Потин. Лучше я или даже ты, чем женщина с римским сердцем; а это то, чем стала теперь Клеопатра. Пока я жив, она не будет править. Запомни это! (Уходит.)

Близится время обеда. Стол накрыт на кровле дворца; туда-то и поднимается Руфий, ему предшествует величественный придворный с жезлом; сзади идет раб и несет на руках инкрустированный табурет. Преодолев бесчисленные ступени, они, наконец, вступают под внушительную колоннаду кровли. Легкие занавеси протянуты между северными и восточными колоннами, дабы смягчить жар лучей заходящего солнца. Придворный подводит Руфия к одному из этих затененных мест. Шнур от занавесей висит между колоннами.

Придворный (с поклоном). Римский военачальник будет ожидать Цезаря здесь.

Раб ставит табурет около самой южной колонны и исчезает за занавесями.

Руфий (усаживается, он несколько запыхался). Уф! Вот это лестница! Высоко ли здесь?

Придворный. Мы на кровле дворца, о любимец побед!

Руфий. Хорошо, что любимцу не нужно карабкаться еще выше.

С противоположной стороны, пятясь, входит второй придворный.

Второй придворный. Цезарь идет.

Входит Цезарь. Он только что выкупался и облачился в новую пурпурную шелковую тунику; вид у него сияющий, праздничный. За ним идут два раба и несут легкое ложе – нечто вроде скамьи, украшенной тонкой резьбой. Они ставят его возле самой северной из затянутых занавесями колонн и исчезают. Оба придворных с церемонными поклонами следуют за ними. Руфий встает навстречу Цезарю.

Цезарь (подходя к нему). А, Руфий! (Разглядывает его одеяние с восхищенным удивлением.) Новая перевязь! Новый золотой эфес на мече! Да ты подстригся! А бороду – нет, непостижимо уму! (Нюхает бороду Руфия.) Так и есть! Клянусь Юпитером Олимпийским, он надушился!

Руфий (ворчливо). Ладно, ведь не для себя же я старался.

Цезарь (нежно). Нет, Руфий, сын мой, для меня, конечно. Дабы почтить день моего рождения.

Руфий (пренебрежительно). День рождения! У тебя каждый раз день рождения, как только надо умаслить какую-нибудь смазливую девчонку или утихомирить какого-нибудь посла. За последние десять месяцев у тебя их было семь.

Цезарь (сокрушенно). Да, Руфий, это верно. Никак не могу отучить себя от этих маленьких хитростей.

Руфий. Кто обедает с нами, кроме Клеопатры?

Цезарь. Аполлодор, сицилиец.

Руфий. Этот щелкопер?

Цезарь. Полно. Этот щелкопер – забавный враль, всегда может рассказать что-нибудь, спеть песню и избавляет нас от труда расточать любезности

Клеопатре. Что для нее два таких старых политика, эдакие лагерные медведи вроде нас с тобой? Нет, Аполлодор в компании – чудесный малый, Руфий, чудесный малый.

Руфий. Да, он немножко плавает, немножко фехтует… Мог бы и хуже быть. Вот если бы он еще научился держать язык на привязи!…

Цезарь. Да пощадят его от этого боги. Ох, эта жизнь воина! Скучная, грубая жизнь – жизнь дела. Это самое худшее в нас, римлянах. Труженики, работяги, пчелиный рой, обращенный в народ. То ли дело краснобай с таким умом и воображением, которые могут избавить человека от необходимости вечно что-нибудь делать!

Руфий. Гм, сунулся бы он к требе со всем этим после обеда! Ты замечаешь, что я пришел раньше, чем положено?

Цезарь. Н-да, я сразу подумал, что это неспроста. Ну, что случилось?

Руфий. Нас слышат здесь?

Цезарь. Наше уединение располагает к подслушиванию, но это можно исправить. (Дважды хлопает в ладоши.)

Занавеси раздвигаются, за ними открывается висячий сад, посреди которого стоит празднично убранный стол с четырьмя приборами – два на противоположных концах, два рядом. Конец стола, ближе к Цезарю и Руфию, уставлен золотыми ковшами и чашами. Величественный дворецкий наблюдает за целым штатом рабов, которые суетятся вокруг стола. По обе стороны сада идут колонны, и только в самой глубине – просвет, наподобие большой арки, ведущей на западный конец кровли, откуда открывается широкий горизонт. В глубине, посреди этой арки, на массивном пьедестале восседает бог Ра, с головой сокола, увенчанный аспидом и диском. У подножия его стоит алтарь из гладкого белого камня.

