Смит Уилбур. Птица солнца

   – Ты понял? – озабоченно спросил Хай, и Манатасси с готовностью ответил:
   – Понял, высокорожденный.
   – Ты поверил? – настаивал Хай.
   – Поверил. – Манатасси дал ответ, который – он знал – понравится, и Хай счастливо улыбнулся. Его старания просветить царя-раба приносили плоды. Он тщательно объяснил теорию символического представления, указав Манатасси, что луна не Астарта, а ее символ, знак. Объяснил прирастание и ущерб луны как символическое подчинение женщины мужчине, повторяемое у смертных женщин месячными периодами болезни.
   – А теперь великий бог Баал, – сказал Хай, и Манатасси про себя вздохнул. Он знал, что за этим последует. Этот странный человек теперь будет говорить о дыре в небе, через которую приходит и уходит Митаси-Митаси. Он постарается заставить Манатасси поверить, будто это человек с развевающейся рыжей бородой. Что за противоречивый народ эти бледные, похожие на духов существа. С одной стороны, у них оружие, одежда, удивительные предметы и почти волшебное мастерство в гражданских и военных делах. Он видел, как они сражаются и работают, и это поразило его. Но те же самые люди не видят истины, понятной даже не отнятому от груди ребенку его племени.
   Первой сознательной мыслью Манатасси, когда он очнулся от горячего тумана лихорадки, была мысль о побеге. Но теперь, вынужденный из-за своей слабости играть роль наблюдателя, он решил пересмотреть свои планы. Здесь он в безопасности – этот странный горбун обладает большой властью, а он под его защитой. Теперь он это знал. Никто не тронет его, пока его защищает новый хозяин.
   Еще он знал, что тут есть чему поучиться. Если он овладеет знаниями и искусствами этих людей, он станет в тысячу раз сильнее. Он станет величайшим военным вождем племен. Бледные использовали свое воинское искусство, чтобы победить его, а он одолеет их, усвоив этот урок.
   – Ты понял? – серьезно спросил Хай. – Ты понял, что Баал хозяин всего на небе и на земле?
   – Понял, – ответил Манатасси.
   – Ты признаешь богов Астарту и Баала?
   – Признаю, – согласился Манатасси, и Хай был доволен.
   – Они отметили тебя своим знаком. Теперь ты посвящен им, и это правильно. Когда доберемся до города, я совершу церемонию посвящения в большом храме Баала. Я выбрал для тебя имя, старое тебе больше не понадобится.
   – Как хочешь, высокорожденный.
   – Отныне ты будешь называться Тимон.
   – Тимон, – царь-раб попробовал это имя на слух.
   – Это был воин-жрец во времена правления пятого Великого Льва. Замечательный человек.
   Тимон кивнул, не понимая, но полный решимости слушать, ждать и учиться.
   – Высокорожденный, – негромко сказал он, – что за знаки ты наносишь на этот желтый металл?
   Хай вскочил и поднес к тюфяку золотой свиток.
   – Так мы сохраняем слова, рассказы и мысли. – Он начал объяснять суть письма и был вознагражден тем, как быстро Тимон уловил суть фонетического алфавита.
   На полоске кожи черными чернилами из сажи Хай написал имя Тимона, и они вместе произнесли его по буквам. Тимон радостно смеялся своему первому достижению.
   «Да, – думал он, – тут есть чему учиться, но времени у меня мало».
 
 
   В глиняном ящике легионы Гая Теренция Варрона ударили в слабый центр войск Ганнибала. Центр промялся, как вязкое тесто. Как и задумал Ганнибал, испанцы и галлы отступили.
   – Видишь, Тимон? Какая красота, какая гениальность замысла! – взволнованно воскликнул Хай на пуническом, переставляя фишки.
   – А где теперь Маргабал? – столь же взволнованно и на том же языке спросил Тимон. Прошло два года; теперь он бегло говорил на пуническом, и только протяжное произношение гласных делало его владение языком небезупречным.
