— По телефону тоже не звонила?
   — Нет. Несколько раз она взглядывала на меня с неприязнью и что-то бормотала.
   — Не только на вас она злится! — вздохнул Мегрэ.
   — Вы думаете, этот человек где-то поблизости?
   — Возможно. Вчера ему не позвонили, как обычно.
   Он встревожен. Но я не смог помешать Франсуазе поставить ее медный горшок на подоконник.
   К счастью, прохожих было мало. Если бы кто-нибудь посмотрел на окно мадам Бурсико, они бы это заметили.
   Мегрэ и Люка вернулись к мадемуазель Клеман как раз в тот момент, когда она уходила на рынок с сумкой в руке. Люка сел у окна гостиной. Мегрэ позвонил на набережную Орфевр.
   Ответил Воклен.
   — Вот уже больше получаса, как я допрашиваю старуху, — сказал он. — Мне пришлось обещать ей денег на выпивку. Она называет мне кучу имен, путается.
   Проверяем все, что можем.
   — На улицу Месье-де-Прэнс ходили?
   — Колен только что оттуда. Консьержка там все та же. Помнит эту девушку. Говорит, что она была спокойная, никого не принимала и по вечерам никуда не выходила. Потом встретила какого-то приличного человека, вдовца, и уехала.
   — Не спрашивали, получала ли она письма из-за границы?
   — Нет. Она вообще не получала писем.
   Едва Мегрэ положил трубку, как раздался телефонный звонок. Звонили из Нанта.
   — Это вы, шеф? Я сейчас вернулся из бара Дедэ. Он с трудом вспомнил Франсуазу Бинэ. Называет ее Люлю.
   — Он не знает, что с ней теперь?
   — Потерял ее из виду. Один только раз, два-три года спустя, видел ее с молодым человеком небольшого роста, жгучим брюнетом.
   — Тоже из этой среды?
   — Как раз нет. Раньше он его никогда не видел. По словам Дедэ, молодой человек был похож на служащего или продавца из большого магазина.
   — В каком районе это было?
   — Возле площади Клиши. Дедэ с ними не разговаривал. Люлю сделала вид, что не узнала его.
   — А что он о ней говорит?
   — Что эта индюшка не знала, чего хочет. Он думает, что она вышла замуж и что у нее теперь куча детей.
   — Это все?
   — По-моему, он все выложил. Не скрыл даже, что хотел заставить ее работать… вы знаете как. Она пыталась, но у нее ничего не получилось. Дедэ считает, что она попала на клиента, который внушил ей отвращение к этой профессии.
   — Ну спасибо.
   Мегрэ поднялся к себе в комнату и увидел, что медный горшок все еще стоит на подоконнике, Франсуаза Бурсико, лежа в постели, говорит по телефону. Она посмотрела в его сторону, увидела Мегрэ, но не повесила трубку. Видно было, что говорит она спокойно, с серьезным видом, продумывая каждое слово. Время от времени утвердительно кивала. Положив трубку, она легла и закрыла глаза.
   Мегрэ знал, что ему сейчас позвонят, и пошел к телефону. Сразу же раздался звонок.
   — Алло! Это вы, месье комиссар?
   — Да. С кем она говорила?
   — С адвокатом. Мэтр Леша, который живет на бульваре Батиньоль.
   — Она его раньше знала?
   — Нет. Сказала, что ей нужна консультация по очень важному делу, но что она лежит в постели и не может встать. Просила его срочно приехать на улицу Ломон. Он заставил ее несколько раз повторять фамилию. Похоже, что ему не очень-то хочется ехать через весь Париж, не зная зачем. Он пытался выведать у нее хоть что-нибудь, но она ничего не сказала. В конце концов обещал приехать часов в двенадцать.
   Мадемуазель Клеман вернулась с сумкой в руке, торопливая, запыхавшаяся. Она проскочила на кухню, не взглянув на комиссара.
   Чего это она? — спросил он Люка.
   — Не знаю. На ней просто лица нет.
