Глава вторая,

   в которой Растяпа возобновляет старое знакомство, а Лапуэнту поручают необычное заданне

   Инспектор Лоньон стоял на краю тротуара на улице Ларошфуко. Даже издалека он казался обиженным злой судьбой. Одет он был, как всегда, в один из своих костюмов мышиного цвета, которых будто никогда не касался утюг, в такой же серый плащ и некое подобие шляпы. Его кожа была серо-желтой, а выражение лица — как у больного хроническим насморком. И не потому, что Лоньон не спал ночь. Просто-напросто он так выглядел всегда, и даже только что встав с постели, имел несчастный вид.
   По телефону Мегрэ предупредил, что заедет за ним, но не просил, чтобы тот ждал на улице. Тем не менее Лоньон стоял на тротуаре.
   У него не только отняли дело, но и заставили тратить время и после бессонной ночи мерзнуть на улице, говорил весь его облик.
   Открывая ему дверцу, Мегрэ бросил взгляд на здание окружного комиссариата. Поблекший флаг, украшающий фасад, грустно свисал — погода была безветренная. Именно здесь Мегрэ делал первые шаги как помощник комиссара.
   Лоньон без слов опустился на сиденье, не интересуясь, куда его везут
   Шофер повернул влево на улицу Дуэ.
   Разговор с Лоньоном всегда было делом трудным и деликатным. Что бы ему ни говорили, инспектор всегда находил повод для обиды.
   — Вы видели утренние газеты?
   — У меня на это не было времени.
   Мегрэ вытащил из кармана газету, которую только что купил. Фотография незнакомки была напечатана на первой полосе. Хорошо были видны следы побоев под глазом и на губе, но лицо было узнаваемо
   — Уверен, что сейчас раздаются первые звонки!
   Лоньон подумал: «Другими словами, я потратил целую ночь зря, таскаясь от одного кабака к другому и от таксиста к таксисту. А они всего лишь разослали фотографии в газеты и теперь ждут звонков!» Ему было не до смеха. Лицо Растяпы стало еще более мрачным и поникшим. Он, Лоньон, сейчас был живым упреком жестокому и дурному человечеству.
   Он не задавал никаких вопросов. Он был только маленьким колесиком в полицейской машине, а колесикам много знать ни к чему.
   Улица Дуэ была пуста. Только в дверях одного из домов стояла консьержка. Машина остановилась перед окрашенным в бледно-фиолетовый цвет магазинчиком, вывеска на котором гласила: «Мадемуазель Ирэн». А ниже, мелкими буквами, было написано: «Модные, элегантные платья».
   В запыленной витрине висели два платья — белое, расшитое блестками, и платье для коктейля из черного шелка. Мегрэ вышел, дал знак Растяпе следовать за ним, приказал шоферу подождать и подхватил с сиденья завернутый в серую бумагу сверток, который прислали из Института судебной экспертизы.
   Нажав на ручку, Мегрэ убедился, что двери еще закрыты, но уже не на засов. Было полдесятого. Приблизив лицо к стеклу, комиссар увидел, что в комнате за магазином горит свет, и начал стучать.
   Несколько минут никто не выходил. Лоньон стоял сбоку, не двигаясь и не разжимая стиснутых губ. Он не курил уже несколько лет, с тех пор, как жена начала болеть и твердила без конца, что дым ее задушит.
   Наконец в глубине магазина появилась какая-то фигура. Это была достаточно молодая девица в красном халате, который она придерживала на груди. Приглядевшись к ним, девица исчезла. Наверное, пошла сообщить кому-то о неожиданном визите. Потом она появилась снова и, медленно прошествовав через заваленный платьями и плащами магазин, наконец решилась открыть дверь.
   — В чем дело? — спросила она, подозрительно глядя сначала на Мегрэ, потом на Лоньона и в последнюю очередь на сверток.
   — Мадемуазель Ирэн?
   — Нет.
   — А можно ее пригласить?
   — Магазин закрыт.