Ну вот, теперь нас видят все, и никому не придет в голову подслушивать нас. (Садится на ложе, которое принесли рабы.)

Pуфий (усаживаясь на свой табурет). Потин хочет говорить с тобой. Советую тебе повидаться с ним: тут какие-то козни среди женщин.

Цезарь. А кто это такой, Потин?

Руфий. Да этот, у которого волосы как беличий мех, – поводырь маленького царька, твой пленник.

Цезарь (досадливо). И он не убежал?

Руфий. Нет.

Цезарь (грозно поднимаясь). Почему? Зачем ты стережешь его, вместо того чтобы наблюдать за врагом? Разве не говорил я тебе, что пленникам надо всегда давать возможность бежать, если о них нет особых распоряжений. Ртов у пас и без него немало.

Руфий. Верно! Если бы у тебя было немного здравого смысла и ты позволил бы мне перерезать ему горло, наши рационы были бы целее. Но, как бы там ни было, он бежать не хочет. Три караула грозили ему, что проткнут его пилумом, если он снова попадется им на глаза. Что они еще могут сделать? Он предпочитает оставаться и шпионить за нами. Так же поступил бы и я на его месте, если бы имел дело с военачальником, страдающим припадками великодушия.

Цезарь (которому нечего возразить, садится снова). Гм! И он хочет видеть меня?

Руфий. Да. Я захватил его с собой. Он ждет там (показывает через плечо), под стражей.

Цезарь. И ты хочешь этого?

Руфий (упрямо). Я ничего не хочу. Полагаю, что ты поступишь так, как тебе нравится. Пожалуйста, не сваливай на меня.

Цезарь (всем видом показывает, что он делает это только из желания угодить Руфию). Ну, хорошо, хорошо! Давай его сюда.

Руфий (кричит). Эй, стража! Отпустите пленника, пусть он идет сюда. (Показывает рукой.) Иди сюда!

Входит Потин и недоверчиво останавливается между ними, переводя глаза с одного на другого.

Цезарь (приветливо). А, Потин! Добро пожаловать! Что у тебя нового сегодня?Потин. Цезарь, я пришел предостеречь тебя от опасности и сделать тебе одно предложение.

Цезарь. Брось опасности, давай предложение.

Руфий. А ну тебя с предложениями! Говори, какая опасность?

Потин. Ты думаешь, Цезарь, что Клеопатра предана тебе?

Цезарь (внушительно). Друг, я сам знаю, что думаю. Переходи к твоему предложению.

Потин. Я буду говорить прямо. Не знаю, какие неведомые боги дали тебе силу защищать дворец и небольшой клочок берега против целого города и войска. Мы отрезали тебя от озера Мареотиса, но ты выкопал колодцы в соленых морских песках и черпаешь оттуда ведрами пресную воду, и мы узнали, что боги твои непобедимы и что ты можешь творить чудеса. Я ныне не угрожаю тебе.

Руфий (насмешливо). Вот как! Очень великодушно с твоей стороны.

Потин. Да будет так. Ты – повелитель. Наши боги послали нам северо-западные ветры, дабы ты остался в наших руках, но ты сильнее их.

Цезарь (ласково понукая его, чтобы он перешел к делу). Да, да, мой друг. Что же дальше?

Руфий. Выкладывай приятель. Что у тебя на уме?

Потин. Я хочу сказать, что в твоем лагере есть предательница, Клеопатра…

Дворецкий (у стола провозглашает). Царица!

Цезарь и Руфий встают.

Руфий (в сторону Потина). Тебе надо было выложить все это поскорей, дубина! Теперь поздно.

Клеопатра, в роскошнейшем одеянии, величественно появляется в арке колоннады и проходит мимо изображения Ра и мимо стола к Цезарю. Ее приближенные, возглавляемые Фтататитой, присоединяются к слугам у стола. Цезарь предлагает Клеопатре свое место Она садится.

