Страница:
После того, как Фидель Кастро был арестован за смелую, но неудавшуюся попытку штурма армейских казарм в Сантьяго 26 июля 1953 года, родители Рамона оказались в тюрьме вместе с другими участниками восстания.
Мать погибла во время допроса в камере гаванской тюрьмы, а отец умер в этой же самой тюрьме всего через несколько недель от невыносимых условий и разбитого сердца. Вновь вся собственность семьи была конфискована, и Району в наследство остался лишь старомодный титул без какого-либо состояния. В то время ему было четырнадцать лет. Семья Кастро приютила его и заботилась о нем, как могла.
Когда Фидель Кастро был освобожден по амнистии, Рамон уехал вместе с ним в Мексику и в свои шестнадцать стал одним из первых добровольцев кубинской освободительной армии в изгнании.
Именно там, в Мексике, он впервые научился пользоваться своей незаурядной внешностью для покорения женских сердец. К семнадцати годам он заслужил у соратников прозвище «Эль Зорро Дорадо», что означало «Золотой Лис», и приобрел устойчивую репутацию непревзойденного любовника.
Вплоть до ареста отца и его смерти в застенках Батисты Рамон получал лучшее из всех возможных образований, доступных единственному отпрыску богатой аристократической семьи. Он посещал привилегированную частную школу в Англии и провел два года в Харроу, так что английским владел в совершенстве, не хуже, чем родным испанским. В школьные годы проявлял недюжинные способности в учебе и одновременно преуспевал во всех занятиях, приличествующих молодому джентльмену. Хорошо держался в седле, отлично владел бейсбольной битой и мастерски забрасывал удочку на рыбалке. К тому же был несравненным стрелком, без промаха поражавшим на охоте испанских красноногих куропаток и мексиканских белокрылых голубей. Итак, он умел стрелять, ездить верхом, танцевать, петь, был необыкновенно красив, а когда вернулся на Кубу вместе с Фиделем Кастро и его восемьюдесятью двумя героями 2 декабря 1956 года, то доказал свою доблесть в том страшном бою, когда большинство его отважных товарищей полегли на прибрежном песке.
Он был одним из немногих уцелевших, которым удалось во главе с Кастро скрыться в горах. Во время долгих лет партизанской войны Эль Зорро неоднократно спускался в города и деревни, чтобы вновь и вновь испробовать свое искусство на бесчисленных женщинах, молодых и не очень, красивых и простушках. В объятиях Рамона все они становились преданными дочерьми революции. С каждой новой победой он оттачивал свое мастерство, приобретал все большую уверенность в себе, и в конце концов завербованные им сеньоры и сеньориты внесли существенный вклад в победу революции и свержение режима Батисты.
К этому времени Кастро уже полностью осознал, какую ценность представляет собой его молодой родственник и протеже, и, придя к власти, отправил его в Америку продолжить образование. Изучая политическую историю и социальную антропологию во Флоридском университете, Рамон одновременно вовсю использовал свое любовное искусство для проникновения в кубинскую эмигрантскую организацию, которая, при содействии американского ЦРУ, готовила вторжение на остров для свержения революционного правительства.
Сведения, добытые Рамоном, во многом помогли заранее определить место и время высадки контрреволюционеров в бухте Кочинос, в результате чего предатели были полностью разгромлены. К этому времени, однако, его исключительные способности привлекли внимание не только соотечественников, но и их союзников.
После окончания с отличием Флоридского университета и возвращения в Гавану глава местного отдела КГБ на Кубе убедил Кастро и шефа ДГА послать Рамона в Москву для дальнейшей подготовки. За время своего пребывания в Советском Союзе Мачадо с лихвой оправдал те предварительные оценки его способностей и потенциальной ценности, что были сделаны КГБ до приезда. Он принадлежал к числу тех крайне редких субъектов, которые чувствуют себя как дома в любой обстановке, от партизанских лагерей в джунглях до фешенебельных гостиных и частных клубов самых престижных столиц мира.