   — Я хочу поговорить с мадемуазель Ирэн.
   — Кто это хочет?
   — Комиссар Мегрэ из Уголовной полиции.
   Девица не удивилась и не испугалась. Ей не было еще и восемнадцати. Она только что проснулась или от природы была такая заторможенная.
   — Сейчас посмотрю, — сказала она и ушла.
   Было слышно, как она с кем-то тихо разговаривает. Потом раздался характерный скрип кровати: кто-то вставал с постели. Прошли три минуты, за которые мадемуазель Ирэн, видимо, провела гребнем по волосам и надела халат.
   Это была немолодая женщина с бледным лицом, большими голубыми глазами и поредевшими светлыми волосами, седыми у корней. Сначала она просунула в дверь голову, а чуть позже предстала перед посетителями с чашкой кофе в руке.
   — Чего еще ты от меня хочешь? — спросила она, обращаясь только к Лоньону.
   — Я — ничего. Это комиссар жаждет поговорить с вами.
   — Мадемуазель Ирэн? — поинтересовался Мегрэ.
   — Месье, вероятно, хочет знать мое настоящее имя? Если так, то меня зовут Кумар, Элизабет Кумар. Для моей профессии Ирэн звучит лучше.
   Подойдя к прилавку, комиссар развернул сверток, из которого вынул голубое платье.
   — Узнаете?
   Она не сделала ни шагу, чтобы лучше разглядеть платье, и без колебаний ответила:
   — Конечно.
   — Когда вы его продали?
   — Я его не продавала.
   — Но оно из вашего магазина?
   Она не предложила гостям присесть, не выглядела Ни удивленной, ни обеспокоенной.
   — И что дальше?
   — Когда вы видели его в последний раз?
   — Это важно?
   — Может оказаться, что это очень важно.
   — Вчера вечером.
   — Во сколько?
   — В десятом часу.
   — У вас еще открыто в десятом часу вечера?
   — Я никогда не закрываю до десяти. Почти каждый день бывает, что клиентки покупают что-то в последний момент.
   Лоньон, судя по всему, должен был бы об этом знать, но стоял с непроницаемым выражением лица, будто все это его не касалось.
   — Не правда ли, клиентки мадам — это проститутки и артистки кабаре?
   — Не только. Некоторые дамочки встают только в восемь вечера, и всегда оказывается, что им не хватает чего-нибудь: чулок, пояса, лифчика… Или неожиданно обнаруживается, что платье, в котором они выходили в последнюю ночь, испорчено…
   — Несколько минут назад вы сказали, что не продавали этого платья.
   — Вивьен! Еще кофе! — она повернулась к девушке, стоящей на пороге спальни.
   Девушка с предупредительностью хорошо вышколенной горничной взяла у хозяйки пустую чашку.
   — Это ваша служанка? — спросил Мегрэ, провожая ее глазами.
   — Нет. Просто она у меня живет. Как-то раз вечером пришла, да вот так и осталась.
   Она не утруждала себя какими-либо вопросами. Неужели Лоньон, на которого она посматривала время от времени, все знал?
   — Вернемся к вчерашнему вечеру, — продолжил Мегрэ.
   — Явилась тут одна…
   — Минутку. Вы ее знаете?
   — Видела один-единственный раз.
   — Когда?
   — По-моему, месяц назад.
   — Она покупала у вас платье?
   — Нет, взяла напрокат.
   — Вы даете напрокат вещи?
   — Случается.
   — Она оставила вам фамилию и адрес?
   — Кажется. Я записала на каком-то листке. Если месье хочет, могу поискать.
   — Минутку. Когда она появилась в первый раз, речь шла о вечернем платье?
   — Да, конечно.
   — В тот раз она пришла так же поздно?
   — Нет, сразу после обеда, около восьми. Сказала, что должна иметь вечернее платье, но не может себе позволить его купить Спрашивала правда ли, что у меня можно взять на время?
   — Не показалось ли вам, что она не такая, как все клиентки?
