Деду было семьдесят три, Петьке, внуку, — тринадцать. Дед был сухой и нервный и страдал глухотой. Петька, не по возрасту самостоятельный и длинный, был стыдлив и упрям. Они дружили.
   Больше всего на свете они любили кино. Половина дедовой пенсии уходила на билеты. Обычно, подсчитав к концу месяца деньги, дед горько и весело объявлял Петьке:
   — Ухайдакали мы с тобой пять рубликов!
   Петька для приличия делал удивленное лицо.
   — Ничего, прокормит, — говорил дед (имелись в виду отец и мать Петьки. Дед Петьке доводился по отцу). — А нам с тобой это для пользы.
   Садились всегда в первый ряд: дешевле, и потом там дед лучше слышал. Но все равно половину слов он не разбирал, а догадывался по губам актеров. Иногда случалось, что дед вдруг ни с того ни с сего начинал хохотать. А в зале никто не смеялся. Петька толкал его в бок и сердито шипел:
   — Ты чего? Как дурак…
   — А как он тут сказал? — спрашивал дед.
   Петька шепотом пересказывал деду в самое ухо:
   — Не снижая темпов.
   — Хе-хе-хе, — негромко смеялся дед уже над собой. — А мне не так показалось.
   Иногда дед плакал, когда кого-нибудь убивали невинного.
   — Эх вы… люди! — горько шептал он и сморкался в платок. Вообще он любил высказаться по поводу того, что видел на экране. Когда там горячо целовались, например, он усмехался и шептал:
   — От черти!.. Ты гляди, гляди… Хэх!
   Если дрались, дед, вцепившись руками в стул, напряженно и внимательно следил за дракой (в молодости, говорят, он охотник был подраться. И умел).
   — Нет, вон тот не… это… слабый. А этот ничего, верткий.
   Впрочем, фальшь чуял.
   — Ну-у, — обиженно говорил он, — это они понарошке.
   — Так кровь же идет, — возражал Петька.
   — Та-а… кровь. Ну и что? Нос, он же слабый: дай потихоньку, и то кровь пойдет. Это не в том дело.
   — Ничего себе не в том!
   — Конечно, не в том.
   На них шикали сзади, и они умолкали.
   Спор основной начинался, когда выходили из клуба. Особенно в отношении деревенских фильмов дед был категоричен до жестокости.
   — Хреновина, — заявлял он. — Так не бывает.
   — Почему не бывает?
   — А что, тебе разве этот парень глянется?
   — Какой парень?
   — С гармошкой-то. Который в окно-то лазил.
   — Он не лазил в окно, — поправлял Петька; он точно помнил все, что происходило в фильме, а дед путал, и это раздражало Петьку, — Он только к окну лез, чтобы спеть песню.
   — Ну, лез. Я вон один раз, помню, полез было…
   — А что, он тебе не глянется?
   — Кто?
   — Кто-кто!.. Ну парень-то, который лез-то. Сам же заговорил про него.
   — Ни вот на столько, — дед показывал кончик мизинца. — Ваня-дурачок какой-то. Поет и поет ходит… У нас Ваня-дурачок такой был — все пел ходил.
   — Так он же любит! — начинал нервничать Петька.
   — Ну и что, что любит?
   — Ну и поет.
   — А?
   — Ну и поет, говорю!
   — Да его бы давно на смех подняли, такого! Ему бы проходу не было. Он любит… Когда любят, то стыдятся. А этот трезвонит ходит по всей деревне… Какая же дура пойдет за него! Он же несурьезный парень. Мы вон, помню: поглянется девка, так ты ее за две улицы обходишь — потому что совестно. Любит… Ну и люби на здоровье, но зачем же…
   — Чего — зачем?
   — Зачем же людей-то смешить? Мы вон, помню…
   — Опять «мы, мы». Сейчас же люди-то другие стали!