   Мегрэ прошел в кухню. Мадемуазель Клеман стояла к нему спиной и, тяжело дыша, выкладывала овощи в шкаф для провизии.
   — Послушайте, мадемуазель Клеман!
   — Что?
   — Вы больше не хотите меня видеть?
   Она повернулась к нему всем телом, щеки ее горели, глаза блестели.
   — Что вы пытаетесь от меня скрыть?
   — Я?
   Глаза у Мегрэ смеялись.
   — О чем он у вас спрашивал?
   — А вы следили за мной?
   — Расскажите мне все.
   — Он… назвался журналистом.
   — Похож на журналиста?
   — Не знаю. По-моему, нет, но…
   — Но что?
   — Волосы у него почти седые.
   — Высокий или маленький?
   — Маленький. Гораздо ниже меня.
   — Одет хорошо?
   — Да, одет прилично. Я стояла возле тележки и покупала редиску. Он снял шляпу и поклонился мне.
   — Какая у него шляпа?
   — Серая фетровая. Все на нем серое.
   — Он спросил обо мне?
   — Нет, но он назвался представителем газеты и сказал, что хочет знать, как идет следствие.
   — Что вы ответили?
   — Я искала глазами вас или вашего инспектора.
   — Вы испугались?
   — Сама не знаю. Он упорно смотрел на меня. Очень худой, круги под глазами, лицо желтоватое. Я посоветовала ему обратиться к комиссару Мегрэ. Он сказал, что вы ему не ответите, и спросил, где вы сейчас. Я сказала, что пошли в дом напротив. А потом мне стало страшно. Я, конечно, знала, что в толпе он ничего не сможет сделать, но все-таки поскорее зашла в колбасную. Он хотел пойти за мной, но не пошел. Посмотрел на обе стороны улицы и направился в сторону бульвара Сен-Жермен.
   — Вы не сказали ему, что я два раза ходил к мадам Бурсико?
   — Нет.
   — И о ней вы с ним не говорили?
   — Я даже не знала ее фамилии, пока вы мне сейчас не сказали.
   — Чьей фамилии?
   — Больной женщины на втором этаже. Ведь вы о ней говорите? А он кто? Убийца?
   — Возможно.
   Толстая девица с минуту смотрела на него, вытаращив глаза, а потом разразилась нервным смехом и никак не могла остановиться.

Глава 8

   в которой инспектор Лижа делает заметки, чтобы потом рассказать интересную историю
 
   Впоследствии Люка особенно охотно рассказывал об этом следствии, так что в конце концов в уголовной полиции наизусть повторяли некоторые его фразы.
   — Я все еще сидел у окна в маленькой гостиной. Небо вдруг потемнело, как свинец, и по мостовой запрыгали градины, огромные, величиной с орех. Я вспомнил, что оставил открытым окно у себя в кабинете. Хотел позвонить Жозефу, рассыльному, и попросить, чтобы он закрыл окно. Комиссар расхаживал по коридору, заложив руки за спину. Когда я снял трубку, он взял ее у меня из рук, снова повесил на телефон и сказал: «Не сейчас, сынок».
   Мегрэ часто называл его сынком, хотя разница в возрасте была у них не больше десяти лет.
   — Град шел целый час. Потом в газетах писали, что такой сильной бури не бывало еще никогда. Комиссар оставил дверь открытой. Все это время он ходил по коридору туда и обратно. Мадемуазель Клеман наблюдала за ним из кухни через глазок. Она подошла ко мне, испуганная, тихо сказала: «Прямо не знаю, что с ним. Я просто боюсь его!» И тут раздался телефонный звонок…
   Доходя до этого места своего рассказа, Люка каждый раз делал паузу, а потом произносил ровным голосом:
   — Комиссар вскинул голову и со вздохом облегчения поднял трубку.
   В это утро действительно шел град. Мегрэ долго ходил по коридору, ворча что-то себе под нос, и бросился к телефону, как только раздался звонок.
   — Алло! Говорит Мегрэ.
   И на другом конце провода далекий голос повторил, словно эхо:
   — Алло!
