— Идет! — крикнул Славка. — Гусь-Хрустальный идет!
   — Чего орешь-то? — сердито сказала мать. — Не можешь никак потише-то?.. Отойди оттудова, не торчи.
   Славка отошел от окна.
   — Играть, что ли? — спросил он.
   — Играй. Какую-нибудь… поновей.
   — Какую? Может, марш?
   — Вот какую-то недавно учил!..
   — Я сене одолел еще. Давай «Вянет, пропадает»?
   — Играй. Она грустная?
   — Помоги-ка снять. Не особенно грустная, но за душу возьмет.
   Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Славке на колени. Славка заиграл: «Вянет, пропадает».
   Вошел дядя Володя, большой, носатый, отряхнул о колено фуражку и тогда только сказал:
   — Здравствуйте.
   — Здравствуйте, Владимир Николаич, — приветливо откликнулась мать.
   Славка перестал было играть, чтоб поздороваться, но вспомнил материн наказ — играть без передыху, кивнул дяде Володе и продолжал играть.
   — Дождь, Владимир Николаич?
   — Сеет. Пора уж ему и сеять. — Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, обстоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит, подумает — переставит. — Пора… Сегодня у нас… што? Двадцать седьмое? Через три дня октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал.
   — Да, — вздохнула мать.
   Славку удивляло, что мать, обычно такая крикливая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась. Вообще становилась какая-то сама не своя: краснела, суетилась, все хотела, например, чтоб дядя Володя выпил «последнюю» рюмку перцовки, а дядя Володя говорил, что «последнюю-то как раз и не надо пить — она-то и губит людей».
   — Все играешь, Славка? — спросил дядя Володя.
   — Играет — встряла мать. — Приходит из школы и начинает — надоело уж… В ушах звенит.
   Это была несусветная ложь, Славка изумлялся про себя.
   — Хорошее дело, — сказал дядя Володя. — В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты в красном уголке на баяне тренироваться. Очень хорошее дело. Не всем только дается…
   — Я говорила с ихним учителем-то: шибко, говорит, способный.
   Когда говорила?! О боже милостивый!.. Что с ней?
   — Талант, говорит.
   — Надо, надо. Молодец, Славка.
   — Садитесь, Владимир Николаич.
   Дядя Володя ополоснул руки, тщательно вытер их полотенцем, сел к столу.
   — С талантом люди крепко живут.
   — Дал бы уж, господи…
   — И учиться, конечно, надо — само собой.
   — Вот учиться-то… — Мать строго посмотрела на Славку. — Лень-матушка! Вперед нас, видно, родилась. Чего уж только не делаю: сама иной раз с им сяду; «Учи! Тебе надо-то, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы мужчина в доме… Нас-то много они слушают!
   — Отец-то не заходит, Славка?
   — А чего ему тут делать? — отвечала мать. — Алименты свои плотит — и довольный. А тут рости, как знаешь…
   — Алименты — это удовольствие ниже среднего, — заметил дядя Володя. — Двадцать пять?
   — Двадцать пять. А зарабатывает-то не шибко… И те пропивает.
   — Стараться надо, Славка. Матери одной трудно.
   — Понимал бы он…
   — Ты пришел из школы; сразу — раз — за уроки. Уроки приготовил — поиграл на баяне. На баяне поиграл — пошел погулял. Мать вздохнула.
   Славка играл «Вянет, пропадает».
   Дядя Володя выпил перцовки.
   — Стремиться надо, Славка.
   — Уж и то говорю ему: «Стремись, Славка…»
   — Говорить мало, — заметил дядя Володя и налил еще рюмочку перцовки.
   — Как же воспитывать-то?
   Дядя Володя опрокинул рюмочку в большой рот.
   — Ху-у… Все: пропустили по поводу воскресенья, и будет. — Дядя Володя закурил. — Я ведь пил, крепко пил…
   — Вы уж рассказывали. Счастливый человек — бросили… Взяли себя в руки.
   — Бывало, утром: на работу идти, а от тебя, как от циклона, на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахерскую — не бриться, ничего, — откроешь рот: он побрызгает, тогда уж идешь. Мучился, Хочешь на счетах три положить, кладешь — пять.
   — Гляди-ко!
   — В голове — дымовая завеса, — обстоятельно рассказывал дядя Володя. — А у меня еще стол наспроть окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить — пот градом!.. И мысли комичные возникают: в ведомости, допустим: «Такому-то на руки семьсот рублей». По-старому. А ты думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?» Х-хе…
   — Гляди-ко, до чего можно дойти!
   — Дальше идут. У меня приятель был: тот по ночам все шанец искал.
   — Какой шанец?
   — Шанс. Он его называл — шанец. Один раз искал, искал — показалось, кто-то с улицы зовет, шагнул с балкона, и все, не вернулся.