   – Здесь, – Хай коснулся фишек, обозначавших кавалерию, – он держит своих коней на короткой узде. – Тимон знал, что лошадь – это быстрое животное, похожее на зебру. На спинах таких животных ездят воины.
   – Теперь Варрон окружен? – спросил Тимон.
   – Да! Да! Ганнибал заманил его и окружил. И что он теперь делает, Тимон?
   – Резервы, – предположил Тимон.
   – Да! Ты понял! Нумидийские и африканские резервы. – Хай в возбуждении подпрыгивал. – Он выпустил их, выбрав точный момент, – великий мастер. Они ударили во фланги Варрону, зажали его в тиски, стеснили так, что его солдаты не могли маневрировать. И что теперь, Тимон, что теперь?
   – Кавалерия?
   – Да! Кавалерия! Маргабал! Верный брат. Начальник кавалерии, ждавший весь день. «Вперед!» – крикнул Ганнибал. – Хай в запале вскинул руки. – «Вперед, брат мой! Скачи со своими дикими иберийцами!» Они ударили по римлянам, Тимон. В нужный момент, в самый нужный. Пятью минутами раньше было бы слишком рано. Пятью минутами позже – слишком поздно. Расчет! Расчет! Дар великого полководца – в точном расчете времени. Дар государственного деятеля, судьи, торговца – тоже. Правильное действие в нужное время.
   – А итог, высокорожденный, каков итог? – взмолился Тимон, мучимый любопытством. – Победа?
   – Победа? – спросил Хай. – Да, Тимон. Победа. Победа и бойня. Восемь хваленых римских легионов уничтожены до единого человека, две консульские армии целиком.
   – Восемь легионов, высокорожденный? – удивился Тимон. – Сорок восемь тысяч человек в одной битве?
   – Больше, Тимон. Погибли и вспомогательные войска. Шестьдесят тысяч человек! – Хай провел рукой по ящику, сметая фишки римских легионов. – Мы выигрывали битвы, Тимон, но они выигрывали войны. Три войны. Три кровавые войны, которые уничтожили нас… – Хай замолк. Голос его звучал сдавленно. Он быстро отвернулся и прошел к кувшину с водой. Тимон заторопился к нему и держал кувшин, пока Хай мыл руки и причесывал бороду. – Этим кончается наше изучение кампаний Ганнибала, Тимон. Я приберегал Канны напоследок.
   – Кого будем изучать дальше, высокорожденный?
   – Того, кого сам Ганнибал считал искуснейшим полководцем в истории.
   – Кто же это?
   – Александр Третий, – ответил Хай, – царь Македонский. Тот, кто уничтожил Персидскую империю, кого Дельфийский оракул провозгласил непобедимым, а люди назвали Великим.
   Тимон подал Хаю плащ, и жрец застегнул пряжку, выходя из храмовой школы через маленькую калитку во внутренней стене. Тимон шел в шаге позади, одетый в короткую голубую одежду домочадцев Хая, с легкой золотой цепью, кинжалом и кошельком на поясе – знаком высокого доверия к рабу. Он шел слева от хозяина, чтобы не мешать его правой руке; свою руку он держал на рукояти кинжала.
   – Высокорожденный, то, как Ганнибал окружил Варрона…
   – Да? – подбодрил его Хай.
   – Разве нельзя было укрепить центр и наступать флангами?
   Хай объяснил, и они пустились в обсуждение боевой тактики и стратегии, продолжавшееся пока они не оказались за главными воротами территории храма. Там беседовать стала невозможно: странную пару сразу заметили. Гигантский черный раб и его маленький, похожий на гнома хозяин. Хая приветствовали, пытались притронуться к нему, послушать, о чем он говорит, а то и получить монету из кошелька на поясе Тимона.