   — Сначала они все не «такие». А через несколько месяцев становятся «такими».
   — Вы нашли что-нибудь ее размера?
   — Это голубое, что у вас в руках. Сорок четвертый размер. Оно помнит немало ночных приключений девушек с Монмартра.
   — Она взяла его?
   — Сразу.
   — И отдала на следующее утро?
   — В полдень. Я очень удивилась, что она пришла так рано. Обычно они потом спят целый день.
   — Заплатила?
   — Да.
   — И потом вы ее не видели до вчерашнего вечера?
   — Я уже ответила месье. Было начало десятого, когда она явилась и спросила, на месте ли то платье. Я ответила, что на месте. Тогда она начала оправдываться, что не может внести залог, но, если меня это устроит, оставит мне вещи, которые на ней.
   — Она переодевалась здесь?
   — Да. Попросила также туфли и плащ. Я нашла шелковую накидку с капюшоном. Она могла сойти за плащ
   — Как выглядела эта девушка?
   — Как девушка, которой нужно вечернее платье и плащ.
   — Иначе говоря, это было для нее очень важно?
   — Для них это всегда очень важно.
   — У вас сложилось впечатление, что она шла на свидание? Мадемуазель Ирэн пожала плечами и глотнула кофе, который ей принесла Вивьен.
   — Ваша подопечная ее видела?
   — Она помогала ей переодеваться.
   — Может быть, она говорила что-то такое, что вам запомнилось? — обратился Мегрэ к девушке.
   Хозяйка не дала ей ответить:
   — Вивьен не слушает, что говорят. Это ее не касается.
   И в самом деле, девушка выглядела так, будто жила в нематериальном мире. Ее лицо ничего не выражало. Двигалась она бесшумно, а на свою хозяйку смотрела глазами верной рабыни или, скорее, преданного пса.
   — Я нашла для нее туфли, чулки и вышитую серебром сумочку. А что с ней случилось?
   — Вы не читали утренних газет?
   — Я еще лежала, когда вы пришли. Вивьен как раз готовила мне кофе.
   Мегрэ достал газету. Она посмотрела на фотографию, не выказав ни малейшего удивления.
   — Это она?
   — Да.
   — И вы не удивляетесь?
   — Я уже давно ничему не удивляюсь. Платье не пострадало?
   — Промокло под дождем, но не испорчено
   — И то дело. Понимаю, чего хочет месье: чтобы я отдала вещи этой девушки. Вивьен!
   Рабыня сообразила, о чем идет речь, и открыла шкаф, в котором висели платья. Она положила на прилавок черное шерстяное платьице, и Мегрэ сразу же начал искать фирменную метку.
   — Она сама его сшила, — объявила мадемуазель Ирэн. — Принеси ее плащ, Вивьен.
   Плащ, тоже шерстяной, бежевый в коричневую клетку, был другого происхождения. Когда-то он был куплен в одном из больших универсальных магазинов на улице Ла Файет.
   — Нищета. Месье сам видит. Туфли немногим лучше, не говоря уже о белье.
   Прилавок заполнился вещами. Наконец прислужница принесла черную кожаную сумочку с защелкой из белого металла. В ней был только карандаш и пара изношенных перчаток.
   — Мадам говорила, что дала ей сумочку?
   — Да. Она хотела идти с этой. Я сказала, что сумка и платье не сочетаются и нашла ей вечернюю сумочку, вышитую серебром. Она переложила туда губную помаду, пудреницу и носовой платок.
   — Кошелька у нее не было?
   — Может, и был, я не обратила внимания. Лоньон продолжал делать вид, что не имеет к разговору никого отношения.
   — Во сколько она вышла?
   — Переодевание заняло минут пятнадцать.
   — Спешила?
   — Похоже, что так. Два или три раза смотрела на часы.
   — На свои?
   — Не заметила, чтобы они у нее были. Часы висят над прилавком.
   — Когда она выходила, шел дождь. Она взяла такси?