Клеопатра (живо, увидев Потина). А он что здесь делает?

Цезарь (усаживается рядом с ней в самом приветливом расположении духа). Только что начал мне что-то рассказывать о тебе. Ты сейчас услышишь. Продолжай, Потин.

Потин (в замешательстве). Цезарь… (Осекается.)

Цезарь. Ну, говори.

Потин. То, что я имею сказать, это для твоего слуха, а не для слуха царицы.

Клеопатра (подавляя ярость). Есть средства заставить тебя говорить. Берегись!

Потин (вызывающе). Цезарь не прибегает к этим средствам.

Цезарь. Друг, когда человеку в этом мире не терпится что-нибудь сказать, трудность не в том, чтобы заставить его говорить, а в том, чтобы помешать ему повторять это чаще, чем нужно. Позволь мне ознаменовать день моего рождения дарованием тебе свободы. Прощай! Мы больше не встретимся.

Клеопатра (гневно). Цезарь, твое великодушие безрассудно.

Потин (Цезарю). Позволь мне побеседовать с тобой с глазу на глаз. Быть может, жизнь твоя зависит от этого.

Цезарь величественно поднимается.

Руфий (Потину). Осел! Теперь он пойдет ораторствовать!

Цезарь (ораторским тоном). Потин…

Руфий (прерывая его). Цезарь, обед простынет, если ты заведешь свою любимую проповедь насчет жизни и смерти.

Клеопатра (внушительно). Замолчи, Руфий. Я хочу слушать Цезаря.

Руфий (бесцеремонно). Твое величество уже слышало все это. На прошлой неделе ты это повторяла Аполлодору, и он думал, что это твое собственное измышление.

Все величие Цезаря мигом исчезает; очень довольный, он снова садится и лукаво поглядывает на разъяренную Клеопатру.

(Кричит.) Эй, стража! Выпустите пленника. Он свободен. (Потину.) Ну, марш отсюда! Не сумел воспользоваться случаем.

Потин (запальчивый нрав которого берет верх над его осторожностью). Я буду говорить.

Цезарь (Клеопатре). Видишь? Никакая пытка не вырвала бы у него ни слова.

Потин. Цезарь, ты открыл Клеопатре искусство, с помощью которого римляне управляют миром.

Цезарь. Увы, они не умеют управлять даже сами собой. Ну и что же?

Потин. Что? Неужели ты так ослеплен красотой ее, что не видишь, как она жаждет царствовать над Египтом одна и всем сердцем ждет твоего отъезда?

Клеопатра (вскакивая). Лжец!

Цезарь (скандализованный). Что? Спорить? Пререкаться?

Клеопатра (пристыжена, но вся дрожит от сдерживаемой ярости). Нет, я не унижу себя, не стану возражать. Пусть говорит. (Снова садится.)

Потин. Я слышал это из ее собственных уст. Ты только орудие для нее: ты должен сорвать корону с головы Птолемея и возложить на ее голову. Предать нас всех в ее руки и себя тоже. А затем Цезарь может отправиться в Рим или во врата смерти, что вернее и ближе.

Цезарь (спокойно). Ну что же, друг, все это так естественно.

Потин (изумленный). Естественно? И тебя не возмущает предательство?

Цезарь. Возмущаться? Что даст мне возмущение, о глупый египтянин? Стану ли я возмущаться ветром, когда он леденит меня, или возмущаться ночью, что заставляет меня спотыкаться в темноте? Стану ли я возмущаться юностью, когда она отворачивается от старости, или возмущаться честолюбием, которому претит низкопоклонство? Прийти и говорить мне об этом – все равно как если бы ты пришел мне сказать, что завтра взойдет солнце.

Клеопатра (она больше не в силах сдерживаться). Но это ложь! Ложь! Я клянусь!

Цезарь. Это правда, хотя бы ты клялась тысячу раз и верила тому, в чем клянешься.

Клеопатра уже не владеет собой, лицо ее судорожно передергивается.

