Сибирцев Сергей
Странности человеческие
Сергей Сибирцев
Странности человеческие
"Абсурдность становиться болезненной страстью, с того момента, как осознается"
Альбер Камю
"Один"
Возвращаясь с работы - думаю о ней. Дома, заворачиваясь в холодное холостяцкое одеяло, прощаясь в днем минувшим, снова мои мысли возвращаются к ней.
Она давно замужем. Любима мужем. Она любит своих детей. А ребятишки всегда с радостными воплями встречают свою любимую мамочку. А потом они все втроем готовятся к встрече - самой главной. Они все трое без ума от своего мужа и папочки...
Редкая удивительная семья. Семья-остров. Остров домашнего благолепия. Остров затяжного жуткого счастья...
Я не верю, что на свете существуют такие отдохновенные, заброшенные, позабытые горем местности...
Она моя коллега. Я всегда думаю о ней. О ее страшно счастливом острове жизни. У нее странное мифологическое имя - Ариадна. В детстве она немного стыдилась его. Его легендарности и протяженности.
Я еще не был женат. Возраст мой критический и весьма критичен - сорок два года - для обзаведения законным семейством.
Я никогда никого не любил.
Я полагал, что любить - это удел избранных натур. Сейчас, засыпая, держа перед собою образ Ариадны, я не понимаю: в чем моя вина, где я оступился, за какие такие грехи меня Господь покарал любовью. Любить чужую счастливую женщину...
Занимаясь постельной любовью с какой-нибудь эпизодической женщиной, я все равно всегда думаю о Ней, о моей женщине. Это обстоятельство, видимо, коробит некоторых моих партнерш. В минуты наивысшей близости помимо своей воли я проборматываю, выстанываю:
- Арочка, Ариадночка-а!! Ара-а-а!!!
Обнаружив, после окончания близости, что рядом со мною не моя женщина... Женщина угрюмовато молчит или начинает придумывать ехидные вопросы, на которые я не отвечаю. Восстанавливая дыхание, я пытаюсь уследить за ускользающим осознанием, понимая, что подобные лицедейства для моей психики даром не пройдут.
Через год я заразил своей любовью мою женщину.
В первые недели Ариадна ничего мне не говорила. Только смотрела. Любящие женщины смотрят по особенному. Вернее всего, мое собственное сердце однажды сказало мне короткую фразу: "Отныне она твоя...".
После этой откровенной фразы я не знал, что делать, как поступить с моей властью? Моя женщина сама распорядилась моей тайной и страшной властью. Спустя месяц после сердечного откровения она догнала меня после работы на улице и сказала совершенно буднично и обречено:
- Ты умрешь без меня. Или сойдешь с ума... Я знаю. Я ухожу к тебе. Ты - мой крест...
***
Прошел год. Мы жили вдвоем. Ее муж не отдал нам ее детей. Он разрешил навещать их. Моя женщина навещала своих ребятишек, когда хотела. Она была беременна третьим ребенком. Как я полагал, от меня. Я никак не мог представить, что через определенное время у меня будет собственное дите... Это не укладывалось в моем сознании.
Потом у моей женщины случился какой-то токсикоз: ее постоянно рвало... В больнице она не захотела отлежаться. Потом был выкидыш, кровотечение, неотложка...
Через месяц или два, когда она окончательно поправилась, во время одной из близостей я вдруг что-то вспомнил и грубовато запричитал:
- Арочка! Девочка моя, Ариадночка!!
Женщина, которая лежала рядом, с нежным чужим лукавством вглядывалась в мои глаза, гладила меня и говорила:
- Дурачок! Ложись... Ложись, я рядом. Я всегда теперь рядом.
Я не узнал эту женщину. Я понял: мне никогда не увидеть моей женщины.
В ту же ночь я задушил ее...
Медэкспертиза признала меня психически вменяемым. Муниципальный суд приговорил к смертной казни.
Прошение о помиловании я не подал.
Со дня на день жду исполнения приговора.
- Ариадна-а! Девочка моя! Где ты?! Отзови-ись!
P.S.
Председателем суда была немолодая немиловидная женщина. Усталой судье все-таки было непонятно: почему жертва - довольно рослая: 1 метр 76 сантиметров, двадцати девяти лет женщина - абсолютно не оказала сопротивления в момент удушения ее подушкой. Судмедэкспертиза установила, что пострадавшая в эти минуты очнулась ото сна, о чем свидетельствовали ее широко открытые глаза и зажатая ткань подушки между зубами...