   — Здесь нет стоянки. Она пошла в сторону улицы Бланш.
   — А в этот раз она назвала вам свою фамилию и адрес?
   — Я ее не просила об этом.
   — Вы не могли бы найти тот листок, на котором в первый раз записали ее адрес?
   Со вздохом хозяйка обошла вокруг прилавка и выдвинула ящик, до краев заполненный блокнотами, счетами, карандашами, образцами тканей и множеством разномастных пуговиц. Разгребая все это, она не переставала говорить:
   — Месье понимает, что хранить их адреса бесполезно: они, как правило, снимают квартиры, которые меняют чаще, чем белье. Когда им становится нечем платить за квартиру, они просто-напросто испаряются… Нет! Это не то… Если я правильно запомнила, то это где-то рядом, знакомая улица. Но не могу найти. Если вам это очень нужно, я поищу получше и позвоню месье.
   — Я буду вам очень благодарен.
   — Он с вами работает? — она показала на Лоньона. — Он мог бы рассказать месье обо мне кое-что интересное. Правда, должна признаться, что вот уже много лет у меня все в порядке. Не так ли, красавчик?
   Мегрэ завернул вещи в ту же самую серую бумагу.
   — Месье не оставит мне мое голубое платье?
   — Не сейчас. Мы позднее пришлем его.
   — Как вам будет угодно. Комиссар уже пошел к выходу, когда вспомнил еще об одной детали:
   — Когда она пришла вчера вечером, то просила любое платье или именно то, которое уже один раз брала?
   — То, которое уже брала.
   — Как вам кажется: если бы его не было, взяла бы она другое?
   — Не знаю. Просила именно это.
   — Благодарю вас.
   — Не за что.
   Они вернулись к машине. Рабыня закрыла за ними дверь. Лоньон по-прежнему молчал. Наверное, ждал вопросов.
   — Сидела?
   — Три или четыре раза.
   — Скупка краденого?
   — Да.
   — Когда была последняя судимость?
   — Года четыре или пять назад. Сначала она была танцовщицей, затем совладелицей публичного дома, когда такие заведения еще существовали.
   — У нее всегда живет такая невольница?
   Шофер ждал указаний.
   — Лоньон, вы вернетесь к себе?
   — Если у месье Мегрэ нет срочного задания.
   — Площадь Константэн-Пэкёр, — распорядился Мегрэ.
   — Я могу пойти пешком! Черт бы его побрал с этой его ненавязчивой покорностью!
   — Вы знаете эту Вивьен?
   — Ее — нет. Они часто меняются.
   — Что, выгоняет?
   — Нет, сами уходят. Она принимает их, когда им уже так плохо, что некуда деться.
   — Зачем она это делает?
   — Может быть, просто для того, чтобы не спали на улице…
   Лоньон, казалось, говорил: «Знаю, что вы в это не верите и подозреваете Бог знает какие отвратительные штуки. Неужели вы не можете понять, что даже такая женщина может иметь доброе сердце и ей не чуждо милосердие. Я тоже… А все воображают, что я…»
   Мегрэ вздохнул.
   — Лучше всего было бы, чтобы вы выспались. Скорее всего вы мне понадобитесь этой ночью. А что вы вообще думаете об этой истории?
   Вместо ответа Лоньон пожал плечами. «Зачем притворяться, что я что-то думаю, если и так — он не сомневался в этом ни на минуту — все меня держат за идиота».
   Это было несправедливо. Лоньон не только отличался интеллигентностью, но и был одним из самых добросовестных сотрудников париж ской полиции. Слишком занудным, правда.
   Машина остановилась на небольшой площади перед обычным доходным домом.
   — Месье будет звонить мне в комиссариат?
   — Нет, домой. Так будет лучше.
   Через полчаса Мегрэ был уже на набережной Орфевр и, держа сверток под мышкой, вошел в комнату инспекторов.
   — Есть что-нибудь для меня, Люка?
   — Нет, патрон.