   Наступило молчание. С порога прямо в коридор прыгали градины. В кухне мадемуазель Клеман с кастрюлькой в руке окаменела, как перед фотоаппаратом.
   — Вы знаете, кто вам звонит? — произнес наконец голос.
   — Да. Тот, кто стрелял в инспектора Жанвье.
   — Но вы не знаете моей фамилии.
   — Скоро узнаю.
   — Каким образом?
   — Мы дошли уже до площади Клиши.
   Опять воцарилось молчание.
   — Что она вам сказала?
   — Ничего. Она поставила на окно медный горшок с зеленым растением.
   Снова молчание. Человек звонил, должно быть, из бара, дверь которого была открыта, потому что в трубке слышался шум града.
   — Я могу пересечь границу прежде, чем моя личность будет установлена.
   — Я думаю, что вы этого не сделаете.
   — Почему?
   — Сами знаете.
   — Вы ее арестуете?
   — Быть может, я буду вынужден это сделать.
   — Журналисты знают, что вы у нее были?
   — Нет еще.
   — Никто не знает?
   — Только консьержка.
   Мегрэ услышал вздох. Он нисколько не торопил этого человека. Оба они совсем не торопились.
   — Что вы обо мне знаете?
   — Что вы небольшого роста, средних лет, с седыми волосами, что на вас серый костюм, серое пальто и серая шляпа.
   — Вам это сказала мадемуазель Клеман?
   — Да.
   — Я еще успею переодеться, поехать на аэродром и улететь за границу.
   — Не возражаю.
   — Вы признаете, что я имею возможность бежать?
   — Да.
   — А если я сдамся, согласитесь ли вы не впутывать в это дело известную вам женщину?
   — Я уже думал о такой возможности.
   — Но вы мне ничего не обещаете?
   — Сначала я должен знать все подробности.
   — Подробности о чем?
   — О том, что произошло лет двадцать тому назад.
   — Только об этом?
   — Да.
   — Вы не станете впутывать ее в дело с инспектором?
   Тут замолчал Мегрэ. Казалось, что он молчит целую вечность.
   — Нет, — сказал он наконец.
   — Вы позволите мне повидаться с ней прежде, чем меня арестуете?
   Мадемуазель Клеман все еще стояла неподвижно на кухне с кастрюлькой в руке, а Люка, сидя в кресле, кажется, задержал дыхание.
   — При одном условии.
   — Каком?
   — Что вы не посягнете ни на ее, ни на свою жизнь.
   Даже если она будет просить вас об этом.
   На другом конце провода воцарилось молчание. Теперь оно было еще более долгим.
   — Вы этого требуете?
   — Да.
   — Хорошо.
   — В таком случае можете приходить. Вы ведь недалеко от улицы Ломон?
   — В двух шагах.
   — Когда будете у нее, не задергивайте занавески и не опускайте штору.
   — Обещаю вам.
   — Потом на улице вас будет ждать маленькая черная машина. Я буду там.
   Человек на другом конце провода ничего не ответил и, чуть помедлив, повесил трубку. Мегрэ неторопливо закурил, подошел к двери гостиной и рассеянно взглянул на Люка.
   — Позвони к нам и вызови машину. Пусть она остановится на улице чуть ниже.
   — Мне вас там ждать?
   — Нет, не стоит.
   — А можно мне все-таки остаться?
   — Если хочешь.
   Пока Люка направлялся к телефону, Мегрэ взял за дверью погреба бутылку пива, не взглянув на мадемуазель Клеман, которую он словно и не заметил. Потом медленно поднялся по лестнице, по пути бросив взгляд в приоткрытую дверь комнаты мадемуазель Бланш. Она в пеньюаре лежала на кровати и читала книгу.
   Мегрэ открыл окно и облокотился на подоконник.
   Дождя уже не было. Мадам Бурсико лежала в постели, скрестив руки под Головой, и смотрела в потолок, неподвижная, как человек, который чувствует, что за ней наблюдают.
   Небо посветлело, но солнце еще не показалось, свет был резкий, как от матовой электрической лампочки.
