоеваний не выдерживает никакой критики. Не было в дальневосточных степях кочевой империи со столицей в Каракоруме, захватившей полмира и сокрушившей десятки богатых процветающих стран. Уже только одно то обстоятельство, что нигде, никогда и никому на протяжении всей писаной истории человечества не удалось сотворить хотя бы что-то отдаленно сопоставимое по своему размаху с деяниями монголов, должно навести здравомыслящего человека на некоторые размышления. Традиционная версия содержит такое количество несообразностей, нестыковок и откровенных нелепостей, что относиться к ней всерьез может только очень предвзятый исследователь. Это современникам средневекового хрониста Плано Карпини вольно было верить его басням о том, что монголы используют для поджигания неприятельских крепостей вытопленный из трупов жир, потому что он якобы «горит неугасимо». Но мы-то с вами, хочется верить, несколько поумнели за истекшие семь столетий! Облик монголов вообще предельно де-монизирован. Вот как, например, «Сокровенное сказание» рисует полководцев Чингисхана: «У этих псов медные лбы, высеченные зубы, шилообразные языки. Вместо конских плеток у них кривые сабли. Они пьют росу, ездят по ветру, в боях пожирают человеческое мясо». Слов нет, поэзия первый сорт. Но только какое отношение имеют эти стилистические упражнения к исторической реальности? Нечто подобное писал о «татарах» в своей «Великой хронике» в 1240 г. и Матфей Парижский: «Чудовищами следует называть их, а не людьми, ибо они жадно пьют кровь, разрывают на части мясо собачье и человечье и пожирают его...»
   «Сокровенное сказание» (или «Тайная история монголов») – документ вообще любопытный. Впервые его обнаружили в 1368 г., после падения «монгольской» династии Юань, и назвали «Юань-биши» («Тайная история династии Юань»). Через два десятилетия монгольский текст был перетранскрибирован китайскими иероглифами, а недавно присвоенное название было переведено на монгольский как «Тайная история монголов». Одним словом, документ, который первоначально рассматривался китайскими учеными как история легитимной династии Юань, превратился в повествование об опасных северных варварах. То, что было написано о китайских императорах, трансформировалось в легенду о великих монголах.
   Справедливости ради следует сказать, что подлинником XIV в. мы не располагаем. Первые рукописи на китайском появляются только в конце семнадцатого столетия, причем тогдашние книжники уверяли, что держали текст оригинала в руках. Правда, кроме упомянутых книжников, никто и никогда оного текста не видел. Что же касается первого исторически достоверного списка «Юань-биши», то он всплыл только в 1841 г. Таким образом, подлинника «Сокровенного сказания» на китайском (не говоря уже о монгольском) мы не имеем, а самые старые копии относятся к первой половине XIX в. Напомнить вам, уважаемый читатель, на основании чего ученые считают известную «Велесову книгу» подделкой? По причине отсутствия подлинника. Вот так. Короче говоря, на монгольский язык «Сокровенное сказание» перевели только после Второй мировой войны, и теперь оно хранится на видном месте в музее.
   Повторимся еще раз: мы ни в коем случае не настаиваем на безукоризненности нашей версии. Просто она наилучшим образом объясняет все имеющиеся в распоряжении современных историков факты. Поход безбожного хана Батыя на Русь в 1237 г. является не чем иным, как борьбой потомков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо – Ярослава Всеволодовича и его сына Александра Ярославича Невского – за великокняжеский стол. Гражданские войны, как и религиозные, всегда отличаются чудовищной жестокостью, и события XIII в. в русских княжествах отнюдь не были исключением. Миф о приходе «злых татаровей» складывался постепенно, и вполне вероятно, что князья Владимиро-Суздальской Руси, утвердившиеся у власти, искусственно подстегивали и направляли этот процесс. Ведь гораздо привлекательнее свалить неприглядные поступки своих предков на неведомых пришельцев, чем самим расписаться в кровавых злодеяниях. Мировая история буквально пестрит подобными примерами. Мы не сомневаемся, что и знаменитая Куликовская битва в 1380 г., и так называемое стояние на Угре великого князя московского Ивана III, ознаменовавшееся падением ордынского ига в 1480-м, имеют самое непосредственное отношение к внутренним русским делам.
   Равным образом и китайские события, увенчавшиеся утверждением династии Юань, являются неотъемлемой частью собственно китайской истории, а степняки-монголы тут совершенно ни при чем. Если и были при дворе китайских императоров выходцы из Центральной Азии, это еще не дает нам права говорить о покорении Поднебесной полудикими кочевниками. Впрочем, об этом достаточно подробно было написано в разделе «Мировая война в XIII веке». Весьма любопытно, что и в Средней Азии нашествие монголов (точь-в-точь как на Руси) удивительным образом совпало с беспримерной смутой, охватившей государство хорезмшахов. Население великого Хорезма было решительно недовольно засильем иноплеменных кипчаков на троне и возле него, что привело к тому, что в оппозиции оказались даже ближайшие родственники хорезмшаха. Поэтому совершенно не исключено, что придворные хронисты свалили грехи собственных правителей на жестокосердых монголов, явившихся неведомо откуда. Как иначе объяснить тот факт, что разрушенный до основания Мерв странным образом возрождается, словно Феникс из пепла? Летописи сообщают, что население города было истреблено поголовно, но буквально через два года в Мерве вспыхивает восстание, а еще через год он выставляет против монголов десятитысячную армию.
   Чтобы убедиться в том, что ситуация в Хорезме была много сложнее, чем это представляется современным историкам, достаточно обратиться к первоисточникам, в частности к жизнеописанию султана Джелал-ад-дина, принадлежащему перу некоего ан-Насави, который долгое время был личным секретарем султана. Если вы думаете, уважаемый читатель, что в злую годину иноземного нашествия Джелал-ад-дин озабочен исключительно борьбой с захватчиками, то вы глубоко заблуждаетесь. С татарами султан, конечно, от случая к случаю схватывается, но куда больше времени он тратит на войны с другими соседями и политические интриги. То он грабит Грузию, то воюет в Ираке, то встревает в династические распри индийских князей, то сражается с мятежниками в Азербайджане. Великий Хорезм представляет собой рыхлый конгломерат земель, сметанный на живую нитку, и те или иные части державы бесперечь бунтуют против центральной власти. В Герате укрепился родной брат султана, и Джелал-ад-дин берет город штурмом. Короче говоря, по прочтении книги ан-Насави складывается впечатление, что Хорезм погубили вовсе не иноземные захватчики, а системный внутриполитический кризис, чудовищная неразбериха и война всех против всех. Государство оказалось колоссом на глиняных ногах, и центробежные тенденции разорвали его на части.
   Таким образом, при непредвзятом рассмотрении предмета мы без труда обнаруживаем, что легендарные скотоводы из Центральной Азии, завоевавшие полмира, – не более чем миф, рассыпающийся от малейшего прикосновения. Еще раз: мы не утверждаем, что сумели расставить все точки над Мы готовы внимательно отнестись к любой разумной версии, будь то натиск на русские княжества рыцарей ордена Золотого Креста (С. Валянский и Д. Калюжный) или поход на Русь императора Никейской империи (А. Жабин-ский). Мы готовы даже признать, что татары все-таки приходили в русские земли, только это были не загадочные и никому не ведомые «безбожные моавитяне», а старые добрые соседи, испокон веков жившие с русскими бок о бок. Мы решительно отвергаем только лишь одну-единственную версию: вздорный и насквозь головной бред официальной кабинетной доктрины, утверждающей, что неграмотные кочевники подчинили своей власти едва ли не всю цивилизованную Ойкумену, прошагав с боями в считанные десятилетия 7–8 тысяч км.

   На протяжении всей второй половины XIV в. Московское княжество продолжало усиливаться. В 1359 г. на московский стол садится внук Ивана Калиты Дмитрий Иванович, прозванный впоследствии Донским. Основными соперниками Дмитрия Ивановича в борьбе за великое княжение были суздальско-нижегородский и тверской князья. С запада русским княжествам постоянно угрожали могущественные Литва и Польша, ну а сама Русь продолжала оставаться данником Золотой Орды. К началу 60-х гг. XIV в. суздаль-ско-нижегородский князь признал права Дмитрия Ивановича на великое Владимирское княжение. Конец 60-х и все почти 70-е гг. прошли под знаком противостояния Московского и Тверского княжеств. Причем Москве временами приходилось куда как туго, поскольку тверичи действовали в коалиции с литовцами и смолянами. Литовский князь Ольгерд в союзе с тверским князем Михаилом трижды ходил воевать Москву, и только после неудачного похода 1372 г. признал требование Дмитрия Ивановича о невмешательстве в отношения московского правительства с Тверью. В 1375 г. московские войска обрушиваются на Тверское княжество и добиваются успеха. Тверь принимает ряд условий, выдвинутых Москвой, в частности отказывается от самостоятельного ведения внешней политики.
   К концу 70-х гг. XIV в. в Золотой Орде прекращается эпидемия дворцовых переворотов и она достигает временного политического единства под властью темника Мамая. Так, по крайней мере, излагает эти события «Всемирная история» в 10 томах под редакцией Академии наук СССР. Со своей стороны отметим, что официальная доктрина сильно упрощает положение дел. По окончании ордынских усобиц ханом Золотой Орды стал Тохтамыш, а Мамай, как справедливо сказано, был темником и наместником хана в Крыму и причерноморских степях. Другое дело, что он самовольно узурпировал власть, воспользовавшись неразберихой в Сарае, и отложился от Орды, провозгласив себя крымским ханом. Таким образом, на Куликовом поле Дмитрий Иванович столкнулся с обыкновенным сепаратистом, а никак не с легитимным правителем Золотой Орды. Между прочим, Мамай, вероятнее всего, не смог бы претендовать на золотоордынский престол даже в случае полного успеха всех своих начинаний, поскольку не был чингизидом.