(Желая загородить ее, Цезарь встает и обращается к Потину и Руфию.) Идем, Руфий, проводим Потина мимо стражи. Мне нужно сказать ему несколько слов. (Тихо.) Нужно дать царице время овладеть собой. (Громко.) Идем. (Уводит Потина и Руфия, беседуя с ними по дороге.) Скажи друзьям твоим, Потин, пусть они не думают, что я противник того, чтобы разумно уладить дела в стране…

Они уходят, и конца фразы не слышно.

Клеопатра (сдавленным шепотом). Фтататита, Фтататита!

Фтататита (бросается к ней и успокаивает ее). Успокойся, дитя, не расстраивайся…

Клеопатра (прерывает ее). Нас кто-нибудь слышит?

Фтататита. Нет, голубка, говори.

Клеопатра. Слушай меня. Если он выйдет из дворца, не показывайся мне на глаза!

Фтататита. Он? По…

Клеопатра (бьет ее по губам). Убей его так, как я убила имя его на устах твоих. Сбрось его со стены, пусть разобьется о камни! Убей, убей, убей его!

Фтататита (оскаливаясь). Смерть собаке!

Клеопатра. Если ты не сделаешь этого, скройся с глаз моих навеки!

Фтататита (решительно). Да будет так! Ты не увидишь лица моего, пока глаза его не оденет мрак.

Возвращается Цезарь с изысканно разодетым Аполлодором и Руфием.

Клеопатра (Фтататите). Возвращайся скорей, скорей!

Фтататита на секунду устремляет на свою повелительницу понимающий взгляд, затем мрачно проходит мимо Ра и скрывается. Клеопатра, словно газель, стремительно бросается к Цезарю.

Так ты вернулся ко мне, Цезарь? (Ластясь к нему.) А я думала, ты рассердился. Добро пожаловать, Аполлодор! (Протягивает ему руку для поцелуя, другой рукой обнимает Цезаря.)

Аполлодор. Клеопатра изо дня в день становится все более и более женственно-прекрасной.

Клеопатра. Правда, Аполлодор?

Аполлодор. О нет! Это еще далеко от правды. Друг Руфий бросил в море жемчужину – Цезарь выудил драгоценный алмаз.

Цезарь. Цезарь выудил ревматизм, друг мой. Идемте обедать. Обедать!

Идут к столу.

Клеопатра (прыгая, словно козочка). Да, да, обедать. Какой обед я заказала для тебя, Цезарь!

Цезарь. Да? Чем же ты угостишь нас?

Клеопатра. Павлиньими мозгами…

Цезарь (делая вид, точно у него слюнки текут). Павлиньи мозги, Аполлодор!

Аполлодор. Это не для меня. Я предпочитаю соловьиные языки. (Подходит к столу и занимает место за одним из приборов, которые накрыты рядом.)

Клеопатра. Жареный вепрь, Руфий!

Руфий (облизываясь). Превосходно! (Занимает место рядом с Аполлодором, слева.)

Цезарь (глядя на свое место, в конце стола, по левую руку от Ра). А где же моя кожаная подушка?

Клеопатра (с другого конца стола). Я велела сделать тебе новые.

Дворецкий. Эти подушки, Цезарь, из тончайшего мальтийского шелка, и набиты они розовыми лепестками.

Цезарь. Розовыми лепестками? Разве я гусеница? (Сбрасывает подушки и усаживается на кожаную подстилку.)

Клеопатра. Как не стыдно! Мои новые подушки!

Дворецкий (склонившись у локтя Цезаря). Что прикажешь подать себе, Цезарь, дабы возбудить аппетит?

Цезарь. А что есть у тебя?

Дворецкий. Морские ежи, белые и черные морские желуди, морская крапива, лесные жаворонки, багрянки…

Цезарь. А устрицы?

Дворецкий. Конечно, есть и устрицы, Цезарь.

Цезарь. Британские устрицы?

Дворецкий. Британские устрицы, Цезарь.

Цезарь. Тогда – устриц.

Дворецкий, выслушав распоряжение, всякий раз делает знак рабу, и тот исчезает, чтобы привести его в исполнение.

Я был когда-то в Британии, в этой легендарной западной стране. Это последний клочок суши на краю океана, омывающего мир. Я отправился туда на поиски их прославленных жемчужин. Но британские жемчужины оказались басней. Однако, разыскивая их, я нашел британские устрицы.

