- Решил задачу?
- Да, Виктор Петрович!
- Покажи.
- А я в уме, Виктор Петрович.
- В уме? - прищурился молодой физик Лось и погладил круглую свою бородку. - Иногда бывает... Иди к доске, покажи, в чем Багаев ошибся.
Роман Багаев, великий доставала, давно уже томился У доски, решая задачу. Костя подошел и сразу увидел, что физик хотел его подловить.
- Багаев ошибся? - трагическим шепотом произнес Костя. - Роман Багаев в расчетах никогда не ошибается!
У него мощная интуиция! - И Костя восстановил пропущенный Романом ход в вычислениях.
- Костромину - пять, Багаеву - три, все по местам, - объявил физик, но тройка в расчеты Романа не входила.
- Мне - четыре, - кротко сказал он, не трогаясь с места.
- Три, - сказал Лось.
- Четыре.
- Три.
- Четыре.
- Три, за что четыре? - поинтересовался Лось.
- За интуицию.
- Три.
- Ладно, балл за вами, - великодушно объявил Багаев и пошел на место.
- Получишь с Костромина, - сказал вдогонку Лось, а Костя тут же отозвался:
- Зайдите после обеда!
Урок прошел спокойно, ничто не предвещало нового разворота событий, но после звонка физика Лося окружили три технаря - Лапшин, Щеглов и Зверев и попросили разрешить их спор: Щеглов придумал средство для торможения самолета при посадке, разворот одного двигателя на 180 , а язвительный Лапшин, решительно всех на свете презиравший за техническую безграмотность, уверял, что Щеглов безмозглый дурак и что необходимая для такого поворота установка будет тяжелее веса самолета.
Лось задержался:
- Давайте посчитаем, я в уме не умею.
Они сгрудились вокруг учителя, а тот принялся за расчеты, тихонько напевая:
- Умна, умпа, умпа-пара... Умпа, умпа, умпа-пара...
Кантри-стиль.
- Что? - переспросил Лапшин, ненавидевший всякое незнание, и особенно свое.
- Кантри-стиль, - повторил физик. - Мелодия ваша...
И как тут оказался Костя? Через минуту все напевали:
"Умпа, умпа, умпа-пара", а Костя дирижировал сдержанными жестами и наклонял голову, как руководитель большого оркестра, оценивающий игру.
Наташа Лаптева, групорг, культорг, физорг, налетела:
- Ну нельзя же так! Ну мы же просить прощения к англичанке ходили! Ну что за идиотизм такой!
Физик Лось выглянул из кучи ребят и извинился перед Наташей.
- Ой, простите, Виктор Петрович, ну правда! Клава!- поймала Наташа Клаву Кирееву по прозвищу Керунда. - Клава, ты скажи своему колхозу, чтобы не было этого!
- Чего не было?
- Ну этого... Мэйкапара... Умпа, умпа, умпа-пара, - начала было Наташа и с ужасом почувствовала, что и она не может остановиться, а как заведенная продолжает: - Умпа, умпа, умпа-пара...
- А я и забыла совсем! - ахнула Клава Керунда. - Боша! Гоша! Проша! Сева! Слышите? Умпа, умпа, умпа-пара... Так чтоб не было этого!
И тут же все впятером пошли танцевать, и руками вертеть, и лица у всех неподвижные, как деревянные маски:
умпа, умпа, умпа-пара...
- Девочки, ну имейте же совесть, - жалобно проговорила Наташа, чувствуя, что ноги ее сами по себе танцуют, а на лице появляется маска: умпа, умпа, умпа-пара...
Со звонком на урок кое-как взяли себя в руки, договорились не смотреть друг на друга, так будет легче, и вообще не разговаривать, только жестами. Держались так, что Фокин, злодей, объявил на весь класс:
- Гвардейцы! Железная гвардия!
- Фокин! - сказала англичанка Евгения Григорьевна.
- Мне выйти?
- Ой, ну давайте читать! Давайте быстрее читать! - И, не дожидаясь вызова, Наташа встала и начала читать английский текст, не заботясь о произношении, лишь бы громко, лишь бы заглушить гудевший в голове мэйкапар.
Спасение! Все схватили книжки, все бросились читать.
Поднялся невообразимый галдеж - так, наверно, учились в средневековой школе, где каждый зубрил свое.
Но когда англичанка, чтобы прекратить это издевательство над английским языком, велела надеть наушники и прослушать текст в произношении специалиста, то такое вдруг блаженство по лицам разлилось!
Евгения Григорьевна схватила наушник, подозревая самое худшее. И действительно, в магнитофонной записи, не слишком высокой по техническим качествам, физик Лосьэто его голос, Евгения Григорьевна сразу узнала, физик Виктор Петрович Лось мурлыкал в сопровождении ансамбля технарей: "Умпа, умпа, умпа-пара... Умпа, умпа, умпапара..."
На следующей перемене вся школа, начиная с первоклашек, бубнила, пела, орала на все Семь ветров:
- Умпа, умпа, умпа-пара! Умпа, умпа, умпа-пара!
Об уроках и говорить было нечего. Уроки в этот день вести в школе было невозможно, и даже лучшие учителя, у которых всегда железная дисциплина, возвращались в учительскую обессиленными.
Директор школы Наталья Михайловна Фролова вызвала классную руководительницу Елену Васильевну Каштанову к себе в кабинет.
Кабинет директора школы на первом этаже был маленький, с окном во всю стену, с узким столом, не удобным ни для заседаний, ни для задушевных бесед, с дешевым книжным шкафом, за стеклом которого видны были случайные книжки и брошюрки, неизвестно как сюда попавшие. Наталья Михайловна любовно обставила школу, но до собственного кабинета руки у нее не доходили, и она если и заглядывала сюда, то лишь для того, чтобы стоя позвонить по телефону или приложить к какой-нибудь справке печать, хранившуюся в сейфе. Фролова не любила сидеть в кабинете, потому что не умела обходиться без дела и бралась за всякую работу, независимо от того, кто эту работу должен был делать. Она пришла в директора из горкома комсомола, где была секретарем по школе и где огромный объем обязанностей ложился на плечи двух-трех человек, так что не приходилось считаться, кто и что делает. Особенно легко давалось ей общение с городским начальством ее все знали в Электрозаводске, все привыкли к тому, что она постоянно что-то выпрашивает: то две тысячи на проведение слета, то триста рублей на палатки для Дворца пионеров, то премии для лучших вожатых. В городских верхах привыкли считать ее своей, привыкли обращаться с ней как с маленькой девочкой, забавным случаем вознесенной на высокий пост секретаря горкома. Ей радовались, встречая ее на совещаниях, ее выбирали во все президиумы и приглашали во все компании. А Наташа Фролова, как ее называли, прекрасно понимала, в чем ее сила, и потрошила городское начальство в интересах детей. Отвязаться от нее не удавалось никому. Когда ей говорили, что не может завод, даже и такой богатый, ни с того ни с сего перечислить две тысячи на счет горкома, она вовсе не отвечала какиминибудь разумными доводами, а только смеялась, шутила, кокетничала, приговаривала: "Ну, Сергей Иванович, ну, голубчик, вы ведь так любите комсомол, у нас с вами такнэ хорошие отношения!" - и прочую чепуху несла до тех пор, пока голубчик Сергей Иванович (а попробуй к нему на прием попасть - министр!) не вызывал главного бухгалтера и не говорил ему: "Надо".
