Страница:
Скирда Вадим
Опус в красном
Вадим Скирда
Опус в красном
Ты - не уникален,
Ты - всевозможен,
Ты - Бога лекало,
Ты - вынут из ножен.
В. М. Скирда
Преамбула: Дух серый.
Ментальная чехарда где-то на границе
сфер, душ, пространств или_как_там_их_ешё?..
Собственно, с меня-то всё и началось. Хороводы херувимов в каждой ноздре, прорва благодати на сферический дюйм - чего ещё можно ожидать от одинокого стражника, призванного охранять субтильный суверенитет сфер? Идея лика страсть как хороша. Она великолепна, несмотря на податливую изменчивость - видели бы вы меня в плейстоцене1! Священная геометрия знает своё дело туго, а тут её ещё никто не отменял. С тех пор, как мыльные пузыри Господа сложились в цветок, я не переставал возделывать лотос своего разума, так же как и Он, всем своим существом растекаясь в небытие с одной лишь целью - осознать себя. В итоге - внушительный собран гербарий, и это ещё одна моя страсть. К величайшему моему сожалению и стыду, страстей я не лишён вовсе, а впрочем, оно и к лучшему - должен же хоть кто-то быть в тени Его? Если только божество вообще может отбрасывать тень. Стало быть, я и есть отброшенный, отброс; я и есть серый - тень от света и свет от тени сторожевой пёс, Цербер у порога и лакей у входа, швейцар при заведении, шаркающий ножкой, застыв в подобострастном кивке - чего изволите-с, господа?
Унылые вы мои господа... Отчего унылые? Помилуйте, а от кого ж как не от вас доводилось мне слышать "смертию смерть поправ", да "упокой его душу"? Гм... А каково было наблюдать такое: "Взгляните, профессор, на этот вот выпад. Да-да, левее... Стоп! Самое оно. Здесь должна быть пара тому очарованному кварку2, что давеча был навеселе... Забавно, не правда ли? Но здесь его нет, то бишь, совершенно, нет... Несмотря на устойчивую вероятность нахождения. Что-то в этом мире не так, ведь скажите, профессор, не так?! Чёрт бы его побрал вместе со всеми потрохами этот мир, раз бытие его определяется вероятностью, то есть, как раз никак-то и не определяется! И куда подевался тот пропойца-кварк, язви его в душу!" Что вы мне скажете на это, уважаемые государи? Стоило ли стоять олухом царя небесного, и, вытянувшись во фрунт, приветствовать, плевать в подкорку и подкармливать страхом каждого такого "исследователя материи", не говоря уже о сознании? А прикидываться то яйцеголовым инсектоидноглазым обитателем порхающих блюдец, грозой домохозяек и кумиром шизофреников - Gray'ем; то златокудрым юнцом, без умолку шпарящим на эльфийском наречии и не менее лихо обращающимся с тетивой; а то и вовсе - сатиром, бесом со всеми причитающимися ему парнокопытными атавизмами? Пугаются меня, ропщут - не спорю. Некоторые будут и посмелее: "Меркурий3 обаял сульфур4, семя металлов прорастает в магнезию восстань, Кровавый!" Прелестно, не правда ли? И с этим контингентом приходится работать!
Покорнейше благодарю за невольное выслушивание сего старческого брюзжания, видать, импульс благодати дал крен, и несущая сознания понеслась не по наилучшим траекториям... Исправлюсь-исправлюсь. Хотя и это не важно, ибо гниль плода ещё не свидетельствует о недоброкачественности лепестков цветка. А уж качество аромата цветения и вовсе не способствует избирательности в привлечении опыляющих насекомых. Но - это к слову о...
Итак, дабы не возводить напраслину, скажу: Я люблю своего Господа. А что бы вы ещё хотели услышать? Даром, что серый. Решено. Сподоблюсь. Метну свои тридцать копеек на хорошо унавоженную почву домыслов и суеверий.
Итак №2: на границе суверенитетов случается много чего любопытного. Сама жизнь тут зажигает и гасит свои огни, при этом свет неизменно остаётся светом, а пламя - пламенем, без малейшего ущерба переходя от спички к спичке, от лучины к лучине; всё тем же, что и тогда, когда Создатель возжелал отделить себя от не_себя, и, сложившись в затейливую линзу из лепестков собственного разума, инициировал слово, произнесённое первым языком первого огня. Галактические организмы предпочитают его всем остальным, я тоже - он позволяет не просачиваться подобно песку сквозь пальцы творца, а иногда и оставаться на его ладонях, ничего, даже если это ладони изощрённого кукловода:
"Ещё тут мигрируют души,
Украдкой крестясь у порога,
Где нить судьбоносных катушек
Свою обретает дорогу..."
Да-с... Здесь видно, кто кем был и чем будет; фаллосы трудятся во всю, не жалея вагин; от вида совокупляющихся тел мутит даже не имеющих желудка. Ангелы марают свои крылa в сперме, едва поспевая подносить проштрафившиеся души к уготованным им чревам. Демоны обратной связи, скрупулёзно выискивающие недочёты прошлых воплощений, ожесточённо пичкают их целыми букетами кармических неприятностей, изжить которые посчастливится единицам. О, существуют интереснейшие создания - целые кармические детективы, способные в поисках причин пробраться аж через несколько воплощений. Я и сам, признаться, местами не прочь... Этак подетективствовать. Где-то примерить халат гинеколога, а где-то и побыть повивальной бабкой. Бывает овчинка не стоит выделки, а бывают и злоупотребления. Здесь, на таможне, введена упрощённая схема деклараций, ибо редко кому что удаётся протащить без моего ведома - некуда прятать:
"Я облекаюсь невзначай
Спиралью (улиткой?) внутреннего уха,
Когда душа моя - печаль,
А воля - жёсткая непруха.
Духовный паводок унять
Мне не хватает двух с полтиной
Поворотить сознанье вспять,
Да благодать укрыть плотиной".
Однако, словоохотливость никогда не была моей отличительной чертой, и сознание всегда способно было приютить всего лишь несколько коверканных образов. Несмотря на должность при департаменте, курирующем "прогресс". В какое бы то "вспять" его ни поворачивай. Да вот, поди ж ты...
Коллизия 1: Киновиарх.
а) Недостоверная интерпретация
трагизма опыта обыденного умерщвления.