Аполлодор. Потомство благословит тебя за это. (Дворецкому.) Мне – морских ежей!

Руфий. А нет ли чего-нибудь посолидней для начала?

Дворецкий. Дрозды со спаржей…

Клеопатра (перебивая). Откормленные каплуны. Скушай каплуна, Руфий.

Руфий. Вот это дело!

Клеопатра (жадно). А мне – дроздов.

Дворецкий. Какое вино соблаговолит выбрать Цезарь? Сицилийское, лесбосское, хиосское…

Руфий (пренебрежительно). Все греческие вина.

Аполлодор. Кто станет пить римское вино, когда есть греческое? Отведай лесбосского, Цезарь.

Цезарь. Подайте мне мой ячменный отвар.

Руфий (с величайшим омерзением). Фу, дайте мне моего фалернского.

Ему подают фалернское.

Клеопатра (надувшись). Пустая трата времени – устраивать для тебя обеды, Цезарь. Мои поварята не согласились бы сидеть на такой пище, как ты.

Цезарь (уступая). Хорошо, хорошо! Попробую лесбосского.

Дворецкий наполняет кубок Цезаря, затем Клеопатры и Аполлодора.

Но когда я вернусь в Рим, я издам законы против этих излишеств и даже позабочусь, чтобы законы эти выполнялись.

Клеопатра (умильно). Ну стоит ли об этом думать? Сегодня ты будешь, как и все другие: ленивым, разнеженным и добрым. (Протягивает ему руку через стол.)

Цезарь. Ну хорошо, один раз я готов пожертвовать своим покоем. (Целует ее руку.) Ну вот! (Отпивает глоток вина.) Теперь ты довольна?

Клеопатра. А ты больше не думаешь, что я только о том и мечтаю, чтобы ты уехал в Рим?

Цезарь. Я сейчас ни о чем не думаю. Мои мозги спят К тому же, кто знает, вернусь ли я когда-нибудь в Рим/

Руфий (встревоженный). Как? Что? Этого еще не хватало.

Цезарь. Что может показать мне Рим, чего бы я уже не видел раньше? Годы в Риме идут один за другим, ничем не отличаясь друг от друга, разве только тем, что я старею, а толпа на Аппиевой дороге остается все в том же возрасте.

Аполлодор. То же и здесь, в Египте. Старики, пресытившись жизнью, говорят: «Мы видели все, кроме истоков Нила».

Цезарь (загораясь). А почему бы нам не взглянуть на эти истоки? Клеопатра, хочешь, поедем со мной и проследим этот великий поток до его колыбели – там, в недрах неведомых стран? Оставим позади Рим – Рим, который достиг величия только затем, чтобы узнать, как величие порабощает племена и народы, коим не удалось стать великими. Хочешь, я создам для тебя новое царство и построю священный город – там, в лоне Великого Неведомого?

Клеопатра (восхищенно). Да, да, сделай это!

Руфий. Ну вот, теперь он завоюет всю Африку двумя легионами, пока мы доберемся до жареного вепря.

Аполлодор. Нет, не смейся. Это благородный замысел: Цезарь, мечтающий об этом, не просто солдат-завоеватель, но творец и художник. Давайте придумаем имя священному городу и освятим его лесбосским вином.

Цезарь. Пусть придумает сама Клеопатра.

Клеопатра. Он будет называться: Дар Цезаря возлюбленной.

Аполлодор. Нет, нет. Что-нибудь более величественное, такое, что обнимало бы весь мир, как звездный небосвод.

Цезарь (прозаически). Почему не назвать просто: Колыбель Нила?

Клеопатра. Нет. Ведь Нил – мой предок, и он бог. Ах, что я придумала! Пусть Нил сам подскажет имя. Давайте спросим его. (Дворецкому.) Пошли за ним. Трое мужчин в недоумении переглядываются, но дворецкий уходит, словно он получил самое обычное распоряжение. (Свите.) А вы удалитесь.

Свита удаляется с почтительными поклонами. Входит жрец; в руках у него маленький сфинкс с крошечным треножником перед ним. На треножнике курится кусочек фимиама. Жрец подходит к столу и ставит сфинкса посредине. Освещение начинает меняться, принимая пурпурно-багряный оттенок египетского заката, словно бог принес с собой эту странно окрашенную мглу. Мужчины смотрят с твердой решимостью не поддаваться впечатлению, но, несмотря на это, они все же сильно заинтересованы.