   Хаю популярность нравилась. Протискиваясь сквозь толпу, он улыбался и шутил. Победоносный полководец – после похода за рабами было еще две кампании, почитаемый жрец, известный остроумец и певец, богатый филантроп (состояние Хая за последние два года значительно увеличилось), он повсюду становился объектом угодничества и лести.
   Они пересекли рынок с его зрелищами, звуками и запахами – пряностей и открытых сточных канав. В одном месте продавали девушку-рабыню смешанной с юе крови, торговец заметил в толпе Хая и обратился к нему:
   – Мой господин, произведение искусства для тебя. Статуя из желтой слоновой кости, – и он распахнул плащ девушки, обнажив ее тело.
   Хай рассмеялся и махнул рукой в знак отказа. Они прошли вдоль каменного причала, где рядами, почти касаясь друг друга, стояли корабли: трюмы открыты, грузчики снуют, разгружая и нагружая товары. Из таверн и винных лавок, окружающих причал, пахло кислым вином и долетали взрывы пьяного смеха. Из узких проходов между магазинами манили клиентов проститутки. Тусклое освещение бледнило их накрашенные охрой щеки и губы – Хай подивился, что за удовольствие находят мужчины в обществе этих женщин.
   За шумной гаванью располагались дома знатных семейств и богатых купцов, каждый дом окружала высокая глинобитная стена с прочными резными деревянными воротами. Дом Хая был здесь одним из наименее презентабельных: вход со стороны узкого переулка, вид на озеро – с плоской крыши.
   Пройдя в ворота, Хай снял плащ и меч, со вздохом облегчения отдал их Тимону и пересек мощеный центральный дворик.
   Принцы и принцессы уже ждали его. Их было четырнадцать во главе с близнецами Хеланкой и Имилце. Девочки за прошедшие годы выросли и вступили в период между девичеством и женственностью. Слишком юные, чтобы кокетничать, слишком взрослые, чтобы встретить Хая поцелуями.
   У более юных представителей семьи Барки таких сдерживающих соображений не было, и они окружили Хая, который сам возложил на себя обязанность обучать детей царского дома законам веры, и, несмотря на охлаждение между царем и жрецом, Ланнон не вмешивался. Не разрешал, но и не запрещал. Хай провел своих учеников в просторную гостиную.
   Во дворе одна из нянек подождала, пока ее подопечные уйдут с Хаем, повернулась и отыскала глазами Тимона. Это была высокая девушка с сильными плечами, тонкой талией и широкими бедрами. Ноги прямые и сильные, руки с узкими розовыми ладонями, изящные. Волосы убраны и смазаны маслом по обычаю венди – она была из племени Тимона. Взятая во время большого набега, она не была рождена рабыней и отличалась от покорных слуг, знавших только рабство. Стойкая, независимая, под стать Тимону. Кожа чуть светлее, чем у него, зубы маленькие и ровные – и очень белые, когда она улыбнулась Тимону.
   Тимон резко наклонил голову, отдавая приказ, и девушка-рабыня – ее звали Селена – кивнула в знак согласия. Когда Тимон через кухню пошел со двора в помещения для рабов, она последовала за ним.
   Он ждал ее в своей крошечной каморке с единственным тростниковым тюфяком. Она без колебаний подошла к нему и приникла к мощным мускулам груди, живота и бедер. Ее круглые груди, распирающие пурпурную одежду дома Барки, прижались к Тимону.
   Они прижимались лицами, принюхивались друг к другу, ко рту, к глазам, к ноздрям, цеплялись друг за друга в своем желании.
   – Когда я обнимаю тебя, я снова царь венди, а не пес, не раб, – прошептал Тимон, и девушка застонала от любви.
   Нежными руками (способными насмерть задавить человека) Тимон раздел девушку и отнес на тюфяк. Склонившись над ней, он сказал:
   – Ты будешь первой из моих жен. Моей царицей и матерью моих сыновей.