   Он разочарованно нахмурился. После выхода утренних газет с, фотографией неизвестной прошло уже несколько часов.
   — Никто не звонил?
   — Если ты надолго, надень теплое пальто. После захода солнца становится холодно.
   На столе не было ни одного донесения. Мегрэ вызвал Люка.
   — Опять ничего? Никаких звонков?
   — Нет, патрон. Вот, принес вам дело Элизабет Кумар. Мегрэ стоя пролистал его, не найдя там ничего, что бы он уже не знал от Лоньона.
   — Лапуэнт разослал фотографии в газеты.
   — Он здесь?
   — Ждет вас.
   — Позови.
   Фотографии были просто шедеврами монтажа. Глядя на них, Мегрэ испытал что-то похожее на шок. Он видел девушку дважды: первый раз — в свете фонарей на мокрой от дождя площади Вэнтимиль, второй — на мраморном столе в институте у доктора Поля. Сейчас он видел ее такой, какой она была вчера, когда вечером зашла к мадемуазель Ирэн.
   На Лапуэнта фотографии тоже произвели впечатление.
   — Что вы об этом скажете, патрон? — спросил он неверным голосом. И, помолчав, добавил:
   — Красивая, правда?
   Лапуэнт неточно выразился. Девушку нельзя было назвать красивой. Это было нечто большее, что нелегко поддается точному определению. Фотографу удалось вдохнуть жизнь в ее глаза, которые будто задавали вопрос. И никто не мог на него ответить.
   На двух фотографиях она была в своем черном платьице, на третьей — в плаще, еще на одной — в вечернем туалете. Можно было представить ее на улицах Парижа, среди толпы таких же девушек. Вот она идет по улице, останавливается около витрин, а потом спешит дальше, один Бог знает куда.
   У нее были отец, мать. Позднее, в школе — подружки и приятели. Потом самые разные люди окружали ее, звали по имени. А теперь, когда ее нет в живых, оказалось, что все о ней забыли, как-будто она никогда и не жила на свете.
   — Было очень трудно?
   — Что?!
   — Найти похожую.
   — Нет, только немного неловко. Меня окружила дюжина девиц, и когда я показал им платье, каждая захотела его примерить.
   — При тебе?
   — Они к этому привыкли.
   Доблестный Лапуэнт после двух лет работы в полиции еще не разучился краснеть!
   — Пошли фотографии во все провинции.
   — Я позволил себе сделать это, не дожидаясь вашего распоряжения.
   — Прекрасно. А во все комиссариаты здесь, в Париже?
   — Полчаса назад.
   — Соедини меня с Лоньоном.
   — Звонить в округ?
   — Нет, домой.
   Через минуту в трубке раздался голос:
   — Инспектор Лоньон слушает.
   — Это Мегрэ.
   — Я понял.
   — Я распорядился послать фотографии в ваш комиссариат А через час или два они будут в газетах.
   — Патрон хочет, чтобы я повторил свой обход?
   Мегрэ был бы изрядно растерян, если бы его попросили объяснить, почему он не верит, что этот обход может дать какой-то результат. Ведь визит к мадемуазель Ирэн, происхождение голубого платья, час, в который нашли тело, — все говорило о какой-то связи происшедшего с районом ночных увеселительных заведений.
   Что другое, как не намерение пойти туда, куда принято ходить только в вечернем туалете, могло заставить незнакомку бегать в девять вечера по Парижу в поисках платья? Спектакли в театрах уже давно начались. К тому же во все театры, за исключением Оперы и премьер, можно было бы пойти и в обычной одежде!
   — На всякий случай попробуйте. Прошу вас обратить особое внимание на ночные такси.
   Мегрэ положил трубку. Лапуэнт застыл на месте, ожидая указаний, но комиссар не имел никакого представления о том, что делать дальше. Опять же на всякий случай он позвонил на улицу Дуэ.
   — Мадемуазель Ирэн?
   — Да, я.
   — Вы не нашли адрес?