Киновиарх5 Выгорецкой6 киновии Андрей, сын Денисов7, видывал меня не единожды, всё больше нощно, но бывало и денно. Ежели говорить о времени, имей это хоть малейший резон, то видимся с ним и поныне, ибо время моё суть отверстая река, парить над которой есть сущее удовольствие. Наша туманная твердь - Мать Сыра Земля, преисполнившись щедрости и благодушия, на том витке своего славного веретена снова взялась было выдавать на-гора свои бесценные таинства и недра. Уже в который раз. Не скажу, что прошлые попытки почти насильно всучить людям в руки то, чего они вряд ли достойны были неудачны, но итог известен всем - забвение и нехотя ворошимый ветром прах на потрескавшихся каменных глыбах пирамид, сфинксов, да прочих стоунхенджей. И вот вновь кремниево-песочная жизнь пожелала дать людям что-то ещё, кроме органического питания, заявить о себе, как о вечном партнёре жизненного симбиоза природы, вот, мол, я - сумейте это понять. И, хотя до Silicon Valley8 ещё оставалось добрых три сотни витков, суетливая кривая того, что потом стало именоваться "суммой технологий" уже оторвала своё тощее брюхо от горизонтального болотца и мало-помалу стала загибаться вверх. Печатники и торговцы, поощряемые церковным и государевым оком, всячески потчевали сию ненасытную гидру, ранее не замеченную в стяжательстве. Но наметившаяся мотивация в виде превосходства, да чего уж там говорить - всемирного господства, подстегнула безмозглую тварь получше всякой шпоры или кнута. Коснулось это даже окладистых бород - благочестивых радетелей двуперстия, забравшихся в беломорское подбрюшье к устью негостеприимной Выги. И коснулось оно, надо сказать, самым затейливым образом.
В тот день Семён9, единоутробный брат Андрея, вызвался обозревать на реке выставленные в ночь рыбные садки. Сам по себе факт мало примечательный - ну, отправился мужик за пропитанием себе и своей общежитской братии, о чём тут ещё можно рядить - всё равно, что в нужник зайти - не приключись с ним в дороге одна оказия.
Месяц был молод, утренний морозец крепок, воздух свеж, а желудок пуст. Снежок аппетитно похрустывал под ногами, предвещая скорую добычу от нехитрого промысла. Младшой брательник Семён, русобородый здоровяк с красным от мороза широким простодушным лицом и вечно улыбающимися глазами, в долгополом кафтане, меховых рукавицах, пыжиковой шапке и топором за поясом уверенно пробирался сквозь снежные заносы редкого елового леса, и Выга уже милосердно просматривалась впереди. Оставалось лишь миновать неширокий санный тракт, проложенный между рекой и лесом. В своё время он очертя голову бежал по нему из отеческой деревни Повенец в пустынь вслед за своим не пожелавшим принимать троеперстие и добровольно вступать в духовную кабалу братом.
Что-то не то, ох, не то творилось в его мире тридцати годков от роду. Славными были воздух и хлебец, и запах соснового дымка, и влажное тепло жинкиного тела, и братская любовь, и даже боженька, изредка проглядывающий солнышком сквозь неласковое северное небо, вызывая восторг, сопровождаемый мощной пульсацией крови в сердце - своём личном внутреннем солнце. И всё было молодым и красивым, смотрящимся на свои тридцать лет и ни секундой более. Но отчего-то, в его юном мире уже присутствовал порох, и смертушка всё чаше навещала людской - и не только - род. Да тут и без пороху делов-то понаворочано, мать честнaя! Он ещё помнил, как, будучи в отрочестве, чудом миновал огненного крещения в раскольничьей гaри. Хотя, какое это чудо? Первобытный ужас, обуявший юношу, вынес его на своих колючих крылaх, да на негнущихся ногах, задавших заячьего стрекоча сквозь топкий непролазный карельский сухостой. Поморское благоговение перед смертью не позволяло ему неуважительно думать об этом тревожном таинстве, но, скажите на милость, думал он, неужели же так необходима была добровольная смерть нескольких семей, сгоревших заживо в деревянной избе? Очевидно, говорил он себе, тут были запущены какие-то иные механизмы и причины, а возможно - это есть плата за что-то такое, что неподвластно мне. Говорят, на западе есть чудные машины, будто бы состоящие сплошь из колёс с зубцами, и что, вращаясь, одно колесо заставляет крутиться другое, но уже быстрее или медленнее, в ту или иную сторону. Быть может, погорельцы как раз и попали между таких колёс, вращаемыми неведомыми богами с неведомой целью?
Прозорливый молодой человек. Однако, не следовало бы столь рьяно прикрываться неведомым. Всё-то вам ведомо, дорогие господа, излишний фанатизм и упрямство всему виной, иначе, почему же вы сами не соизволили угореть вместе с этими бедолагами, а предпочли скрываться в лесах и отстраивать наново своё драгоценное общежительство? Ведь жить хорошо, ну, скажите, ведь так? Чувствовать, дышать, харкать кровью, разбивать руки в мозоли, недоедать, обмораживать пальцы и ждать, ждать мучительно, надеяться и даже верить? То-то же.
А вот и обещанная оказия. Выйдя на дорогу, Семён вновь ощутил тот знакомый холодок внутри, который вызывает в нём очередная встреча со смертью. Эх, стоило только помянуть горбатую, а она тут как тут, думал он, гладя на три растерзанных трупа, валявшихся тут же на тракте рядом с разорённым обозом. Государевы люди - видно было по пропитанным красною жижицей ермолкам и расшитым шапкам. Колотые раны. Рассечённые головы. Лошадей нигде не видно - увели лихие люди. Да и люди ли? Осенив себя троекратно двумя перстами, Семён опрометью бросился бежать в скит за подмогой.
Три ветхие душонки. Мне было всё как-то недосуг заниматься ими, да и не в моей это компетенции. Помню только, что страх искалечил их так, что долго не могли решить, по какому ведомству кого направить. В итоге направили всех в приёмник-распределитель - там разберутся, мытари у нас отменные. Но что примечательно - ни у одного из убиенных не было и представления о том, что с ними случится дальше. Ни малейшего. Пустота. Тупая стена страха. А вроде бы люди грамотные, православные, кресты вот носят. И умерли, можно сказать, в ратном подвиге. За казённое добро. Славная смерть. А как умирают их клирики - батюшки, да храмовники? Это ж загляденье просто! И помолятся, и причастятся, и ручки сложат - в полной уверенности в том, что ждут их не иначе как на небесах; не менее, чем архангелы с трубами, а не черти с вилами. Су-е-ве-ри-е. Махровое. Вот и поверяй им потом откровения. Ну да ладно. Скорбны дела наши, прости Господи.
"Вот она, наша славная Выгореция!" - заиграло Симеоново сердчишко при виде доброго десятка тесовых крыш с резными наличниками над плотным частоколом, будто бы в точности сошедших с лубочных картинок, обычно изображающих это чуднo, на византийский манер названное старообрядческое поселение, а не бывших их исконным прообразом. Это ли было важно ему, пятками вдруг ощутившему родное тепло, едва выбравшись на простор из по-зимнему коварного бурелома? Шумно распахнулись ворота на кованых завесах, и вот уже в грудь его упёрлись лапы дворовой псины, и жаркий язык прошёлся по студёному лицу.