Привыкшая к тому, что для детей ни в чем отказа нет и ничего не жалко, Фролова и школу свою, новостройку, обставила, пользуясь связями, с невообразимой роскошью.
Чего только в школе не было! Каких панно, фресок, мозаик, зимних садов, не говоря уж о телевизорах в бессчетном количестве, магнитофонах, проекторах и прочих технических средствах обучения, как раз входивших в моду с появлением Фроловой в школе. А учителей Наталья Михайловна переманивала из других электрозаводских школ безбожно, идя на всяческие уступки, обещая райскую жизнь. Ее ругали в гороно за эту партизанщину, топали на нее ногами, а она только посмеивалась: "Ну, голубчик, ну, Василий Николаевич, ну, неужели вы мне откажете? Ну, мы же с вами так хорошо всегда понимали друг друга!"
Когда Каштанова вошла в кабинет, Наталья Михайловна говорила по телефону:
- Нет, и сегодня поздно... Ну, что я могу поделать?
У меня ЧП, у меня мэйкапар! Что такое мэйкапар? - Фролова зажала трубку и спросила Елену Васильевну:
"Что такое мэйкапар?" Елена Васильевна пожала плечами. - Ну, мэйкапар, - продолжала в трубку Фролова, - ну как ты не понимаешь, обыкновенный мэйкапар! У меня вся школа не учится! Всё, всё, ко мне пришли, целую!
Фролова положила трубку и весело пожаловалась Каштановой на мужа никак не угомонится! Пять лет в горкоме она, теперь здесь, в школе, а он все требует, чтобы она вовремя домой приходила.
- Директору, наверно, хоть замуж не выходи, - посочувствовала Елена Васильевна, но Фролова беспечно махнула рукой:
-Да ну! Разговоры! Вы знаете, все преувеличивают!
Всё на свете преувеличивают! И вообще, сердится - это еще ничего. Вот когда перестанет сердиться! Тогда я сразу заявление: "В связи с тем, что муж перестал на меня сердиться, прошу срочно освободить меня от занимаемой должности"!
Они посмеялись, и Наталья Михайловна перешла к делу. Как быть с этим "умпа, умпа, умпа-пара..."? Тьфу! Вот напасть еще!
- Это же семьветровские, - сказала Елена Васильевна, стараясь оправдаться. - Они с ясельного возраста вместе, а мы для них новички-приготовишки, вот они нас и испытывают... И они постоянно живут на ветру и поветриями... Посмотрите на девчонок: чуть новая мода - сразу шьют, перешивают... Новый цвет волос - пожалуйста, все рыжие или все белые... У них в крови: как все, так и я!
Не жизнь, а набор эпидемий! - улыбнулась Елена Васильевна, вспомнив Костю Костромина.
Но вез это Фролова лучше Елены Васильевны знала.
Сколько они бились с Семью ветрами, пока она в горком"
была! И вожатых засылали, и дворовые команды организовывали, и патрули - всё без толку.
- А знаете, кто виноват? - говорила Фролова. - Архитекторы! Архитекторы и архитекторы! Построили город без дворов, никакого замкнутого пространства, вот и бега ют мальчишки - как их остановить? И кого они боятся?
С детства - никого! Ну ничего, управимся как-нибудь...
Куда нам деваться? Куда учителю деваться? Управляйся!
Так? - Наталья Михайловна подошла к стене-окну и немножко посмотрела, как первоклашки играют в казаковразбойников, сложив портфели в кучу. - Вы наказали класс за срыв урока?- повернулась она к Каштановой.
- А как я должна была его наказать?
- Научить вас? Проведите собрание, осудите недостойное поведение, сообщите родителям...
- Хорошо, я все это сделаю, и виноватые сразу превратятся в героев. Они только о том и мечтают, чтобы об их подвигах слава пошла.
Фролова рассмеялась. "Действительно, - подумала она, - так всегда и бывает. Половина всех школьных бед начинается с невообразимой чепухи". Но что ей делать?
В школе срывают урок за уроком, завтра кто-нибудь напишет в горсно... Спросят: "Какие меры приняты?"
- А вы объявите мне выговор, - предложила Каштанова. - И меры будут приняты, и ребят трогать не станем.
Пройдет это поветрие, эта ветрянка. Объявите мне выговор, и наберемся терпения.
- Как-нибудь без выговора проживете, - сказала Фролова. - Давайте сделаем так. Давайте проведем вечер классической музыки: Бах, Моцарт, Чайковский.
- Хорошо, проведем, - послушно согласилась Каштанова. - Бахом его будем бить, этот мэйкапар, да?
* * *
Девятый, старший в школе-новостройке, класс слушал серьезную музыку. Но в то время как просвещенные сверстники этих ребят в Москве и Ленинграде заходились от одного имени Баха, наши герои, увы, симфонической музыки не любили. Она была скучна им ужасно. Лиза Севостьянова. Сева, шептала Тане Прониной, Проше: "И кто это выдумал... Симфония, прелюдии... Тянут кота за хвост!" Технари Щеглов, Зверев и Лапшин обсуждали дрянное качество проигрывателя, и Лапшин презрительно говорил: "И так съедят!" Клава Керунда рассматривала дырочку на колготках и огорчалась: первый раз надела!
А еще итальянские называется! Маша Иванова вертелась во все стороны: "Где Костя? Костю Костромина не видели?" Лариса Аракелова потихоньку обучала Галю Полетаеву "держать лопатки" и так поворачиваться, если внезапно окликнут сзади, чтобы лопатки оставались на месте.
И только один человек в зале был доволен - Наталья Михайловна Фролова, директор школы.
- Это мы хорошо придумали, хорошо! - шептала она Каштановой. - Девочки, не вертитесь!
Музыка лилась красивая, и уже Сергей с Игорем и с Анкой решили, посовещавшись, что помогает им, что уже излечились они от этого мэйкапара, который всем надоел, но в это время скачала издалека, чуть слышно, а потом все явственнее дошел до зала звук басовой трубы. "Умпа, умпа, умпа-пара", - медленно выводил кто-то.
Фролова напряженно прислушалась. Каштанова прыснула. Все пропало!
Наталья Михайловна бросилась к выходу. Пятиклассника с трубой она встретила у самых дверей.
- Что такое? Что? Перестань сейчас же!
- У нас репетиция! - выглянул из-за трубы розовощекий пятиклассник.
^А Костю Костромина в глубине коридора Наталья Михайловна, естественно, и не заметила.
Да и не до Кости ей было! В зале, где только что чинно играли Баха, наслаждаясь божественной музыкой, теперь гремел мэйкапар, трижды проклятый и осужденный, ненавистный мэйкапар! Фролова открыла дверь девятиклассники сдвинули стулья и плясали вовсю, как будто изголодавшиеся: умпа, умпа, умпа-пара! Умпа, умпа, умпа-пара!
- Так что, осмелюсь доложить, - подражая Швейку, сказала Каштанова, Бах не помог. Попробуем Моцарта?
- Ну что же вы смеетесь! - Сама Фролова чуть не плакала от бессилия.
