Страница:
Он поклонился в ответ, замер, ожидая, что будет.
– Здравствуй, доблестный воин, – снова поклонился старик. Говорил он не слишком чисто, но понятно. – Благодарим, что пустил нас в дом.
– И вам желаю здравствовать, гости, – ответил Рамон. Кивнул оруженосцу – мол, что стоишь, забыл, как людей встречать. Тот понял, исчез за дверью, ведущей на кухню. – Проходите, – молодой человек указал в сторону стола, вдоль которого стояли лавки. Другого места, где можно было сесть, в этой комнате, служившей им столовой, все равно не нашлось бы. По правде говоря, в доме осталось не слишком-то много мебели, а прикупить пока было негде.
Вернувшийся оруженосец поставил на стол кувшин со сладким местным вином, плошку с мочеными яблоками и тарелку с ломтями хлеба, лежавшими вперемешку с толсто нарезанным рыхлым белым сыром. Разлил вино по глиняным кружкам, встал за спиной господина, как того требовали приличия.
Рамон первым пригубил вино, подождал, пока гости не поступят так же, спросил:
– Чем обязан?
– Мой господин хотел бы лично принести благодарность человеку, спасшему его дочь. Не у каждого хватит благородства не только пощадить несмышленыша, покушавшегося на его жизнь, но и проводить, защищая от опасностей войны, невзирая на то что подобная добродетель грозит стать гибельной.
Рамон поморщился. Он не любил напыщенных славословий и не умел принимать их с достоинством.
– Эк ты завернул…
– Прошу прощения. Я еще не слишком хорошо знаю ваш язык.
– Я ваш и так не знаю, – буркнул Рамон. – Признаться, я не был бы столь… милосерден, окажись на месте этой девчонки парень с арбалетом.
– Догадываюсь. Тем не менее мой господин был бы рад видеть тебя своим гостем. Мой господин понимает, что разумный человек не будет слепо доверять тому, кто еще недавно был врагом, и предлагает в качестве залога твоей безопасности на то время, пока ты будешь его гостем, оставить в твоем доме своего сына. – Он указал на сидящего рядом парня, до сей поры не проронившего ни слова.
– У твоего господина так много сыновей, что он готов рискнуть одним из-за выходки дочери? – поинтересовался Рамон.
– Мой господин уверен, что о людях можно судить по их командиру и его сыну в твоем доме ничего не грозит.
Рамон почувствовал, как за спиной заерзал было Дагобер, собираясь встрять в разговор, бросил быстрый взгляд на оруженосца. Тот притих, вспомнив о приличиях.
– Мой господин понимает, – продолжал меж тем старик, – что не подобает торопиться, принимая решение. Если ты не против, мы придем завтра в это же время. И если ты согласишься оказать честь своим визитом, я провожу тебя в дом моего господина. Ты можешь взять с собой столько людей, сколько сочтешь нужным для того, чтобы чувствовать себя в безопасности на улицах города, но в дом войдешь один. Люди подождут во дворе.
– Хорошо, – кивнул рыцарь. – Завтра в это время я дам ответ.
Он поднялся, жестом остановил попытавшихся было встать гостей. Вернулся, положил на стол отобранный у девчонки нож.
– Полагаю, эта вещь принадлежит твоему господину.
Парень встрепенулся было, потянулся к ножу, замер, точно не зная, как себя вести. Старик с достоинством поклонился:
– Это семейная реликвия. Но взятое в бою по праву принадлежит победителю.
– Да какое там «в бою», – усмехнулся Рамон. – А то сам не понимаешь.
Старик тонко улыбнулся.
– Понимаю. Но я поступил бы против приличий, согласившись взять эту вещь. Принять ли ее обратно, может решить только мой господин. Я расскажу ему. Впрочем, ты сам можешь поговорить с ним об этом, если согласишься почтить своим посещением.
Рамон кивнул.
– Хорошо. Завтра в это же время я дам ответ.
– Похоже, ты уже решил, – сказал Дагобер, едва за гостями закрылась дверь.
Рамон кивнул.
Оруженосец собрал со стола, вернулся.
– Не ходи. Мало сегодняшней ночи?
Рыцарь подал плечами:
– Они оставят заложника.
– «Заложника», – передразнил Дагобер. – Ты уверен, что это действительно сын хозяина дома, а не какой-нибудь крестьянин, семье которого хорошо заплатили?
– Я видел его в доме.
– Он может быть дальним родичем, слугой… да кем угодно!
Рамон снова пожал плечами, не ответив.
– Ты им веришь, – сказал оруженосец. – Или делаешь вид, что веришь… Не могу понять: ты в самом деле такой прекраснодушный болван, каким кажешься?
Рамон подпер подбородок кулаком, смерил взглядом собеседника.
– Кажется, ты забываешься.
– Нет, я помню, – усмехнулся Дагобер. – Оруженосец должен служить господину… но в «служить» входит и «оберегать от опасных глупостей, которые тот намеревается совершить». Помню, и что ты, хоть и мой господин, на год младше и, похоже, не успел набраться ума.
– В таком случае, может быть, тебе поискать другого господина? Постарше и поумнее? – Рамон поднялся из-за стола, подошел ближе. Роста юноши были одного, и посмотреть сверху вниз не вышло, но было во взгляде что-то, отчего оруженосец шагнул назад. – Либо ты держишь язык за зубами, пока не спросят, и беспрекословно подчиняешься, либо отправляешься вон – и я не знаю, примет ли кто-то оруженосца, которого прежний господин прогнал с позором. Может, и примет, из уважения к твоему отцу.
– Ты не посмеешь!
– Посмею. Мне нужны люди, которые будут выполнять приказы, а не разводить по любому поводу споры, точно базарные бабы. Я могу спросить совета, но решать буду – сам. Ты понял меня?
– Да, господин.
Рамон кивнул, вернулся за стол.
– Зря вино унес, давай обратно. А потом ты, кажется, хотел сходить на рынок.
Оруженосец вернулся с вином.
– Рамон, – осторожно произнес он. – Позволь спросить…
– Твой отец научил, – хмыкнул тот.
Бертовин с людьми вернулся после обеда, привез добытую в окрестных лесах косулю и двух зайцев. Хорька он не нашел – в городе зверей не осталось, а в рыбачьем поселке, куда они заглянули, местные просто не поняли (или сделали вид, что не поняли), чего от них хотят чужеземцы. Правда, кошка им по дороге попалась – один из солдат щеголял располосованным лицом, хорошо хоть, глаза не задело. А наглая тварь улизнула, только ее и видели. Конечно, стрелой бы ее достали, но много ли проку в дохлой кошке?