- Трезор! Будет тебе, вот окаянная скотинка! - ласково трепля взъерошенную холку собаки, улыбаясь, приговаривал Семён, крестясь и приветствуя издали Выгорецкую братию.
Киновиарх Андрей, директор его, Симеонова, мира, общежитский большак, духовный отец, владыко и генерал местной киновии в едином лице, по своему обыкновению, в этот утренний час пребывал в своей келье и был занят письменным делом. Его род, происходивший из князей Мышецких, восходил аж к Рюриковичам, что, впрочем, вряд ли было известно самому потомку, да и не очень-то и интересовало его. Киновиарх был поглощён. Поглощён полностью, без остатка двумя вещами: собственно, самими вещами - хозяйством, землёй, строительством, торговлей; и -страстью к учёности. Что касается последнего, то он даже предпринял как-то вылазку в стан врага - Киевскую семинарию и отучился в ней не один курс риторике, философии и теологии. Оно и верно чтобы противостоять неприятелю, нужно знать его, что и было блестяще продемонстрировано в "Поморских ответах". Относительно же обрастания материей, директор мира помышлял так: "Что человек? Разумная тварь. Раз так, то и заботиться она должна о душе, но всенепременно сообразуясь с телом. А что нужно телу? Тепло, пропитание, чистота. Вот и сходят поты наши праведные да грубеют руки в повседневной схватке с Марьей Маревной и Кощным царством. Стало быть, мы должны быть сильны и мудры, дабы выстоять вплоть до смертного часа".
Занятные люди эти киновиархи, владыки, правители, царьки и короли всех этих подведомственных мне рас и времён. Как говорится, что в могилу не унесёшь, тем память о себе оставишь. А власть, она завсегда в сласть, будь ты хоть "мудрости многоценное сокровище", "сладковещательная ластовица и немолчные богословские уста", хоть леший. Но киновиарх наш - по всеобщему прозванию - предпочитал быть первым, Семён - вторым, а леших и так пруд пруди - в лесу шагу не ступнуть без их знаков в пути. Умел бы кто разбирать эти знаки, складывать по слогам во всеобщую картину мира. Бабочка не взмахнёт крылом, улитка не пошевелит рожками без сотворения последствий для всего и для тебя лично. Но, раз есть мир, найдётся и его директор, уж будьте покойны. Малый в малом, большой в большом. Кто-нибудь обязательно сочтёт все причитающиеся ему на пути к своей стезе знаки и символы, лукаво разбросанные то там, то сям; хрустнет ли веточка, ёкнет ли сердчишко, дрогнет ли звезда он обязательно прислушается к миру, а, прислушавшись и сделав выбор сообразно услышанному, займёт вакантную должность, причём не где-нибудь, а обязательно где-то за пазухой у и так переполненного подобными соискателями Христа. Не велика беда, что однажды кому-то уже не останется там места. Что ж, тщательнее надо было прислушиваться. Не забудьте также и о судьбе, да и мужество какое-никакое не повредит: не всегда же путь усыпан лепестками роз - валунов и булыжников тут в преизбытке. Так и подвизался Андрей большаком в филиале Господа, и, как струится тот всегда и во всём, в каждый миг обегая и инспектируя своё малейшее творение, тем самым подтверждая и освящая его бытие, так и владыко - неуёмное Выгорецкое сердце, его собственное внутреннее светило, - опекал подотчётный домен быстротечной реальности, участвуя и наставляя братию во всех духовных и хозяйственных делах общежительства.
- Здрав будь, Симеонушко, - приветствовал Андрей запыхавшегося брата, возникшего на пороге большаковской избы.
- И тебе здравия, Андрей Дионисович, - уважительно отвечал Семён, Беда, братик, смертушка у ворот. Трое служивых в санях на Выге-реке полегли. Разбойнички лиходействуют, черти окаянные.
- Эхма, мало ли гибели кругом, на всех крестов не напасёшься... отложив перо, говаривал киновиарх, - Всему свой черёд, да каждому своя доля отмерена.
- Упаси меня Господь от такой доли... - поспешно перекрестился младшoй.
- Крестись, Симеонушко, крестись. Крестное знамение - оно в любом горе подмога и в деле подспорье, - вставая и подпоясываясь кушаком, продолжал наставлять Андрей, - А доля - это уж кому сколько на небесах отмерено, а там-то уж знают, что кому причитается. Пишется мир, да золотыми буковами, каждый ничтожный помысел духа и продых тела. Да и читается тож. Так и складывается далее без конца и края речь исполинская.
- Стало быть, есть такой закон, по которому велено было проломить черепа этим трём?
- Есть. Таков промысел, заждались душ этих, вестимо. Много ли крови пролилось?
- Изрядно принял снежок. Смердит смертушка, да морозец её побивает!
- Ох, не к добру это, лешак её побери. Ведь не сдастся задаром, мздоимка бесова. Похороны ей да тризну подавай. Что ж, готовь оружию, братец, дадим лукавой укорoт. - подытожил владыко, уже полностью облачившись и выйдя в сени.
- Дадим, Дионисович, будет она тут у нас шастать без возмездия! подхватил Семён, надев рукавицы и проследовав вслед за братом.
б) Охота на смерть
и изобличение Разгласителя.
Охота на смерть.
Заложена в сани чалая лошадёнка, взяты с собой кирка и уступ. На дворе хмурый Выгорецкий полдень, почти неотличимый от сумерек. Оба Дионисовича понуро восседают в малых санях, влекомых сонным животным по заснеженной околице рукотворной киновии. Стараясь не разрушить тишину, никто из них не решается погонять лошадь, такое ощущение, будто она сама знает место назначения этой карательной экспедиции. Я облекаюсь слухом и незаметно подсаживаюсь к горе-карателям. Тёмные стволы деревьев во всю мочь стараются разнообразить скудный пейзаж, но он обречён и я в этом деле им не помощник. Природа - не моя стезя, хотя и много за что могла б быть благодарной. Как-никак, а прогресс ей свойственен тоже. Андрей молится, и вот уж путь не виден вовсе, заслонённый нечто гораздо более важным и даже как-то более существенным, нежели страх и сосущее под ложечкой неудовольствие. Границы сфер соприкасаются - поначалу как хрустальные шары, издавая нежный звон небьющегося стекла; в дальнейшем - цинически проникают друг в друга, гибко и влажно наслаждаясь обоюдным присутствием. Меня становится всё больше, но упрямый киновиарх никак не желает замечать этого. Не проблема: а для чего же ещё придуманы мембраны, улитки, молоточки и наковаленки? Тщательно укрытый от ветра, а - заодно - и звука, передо мной - вход в его тоннель, странное сочетание раковины и спирали.