   Тротуары еще были усыпаны градинами.
   Человек появился с нижнего конца улицы, он шел совсем просто, естественно, словно случайный прохожий. Небольшого роста, худой, он был одет во все серое, и даже лицо его производило какое-то серое впечатление. Он мог быть старым и хорошо сохранившимся, но мог быть и молодым, преждевременно состарившимся.
   Подойдя ближе, он посмотрел вверх и увидел комиссара. Но никак не отреагировал. Не останавливаясь, вошел в дом и, как видно, перевел дух на лестнице или на площадке, потому что прошло две или три минуты, прежде чем Мегрэ увидел, как мадам Бурсико повернулась к двери.
   Она увидела его раньше, чем вошедший оказался в поле зрения Мегрэ, поднялась на кровати и почти сразу же повернулась к окну.
   Человек сказал что-то, подходя к ней; он положил шляпу на стул и спокойно, сохраняя присутствие духа, стал уговаривать ее, словно испуганного ребенка.
   Ни разу не посмотрев в сторону Мегрэ, он сел на край постели, а Франсуаза Бурсико прижалась к нему и спрятала голову у него на груди.
   В окно она могла видеть комиссара, и тот, смущенный, отошел, открыл бутылку пива, стал не спеша пить.
   Потом Мегрэ вышел на площадку. Мадемуазель Бланш лишь слегка удивилась, когда он вошел к ней и завел разговор о книге, которую она читала, о только что прошедшем граде.
   Мегрэ услышал звонок телефона, голос взявшего трубку Люка, торопливые шаги на лестнице.
   — Это вас, шеф… Звонят с Набережной… Они напали на след…
   Люка был весьма удивлен, увидев комиссара у мадемуазель Бланш. Но еще больше его поразило то, что Мегрэ принял новость без удивления и без удовольствия.
   — Одно время она жила на улице Дам в маленьком меблированном отеле, где один человек, который…
   — Уголовная полиция все еще у телефона?
   — Да. Говорит Лапуэнт, он очень возбужден. Он хотел бы рассказать вам подробности. Он проверял в архивах. Он убежден…
   — Скажи ему, что мы сейчас увидимся с ним у меня в кабинете…
   В рассказе Люка эти подробности принимали почти эпический характер.
   — Я бы мог подумать, что он интересуется только красивой девушкой, лежавшей на кровати в халате, распахнутом больше чем наполовину, и кокетничавшей с ним…
   Мегрэ ушел из комнаты мадемуазель Бланш лишь после того, как увидел в окне напротив, что мадам Бурсико осталась одна.
   Взяв чемодан, он пошел попрощаться с мадемуазель Клеман.
   — Вы уезжаете совсем?
   — Я как-нибудь зайду навестить вас.
   — Ваше следствие закончено? Вы нашли убийцу?
   Он не дал ей прямого ответа.
   — Благодарю вас за ваши заботы и любезность.
   И так как он осматривался вокруг, глядя на все то, что стало ему таким привычным, она засмеялась своим грудным смехом, от которого затрясся ее огромный бюст.
   — Представьте, мне это небезразлично. Я так привыкла к вам. Как к одному из своих жильцов.
   Может быть, для того, чтобы доставить ей удовольствие, он сказал:
   — И я тоже…
   Мадемуазель Клеман проводила его до порога и стояла там, пока он переходил улицу. Немного ниже, за два дома от бистро, остановилась маленькая черная полицейская машина.
   Поколебавшись, Мегрэ зашел к овернцу.
   — Налейте мне белого вина в последний раз.
   Мадемуазель Клеман все еще стояла на пороге своего дома. Мегрэ подошел к машине, открыл дверцу, проговорив:
   — Разрешите?
   Усевшись на заднее сиденье, он бросил наконец шоферу уголовной полиции:
   — На Набережную!
   Маленький серый человек сидел рядом. Он вежливо снял шляпу и всю дорогу держал ее на коленях.
   Они не обменялись ни одним словом.