Выслушав рассказ Рамона, воспитатель вздохнул:
– Хочешь знать, что я об этом думаю?
– Догадываюсь, – усмехнулся тот. – Что я, как это… «прекраснодушный болван», который верит всем подряд.
– Оруженосца выдрал, чтобы впредь думал, что несет?
– Да вроде я и так ему объяснил, что к чему.
– Ну, как знаешь. – Бертовин помолчал. – Я бы к ним не пошел, но ты, похоже, решил рискнуть. В этом есть здравое зерно: раз уж нам жить бок о бок с этими людьми, нужно заводить союзников. И лучше возможности, пожалуй, не найдется.
– Я подумал о том же, – кивнул Рамон.
Он удивился, обнаружив, что идти оказалось совсем недалеко: в прошлый раз путь показался куда дольше. Припомнив дорогу, он понял, что девчонка вела кружными путями, видимо, изо всех сил стараясь, чтобы найти дом второй раз было не так-то легко. Рамон мысленно улыбнулся: пожалуй, он поступил бы так же. Мало ли что взбредет в голову чужеземцам, даром что в этот раз добрыми оказались. Хотя нет, сейчас он попытался бы сбежать по дороге. Но в десять лет – или сколько там этой девочке – именно так. Но сам он хорош, не заметил такой простой уловки. Надо будет спросить Бертовина, вот будет весело, если окажется, что девчонка обвела их, дюжину взрослых мужчин, вокруг пальца.
Их встретили у ворот. Людям предложили вместо лавок толстые деревянные кругляши – как раз усесться взрослому мужчине. Рамон прошел через уже казавшийся знакомым сад.
У него дома гостя бы провели в зал, где хозяин замка ожидал посетителей. Здесь хозяин вышел сам, встретив на пороге.
Юноша поклонился первым, как и подобает вежливому гостю. Хозяин, чуть огрузневший мужчина лет сорока, вернул поклон. Рамон не взялся бы угадывать, к какому сословию принадлежит семья девочки. Одежда из добротного шелка, с изящным серебряным шитьем – но сам шелк был серо-голубого цвета, считавшегося на родине Рамона будничным и неблагородным. Массивный золотой перстень с филигранью[17] – но кроме него никаких украшений: ни цепи, ни браслетов, ни серьги. Оружия хозяин дома тоже не носил – по крайней мере на первый взгляд. Гладко стянутые в хвост темные волосы, коротко подстриженная борода. У себя дома Рамон с первого взгляда отличал аристократа от купца, как бы последний ни пытался пустить пыль в глаза. Но поди разбери этих язычников.
– Рад видеть тебя под кровом своего дома.
Говорил хозяин через толмача, неспешно, давая время для того, чтобы тот успел перевести, и эта манера оставляла впечатление спокойного достоинства.
– И ты здравствуй, почтенный хозяин.
– Мой дом знавал лучшие времена, но не к лицу оставлять гостя без угощения. Разделишь ли ты его с нами?
Рамон снова поклонился:
– Гостю дорога хозяйская честь, а не достаток. Я с благодарностью приму угощение.
Оставалось только надеяться, что язычники едят человеческую пищу, а не каких-нибудь тараканов. Впрочем, если на рынках у них продавалась нормальная еда, значит, и приготовлено будет что-то съедобное. Ну, или не совсем уж несъедобное. Как бы то ни было, отказаться от еды значило показать, что таишь недоброе, и в этом, насколько Рамону было известно, местные не отличались от его народа. К счастью, угощение на столе выглядело съедобно и пахло вкусно. Похлебка из чего-то, напоминающего горох, но немного отличающегося по вкусу, рыба с незнакомыми травами, раки – эти по крайней мере выглядели привычно.
За столом разговор не сложился: Рамон был слишком занят необычной едой и чужим этикетом. Конечно, ему, чужаку, могли простить – да и наверняка простили какие-то мелочи, но вести себя вызывающе тоже не годилось. Так что пришлось во все глаза наблюдать за хозяином дома.
После обеда, во время которого юноша сумел не совершить ничего непростительного, Рамона провели во внутренний дворик, засаженный розами. Хозяин, представившийся как Амикам, опустился на скамью в резной беседке, указал гостю место напротив.
– Ты очень юн, как по нашим, так и по вашим меркам. Как случилось, что ты уже воин, командующий людьми?
Рамон помедлил с ответом:
– Так вышло. Будет ли правильно и достойно хвастаться битвой, где с одной стороны погиб мой родич, а с другой – твои соотечественники? Я защищал своего господина, он решил, что это достойно посвящения. Копье я принял после погибшего брата.
– Доблесть, скромность и великодушие, – усмехнулся хозяин. – Редкое сочетание. Дочери повезло, что ей попался именно твой отряд.
Рамон пожал плечами, как отвечать в таких случаях, он не знал. Выждав, не скажет ли Амикам еще что-то, развернул принесенный сверток.
– Твой человек сказал, что это семейная реликвия.
– Взятое в бою по праву принадлежит победителю.
– Какой может быть бой между девчонкой и дюжиной взрослых мужчин?
Хозяин покачал головой:
– Не скрою, эта вещь дорога мне, но я не могу просто взять ее обратно. Однако обычай не запрещает выкупить трофей. Что ты предпочтешь: золото или оружие?
– Оружие.
Маменька наверняка сказала бы, что он глупец. Герцог бы с ней согласился. Действительно, в оружии ни сам Рамон, ни его люди недостатка не испытывали, а золото пригодится всегда. Но принимать деньги от недавнего врага казалось неправильным. Да, юноша не таил зла ни к отцу девчонки, ни к ней самой – но все равно взять золото не мог. А оружие – это оружие, в том, чтобы принять его, нет бесчестья.
Амикам кивнул, кликнул слугу. Вскоре тот вернулся, неся еще один нож – не менее богато украшенный, чем тот, что все еще держал в руках Рамон, но казавшийся новее. Рядом с благородной стариной узор выглядел чересчур ярким и вычурным. Тем не менее сталь была хороша, и работа мастера казалась безукоризненной. Взглядом испросив разрешения у хозяина, Рамон повесил нож на пояс.
Хозяин дома положил вернувшуюся реликвию на колени, провел пальцами по завиткам на ножнах.
– Ты согласишься бывать у нас? Ты нравишься мне, а моей дочери будет полезно узнать о ваших обычаях и языке из первых рук. К тому же ты нравишься и ей.
Рамон кивнул:
– Но я попрошу тебя об услуге. Не мог бы твой человек учить меня вашему языку и обычаям?
– Спроси у него самого. Хасан – не слуга мне, он друг нашей семьи.