   Однако продолжим пересказ официальной версии. В 1378 г., за два года до Куликовской битвы, русские войска разгромили на реке Воже татарского мурзу Бегича. Стремясь укрепить пошатнувшуюся власть Золотой Орды над русскими землями, Мамай в 1380 г. начинает поход на Москву, в котором приняли участие не только татары, но и многочисленные наемники из числа народностей Северного Кавказа, а также жители генуэзских колоний в Крыму. (В скобках отметим, что как раз о татарах в хрониках нет ни слова, а вот прочей публики выше крыши.) Заручившись поддержкой литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега, заинтересованных в ослаблении Москвы, Мамай начал с ними переговоры о совместных действиях. Когда известие о выступлении ордынцев достигло Москвы, там стали спешно собирать войско. «Всемирная история» пишет об этом так: «На защиту родины поднялись широкие народные массы. Не приняли участия в борьбе с Ордой из-за сепаратистских тенденций своих правителей Рязань, Тверь и Новгород». На самом деле не принявших участия было куда больше, хотя историки классического направления склонны отстаивать версию общерусской мобилизации. Скажем, В. В. Каргалов в книге «Конец ордынского ига», ссылаясь на летописные источники, перечисляет множество князей, пришедших Дмитрию на помощь. Вся беда в том, что летопись приводит имена мелких удельных князьков, которые все как на подбор – вассалы Дмитрия Ивановича. Из владетельных русских князей на помощь не пришел ни один человек, и даже тесть Дмитрия Дмитрий Константинович Нижегородский предпочел остаться в стороне. Потом, правда, подошли четверо литовцев, но русские так и не появились.
   После смотра в конце августа 1380 г. в Коломне русские войска выступили на Дон. Мамай не успел соединиться с Ягайло, и 8 сентября противники встретились на Куликовом поле, при впадении в Дон речки Непрядвы. Исход боя был решен внезапной атакой засадного полка, которым командовали серпуховской князь Владимир Андреевич и воевода Дмитрий Боброк Волынец. Какими силами располагал Дмитрий Донской? Точного ответа на этот вопрос нет. Данные летописных источников, вне всякого сомнения, сильно завышены: Устюжская летопись называет цифру в 300 тысяч, а Никоновская говорит о 400 тысячах конного и пешего войска. Мнения историков тоже крайне противоречивы. Численность русских войск оценивают и в 40 и в 100 тысяч, а вот академик Б. А. Рыбаков указывает, что на Куликовом поле собралось 150 тысяч русских ратников и 300 тысяч ордынцев. Комментировать эти выкладки мы не будем, а скажем только, что они насквозь фантастичны. В свое время мы к этому вопросу еще вернемся.
   Далее «Всемирная история» сообщает: «Куликовская битва положила начало полному разгрому Золотой Орды и освобождению от татаро-монгольского ига народов Восточной Европы. Еще больше выросло и окрепло значение Москвы как центра национального объединения в борьбе за освобождение от власти Золотой Орды». Все это, конечно, замечательно, а вот как события развивались дальше? Ведь монгольское иго, напомним читателю, просуществовало на Руси еще сто лет, до 1480 г. Вскоре после разгрома на Куликовом поле Мамай потерпел поражение от войск Тохтамыша, бежал в Кафу (Феодосию), где вскоре и умер. А вот Тохтамыш предпринял в 1382 г. поход на Москву и сжег ее дотла. Весьма любопытно, что рязанский князь Олег указал ордынцам броды на Оке, а нижегородские князья так и вовсе примкнули к армии Тохтамыша и приняли участие в разграблении Москвы. Историки классического направления, как правило, подобные факты или игнорируют, оставляя без комментариев, или толкуют о родовом проклятии сепаратизма. Так или иначе, но московское правительство было вновь вынуждено собирать ордынский выход и уплачивать дань в Орду. Однако Куликовская битва не могла, тем не менее, совсем не отразиться на русско-ордынских отношениях. Ее значение все же было чрезвычайно велико, и Дмитрий Донской стал первым московским князем, который передал по завещанию своему сыну Василию I в качестве наследственного владения Владимирское великое княжество, которым до сих пор имели право распоряжаться исключительно ордынские ханы.
   К сожалению, мы никак не можем разделить пафоса патриотически настроенных историков, находящихся в плену официальной версии. Итоги Куликовской битвы следует, на наш взгляд, оценивать куда скромнее. Посудите сами: общероссийское ополчение полегло костьми в Диком поле, Москва сожжена и разграблена, а на выходе мы имеем возможность распоряжаться собственными землями по своему усмотрению, не испрашивая на то разрешения великого хана. Но не слишком ли дорогой ценой куплена эта возможность? Ведь по сути дела ровным счетом ничего не изменилось. Самостоятельности русские княжества не обрели и по-прежнему являются данниками Золотой Орды. Проводить независимую внешнюю политику, не оглядываясь на мнение Сарая, Москва ни в коем случае не может, поскольку все сколько-нибудь серьезные политические решения неизбежно приходится согласовывать в ставке великого хана. Спору нет, московские князья вроде бы стали полноправными собственниками своих владений, но на поверку оказывается, что это не более чем филькина грамота. Если Орде придет в голову восстановить status quo, она без труда это может сделать, и взятие Москвы Тохтамышем в 1382 г. – самое наглядное тому подтверждение. Среди русских князей, как и полтораста лет тому назад, нет даже тени единства, а московская политика собирания земель вызывает только глухое раздражение соседей и способствует росту напряженности. Поэтому не приходится удивляться, что на призыв Дмитрия Донского почти никто не откликнулся и ему пришлось управляться в основном собственными силами. Вопреки общепринятому мнению, поведение русской православной церкви тоже выглядит далеко небезупречно, и ее позицию можно без обиняков назвать двурушнической (чуть ниже мы еще коснемся этого вопроса).
   Одним словом, совершенно очевидно, что попытка общенародного сопротивления провалилась по всем пунктам, поэтому точка зрения, согласно которой Куликовская битва положила начало разгрому Золотой Орды, представляется нам весьма неубедительной. Пройдет еще сто долгих лет, прежде чем Русь окончательно сбросит ордынское ярмо, так что началом великих побед с таким же успехом можно считать героическую оборону Козельска или подвиги Евпатия Коловрата. Кроме того, не следует забывать, что Мамай был сепаратистом и персоной нон грата в Сарае, поэтому сокрушительное поражение его войск на Куликовом поле было на руку прежде всего Тохтамышу. Получается, что Москва, сама того не желая, оказала ему серьезную услугу. Таким образом очевидно, что даже в рамках традиционных представлений о завоевании русских земель монгольскими ордами мы не в состоянии непротиворечиво объяснить события второй половины XIV в. и элементарно свести концы с концами. Посему давайте обратимся к другим версиям.

   В декабрьском номере «Новой газеты» (№ 96. 22.12–25.12.2005 г.) была опубликована статья под названием «Пиар горой, или сепаратист Мамай» с подзаголовком «Черновик учебника другой истории России. Глава VI». Версия, вынесенная на суд читателей исследовательской группой под руководством Михаила Кругова, не в пример убедительнее официальной трактует события конца XIV в., хотя и исходит вслед за ней из общепринятого представления о завоевании русских княжеств монгольскими захватчиками. Авторы статьи полагают, что нет абсолютно никаких оснований рассматривать Куликовскую битву как начало борьбы за независимость Московской Руси. Вассальные отношения с Ордой давали Москве огромные преимущества в деле собирания земель, поскольку она не только всегда имела за спиной могущественного патрона, но и во многих случаях прямо опиралась на военную силу татар. К 1380 г. Москва была сильнее всех других русских княжеств, но только до той поры, пока они действовали разрозненно. А вот противостоять давлению нескольких объединившихся княжеств Москве вряд ли бы удалось без ордынской поддержки. Поэтому если бы Москва задалась целью свалить Орду и добилась на этом поприще успеха, то неминуемо оказалась бы один на один с многочисленными врагами, у которых претензий к московским князьям накопилось более чем достаточно. А ведь на западе вдобавок ко всему маячат страшные тени Литвы и Польши, которые не станут сидеть сложа руки, а тут же вмешаются в русские дела без лишних разговоров. Нет никакого сомнения, что в кровавой неразберихе, захлестнувшей Русь при таком повороте событий, от Москвы остались бы только рожки да ножки.
   Поэтому авторы приходят к выводу, что в 1380 г. борьба с ордынским игом начаться никак не могла хотя бы уже потому, что Москве это было совершенно невыгодно. Тогда возникает резонный вопрос: а что же в действительности произошло на Куликовом поле? Странностей тут видимо-невидимо. Например, интересно, что еще во времена Ивана Грозного прозвище Донской носил вовсе не Дмитрий Иванович, а серпуховской князь Владимир Андреевич – командир засадного полка. При этом летописи XIV в. никаких подробностей о ходе битвы не сообщают, не говоря уже о такой мелочи, как внезапная атака засадного полка. Эта история, известная сегодня каждому школьнику, появилась впервые в «Сказании о Мамаевом побоище», которое, между прочим, было написано в Серпуховском княжестве через полтораста лет после Куликовской битвы. Так что столь пристальное внимание к фигуре Владимира Андреевича нас удивлять не должно. С другой стороны, он все-таки не центральный персонаж, а всего-навсего командир одного из полков, пусть и сыгравшего решающую роль в исходе сражения. А куда, скажите на милость, подевался главнокомандующий?
   Авторы считают, что рассказ о Куликовской битве – типичный пример пиаровской акции, а его появление как раз в XVI в. было исторически обусловлено, так как совпало по времени с подготовкой Казанского и Астраханского походов. «Сказание о Мамаевом побоище» писалось в монастыре, поэтому мы вправе предположить, что к созданию этого пропагандистского мифа руку приложила церковь. И в самом деле: вдохновителем похода против татар выступает вовсе не Дмитрий Иванович, а преподобный Сергий Радонежский, а главными героями «Сказания» становятся иноки Троице-Сергиевой Лавры – Пересвет и Ослябя. Таким образом, основной своей задачей анонимный автор полагал превознесение заслуг русской православной церкви.