   – Когда? – спросила она, и голос ее дрожал от сдерживаемых чувств.
   – Скоро, – пообещал он. – Теперь уже скоро. Я получил то, за чем пришел, и возьму тебя с собой за реку. Я стану величайшим царем племен, а ты будешь моей царицей.
   – Я тебе верю, – прошептала Селена.
 
 
   – Мои царские высочества и высокородные красавицы.
   Дети завизжали от восторга: они очень любили это шутливое обращение, придуманное Хаем.
   – Сегодня у меня для вас особая радость!
   Снова разразился ад. Радость от Хая всегда была особой.
   – А что это? – затаив дыхание, спросила Имилце.
   – Сегодня вечером вы встретитесь с пророчицей Опета, – объявил Хай, и шум тут же стих. Самые маленькие не поняли, но их заразила общая серьезность. Старшие дети слышали о пророчице, ее именем их пугали няньки. И вот теперь им предстояло встретить это загадочное создание… Атмосфера стала напряженной. Все застыли в предчувствии чего-то страшного и сверхъестественного.
   Анна высказала общую мысль, спросив потерянным голосом:
   – Она нас не съест?
   Танит вошла, села и убрала от лица полу плаща. Улыбнулась детям и негромко сказала:
   – Я расскажу вам одну историю. – Улыбки и обещания было достаточно, чтобы снять общее напряжение, все придвинулись к ней. – Это история брачного союза великого бога Баала и богини Астарты.
   Танит начала рассказывать миф, лежащий в основе праздника Плодородия Земли, который отмечали каждые пять лет. В этом году, 538-ом от основания Опета, праздник готовились отметить в сто шестой раз. Начинался он на следующий день и должен был продлиться десять дней.
   Танит пленила юную аудиторию, говоря повелительным голосом, как ее научил Хай, используя жесты и манеры, также усвоенные под его руководством. Хай смотрел на нее со смесью профессионального одобрения и восхищения очарованного влюбленного.
   За два года она избавилась от последних следов неотесанности, и хотя ей было всего двадцать, в ней теперь появилось внутреннее спокойствие, ясность мысли и способность говорить сообразно роли пророчицы и религиозной советницы нации. Неважно, что пророчества готовил и тщательно разучивал с ней Хай Бен-Амон – она произносила их, и убедительно. Материальный успех Хая в последние два года во многом объяснялся теми вопросами, которые задавали богатые купцы и торговые союзы Опета, и ответами на них. Просители обычно оставались довольны ответами Танит, хотя эти ответы всегда звучали намеренно двусмысленно, чтобы застраховаться от обвинений. И разве так уж важно было, что при этом соблюдались и интересы Хая Бен-Амона?
   Таким же образом, несмотря на утрату царского расположения, Хай сохранял влияние среди кормчих государственного корабля. Он был уверен, что Ланнон Хиканус прекрасно сознает, каков источник советов и пророчеств Танит. Тем не менее Ланнон регулярно навещал пророчицу в ее гроте возле тихого зеленого бассейна Астарты.
   Завтра утром посещение Ланноном пророчицы станет официальным началом праздника Плодородия Земли. Именно поэтому Хай пригласил Танит к себе. Нужно было подготовить ее ответы на вопросы правителя. Хай достаточно точно представлял себе эти вопросы, потому что его информаторы входили в ближайшее окружение царя. И догадывался, что Ланнон сознательно позволяет передавать ему эти вопросы, дабы они вовремя дошли до Хая и пророчица получила возможность дать правильный ответ.
   Мысли о Ланноне всегда вызывали у Хая печаль. Два года Хай был лишен радости видеть улыбку Ланнона, чувствовать его рукопожатие, и за этот срок боль утраты не притупилась, а стала еще сильнее. Он часами ждал, лишь бы увидеть старого друга, приставал ко всем, требуя в мельчайших подробностях описывать придворные празднества, на которые сам не был приглашен. В каждую годовщину рождения царя, а также в годовщину его восшествия на престол Хай сочинял сонет и с красивым подарком отправлял его во дворец. Подарок принимали, но сонет, насколько он знал, оставался непрочитанным.