Да, Ариадна не спала, когда до ее сознания дошло, что ее любимый дурачок все-таки сошел с ума. Она до последнего проблеска сознания помогала своему любимому. Она знала, что вскоре их души встретятся там, там...
Преступник был тщедушного телосложения, почти юношеского. Рост имел средний - 172 сантиметра.
Он до самого последнего предсмертного мгновения был уверен: все, что с ним произошло, происходит и сейчас произойдет - самый натуральный дурной сон.
Голоса
В телефонной трубке - звонкий чистый возбужденный голос.
Голос принадлежал женщине.
Голос переливался, журчал, брызгался, точно весенний, безудержно глупый в своей дерзости и веселости, ручей.
Согласные и шипящие выговаривались голосом, с выразительностью поистине зримой, - он сам явственно слышал и видел, как задорно перекатываются разбуженные от зимней спячки эти голыши-камушки - слова...
Этот голос любил и искренне верил, что его так же слепо и безрассудно любят.
Этот голос ни за что бы, ни поверил, что его весеннюю музыку слушают с тягостным и злым чувством.
Потаенное, холодное, склизкое располагалось, умело таясь, в другом голосе, - мужском.
Голос мужчины из телефона напоминал осенний нудный дождь, который всем нормальным людям давно опротивел. Впрочем, этот осенний занудный кропотливый голос-дождь смертельно обрыдл и самому обладателю.
Однако вместо того, чтобы наконец-то прекратиться и перестать угнетать своего смурного хозяина, он все с той же непоколебимой нудностью тянул и тянул свою печальную и совсем не пушкинскую мелодию. Он отговаривал, усовещал, призывал к здравомыслию, еще к чему-то не менее рутинному и скучному...
В телефонных трубках жили одновременно два голоса.
Один - любящий, нежный, доверчивый и незрячий.
Другой, напротив, чересчур зоркий, точный, прагматичный и деловито правильный.
Жили вот так в разных сезонах, в разных месяцах года. Жили уже давно, - давая жизнь друг другу, давая надежду. Одному - на встречу. Другому - на окончательное освобождение.
Два голоса...
Сон
Тянуло вечерней речной чародейственной прелью.
Изба-терем, придвинутая к самому краю обрыва, - внизу теплое парящее зеркало омутов. Редкие едва звучные выплески, - на вечерний охотничий моцион вышли рыбы, выхватывая губастыми пастями гибельно бреющих мошек, комаров и прочую членистоногую челядь.
Догадываюсь: душа моя в сновидении. Мне хорошо и неторопливо в нем.
Легко раздваиваюсь и порою подглядываю за самим собою.
Оказывается, какое странное у меня лицо... Не узнаю его.
Меня слегка беспокоит мысль: отчего же не волнуюсь по поводу разительной перемены моей физиономии? И все равно не думаю волноваться. А мысль беспокойливая все же саднит, мешает наслаждаться вечерним покоем, уединением.
Вдруг до обморочной жути отчетливо читаю чарующее пророческое:
" Нет, не случайно ты, молодец, оказался в вечности...
" Это вечность вечерняя твоя в будущем...
Я сразу вспоминаю: в этом чарующем вечере еще вчера я не жил. А сегодня вдруг удостоился жить...
И вдруг, где-то там, далеко, за дышащей речкой, за мирной рябиновой гладью человеческий крик - мольба о помощи...
Я знаю, он - этот никем не слышимый безумный неудаляющийся и не приближающийся смертный зов обращен не ко мне.
Человеческий отчаявшийся крик обращен к вечности, он направлен к Богу...
Я догадываюсь, я почти уверен, - я знаю: прелый теплый вечер - это и есть Он.
Интересно. А куда ехала она, сидящая, напротив, в электричке метро? Куда она...
Оказывается, она рядом. Она давно рядом. И смотрит туда же куда и я.
Интересно, а что она думает обо мне? Наверное, думает...
Я еще раз попытался убедиться, что она здесь...
Вместо нее чья-то бабушка приветливо кивает усохшей головкой, аккуратно укрытой в серый шинельный шалашик-платок. Из теплой глубины его глаза девушки...
А-а, вон, куда она спряталась!
Нужно скорее спросить, успеть: а куда она...
Не успел задать глупый смертный вопрос...
И, проснувшись, бросился к чистому листу бумаги...
И зачем-то, мимоходом заглянул в зеркало...
Из зазеркалья какое-то чудовищно длительное мгновение выглядывали не мои глаза, - это были глаза девушки, - глаза смерти...