С ведома и благословения Фиделя Кастро Рамон стал работать на КГБ. Принимая во внимание его связи, не приходится удивляться, что он был назначен главой совместного комитета, координирующего советские и кубинские интересы в Африке.
В обязанности Рамона входило тщательное изучение африканских коммунистических и национально-освободительных движений и отбор тех из них, которым следовало оказать поддержку со стороны Советского Союза и Кубы. Он стал инициатором той политики, что, по сути, превратила Кубу в главное орудие защиты интересов СССР на юге Африки; вскоре ему было поручено организовать доставку оружия в этот регион и обучение бойцов южноафриканского сопротивления. Таким образом, он стал членом АНК.
За очень короткий промежуток времени он посетил все африканские государства, входящие в сферу его деятельности. Используя свой испанский паспорт, ну и, конечно, титул, он изображал из себя крупного предпринимателя или банкира; необходимые документы оформлялись четвертым управлением КГБ. Его охотно принимали колониальные чиновники; сердечно принимали и обхаживали первые лица местных администраций, от португальских губернаторов Анголы и Мозамбика до британского генерал-губернатора Родезии. Ему даже доводилось обедать с печально знаменитым творцом апартеида, главой Южно-Африканской Республики Хендриком Фервурдом.
И когда возникла необходимость назначить нового главу африканского отдела вместо состарившегося генерала Сисеро, квалификация и опыт Рамона сделали его естественным кандидатом на этот пост.
Так что теперь, когда он сидел в одной из неприметных комнат советского консульства на Бейсуотер роуд рядом с человеком, чьим преемником должен стать, и этим чернокожим африканским предводителем, его верность долгу была столь же непоколебима, как и у его начальника.
Когда Рейли Табака сказал: «Вы будете держать меня в курсе дел» – это, разумеется, выглядело очень наивно с его стороны. Ему сообщат только то, что следует знать. С точки зрения Рамона и его руководства, приход к власти в Южной Африке этого человека и организации, которую он представляет, должен стать всего-навсего одним из многих шагов на пути к конечной цели: торжеству социализма на всем Африканском континенте.
– Разумеется, вас будут подробно информировать обо всем, что может заинтересовать вас, – конфиденциально сообщил Рамон с самой чарующей из своих улыбок. Его чернокожий собеседник явно расслабился, уселся поудобнее и улыбнулся в ответ. Редко кому, независимо от пола, удавалось устоять перед таким обаянием. Рамон ощутил глубокое удовлетворение при виде воздействия, которое его чары оказывают даже на столь жесткого и бескомпромиссного человека, как этот.
Самодовольство белого человека не укрылось от взгляда Рейли Табаки, но лицо его осталось совершенно непроницаемым. Он заметил это мгновенное помутнение в чистых зеленых глазах кубинца. Оно было столь мимолетным, что только такой сверхнаблюдательный человек, как Рейли, мог заметить это. Он работал с этими белыми из России и с Кубы, и он давно понял, что в отношении их следует придерживаться только одного неукоснительного правила: им нельзя доверять – никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах.
Он в совершенстве овладел искусством притворства; научился изображать мнимое согласие, подавать соответствующие знаки, вроде расслабления и доверчивой бесхитростной улыбки. На самом же деле ни на секунду не забывал, что перед ним белые. Как и большинство коренных африканцев, Рейли был прирожденным расистом и трайболистом.[2] И он ненавидел этих белых, которые снисходительно оказывали ему покровительство, столь же страстно, как и белых полицейских, выпустивших те роковые пули в Шарпевилле.
Он навсегда запомнил тот страшный день, когда под синим африканским небом держал в своих объятиях прекрасную черную девушку, которую любил, которая должна была стать его женой. Держал и смотрел, как она умирала, и когда все было кончено, глубоко засунул свои пальцы в пулевые отверстия на ее груди, в еще не остывшую плоть, и дал страшную клятву мести.
И эта клятва относилась не только к самим убийцам, но и ко всем этим ненавистным белым лицам, ко всем этим кровавым белым рукам, что на протяжении веков угнетали и порабощали его сородичей. Отныне единственным, что придавало смысл жизни Рейли Табаки, стала ненависть.