   Хай прервал печальные мысли и посмотрел на свою возлюбленную. Дети окружили ее, молчаливые, большеглазые, внимательные. Четырехлетний Ганнибал, названный в честь своего знаменитого предка, забрался на колени к Танит и сосал палец, глядя ей в лицо.
   Маска серьезности чуть приоткрыла настоящее лицо Танит: с детьми та сама стала похожа на ребенка, оживилась, голос стал возбужденным. Такой она еще больше нравилась Хаю, и он почувствовал, что сердце у него в груди разбухает. «Сколько еще ждать? И чего? Потребовались годы тщательно спланированных действий, чтобы завоевать ее доверие. Сколько же нужно, чтобы завоевать сердце? И на что тогда можно надеяться? Ведь она посвящена богине и не может принадлежать смертному мужчине».
   Танит окончила рассказ, и дети с криками потребовали еще, одолевая ее просьбами, мольбами и подкупающими поцелуями, но Хай изобразил гнев и разбранил их, а они смеялись и хлопали в ладоши. Он позвал нянек; те пришли, и среди них высокая молчаливая женщина, в присутствии которой Хай всегда ощущал тревогу, когда она смотрела на него своими непостижимыми яростными глазами.
   Он сказал ей: «Селена, темнеет – передай Тимону, чтобы проводил тебя с фонарем до ворот дворца».
   Она склонила голову, принимая приказ, но не проявляя благодарности.
   Когда дети ушли, Хай, Танит и Айна, престарелая жрица, компаньонка Танит, поужинали. Хай избрал Айну по двум причинам. Она почти ничего не видела и была глуха как пень. Хай проверил это, делая в двадцати шагах от нее непристойные жесты. Айна никак на это не прореагировала; точно так же она вела себя, когда он подкрался к ней сзади и выкрикнул грубое слово. Она была именно такой компаньонкой, какая требовалась.
   Они сумерничали, прикрутив фитили ламп, еду подавала старуха-рабыня, а после ужина Хай увел Танит по внутренней лестнице на крышу, и они сели у парапета на тростниковые циновки и кожаные подушки. С озера дул прохладный ночной ветер, ярко горели желтые звезды. Хай взял лиру и стал наигрывать негромкий мотив, к которому приучил Танит: заслышав эту мелодию она впадала в гипнотический транс. Еще не отзвучали последние ноты, а Танит уже задышала медленно и ровно, тело ее оцепенело, глаза потемнели и перестали видеть.
   Не переставая играть, Хай заговорил. Говорил он монотонно и негромко, а Танит неподвижно сидела в звездном свете и слушала внутренним слухом.
 
 
   В первый день сто шестого праздника Плодородия Земли Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий Лев Опета, во главе процессии отправился в храм Астарты, чтобы услышать пророчество.
   Он прошел в храм Баала, где священные башни указывали на солнце, охраняемое вырезанными из камня Птицами Солнца, и где молча ожидало население города. Подойдя к ущелью в красной скале – оно вело к священному гроту – он отстегнул меч и протянул его маленькому бушмену, щит и шлем передал оруженосцам и, простоволосый, безоружный, прошел через ущелье в храм к пророчице.
   За каменным троном пророчицы скрывался тайный ход в архивы города, расположенные в скале, а за архивами, охраняемые массивными каменными дверьми и проклятием богов, прятались сокровищница и царская усыпальница.
   Ланнон остановился у бассейна. Жрицы приблизились к нему и проводили к самому краю воды. Тут они помогли ему снять доспехи и одежду.