– Он говорил о «господине», и я ошибся. Прошу прощения. – Юноша поклонился и обернулся к толмачу. – Что скажешь?
– Это честь для меня.
– Твоя цена?
– Ты уже расплатился сполна: я люблю Лию как собственную дочь… а вот, кстати, и она.
Рамон обернулся. В этот раз девочка была одета как подобает. Платье изумрудного шелка, усыпанное драгоценными камнями зеркальце, подвешенное к поясу на золотой цепочке-шатлене, распущенные темно-каштановые пушистые волосы. Рамон нипочем бы не узнал в ней того волчонка с бешеными глазами, не ожидай он встречи заранее.
– Здравствуй, – улыбнулась девочка, присев в реверансе.
– Здравствуй, – поклонился Рамон. Мимолетно подумал, что за сегодня было отвешено столько поклонов и произнесено столько напыщенных слов, что куда там герцогскому приему. – Девочкой ты нравишься мне больше.
– Я себе тоже, – рассмеялась она. – Но в платье неудобно лазить по крышам.
– Пожалуй, я прикажу спрятать мужскую одежду, подходящую по размеру, – произнес ее отец. – На случай, если тебе снова вздумается повоевать.
– Ну сейчас же нет войны, – отмахнулась она. Протянула Рамону трехцветную кошечку, которую до сих пор держала на руках: – Хочу подарить тебе. В доме, где ты живешь, полно крыс.
– Благодарю. – Юноша принял подарок, с сомнением глядя на зверька, способного уместиться на мужской ладони. – Она правда умеет их ловить?
– Умеет, – кивнула девочка. – Она знатный крысолов, хоть еще и не совсем взрослая. Вслед за крысами ходит черная смерть, а я не хочу, чтобы она пришла в твой дом.
– Ты хочешь сказать… – медленно произнес Рамон.
– Ну это же все знают! Крысы носят черную смерть. Просто когда кругом голод, люди боятся его больше, чем всего остального. Кошек съели, как перед тем съели собак, и крысы заполонили город. Но мой отец мудр, и он повелел, что в нашем доме кошек есть не будут, даже если в нем не останется ни куска мяса… – Она вздохнула. – И так и было. Но я бы все равно не смогла их есть.
– Когда началась осада, многие не верили, что это надолго, – вмешался Амикам. – Я тоже не верил, но решил, что лучше я буду глупцом, испугавшимся тени, чем моя семья станет голодать. Мои люди посмеивались за спиной: не только превратить дом в склад, которому позавидовал бы любой купец, но и запасти семена и засадить сад вместо цветов репой и брюквой, а в пруд – там, на заднем дворе, – запустить мальков карпа. И приказал никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывать чужим об этом. Потом смеяться перестали. Не могу сказать, что еды было в достатке, но никто ни в моей семье, ни среди моих слуг не умер от голода. А кошки… на самом деле меня больше волновало то, что крысы могут попортить еду, чем черная смерть. Но Лия права. В городе развелись крысы, и болезнь может прийти в любое время.
– У меня дома про черную смерть говорят иначе. – Рамон пытался уложить в голове только что услышанное. Получалось плохо. – Возможно, ученые умы вашей страны правы… не мне судить. Но как вышло, что ребенок низкого пола обладает этими знаниями?
– Как ты сказал? «Низкого пола»? – расхохотался Хасан.
– Что? – вскочила девочка и тут же, встретив взгляд отца, опустилась на лавку.
– Прошу прощения. – Рамон прижал ладонь к груди. – Я никого не хотел обидеть. Но я привык считать, что наука – удел мужчин, а доля женщин – дом и изящное рукоделие. Ваш народ полагает иначе?
– На моей родине думают так же, – улыбнулся в бороду старик. – Но я долго прожил среди этого народа и могу сказать, что их женщины способны к наукам ничуть не меньше мужчин… не знаю, то ли потому, что рождены не такими, как на твоей и моей родине, то ли потому, что, обучая детей наукам, здесь не делают различий между мальчиками и девочками. – Он хмыкнул. – И если ты хочешь спросить, зачем женщинам наука, лучше не рискуй. По крайней мере при Лие. Она лучшая моя ученица.
Рамон обвел взглядом хозяев дома – может, они просто решили посмеяться над не знающим жизни чужеземцем? Но нет, судя по серьезным лицам мужчин и возмущенному – девочки, его не разыгрывали. Он хотел было спросить, чему именно учат Лию, но это могло погодить. Прежде следовало исправить содеянное.
– Я никого не хотел обидеть, – повторил он. – Как мне поступить, чтобы загладить вину?
– Думаю, извинения будет достаточно, – сказал Амикам. – Ты чужеземец.
Рамон поднялся, поклонился девочке:
– Лия, от всей души приношу свои извинения. Я не хотел обидеть тебя.
Она встала, с совершенно серьезным видом вернула поклон.
– Извинения приняты.
Опустилась на лавку, улыбнулась, снова став девчонкой.
– Только не ляпни что-нибудь такого, когда будешь общаться с дамами. Съедят.
– Не буду, – совершенно искренне пообещал Рамон.
Когда пришла пора возвращаться, хозяин дома вышел проводить к воротам.
– Не думал, что ты возьмешь так мало людей.
– Я счел, что в гостях мне нечего опасаться.
– Это так, – кивнул Амикам. – И все же я дам провожатых. Мой сын в твоем доме, и я не хочу, чтобы по дороге что-то случилось. Что-то, что даст твоим людям повод вспомнить о заложнике.
– Как будет угодно.
Домой они добрались без происшествий. Передав парня с рук на руки людям Амикама, Рамон выпустил кошку осваиваться в доме. Опустился перед камином на медвежью шкуру, добытую невесть где Бертовином. Дагобер примостился рядом с господином.
– Рассказывай, – сказал Бертовин, устраиваясь на лавке.
Рамон кивнул и начал рассказывать.
– Чушь, – не выдержал оруженосец, когда речь дошла до разговора о черной смерти. – При чем тут крысы? Все знают, что виноваты криды – недаром болезнь их не трогает.
– Все знают, – кивнул Бертовин. – Но когда черная смерть разгулялась в столице и кридов изгнали из города – что-то изменилось?
– Болезнь ушла.
– Ушла, – согласился воин. – Через два месяца. Не слишком ли долго?
– А может, болезнь их не трогает именно потому, что в домах кридов нет крыс? – протянул Рамон. По пути домой он не переставал думать о том, что услышал от чужих, и сейчас рыцарю казалось – ответ вот-вот найдется. – Им запрещено возделывать землю – поэтому они превратились в народ ростовщиков и торговцев. Их вера предписывает есть только особым образом приготовленную пищу. Не может ли быть, что они не держат дома запасов еды, а значит, крысам негде разгуляться?