   Далее Михаил Кругов пишет о вещах, нам уже знакомых: чехарде дворцовых переворотов в Сарае и сепаратистских устремлениях темника Мамая, отложившегося от Орды. Поскольку угроза распада империи стала вполне реальной, требовались незамедлительные меры по нейтрализации опасного сепаратиста. По причине недостатка сил расправиться с ним сразу Тохтамыш не мог, поэтому дожидался подкреплений, которые должны были подойти из Сибири и Средней Азии. Сыграть ва-банк Мамай не решился. Он мог сразу двинуть свои полки на Сарай и успеть сокрушить Тохтамыша еще до подхода военной помощи. И хотя прав на золотоордынский трон темник Мамай не имел никаких, такой головокружительный успех позволял ему надеяться на признание суверенитета Крымского ханства. Почему Мамай первым делом пошел на Русь, мы уже никогда не узнаем. Возможно, он побоялся оставить в тылу русские княжества, которые находились в вассальной и даннической зависимости от Орды. Ведь московский князь отказался присягнуть ему на верность. Если бы монгольские отряды, шедшие на помощь Тохтамышу из других улусов, соединились с русскими войсками, Мамаю пришлось бы весьма несладко.
   Так или иначе, мятежный темник двинулся сначала на Москву, а Тохтамыш, разгадав его планы, приказал русским князьям выступить против сепаратиста. По мнению Михаила Кругова, только приказ такой авторитетной фигуры, как великий хан Золотой Орды, мог заставить все княжества выставить военные дружины. Разумеется, Тохтамыш опирался на первого среди равных – московского князя, и Дмитрий Иванович в этом деле активно участвовал, за что и выторговал для себя и своих потомков право на наследственное владение Владимирским княжеством. Таким образом, победоносная Куликовская битва уберегла от распада Золотую Орду и продлила ее относительно стабильное существование на целый век. Именно этого Москва и добивалась, поскольку она не столько страдала под игом, сколько успешно решала свои собственные задачи, опираясь на ордынскую военную мощь. Изменить же положение вещей московские князья сподобились только тогда, когда все другие русские княжества оказались под рукой Москвы и она могла больше не опасаться угроз ни с Востока, ни с Запада. Перед нами прекрасный пример абсолютного торжества виртуальности над реальностью: в становлении великорусского национального самосознания громадную роль сыграла не сама Куликовская битва как таковая, а пропагандистский миф о ней, сложенный иерархами православной церкви.
   Сразу же возникает вопрос: если Михаил Кругов прав и князь Дмитрий Иванович Донской оставался верным вассалом золото-ордынского хана, то с какой целью через два года после Куликовской битвы Тохтамыш сжег Москву? Ответ звучит следующим образом: когда монгольские войска, посланные на борьбу с Мамаем из других улусов, добрались наконец до Сарая, Тохтамышу нечем было с ними расплатиться, поскольку эпидемия дворцовых переворотов опустошила казну. А Москва от выплаты недоимок прошлых лет, когда она не платила ежегодной дани, пользуясь внутриордын-ской смутой, откровенно увиливала. Поэтому Тохтамышу не оставалось ничего другого, как послать сибирские и среднеазиатские полки на Москву, чтобы они силой взяли причитающуюся им мзду. Тем самым решались сразу две задачи: с одной стороны, солдаты получали на разграбление богатый город, а с другой – князь Дмитрий Иванович освобождался от задолженности по старым неплатежам. И хотя эта неприглядная история никоим образом не красит московского князя, в ней нет ничего из ряда вон выходящего: и до Дмитрия, и после него были правители, готовые ценой разорения собственной страны заработать политический или вполне реальный капитал в твердой валюте.
   Надо сказать, что ущерб был не очень велик, поскольку из крупных городов пострадали только Рязань и Москва, причем погром практически не затронул князей, бояр и купцов, так как они загодя выехали, имея информацию о предстоящем набеге. Таким образом, по мнению Михаила Кругова, причина похода Тохтамыша и последующая его нелюбовь к Дмитрию Ивановичу коренится не в ордынских интригах, а в традиционной скаредности московских Рюриковичей. По этой же причине Русская православная церковь только через 600 лет причислила Дмитрия Донского к лику святых, в отличие, скажем, от Александра Невского.
   Что можно сказать о версии Михаила Кругова? Вне всякого сомнения, она гораздо последовательнее, логичнее и убедительнее официальной, но и к ней можно предъявить серьезные претензии, поскольку по крайней мере два ее положения очень и очень уязвимы. Михаил Кругов пишет, что совместное выступление русских князей против Мамая было немыслимо без команды из Сарая. Если бы не жесткий приказ великого хана, Дмитрию Ивановичу никогда не удалось подвигнуть своих коллег на такой поступок. Но вся беда в том, что в реальности дело как раз обстояло с точностью до наоборот! На призыв московского князя не откликнулся буквально никто. Как мы помним, даже его тесть, нижегородский князь Дмитрий Константинович, и тот оставил просьбу зятя без внимания, не говоря уже о Новгороде, Твери или Рязани. Не явился ни один владетельный князь, и только несколько удельных князьков да вассалы Дмитрия Донского примкнули к москвичам. Правда, чуть позже присоединились еще четыре князя – два Ольгердовича, Андрей Полоцкий и Дмитрий Корибут Брянский. Как мы видим, все четверо – литвины. Никаких русских князей больше не было и в помине. Так что аргументацию Михаила Кругова приходится пересмотреть. Одно из двух: или никакого приказа из Сарая не поступало и Дмитрий Иванович действовал на свой страх и риск, или приказ из Орды все-таки был, но московский князь по каким-то причинам его проигнорировал. Последнее в рамках концепции Михаила Кругова крайне сомнительно и начисто разрушает всю его любовно выстроенную версию. Первое же заставляет вернуться к версии официальной, а если мы все-таки хотим рассуждать по Кругову с той только поправкой, что команды из Сарая не было, то остается совершенно непонятным, почему лояльнейший Дмитрий Иванович не обратился за военной помощью в Орду. Ведь он-то прекрасно знал, что имеет дело с самозванцем и сепаратистом!
   Второй серьезный минус рассматриваемой концепции – сожжение Москвы Тохтамышем. Согласимся на минуту с Михаилом Круговым в том, что золотоордынский хан действительно решил расплатиться с сибирскими отрядами столь экстравагантным способом. Надо полагать, что это была взаимовыгодная сделка: бояре, купцы да и сам Дмитрий, имея из первых рук надежную информацию о дате набега, заранее покинули город, а монгольские войска сполна получили за труды праведные. Дмитрий Иванович освобождался от старых долгов и не заплатил ни копейки, но и ордынская казна внакладе не осталась. Одним словом, и овцы целы и волки сыты, всем сестрам по серьгам. Все, казалось бы, вытанцовывается самым наилучшим образом. К сожалению, безоговорочно принять аргументацию Михаила Кругова нам мешает одно немаловажное обстоятельство. Как мы хорошо помним, к войскам Тохтамыша примкнули нижегородцы и приняли активное участие в грабежах и погромах, да и рязанцы повели себя далеко не самым лучшим образом. Допустить вслед за Михаилом Круговым сделку напрямую между московским князем и ордынским ханом мы готовы охотно, но вот поверить в то, что и ближайшим соседям обломится при этом жирный кусок, решительно не в состоянии, хотя бы по причине упомянутой скаредности Дмитрия. Если самый влиятельный из русских князей заключает с ордынцами сделку, которая его не красит, он постарается не допустить утечки информации и уж во всяком случае на пушечный выстрел не подпустит к Москве ни рязанцев, ни нижегородцев. Так что объяснение грабительского похода 1382 г., предложенное авторами статьи «Пиар горой...», на самом деле таковым не является.
   Третий недостаток версии Михаила Кругова роднит ее с официальной. Мы имеем в виду традиционную установку, согласно которой на русские княжества в 1237 г. обрушились дикие орды безбожного хана Батыя, разорившие страну до основания. Только если официальная версия исходит из того, что на Руси после монгольского завоевания воцарилось жесточайшее иго, продолжавшееся 240 лет, то Михаил Кругов с соавторами говорит скорее о своеобразном симбиозе Руси и Орды в духе Льва Николаевича Гумилева. Наше мнение по этому поводу читателю уже известно: мы полагаем, что никакие «злые татарове» на Русь не приходили, а события 1237–1241 гг. есть не что иное, как борьба за единоличную власть потомков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо.

   Обратимся к третьей версии известных событий, обстоятельно изложенной С. Валянским и Д. Калюжным в книге «Другая история Руси». Откровенно говоря, их подход законченной версией не является. Будучи добросовестными исследователями, авторы не лезут на рожон, а честно пишут, что события вокруг Куликова поля – белое пятно нашей историографии. Вопросов тут куда больше, чем ответов, поэтому прежде чем делать выводы, следует для начала отделить достоверную информацию от мифов, чем по мере сил они и занимаются.
   Рассмотрение противостояния Мамай – Дмитрий Донской авторы начинают с подробного анализа источников, и здесь сразу же обнаруживаются крайне любопытные вещи. Вдруг выясняется, что современников эпохальная Куликовская битва, положившая начало краху Золотой Орды, странным образом не очень-то и занимала. Скажем Псковская I-я летопись упоминает это сражение в одном ряду с утоплением в Чудском озере четырех лоций, а Новгородская I-я летопись рассказывает о нем как о делах сугубо московских, до которых новгородцам и дела никакого нет. Об общенародном подъеме не говорится, разумеется, ни слова. В Хронике Литовской и Жмойтской под 1380-м годом читаем следующее: «Року 1380. В Литве и Руси, Польше была вельми строгая зима, же быдло домовое и зверы в лесах, а также и птатство от зимна выз-дыхало, и дерево в садах овощное все посохло». О битве не сказано ничего, хотя литовский князь Ягайло, как мы знаем, имел к ней самое непосредственное отношение. Знаменитая «Задонщина» создавалась много позже и написана с явным подражанием «Слову о полку Игореве». В ней воспеваются мудрость и отвага московского князя, так что политическая подоплека этой вещи сомнений не вызывает.