   Он стоял у начала лестницы, ведущей в зеленые воды, – высокий, нагой, золотоволосый и прекрасно сложенный. Мускулистое, как у тренированного спортсмена, тело – особенно мощные мышцы на плечах и шее, признак человека, много работающего с мечом. Живот и бока стройные, мышцы под кожей едва заметны. Полоска красно-золотых волос спускается от пупка по плоскому животу и расцветает солнечно-огненными завитками там, где расходятся ноги, длинные, прекрасной формы, легко несшие мощное тело царя.
   Верховная жрица благословила его и испросила для него благословения богини. Затем Ланнон спустился по лестнице и погрузился в священные, дарящие жизнь воды.
   Пока две молодые ученицы вытирали царя и одевали в чистые одежды, Хай Бен-Амон спел хвалебную песнь богине, а когда он умолк, все взгляды устремились к отверстию в своде пещеры, высоко над поверхностью зеленой воды.
   Ланнон громко воскликнул:
   – Астарта, мать луны и земли, прими вестника, которого мы посылаем тебе, и благосклонно откликнись на наши просьбы.
   Все стоявшие вокруг бассейна высоко подняли руки, изображая знак солнца, и жертву по сигналу столкнули с каменной плиты в отверстие. Прозвучал короткий вопль обреченной души, но человек тут же ударился о воду и ушел в зеленые глубины под тяжестью надетых на него цепей.
   Ланнон отвернулся от бассейна и между рядами жриц прошел в склеп. Обитель пророчицы была лишь немногим больше гостиной в доме богатого человека. Ровно горели лампы. Пламени был придан неестественный зеленоватый оттенок, стоял тяжелый, гнетущий запах горящих трав. За троном пророчицы ниспадали до пола занавеси, скрывая то, что находилось сзади.
   Пророчица сидела на троне – маленькая фигурка, закутанная в белые одежды, лицо скрыто в тени капюшона.
   Ланнон остановился посреди помещения и, прежде чем заговорить, вновь восхитился тем, как все здесь продумано и ставит просителя в невыгодное положение. Босой, еще мокрый, без оружия и украшений, в непривычных одеждах, вынужденный смотреть на сидящего на троне снизу вверх, вдыхая дурманящий воздух, – все это должно было выводить из равновесия. Ланнон почувствовал, как в нем шевельнулся гнев, и, когда он произнес положенное приветствие и задал первый вопрос, голос его звучал резко.
   Хай следил из своего укрытия за троном. Он получал удовольствие от близости друга, вспоминал его манеры и голос, видел знакомое и любимое лицо, усмехнулся, увидев ту смену выражения, какую ожидал: быстрая вспышка гнева в бледно-голубых глазах, затем интерес, проблеск улыбки, когда следовал хороший совет.
   Танит говорила монотонно, точь-в-точь как Хай, подбирая ответ из вариантов, которыми вооружил ее жрец.
   Когда Ланнон уже собирался покинуть комнату, Танит сказала:
   – Еще одно.
   Ланнон удивленно повернулся: он не привык к непрошеным и бесплатным советам пророчицы.
   Танит заговорила:
   – У льва был верный шакал, который предупреждал его о приближении охотника, но лев прогнал его прочь.
   У солнца была Птица, на крыльях которой прилетали к нему жертвоприношения, но солнце отвернуло от нее свой лик.
   У руки был топор, который защищал ее, но рука отбросила его.
   О гордый лев! О неверное солнце! О беспечная рука!
   Хай за занавесом затаил дыхание. Когда он сочинял эти строки, они звучали очень умно, но теперь, произнесенные в этой каменной комнате, шокировали даже его.
   Светлые глаза Ланнона застыли – он задумался над загадкой, но она оказалась нетрудной, взгляд Ланнона прояснился, гневно блеснул, кровь прилила к лицу и шее.