О, как шумит вокруг хмельной полуденный мир! Куда уж тут морю с его маниакальным пристрастием к шипящим!
- Помилосердствуй! - наконец отзывается отзывчивое киновиархово сердце.
Это что? Это уже приятно. Но где вы видели милосердного беса? И я о том же. Я тут для того, чтобы искушать и соблазнять, не так ли? Предупреждал же - с меня всё и началось.
- Чем нынче радуют киновиархи? - я, как обычно, раскован и развязен, Кушали? Ах, не успели-с? Напрасно.
- Начинается, - глаголет незаходящее Выгорецкое солнце где-то во глубине собственной черепной коробки, - Преследуешь? И которую жизнь? Кому наушничать-то вознамерился?
- Помилуйте-с... Я вроде как и сам не последнее лицо...
- Повысили? Окладом доволен?
- Благодарствуйте... Однако, и вам за сношение с нечистым тоже кое-что причитается, не забыли?
- Как же... С тобой забудешь...
- Уж очень-то вы усердны в молитве, Андрей Дионисович. Слышат ли? Этак молоточком, да по наковаленке!..
- Кому надо - услышат.
- Это уж не извольте беспокоиться, - напропалую ехидничаю я, пожалуйте-с в юдоль печали, милейший.
- Подумать, так я из неё отлучался... - всё ещё пытается негодовать киновиарший орган-распределитель крови.
- Отлучались-отлучались! Хотя, тут вам не смерть и даже не посмертие, но уже кое-что.
- Тьфу, будь ты неладен! Всё бы тебе лясы точать. Приглашал - так впускай, что застыл как истукан? Что у нас на сегодня в меню?
Понятно? Я же говорил - во фрунт и всё такое мерси-с...
- Милости просимо, - говорю, - итак (№3): пункт первый - томление плоти. Не желаете ли?
- Проси.
Подают плоть.
- Вам как обычно, или чего особенного прикажете? Позабористей? Вы же знаете, постоянным клиентам у нас скидки...
- Уж прикажу, пожалуй...
Приказ следует незамедлительно.
Вообразите (не слышал ничего чуднее): представилось ему, будто бы плоть есть состарившийся свет. Натурально, седенький и впавший в младенчество престарелый Бог. Кряхтящий, с варикозом вен, ожирением и отложением солей в суставах. И будто бы мир наш как раз и приютился в одном из таких эпицентров его застарелой боли. Но в силу своего маразма не осознаёт того.
Плоть разрубают надвое.
Детский восторг при виде крови сменяется животным влечением. Плоть обретает форму. А это уже значительный фактор. Горка мышц, округлостей и выпукло-вогнутостей. Наваждение не отпускает. Гермафродит не желает раздваиваться. Тонкий алхимический символ оборачивается гнусной анатомической аномалией в виде женского организма с мужским естеством. Мир отброшенных теней не терпит неосторожности.
Плоть всё больше становится плотью.
Мир может гордиться собой. Теперь с ним не поспоришь, решения принимаются в одностороннем порядке - престарелое божество - неважный парламентарий. Заклинания исчерпываются лишь перечислением гипотетических достоинств заклинаемого, банальная лесть ныне в чести, иной раз сворачивает порядочные горы...
- ...И что ты хочешь этим сказать? - обрушивает представление Киновиарх.
- Мир утрачивает свои магические свойства, - мне отчего-то становится грустно.
- Неужели тебе есть до него дело?
- А отчего же ему не быть? С каждым оборотом веретена исчезает что-то неповторимое, какая-то невосполнимая часть мирового магистерия... Всё меньше он начинает тебя слушаться, а то и не принимает вовсе. Вот ты, например.
- А что я? Магия - она от лукавого.
- А от кого же тогда разлюбезная твоя вера? Много ли Бога уместилось в тебе?
- Порядочно. Но я его не разглашаю и другим не советую. Кстати - не унывай - многое ведь и созидается.
- Вот спасибо, утешил, - если бы у меня были уста, то они всенепременно изобразили бы кривую усмешку, - да только разгласителей полно. Куда мы катимся!
- Здрасьте! Кто здесь из нас "кармический детектив"? Тут тебе и карты в руки, ведь припёрся же какого-то чёрта. Не иначе как за расхитителем очередным пожаловал. Но - не по адресу, извиняйте. Так, что там у нас дальше?
- Гордыня, если позволите.
- Как же, вам запретишь...
- Ну вот и чудненько! - на этот раз мой черёд праздновать локальную победу.
Подают гордыню.
Юный царь во главе своей потешной флотилии. Живописное лесное озерцо. Парящуюся водную гладь величаво взрезают пятёрка парусных лодей, но, вследствие катастрофического отсутствия какого бы то ни было движения воздуха, на весельном ходу. Будущий император негодует. Белёсые холщовые паруса болтаются на реях как использованные всё той же воздушной стихией презервативы. Ветер его подвёл, подставил, как Кролика Роджера. Ловя смущённые улыбки придворных дам, прогуливающихся тут же в парке на берегу и ловко прячущих румянец за пышными веерами, монарх металлической тростью нещадно полосует спины бедных гребцов, пытаясь хоть как-то восполнить отсутствие тяги. Его тщетные усилия не проходят даром - флотилия набирает ходу, но водоём не настолько велик, чтобы обеспечить сумасбродный манёвр заигравшегося дитяти. Передняя лодья беспомощно тыкается носом в камыши, поднимая на крыло сонную ватагу сизых уток. Царь вместе со своим воеводой не удерживает равновесия и больно ударяется о мачту. Крепостные гребцы - кто с рассечённой бровью, кто со значительными кровоподтёками на спине - выпускают из рук вёсла от неожиданности, тем самым вызывая ещё большее негодование хозяина. Один из них не выдерживает и теряет сознание, пена струится из уголков его перекошенного рта. Но ни у кого нет и тени ненависти или презрения к своему истязателю, куда там - исключительно во всём виноват проклятущий ветер. Единое сумеречное, иступлённое желание на всех, включая самого царя: "Ветерку бы! И где он якшается, паскуда!" Проходят томительные мгновения, и перья на аляповатых шляпках королевских фрейлин приходят в хаотическое движение, а вслед за ними оживают, возомнившие себя, очевидно, фоками и гротами океанского фрегата и нанизанные на лодейные мачты, кондомы. Верхушки деревьев стоически клонятся к земле, предвещая скорую расправу в виде надвигающейся грозы. Ещё секунду назад отчаянно проклинаемый, а ныне столь же истово приветствуемый ветер, возвращается. Но нужен ли он теперь здесь? Внимание насытившегося триумфом собственной гордыни монарха уже принадлежит вовсе не ему, а одной из смазливых девиц, кокетливо одёргивающей подолы своих необъятных юбок...
- ...Ну и? - как обычно, на самом интересном, прерывает киновиарх.