   Во всех учебниках можно прочитать о поездке Дмитрия к преподобному Сергию Радонежскому накануне битвы, но летописи об этом или вглухую молчат (Новгородская I-я летопись 1421 г. и Краткая летописная повесть 1408 г.), или отделываются скупыми упоминаниями (Пространная летописная повесть 1425 г. предельно кратко сообщает о послании Сергия к князю). Разработанную версию этой легенды содержит лишь «Сказание о Мамаевом побоище», опять же написанное через полтораста лет после Куликовской битвы. Одним словом, даже поверхностный анализ источников показывает, что история эта крайне запутанная и время для окончательных выводов еще не пришло. Скажем, известный русский историк В. Н. Татищев, в отличие от современных исследователей, весьма критически относился к летописным сообщениям о событиях на Куликовом поле и как человек государственный (он управлял казенными заводами на Урале и четыре года занимал пост астраханского губернатора) пытался осмыслить их реалистически. Не исключено также, что в его распоряжении имелись документы, не дошедшие до нашего времени. Во всяком случае, он решительно сократил численность противоборствующих сторон по крайней мере на порядок: по его мнению, в войске Дмитрия не могло быть больше 20 тысяч конных и пеших ратников. Сомневаться в справедливости расчетов Татищева нет никаких оснований, поскольку реалии старой допетровской Руси были ему известны куда лучше, чем нам, и оценить ее мобилизационные возможности он мог гораздо более взвешенно.
   Как мы помним, современные оценки численности татарских и русских войск очень сильно разнятся. Чаще всего говорят о 150 тысячах бойцов у Дмитрия и 300 тысячах – у Мамая. Эти цифры абсолютно несуразные, потому что столько солдат на сравнительно небольшом Куликовом поле просто-напросто не поместится. Даже если уменьшить армии сторон в два-три раза, это все равно не решит проблемы, на что неоднократно обращали внимание многие историки. Но недостаточные размеры театра военных действий – это еще полбеды, ибо существует такое фундаментальное понятие, как мобилизационный ресурс, величина которого всегда теснейшим образом связана с природными условиями страны и способом хозяйствования. В конце XIV в. население русских земель не превышало четырех или пяти миллионов человек. Но ни Тверь, ни Нижний Новгород, ни Рязань участия в борьбе, как мы помним, не приняли, поэтому мобилизация могла проводиться на территориях, численность населения которых составляла максимум один миллион человек. При таких ограниченных людских ресурсах призвать в армию сто тысяч смерти подобно – такая эскапада неминуемо закончилась бы экономическим крахом. С учетом природных условий Владимиро-Суздальской Руси и способов ведения хозяйства предельная величина призыва не могла быть намного больше 1 %, что дает в результате всего-навсего 10 тысяч бойцов. При этом надо иметь в виду, что биться с Мамаем не могли отправиться поголовно все мобилизованные, поскольку обстановка на границах Московского княжества складывалась тревожная и неспокойная, так что полностью оголить тылы в такой ситуации было бы совершенным безумием. Оставить Москву без стратегического резерва Дмитрий никак не мог.
   Возможно, путаница в оценках численности русских войск возникла из-за неправильного понимания термина «тысяча» в военном деле. В данном случае под «тысячей» подразумевается не число бойцов, а военно-административная единица, размеры которой могли колебаться в широких пределах. С. Валянский и Д. Калюжный приводят и такие соображения. Известно, что так называемые «стяги» составлялись из «копий» по 10 воинов в каждом «копье», а полки – из «стягов». Надежные данные по количеству и численности этих подразделений отсутствуют, тем более что в зависимости от конкретных условий они сильно варьировались. Средние величины таковы: от 20 до 100 воинов в «стяге» и от 3 до 5 стягов в полку. При осаде Твери в 1375 г. в распоряжении Дмитрия было от 5 до 10 полков, так что элементарный подсчет по минимальным и максимальным параметрам дает нам армию от 300 человек до 5 тысяч. А на Куликово поле пришло пять или шесть полков, что снижает максимальную численность русской армии до 3 тысяч человек.
   Косвенным аргументом в пользу этой версии является хорошо известное историкам отсутствие захоронений на Куликовом поле. Более того, там не найдено никаких следов старинного оружия, наконечников стрел и копий и т. д. Те немногочисленные находки, которые имеются, совпадают со средним археологическим фоном всего региона. Между тем, если верить летописным свидетельствам, разбор трупов на поле продолжался шесть дней. При этом только своих погибших насчитывалось якобы 110 тысяч. Сразу же возникает вопрос, как сумели так быстро управиться? Ведь погибших приходилось еще и сортировать, так как знатных увезли в Москву и похоронили в Симоновом монастыре, а всех остальных закопали на месте. Представьте себе это огромное кладбище из ста тысяч павших бойцов! А ведь остаются еще тела убитых татар, которых, надо полагать, было уж во всяком случае не меньше. Куда могли подеваться тонны, а то и десятки тонн костного материала – уму непостижимо. И хотя размах Куликовской битвы вполне сопоставим с крупнейшими сражениями Великой отечественной войны, археологи странным образом не находят ровным счетом ничего. Между прочим, отправка тел именитых воинов в Москву тоже вызывает некоторое недоумение. Во-первых, измотанная тяжелейшими боями и обремененная ранеными и захваченным у татар обозом русская армия не могла двигаться слишком быстро, поэтому в столицу могли привезти только основательно разложившиеся трупы. Во-вторых, вообще непонятно, как сия затея согласуется с христианским обычаем предавать трупы земле в три дня.
   Наконец, имеет смысл обратить внимание на начало похода и сопоставить даты. Историки полагают, что сообщение о выступлении Мамая достигло Москвы в конце июля или начале августа 1380 г. Пятого августа были разосланы грамоты во все концы о сборе войска, а сам сбор назначили в Коломне на 15 августа. И уже 20 августа объединенные полки двинулись на Дон. Совершенно очевидно, что собрать и эшелонировать стотысячную армию в такие сжатые сроки попросту физически невозможно. Правда, нам говорят, что по пути к Коломне ополченцы проходили до 80 км в сутки, что почти в три раза превышает среднюю величину дневного перехода. Согласиться с этим трудно, поскольку такой быстроты можно добиться только при том условии, что на пути следования войск будут располагаться заставы со сменными лошадьми. В явном противоречии с удивительной стремительностью мобилизации находится движение объединенных русских сил от Коломны к Дону. Путь в 300 км был преодолен, согласно летописям, за 20 дней, что как раз дает величину дневного перехода около 20 км. А вот на обратный путь армия затратила якобы всего 7 суток, что уже совсем невероятно. И это после кровопролитного боя, изматывающих похоронных работ, с ранеными, пленными и неприятельским обозом!
   Одним словом, свести воедино всю эту разношерстную информацию и выстроить непротиворечивую версию куда как непросто. Реконструкция событий конца XIV в. сопряжена с огромными трудностями, хотя по крайней мере в одном пункте мы с горем пополам добились успеха: на стотысячной армии князя Дмитрия можно поставить жирный крест.
   А вы когда-нибудь задумывались над маневрами сторон накануне Куликовской битвы? Мамай ведет себя предельно странно. Собрав армию еще летом, он долго сидит в низовьях Дона, а затем переходит его на запад, после чего собирается его форсировать еще раз, но уже в обратном направлении. Это бестолковое топтание на месте продолжается довольно долго, поэтому Дмитрий успевает набрать войско и застать Мамая врасплох. А ведь в тылу у мятежного темника еще и Тохтамыш, к которому на всех парах летят подкрепления из Сибири и Средней Азии. И нас хотят уверить, что этот копуша чуть не двадцать лет держал за глотку всю Золотую Орду и едва не сковырнул законного хана? Полноте! Вот этапы большого пути нашего сепаратиста и узурпатора: 1378 г. – поражение, 1380 – полный разгром, 1381 – окончательный крах. После этого он прячется в Кафе, где его наконец благополучно убивают.
   А что же Дмитрий свет Иванович? Быть может, хотя бы он блеснул полководческим талантом на Куликовом поле? Увы, читатель, ничуть не бывало. Сначала он форсирует Дон ниже впадения в него Непрядвы, т. е. именно там, где ширина реки увеличивается как раз вдвое. Времени у московского князя было вдоволь, и если уж ему непременно приспичило на противоположный берег, то он всегда мог перейти реку несколькими верстами выше по течению. Да и зачем вообще ее переходить? Ведь на переправе любая армия весьма уязвима. Не кто иной, как сам Дмитрий, блестяще это продемонстрировал двумя годами ранее на берегу Вожи. Воевода Мамая Бегич вознамерился тогда форсировать реку, и русские войска нанесли сокрушительный удар по татарским полкам, не успевшим развернуться в боевой порядок. Почему бы не повторить удачный маневр? Рыскать по степям в поисках неприятеля Дмитрию никакой необходимости нет, так как ему прекрасно известно, что Мамай нацелился прямиком на Москву, а это автоматически означает, что татары рано или поздно обнаружатся на берегах Дона.