   – Будь ты проклята, ведьма! – закричал он. – Еще и от тебя я должен это слышать? Проклятый жрец преследует меня на каждом шагу. Нельзя пройти по улицам собственного города без того, чтобы не услышать, как толпа распевает его ничтожные песенки. Нельзя пообедать в собственной столовой без того, чтобы гости не повторяли его пустые слова. Нельзя сражаться, нельзя выпить чашу вина, нельзя бросить кость без того, чтобы его тень не стояла за моим плечом. – Ланнон задыхался от гнева. Он прошагал по комнате и потряс кулаком перед лицом испуганной пророчицы. – Даже мои собственные дети околдованы им.
   За занавесом дух Хая взлетел, как на крыльях: говорил не враг.
   – Он ходит, раздувшись от важности, и распоряжается на улицах моего города, его имя звучит по всем царствам. – Гнев Ланнона превратился в праведное негодование. – Его приветствуют, когда он проходит, я сам это слышал, и, клянусь великим Баалом, приветствуют громче, чем собственного царя.
   Не владея собой, Ланнон отвернулся от трона. Он взглянул на занавес, и Хаю на мгновение показалось, что Ланнон заглядывает ему в душу. Хай затаил дыхание и отшатнулся, но Ланнон заходил по комнате и снова подошел к пророчице.
   – И заметь, все это он делает, находясь в опале. Ему полагалось бы удалиться в изгнание… – Царь замолчал и снова принялся расхаживать: голос его смягчился, и он еле слышно сказал: – Как мне не хватает этого ужасного недомерка.
   Хай на мгновение даже усомнился, правильно ли расслышал, но Ланнон тут же взревел:
   – Но он бросил мне вызов. Он отнял у меня то, что принадлежало мне, и я не могу простить этого!
   Он бросился прочь из склепа. Оруженосцы и начальник охоты заметили выражение его лица и предупредили тех, мимо кого пронесся разгневанный царь, возвращаясь во дворец.
 
 
   В последний день праздника Ланнон Хиканус молился в храме великого Баала, один в священной роще среди башен и каменных Птиц Солнца. Потом он вышел, чтобы принять от своих подданных новые клятвы верности. Пришли все девять аристократических семейств, жреческие ордена, главы гильдий ремесленников и могущественные торговые союзы царств. Им предстояло присягнуть на верность трону и принести дары Великому Льву.
   Хай Бен-Амон на церемонии отсутствовал. Клятву от имени жрецов и дары принес Бакмор. Ланнон негромко спросил у молодого жреца-воина, когда тот склонился перед ним:
   – Где верховный жрец Бен-Амон?
   – Мой господин, я говорю от его имени и от имени всех жрецов Баала, – подученный Хаем, Бакмор уклонился от ответа, и Ланнон на глазах у всех не нашелся что сказать.
   Эта церемония завершила праздник, и Опет предался безудержному пьянству, веселью и распутству. Ланнон со своими приближенными пировал во дворце, а простолюдины с песнями и танцами запрудили узкие улицы. В гуще народа сновало множество торговцев вином, но при свете дня обычаи и законы еще сдерживали веселящиеся толпы. Тьма принесет бесстыдное развратное веселье, каким всегда славился праздник. Ночью закутанные в плащи и капюшоны благородные матроны и их хорошенькие дочки выскользнут из домов, чтобы присоединиться к веселью толп или по крайней мере полюбоваться им – с горящими глазами, сдерживая смех. На один день и одну ночь законы общества переставали действовать, и никакой муж, никакая жена не смели требовать объяснений от супругов. Так бывало только раз в пять лет, а когда праздник кончался, он приносил обильный урожай бледных лиц, дрожащих рук, хмельного тумана в головах и тайных самодовольных усмешек.
   К середине дня Ланнон был пьян, пьян счастливо, беспробудно, и большинство его гостей тоже. В приемном зале дворца было невыносимо жарко. Солнце яростно било в плоскую глиняную крышу, а тепло разгоряченных тел пятисот вельмож и жар, исходящий от многочисленных дымящихся горячих блюд, превращали этот зал в раскаленную печь.