Цезарь. Что это за фокусы?

Клеопатра. Ты увидишь. Это не фокусы. По-настоящему нам следовало бы убить кого-нибудь, чтобы умилостивить его, но, может быть, Цезарю он ответит и так, если мы совершим ему возлияние вином.

Аполлодор (кивая через плечо в сторону Ра). А почему бы нам не обратиться вот к этому нашему сокологлавому приятелю?

Клеопатра (тревожно). Ш-ш-ш!… Смотри, он услышит и разгневается.

Руфий (флегматично). Источник Нила, надо полагать, – это не в его ведении.

Клеопатра. Нет. Я не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме моего дорогого маленького сфинксика, придумывал имя моему городу, потому что ведь это в его объятиях Цезарь нашел меня спящей. (Томно смотрит на Цезаря, затем повелительно обращается к жрецу.) Иди! Я – жрица. И я имею власть взять это на себя.

Жрец низко кланяется и уходит.

Ну, теперь давайте вызывать Нил все вместе. Может быть, он стукнет по столу.

Цезарь. Что? Стучащие столы? И такие суеверия существуют по сие время, на семьсот седьмом году республики?

Клеопатра. Это вовсе не суеверие. Наши жрецы многое узнают от столов. Правда ведь, Аполлодор?

Аполлодор. Да. Я объявляю себя обращенным. Когда Клеопатра – жрица, Аполлодор становится фанатиком. Твори заклинанье.

Клеопатра. Вы должны повторять за мной. Пошли нам голос твой, отец Нил!

Все четверо (вместе, поднимая кубки перед идолом). Пошли нам голос твой, отец Нил!

В ответ раздается предсмертный вопль человека, полный смертельного ужаса. Потрясенные мужчины опускают кубки и прислушиваются. Тишина. Пурпурное небо темнеет. Цезарь, бросив взгляд на Клеопатру, видит, как она с горящим взором, полным благоговения и благодарности, выплескивает перед божком вино из кубка. Аполлодор вскакивает и бежит на край кровли, смотрит вниз и прислушивается.

Цезарь (пронизывая взглядом Клеопатру). Что это было?

Клеопатра (раздраженно). Ничего. Побили какого-нибудь раба.

Цезарь. Ничего?

Руфий. Готов поклясться, что в кого-то всадили меч.

Цезарь (поднимаясь). Убийство?

Аполлодор (машет им рукой, чтобы они замолчали). Тише! Вы слышали?

Цезарь. Опять крик?

Аполлодор (возвращаясь к столу). Нет, что-то грохнулось о землю. Как будто упало на берег.

Руфий (мрачно, поднимаясь). Что-то такое с костями, похоже.

Цезарь (содрогаясь). Замолчи, замолчи, Руфий. (Выходит из-за стола и идет к колоннаде.)

Руфий следует за ним слева, Аполлодор справа.

Клеопатра (по-прежнему за столом). Ты покидаешь меня, Цезарь? Аполлодор, ты уходишь?

Аполлодор. Поистине, возлюбленная царица, у меня пропал всякий аппетит.

Цезарь. Сойди вниз, Аполлодор, и узнай, что случилось?

Аполлодор кивает и уходит, направляясь к лестнице, по которой пришел Руфий.

Клеопатра. Должно быть, твои солдаты убили кого-нибудь. Что нам до этого?

Ропот толпы долетает до них снизу. Цезарь и Руфий переглядываются.

Цезарь. Нужно выяснить.

Он собирается последовать за Аполлодором, но Руфий останавливает его, положив ему руку на плечо, и они видят, как с противоположного конца кровли шатающейся походкой идет Фтататита; на лице ее, в глазах, в уголках кровожадного рта тупое, пресыщенное выражение опьянения и довольства. У Цезаря мелькает мысль, что она пьяна, но Руфий хорошо понимает, какая красная влага опьянила ее.

Руфий (понижая голос). Здесь какие-то козни между этими двумя.

Фтататита. Царица да не отвратит очей от лица рабыни своей.