– Думаешь? – Дагобер с сомнением покачал головой.
– Криды не торгуют едой. А еще они не ходят на праздники и в церковь, – вмешался Бертовин.
– Не хочешь ли ты сказать, что зараза может жить в доме Господа нашего? – взвился оруженосец.
– Тихо! – прикрикнул Рамон. – Оставим в покое церковь. Крысы. Я склонен верить тому, что услышал.
– Похоже на правду. В любом случае, от кошки в доме хуже не будет, – согласился Бертовин.
– Я видел, что ты отчасти утратил веру, – прошептал Дагобер. – Но что дело зашло так далеко… Кошки – твари нечистого, так говорят отцы церкви.
– Перестань причитать. – Рыцарь осенил себя священным знамением. – Видишь, ничего не случилось. Нет во мне никаких бесов. Хочешь, кошку в святой воде искупаем?
– Нет.
– Слава богу, не совсем помешался, – усмехнулся Рамон. – Как по девкам бегать, так никакие наставления отцов церкви не мешают, а тут… Успокойся и подумай. Потому что, если здешние ученые правы, герцог должен об этом знать.
Дагобер замолчал, и молчал довольно долго. Наконец он перестал теребить шкуру и поднял голову.
– Я расскажу отцу.
В эту ночь поспать снова не удалось. Рамону мерещилось, что вокруг бой и все залито кровью… реками крови. Проснуться среди ночи было облегчением – но запах крови никуда не делся. Юноша открыл глаза и заорал от неожиданности – прямо на него смотрела оскаленная чудовищная морда, кровь в лунном свете казалась черной. Он рывком вскочил, подхватывая меч. Выругался, разглядев то, что его так напугало. На подушке лежала крыса с наполовину отгрызенной головой.
Дверь с размаху шарахнулась об стену, в комнату влетел Бертовин с оружием наготове. Перевел взгляд с воспитанника на «чудовище» в кровати и расхохотался.
– Смешно ему, – проворчал Рамон. – Чуть не обделался: просыпаюсь, а тут этакая харя перед носом.
– Привыкай, теперь каждый день так просыпаться будешь.
– Вот спасибо, порадовал. – Юноша оглянулся на шорох. Из темноты дверного проема показалась кошка. Подбежав к кровати, она вспрыгнула на подушку. Еще одна крыса легла рядом с предыдущей.
Бертовин зашелся в очередном приступе смеха.
– Добычей делятся, а ты не ценишь.
– Благодарствую, мать ее так…
Рамон вернулся в кровать. Скорчив брезгливую мину, взял за хвост обеих крыс, положил их на пол. Посадил рядом кошку, пригрозил:
– Еще раз мне под нос положишь – хвост оторву. Я это не ем, ясно?
Запустил подушкой в сторону хохочущего воспитателя. Тот понял намек, исчез за дверью. Рамон пощекотал кошку за ухом. Та потерлась щекой о руку, спрыгнула с постели и юркнула в щель.
Утром на полу ровным рядом лежало полдюжины крыс.
Глава 6
– Здравствуй, доблестный воин, – снова поклонился старик. Говорил он не слишком чисто, но понятно. – Благодарим, что пустил нас в дом.
– И вам желаю здравствовать, гости, – ответил Рамон. Кивнул оруженосцу – мол, что стоишь, забыл, как людей встречать. Тот понял, исчез за дверью, ведущей на кухню. – Проходите, – молодой человек указал в сторону стола, вдоль которого стояли лавки. Другого места, где можно было сесть, в этой комнате, служившей им столовой, все равно не нашлось бы. По правде говоря, в доме осталось не слишком-то много мебели, а прикупить пока было негде.
Вернувшийся оруженосец поставил на стол кувшин со сладким местным вином, плошку с мочеными яблоками и тарелку с ломтями хлеба, лежавшими вперемешку с толсто нарезанным рыхлым белым сыром. Разлил вино по глиняным кружкам, встал за спиной господина, как того требовали приличия.
Рамон первым пригубил вино, подождал, пока гости не поступят так же, спросил:
– Чем обязан?
– Мой господин хотел бы лично принести благодарность человеку, спасшему его дочь. Не у каждого хватит благородства не только пощадить несмышленыша, покушавшегося на его жизнь, но и проводить, защищая от опасностей войны, невзирая на то что подобная добродетель грозит стать гибельной.
Рамон поморщился. Он не любил напыщенных славословий и не умел принимать их с достоинством.
– Эк ты завернул…
– Прошу прощения. Я еще не слишком хорошо знаю ваш язык.
– Я ваш и так не знаю, – буркнул Рамон. – Признаться, я не был бы столь… милосерден, окажись на месте этой девчонки парень с арбалетом.
– Догадываюсь. Тем не менее мой господин был бы рад видеть тебя своим гостем. Мой господин понимает, что разумный человек не будет слепо доверять тому, кто еще недавно был врагом, и предлагает в качестве залога твоей безопасности на то время, пока ты будешь его гостем, оставить в твоем доме своего сына. – Он указал на сидящего рядом парня, до сей поры не проронившего ни слова.
– У твоего господина так много сыновей, что он готов рискнуть одним из-за выходки дочери? – поинтересовался Рамон.
– Мой господин уверен, что о людях можно судить по их командиру и его сыну в твоем доме ничего не грозит.
Рамон почувствовал, как за спиной заерзал было Дагобер, собираясь встрять в разговор, бросил быстрый взгляд на оруженосца. Тот притих, вспомнив о приличиях.
– Мой господин понимает, – продолжал меж тем старик, – что не подобает торопиться, принимая решение. Если ты не против, мы придем завтра в это же время. И если ты согласишься оказать честь своим визитом, я провожу тебя в дом моего господина. Ты можешь взять с собой столько людей, сколько сочтешь нужным для того, чтобы чувствовать себя в безопасности на улицах города, но в дом войдешь один. Люди подождут во дворе.
– Хорошо, – кивнул рыцарь. – Завтра в это время я дам ответ.
Он поднялся, жестом остановил попытавшихся было встать гостей. Вернулся, положил на стол отобранный у девчонки нож.
– Полагаю, эта вещь принадлежит твоему господину.
Парень встрепенулся было, потянулся к ножу, замер, точно не зная, как себя вести. Старик с достоинством поклонился:
– Это семейная реликвия. Но взятое в бою по праву принадлежит победителю.
– Да какое там «в бою», – усмехнулся Рамон. – А то сам не понимаешь.
Старик тонко улыбнулся.