   Время откровенно работает на московского князя, поэтому торопить события ему незачем. А вот Мамай должен спешить из всех сил. Со дня на день к Тохтамышу могут подойти отборные части из Белой и Синей Орды, и когда железные тумены из коренных улусов нападут на след его потрепанных полков, у темника не останется ни единого шанса. Дмитрий, в свою очередь, должен понимать это не хуже Мамая, поэтому генеральное сражение, в котором половина его плохо обученного ополчения ляжет костьми, совсем не в интересах московского князя. Изматывающие противника арьергардные бои и элементарная кордонная тактика с использованием естественных водных преград – вот и все, что требуется от Дмитрия. Рано или поздно обложенный со всех сторон красными флажками Мамай будет вынужден капитулировать, потому что союзные литовцы сдадут его с потрохами при первой же чувствительной неудаче. Между прочим, в реальной истории все именно так и произошло. Узнав, что победу одержал Дмитрий Иванович, литовский князь Ягайло немедленно повернул назад, хотя в день битвы находился от Куликова поля всего в одном дне пути. Здесь тоже кроется какая-то загадка. Ягайло не мог не знать через лазутчиков, что победа далась Дмитрию исключительно дорогой ценой. По свидетельству летописца, больше половины русских ратников остались лежать на поле боя. Свежие литовские войска расправились бы с обескровленной армией в два счета, и путь на Москву был бы открыт. Впрочем, Ягайло мог поступить еще проще: оставив в покое дышащие на ладан русские полки, он мог сразу пойти на Москву и взять ее буквально голыми руками. Однако история не знает сослагательного наклонения...
   Но странности на этом далеко не кончаются. Например, хорошо известно, что в составе войск Мамая на Куликовом поле находилась наемная генуэзская пехота. Историки этот удивительный факт обычно никак не комментируют, хотя он решительно противоречит всей монгольской военной доктрине. Дело в том, что монголы никогда не воевали пешими. Альфой и омегой их лукавой стратегии всегда были стремительные марши, внезапные атаки и ложные отступления. Сражение начинали конные лучники, порхающие как бабочка и жалящие как оса, а завершала атаку латная кавалерия в сомкнутом строю. По единодушному мнению современников, монгольские войска отличались поражающей воображение мобильностью и умением пробегать за сутки огромные расстояния, неожиданно появляясь там, где их совсем не ждали. Ни до, ни после Куликовской битвы они никогда не прибегали к услугам пеших бойцов. Сражение на Дону стало единственным исключением из этого правила. Двумя годами позже, в 1382 г., Тохтамыш, действуя вполне традиционно, без труда разорил многолюдную Москву. Скажите на милость, уважаемый читатель, почему именно на Куликовом поле монголы решили прибегнуть к услугам неповоротливой пехоты?
   Хорошо, поладим на том, что чужая душа потемки. Мало ли для чего понадобилась Мамаю пехота? В конце концов, всегда можно предположить, что со своими собственными войсками дела у него обстояли далеко не блестяще, поэтому он и прибегнул к услугам наемников. Правда, не вполне понятно, почему бы в таком случае не завербовать кавалеристов, от которых в степной войне куда больше толку. Но не станем гадать на кофейной гуще – пехота так пехота. Гораздо интереснее другое: почему летописи ни слова не говорят о пленных? Если бы речь шла о безбожных диких татарах, мы даже не стали бы задаваться этим вопросом. С супостатом разговор короткий – перо в бок и мясо в речку. Но ведь за генуэзцев можно взять выкуп! Феодальные войны почти никогда не велись на истребление – благородного противника предпочитали взять в плен. И Древняя Русь в этом смысле мало чем отличалась от Западной Европы. Скажем, подводя итоги победоносного Ледового побоища в 1242 г., летописцы самым подробным образом сообщают о захваченных пленных. А здесь – полная тишина. На наш взгляд, ларчик открывается просто: о пленных не сообщается только лишь потому, что их было чрезвычайно мало. И в самом деле: если численность русских войск не превышала 5 тысяч конных и пеших бойцов, да и у татар воинов насчитывалось примерно столько же, то вряд ли число погибших было больше трех тысяч с обеих сторон. Три или четыре тысячи человек – это в данном случае теоретический максимум, а в реальности погибших могло быть еще меньше. Поэтому нас не должно удивлять отсутствие массовых захоронений на Куликовом поле – похоронить такое сравнительно небольшое число павших воинов могли и на окрестных погостах.
   Остановимся и передохнем. Итак, авторы «Другой истории Руси» убедительно продемонстрировали очевидную несостоятельность письменных свидетельств, касающихся событий конца XIV в. Непротиворечиво истолковать это в рамках традиционной исторической парадигмы не представляется возможным. Что же Валянский с Калюжным могут нам предложить взамен? Вслед за Н. А. Морозовым они развивают идею об экспансии рыцарей ордена Святого Креста, который на Руси был больше известен под названием Золотого Ордена и обосновался в предгорьях Татр по среднему и нижнему течению Днестра и Прута (об этом мы уже писали). Будучи одним из самых влиятельных духовно-рыцарских орденов, он около середины XIII столетия организовал и осуществил несколько походов на русские княжества, в результате чего Древнерусское государство сделалось данником Ватикана (этот орден был в 1238 г. учрежден папой Григорием IX и находился в его личном подчинении). С течением времени в хрониках Золотой Орден постепенно трансформировался в Золотую Орду. Масштабные военные операции в южнорусских степях были невозможны без опоры на местное население, поэтому славяне и тюрки принимали в них самое активное участие. Не исключено, что тюркский элемент был даже определяющим, что и породило через какое-то время легенду о безбожных татарах, явившихся неведомо откуда. При этом гроссмейстеры и командоры ордена Святого Креста, равно как и рыцари, закованные с головы до пят в железо, составляли верхушку и костяк этого агрессивного образования. Впрочем, все подробности этой захватывающей истории читатель без труда отыщет в предыдущей главе.
   По мнению С. Валянского и Д. Калюжного, исподволь нарастающие противоречия между Золотой Ордой (читай – Золотым Орденом) и усиливающимся Московским княжеством вылились в конце XIV в. в откровенное и неприкрытое противостояние. В этом плане весьма показательна история о десяти сурожских купцах, которые в летописях перечислены поименно и которых Дмитрий заранее взял с собой, отправляясь в поход. Сурожскими купцами, или куп-цами-сурожанами, называют тех, кто постоянно торговал с городом Сурожем в Крыму и имел там своего рода торговое представительство. Другими словами, это влиятельное московское купечество, получавшее немалый барыш с международной торговли.
   Князь, разумеется, тоже не оставался в стороне и имел с этой торговли неплохой доход в виде налога. Между прочим, на роль куп-цов-сурожан первым обратил внимание все тот же В. Н. Татищев, рассматривавший их как финансистов военного предприятия москвичей.
   Авторы полагают, что всю историю России следует переосмыслить с точки зрения развития международной торговли. Разделавшись с Мамаем, московиты прибирали к рукам важнейшие торговые пути. «...Волга была перекрыта ордой, Днепр контролировался Ягайлой. Теперь еще мамаевские военные эскапады перекрыли Дон» («Другая история Руси»). Мамай и не думал нанимать генуэзцев на военную службу. Наоборот, он сам пошел к ним в наемники, чтобы в их интересах «перекрыть Дон, единственно по которому осуществлялась тогда международная торговля Москвы» (там же). Если Мамай добивается успеха, то генуэзцы автоматически становятся монополистами на северном отрезке Великого шелкового пути, да и Мамай, заручившись их покровительством, тоже не останется внакладе. Налоговые поступления в виде звонкой монеты достанутся именно ему, а вот Сарай останется с носом. Таким образом, конфликт между Мамаем и Тохтамышем имел не только политическую, но и несомненную экономическую подоплеку: сепаратистские устремления мятежного темника самым непосредственным образом угрожали благосостоянию Орды (ордена).
   Тогда получают естественное объяснение и загадочные маневры Мамая в низовьях Дона, и присутствие генуэзской пехоты в его войсках. Поскольку Генуя финансирует всю эту многоступенчатую аферу, то полагает совершенно необходимым присутствие в армии Мамая своих стратегов и военных формирований. Дожидаясь подхода генуэзской пехоты, Мамай мотается взад-вперед по Северному Причерноморью и теряет драгоценное время. И только соединившись с союзниками, выступает навстречу московскому князю. Но Дмитрий тоже не сидит сложа руки. Вынужденный защищать интересы купцов-сурожан, он ни в коем случае не может ограничиться оборонительной тактикой, а сам активно разыскивает Мамая. «Торговые» причины войны настоятельно требуют решительных действий с обеих сторон. Именно поэтому Дмитрий, не колеблясь, переходит на западный берег Дона, рискуя подвергнуться внезапной атаке неприятеля в момент форсирования реки. И наконец соперники встречаются лицом к лицу на Куликовом поле.
   В заключение буквально несколько слов по поводу «Сказания о Мамаевом побоище». Это сочинение создавалось через 100150 лет после Куликовской битвы, поэтому современников событий среди авторов быть не могло. В другом месте мы уже отмечали, что «Сказание» несет на себе неизгладимую печать пропагандистского мифа, призванного подчеркнуть решающую роль православной церкви в разгроме безбожного Мамая. Его текст изобилует многочисленными монологами, отступлениями и авторскими размышлениями. Очевидно, что это позднейшие вставки, сделанные по идеологическим соображениям, потому что никто, разумеется, разговоров и мыслей участников Куликовской битвы не протоколировал. Одно из названий «Сказания» звучит следующим образом: «О брани благоверного князя Димитрия Ивановича с нечестивым Мамаем еллинским». А в тексте мы находим такое: «Попущением божиим за грехи наша, от наваждениа диавола въздвижется князь от въесточныа страны, имянем Мамай еллинъ верою, идоложрец и иконоборец, злый хрестьянский укоритель» (С. Валянский и Д. Калюжный, «Другая история Руси»). Комментаторы обычно поясняют, что «еллин» здесь означает «язычник», «не православный». С другой стороны, язычников на Руси испокон веков звали погаными (от латинского paganus), а слово «еллин» (эллин), по некоторым данным, буквально переводится с греческого как «прославляющий бога». В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера читаем, что «еллин» (древнерусское елинъ) также означает «варвар, язычник, татарин», причем ссылка дается одна-единственная – на «Сказание о Мамаевом побоище». Таким образом, мы вправе предположить, что слово «еллин» вполне могло иметь некий дополнительный смысл, особенно в свете крайне любопытных фактов, которые приводят авторы «Другой истории Руси». Так, например, в грузинском православном монастыре Ге-лати хранится серебряный диск, на котором изображен св. Мамай с крестом в руке и нимбом над головой. Более того, оказывается мусульманин Мамай почитался как православный святой, а Иоанн Дука Ватац, православный император никейский, почитается как святой в мусульманской Турции. Как истолковать эти факты, мы понятия не имеем, а приводим их исключительно для того, чтобы читатель воочию убедился, насколько все не просто.