   — Чего это они другие-то стали? Всегда люди одинаковые. Ты у нас много видел таких дурачков?
   — Это же кино все-таки. Нельзя же сравнивать.
   — Я и не сравниваю. Я говорю, что парень непохожий, вот и все, — стоял на своем дед.
   — Так всем же глянется! Смеялись же! Я даже и то смеялся.
   — Ты маленький ишо, поэтому тебе все смешно. Я вот небось не засмеюсь где попало.
   Со взрослыми дед редко спорил об искусстве — не умел. Начинал сразу нервничать, обзывался.
   Один раз только крепко схлестнулся он со взрослыми, и этот-то единственный раз и навлек на его голову беду.
   Дело было так.
   Посмотрели они с Петькой картину — комедию, вышли из клуба и дружно разложили ее по косточкам.
   — И ведь что обидно: сами ржут, черти (актеры), а тут сидишь — хоть бы хны, даже усмешки нету! — горько возмущался дед. — У тебя была усмешка?
   — Нет, — признался Петька. — Один раз только, когда они с машиной перевернулись.
   — Ну вот! А ведь мы же деньги заплатили — два рубля по-старому! А они сами посмеялись и все.
   — Главное, пишут «Комедия».
   — Комедия!.. По зубам за такую комедию надавать.
   Пришли домой злые.
   А дома в это время смотрели по телевизору какую-то деревенскую картину. К ним в гости приехала Петькина тетя, сестра матери Петьки. С мужем. Из города. И вот все сидят и смотрят телевизор. (Дед и Петька не переваривали телевизор. «Это я, когда еще холостым был, а брат, Микита, женился, так вот я любил к ним в горницу через щелочку подглядывать. Так и телевизор ихний: все вроде как подглядываешь», — сказал дед, посмотрев пару раз телевизионные передачи.)
   Вот, значит, сидят все, смотрят.
   Петька сразу ушел в прихожую учить уроки, а дед остановился за всеми, посмотрел минут пять на телевизорную мельтешню и заявил:
   — Хреновина. Так не бывает.
   Отец Петьки обиделся:
   — Помолчи, тять, не мешай.
   — Нет, это любопытно, — сказал городской вежливый мужчина. — Почему так не бывает, дедушка? Как не бывает?
   — А?
   — Он недослышит у нас, — пояснил Петькин отец.
   — Я спросил: почему так не бывает? А как бывает? — громко повторил городской мужчина, заранее почему-то улыбаясь.
   Дед презрительно посмотрел на него:
   — Вот так и не бывает. Ты вот смотришь и думаешь, что он правда плотник, а я, когда глянул, сразу вижу: никакой он не плотник. Он даже топор правильно держать не умеет.
   — Они у нас критики с Петькой, — сказал Петькин отец, желая немного смягчить резкий дедов тон.
   — Любопытно, — опять заговорил городской. — А почему вы решили, что он топор неправильно держит?
   — Да потому, что я сам всю жизнь плотничал. «Почему решили?»
   — Дедушка, — встряла в разговор Петькина тетя, — а разве в этом дело?
   — В чем?
   — А мне вот гораздо интереснее сам человек. Понимаете? Я знаю, что это не настоящий плотник — это актер, но мне инте… мне гораздо интереснее…
   — Вот такие и пишут на студии, — опять с улыбкой сказал муж Петькиной тети.
   Они были очень умные и все знали — Петькина тетя и ее муж. Они улыбались, когда разговаривали с дедом. Деда это обозлило.
   — Тебе не важно, а мне важно, — отрезал он, — Тебя им надуть — пара пустяков, а меня не надуют.
   — Ха-ха-ха, — засмеялся городской человек. — Получила?
   Петькина тетя тоже усмехнулась.
   Петькиному отцу и Петькиной матери было очень неудобно за деда.