Елена Васильевна стала успокаивать ее. Ну, пусть им весело живется! Ну, для чего же мы все работаем - чтобы весело жилось. А чуть кому весело сразу хмуримся!
- Ну, я им покажу! - Наталья Михайловна погрозила пальцем сразу всему девятому классу. - Вот я им найду...
У меня вакансия есть старшего воспитателя... Заместителя директора школы по воспитанию... Я давно подыскиваю человека... И я найду... Я такого зверя найду, чтоб рычал!
Чтобы только рычал, кричал и ногами топал! Он их возьмет в руки, вот увидите!
- Правильно, - улыбнулся историк Каштанов. - Главное в жизни что? Главное в жизни - вовремя спохватиться!
Фролова посмотрела на него, как всегда спокойно наблюдавшего за детьми, и тут-то, рассказывала она потом, тут-то и мелькнула в ее голове безумная мысль и мгновенно приняла она решение. Ведь не только любовь бывает с первого взгляда, дети, - иногда самые важные решения возникают и созревают в считанные секунды.
Это, пока еще не обнародованное, решение Натальи Михайловны Фроловой, принятое ею внезапно, когда девятый класс сорвал лучшее из ее мероприятий, это решение сильно продвигает вперед нашу историю и приведет, как мы увидим позже, к неожиданным последствиям.
Многоэтажные дома на Семи ветрах, а жизнь-то разве одноэтажная? Она тоже на многих уровнях идет. На одном поют и танцуют, на другом тревожатся, на третьем сердятся, на четвертом принимают решения - и все это сразу, все - сейчас, одновременно. Разве вы, читатель, знаете, какие в мире принимаются важные решения - для вашей жизни важные! - вот в этот самый миг, когда вы потихоньку, никому не мешая, сидите и читаете книгу?
Но пока Фролова не нашла такого специалиста, чтобы он рычал, кричал и ногами топал, девятиклассники плясали вокруг мальчишки с трубой во весь его рост: умпа, умпа, умпа-пара... Умпа, умпа, умпа-пара... Что будет через час? Через год? Через десять лет? Какое нам до этого дело!
Умпа, умпа, умпа-пара, умпа, умпа, умпа-пара...
Семьветровские пели и плясали, обращая внимания на учителей не больше, чем на прохожих на улице, и неизвестно, чем кончился бы сумасшедший этот день, если бы не появилась в дверях Любочка, сестра Саши Медведева, и не стала показывать брату знаки: пять!
- Я Майкапара сдала, пять!
- Мэйкапар, - поправили ее.
- Какой мэйк-ап? Это Майкапар, композитор такой советский, он до войны жил, нам учительница рассказывала.
- Со-вет-ский?
- Ну да. А это прелюдия, у него много прелюдий...
- Пре-лю-ди-я?
- Это мы под прелюдию танцевали? - ужаснулась Клава Керунда.
Костя Костромин вытер пот.
- Все, парни, отмаялись! - сказал он. - Отбой! Отбой по мэйкапару и вообще - отбой!
Каштанов расхохотался, он остановиться не мог: поветрие-то, оказывается, было хорошо организовано! По команде началось, по команде и кончилось!
- А мне другое задали учить - хотите, спою? - сказала Любочка.
ГЛАВА ВТОРАЯ
РЕШЕНИЕ
МАША ИВАНОВА славилась тем, что задавала сложные и неожиданные вопросы (как иначе могла бы она быть ведуньей и колдуньей?). Однажды она спросила Каштанова:
- Алексей Алексеевич, а вы когда-нибудь кричали на ребят?
- А зачем мне кричать? - удивился Каштанов. - У меня предмет такой - он сам кричит... Кричат толпы восставших, кричат казнимые на плахе, кричат солдаты в бою, кричат ораторы на митингах. Историю шепотом не делают, история вся на крике. Зачем же еще и мне повышать голос? Кто меня тогда услышит?
Алексей Алексеевич любил историю как бесконечное поле загадочных фактов, которые надо объяснить и связать между собой. Любил он и школу, но с трудом переносил школьный шум. Возможно, это было у него наследственное, потому что мама его, учительница математики, возвращаясь домой, постоянно обматывала голову полотенцем и ложилась на тахту, предоставляя сыну проверять кипу тетрадей, что он и делал, храбро орудуя красным карандашом.
Каштанов и в новую школу перешел с женой потому, что бывшая его ученица, Наташа Павлова, теперь Наталья Михайловна Фролова, дала клятву, именно клятву, торжественно поклялась, что никогда не назначит Каштанова классным руководителем. Каштанова брала тоска при мысли, что придется изо дня в день ругать ребят за чужие двойки, в которых ребята часто и не виноваты, отчитывать за прогулы и опоздания на чужие уроки, - а к Каштанову на урок никто никогда не опаздывал; делать замечания дежурным за плохо убранный класс, - а Каштанов и в жизни-то никому замечаний не делал, полагая, что если он их не выносит, то и другие, наверно, тоже. Он и сыну своему, второкласснику Андрейке, никогда не выговаривал, а если Елена Васильевна начинала за столом: "Ты как сидишь, Андрей? Ты как ешь? Ты "спасибо" сказал?", то Алексей Алексеевич смеялся и говорил:
- Ты, Андрейка, бери с мамы по десять копеек за каждое ее замечание. Как ока тебе сделает замечание, ты с нее - гривенник.
- А я их и не слушаю, - беспечным тоном говорил Андрейка. Алексей Алексеевич же хохотал во все горло, довольный.
Если смотреть со стороны, то все в жизни Каштанова было устоявшееся, даже однообразное: одни и те же уроки, поездки в Москву в библиотеку, неспешная работа над методической книгой, встречи и споры с друзьями-однокурсниками, которых он навещал по воскресеньям же, в библиотечные свои дни. Но сам Каштанов этого однообразия не чувствовал, потому что как в пять лет казалось ему, что вся жизнь его впереди, так и теперь, когда ему было почти сорок, жил он точно с тем же ощущением предстоящей ему значительной жизни. Занятия историей вырабатывают у человека такое постоянное и терпеливое ожидание перемен, позволяющее сохранять бодрость духа. Однако что это будут за перемены, Каштанов не знал и никогда не думал о них конкретно, не мечтал - мечтать Каштанов не любил и не умел.
Таков был, в общих чертах, учитель истории Каштанов Алексей Алексеевич, и теперь, когда мне предстоит написать следующий абзац, я смеюсь и хихикаю. Ведь вправду смешно! Смешно представлять себе сцену, в которой директор Фролова предлагает историку Каштанову занять вакантное место организатора внеклассной работы, заместителя директора по воспитанию!
Во всяком случае. Каштанов, когда Фролова рассказала ему о своем решении, рассмеялся - не огорчился, не обиделся, не задумался, не разволновался, не стал даже и отказываться, - а просто рассмеялся, причем Фролова легко смеялась вместе с ним, как бы соглашаясь, что это ей очень смешная мысль пришла в голову. Каштанов - главный по воспитанию? На место человека, который должен рычать, кричать п ногами топать?
Алексей Алексеевич, посмеявшись, откланялся и ушел.