   — А, это месье комиссар… Нет! Искала везде. Я могла и выбросить этот листок или записала на нем размеры какой-нибудь клиентки. Но зато я вспомнила, как ее звали. Абсолютно уверена, что Луиза. Фамилия начинается тоже на Л, как там… Вроде Ла Монтань или Ла Брюйер… Может быть, и не так, но очень похоже.
   — Мадам не заметила, был ли среди мелочей, которые она перекладывала из своей сумочки в ту, серебряную, какой-нибудь документ?
   — Нет.
   — А какие-нибудь ключи?
   — Минуточку. Сдается мне, что ключ я видела. Это была не связка, а один маленький медный ключик. Мегрэ услышал, как она позвала:
   — Вивьен, иди сюда!
   Что она говорила своей невольнице (или подопечной, бог ее знает), он не слышал.
   — Вивьен тоже кажется, что она видела ключ.
   — Плоский ключик?
   — Да, месье знает, сейчас почти все такие.
   — Денег у нее не было?
   — Несколько свернутых купюр. Немного, может, две или три. По сто франков. Я еще подумала, что с такими-то деньжищами не разгуляешься.
   — И ничего больше?
   — Нет, это все.
   В дверь постучали. Это был Жанвье. Увидев лежащие на столе сним ки, он вздрогнул так же, как и Мегрэ.
   — Вы нашли ее фотографию? — удивился он. Потом поднес снимки ближе к глазам. — Это ребята сверху смастерили? — и шепнул:
   — Интересная девушка.
   И все равно они не знали о ней ничего, помимо того, что ее никто не узнал, кроме хозяйки пыльного магазинчика.
   — Что будем делать?
   Мегрэ мог только пожать плечами и ответить:
   — Ждать!

Глава третья,

   о служанке, которая не умеет разговаривать по телефону, и о великосветской даме с улицы Клиши

   Хмурый и разочарованный, Мегрэ сидел в конторе до самого вечера. В семь он сел в автобус, который привез его домой, на бульвар Ришар-Ленуар. На круглом столике лежала газета, открытая на полосе с фотографией незнакомки. В заметке не преминули сообщить, что делом занимается комиссар Мегрэ.
   Жена его ни о чем не спрашивала, и не пробовала занимать его разговорами. Когда они заканчивали обедать и уже приступили к десерту, мельком взглянув на жену, комиссар с удивлением заметил, что она тоже неспокойна. Но ему и в голову не пришло, что забота у них общая. Потом он сел в кресло, зажег трубку и начал просматривать газету. Мадам Мегрэ убирала со стола и мыла посуду. Только когда она села напротив мужа с корзинкой, полной носков и чулок для штопки, он взглянул на нее украдкой пару раз и равнодушно, как бы не придавая этому никакого значения, сказал вполголоса:
   — Не скажешь ли ты мне, в каких случаях молодая девушка может ощущать жгучую потребность в вечернем платье?
   Он не знал, о чем жена все время думает, но, услышав легкий вздох облегчения, мог бы поклясться, что она ждала именно этого вопроса.
   — Над чем тут задумываться? — сказала она.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Например, мужчине не пришло бы в голову надеть смокинг или фрак без определенной цели. С девушками по-другому. Когда мне было тринадцать лет, я проводила целые часы, подгоняя для себя украдкой старое вечернее платье, которое мать уже выбросила.
   Он с интересом посмотрел на жену, как будто неожиданно открыл неизвестную черту в характере своей спутницы
   — Временами, по вечерам, когда все думали, что я сплю, вставала, надевала его и любовалась собой перед зеркалом. А один раз, когда родители ушли, я надела это платье и мамины туфли и дошла аж до угла.
   Мегрэ молчал, не замечая, что жена порозовела от нахлынувших воспоминаний.
   — Тебе было тринадцать, — произнес он вскоре.