– Понимаю. Но я поступил бы против приличий, согласившись взять эту вещь. Принять ли ее обратно, может решить только мой господин. Я расскажу ему. Впрочем, ты сам можешь поговорить с ним об этом, если согласишься почтить своим посещением.
Рамон кивнул.
– Хорошо. Завтра в это же время я дам ответ.
– Похоже, ты уже решил, – сказал Дагобер, едва за гостями закрылась дверь.
Рамон кивнул.
Оруженосец собрал со стола, вернулся.
– Не ходи. Мало сегодняшней ночи?
Рыцарь подал плечами:
– Они оставят заложника.
– «Заложника», – передразнил Дагобер. – Ты уверен, что это действительно сын хозяина дома, а не какой-нибудь крестьянин, семье которого хорошо заплатили?
– Я видел его в доме.
– Он может быть дальним родичем, слугой… да кем угодно!
Рамон снова пожал плечами, не ответив.
– Ты им веришь, – сказал оруженосец. – Или делаешь вид, что веришь… Не могу понять: ты в самом деле такой прекраснодушный болван, каким кажешься?
Рамон подпер подбородок кулаком, смерил взглядом собеседника.
– Кажется, ты забываешься.
– Нет, я помню, – усмехнулся Дагобер. – Оруженосец должен служить господину… но в «служить» входит и «оберегать от опасных глупостей, которые тот намеревается совершить». Помню, и что ты, хоть и мой господин, на год младше и, похоже, не успел набраться ума.
– В таком случае, может быть, тебе поискать другого господина? Постарше и поумнее? – Рамон поднялся из-за стола, подошел ближе. Роста юноши были одного, и посмотреть сверху вниз не вышло, но было во взгляде что-то, отчего оруженосец шагнул назад. – Либо ты держишь язык за зубами, пока не спросят, и беспрекословно подчиняешься, либо отправляешься вон – и я не знаю, примет ли кто-то оруженосца, которого прежний господин прогнал с позором. Может, и примет, из уважения к твоему отцу.
– Ты не посмеешь!
– Посмею. Мне нужны люди, которые будут выполнять приказы, а не разводить по любому поводу споры, точно базарные бабы. Я могу спросить совета, но решать буду – сам. Ты понял меня?
– Да, господин.
Рамон кивнул, вернулся за стол.
– Зря вино унес, давай обратно. А потом ты, кажется, хотел сходить на рынок.
Оруженосец вернулся с вином.
– Рамон, – осторожно произнес он. – Позволь спросить…
– Твой отец научил, – хмыкнул тот.
Бертовин с людьми вернулся после обеда, привез добытую в окрестных лесах косулю и двух зайцев. Хорька он не нашел – в городе зверей не осталось, а в рыбачьем поселке, куда они заглянули, местные просто не поняли (или сделали вид, что не поняли), чего от них хотят чужеземцы. Правда, кошка им по дороге попалась – один из солдат щеголял располосованным лицом, хорошо хоть, глаза не задело. А наглая тварь улизнула, только ее и видели. Конечно, стрелой бы ее достали, но много ли проку в дохлой кошке?
Выслушав рассказ Рамона, воспитатель вздохнул:
– Хочешь знать, что я об этом думаю?
– Догадываюсь, – усмехнулся тот. – Что я, как это… «прекраснодушный болван», который верит всем подряд.
– Оруженосца выдрал, чтобы впредь думал, что несет?
– Да вроде я и так ему объяснил, что к чему.
– Ну, как знаешь. – Бертовин помолчал. – Я бы к ним не пошел, но ты, похоже, решил рискнуть. В этом есть здравое зерно: раз уж нам жить бок о бок с этими людьми, нужно заводить союзников. И лучше возможности, пожалуй, не найдется.
– Я подумал о том же, – кивнул Рамон.
* * *
На следующий день гости вернулись, как и обещали. Рамон передал парня на попечение Бертовина, а сам в сопровождении старика и двух своих людей отправился отдавать визит.Он удивился, обнаружив, что идти оказалось совсем недалеко: в прошлый раз путь показался куда дольше. Припомнив дорогу, он понял, что девчонка вела кружными путями, видимо, изо всех сил стараясь, чтобы найти дом второй раз было не так-то легко. Рамон мысленно улыбнулся: пожалуй, он поступил бы так же. Мало ли что взбредет в голову чужеземцам, даром что в этот раз добрыми оказались. Хотя нет, сейчас он попытался бы сбежать по дороге. Но в десять лет – или сколько там этой девочке – именно так. Но сам он хорош, не заметил такой простой уловки. Надо будет спросить Бертовина, вот будет весело, если окажется, что девчонка обвела их, дюжину взрослых мужчин, вокруг пальца.
Их встретили у ворот. Людям предложили вместо лавок толстые деревянные кругляши – как раз усесться взрослому мужчине. Рамон прошел через уже казавшийся знакомым сад.
У него дома гостя бы провели в зал, где хозяин замка ожидал посетителей. Здесь хозяин вышел сам, встретив на пороге.
Юноша поклонился первым, как и подобает вежливому гостю. Хозяин, чуть огрузневший мужчина лет сорока, вернул поклон. Рамон не взялся бы угадывать, к какому сословию принадлежит семья девочки. Одежда из добротного шелка, с изящным серебряным шитьем – но сам шелк был серо-голубого цвета, считавшегося на родине Рамона будничным и неблагородным. Массивный золотой перстень с филигранью[17] – но кроме него никаких украшений: ни цепи, ни браслетов, ни серьги. Оружия хозяин дома тоже не носил – по крайней мере на первый взгляд. Гладко стянутые в хвост темные волосы, коротко подстриженная борода. У себя дома Рамон с первого взгляда отличал аристократа от купца, как бы последний ни пытался пустить пыль в глаза. Но поди разбери этих язычников.
– Рад видеть тебя под кровом своего дома.
Говорил хозяин через толмача, неспешно, давая время для того, чтобы тот успел перевести, и эта манера оставляла впечатление спокойного достоинства.
– И ты здравствуй, почтенный хозяин.
– Мой дом знавал лучшие времена, но не к лицу оставлять гостя без угощения. Разделишь ли ты его с нами?
Рамон снова поклонился:
– Гостю дорога хозяйская честь, а не достаток. Я с благодарностью приму угощение.
Оставалось только надеяться, что язычники едят человеческую пищу, а не каких-нибудь тараканов. Впрочем, если на рынках у них продавалась нормальная еда, значит, и приготовлено будет что-то съедобное. Ну, или не совсем уж несъедобное. Как бы то ни было, отказаться от еды значило показать, что таишь недоброе, и в этом, насколько Рамону было известно, местные не отличались от его народа. К счастью, угощение на столе выглядело съедобно и пахло вкусно. Похлебка из чего-то, напоминающего горох, но немного отличающегося по вкусу, рыба с незнакомыми травами, раки – эти по крайней мере выглядели привычно.