И, посмеявшись вместе с ним и нисколько не обидевшись на отказ, Наталья Михайловна начала осаду - с того начала она осаду, что распустила по школе слух о новом назначении. И будто бы, намекала она. Каштанов в принципе согласен, но еще не дал окончательного ответа. Это были детские затеи, и ни к чему не могли они привести - просто Наталья Михайловна не умела отступать от принятых ею решений и не умела бездействовать. Но совершенно неожиданно появился у нее союзник, да еще какой! Жена Каштанова, Елена Васильевна.
Когда Каштанова сказала, что и она - за, Фролова даже руками всплеснула от радости, со стула своего вскочила - кресла-то директорского у нее не было, это только говорится: директорское кресло, а на самом деле обыкновенный стул из класса.
- Правда? Правда? - повторяла Фролова, заглядывая в лицо Каштановой. А я все думаю: ну, как мне вас уговорить? Мужиков легче уговаривать, потому что у них логика, а я без логики - выходит, я сильнее, - а женщин как? Мне бы не в школу надо, мне бы на завод, где одни мужчины, уж там бы я вертела! Ну так что - заговор против нашего Алексея Алексеевича? Вы мне поможете?
- Постараюсь, - сказала Каштанова.
- Нет, это замечательно, что вы согласны со мной. Вот я чувствую, вот я знаю, - говорила Фролова точно теми же словами, какие всегда повторяла колдунья Маша Иванова, - я чувствую, что Алексей Алексеевич... Он та-аким воспитателем будет! Он же всех детей насквозь видит, они же любят его, и они от него не отходят, я видела, видела!- Наталья Михайловна говорила возбужденно, как всегда, но потом задумалась на минутку, что с ней бывало редко. - А может, мы и вправду школу хорошую сделаем... Так хочется школу хорошую сделать, ну так хочется!
- И мне хочется, - сказала Елена Васильевна. - Ребятишки такие хорошие нам достались, такие веселые...
- Значит, заговор? Я ужасная заговорщица! И сплетница, - добродушно добавила Фролова, и добавила честно, потому что она и вправду была заговорщицей и сплетницей, и не было новости в школе, которой она невзначай не сообщила бы всем и каждому.
- У сплетниц и заговорщиц есть хотя бы интерес к людям, а это уже кое-что, - улыбнулась Каштанова.
- Ну, спасибо! Утешили! Но все равно, на это место воспитательское мы лучше человека не найдем...
Елене Васильевне хотелось сказать, что она тоже примерно так думает: лучшего человека, чем ее муж, не найти не только на это место, но и вообще на всякое место на земле, - но говорить этого она не стала, а просто обещала Фроловой помочь в ее нелегком предприятии - уговорить Каштанова переменить всю свою жизнь, все ее правильное и равномерное течение и пойти как раз на ту работу, от которой он всю жизнь бежал и которую презирал.
* * *
На жену свою, как и вообще на людей. Каштанов никогда не злился. Он выслушал ее и сказал обычным спокойным тоном, неторопливо и насмешливо:
- Алена, давай сразу и кончим этот разговор. Я работаю, я преподаю историю, я специалист. А что ты... А что вы с Фроловой предлагаете? Заместитель директора школы по воспитанию! И не выговоришь... И эти сто шестьдесят рублей как приманка... Помнишь, у Чуковского: "Тетя, а вы за тысячу рублей съели бы дохлую кошку?" Так вот, я и за тысячу рублей дохлую кошку есть не стану!
Так Елена Васильевна и думала; ее муж, она знала, несколько гордился тем, что не делает карьеры, что и завучем не стал и директором школы предлагали ему, было.
Независимость сохраняет и про свой класс всегда говорит "кафедра".
- Я на своей кафедре - хозяин. А там? И не могу я заниматься делом, которого не знаю. И кстати, никто не анает.
- Так уж и никто.
- Никто. Я скоро пятнадцать лет в школе и ни разу не встретил специалиста по воспитанию. Да и откуда они возьмутся? Чтобы появились спехщалисты, должна быть наука, а науки такой - науки воспитания - нет.
- То есть как это - нет? - изумилась Елена Васильевна. - Что ты размахался? Уже и науки нет, и ничего нет, и никого нет!
- Хорошо. Тогда скажи мне, как называется эта твоя наука. Все науки как-нибудь называются: химия, кибернетика, этимология, сурдопедагогика. А как называется наука воспитания? Ну?
- Так и называется: теория воспитания.
- Теория! - Каштанов хмыкнул. - Теория - это теория, а наука - это наука. Не-ет, миленькая, нет!
"Ну все, - подумала Каштанова. - Уже и миленькая".
Елена Васильевна могла бы и ответить ему, нашлась бы, но она знала, что отвечать не стоит. Переломить бы его какнибудь, а там он и сам будет доказывать обратное тому, что сейчас говорит, и с такой же убежденностью... Только бы переломить! Но собственно, зачем ей-то нужно, чтобы ее Алексей Алексеевич в воспитатели пошел? Зачем она старается, зачем рискует? А рисковала, потому что еще ни разу не было в семье Каштановых, чтобы Елена Васильевна сказала - и не по ее слову вышло. На том и держалась Каштанова... Алеша умнее, начитаннее, талантливее - это признавалось безоговорочно, но все делалось у них в доме так, как Елена Васильевна решила, - по крайней мере, до сих пор делалось. Каштанова знала, что ее муж не умеет ссориться, - но ведь и мириться он не умеет... Зачем же она рисковала?
...Было у Каштановой одно воспоминание, один миг мимолетный, один случай, даже и не случай, а впечатление,- но оно до того поразило ее, что многое в ее жизни определялось этим впечатлением. Когда-то давала она урок о лирике Пушкина. Пушкин вообще удавался ей, но в этот день она была в ударе, читала стихи, говорила с воодушевлением, раскраснелась и чувствовала, что ее слова доходят до ребят, волнуют их. А потом уроки кончились, она пошла домой, полная удачным своим уроком, и тут, буквально за школой, за углом ее, вышла ей навстречу компания незнакомых ей семьветровских ребят. Их было человек десять, они шли торопливо, какая-то цель была у них, и они не обидели Елену Васильевну, не толкнули, и ничего в их поведении не было вызывающего; просто шли шестнадцатилетние парни по своим делам, и не каждый ли день, не на каждом ли шагу встречала Елена Васильевна такие компании? Но тут... Ребята обошли ее с двух сторон, не обратив на нее внимания, а Елена Васильевна долго стояла и смотрела им вслед, потрясенная. Лица ее поразили, лица! То ли по контрасту с теми лицами, которые видела она перед собой на удачном своем уроке, то ли потому, что день был теплый, солнечный, то ли еще по какой-то причине, но Елену Васильевну до колотья сердечного поразили лица неизвестных ей ребят - темные, закрытые, непроницаемые лица людей, которых не коснулось образование. "Несомненно, - думала Елена Васильевна, - они все ходят в школы и проучились лет восемь, и, наверное, оказались бы совсем неплохими ребятами, если бы с ними познакомиться поближе или если бы увидеть их в другое время, - например, когда они смеются или разговаривают". Но Елене Васильевне показалось, что она не увидела, а подсмотрела, подглядела нечто тщательно скрываемое, этот непроницаемый занавес, отделяющий лица от мира, это отсутствие света в глазах... Елена Васильевна поймала себя на том, что стоит недвижно, словно среди ясного, светлого, легкого дня увидела она мрачный призрак или услышала страшное предсказание.