Глава 9

   в которой юный Лапуэнт не так уж гордится своим досье
 
   Оба они медленно поднялись по пыльной лестнице.
   Мегрэ с удовольствием вдыхал знакомые запахи. Как всегда, в застекленном зале ожидания сидели люди.
   Жозеф, старик рассыльный, радостно воскликнул:
   — Здравствуйте, месье комиссар!
   — Здравствуй, Жозеф.
   — Шеф просит вас зайти к нему.
   — Сейчас пойду.
   — Месье Лапуэнт тоже просил сообщить ему, как только вы вернетесь.
   — Знаю.
   — Звонил месье Торранс.
   — Спасибо, Жозеф.
   Он толкнул дверь своего кабинета, открыл окно, снял шляпу, пальто.
   Сразу же зазвонил местный телефон. Говорил Лапуэнт:
   — Я знаю его фамилию и всю эту историю. Хотите, я сейчас принесу вам досье?
   — Подожди. Я тебе позвоню.
   Человек, которого он привел в свой кабинет, сидел на стуле, приподняв брюки, чтобы не помять складки. Он был гладко выбрит. Ногти у него были чистые. Взгляд выражал крайнее утомление.
   — Вы жили в колониях?
   — Почему вы так думаете?
   Трудно было ответить на этот вопрос. Может быть, выдавал цвет лица, взгляд или то, что этот человек преждевременно постарел. Теперь Мегрэ был убежден, что его собеседнику не больше сорока пяти лет.
   — Вы моложе ее, не так ли?
   Сейчас они были словно два собеседника, мирно разговаривавших в кабинете, обсуждавших какие-то дела.
   — Вы курите?
   — Спасибо. Я уже много лет не курю.
   — И не пьете?
   Они постепенно знакомились, бросая друг на друга беглые взгляды.
   — Теперь не пью, нет.
   — А раньше?
   — Когда-то пил.
   — Мой инспектор там ждет, он должен принести ваше досье.
   Любопытно: этот человек ни на секунду не подумал, что Мегрэ говорит это, чтобы проверить его реакцию.
   Он просто сказал:
   — Это должно было случиться не сегодня, так завтра.
   — Вы ожидали?
   — Я знал, что это произойдет.
   — Для вас облегчение? Нет?
   — Может быть. Если только она не будет замешана в деле. Это произошло не по ее вине. Не забудьте, что вы мне обещали.
   Это был единственный момент, когда он проявил что-то похожее на страх. Он был спокоен, держался все более свободно, словно чувствовал облегчение от чего-то, тяготившего его долгие годы.
   — Что до меня, то я решился заплатить за все. — Он добавил с застенчивой улыбкой: — Наверное, придется платить дорогой ценой?
   — Вероятно, да.
   — Ценой моей головы?
   Мегрэ развел руками:
   — Трудно предвидеть реакцию присяжных. Пожалуй, можно было бы отделаться легче, если бы…
   Человек произнес четко, с оттенком гнева:
   — Нет!
   — Это ваше дело. Сколько вам было лет, когда вы ее встретили?
   — Двадцать. Я только что прошел комиссию и был освобожден от военной службы.
   — Родились в Париже?
   — В Ньевре.
   — Родители зажиточные?
   — Среднего достатка. Скорее бедные.
   — Вы где-нибудь учились?
   — Три года в колледже.
   Ему было приблизительно сколько же лет, сколько Паулюсу. И он тоже приехал в Париж, надеясь пробить себе дорогу.
   — Вы работали?
   — Работал.
   — Где?
   — В конторах… Зарабатывал мало…
   Опять как Паулюс.
   — И вы начали посещать бары?
   — Я был один в Париже. Моя комната мне опротивела.
   — Вы встретили Франсуазу в баре?
   — Да. Она была на четыре года старше меня.
   — У нее был любовник?
   — Да.
   — Она бросила его из-за вас?
   — Да.
   — И вы стали жить вместе?
   — Я не мог, потому что у меня не было денег. Я как раз оставил свою работу. Искал другую.
   — Вы любили ее?