   Версия, предложенная авторами «Другой истории Руси», заслуживает самого серьезного внимания. Несмотря на некоторую фрагментарность, она неплохо объясняет едва ли не все неувязки и нестыковки традиционного подхода. К сожалению, авторы не потрудились додумать ее до логического конца. Они связывают поход Дмитрия на юг с тем, что единственная торговая магистраль, оставшаяся в распоряжении московитов, оказалась под угрозой в результате сепаратистских действий Мамая. Напомним: Днепр контролирует литовский князь Ягайло, Волгу оседлала Орда (орден), а теперь и Дон может быть перерезан совместными военными акциями золотоордынского узурпатора и генуэзцев. А разве раньше русские купцы чувствовали себя на Дону как дома? Ведь до эпидемии дворцовых переворотов, захлестнувших Сарай, Орда контролировала не только Волгу, но и Дон. Какая, собственно говоря, московским князьям разница, кто именно держит северный отрог Великого шелкового пути – хан Золотой Орды или нелояльный подданный этого хана? Темник Мамай, отложившийся от Орды и провозгласивший себя крымским ханом, ни в малейшей степени не изменил геополитического баланса (с точки зрения московитов). От военных эскапад Мамая пострадал в первую очередь Тохтамыш, поскольку денежки текут мимо его казны, а Москве внутриордын-ские интриги, как говорится, по барабану. Но можно ли считать простой случайностью то обстоятельство, что максимальная активность московских князей совпала по времени с пиком ордынского кризиса?
   Нам представляется, что ответ на этот вопрос лежит на поверхности. Пока Золотая Орда была едина, Москва даже не помышляла ни о какой независимой политике на своих южных рубежах. Но стоило разразиться внутриордынскому кризису, как ушлые московские князья, всегда знавшие, с какой стороны у бутерброда масло, моментально смекнули, что к чему. Сепаратист Мамай уже не казался таким страшным противником, каким выглядела монолитная Орда, к тому же всегда оставалась возможность сыграть на противоречиях между заинтересованными субъектами и вволю половить рыбку в мутной воде. Отбросив всякие колебания, Дмитрий решил пойти ва-банк – пан или пропал, сейчас или никогда, в полном соответствии с известным принципом Бонапарта: главное ввязаться, а там посмотрим. В рамках этого подхода получает логичное объяснение рейд Тохтамыша на Москву в 1382 г. Успешные действия русских войск на Куликовом поле позволили Москве взять к ногтю генуэзцев и захватить контроль над северным отрезком Великого шелкового пути. Сарай такой поворот событий устроить, разумеется, никак не мог. Стоило Орде вновь окрепнуть, как она немедленно показала Дмитрию, кто в доме хозяин. Ну а нижегородцы с рязанцами, конечно же, не преминули воспользоваться ситуацией к вящей своей выгоде. Правда, Тохтамыш недолго праздновал победу: не прошло и пятнадцати лет, как он ввязался в безнадежную войну с железным хромцом Тимуром и проиграл ее в пух и прах. Но это уже совсем другая песня.

   А теперь давайте обратимся к реконструкции Александра Бушкова, которая нам представляется наиболее убедительной. Едва ли не всю четвертую часть мы посвятили обоснованию нехитрого тезиса, что никаких неведомых пришельцев на Руси в XIII столетии не было и в помине. Орды неукротимых степняков, вынырнувшие из глубин Азии и прошедшие огнем и мечом по русским княжествам, есть не что иное, как историософский миф, созданный совокупными усилиями придворных летописцев и их хозяев – московских Рюриковичей, которые всеми правдами и неправдами стремились легитимизировать свои исключительные права на великокняжеский киевский стол. В середине XII столетия Русь погрузилась в пучину феодальных усобиц, а первая половина XIII в. стала пиком этой кровавой неразберихи. Княжеские дружины свирепствовали в родных пенатах почище иноземных захватчиков. Они жгли города и веси, угоняли в полон жителей, грабили церкви и рубили монахов на порогах монастырских келий. Война всех против всех захлестнула русские земли. Если помните, стольный град Киев на протяжении неполных сорока лет (с 1169-го по 1204-й) брали штурмом пять раз, причем трижды – только на протяжении одного 1174 г.
   Одним словом, то, что впоследствии назовут татаро-монгольским нашествием, было элементарной междоусобной борьбой за верховную власть. Особенно отличились на этом поприще потомки Всеволода Юрьевича Большое Гнездо – переяславский князь Ярослав Всеволодович и его сын Александр Ярославич по прозвищу Невский. В ходе ожесточенной гражданской войны, сопровождавшейся чудовищными зверствами, отец и сын постепенно прибрали к рукам все русские княжества, сделавшись полновластными хозяевами земли Русской. Александр получил в полное свое распоряжение Киев, а по смерти отца занял великокняжеский стол во Владимире. Оппозиция сломлена, непокорные бояре бьют челом великому князю, а времена кровавых усобиц мало-помалу уходят в прошлое. Уже в годы правления Ивана Калиты, внука Александра Невского, на Руси воцаряются мир и покой. Летопись сообщает: «Сел на великое княжение Иван Данилович, и настал покой христианам на многие лета, и перестали татары воевать русскую землю». И в самом деле, для чего, скажите на милость, Ивану Даниловичу воевать собственную землю, если железной рукой московских Рюриковичей на Руси уже давно наведен твердый порядок? Влияние Московского княжества растет, совершаются все новые и новые территориальные приобретения, и постепенно оно становится самой серьезной политической силой на северо-востоке Руси. И такая идиллия продолжается вплоть до 1380 г.
   А в 1380 г. на русские земли обрушивается злой ордынец Мамай, вознамерившийся «истребить веру христианскую, дабы заменить ее магометанской». По крайней мере, именно так трактует события конца XIV в. традиционная историческая школа. А поскольку в реальности никаких татар на Руси сроду не бывало (о чем мы много и подробно говорили в четвертой главе), то неплохо бы выяснить, с кем в таком случае столкнулся Дмитрий Иванович на Куликовом поле. Для начала давайте приглядимся к национальному составу мамаева воинства. Выше мы уже упоминали, что татар в ордынских рядах было меньше всего, а теперь настало время огласить, так сказать, полный список. Извольте, вот этот список: 1) ясы и аланы (т. е. православные аланы и осетины); 2) черкесы (т. е. казаки или их предки); 3) половцы и печенеги (т. е. славяне с примесью тюркского элемента); 4) фряги (генуэзские наемники). Ни одного татарина и близко нет, не говоря уже о монголах. Правда, походя упоминаются некие загадочные «бесермены», но совершенно очевидно, что это всего-навсего расхожий термин, служащий для обозначения супостата вообще, вроде «злых татаровей». Может быть, вы думаете, что мы исподтишка передергиваем карты, намеренно о чем-то умалчивая? Ничуть не бывало. В этом пункте с нами вполне солидарны многие историки, разделяющие традиционные взгляды. Например, покойный Лев Николаевич Гумилев в книге «От Руси к России» пишет, что войска Мамая состояли из поляков, крымцев, генуэзцев (фрягов), ясов и касогов, а финансовую помощь Мамай получал от генуэзцев. Далее Гумилев пишет: «Волжские татары неохотно служили Мамаю и в его войске их было немного».
   А теперь давайте посмотрим, кто сражается под началом Дмитрия Ивановича Донского. Оказывается, русское войско «состояло из княжеских конных и пеших дружин, а также ополчения... Конница... была сформирована из крещеных татар, перебежавших литовцев и обученных бою в татарском конном строю русских» (Л. Н. Гумилев, «От Руси к России»). На помощь Мамаю спешил литовский князь Ягайло (как мы помним, он опоздал на сутки), а вот союзником Дмитрия принято считать Тохтамыша с войском из сибирских татар. «Москва... продемонстрировала верность союзу с законным наследником ханов Золотой Орды – Тохтамышем, стоявшим во главе волжских и сибирских татар» (там же). Вслед за летописными источниками мы привыкли именовать армию Мамая ордой, но при ближайшем рассмотрении вдруг оказывается, что и русские полки сплошь и рядом называются точно так же. Открываем знаменитую «Задонщину», воспевающую подвиги князя Дмитрия: «Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю? То тя била Орда Залеская». Напомним читателю, что Залесская (Залеская) земля есть не что иное, как Владимиро-Суздальская Русь. Так где же, в конце концов, начинаются татары и кончаются русские? Все смешалось в доме Облонских на этом проклятом Куликовом поле.
   Между прочим, имеет смысл присмотреться к древнерусским миниатюрам, посвященным Куликовской битве. Например, на миниатюрах из Лицевого свода XVI в. при всем желании невозможно отличить татарина от русского. Противоборствующие стороны выглядят как близнецы-братья. Они одинаково одеты, одинаково вооружены и даже головные уборы у них похожи как две капли воды.