- Да, Виктор Петрович!
- Покажи.
- А я в уме, Виктор Петрович.
- В уме? - прищурился молодой физик Лось и погладил круглую свою бородку. - Иногда бывает... Иди к доске, покажи, в чем Багаев ошибся.
Роман Багаев, великий доставала, давно уже томился У доски, решая задачу. Костя подошел и сразу увидел, что физик хотел его подловить.
- Багаев ошибся? - трагическим шепотом произнес Костя. - Роман Багаев в расчетах никогда не ошибается!
У него мощная интуиция! - И Костя восстановил пропущенный Романом ход в вычислениях.
- Костромину - пять, Багаеву - три, все по местам, - объявил физик, но тройка в расчеты Романа не входила.
- Мне - четыре, - кротко сказал он, не трогаясь с места.
- Три, - сказал Лось.
- Четыре.
- Три.
- Четыре.
- Три, за что четыре? - поинтересовался Лось.
- За интуицию.
- Три.
- Ладно, балл за вами, - великодушно объявил Багаев и пошел на место.
- Получишь с Костромина, - сказал вдогонку Лось, а Костя тут же отозвался:
- Зайдите после обеда!
Урок прошел спокойно, ничто не предвещало нового разворота событий, но после звонка физика Лося окружили три технаря - Лапшин, Щеглов и Зверев и попросили разрешить их спор: Щеглов придумал средство для торможения самолета при посадке, разворот одного двигателя на 180 , а язвительный Лапшин, решительно всех на свете презиравший за техническую безграмотность, уверял, что Щеглов безмозглый дурак и что необходимая для такого поворота установка будет тяжелее веса самолета.
Лось задержался:
- Давайте посчитаем, я в уме не умею.
Они сгрудились вокруг учителя, а тот принялся за расчеты, тихонько напевая:
- Умна, умпа, умпа-пара... Умпа, умпа, умпа-пара...
Кантри-стиль.
- Что? - переспросил Лапшин, ненавидевший всякое незнание, и особенно свое.
- Кантри-стиль, - повторил физик. - Мелодия ваша...
И как тут оказался Костя? Через минуту все напевали:
"Умпа, умпа, умпа-пара", а Костя дирижировал сдержанными жестами и наклонял голову, как руководитель большого оркестра, оценивающий игру.
Наташа Лаптева, групорг, культорг, физорг, налетела:
- Ну нельзя же так! Ну мы же просить прощения к англичанке ходили! Ну что за идиотизм такой!
Физик Лось выглянул из кучи ребят и извинился перед Наташей.
- Ой, простите, Виктор Петрович, ну правда! Клава!- поймала Наташа Клаву Кирееву по прозвищу Керунда. - Клава, ты скажи своему колхозу, чтобы не было этого!
- Чего не было?
- Ну этого... Мэйкапара... Умпа, умпа, умпа-пара, - начала было Наташа и с ужасом почувствовала, что и она не может остановиться, а как заведенная продолжает: - Умпа, умпа, умпа-пара...
- А я и забыла совсем! - ахнула Клава Керунда. - Боша! Гоша! Проша! Сева! Слышите? Умпа, умпа, умпа-пара... Так чтоб не было этого!
И тут же все впятером пошли танцевать, и руками вертеть, и лица у всех неподвижные, как деревянные маски:
умпа, умпа, умпа-пара...
- Девочки, ну имейте же совесть, - жалобно проговорила Наташа, чувствуя, что ноги ее сами по себе танцуют, а на лице появляется маска: умпа, умпа, умпа-пара...
Со звонком на урок кое-как взяли себя в руки, договорились не смотреть друг на друга, так будет легче, и вообще не разговаривать, только жестами. Держались так, что Фокин, злодей, объявил на весь класс:
- Гвардейцы! Железная гвардия!
- Фокин! - сказала англичанка Евгения Григорьевна.
- Мне выйти?
- Ой, ну давайте читать! Давайте быстрее читать! - И, не дожидаясь вызова, Наташа встала и начала читать английский текст, не заботясь о произношении, лишь бы громко, лишь бы заглушить гудевший в голове мэйкапар.
Спасение! Все схватили книжки, все бросились читать.
Поднялся невообразимый галдеж - так, наверно, учились в средневековой школе, где каждый зубрил свое.
Но когда англичанка, чтобы прекратить это издевательство над английским языком, велела надеть наушники и прослушать текст в произношении специалиста, то такое вдруг блаженство по лицам разлилось!
Евгения Григорьевна схватила наушник, подозревая самое худшее. И действительно, в магнитофонной записи, не слишком высокой по техническим качествам, физик Лосьэто его голос, Евгения Григорьевна сразу узнала, физик Виктор Петрович Лось мурлыкал в сопровождении ансамбля технарей: "Умпа, умпа, умпа-пара... Умпа, умпа, умпапара..."
На следующей перемене вся школа, начиная с первоклашек, бубнила, пела, орала на все Семь ветров:
- Умпа, умпа, умпа-пара! Умпа, умпа, умпа-пара!
Об уроках и говорить было нечего. Уроки в этот день вести в школе было невозможно, и даже лучшие учителя, у которых всегда железная дисциплина, возвращались в учительскую обессиленными.
Директор школы Наталья Михайловна Фролова вызвала классную руководительницу Елену Васильевну Каштанову к себе в кабинет.
Кабинет директора школы на первом этаже был маленький, с окном во всю стену, с узким столом, не удобным ни для заседаний, ни для задушевных бесед, с дешевым книжным шкафом, за стеклом которого видны были случайные книжки и брошюрки, неизвестно как сюда попавшие. Наталья Михайловна любовно обставила школу, но до собственного кабинета руки у нее не доходили, и она если и заглядывала сюда, то лишь для того, чтобы стоя позвонить по телефону или приложить к какой-нибудь справке печать, хранившуюся в сейфе. Фролова не любила сидеть в кабинете, потому что не умела обходиться без дела и бралась за всякую работу, независимо от того, кто эту работу должен был делать. Она пришла в директора из горкома комсомола, где была секретарем по школе и где огромный объем обязанностей ложился на плечи двух-трех человек, так что не приходилось считаться, кто и что делает. Особенно легко давалось ей общение с городским начальством ее все знали в Электрозаводске, все привыкли к тому, что она постоянно что-то выпрашивает: то две тысячи на проведение слета, то триста рублей на палатки для Дворца пионеров, то премии для лучших вожатых. В городских верхах привыкли считать ее своей, привыкли обращаться с ней как с маленькой девочкой, забавным случаем вознесенной на высокий пост секретаря горкома. Ей радовались, встречая ее на совещаниях, ее выбирали во все президиумы и приглашали во все компании. А Наташа Фролова, как ее называли, прекрасно понимала, в чем ее сила, и потрошила городское начальство в интересах детей. Отвязаться от нее не удавалось никому. Когда ей говорили, что не может завод, даже и такой богатый, ни с того ни с сего перечислить две тысячи на счет горкома, она вовсе не отвечала какиминибудь разумными доводами, а только смеялась, шутила, кокетничала, приговаривала: "Ну, Сергей Иванович, ну, голубчик, вы ведь так любите комсомол, у нас с вами такнэ хорошие отношения!" - и прочую чепуху несла до тех пор, пока голубчик Сергей Иванович (а попробуй к нему на прием попасть - министр!) не вызывал главного бухгалтера и не говорил ему: "Надо".