За столом разговор не сложился: Рамон был слишком занят необычной едой и чужим этикетом. Конечно, ему, чужаку, могли простить – да и наверняка простили какие-то мелочи, но вести себя вызывающе тоже не годилось. Так что пришлось во все глаза наблюдать за хозяином дома.
После обеда, во время которого юноша сумел не совершить ничего непростительного, Рамона провели во внутренний дворик, засаженный розами. Хозяин, представившийся как Амикам, опустился на скамью в резной беседке, указал гостю место напротив.
– Ты очень юн, как по нашим, так и по вашим меркам. Как случилось, что ты уже воин, командующий людьми?
Рамон помедлил с ответом:
– Так вышло. Будет ли правильно и достойно хвастаться битвой, где с одной стороны погиб мой родич, а с другой – твои соотечественники? Я защищал своего господина, он решил, что это достойно посвящения. Копье я принял после погибшего брата.
– Доблесть, скромность и великодушие, – усмехнулся хозяин. – Редкое сочетание. Дочери повезло, что ей попался именно твой отряд.
Рамон пожал плечами, как отвечать в таких случаях, он не знал. Выждав, не скажет ли Амикам еще что-то, развернул принесенный сверток.
– Твой человек сказал, что это семейная реликвия.
– Взятое в бою по праву принадлежит победителю.
– Какой может быть бой между девчонкой и дюжиной взрослых мужчин?
Хозяин покачал головой:
– Не скрою, эта вещь дорога мне, но я не могу просто взять ее обратно. Однако обычай не запрещает выкупить трофей. Что ты предпочтешь: золото или оружие?
– Оружие.
Маменька наверняка сказала бы, что он глупец. Герцог бы с ней согласился. Действительно, в оружии ни сам Рамон, ни его люди недостатка не испытывали, а золото пригодится всегда. Но принимать деньги от недавнего врага казалось неправильным. Да, юноша не таил зла ни к отцу девчонки, ни к ней самой – но все равно взять золото не мог. А оружие – это оружие, в том, чтобы принять его, нет бесчестья.
Амикам кивнул, кликнул слугу. Вскоре тот вернулся, неся еще один нож – не менее богато украшенный, чем тот, что все еще держал в руках Рамон, но казавшийся новее. Рядом с благородной стариной узор выглядел чересчур ярким и вычурным. Тем не менее сталь была хороша, и работа мастера казалась безукоризненной. Взглядом испросив разрешения у хозяина, Рамон повесил нож на пояс.
Хозяин дома положил вернувшуюся реликвию на колени, провел пальцами по завиткам на ножнах.
– Ты согласишься бывать у нас? Ты нравишься мне, а моей дочери будет полезно узнать о ваших обычаях и языке из первых рук. К тому же ты нравишься и ей.
Рамон кивнул:
– Но я попрошу тебя об услуге. Не мог бы твой человек учить меня вашему языку и обычаям?
– Спроси у него самого. Хасан – не слуга мне, он друг нашей семьи.
– Он говорил о «господине», и я ошибся. Прошу прощения. – Юноша поклонился и обернулся к толмачу. – Что скажешь?
– Это честь для меня.
– Твоя цена?
– Ты уже расплатился сполна: я люблю Лию как собственную дочь… а вот, кстати, и она.
Рамон обернулся. В этот раз девочка была одета как подобает. Платье изумрудного шелка, усыпанное драгоценными камнями зеркальце, подвешенное к поясу на золотой цепочке-шатлене, распущенные темно-каштановые пушистые волосы. Рамон нипочем бы не узнал в ней того волчонка с бешеными глазами, не ожидай он встречи заранее.
– Здравствуй, – улыбнулась девочка, присев в реверансе.
– Здравствуй, – поклонился Рамон. Мимолетно подумал, что за сегодня было отвешено столько поклонов и произнесено столько напыщенных слов, что куда там герцогскому приему. – Девочкой ты нравишься мне больше.
– Я себе тоже, – рассмеялась она. – Но в платье неудобно лазить по крышам.
– Пожалуй, я прикажу спрятать мужскую одежду, подходящую по размеру, – произнес ее отец. – На случай, если тебе снова вздумается повоевать.
– Ну сейчас же нет войны, – отмахнулась она. Протянула Рамону трехцветную кошечку, которую до сих пор держала на руках: – Хочу подарить тебе. В доме, где ты живешь, полно крыс.
– Благодарю. – Юноша принял подарок, с сомнением глядя на зверька, способного уместиться на мужской ладони. – Она правда умеет их ловить?
– Умеет, – кивнула девочка. – Она знатный крысолов, хоть еще и не совсем взрослая. Вслед за крысами ходит черная смерть, а я не хочу, чтобы она пришла в твой дом.
– Ты хочешь сказать… – медленно произнес Рамон.
– Ну это же все знают! Крысы носят черную смерть. Просто когда кругом голод, люди боятся его больше, чем всего остального. Кошек съели, как перед тем съели собак, и крысы заполонили город. Но мой отец мудр, и он повелел, что в нашем доме кошек есть не будут, даже если в нем не останется ни куска мяса… – Она вздохнула. – И так и было. Но я бы все равно не смогла их есть.
– Когда началась осада, многие не верили, что это надолго, – вмешался Амикам. – Я тоже не верил, но решил, что лучше я буду глупцом, испугавшимся тени, чем моя семья станет голодать. Мои люди посмеивались за спиной: не только превратить дом в склад, которому позавидовал бы любой купец, но и запасти семена и засадить сад вместо цветов репой и брюквой, а в пруд – там, на заднем дворе, – запустить мальков карпа. И приказал никогда, ни при каких обстоятельствах не рассказывать чужим об этом. Потом смеяться перестали. Не могу сказать, что еды было в достатке, но никто ни в моей семье, ни среди моих слуг не умер от голода. А кошки… на самом деле меня больше волновало то, что крысы могут попортить еду, чем черная смерть. Но Лия права. В городе развелись крысы, и болезнь может прийти в любое время.
– У меня дома про черную смерть говорят иначе. – Рамон пытался уложить в голове только что услышанное. Получалось плохо. – Возможно, ученые умы вашей страны правы… не мне судить. Но как вышло, что ребенок низкого пола обладает этими знаниями?
– Как ты сказал? «Низкого пола»? – расхохотался Хасан.
– Что? – вскочила девочка и тут же, встретив взгляд отца, опустилась на лавку.