   — Я так думал. Но еще сам не знал.
   Он произнес эти слова серьезно, медленно, опустив голову и глядя вниз.
   — Вы предпочитаете, чтобы мне принесли досье?
   — Не стоит. Меня зовут Жюльен Фукрие. У последнего друга Франсуазы были полные карманы денег. Я бесился оттого, что не мог ей ничего дарить.
   — Она на это жаловалась?
   — Нет. Она говорила, что у нас вся жизнь впереди и что в конце концов я пробьюсь.
   — Но у вас не хватило терпения.
   — Вот именно.
   — Кого вы убили?
   — Я не собирался никого убивать. Напротив моего отеля, на улице Дам, за бульваром Батиньоль, жил человек лет шестидесяти, про которого мне говорила хозяйка отеля.
   — Почему она о нем говорила?
   — Потому что я задолжал ей за комнату. Она сказала, что он ссужает деньги людям в моем положении и что пусть лучше я буду должен ему, а не ей. Я пошел к нему. Он мне давал в долг два раза и брал за это сто процентов. Он жил один в темной квартире и сам занимался хозяйством. Его звали Мабиль.
   Мегрэ смутно припоминал это дело.
   — Вы его убили?
   — Да. Я пошел к нему в третий раз, хотел опять одолжить денег, и он открыл свой сейф. На камине стояли два подсвечника. Я схватил один.
   — Что вы делали потом?
   — Полиция потеряла около месяца. Дело в том, что кто-то другой приходил после меня к Мабилю, человек, который уже имел приводы, и швейцар дал полиции его описание. Его арестовали. Долго думали, что это он убил.
   — Вы сказали Франсуазе правду?
   — Я жил в постоянной тревоге. Когда прочел в газетах, что арестованный вместо меня человек освобожден, я потерял голову и уехал за границу.
   — Так и не сказав ничего Франсуазе?
   — Я написал ей, что меня вызвали родители и что я скоро вернусь.
   — Куда вы поехали?
   — В Испанию. Потом в Португалию, а там сел на пароход, идущий в Панаму. Французские газеты публиковали мою фамилию и мои приметы. В Португалии мне удалось достать фальшивый паспорт на имя Вермерша.
   — И с тех пор вы жили под этой фамилией?
   — Да.
   — Вы долго прожили в Панаме?
   — Восемнадцать лет.
   — Не имея известий от Франсуазы?
   — А как я мог получать от нее известия?
   — Вы ей не писали?
   — Никогда. Сначала я работал рассыльным во французском отеле. Потом открыл собственный ресторан.
   — Вы разбогатели?
   Он ответил, словно стесняясь:
   — Я заработал порядочно денег. Столько, сколько нужно, чтобы жить без забот. Я заболел. Печень. Много пил. Там свободно продается настоящий абсент, и я к нему пристрастился. Три месяца провел в больнице. Врачи посоветовали мне переменить климат.
   — Сколько времени прошло с тех пор, как вы вернулись во Францию?
   — Семь лет.
   — Значит, вы вернулись до того, как Франсуаза заболела?
   — Да. За два года до этого.
   — Как вы ее разыскали?
   — Я не искал ее. Не посмел бы. Я был уверен, что она не захочет меня видеть. Однажды я случайно встретил ее в метро.
   — Где вы тогда жили?
   — Там, где живу и сейчас, на бульваре Ришар-Ленуар. Через несколько домов от вас, на углу улицы Шмен-Вер.
   Тут он во второй раз улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой.
   — Франсуаза сказала вам, что она замужем?
   — Сказала.
   — Она на вас не сердилась?
   — Нет. Она считала себя ответственной за то, что произошло.
   — Она все еще любила вас?
   — Наверно.
   — А вы?
   — Я никогда не переставал ее любить.
   Он не повышал голос, говорил очень просто, нейтральным тоном. Сквозь облака начало проглядывать солнце, еще молодое, влажное.
   — Вы не требовали от нее, чтобы она оставила мужа?
   — Она не считала себя вправе сделать это. Видите ли, он очень хороший человек, она его уважает.