Привыкшая к тому, что для детей ни в чем отказа нет и ничего не жалко, Фролова и школу свою, новостройку, обставила, пользуясь связями, с невообразимой роскошью.
Чего только в школе не было! Каких панно, фресок, мозаик, зимних садов, не говоря уж о телевизорах в бессчетном количестве, магнитофонах, проекторах и прочих технических средствах обучения, как раз входивших в моду с появлением Фроловой в школе. А учителей Наталья Михайловна переманивала из других электрозаводских школ безбожно, идя на всяческие уступки, обещая райскую жизнь. Ее ругали в гороно за эту партизанщину, топали на нее ногами, а она только посмеивалась: "Ну, голубчик, ну, Василий Николаевич, ну, неужели вы мне откажете? Ну, мы же с вами так хорошо всегда понимали друг друга!"
Когда Каштанова вошла в кабинет, Наталья Михайловна говорила по телефону:
- Нет, и сегодня поздно... Ну, что я могу поделать?
У меня ЧП, у меня мэйкапар! Что такое мэйкапар? - Фролова зажала трубку и спросила Елену Васильевну:
"Что такое мэйкапар?" Елена Васильевна пожала плечами. - Ну, мэйкапар, - продолжала в трубку Фролова, - ну как ты не понимаешь, обыкновенный мэйкапар! У меня вся школа не учится! Всё, всё, ко мне пришли, целую!
Фролова положила трубку и весело пожаловалась Каштановой на мужа никак не угомонится! Пять лет в горкоме она, теперь здесь, в школе, а он все требует, чтобы она вовремя домой приходила.
- Директору, наверно, хоть замуж не выходи, - посочувствовала Елена Васильевна, но Фролова беспечно махнула рукой:
-Да ну! Разговоры! Вы знаете, все преувеличивают!
Всё на свете преувеличивают! И вообще, сердится - это еще ничего. Вот когда перестанет сердиться! Тогда я сразу заявление: "В связи с тем, что муж перестал на меня сердиться, прошу срочно освободить меня от занимаемой должности"!
Они посмеялись, и Наталья Михайловна перешла к делу. Как быть с этим "умпа, умпа, умпа-пара..."? Тьфу! Вот напасть еще!
- Это же семьветровские, - сказала Елена Васильевна, стараясь оправдаться. - Они с ясельного возраста вместе, а мы для них новички-приготовишки, вот они нас и испытывают... И они постоянно живут на ветру и поветриями... Посмотрите на девчонок: чуть новая мода - сразу шьют, перешивают... Новый цвет волос - пожалуйста, все рыжие или все белые... У них в крови: как все, так и я!
Не жизнь, а набор эпидемий! - улыбнулась Елена Васильевна, вспомнив Костю Костромина.
Но вез это Фролова лучше Елены Васильевны знала.
Сколько они бились с Семью ветрами, пока она в горком"
была! И вожатых засылали, и дворовые команды организовывали, и патрули - всё без толку.
- А знаете, кто виноват? - говорила Фролова. - Архитекторы! Архитекторы и архитекторы! Построили город без дворов, никакого замкнутого пространства, вот и бега ют мальчишки - как их остановить? И кого они боятся?
С детства - никого! Ну ничего, управимся как-нибудь...
Куда нам деваться? Куда учителю деваться? Управляйся!
Так? - Наталья Михайловна подошла к стене-окну и немножко посмотрела, как первоклашки играют в казаковразбойников, сложив портфели в кучу. - Вы наказали класс за срыв урока?- повернулась она к Каштановой.
- А как я должна была его наказать?
- Научить вас? Проведите собрание, осудите недостойное поведение, сообщите родителям...
- Хорошо, я все это сделаю, и виноватые сразу превратятся в героев. Они только о том и мечтают, чтобы об их подвигах слава пошла.
Фролова рассмеялась. "Действительно, - подумала она, - так всегда и бывает. Половина всех школьных бед начинается с невообразимой чепухи". Но что ей делать?
В школе срывают урок за уроком, завтра кто-нибудь напишет в горсно... Спросят: "Какие меры приняты?"
- А вы объявите мне выговор, - предложила Каштанова. - И меры будут приняты, и ребят трогать не станем.
Пройдет это поветрие, эта ветрянка. Объявите мне выговор, и наберемся терпения.
- Как-нибудь без выговора проживете, - сказала Фролова. - Давайте сделаем так. Давайте проведем вечер классической музыки: Бах, Моцарт, Чайковский.
- Хорошо, проведем, - послушно согласилась Каштанова. - Бахом его будем бить, этот мэйкапар, да?
* * *
Девятый, старший в школе-новостройке, класс слушал серьезную музыку. Но в то время как просвещенные сверстники этих ребят в Москве и Ленинграде заходились от одного имени Баха, наши герои, увы, симфонической музыки не любили. Она была скучна им ужасно. Лиза Севостьянова. Сева, шептала Тане Прониной, Проше: "И кто это выдумал... Симфония, прелюдии... Тянут кота за хвост!" Технари Щеглов, Зверев и Лапшин обсуждали дрянное качество проигрывателя, и Лапшин презрительно говорил: "И так съедят!" Клава Керунда рассматривала дырочку на колготках и огорчалась: первый раз надела!
А еще итальянские называется! Маша Иванова вертелась во все стороны: "Где Костя? Костю Костромина не видели?" Лариса Аракелова потихоньку обучала Галю Полетаеву "держать лопатки" и так поворачиваться, если внезапно окликнут сзади, чтобы лопатки оставались на месте.
И только один человек в зале был доволен - Наталья Михайловна Фролова, директор школы.
- Это мы хорошо придумали, хорошо! - шептала она Каштановой. - Девочки, не вертитесь!
Музыка лилась красивая, и уже Сергей с Игорем и с Анкой решили, посовещавшись, что помогает им, что уже излечились они от этого мэйкапара, который всем надоел, но в это время скачала издалека, чуть слышно, а потом все явственнее дошел до зала звук басовой трубы. "Умпа, умпа, умпа-пара", - медленно выводил кто-то.
Фролова напряженно прислушалась. Каштанова прыснула. Все пропало!
Наталья Михайловна бросилась к выходу. Пятиклассника с трубой она встретила у самых дверей.
- Что такое? Что? Перестань сейчас же!
- У нас репетиция! - выглянул из-за трубы розовощекий пятиклассник.
^А Костю Костромина в глубине коридора Наталья Михайловна, естественно, и не заметила.
Да и не до Кости ей было! В зале, где только что чинно играли Баха, наслаждаясь божественной музыкой, теперь гремел мэйкапар, трижды проклятый и осужденный, ненавистный мэйкапар! Фролова открыла дверь девятиклассники сдвинули стулья и плясали вовсю, как будто изголодавшиеся: умпа, умпа, умпа-пара! Умпа, умпа, умпа-пара!
- Так что, осмелюсь доложить, - подражая Швейку, сказала Каштанова, Бах не помог. Попробуем Моцарта?
- Ну что же вы смеетесь! - Сама Фролова чуть не плакала от бессилия.