   — Одна из моих теток, тетка Сесиль, — ты не знал ее, но я часто тебе о ней рассказывала, — та, которая несколько лет была очень богата, пока ее муж не растратил все ее состояние, часто закрывалась в своей комнате, часами причесывалась, наряжалась, будто собиралась идти в Оперу. А на стук отвечала, что у нее мигрень. Однажды я заглянула в замочную скважину и узнала всю правду: она с улыбкой смотрела в зеркало на дверце шкафа и обмахивалась веером
   — Это было давно…
   — А ты думаешь, что женщины изменились?
   — Нужно иметь какую-то очень важную причину, чтобы, имея двести или триста франков за душой, лететь в десять вечера к «Мадемуазель Ирэн», требовать вечернее платье, сразу же в него переодеваться и выходить под дождь.
   — Вовсе необязательно, чтобы это была причина, которую мужчина посчитал бы серьезной.
   Мегрэ понял, что имела в виду жена, но это показалось ему неубедительным.
   — Хочешь спать? Он кивнул головой. Утро было ветреное, по небу мчались тучи, и мадам Мегрэ велела мужу взять зонт. На службе он чуть было не прозевал телефонный звонок. Уже собирался с докладом к шефу, когда зазвонил телефон Одним прыжком он вернулся от двери.
   — Алло. Комиссар Мегрэ
   — Кто-то, не называя своего имени, срочно хочет поговорить с месье, — услышал он голос телефониста с центральной.
   — Соединяйте.
   Из трубки донесся такой крик, что, казалось, было видно невооруженным глазом, как дрожит мембрана Эта особа явно не привыкла к телефонным разговорам.
   — Это комиссар Мегрэ?
   — Да, это я. Кто говорит?
   Тишина.
   — Алло! Слушаю!
   — Могу сообщить месье кое-что о той девушке, которую убили.
   — На площади Вэнтимиль?
   Снова тишина. Мегрэ подумал, не ребенок ли это.
   — Говорите, пожалуйста. Вы ее знали?
   — Да. Знаю, где она жила.
   Он был уверен, что длинные паузы между репликами его собеседница делала не от нерешительности, а от того, что она… говорила по телефону. Вместо того, чтобы разговаривать обычным голосом, кричала и прижимала при этом губы к трубке. Где-то далеко играло радио. Слышался плач младенца.
   — И где же?
   — Улица Клиши, 113 бис.
   — Кто вы?
   — Прикажите допросить старуху с третьего этажа, ее зовут мадам Кремье…
   Послышался другой голос, который звал:
   — Роза, Роза! Что ты там…
   Потом трубку повесили.
   У шефа Мегрэ провел несколько минут, а когда явился Жанвье, взял его с собой.
   Весь вчерашний день инспектор убил, безрезультатно мотаясь по городу. Лоньон, который занимался ночными заведениями и таксистами, не подавал признаков жизни.
   — Она производит впечатление молоденькой служанки, которая только недавно приехала из деревни, — рассказал Мегрэ помощнику о звонившей по телефону. — У нее своеобразный акцент, только не могу сообразить, какой.
   Дом ИЗбис на улице Клиши оказался обычным доходным домом, каких было много в этом районе. Сначала они зашли к консьержке, женщине лет сорока, которая встретила их не очень учтиво.
   — Уголовная полиция, — сказал Мегрэ, показывая свой жетон.
   — Что господам угодно?
   — Живет ли здесь некая мадам Кремье?
   — Третий этаж налево.
   — Она дома?
   — Если не вышла что-нибудь купить, я не видела.
   — Она живет одна?
   Казалось, что у консьержки не совсем чиста совесть.
   — Одна и не одна.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Время от времени у нее кто-нибудь гостит.
   — Родственники?
   — Нет. Иначе зачем она стала бы делать из этого некую тайну? Пусть сама выпутывается. Живут у нее иногда квартирантки.
   — Временные?
   — Она хотела бы, наверное, иметь постоянных, но при ее характере… Каждая, верно, только и думает, как бы сбежать. Та, последняя, была пятая или шестая.