   Таким образом, даже традиционный подход к событиям XIV в. не дает ровным счетом никаких оснований безапелляционно утверждать, что на Куликовом поле схлестнулись в смертельной схватке татары и русские. Ордынцы Мамая и дружинники Дмитрия перемешаны настолько, что говорить о пришельцах-захватчиках и патриотах-россиянах как-то даже и неловко. Нам осталось сделать один-единственный, самый последний шаг. Стоит только предположить, что Куликовская битва была очередным витком междоусобной борьбы за московский престол, как все сразу же встает на свои места. В ходе гражданских войн XIII в. и последующего собирания земель Владимиро-Суздальская Русь и наследовавшее ей Московское княжество стали первыми среди равных, добившись подавляющего преимущества по всем направлениям. Москва сделалась самой влиятельной политической силой на Руси. Оппозиция была смята и побеждена, но не разгромлена до основания. Угроза сепаратизма и дворцовых переворотов продолжала висеть над Москвой подобно дамоклову мечу. И взрыв не заставил себя долго ждать.
   События на Куликовом поле можно рассматривать как пик противостояния Севера и Юга. Под Севером мы здесь понимаем прежде всего Московское княжество, а под Югом – оппозиционеров и сепаратистов, не смирившихся с гегемонией Москвы. Москва, по всей видимости, была излишне оптимистична и переоценила прочность своего положения, чем не преминули воспользоваться другие претенденты на московский престол. К 1380 г. страсти накалились до предела, что и привело к очередной гражданской войне. Князья Южной Руси двинулись на Москву. В известном смысле можно говорить о борьбе за власть над всей Русью двух династий – новой в лице потомков Александра Невского и старой, имевшей ничуть не меньше прав на великое княжение. Во всяком случае, Мамай, возглавивший силы Юга, эти права, похоже, имел, что мы и постараемся сейчас доказать.
   О национальном составе русских и татарских войск, встретившихся на Куликовом поле, мы уже рассказывали. Напомним читателю еще раз о том, что соседи бросили князя Дмитрия на произвол судьбы. Ему не помогли не только Новгород, Тверь или Рязань, но даже его родственник, нижегородский князь Дмитрий Константинович. А это означает, что ни один из владетельных князей не рассматривал предприятие Дмитрия Ивановича как общерусское дело. Похоже, соседи прекрасно понимали, что прав у московского князя не больше, чем у Мамая, поэтому и заняли позицию вооруженного до зубов нейтралитета. Если бы ордынский поход угрожал всем без исключения русским землям, а не единоличной власти Дмитрия, то совершенно невозможно себе представить, чтобы от него отвернулись решительно все. По крайней мере, на Руси такого не бывало ни до, ни после Куликовской битвы.
   Заслуживает всяческого внимания и беседа преподобного Сергия Радонежского с князем Дмитрием. Дело в том, что история с живейшим участием церкви и благословением московского князя «на бой кровавый, святой и правый» имеет очень позднее происхождение, а из летописных источников нам известно, что сначала Сергий уговаривал Дмитрия уступить татарским требованиям. Скажите на милость, уважаемый читатель, разве мог подобным образом да еще публично повести себя православный священник, если бы целью Мамая в действительности было упразднение христианской веры и замена ее на магометанскую? Очевидно, преподобный Сергий тоже хорошо знал, что претензии у Мамая к Дмитрию совсем иного свойства.
   Двигаемся дальше. Как вы помните, московский князь взял с собой в поход десять купцов-сурожан, имевших торговые представительства в крымском городе Суроже, колонии генуэзцев. В. Н. Татищев полагал, что сурожские купцы финансировали поход Дмитрия. Авторы «Другой истории Руси» разделяют точку зрения русского историка. Но если обратиться к летописным источникам, дело предстает совсем в ином свете. Хронист специально уточняет, что купцов взяли для того, чтобы они «рассказали в дальних странах, как люди знатные», т. е. рассказали о грядущей битве с Мамаем. Нелепая какая-то вытанцовывается история. Неужели в других странах и без того не узнают, кто с кем сражался и кто победил? Зачем из-за такого пустяка тащить за собой специальных людей?
   Вы только представьте себе на минуту: занятых людей отрывают от серьезного дела, приказывают собраться в 48 часов и выступить в поход с княжеским войском, а потом рассказать без утайки, чем на Куликовом поле дело кончилось. Бред какой-то.
   А если все-таки не бред? Если на мгновение допустить, что Дмитрия занимает не исход битвы как таковой, а нечто совсем другое? Ведь согласно нашей реконструкции, у Мамая на московское княжение прав не меньше, чем у Дмитрия. Кроме того, не исключено, что на российских просторах есть и другие силы, не стесняющиеся высказывать соответствующие претензии. То есть у Мамая есть своя правда, у Дмитрия – своя, а у кого-то еще – и вовсе третья. В этой ситуации московский князь крайне заинтересован, чтобы «мировая общественность» узнала именно его версию событий, что автоматически означает, что существуют иные, неправильные (с точки зрения Москвы) версии. Сражение еще даже не началось, а Дмитрий уже подготовил людей, готовых о нем поведать, так сказать, urbi et orbi, ибо опасается, что хождение может получить версия ему невыгодная. Как иначе можно объяснить присутствие в войске московского князя серьезных людей с весом и репутацией, которые должны рассказать все, как следует? Похоже, хитроумный московит загодя позаботился о пропагандистском обеспечении своего предприятия.
   Между прочим, денежную сторону дела при этом выкидывать за борт нет никакой необходимости. Одно другому ничуть не мешает. Поражение Москвы наверняка не лучшим образом отразилось бы на бизнесе купцов-сурожан, поэтому они вполне могли финансировать проект Дмитрия.
   Еще загадочнее история, приключившаяся с иеромонахом Даниилом. В рамках традиционной версии она вообще не имеет никакого разумного объяснения. Упомянутый иеромонах долго служил при храме в Орде, на дух не выносил Дмитрия Ивановича и яростно с ним спорил. Причиной этой затянувшейся тяжбы стало стремление московского князя назначить митрополитом всея Руси своего собственного кандидата протопопа Митяя, что Даниила, разумеется, решительно не устраивало. А вот затем происходит странное. Задолго до Куликовской битвы Даниил оставляет Орду и поселяется в Троице-Сергиевой лавре, где сразу же занимает жесткую и последовательную антиордынскую позицию. Развернув кипучую проповедническую деятельность, он призывает князей забыть старые обиды, прекратить распри и выступить единым фронтом против ненавистной Орды. Было бы логично предположить, что такой несгибаемый борец за правое дело примет живейшее участие в готовящемся походе и займет в стане Дмитрия подобающее ему место.
   Однако наш иеромонах неожиданно проделывает головокружительный финт. Когда полки Дмитрия Ивановича приходят на Куликово поле, Даниил странным образом вдруг обнаруживается в свите великого князя литовского Ольгерда, который изо всех сил спешит на помощь безбожному хану Мамаю (как мы помним, Ольгерд не принял участия в битве, так как опоздал на сутки). Прямо перекати-поле какое-то, а не иеромонах. Сторонники классической версии растерянно разводят руками, не в силах объяснить метания святого отца. А если на минуту предположить, что войско Дмитрия как раз и есть Орда? Или, если выразиться определеннее, тоже Орда? В четвертой главе, как помнит читатель, мы попытались разобраться с происхождением этого слова и пришли к выводу, что «орда» – понятие емкое и весьма многозначное. Оно переводится как «стан», «военный лагерь», «множество», «большое войско» и т. д. В «Задонщине», как вы помните, рать Дмитрия Ивановича прямо названа Залесской Ордой. Если дело обстоит именно таким образом, то картина существенно проясняется. Историки безо всяких на то оснований почему-то считают, что московский князь сражался на Дону за торжество православной веры против магометанина Мамая. Если же слово «орда» означает всего-навсего «войско», а Куликовская битва – династические разборки, «спор славян между собою», по меткому выражению поэта, то поведение иеромонаха Даниила получает вполне разумное объяснение. Мамай, возглавивший антимосковскую коалицию, имел точно такие же права на московское княжение, как и Дмитрий, и православному священнику было совсем не зазорно прибиться к его лагерю из каких-то неведомых нам политических соображений. Более того, этих самых прав у Мамая, возможно, было даже ощутимо больше, поскольку летописи сообщают о князьях и боярах в его войсках. А вот Дмитрия сопровождают разбойники: «...некий муж, именем Фома Каци-бей, разбойник, поставлен был в охранение великим князем на реке...» Тогда и резоны преподобного Сергия, отговаривавшего московского князя от похода на Дон, становятся более чем понятны...
   Между прочим, версия о магометанстве Мамая серьезных документальных подтверждений не имеет. Процитируем в очередной раз «Сказание о Мамаевом побоище»: «Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Са-лавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета». Магомет, как видим, оказался на последнем месте, а вот Перун с Хорсом – это древние славянские боги, да и Раклий, по некоторым данным, просто-напросто другое имя Семаргла, языческого божества Древней Руси. Кто такой Салават, неведомо, но уж точно не мусульманский святой. Мамай, между прочим, назван в этом фрагменте царем, а отнюдь не ханом. Заодно отметим, что казак Мамай – один из любимых героев украинского фольклора, да само это имя нередко встречается у запорожских казаков. «Сказание о Мамаевом побоище» – документ вообще весьма любопытный, хотя и сочиненный через много лет после Куликовской битвы. Александр Бушков в книге «Россия, которой не было» приводит из него интересные выдержки. Собираясь в поход на Русь, Мамай говорит: «Я не хочу так поступать, как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны будут для нас – тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем». И далее: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба, будьте готовы на русские хлеба». Не правда ли, мило? Оказывается, подданные степняка Мамая занимаются землепашеством. Да в конце-то концов: кто же они, эти загадочные татары (среди которых ни одного татарина нет), привечающие православных попов и поклоняющиеся языческим древнерусским богам, – земледельцы или скотоводы-кочевники?