Елена Васильевна стала успокаивать ее. Ну, пусть им весело живется! Ну, для чего же мы все работаем - чтобы весело жилось. А чуть кому весело сразу хмуримся!
- Ну, я им покажу! - Наталья Михайловна погрозила пальцем сразу всему девятому классу. - Вот я им найду...
У меня вакансия есть старшего воспитателя... Заместителя директора школы по воспитанию... Я давно подыскиваю человека... И я найду... Я такого зверя найду, чтоб рычал!
Чтобы только рычал, кричал и ногами топал! Он их возьмет в руки, вот увидите!
- Правильно, - улыбнулся историк Каштанов. - Главное в жизни что? Главное в жизни - вовремя спохватиться!
Фролова посмотрела на него, как всегда спокойно наблюдавшего за детьми, и тут-то, рассказывала она потом, тут-то и мелькнула в ее голове безумная мысль и мгновенно приняла она решение. Ведь не только любовь бывает с первого взгляда, дети, - иногда самые важные решения возникают и созревают в считанные секунды.
Это, пока еще не обнародованное, решение Натальи Михайловны Фроловой, принятое ею внезапно, когда девятый класс сорвал лучшее из ее мероприятий, это решение сильно продвигает вперед нашу историю и приведет, как мы увидим позже, к неожиданным последствиям.
Многоэтажные дома на Семи ветрах, а жизнь-то разве одноэтажная? Она тоже на многих уровнях идет. На одном поют и танцуют, на другом тревожатся, на третьем сердятся, на четвертом принимают решения - и все это сразу, все - сейчас, одновременно. Разве вы, читатель, знаете, какие в мире принимаются важные решения - для вашей жизни важные! - вот в этот самый миг, когда вы потихоньку, никому не мешая, сидите и читаете книгу?
Но пока Фролова не нашла такого специалиста, чтобы он рычал, кричал и ногами топал, девятиклассники плясали вокруг мальчишки с трубой во весь его рост: умпа, умпа, умпа-пара... Умпа, умпа, умпа-пара... Что будет через час? Через год? Через десять лет? Какое нам до этого дело!
Умпа, умпа, умпа-пара, умпа, умпа, умпа-пара...
Семьветровские пели и плясали, обращая внимания на учителей не больше, чем на прохожих на улице, и неизвестно, чем кончился бы сумасшедший этот день, если бы не появилась в дверях Любочка, сестра Саши Медведева, и не стала показывать брату знаки: пять!
- Я Майкапара сдала, пять!
- Мэйкапар, - поправили ее.
- Какой мэйк-ап? Это Майкапар, композитор такой советский, он до войны жил, нам учительница рассказывала.
- Со-вет-ский?
- Ну да. А это прелюдия, у него много прелюдий...
- Пре-лю-ди-я?
- Это мы под прелюдию танцевали? - ужаснулась Клава Керунда.
Костя Костромин вытер пот.
- Все, парни, отмаялись! - сказал он. - Отбой! Отбой по мэйкапару и вообще - отбой!
Каштанов расхохотался, он остановиться не мог: поветрие-то, оказывается, было хорошо организовано! По команде началось, по команде и кончилось!
- А мне другое задали учить - хотите, спою? - сказала Любочка.
ГЛАВА ВТОРАЯ
РЕШЕНИЕ
МАША ИВАНОВА славилась тем, что задавала сложные и неожиданные вопросы (как иначе могла бы она быть ведуньей и колдуньей?). Однажды она спросила Каштанова:
- Алексей Алексеевич, а вы когда-нибудь кричали на ребят?
- А зачем мне кричать? - удивился Каштанов. - У меня предмет такой - он сам кричит... Кричат толпы восставших, кричат казнимые на плахе, кричат солдаты в бою, кричат ораторы на митингах. Историю шепотом не делают, история вся на крике. Зачем же еще и мне повышать голос? Кто меня тогда услышит?
Алексей Алексеевич любил историю как бесконечное поле загадочных фактов, которые надо объяснить и связать между собой. Любил он и школу, но с трудом переносил школьный шум. Возможно, это было у него наследственное, потому что мама его, учительница математики, возвращаясь домой, постоянно обматывала голову полотенцем и ложилась на тахту, предоставляя сыну проверять кипу тетрадей, что он и делал, храбро орудуя красным карандашом.
Каштанов и в новую школу перешел с женой потому, что бывшая его ученица, Наташа Павлова, теперь Наталья Михайловна Фролова, дала клятву, именно клятву, торжественно поклялась, что никогда не назначит Каштанова классным руководителем. Каштанова брала тоска при мысли, что придется изо дня в день ругать ребят за чужие двойки, в которых ребята часто и не виноваты, отчитывать за прогулы и опоздания на чужие уроки, - а к Каштанову на урок никто никогда не опаздывал; делать замечания дежурным за плохо убранный класс, - а Каштанов и в жизни-то никому замечаний не делал, полагая, что если он их не выносит, то и другие, наверно, тоже. Он и сыну своему, второкласснику Андрейке, никогда не выговаривал, а если Елена Васильевна начинала за столом: "Ты как сидишь, Андрей? Ты как ешь? Ты "спасибо" сказал?", то Алексей Алексеевич смеялся и говорил:
- Ты, Андрейка, бери с мамы по десять копеек за каждое ее замечание. Как ока тебе сделает замечание, ты с нее - гривенник.
- А я их и не слушаю, - беспечным тоном говорил Андрейка. Алексей Алексеевич же хохотал во все горло, довольный.
Если смотреть со стороны, то все в жизни Каштанова было устоявшееся, даже однообразное: одни и те же уроки, поездки в Москву в библиотеку, неспешная работа над методической книгой, встречи и споры с друзьями-однокурсниками, которых он навещал по воскресеньям же, в библиотечные свои дни. Но сам Каштанов этого однообразия не чувствовал, потому что как в пять лет казалось ему, что вся жизнь его впереди, так и теперь, когда ему было почти сорок, жил он точно с тем же ощущением предстоящей ему значительной жизни. Занятия историей вырабатывают у человека такое постоянное и терпеливое ожидание перемен, позволяющее сохранять бодрость духа. Однако что это будут за перемены, Каштанов не знал и никогда не думал о них конкретно, не мечтал - мечтать Каштанов не любил и не умел.
Таков был, в общих чертах, учитель истории Каштанов Алексей Алексеевич, и теперь, когда мне предстоит написать следующий абзац, я смеюсь и хихикаю. Ведь вправду смешно! Смешно представлять себе сцену, в которой директор Фролова предлагает историку Каштанову занять вакантное место организатора внеклассной работы, заместителя директора по воспитанию!
Во всяком случае. Каштанов, когда Фролова рассказала ему о своем решении, рассмеялся - не огорчился, не обиделся, не задумался, не разволновался, не стал даже и отказываться, - а просто рассмеялся, причем Фролова легко смеялась вместе с ним, как бы соглашаясь, что это ей очень смешная мысль пришла в голову. Каштанов - главный по воспитанию? На место человека, который должен рычать, кричать п ногами топать?
Алексей Алексеевич, посмеявшись, откланялся и ушел.