   — Вы часто с ней виделись?
   — Мы встречались два или три раза в неделю, когда ее муж бывал в море, в одном кафе на Севастопольском бульваре. Мне захотелось побывать у нее дома. Не для того, что вы имеете в виду. Об этом мы и не думали. Однажды я вошел в дом, когда консьержка была на рынке, и почти сразу же ушел.
   — А потом это стало привычкой?
   — Я приходил несколько раз.
   — Вы уже тогда условились о сигнале?
   — Медный горшок! Да. Я знал, что рано или поздно меня поймают. Это неизбежно случается.
   — Вы никогда не предлагали ей уехать за границу?
   — Она бы не согласилась.
   — Из-за Бурсико?
   — Да. Вы ее не знаете.
   — А потом она стала совсем немощной?
   — Почти совсем. Вы же ее видели. Это худшее, что могло с нами случиться. Она не могла выходить, и я стал чаще навещать ее. Однажды утром, когда консьержка вернулась, я еще находился в квартире и спрятался там. Я оставался у нее до следующего дня.
   — И с тех пор вы стали оставаться у нее на ночь?
   — Да. Это создало впечатление, что мы живем вместе. Не забудьте, у нас ведь никогда не было общей квартиры. Когда я жил на улице Дам, у нее была своя комната на бульваре Роше-Шуар. Потому-то о ней никто никогда не упоминал. Вот и вся история! Я стал оставаться на два дня, потом на три, иногда даже больше. Еду я приносил с собой.
   — Вы, конечно, не боялись, что неожиданно вернется муж: ведь суда ходят по твердому расписанию.
   — Нам было тяжелее всего, когда он проводил здесь свой месячный отпуск.
   Все было серенькое, меланхолическое, как и сам этот человек, как и квартира на улице Ломон, как и женщина, проводившая целые дни лежа в постели.
   — На прошлой неделе я увидел в окно, что за улицей ведется наблюдение.
   — Вы думали, что это из-за вас?
   — В газетах ничего не писали про Паулюса. Я не мог предположить, что полиция интересуется домом напротив, и решил, что напали на мой след. За два дня, пока сидел в доме, я все передумал. Готов был сдаться, но тогда мне пришлось бы говорить о Франсуазе, ее стали бы допрашивать, и муж узнал бы все…
   — В общем, — сказал Мегрэ, набивая остывшую трубку, — вы выстрелили в инспектора, чтобы иметь возможность выйти из дома.
   — Да.
   — Потому что должен был вернуться муж, а вы были у нее.
   — Совершенно верно. Я напрасно ждал, что наблюдение прервется. Видел, как сменяются инспектора. Когда они садились у окон дома мадемуазель Клеман, я был убежден, что следят за квартирой Франсуазы. Я ждал, так сказать, до последней минуты. Бурсико был уже в поезде. Он должен был прибыть на вокзал сразу после полудня. Мне обязательно нужно было выйти, понимаете?
   — У вас было оружие?
   — Никогда в жизни не носил оружия, даже в Панаме. Я знал, что револьвер Бурсико лежит в ночном столике. Это был кольт крупного калибра, который он сохранил еще с войны и оставлял под рукой у жены, так как думал, что она пуглива.
   — Вы стреляли из окна?
   — Я ждал, пока инспектор закурит сигарету, чтобы получше прицелиться.
   — Франсуаза знала, что вы делаете?
   — Нет. Она даже не видела, что я держу револьвер в руке, потому что мы не зажигали лампы.
   — Вы вышли не сразу?
   — Я подождал, пока на улице начнется суета, чтобы пройти незамеченным. Когда вышел из дома, консьержка была на противоположном тротуаре и стояла с соседями спиной к своему дому. Дверь она оставила открытой. Франсуазе я обещал, что уеду за границу.
   — Когда вы ей позвонили?
   — На следующий день. Она умоляла меня уехать.
   — А почему вы не уехали?
   Он не ответил. Потом, подняв глаза на комиссара, прошептал:
   — А зачем?