   — Тебе ведь трудно угодить, тять, — сказал Петькин отец. — Иди лучше к Петьке, помоги ему. — Склонился к городскому человеку и негромко пояснил: — Помогает моему сыну уроки учить, а сам — ни в зуб ногой. Спорят друг с другом. Умора!
   — Любопытный старик, — согласился городской человек.
   Все опять стали смотреть картину, про деда забыли. Он стоял сзади как оплеванный. Постоял еще немного и пошел к Петьке.
   — Смеются, — сказал он Петьке.
   — Кто?
   — Вон… — Дед кивнул в сторону горницы. — Ничего, говорят, ты не понимаешь, старый хрен. А они понимают!
   — Не обращай внимания, — посоветовал Петька.
   Дед присел к столу, помолчал. Потом опять заговорил.
   — Ты, говорят, дурак, из ума выжил…
   — Что, так и сказали?
   — А?
   — Так и сказали на тебя — дурак?
   — Усмехаются сидят. Они шибко много понимают! — Дед постепенно «заводился», как выражался Петька.
   — Не обращай внимания, — опять посоветовал Петька.
   — Приехали… Грамотеи! — Дед встал, покопался у себя в сундуке, взял деньги и ушел.
   Пришел через час пьяный.
   — О-о! — удивился Петька (дед редко пил). — Ты чего это?
   — Смотрют? — спросил дед.
   — Смотрют. Не ходи к ним. Давай я тебя раздену. Зачем напился-то?
   Дед грузно опустился на лавку.
   — Они понимают, а мы с тобой не понимаем! — громко заговорил он. — Ты, говорят, дурак, дедушка! Ты ничего в жизни не понимаешь. А они понимают! Денег много?! — Дед уже кричал. — Если и много, то не подымай нос! А я честно всю жизнь горбатился!.. И я же теперь сиди помалкивай. А ты сроду топора в руках не держал! — Дед разговаривал с дверью, за которой смотрели телевизор.
   Петька растерялся.
   — Не надо, не надо, — успокаивал он деда. — Давай я тебя разую. Ну их!..
   — Нет, постой, я ему скажу… — Дед хотел встать, но Петька удержал его:
   — Не надо, деда!
   — Финтифлюшки городские. — Дед как будто успокоился, притих.
   Петька снял с него один сапог.
   Но тут дед опять чего-то вскинул голову.
   — Ты мне усмешечки строишь? — Опять глаза его безрассудно заблестели. — А я тебе одно слово могу сказать!.. — Взял сапог и пошел в горницу. Петька не сумел удержать его.
   Вошел дед в горницу, размахнулся и запустил сапогом в телевизор:
   — Вот вам!.. И плотникам вашим!
   Экран — вдребезги.
   Все повскакали с мест. Петькина тетя даже взвизгнула.
   — Усмешечки строить! — закричал дед. — А ты когда-нибудь топор держал в руках?!
   Отец Петькин хотел взять деда в охапку, но тот оказал сопротивление. С грохотом полетели стулья. Петькина тетя опять взвизгнула и вылетела на улицу.
   Петькин отец все-таки одолел деда, заломил ему руки назад и стал связывать полотенцем.
   — Удосужил ты меня, удосужил, родитель, — зло говорил он, накрепко стягивая руки деда. — Спасибо тебе.
   Петька перепугался насмерть, смотрел на все это широко открытыми глазами. Городской человек стоял в сторонке и изредка покачивал головой. Мать Петьки подбирала с пола стекла.
   — Удосужил ты меня… — все приговаривал отец Петьки и нехорошо скалился.
   Дед лежал на полу вниз лицом, терся бородой о крашеную половицу и кричал:
   — Ты мне усмешечки, а я тебе — одно слово!.. Слово скажу тебе, и ты замолкнешь. Если я дурак, как ты говоришь…
   — Да разве я так говорил? — спросил городской мужчина.
   — Не говорите вы с ним, — сказала мать Петьки. — Он сейчас совсем оглох. Бессовестный.
