В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею. У него было три сына — все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич.
   Говорит им царь таково слово:
   — Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь.
   Пустил стрелу старший брат — упала она на боярский двор, прямо против девичья терема. Пустил средний брат — полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая. Пустил младший брат — попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша.
 
 
   Говорит Иван-царевич:
   — Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!
   — Бери! — отвечает ему царь. — Знать, судьба твоя такова.
   Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше.
   Призывает их царь и приказывает:
   — Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу.
   Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   — Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? — спрашивает его лягуша. — Аль услышал от отца своего слово неприятное?
   — Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.
   — Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!
   Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
   — Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки.
   Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов — и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами.
   Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:
   — Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру.
   Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   — Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жёсткое, неприятное?
   — Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр.
   — Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!
 
 
   Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:
   — Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать — чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!
 
 
   Как сказано, так и сделано.
   Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковёр давно готов — и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать!
   Изукрашен ковёр златом-серебром, хитрыми узорами.
   Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
   — Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?
   — Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу?
   — Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду; как услышишь стук да гром, скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.
 
 
 
   Вот старшие братья явились на смотр со своими жёнами, разодетыми, разубранными; стоят да над Иваном-царевичем смеются:
   — Что же ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?
   Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся.
   Гости крепко напугались, повскакали со своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит:
   — Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала.
   Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая — такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.
   Стали гости есть-пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала.
   Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и поплыли по воде белые лебеди. Царь и гости диву дались.
   А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками — гостей забрызгали, махнули правыми — кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их нечестно.
   Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу:
   — Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею, а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве — у Кощея Бессмертного.
   Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
   Иван-царевич горько заплакал, поклонился на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят.
   Шёл он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — попадается ему навстречу старый старичок.
 
 
 
   — Здравствуй, — говорит, — добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
   Царевич рассказал ему своё несчастье.
   — Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок, куда он покатится — ступай за ним смело.
   Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком.
   Идёт чистым полем, попадается ему медведь.
   — Дай, — говорит, — убью зверя!
   А медведь провещал ему:
   — Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе.
   Идёт он дальше, глядь — а над ним летит селезень; царевич прицелился, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом:
   — Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь.
   Он пожалел и пошёл дальше.
   Бежит косой заяц; царевич опять стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом:
   — Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь.
   Иван-царевич пожалел и пошёл дальше — к синему морю. Видит — на песке лежит, издыхает щука-рыба.
 
 
   — Ах, Иван-царевич, — провещала щука, — сжалься надо мною, пусти меня в море.
   Он бросил её в море и пошёл берегом.
   Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:
   — Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — ко мне передом, а к морю задом.
   Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит.
   — Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал? — спрашивает баба-яга Ивана-царевича.
   — Ах ты баба-яга, костяная нога! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.
   Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.
   — А, знаю! — сказала баба-яга. — Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.
   Указала яга, в каком месте растёт этот дуб.
   Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда ни взялся — прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги.
 
 
   Выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь — за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал.
   Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился; как ударит её — утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море.
   Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами. Вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть!
   Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.