Опус в красном
Ты - не уникален,
Ты - всевозможен,
Ты - Бога лекало,
Ты - вынут из ножен.
В. М. Скирда
Преамбула: Дух серый.
Ментальная чехарда где-то на границе
сфер, душ, пространств или_как_там_их_ешё?..
Собственно, с меня-то всё и началось. Хороводы херувимов в каждой ноздре, прорва благодати на сферический дюйм - чего ещё можно ожидать от одинокого стражника, призванного охранять субтильный суверенитет сфер? Идея лика страсть как хороша. Она великолепна, несмотря на податливую изменчивость - видели бы вы меня в плейстоцене1! Священная геометрия знает своё дело туго, а тут её ещё никто не отменял. С тех пор, как мыльные пузыри Господа сложились в цветок, я не переставал возделывать лотос своего разума, так же как и Он, всем своим существом растекаясь в небытие с одной лишь целью - осознать себя. В итоге - внушительный собран гербарий, и это ещё одна моя страсть. К величайшему моему сожалению и стыду, страстей я не лишён вовсе, а впрочем, оно и к лучшему - должен же хоть кто-то быть в тени Его? Если только божество вообще может отбрасывать тень. Стало быть, я и есть отброшенный, отброс; я и есть серый - тень от света и свет от тени сторожевой пёс, Цербер у порога и лакей у входа, швейцар при заведении, шаркающий ножкой, застыв в подобострастном кивке - чего изволите-с, господа?
Унылые вы мои господа... Отчего унылые? Помилуйте, а от кого ж как не от вас доводилось мне слышать "смертию смерть поправ", да "упокой его душу"? Гм... А каково было наблюдать такое: "Взгляните, профессор, на этот вот выпад. Да-да, левее... Стоп! Самое оно. Здесь должна быть пара тому очарованному кварку2, что давеча был навеселе... Забавно, не правда ли? Но здесь его нет, то бишь, совершенно, нет... Несмотря на устойчивую вероятность нахождения. Что-то в этом мире не так, ведь скажите, профессор, не так?! Чёрт бы его побрал вместе со всеми потрохами этот мир, раз бытие его определяется вероятностью, то есть, как раз никак-то и не определяется! И куда подевался тот пропойца-кварк, язви его в душу!" Что вы мне скажете на это, уважаемые государи? Стоило ли стоять олухом царя небесного, и, вытянувшись во фрунт, приветствовать, плевать в подкорку и подкармливать страхом каждого такого "исследователя материи", не говоря уже о сознании? А прикидываться то яйцеголовым инсектоидноглазым обитателем порхающих блюдец, грозой домохозяек и кумиром шизофреников - Gray'ем; то златокудрым юнцом, без умолку шпарящим на эльфийском наречии и не менее лихо обращающимся с тетивой; а то и вовсе - сатиром, бесом со всеми причитающимися ему парнокопытными атавизмами? Пугаются меня, ропщут - не спорю. Некоторые будут и посмелее: "Меркурий3 обаял сульфур4, семя металлов прорастает в магнезию восстань, Кровавый!" Прелестно, не правда ли? И с этим контингентом приходится работать!
Покорнейше благодарю за невольное выслушивание сего старческого брюзжания, видать, импульс благодати дал крен, и несущая сознания понеслась не по наилучшим траекториям... Исправлюсь-исправлюсь. Хотя и это не важно, ибо гниль плода ещё не свидетельствует о недоброкачественности лепестков цветка. А уж качество аромата цветения и вовсе не способствует избирательности в привлечении опыляющих насекомых. Но - это к слову о...
Итак, дабы не возводить напраслину, скажу: Я люблю своего Господа. А что бы вы ещё хотели услышать? Даром, что серый. Решено. Сподоблюсь. Метну свои тридцать копеек на хорошо унавоженную почву домыслов и суеверий.
Итак №2: на границе суверенитетов случается много чего любопытного. Сама жизнь тут зажигает и гасит свои огни, при этом свет неизменно остаётся светом, а пламя - пламенем, без малейшего ущерба переходя от спички к спичке, от лучины к лучине; всё тем же, что и тогда, когда Создатель возжелал отделить себя от не_себя, и, сложившись в затейливую линзу из лепестков собственного разума, инициировал слово, произнесённое первым языком первого огня. Галактические организмы предпочитают его всем остальным, я тоже - он позволяет не просачиваться подобно песку сквозь пальцы творца, а иногда и оставаться на его ладонях, ничего, даже если это ладони изощрённого кукловода:
"Ещё тут мигрируют души,
Украдкой крестясь у порога,
Где нить судьбоносных катушек
Свою обретает дорогу..."
Да-с... Здесь видно, кто кем был и чем будет; фаллосы трудятся во всю, не жалея вагин; от вида совокупляющихся тел мутит даже не имеющих желудка. Ангелы марают свои крылa в сперме, едва поспевая подносить проштрафившиеся души к уготованным им чревам. Демоны обратной связи, скрупулёзно выискивающие недочёты прошлых воплощений, ожесточённо пичкают их целыми букетами кармических неприятностей, изжить которые посчастливится единицам. О, существуют интереснейшие создания - целые кармические детективы, способные в поисках причин пробраться аж через несколько воплощений. Я и сам, признаться, местами не прочь... Этак подетективствовать. Где-то примерить халат гинеколога, а где-то и побыть повивальной бабкой. Бывает овчинка не стоит выделки, а бывают и злоупотребления. Здесь, на таможне, введена упрощённая схема деклараций, ибо редко кому что удаётся протащить без моего ведома - некуда прятать:
"Я облекаюсь невзначай
Спиралью (улиткой?) внутреннего уха,
Когда душа моя - печаль,
А воля - жёсткая непруха.
Духовный паводок унять
Мне не хватает двух с полтиной
Поворотить сознанье вспять,
Да благодать укрыть плотиной".
Однако, словоохотливость никогда не была моей отличительной чертой, и сознание всегда способно было приютить всего лишь несколько коверканных образов. Несмотря на должность при департаменте, курирующем "прогресс". В какое бы то "вспять" его ни поворачивай. Да вот, поди ж ты...
Коллизия 1: Киновиарх.
а) Недостоверная интерпретация
трагизма опыта обыденного умерщвления.