   Итак, что мы имеем в сухом остатке? Если Мамай представлял людей, имеющих законные права на московский престол, или сам обладал такими правами, то все нелепости ортодоксальной трактовки событий конца XIV столетия разрешаются легко и непринужденно. Теперь понятно, почему другие русские князья оставили Дмитрия на произвол судьбы, почему преподобный Сергий Радонежский отговаривал его от похода на Дон, почему Мамай окружен князьями и боярами, а в его ставке вдруг оказывается русский священник, почему в войске Мамая нет татар, почему, наконец, его подданные сеют хлеб и пашут землю. Одним словом, никакие это не кочевники-степняки, а типичные оседлые земледельцы, причем славяне по преимуществу. Некоторое недоумение может вызвать длинный перечень языческих божеств, но по большому счету и здесь нет ничего странного. Во-первых, пережитки язычества на Руси сохранялись очень долго – по некоторым данным, вплоть до начала XIX в., а в описываемую эпоху православное христианство затронуло только самую верхушку русского общества. Во-вторых, нельзя исключить, что события на Куликовом поле были последней попыткой приверженцев старой веры упразднить на Руси христианство и возродить славянский языческий пантеон. Как бы там ни было, но одно можно сказать совершенно определенно: официальная версия, трактующая Куликовскую битву как борьбу русского народа за освобождение от проклятого ордынского ига, не выдерживает элементарной критики. Имеющиеся в нашем распоряжении факты делают эту идиллическую картину абсолютно недостоверной. Вероятнее всего, коалиция южнорусских князей в конце XIV в. предприняла попытку сковырнуть ненавистных московских Рюриковичей и утвердиться на великокняжеском престоле. Реакция на эти события новгородцев, тверичей, рязанцев и нижегородцев, не поддержавших Дмитрия, свидетельствует о том, что претензии южан на московское великое княжение были отнюдь не беспочвенны. По всей видимости, Юг имел совершенно законное право на власть над всей Русью.
   В свете вышеизложенного давайте еще раз обратимся к разорению Москвы ханом Золотой Орды Тохтамышем в 1382 г. Когда Дмитрий узнал о приближении татар, он бросил город на произвол судьбы и выехал сначала в Переяславль, а затем в Кострому. Вслед за ним из Москвы бежали великая княгиня Евдокия, супруга Дмитрия, глава русской православной церкви митрополит Киприан и некоторые бояре. Татары ворвались в город, разграбили его до основания и учинили жуткую резню. Примерно так излагает события 1382 г. классическая версия. Стремясь оправдать неприглядное поведение Дмитрия, историки утверждают, что иначе он поступить не мог, поскольку сил для отражения внезапного удара в Москве было все равно недостаточно, и он выехал в Кострому для сбора рати. Как хотите, но на наш взгляд, отъезд великого князя в столь трудный для родного города момент больше похож на обыкновенное бегство. А если вспомнить поведение Дмитрия на Куликовом поле, когда он переоделся в доспех простого ратника, то возникают серьезные сомнения по поводу его личного мужества. Но не будем ставить это лыко в строку московскому князю, а лучше посмотрим, как события развивались дальше.
   В Москве при приближении татар вспыхивает бунт. Простонародье громит боярские и купеческие дома, взламывает винные погреба, убивает и грабит. Великую княгиню еще кое-как из города выпустили, но забрать с собой драгоценности и казну не разрешили. Бояр, стремившихся выехать из Москвы, забрасывали камнями и избивали. Вволю пограбив, собрались на вече и провозгласили воеводой литовского князя Остея, неведомо как оказавшегося в городе. Между прочим, Никоновская летопись называет его внуком Ольгерда, а Литва в те годы, напоминаем читателю, была злейшим врагом Москвы. Не менее интересно и то обстоятельство, что митрополит Киприан поехал вовсе не к Дмитрию в Кострому, а умчался в Тверь, опять же вечную соперницу Москвы. После этого в город, уже основательно пожженный и разграбленный, врываются татарские войска, к которым по пути присоединились нижегородцы.
   Но вот Дмитрий наконец закончил сбор рати и выступил в поход. Быть может, вы полагаете, что всей своей свежей силой он обрушился на безбожных татар, вырезавших его стольный град? Ничуть не бывало. Тохтамыша Дмитрий даже не пытается преследовать, а идет прямиком на Рязань. Историки объясняют, что московский князь хотел отомстить Олегу Рязанскому, который указал татарам броды на Оке. Воля ваша, но картина получается какая-то уж очень нелепая. Поредевшие и обремененные добычей войска Тохтамыша откатились от Москвы, а Дмитрий во главе отборной дружины не прилагает ни малейших усилий, чтобы догнать измотанного боями неприятеля. Пусть Олег Рязанский предатель, но неужели нельзя разобраться с провинившимся князем потом? Наконец, если уж на то пошло, то куда серьезней вина примкнувших к татарам нижегородцев, которые приняли в грабежах и резне живейшее участие. Мстительный Дмитрий в первую голову должен наказать мятежный Нижний Новгород.
   Неувязок в это путаной истории столько, что закрадывается крамольный вопрос: а был ли мальчик? Стоит только в очередной раз отказаться от вездесущих татар, как картина решительно упрощается. В Москве вспыхивает бунт, но направлен он не против бояр, уносящих ноги из города, а против самого князя Дмитрия. Можно сказать и определеннее: московские события 1382 г. – это даже не стихийный бунт, а тщательно спланированный заговор, во главе которого стоят Рязань, Тверь и Литва, да и Нижний в стороне не остался. Все загадочные события сразу же получают простое и естественное объяснение. Воеводой избирают чужака-литовца. Митрополит Киприан едет не куда-нибудь, а в Тверь, где на Москву уже давно поглядывают весьма косо. Между прочим, в летописях имеется интересное сообщение, связанное с бегством Киприана. Рассказывается, что почти сразу после этого между митрополитом и Дмитрием возник серьезный конфликт, и Киприан надолго перебрался в Киев, а Киев в ту пору, как известно, находился под властью литовских князей.
   Поскольку Тохтамыш в нашей реконструкции – не более чем фикция, то штурм Москвы есть не что иное, как жестокое подавление восстания войсками князя Дмитрия, а смысл его последующих маневров теперь полностью проясняется. Преследовать татар он не спешит (да и как можно преследовать пустое место?), а не долго думая обрушивается на Рязань, где окопались заговорщики. Историки чуть ли не в один голос говорят, что после сожжения Москвы Тохтамышем Рязань и Тверь отказались признавать старшинство Дмитрия, каковой факт прекрасно укладывается в нашу схему. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с очередной попыткой сепаратистского выступления, которая, по всей видимости, увенчалась успехом. А начало этой акции неповиновения было положено московским восстанием 1382 г. Напоследок процитируем известного русского историка Г. В. Вернадского: «...из персидских источников известно, что в 1388 г. русские войска составляли часть великой армии Тохтамыша». Вот такие пироги, уважаемый читатель. Откровенно говоря, мы будем не особенно удивлены, если вдруг неожиданно выяснится, что хан Золотой Орды Тохтамыш и великий московский князь Дмитрий Иванович Донской – это одно и то же лицо.
   Пора подвести итоги. Мы предложили вам на выбор четыре версии – одну официальную и три альтернативных. Читатель вправе остановиться на любой из них или забраковать все поголовно и выработать собственную, если предложенное не пришлось ему по душе. Вариантов здесь хоть отбавляй, но у нас даже в мыслях не было перелопатить сей Монблан. Существует, скажем, версия математика А. Т. Фоменко, действительного члена Академии наук, во многом пересекающаяся с построениями Александра Бушкова, но гораздо более радикальная и экзотическая. По его мнению, Куликово поле располагалось не у слияния Дона с Непрядвой, а находилось в Москве, которой в ту пору еще не было. Костромской князь Дмитрий Донской (Тохтамыш) в кровопролитном сражении разгромил западнорусские, рязанские и польские войска под командованием Мамая и присоединил к своим владениям обширную территорию, на которой впоследствии выросла Москва, ставшая со временем центром русских земель. Подробно разбирать реконструкцию академика Фоменко мы не станем, а заинтересованных читателей отсылаем к его книге «Русь и Рим».
   Что касается нашего собственного мнения, то наиболее убедительной нам представляется версия Александра Бушкова, хотя точка зрения С. Валянского и Д. Калюжного, изложенная в книге «Другая история Руси», тоже заслуживает всяческого внимания и проливает свет на многие темные места российской истории конца XIV столетия. Единственным ее недостатком является, на наш взгляд, постулируемая авторами исключительная активность духовно-рыцарских орденов в южнорусских степях, ибо сказано: не следует умножать число сущностей сверх необходимости. Сия лапидарная формула получила название бритвы Оккама (по имени средневекового британского философа Уильяма Оккама) и означает, что если мы в состоянии непротиворечиво объяснить некое явление исходя из суммы уже имеющихся в нашем распоряжении фактов, то нет нужды совершать замысловатые телодвижения, притягивая за уши дополнительную информацию. На наш взгляд, реконструкция Бушкова отвечает правилу Оккама в полной мере.
   Излишне напоминать, что официальная версия совсем никуда не годится, так как элементарно не в состоянии свести концы с концами. В заключение остается сказать, что мы остановили свой выбор на Куликовской битве отнюдь не случайно, поскольку она, вне всякого сомнения, знаковое событие русской истории и ее поворотный пункт. Российская история конца XIV в. давным-давно разобрана по косточкам и изъезжена дивизиями специалистов вдоль и поперек, а толку от этого чуть. Что уж тут говорить о временах баснословных и ветхозаветных... Разумеется, автор этих строк не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто ему удалось расставить все точки над В меру своих скромных способностей мы постарались наглядно продемонстрировать, что реконструкция событий далекого прошлого сопряжена с огромными трудностями, и если нам удалось донести до читателя эту простую истину, то мы считаем свою задачу выполненной. Будь на то наша воля, мы бы предуведомляли каждое историческое сочинение аннотацией примерно следующего содержания: редакция предупреждает, что всякая историческая реконструкция неполна и допускает иные прочтения и подходы.