Странности человеческие
"Абсурдность становиться болезненной страстью, с того момента, как осознается"
Альбер Камю
"Один"
Возвращаясь с работы - думаю о ней. Дома, заворачиваясь в холодное холостяцкое одеяло, прощаясь в днем минувшим, снова мои мысли возвращаются к ней.
Она давно замужем. Любима мужем. Она любит своих детей. А ребятишки всегда с радостными воплями встречают свою любимую мамочку. А потом они все втроем готовятся к встрече - самой главной. Они все трое без ума от своего мужа и папочки...
Редкая удивительная семья. Семья-остров. Остров домашнего благолепия. Остров затяжного жуткого счастья...
Я не верю, что на свете существуют такие отдохновенные, заброшенные, позабытые горем местности...
Она моя коллега. Я всегда думаю о ней. О ее страшно счастливом острове жизни. У нее странное мифологическое имя - Ариадна. В детстве она немного стыдилась его. Его легендарности и протяженности.
Я еще не был женат. Возраст мой критический и весьма критичен - сорок два года - для обзаведения законным семейством.
Я никогда никого не любил.
Я полагал, что любить - это удел избранных натур. Сейчас, засыпая, держа перед собою образ Ариадны, я не понимаю: в чем моя вина, где я оступился, за какие такие грехи меня Господь покарал любовью. Любить чужую счастливую женщину...
Занимаясь постельной любовью с какой-нибудь эпизодической женщиной, я все равно всегда думаю о Ней, о моей женщине. Это обстоятельство, видимо, коробит некоторых моих партнерш. В минуты наивысшей близости помимо своей воли я проборматываю, выстанываю:
- Арочка, Ариадночка-а!! Ара-а-а!!!
Обнаружив, после окончания близости, что рядом со мною не моя женщина... Женщина угрюмовато молчит или начинает придумывать ехидные вопросы, на которые я не отвечаю. Восстанавливая дыхание, я пытаюсь уследить за ускользающим осознанием, понимая, что подобные лицедейства для моей психики даром не пройдут.
Через год я заразил своей любовью мою женщину.
В первые недели Ариадна ничего мне не говорила. Только смотрела. Любящие женщины смотрят по особенному. Вернее всего, мое собственное сердце однажды сказало мне короткую фразу: "Отныне она твоя...".
После этой откровенной фразы я не знал, что делать, как поступить с моей властью? Моя женщина сама распорядилась моей тайной и страшной властью. Спустя месяц после сердечного откровения она догнала меня после работы на улице и сказала совершенно буднично и обречено:
- Ты умрешь без меня. Или сойдешь с ума... Я знаю. Я ухожу к тебе. Ты - мой крест...
***
Прошел год. Мы жили вдвоем. Ее муж не отдал нам ее детей. Он разрешил навещать их. Моя женщина навещала своих ребятишек, когда хотела. Она была беременна третьим ребенком. Как я полагал, от меня. Я никак не мог представить, что через определенное время у меня будет собственное дите... Это не укладывалось в моем сознании.
Потом у моей женщины случился какой-то токсикоз: ее постоянно рвало... В больнице она не захотела отлежаться. Потом был выкидыш, кровотечение, неотложка...
Через месяц или два, когда она окончательно поправилась, во время одной из близостей я вдруг что-то вспомнил и грубовато запричитал:
- Арочка! Девочка моя, Ариадночка!!
Женщина, которая лежала рядом, с нежным чужим лукавством вглядывалась в мои глаза, гладила меня и говорила:
- Дурачок! Ложись... Ложись, я рядом. Я всегда теперь рядом.
Я не узнал эту женщину. Я понял: мне никогда не увидеть моей женщины.
В ту же ночь я задушил ее...
Медэкспертиза признала меня психически вменяемым. Муниципальный суд приговорил к смертной казни.
Прошение о помиловании я не подал.
Со дня на день жду исполнения приговора.
- Ариадна-а! Девочка моя! Где ты?! Отзови-ись!
P.S.
Председателем суда была немолодая немиловидная женщина. Усталой судье все-таки было непонятно: почему жертва - довольно рослая: 1 метр 76 сантиметров, двадцати девяти лет женщина - абсолютно не оказала сопротивления в момент удушения ее подушкой. Судмедэкспертиза установила, что пострадавшая в эти минуты очнулась ото сна, о чем свидетельствовали ее широко открытые глаза и зажатая ткань подушки между зубами...