Киновиарх5 Выгорецкой6 киновии Андрей, сын Денисов7, видывал меня не единожды, всё больше нощно, но бывало и денно. Ежели говорить о времени, имей это хоть малейший резон, то видимся с ним и поныне, ибо время моё суть отверстая река, парить над которой есть сущее удовольствие. Наша туманная твердь - Мать Сыра Земля, преисполнившись щедрости и благодушия, на том витке своего славного веретена снова взялась было выдавать на-гора свои бесценные таинства и недра. Уже в который раз. Не скажу, что прошлые попытки почти насильно всучить людям в руки то, чего они вряд ли достойны были неудачны, но итог известен всем - забвение и нехотя ворошимый ветром прах на потрескавшихся каменных глыбах пирамид, сфинксов, да прочих стоунхенджей. И вот вновь кремниево-песочная жизнь пожелала дать людям что-то ещё, кроме органического питания, заявить о себе, как о вечном партнёре жизненного симбиоза природы, вот, мол, я - сумейте это понять. И, хотя до Silicon Valley8 ещё оставалось добрых три сотни витков, суетливая кривая того, что потом стало именоваться "суммой технологий" уже оторвала своё тощее брюхо от горизонтального болотца и мало-помалу стала загибаться вверх. Печатники и торговцы, поощряемые церковным и государевым оком, всячески потчевали сию ненасытную гидру, ранее не замеченную в стяжательстве. Но наметившаяся мотивация в виде превосходства, да чего уж там говорить - всемирного господства, подстегнула безмозглую тварь получше всякой шпоры или кнута. Коснулось это даже окладистых бород - благочестивых радетелей двуперстия, забравшихся в беломорское подбрюшье к устью негостеприимной Выги. И коснулось оно, надо сказать, самым затейливым образом.
В тот день Семён9, единоутробный брат Андрея, вызвался обозревать на реке выставленные в ночь рыбные садки. Сам по себе факт мало примечательный - ну, отправился мужик за пропитанием себе и своей общежитской братии, о чём тут ещё можно рядить - всё равно, что в нужник зайти - не приключись с ним в дороге одна оказия.
Месяц был молод, утренний морозец крепок, воздух свеж, а желудок пуст. Снежок аппетитно похрустывал под ногами, предвещая скорую добычу от нехитрого промысла. Младшой брательник Семён, русобородый здоровяк с красным от мороза широким простодушным лицом и вечно улыбающимися глазами, в долгополом кафтане, меховых рукавицах, пыжиковой шапке и топором за поясом уверенно пробирался сквозь снежные заносы редкого елового леса, и Выга уже милосердно просматривалась впереди. Оставалось лишь миновать неширокий санный тракт, проложенный между рекой и лесом. В своё время он очертя голову бежал по нему из отеческой деревни Повенец в пустынь вслед за своим не пожелавшим принимать троеперстие и добровольно вступать в духовную кабалу братом.
Что-то не то, ох, не то творилось в его мире тридцати годков от роду. Славными были воздух и хлебец, и запах соснового дымка, и влажное тепло жинкиного тела, и братская любовь, и даже боженька, изредка проглядывающий солнышком сквозь неласковое северное небо, вызывая восторг, сопровождаемый мощной пульсацией крови в сердце - своём личном внутреннем солнце. И всё было молодым и красивым, смотрящимся на свои тридцать лет и ни секундой более. Но отчего-то, в его юном мире уже присутствовал порох, и смертушка всё чаше навещала людской - и не только - род. Да тут и без пороху делов-то понаворочано, мать честнaя! Он ещё помнил, как, будучи в отрочестве, чудом миновал огненного крещения в раскольничьей гaри. Хотя, какое это чудо? Первобытный ужас, обуявший юношу, вынес его на своих колючих крылaх, да на негнущихся ногах, задавших заячьего стрекоча сквозь топкий непролазный карельский сухостой. Поморское благоговение перед смертью не позволяло ему неуважительно думать об этом тревожном таинстве, но, скажите на милость, думал он, неужели же так необходима была добровольная смерть нескольких семей, сгоревших заживо в деревянной избе? Очевидно, говорил он себе, тут были запущены какие-то иные механизмы и причины, а возможно - это есть плата за что-то такое, что неподвластно мне. Говорят, на западе есть чудные машины, будто бы состоящие сплошь из колёс с зубцами, и что, вращаясь, одно колесо заставляет крутиться другое, но уже быстрее или медленнее, в ту или иную сторону. Быть может, погорельцы как раз и попали между таких колёс, вращаемыми неведомыми богами с неведомой целью?
Прозорливый молодой человек. Однако, не следовало бы столь рьяно прикрываться неведомым. Всё-то вам ведомо, дорогие господа, излишний фанатизм и упрямство всему виной, иначе, почему же вы сами не соизволили угореть вместе с этими бедолагами, а предпочли скрываться в лесах и отстраивать наново своё драгоценное общежительство? Ведь жить хорошо, ну, скажите, ведь так? Чувствовать, дышать, харкать кровью, разбивать руки в мозоли, недоедать, обмораживать пальцы и ждать, ждать мучительно, надеяться и даже верить? То-то же.
А вот и обещанная оказия. Выйдя на дорогу, Семён вновь ощутил тот знакомый холодок внутри, который вызывает в нём очередная встреча со смертью. Эх, стоило только помянуть горбатую, а она тут как тут, думал он, гладя на три растерзанных трупа, валявшихся тут же на тракте рядом с разорённым обозом. Государевы люди - видно было по пропитанным красною жижицей ермолкам и расшитым шапкам. Колотые раны. Рассечённые головы. Лошадей нигде не видно - увели лихие люди. Да и люди ли? Осенив себя троекратно двумя перстами, Семён опрометью бросился бежать в скит за подмогой.
Три ветхие душонки. Мне было всё как-то недосуг заниматься ими, да и не в моей это компетенции. Помню только, что страх искалечил их так, что долго не могли решить, по какому ведомству кого направить. В итоге направили всех в приёмник-распределитель - там разберутся, мытари у нас отменные. Но что примечательно - ни у одного из убиенных не было и представления о том, что с ними случится дальше. Ни малейшего. Пустота. Тупая стена страха. А вроде бы люди грамотные, православные, кресты вот носят. И умерли, можно сказать, в ратном подвиге. За казённое добро. Славная смерть. А как умирают их клирики - батюшки, да храмовники? Это ж загляденье просто! И помолятся, и причастятся, и ручки сложат - в полной уверенности в том, что ждут их не иначе как на небесах; не менее, чем архангелы с трубами, а не черти с вилами. Су-е-ве-ри-е. Махровое. Вот и поверяй им потом откровения. Ну да ладно. Скорбны дела наши, прости Господи.
"Вот она, наша славная Выгореция!" - заиграло Симеоново сердчишко при виде доброго десятка тесовых крыш с резными наличниками над плотным частоколом, будто бы в точности сошедших с лубочных картинок, обычно изображающих это чуднo, на византийский манер названное старообрядческое поселение, а не бывших их исконным прообразом. Это ли было важно ему, пятками вдруг ощутившему родное тепло, едва выбравшись на простор из по-зимнему коварного бурелома? Шумно распахнулись ворота на кованых завесах, и вот уже в грудь его упёрлись лапы дворовой псины, и жаркий язык прошёлся по студёному лицу.