   — Разбился?!
   — Ну. с девятого этажа — шутка в деле! Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: «Эй!»
   — Сердешный… — вздохнула мать.
   Дядя Володя посмотрел на Славку…
   — Отдохни, Славка. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как говорит наш главный бухгалтер. Тоже пить бросил и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить.
   Славка посмотрел на мать. Та улыбнулась:
   — Ну отдохни, сынок.
   Славка с великим удовольствием вылез из-под баяна… Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой.
   Дядя Володя расставлял на доске фигуры.
   — В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз — за шахматы: «Желаете?» К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как?
   — По родной речи? Трояк.
   — Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: «Е-два, Е-четыре», как сказал гроссмейстер. А ты не знаешь, где это написано. Надо знать. Ну давай.
   Славка походил пешкой.
   — А зачем говорят-то: «Е-два, Е-четыре»? — спросила мать, наблюдая за игрой.
   — А шутят, — пояснил дядя Володя. — Шутят так. А люди уж понимают: «Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Славка.
   Славка походил пешкой.
   — У нас дядя Иван тоже шутит, — сказал он. — Нас вывели на физкультуру, а он говорит: «Вот вам лопаты — тренируйтесь». — Славка засмеялся.
   — Кто это?
   — Он завхозом у нас.
   — А-а… Этим шутникам лишь бы на троих сообразить, — недовольно заметил дядя Володя.
   Мать и Славка промолчали.
   — Не перевариваю этих соображал, — продолжал дядя Володя. — Живут — небо коптят.
   — А вот пили-то, — поинтересовалась мать, — жена-то как же?
   — Жена-то? — Дядя Володя задумался над доской: Славка неожиданно сделал каверзный ход. — Реагировала-то?
   — Да. Реагировала-то.
   — Отрицательно, как еще. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Вот так, Славка! — Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен. — Из-за этого и горшок об горшок у нас и получился.
   — Как это? — не понял Славка.
   — Горшок об горшок-то? — Дядя Володя снисходительно улыбнулся. — Горшок об горшок — и кто дальше.
   Мать засмеялась.
   — Еще рюмочку, Владимир Николаич?
   — Нет, — твердо сказал дядя Володя. — Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения — и будет. Раньше не отказался ба… Ох, пил!.. Спомнить страшно.
   — Не думаете сходиться-то? — спросила мать.
   — Нет, — твердо сказал дядя Володя, — Дело прынципа: я первый на мировую не пойду.
   Славка опять сделал удачный ход.
   — Ну, Славка!.. — изумился дядя Володя.
   Мать незаметно дернула Славку за штанину. Славка протестующе дрыгнул ногой: он тоже вошел в азарт.
   — Так, Славка… — Дядя Володя думал, сморщившись. — Так… А мы вот так!
   Теперь Славка задумался.
   — Детей-то проведуете? — расспрашивала мать.
   — Проведую, — Дядя Володя закурил. — Дети есть дети, Я детей люблю.
   — Жалеет счас небось?
   — Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь — тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей — любо глядеть. Домой приходишь — сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь… Хочу еще софу купить.
   — Ходите, — сказал Славка.
   Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в задумчивости свой большой, слегка заалевший нос.
   — Так, Славка… Ты как? А мы-так! Шахович. Софы есть чешские… Раздвижные — превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу…
   — Сколько же шкура станет?
   — Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку на восток ездит, закажу ему, привезет.
   — А волчья хуже? — спросил Славка.
   — Волчья небось твердая, — сказала мать.
   — Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Славка. Дождик перестал; за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни.
   Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном.
   — Завтра хороший день будет, — сказал дядя Володя. — Вот где солнышко село, небо зеленоватое: значит, хороший день будет.
   — Зима скоро. — вздохнула мать.
   — Это уж как положено, У вас батареи не затопили еще?
   — Нет. Пора бы уж.
   — С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю.
   Мать смотрела на дядю Володю с таким выражением, как будто ждала, что он вот-вот возьмет и скажет что-то не про телевизор, не про софу, не про медвежью шкуру — что-то другое.
   Дядя Володя надел фуражку, остановился у порога…
   — Ну, до свиданья.
   — До свиданья…
   — Славка, а кубинский марш не умеешь?
   — Нет, — сказал Славка. — Не проходили еще.
   — Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать… Ну, до свиданья.
   — До свиданья.
   Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами — высокий, сутулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед.
   — Руль, — с досадой сказала мать, глядя в окно. — Чего ходит?..
   — Тоска, — сказал Славка. — Тоже ж один кукует.
   Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин.
   — Чего ходить тогда? — еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой по коробку. — Нечего и ходить тогда. Правда что Гусь-Хрустальный.