   Мегрэ опять вспомнил Паулюса. Тот тоже прицепился к дому мадемуазель Клеман. Один раз пробовал уехать и все-таки вернулся.
   — Вы знали, что попадетесь?
   Он пожал плечами.
   — Вам это безразлично?
   — При условии, что ее не будут беспокоить. Она тут ни при чем. На улице Дам она тоже была ни при чем.
   Виноват я один. Это просто злой рок.
   Паулюс в своей камере, должно быть, думал то же самое.
   — Теперь жалею, что стрелял в инспектора. Мне стало легче, когда я прочел в газетах, что он не умер.
   В особенности когда узнал, что у него двое детей и что жена ждет третьего.
   На секунду они замолчали; луч солнца упал на окно и почти сразу же скрылся за облаком.
   — Не забудьте о том, что вы мне обещали…
   Мегрэ нахмурился, вспомнив, что Франсуаза Бурсико вызывает адвоката. Он протянул руку к телефону, но передумал звонить.
   — Она говорила вам, что обратилась к адвокату?
   — Да. Она ему ничего не расскажет.
   Мегрэ все-таки снял телефонную трубку:
   — Дайте мне пивную «У дофины»… Алло!.. Жюстен?.. Говорит Мегрэ. — И, обращаясь к своему собеседнику, спросил: — Хотите кружку пива?
   — Я предпочел бы чашку кофе.
   — Принеси две кружки пива и чашку кофе.
   — Хорошо, шеф. Сейчас…
   Он повернулся к человеку, который скромно сидел на своем месте:
   — Вы знаете какого-нибудь адвоката?
   — Я возьму первого попавшегося. Раз уж дошло до этого…
   Мегрэ закурил. Через несколько секунд открыл дверь официанту, который поставил поднос на письменный стол.
   Он залпом выпил кружку пива, вытер рот.
   — Я полагаю, что на минутку могу вас оставить одного?
   — Можете.
   Он пошел к начальнику.
   — Мне сказали, что следствие закончено, Мегрэ?
   — Закончено. Этот человек у меня в кабинете.
   — Признается?
   — Признается. Он зашел с целью украсть что-нибудь в дом напротив отеля мадемуазель Клеман и когда, выходя, увидел, что на улице стоит инспектор…
   — А это правда?
   — Нет. Но что касается меня, то я буду поступать так, как будто это правда.
   — Замешана женщина?
   — Да.
   — Красивая?
   — Нет. Ей скоро пятьдесят, и она вот уже пять лет не встает с постели.
   — А не будет накладки?
   — Не думаю.
   — Послушайте, Мегрэ, я хотел бы, чтобы вы приняли одного человека, который ждет в приемной уже три дня; его моральное состояние никуда не годится.
   — Кто это?
   — Паулюс-отец. Он обязательно хочет видеть вас, объяснить вам…
   — Ладно, приму, — вздохнул Мегрэ. — Как Жанвье?
   — Его сегодня перевезли домой. А ваша жена?
   — Вечером приедет. Пойду встречать ее на вокзал.
   Он пошел через кабинет инспекторов, где юный Лапуэнт сразу вскочил, очень воодушевленный, и протянул ему толстое досье.
   — Нам так повезло, шеф! Мы нашли…
   — Знаю, малыш. Ты хорошо поработал. — Он сунул папку под мышку, как будто она не представляла собой ничего важного. — Вы знаете, что он уже раньше убил человека?
   — Да.
   — Правда, что вы его арестовали? Люка говорит…
   Мегрэ стоял в проеме двери с трубкой в зубах, и Лапуэнт не совсем разобрал, что он проворчал выходя.
   — Да уж пришлось!
   Лапуэнт повернулся к Ваше, который тоже сидел в кабинете и составлял рапорт:
   — Что он сказал?
   — Что ему пришлось.
   — Пришлось что?
   — Я полагаю, арестовать этого человека.
   И юный Лапуэнт, уставившись на дверь, через которую вышел Мегрэ, произнес только:
   — Ну и ну!