- Трезор! Будет тебе, вот окаянная скотинка! - ласково трепля взъерошенную холку собаки, улыбаясь, приговаривал Семён, крестясь и приветствуя издали Выгорецкую братию.
Киновиарх Андрей, директор его, Симеонова, мира, общежитский большак, духовный отец, владыко и генерал местной киновии в едином лице, по своему обыкновению, в этот утренний час пребывал в своей келье и был занят письменным делом. Его род, происходивший из князей Мышецких, восходил аж к Рюриковичам, что, впрочем, вряд ли было известно самому потомку, да и не очень-то и интересовало его. Киновиарх был поглощён. Поглощён полностью, без остатка двумя вещами: собственно, самими вещами - хозяйством, землёй, строительством, торговлей; и -страстью к учёности. Что касается последнего, то он даже предпринял как-то вылазку в стан врага - Киевскую семинарию и отучился в ней не один курс риторике, философии и теологии. Оно и верно чтобы противостоять неприятелю, нужно знать его, что и было блестяще продемонстрировано в "Поморских ответах". Относительно же обрастания материей, директор мира помышлял так: "Что человек? Разумная тварь. Раз так, то и заботиться она должна о душе, но всенепременно сообразуясь с телом. А что нужно телу? Тепло, пропитание, чистота. Вот и сходят поты наши праведные да грубеют руки в повседневной схватке с Марьей Маревной и Кощным царством. Стало быть, мы должны быть сильны и мудры, дабы выстоять вплоть до смертного часа".
Занятные люди эти киновиархи, владыки, правители, царьки и короли всех этих подведомственных мне рас и времён. Как говорится, что в могилу не унесёшь, тем память о себе оставишь. А власть, она завсегда в сласть, будь ты хоть "мудрости многоценное сокровище", "сладковещательная ластовица и немолчные богословские уста", хоть леший. Но киновиарх наш - по всеобщему прозванию - предпочитал быть первым, Семён - вторым, а леших и так пруд пруди - в лесу шагу не ступнуть без их знаков в пути. Умел бы кто разбирать эти знаки, складывать по слогам во всеобщую картину мира. Бабочка не взмахнёт крылом, улитка не пошевелит рожками без сотворения последствий для всего и для тебя лично. Но, раз есть мир, найдётся и его директор, уж будьте покойны. Малый в малом, большой в большом. Кто-нибудь обязательно сочтёт все причитающиеся ему на пути к своей стезе знаки и символы, лукаво разбросанные то там, то сям; хрустнет ли веточка, ёкнет ли сердчишко, дрогнет ли звезда он обязательно прислушается к миру, а, прислушавшись и сделав выбор сообразно услышанному, займёт вакантную должность, причём не где-нибудь, а обязательно где-то за пазухой у и так переполненного подобными соискателями Христа. Не велика беда, что однажды кому-то уже не останется там места. Что ж, тщательнее надо было прислушиваться. Не забудьте также и о судьбе, да и мужество какое-никакое не повредит: не всегда же путь усыпан лепестками роз - валунов и булыжников тут в преизбытке. Так и подвизался Андрей большаком в филиале Господа, и, как струится тот всегда и во всём, в каждый миг обегая и инспектируя своё малейшее творение, тем самым подтверждая и освящая его бытие, так и владыко - неуёмное Выгорецкое сердце, его собственное внутреннее светило, - опекал подотчётный домен быстротечной реальности, участвуя и наставляя братию во всех духовных и хозяйственных делах общежительства.
- Здрав будь, Симеонушко, - приветствовал Андрей запыхавшегося брата, возникшего на пороге большаковской избы.
- И тебе здравия, Андрей Дионисович, - уважительно отвечал Семён, Беда, братик, смертушка у ворот. Трое служивых в санях на Выге-реке полегли. Разбойнички лиходействуют, черти окаянные.
- Эхма, мало ли гибели кругом, на всех крестов не напасёшься... отложив перо, говаривал киновиарх, - Всему свой черёд, да каждому своя доля отмерена.
- Упаси меня Господь от такой доли... - поспешно перекрестился младшoй.
- Крестись, Симеонушко, крестись. Крестное знамение - оно в любом горе подмога и в деле подспорье, - вставая и подпоясываясь кушаком, продолжал наставлять Андрей, - А доля - это уж кому сколько на небесах отмерено, а там-то уж знают, что кому причитается. Пишется мир, да золотыми буковами, каждый ничтожный помысел духа и продых тела. Да и читается тож. Так и складывается далее без конца и края речь исполинская.
- Стало быть, есть такой закон, по которому велено было проломить черепа этим трём?
- Есть. Таков промысел, заждались душ этих, вестимо. Много ли крови пролилось?
- Изрядно принял снежок. Смердит смертушка, да морозец её побивает!
- Ох, не к добру это, лешак её побери. Ведь не сдастся задаром, мздоимка бесова. Похороны ей да тризну подавай. Что ж, готовь оружию, братец, дадим лукавой укорoт. - подытожил владыко, уже полностью облачившись и выйдя в сени.
- Дадим, Дионисович, будет она тут у нас шастать без возмездия! подхватил Семён, надев рукавицы и проследовав вслед за братом.
б) Охота на смерть
и изобличение Разгласителя.
Охота на смерть.
Заложена в сани чалая лошадёнка, взяты с собой кирка и уступ. На дворе хмурый Выгорецкий полдень, почти неотличимый от сумерек. Оба Дионисовича понуро восседают в малых санях, влекомых сонным животным по заснеженной околице рукотворной киновии. Стараясь не разрушить тишину, никто из них не решается погонять лошадь, такое ощущение, будто она сама знает место назначения этой карательной экспедиции. Я облекаюсь слухом и незаметно подсаживаюсь к горе-карателям. Тёмные стволы деревьев во всю мочь стараются разнообразить скудный пейзаж, но он обречён и я в этом деле им не помощник. Природа - не моя стезя, хотя и много за что могла б быть благодарной. Как-никак, а прогресс ей свойственен тоже. Андрей молится, и вот уж путь не виден вовсе, заслонённый нечто гораздо более важным и даже как-то более существенным, нежели страх и сосущее под ложечкой неудовольствие. Границы сфер соприкасаются - поначалу как хрустальные шары, издавая нежный звон небьющегося стекла; в дальнейшем - цинически проникают друг в друга, гибко и влажно наслаждаясь обоюдным присутствием. Меня становится всё больше, но упрямый киновиарх никак не желает замечать этого. Не проблема: а для чего же ещё придуманы мембраны, улитки, молоточки и наковаленки? Тщательно укрытый от ветра, а - заодно - и звука, передо мной - вход в его тоннель, странное сочетание раковины и спирали.