– Прошу прощения. – Рамон прижал ладонь к груди. – Я никого не хотел обидеть. Но я привык считать, что наука – удел мужчин, а доля женщин – дом и изящное рукоделие. Ваш народ полагает иначе?
– На моей родине думают так же, – улыбнулся в бороду старик. – Но я долго прожил среди этого народа и могу сказать, что их женщины способны к наукам ничуть не меньше мужчин… не знаю, то ли потому, что рождены не такими, как на твоей и моей родине, то ли потому, что, обучая детей наукам, здесь не делают различий между мальчиками и девочками. – Он хмыкнул. – И если ты хочешь спросить, зачем женщинам наука, лучше не рискуй. По крайней мере при Лие. Она лучшая моя ученица.
Рамон обвел взглядом хозяев дома – может, они просто решили посмеяться над не знающим жизни чужеземцем? Но нет, судя по серьезным лицам мужчин и возмущенному – девочки, его не разыгрывали. Он хотел было спросить, чему именно учат Лию, но это могло погодить. Прежде следовало исправить содеянное.
– Я никого не хотел обидеть, – повторил он. – Как мне поступить, чтобы загладить вину?
– Думаю, извинения будет достаточно, – сказал Амикам. – Ты чужеземец.
Рамон поднялся, поклонился девочке:
– Лия, от всей души приношу свои извинения. Я не хотел обидеть тебя.
Она встала, с совершенно серьезным видом вернула поклон.
– Извинения приняты.
Опустилась на лавку, улыбнулась, снова став девчонкой.
– Только не ляпни что-нибудь такого, когда будешь общаться с дамами. Съедят.
– Не буду, – совершенно искренне пообещал Рамон.
Когда пришла пора возвращаться, хозяин дома вышел проводить к воротам.
– Не думал, что ты возьмешь так мало людей.
– Я счел, что в гостях мне нечего опасаться.
– Это так, – кивнул Амикам. – И все же я дам провожатых. Мой сын в твоем доме, и я не хочу, чтобы по дороге что-то случилось. Что-то, что даст твоим людям повод вспомнить о заложнике.
– Как будет угодно.
Домой они добрались без происшествий. Передав парня с рук на руки людям Амикама, Рамон выпустил кошку осваиваться в доме. Опустился перед камином на медвежью шкуру, добытую невесть где Бертовином. Дагобер примостился рядом с господином.
– Рассказывай, – сказал Бертовин, устраиваясь на лавке.
Рамон кивнул и начал рассказывать.
– Чушь, – не выдержал оруженосец, когда речь дошла до разговора о черной смерти. – При чем тут крысы? Все знают, что виноваты криды – недаром болезнь их не трогает.
– Все знают, – кивнул Бертовин. – Но когда черная смерть разгулялась в столице и кридов изгнали из города – что-то изменилось?
– Болезнь ушла.
– Ушла, – согласился воин. – Через два месяца. Не слишком ли долго?
– А может, болезнь их не трогает именно потому, что в домах кридов нет крыс? – протянул Рамон. По пути домой он не переставал думать о том, что услышал от чужих, и сейчас рыцарю казалось – ответ вот-вот найдется. – Им запрещено возделывать землю – поэтому они превратились в народ ростовщиков и торговцев. Их вера предписывает есть только особым образом приготовленную пищу. Не может ли быть, что они не держат дома запасов еды, а значит, крысам негде разгуляться?
– Думаешь? – Дагобер с сомнением покачал головой.
– Криды не торгуют едой. А еще они не ходят на праздники и в церковь, – вмешался Бертовин.
– Не хочешь ли ты сказать, что зараза может жить в доме Господа нашего? – взвился оруженосец.
– Тихо! – прикрикнул Рамон. – Оставим в покое церковь. Крысы. Я склонен верить тому, что услышал.
– Похоже на правду. В любом случае, от кошки в доме хуже не будет, – согласился Бертовин.
– Я видел, что ты отчасти утратил веру, – прошептал Дагобер. – Но что дело зашло так далеко… Кошки – твари нечистого, так говорят отцы церкви.
– Перестань причитать. – Рыцарь осенил себя священным знамением. – Видишь, ничего не случилось. Нет во мне никаких бесов. Хочешь, кошку в святой воде искупаем?
– Нет.
– Слава богу, не совсем помешался, – усмехнулся Рамон. – Как по девкам бегать, так никакие наставления отцов церкви не мешают, а тут… Успокойся и подумай. Потому что, если здешние ученые правы, герцог должен об этом знать.
Дагобер замолчал, и молчал довольно долго. Наконец он перестал теребить шкуру и поднял голову.
– Я расскажу отцу.
В эту ночь поспать снова не удалось. Рамону мерещилось, что вокруг бой и все залито кровью… реками крови. Проснуться среди ночи было облегчением – но запах крови никуда не делся. Юноша открыл глаза и заорал от неожиданности – прямо на него смотрела оскаленная чудовищная морда, кровь в лунном свете казалась черной. Он рывком вскочил, подхватывая меч. Выругался, разглядев то, что его так напугало. На подушке лежала крыса с наполовину отгрызенной головой.
Дверь с размаху шарахнулась об стену, в комнату влетел Бертовин с оружием наготове. Перевел взгляд с воспитанника на «чудовище» в кровати и расхохотался.
– Смешно ему, – проворчал Рамон. – Чуть не обделался: просыпаюсь, а тут этакая харя перед носом.
– Привыкай, теперь каждый день так просыпаться будешь.
– Вот спасибо, порадовал. – Юноша оглянулся на шорох. Из темноты дверного проема показалась кошка. Подбежав к кровати, она вспрыгнула на подушку. Еще одна крыса легла рядом с предыдущей.
Бертовин зашелся в очередном приступе смеха.
– Добычей делятся, а ты не ценишь.
– Благодарствую, мать ее так…
Рамон вернулся в кровать. Скорчив брезгливую мину, взял за хвост обеих крыс, положил их на пол. Посадил рядом кошку, пригрозил:
– Еще раз мне под нос положишь – хвост оторву. Я это не ем, ясно?
Запустил подушкой в сторону хохочущего воспитателя. Тот понял намек, исчез за дверью. Рамон пощекотал кошку за ухом. Та потерлась щекой о руку, спрыгнула с постели и юркнула в щель.
Утром на полу ровным рядом лежало полдюжины крыс.
Глава 6
Море дало о себе знать загодя: свежим соленым воздухом, разлившимся меж холмами, кружащимися над головой чайками. И все же, когда холмы раздвинулись, открывая сероватую бесконечность, Эдгар замер от неожиданности. Слишком уж оно было огромным. Проведшему детство среди лесов, а юность – в камне узких городских улиц казалось невозможным поверить в то, что все это – настоящее.