Клеопатра секунду смотрит на нее, упиваясь этой лютой радостью, затем открывает ей объятия, осыпает ее неистовыми поцелуями, срывает с себя драгоценности и сует ей. Мужчины смотрят на эту сцену и переглядываются. Фтататита – сонная, осовелая – тащится, волоча ноги, к алтарю, падает на колени перед Ра и застывает в молитве. Цезарь подходит к Клеопатре, оставив Руфия у колонн.

Цезарь (испытующе и настойчиво). Клеопатра, что случилось?

Клеопатра (в смертельном страхе перед ним, но с необыкновенной умильностью). Ничего, возлюбленный Цезарь мой. (С болезненной нежностью, почти замирающим, голосом.) Ничего… Я ни в чем перед тобой не виновата. (Ласково подвигается к нему.) Милый Цезарь, ты сердишься на меня? Почему ты так смотришь на меня? Ведь я все время была здесь, с тобой. Как я могу знать, что случилось?

Цезарь (в раздумье). Это верно.

Клеопатра (с великим облегчением, стараясь подластиться к нему). Ну конечно верно!

Он не отвечает на ее ласку.

Ведь правда, Руфий?

Ропот внизу внезапно переходит в угрожающий рев, потом затихает.

Руфий. А вот я сейчас узнаю. (Крупными шагами стремительно подходит к алтарю и хватает Фтататиту за плечо.) Ну-ка, ты, госпожа моя, идем за мной.

(Жестом приказывает ей идти впереди него.)

Фтататита (поднимаясь и оглядывая его злобным взглядом). Мое место возле царицы.

Клеопатра. Она не сделала ничего дурного, Руфий.

Цезарь (Руфию). Оставь ее.

Руфий (садясь на алтарь). Отлично. Тогда мое место тоже тут, а ты сам потрудись узнать, что там такое творится. Похоже, что в городе настоящий бунт.

Цезарь (с серьезным неудовольствием). Руфий, не мешает иногда и повиноваться.

Руфий. А иногда не мешает и поупрямиться. (Прочно усаживается, упрямо скрестив руки.)

Цезарь (Клеопатре). Отошли ее.

Клеопатра (жалобным голосом, стараясь задобрить его) Хорошо, сейчас. Я сделаю все, что бы ты ни попросил, все, что хочешь, Цезарь, все, что угодно, потому что я люблю тебя! Фтататита, уйди!

Фтататита. Слово царицы – моя воля. Я буду рядом, если царице будет угодно позвать меня. (Уходит мимо Ра, тем же путем, каким пришла.)

Руфий (следует за ней). Помни, Цезарь, твой телохранитель тоже будет рядом. (Уходит за ней.)

Клеопатра, полагаясь на то, что Цезарь послушается Руфия, выходит из-за стола и садится на скамью у колоннады.

Клеопатра. Почему ты позволяешь Руфию так обращаться с тобой? Ты должен проучить его, чтобы он знал свое место.

Цезарь. Научить его быть моим врагом? И скрывать от меня свои мысли так, как ты их сейчас скрываешь?

Клеопатра (снова охваченная страхом). Почему ты так говоришь, Цезарь? Ну правда, правда же, я ничего не скрываю от тебя. И ты напрасно так говоришь со мной. (Подавляет рыдание.) Я дитя по сравнению с тобой, а ты делаешься какой-то каменный только потому, что кто-то кого-то убил. Я не могу этого вынести. (Нарочно дает волю слезам. Он смотрит на нее с глубокой грустью и невозмутимой холодностью; она украдкой поднимает на него глаза, чтобы узнать, какое впечатление производят на него ее слезы; видя, что это его не трогает, она притворяется, будто делает над собой усилие и мужественно овладевает собой.) Ну, хорошо, я знаю, ты ненавидишь слезы. Я не буду плакать, чтобы не раздражать тебя. Я знаю, ты не сердишься, ты просто огорчен. Но только я такая глупенькая, я не могу ничего с собой поделать – мне больно, когда ты говоришь со мной так холодно. Конечно, ты совершенно прав: это ужасно – подумать, что кого-то убили или хотя бы ранили. И я надеюсь, что ничего такого не… (голос ее прерывается от его презрительного, испытующего взгляда.)