И, посмеявшись вместе с ним и нисколько не обидевшись на отказ, Наталья Михайловна начала осаду - с того начала она осаду, что распустила по школе слух о новом назначении. И будто бы, намекала она. Каштанов в принципе согласен, но еще не дал окончательного ответа. Это были детские затеи, и ни к чему не могли они привести - просто Наталья Михайловна не умела отступать от принятых ею решений и не умела бездействовать. Но совершенно неожиданно появился у нее союзник, да еще какой! Жена Каштанова, Елена Васильевна.
Когда Каштанова сказала, что и она - за, Фролова даже руками всплеснула от радости, со стула своего вскочила - кресла-то директорского у нее не было, это только говорится: директорское кресло, а на самом деле обыкновенный стул из класса.
- Правда? Правда? - повторяла Фролова, заглядывая в лицо Каштановой. А я все думаю: ну, как мне вас уговорить? Мужиков легче уговаривать, потому что у них логика, а я без логики - выходит, я сильнее, - а женщин как? Мне бы не в школу надо, мне бы на завод, где одни мужчины, уж там бы я вертела! Ну так что - заговор против нашего Алексея Алексеевича? Вы мне поможете?
- Постараюсь, - сказала Каштанова.
- Нет, это замечательно, что вы согласны со мной. Вот я чувствую, вот я знаю, - говорила Фролова точно теми же словами, какие всегда повторяла колдунья Маша Иванова, - я чувствую, что Алексей Алексеевич... Он та-аким воспитателем будет! Он же всех детей насквозь видит, они же любят его, и они от него не отходят, я видела, видела!- Наталья Михайловна говорила возбужденно, как всегда, но потом задумалась на минутку, что с ней бывало редко. - А может, мы и вправду школу хорошую сделаем... Так хочется школу хорошую сделать, ну так хочется!
- И мне хочется, - сказала Елена Васильевна. - Ребятишки такие хорошие нам достались, такие веселые...
- Значит, заговор? Я ужасная заговорщица! И сплетница, - добродушно добавила Фролова, и добавила честно, потому что она и вправду была заговорщицей и сплетницей, и не было новости в школе, которой она невзначай не сообщила бы всем и каждому.
- У сплетниц и заговорщиц есть хотя бы интерес к людям, а это уже кое-что, - улыбнулась Каштанова.
- Ну, спасибо! Утешили! Но все равно, на это место воспитательское мы лучше человека не найдем...
Елене Васильевне хотелось сказать, что она тоже примерно так думает: лучшего человека, чем ее муж, не найти не только на это место, но и вообще на всякое место на земле, - но говорить этого она не стала, а просто обещала Фроловой помочь в ее нелегком предприятии - уговорить Каштанова переменить всю свою жизнь, все ее правильное и равномерное течение и пойти как раз на ту работу, от которой он всю жизнь бежал и которую презирал.
* * *
На жену свою, как и вообще на людей. Каштанов никогда не злился. Он выслушал ее и сказал обычным спокойным тоном, неторопливо и насмешливо:
- Алена, давай сразу и кончим этот разговор. Я работаю, я преподаю историю, я специалист. А что ты... А что вы с Фроловой предлагаете? Заместитель директора школы по воспитанию! И не выговоришь... И эти сто шестьдесят рублей как приманка... Помнишь, у Чуковского: "Тетя, а вы за тысячу рублей съели бы дохлую кошку?" Так вот, я и за тысячу рублей дохлую кошку есть не стану!
Так Елена Васильевна и думала; ее муж, она знала, несколько гордился тем, что не делает карьеры, что и завучем не стал и директором школы предлагали ему, было.
Независимость сохраняет и про свой класс всегда говорит "кафедра".
- Я на своей кафедре - хозяин. А там? И не могу я заниматься делом, которого не знаю. И кстати, никто не анает.
- Так уж и никто.
- Никто. Я скоро пятнадцать лет в школе и ни разу не встретил специалиста по воспитанию. Да и откуда они возьмутся? Чтобы появились спехщалисты, должна быть наука, а науки такой - науки воспитания - нет.
- То есть как это - нет? - изумилась Елена Васильевна. - Что ты размахался? Уже и науки нет, и ничего нет, и никого нет!
- Хорошо. Тогда скажи мне, как называется эта твоя наука. Все науки как-нибудь называются: химия, кибернетика, этимология, сурдопедагогика. А как называется наука воспитания? Ну?
- Так и называется: теория воспитания.
- Теория! - Каштанов хмыкнул. - Теория - это теория, а наука - это наука. Не-ет, миленькая, нет!
"Ну все, - подумала Каштанова. - Уже и миленькая".
Елена Васильевна могла бы и ответить ему, нашлась бы, но она знала, что отвечать не стоит. Переломить бы его какнибудь, а там он и сам будет доказывать обратное тому, что сейчас говорит, и с такой же убежденностью... Только бы переломить! Но собственно, зачем ей-то нужно, чтобы ее Алексей Алексеевич в воспитатели пошел? Зачем она старается, зачем рискует? А рисковала, потому что еще ни разу не было в семье Каштановых, чтобы Елена Васильевна сказала - и не по ее слову вышло. На том и держалась Каштанова... Алеша умнее, начитаннее, талантливее - это признавалось безоговорочно, но все делалось у них в доме так, как Елена Васильевна решила, - по крайней мере, до сих пор делалось. Каштанова знала, что ее муж не умеет ссориться, - но ведь и мириться он не умеет... Зачем же она рисковала?
...Было у Каштановой одно воспоминание, один миг мимолетный, один случай, даже и не случай, а впечатление,- но оно до того поразило ее, что многое в ее жизни определялось этим впечатлением. Когда-то давала она урок о лирике Пушкина. Пушкин вообще удавался ей, но в этот день она была в ударе, читала стихи, говорила с воодушевлением, раскраснелась и чувствовала, что ее слова доходят до ребят, волнуют их. А потом уроки кончились, она пошла домой, полная удачным своим уроком, и тут, буквально за школой, за углом ее, вышла ей навстречу компания незнакомых ей семьветровских ребят. Их было человек десять, они шли торопливо, какая-то цель была у них, и они не обидели Елену Васильевну, не толкнули, и ничего в их поведении не было вызывающего; просто шли шестнадцатилетние парни по своим делам, и не каждый ли день, не на каждом ли шагу встречала Елена Васильевна такие компании? Но тут... Ребята обошли ее с двух сторон, не обратив на нее внимания, а Елена Васильевна долго стояла и смотрела им вслед, потрясенная. Лица ее поразили, лица! То ли по контрасту с теми лицами, которые видела она перед собой на удачном своем уроке, то ли потому, что день был теплый, солнечный, то ли еще по какой-то причине, но Елену Васильевну до колотья сердечного поразили лица неизвестных ей ребят - темные, закрытые, непроницаемые лица людей, которых не коснулось образование. "Несомненно, - думала Елена Васильевна, - они все ходят в школы и проучились лет восемь, и, наверное, оказались бы совсем неплохими ребятами, если бы с ними познакомиться поближе или если бы увидеть их в другое время, - например, когда они смеются или разговаривают". Но Елене Васильевне показалось, что она не увидела, а подсмотрела, подглядела нечто тщательно скрываемое, этот непроницаемый занавес, отделяющий лица от мира, это отсутствие света в глазах... Елена Васильевна поймала себя на том, что стоит недвижно, словно среди ясного, светлого, легкого дня увидела она мрачный призрак или услышала страшное предсказание.