Эдгар направил коня к берегу, остановил неподалеку от обрыва. Где-то за спиной войско продолжало мерно двигаться своим путем – на запад к гавани. Но сейчас Эдгару не было до них дела.
Рядом спешился Рамон, шагнул к краю бездны.
– Осторожней! – не выдержал Эдгар.
Тот отмахнулся, начал спускаться, прыгая по камням. Эдгар хотел было последовать за братом, но одного взгляда вниз хватило для того, чтобы замерло, отказываясь подчиняться, тело, а ноги стали ватными.
– Рамон!
– Иди сюда, – откликнулся тот. – Тут здорово.
Ученый снова глянул вниз: Рамон устроился на небольшом каменном карнизе, свесив одну ногу и опираясь подбородком на колено другой. Далеко внизу шелестели волны, вылизывая скалы.
– Иди сюда! – повторил он, глядя снизу вверх.
Эдгар покачал головой, честно признался:
– Боюсь.
– А, – отозвался брат, и Эдгар, как ни старался, не смог уловить в голосе ни тени насмешки. – Понятно. Ты иди, если не хочешь ждать, я догоню. Коня только стреножь.
– Я тут посижу. – Молодой человек опустился на валун. Помолчал, глядя на волны.
– Красиво.
– Красиво, – повторил снизу Рамон. – Хочу запомнить. Люблю море.
– Разве в Агене его нет?
– Там оно другое… Не знаю, как объяснить. Увидишь.
Он в самом деле не знал, как объяснить, порой чувствуя себя удивительно косноязычным. Но то, что это море – серая вода под серыми тучами, холодная, несмотря на начало лета, – разительно отличалось от того, яркого, в бликах солнечных зайчиков, пляшущих на волнах, казалось очевидным. Он не смог бы сказать, какое любит больше. Там, на западе, в Агене, он скучал по дому и, прожив два года, не выдержал, попросил герцога отпустить. Тем более что дальнейшие завоевания, похоже, откладывались – за эти два года армия едва-едва смогла навести порядок в окрестностях города. Но и дом оказался чужим. То, что в памяти чудилось родным гнездом, наяву оказалось холодными каменными стенами, полными сырости и сквозняков, и чужими людьми, которых Рамон вроде был бы должен любить, но никак не выходило. С матерью он рассорился едва ли не через неделю после возвращения, потребовав отчета о том, как ведутся дела – как-никак, именно Рамон с Рихмером теперь были старшими мужчинами в доме. И если брат предпочитал не лезть в дела, отговариваясь скукой, а на деле – опасаясь спорить с матушкой, не желавшей выпускать главенство из рук, то привыкший повелевать людьми Рамон хотел быть хозяином в собственном доме. Ему это удалось, но мать фактически перестала общаться, ограничиваясь парой вежливых фраз за обедом. В качестве шага к примирению Рамон согласился жениться – и мать оттаяла, когда ей препоручили выбор невесты и организацию свадьбы. Самому юноше было совершенно все равно. Жена оказалась тихой и незаметной, как и полагается девушке из хорошей семьи, слушала мужа, опустив очи долу, со всем соглашаясь – и Рамон потерял к ней интерес еще до конца медового месяца, сведя все общение к выполнению супружеского долга и все тем же пустым разговорам за обедом. Наверное, это было неправильно, но по-другому не получалось.
Эдгар направил коня к берегу, остановил неподалеку от обрыва. Где-то за спиной войско продолжало мерно двигаться своим путем – на запад к гавани. Но сейчас Эдгару не было до них дела.
Рядом спешился Рамон, шагнул к краю бездны.
– Осторожней! – не выдержал Эдгар.
Тот отмахнулся, начал спускаться, прыгая по камням. Эдгар хотел было последовать за братом, но одного взгляда вниз хватило для того, чтобы замерло, отказываясь подчиняться, тело, а ноги стали ватными.
– Рамон!
– Иди сюда, – откликнулся тот. – Тут здорово.
Ученый снова глянул вниз: Рамон устроился на небольшом каменном карнизе, свесив одну ногу и опираясь подбородком на колено другой. Далеко внизу шелестели волны, вылизывая скалы.
– Иди сюда! – повторил он, глядя снизу вверх.
Эдгар покачал головой, честно признался:
– Боюсь.
– А, – отозвался брат, и Эдгар, как ни старался, не смог уловить в голосе ни тени насмешки. – Понятно. Ты иди, если не хочешь ждать, я догоню. Коня только стреножь.
– Я тут посижу. – Молодой человек опустился на валун. Помолчал, глядя на волны.
– Красиво.
– Красиво, – повторил снизу Рамон. – Хочу запомнить. Люблю море.
– Разве в Агене его нет?
– Там оно другое… Не знаю, как объяснить. Увидишь.
Он в самом деле не знал, как объяснить, порой чувствуя себя удивительно косноязычным. Но то, что это море – серая вода под серыми тучами, холодная, несмотря на начало лета, – разительно отличалось от того, яркого, в бликах солнечных зайчиков, пляшущих на волнах, казалось очевидным. Он не смог бы сказать, какое любит больше. Там, на западе, в Агене, он скучал по дому и, прожив два года, не выдержал, попросил герцога отпустить. Тем более что дальнейшие завоевания, похоже, откладывались – за эти два года армия едва-едва смогла навести порядок в окрестностях города. Но и дом оказался чужим. То, что в памяти чудилось родным гнездом, наяву оказалось холодными каменными стенами, полными сырости и сквозняков, и чужими людьми, которых Рамон вроде был бы должен любить, но никак не выходило. С матерью он рассорился едва ли не через неделю после возвращения, потребовав отчета о том, как ведутся дела – как-никак, именно Рамон с Рихмером теперь были старшими мужчинами в доме. И если брат предпочитал не лезть в дела, отговариваясь скукой, а на деле – опасаясь спорить с матушкой, не желавшей выпускать главенство из рук, то привыкший повелевать людьми Рамон хотел быть хозяином в собственном доме. Ему это удалось, но мать фактически перестала общаться, ограничиваясь парой вежливых фраз за обедом. В качестве шага к примирению Рамон согласился жениться – и мать оттаяла, когда ей препоручили выбор невесты и организацию свадьбы. Самому юноше было совершенно все равно. Жена оказалась тихой и незаметной, как и полагается девушке из хорошей семьи, слушала мужа, опустив очи долу, со всем соглашаясь – и Рамон потерял к ней интерес еще до конца медового месяца, сведя все общение к выполнению супружеского долга и все тем же пустым разговорам за обедом. Наверное, это было неправильно, но по-другому не получалось.