   — Вы меня с собой за стол сажать не хочете — ладно! Но ты мне… Это — ладно, пускай! — кричал дед. — Но ты мне тогда скажи: ты хоть один сруб срубил за свою жизнь? А-а!.. А ты мне же говоришь, что я в плотниках не понимаю! А я половину этой деревни своими руками построил!..
   — Удосужил, родимчик тебя возьми, удосужил, — приговаривал отец Петьки.
   И тут вошли Петькина тетя и милиционер, здешний мужик, Ермолай Кибяков.
   — Ого-го! — воскликнул Еромолай, широко улыбаясь. — Ты чего это, дядя Тимофей? А?
   — Удосужил меня на радостях-то, — сказал отец Петьки, поднимаясь.
   Милиционер хмыкнул, почесал ладонью подбородок и посмотрел на отца Петьки. Тот согласно кивнул головой и сказал:
   — Надо. Пусть там переночует.
   Ермолай снял фуражку, аккуратно повесил ее на гвоздик, достал из планшета лист бумаги, карандаш и присел к столу.
   Дед притих.
   Отец Петьки стал рассказывать, как все было. Ермолай пригладил заскорузлой темной ладонью жидкие волосы на большой голове, кашлянул и стал писать, навалившись грудью на стол и наклонив голову влево.
   «Гражданин Новоскольцев Тимофей Макарыч, одна тысяча…»
   — Он с какого года рождения?
   — С девяностого.
   »…Одна тысяча девяностого года рождения, плотник в бывшем, сейчас сидит на пенсии. Особых примет нету.
   Вышеуказанный Тимофей двадцать пятого сентября сего года заявился домой в состоянии крепкого алкоголя. В это время семья смотрела телевизор. И гости еще были…»
   — Как кинофильм назывался?
   — Не знаю. Мы включили, когда там уже шло, — пояснил отец. — Про колхоз. «…Заглавие фильма не помнят, Знают одно: про колхоз.
   Тимофей тоже стал смотреть телевизор. Потом он сказал: «Таких плотников не бывает». Все попросили Тимофея оправиться. Но он продолжал возбужденное состояние. Опять сказал, что таких плотников не бывает, вранье, дескать. «Руки, говорит, у плотников совсем не такие». И стал совать свои руки, Его еще раз попросили оправиться. Тогда Тимофей снял с ноги правый сапог (размер 43—45, яловый) и произвел удар по телевизору.
   Само собой, вышиб все на свете, то есть там, где обычно бывает видно.
   Старший сержант милиции КИБЯКОВ».
   Ермолай встал, сложил протокол вдвое, спрятал в планшет.
   — Пошли, дядя Тимофей!
   Петька до последнего момента не понимал, что происходит. Но когда Кибяков и отец стали поднимать деда, он понял, что деда сейчас поведут в каталажку. Он громко заплакал и кинулся защищать его:
   — Куда вы его?! Деда, куда они тебя!.. Не надо, тять, не давай!..
   Отец оттолкнул Петьку, а Кибяков засмеялся:
   — Жалко дедушку-то? Сча-ас мы его в тюрьму посадим. Сча-ас…
   Петька заплакал еще громче.
   Мать увела его в уголок и стала уговаривать:
   — Ничего не будет с ним, что ты плачешь-то? Переночует там ночь и придет. А завтра стыдно будет. Не плачь, сынок.
   Деда обули и повели из избы. Петька заплакал навзрыд. Городская тетя подошла к ним и тоже стала уговаривать Петьку:
   — Что ты, Петенька? В отрезвитель ведь его повели-то, в отрезвитель! Он же придет скоро, У нас в Москве знаешь сколько водят в отрезвитель!..
   Петька вспомнил, что это она, тетя, привела милиционера, грубо оттолкнул ее от себя, залез на печку и там долго еще горько плакал, уткнувшись лицом в подушку.