О, как шумит вокруг хмельной полуденный мир! Куда уж тут морю с его маниакальным пристрастием к шипящим!
- Помилосердствуй! - наконец отзывается отзывчивое киновиархово сердце.
Это что? Это уже приятно. Но где вы видели милосердного беса? И я о том же. Я тут для того, чтобы искушать и соблазнять, не так ли? Предупреждал же - с меня всё и началось.
- Чем нынче радуют киновиархи? - я, как обычно, раскован и развязен, Кушали? Ах, не успели-с? Напрасно.
- Начинается, - глаголет незаходящее Выгорецкое солнце где-то во глубине собственной черепной коробки, - Преследуешь? И которую жизнь? Кому наушничать-то вознамерился?
- Помилуйте-с... Я вроде как и сам не последнее лицо...
- Повысили? Окладом доволен?
- Благодарствуйте... Однако, и вам за сношение с нечистым тоже кое-что причитается, не забыли?
- Как же... С тобой забудешь...
- Уж очень-то вы усердны в молитве, Андрей Дионисович. Слышат ли? Этак молоточком, да по наковаленке!..
- Кому надо - услышат.
- Это уж не извольте беспокоиться, - напропалую ехидничаю я, пожалуйте-с в юдоль печали, милейший.
- Подумать, так я из неё отлучался... - всё ещё пытается негодовать киновиарший орган-распределитель крови.
- Отлучались-отлучались! Хотя, тут вам не смерть и даже не посмертие, но уже кое-что.
- Тьфу, будь ты неладен! Всё бы тебе лясы точать. Приглашал - так впускай, что застыл как истукан? Что у нас на сегодня в меню?
Понятно? Я же говорил - во фрунт и всё такое мерси-с...
- Милости просимо, - говорю, - итак (№3): пункт первый - томление плоти. Не желаете ли?
- Проси.
Подают плоть.
- Вам как обычно, или чего особенного прикажете? Позабористей? Вы же знаете, постоянным клиентам у нас скидки...
- Уж прикажу, пожалуй...
Приказ следует незамедлительно.
Вообразите (не слышал ничего чуднее): представилось ему, будто бы плоть есть состарившийся свет. Натурально, седенький и впавший в младенчество престарелый Бог. Кряхтящий, с варикозом вен, ожирением и отложением солей в суставах. И будто бы мир наш как раз и приютился в одном из таких эпицентров его застарелой боли. Но в силу своего маразма не осознаёт того.
Плоть разрубают надвое.
Детский восторг при виде крови сменяется животным влечением. Плоть обретает форму. А это уже значительный фактор. Горка мышц, округлостей и выпукло-вогнутостей. Наваждение не отпускает. Гермафродит не желает раздваиваться. Тонкий алхимический символ оборачивается гнусной анатомической аномалией в виде женского организма с мужским естеством. Мир отброшенных теней не терпит неосторожности.
Плоть всё больше становится плотью.
Мир может гордиться собой. Теперь с ним не поспоришь, решения принимаются в одностороннем порядке - престарелое божество - неважный парламентарий. Заклинания исчерпываются лишь перечислением гипотетических достоинств заклинаемого, банальная лесть ныне в чести, иной раз сворачивает порядочные горы...
- ...И что ты хочешь этим сказать? - обрушивает представление Киновиарх.
- Мир утрачивает свои магические свойства, - мне отчего-то становится грустно.
- Неужели тебе есть до него дело?
- А отчего же ему не быть? С каждым оборотом веретена исчезает что-то неповторимое, какая-то невосполнимая часть мирового магистерия... Всё меньше он начинает тебя слушаться, а то и не принимает вовсе. Вот ты, например.
- А что я? Магия - она от лукавого.
- А от кого же тогда разлюбезная твоя вера? Много ли Бога уместилось в тебе?
- Порядочно. Но я его не разглашаю и другим не советую. Кстати - не унывай - многое ведь и созидается.
- Вот спасибо, утешил, - если бы у меня были уста, то они всенепременно изобразили бы кривую усмешку, - да только разгласителей полно. Куда мы катимся!
- Здрасьте! Кто здесь из нас "кармический детектив"? Тут тебе и карты в руки, ведь припёрся же какого-то чёрта. Не иначе как за расхитителем очередным пожаловал. Но - не по адресу, извиняйте. Так, что там у нас дальше?
- Гордыня, если позволите.
- Как же, вам запретишь...
- Ну вот и чудненько! - на этот раз мой черёд праздновать локальную победу.
Подают гордыню.
Юный царь во главе своей потешной флотилии. Живописное лесное озерцо. Парящуюся водную гладь величаво взрезают пятёрка парусных лодей, но, вследствие катастрофического отсутствия какого бы то ни было движения воздуха, на весельном ходу. Будущий император негодует. Белёсые холщовые паруса болтаются на реях как использованные всё той же воздушной стихией презервативы. Ветер его подвёл, подставил, как Кролика Роджера. Ловя смущённые улыбки придворных дам, прогуливающихся тут же в парке на берегу и ловко прячущих румянец за пышными веерами, монарх металлической тростью нещадно полосует спины бедных гребцов, пытаясь хоть как-то восполнить отсутствие тяги. Его тщетные усилия не проходят даром - флотилия набирает ходу, но водоём не настолько велик, чтобы обеспечить сумасбродный манёвр заигравшегося дитяти. Передняя лодья беспомощно тыкается носом в камыши, поднимая на крыло сонную ватагу сизых уток. Царь вместе со своим воеводой не удерживает равновесия и больно ударяется о мачту. Крепостные гребцы - кто с рассечённой бровью, кто со значительными кровоподтёками на спине - выпускают из рук вёсла от неожиданности, тем самым вызывая ещё большее негодование хозяина. Один из них не выдерживает и теряет сознание, пена струится из уголков его перекошенного рта. Но ни у кого нет и тени ненависти или презрения к своему истязателю, куда там - исключительно во всём виноват проклятущий ветер. Единое сумеречное, иступлённое желание на всех, включая самого царя: "Ветерку бы! И где он якшается, паскуда!" Проходят томительные мгновения, и перья на аляповатых шляпках королевских фрейлин приходят в хаотическое движение, а вслед за ними оживают, возомнившие себя, очевидно, фоками и гротами океанского фрегата и нанизанные на лодейные мачты, кондомы. Верхушки деревьев стоически клонятся к земле, предвещая скорую расправу в виде надвигающейся грозы. Ещё секунду назад отчаянно проклинаемый, а ныне столь же истово приветствуемый ветер, возвращается. Но нужен ли он теперь здесь? Внимание насытившегося триумфом собственной гордыни монарха уже принадлежит вовсе не ему, а одной из смазливых девиц, кокетливо одёргивающей подолы своих необъятных юбок...
- ...Ну и? - как обычно, на самом интересном, прерывает киновиарх.