Да, Ариадна не спала, когда до ее сознания дошло, что ее любимый дурачок все-таки сошел с ума. Она до последнего проблеска сознания помогала своему любимому. Она знала, что вскоре их души встретятся там, там...
Преступник был тщедушного телосложения, почти юношеского. Рост имел средний - 172 сантиметра.
Он до самого последнего предсмертного мгновения был уверен: все, что с ним произошло, происходит и сейчас произойдет - самый натуральный дурной сон.
Голоса
В телефонной трубке - звонкий чистый возбужденный голос.
Голос принадлежал женщине.
Голос переливался, журчал, брызгался, точно весенний, безудержно глупый в своей дерзости и веселости, ручей.
Согласные и шипящие выговаривались голосом, с выразительностью поистине зримой, - он сам явственно слышал и видел, как задорно перекатываются разбуженные от зимней спячки эти голыши-камушки - слова...
Этот голос любил и искренне верил, что его так же слепо и безрассудно любят.
Этот голос ни за что бы, ни поверил, что его весеннюю музыку слушают с тягостным и злым чувством.
Потаенное, холодное, склизкое располагалось, умело таясь, в другом голосе, - мужском.
Голос мужчины из телефона напоминал осенний нудный дождь, который всем нормальным людям давно опротивел. Впрочем, этот осенний занудный кропотливый голос-дождь смертельно обрыдл и самому обладателю.
Однако вместо того, чтобы наконец-то прекратиться и перестать угнетать своего смурного хозяина, он все с той же непоколебимой нудностью тянул и тянул свою печальную и совсем не пушкинскую мелодию. Он отговаривал, усовещал, призывал к здравомыслию, еще к чему-то не менее рутинному и скучному...
В телефонных трубках жили одновременно два голоса.
Один - любящий, нежный, доверчивый и незрячий.
Другой, напротив, чересчур зоркий, точный, прагматичный и деловито правильный.
Жили вот так в разных сезонах, в разных месяцах года. Жили уже давно, - давая жизнь друг другу, давая надежду. Одному - на встречу. Другому - на окончательное освобождение.
Два голоса...
Сон
Тянуло вечерней речной чародейственной прелью.
Изба-терем, придвинутая к самому краю обрыва, - внизу теплое парящее зеркало омутов. Редкие едва звучные выплески, - на вечерний охотничий моцион вышли рыбы, выхватывая губастыми пастями гибельно бреющих мошек, комаров и прочую членистоногую челядь.
Догадываюсь: душа моя в сновидении. Мне хорошо и неторопливо в нем.
Легко раздваиваюсь и порою подглядываю за самим собою.
Оказывается, какое странное у меня лицо... Не узнаю его.
Меня слегка беспокоит мысль: отчего же не волнуюсь по поводу разительной перемены моей физиономии? И все равно не думаю волноваться. А мысль беспокойливая все же саднит, мешает наслаждаться вечерним покоем, уединением.
Вдруг до обморочной жути отчетливо читаю чарующее пророческое:
" Нет, не случайно ты, молодец, оказался в вечности...
" Это вечность вечерняя твоя в будущем...
Я сразу вспоминаю: в этом чарующем вечере еще вчера я не жил. А сегодня вдруг удостоился жить...
И вдруг, где-то там, далеко, за дышащей речкой, за мирной рябиновой гладью человеческий крик - мольба о помощи...
Я знаю, он - этот никем не слышимый безумный неудаляющийся и не приближающийся смертный зов обращен не ко мне.
Человеческий отчаявшийся крик обращен к вечности, он направлен к Богу...
Я догадываюсь, я почти уверен, - я знаю: прелый теплый вечер - это и есть Он.
Интересно. А куда ехала она, сидящая, напротив, в электричке метро? Куда она...
Оказывается, она рядом. Она давно рядом. И смотрит туда же куда и я.
Интересно, а что она думает обо мне? Наверное, думает...
Я еще раз попытался убедиться, что она здесь...
Вместо нее чья-то бабушка приветливо кивает усохшей головкой, аккуратно укрытой в серый шинельный шалашик-платок. Из теплой глубины его глаза девушки...
А-а, вон, куда она спряталась!
Нужно скорее спросить, успеть: а куда она...
Не успел задать глупый смертный вопрос...
И, проснувшись, бросился к чистому листу бумаги...
И зачем-то, мимоходом заглянул в зеркало...
Из зазеркалья какое-то чудовищно длительное мгновение выглядывали не мои глаза, - это были глаза девушки, - глаза смерти...