Он смотрел на белые лица по другую сторону стола, улыбался и черпал силы и решимость из своей ненависти.
– Итак, вы займетесь этой женщиной, решено. Пойдем дальше…
– Одну минуту, – Рамон жестом прервал его и повернулся к Джо Сисеро. – Если мне предстоит продолжать обработку Красной Розы, необходимо обсудить вопросы финансирования этой операции.
– Мы ведь уже выделили две тысячи фунтов стерлингов, – запротестовал генерал Сисеро.
– Этого хватит только на первое время. Затем понадобятся дополнительные средства. Не забывайте, что Красная Роза – дочь богатого капиталиста и для того, чтобы произвести на нее должное впечатление, мне придется соответствовать образу испанского гранда.
Последовала оживленная дискуссия, в течение которой Рейли Табака нетерпеливо постукивал карандашом по столу. Африканский отдел в четвертом управлении на положении Золушки, так что приходилось скрупулезно подсчитывать каждый рубль.
Какое жалкое и унизительное зрелище, думал Рейли, наблюдая за их препирательствами. Они скорее походили на двух старух, торгующих тыквами у пыльной проселочной дороги где-то в африканской глубинке, чем на людей, готовящих уничтожение бесчеловечного режима и освобождение пятнадцати миллионов угнетенных черных.
В конце концов они договорились, и Рейли, с трудом скрывая отвращение, смог вернуться к интересовавшей его теме:
– Теперь мы можем, наконец, обсудить маршрут моей предстоящей поездки по Африке? – Он-то полагал, что они собрались для обсуждения именно этого вопроса. – Москва его утвердила.
Заседание затянулось до вечера. Они перекусили на скорую руку тем, что им прислали из консульской столовой; дым от сигарет Джо Сисеро заволок всю комнату, поглощая солнечные лучи, которые проникали в нее через единственное окошко под самым потолком. Сама комната, специально предназначенная для сверхсекретных встреч и совещаний, располагалась на верхнем этаже консульства; ее регулярно проверяли на наличие прослушивающих устройств, к тому же она надежно укрыта от внешнего наблюдения.
Наконец, Джо Сисеро захлопнул лежавшую перед ним папку и окинул взглядом своих собеседников. Его глаза были красными от дыма и усталости.
– Полагаю, что мы обсудили все вопросы, если, конечно, у вас нет еще чего-нибудь?
Они покачали головами.
– Тогда товарищ Мачадо, как обычно, уходит первым, – заключил Сисеро. Это была элементарная предосторожность; никто не должен был видеть их вместе.
Рамон вышел из консульства через отдел виз; то была самая оживленная часть здания, и ему не составило труда затеряться в толпе студентов и прочих посетителей, оформляющих документы для поездки в Советский Союз.
У самого консульства была автобусная остановка. Он сел в 88-й автобус, но уже на следующей остановке сошел и быстро зашагал ко входу в Кенсингтнонский парк. Войдя в него через Ланкастер Гейт, побродил по розарию, пока не убедился, что за ним нет слежки; только затем направился к противоположному выходу парка.
Его квартира была расположена в узком переулке рядом с Кенсингтон Хай стрит. Ее сняли специально для операций с Красной Розой, и хотя в ней была только одна спальня, зато имелась шикарная гостиная, да и сам район был весьма престижным.
За те две недели, что он прожил в этой квартире, Рамон сумел придать ей вид давно обжитого жилья. Его чемоданы были доставлены с Кубы диппочтой. В них хранились несколько дорогих картин, доставшихся от отца, и разные семейные вещи вроде фотографий в серебряных рамках, на которых были изображены его родители, родовой замок и поместье в Андалузии времен их процветания. Стеклянная и фарфоровая посуда сохранилась в неполном наборе, зато на ней красовался старинный герб Мачадо: олень и вепрь, стоящие на задних лапах по обе стороны разделенного на четыре части щита. Клюшки для гольфа небрежно валялись в углу маленькой прихожей в поношенной кожаной сумке; на них был также вырезан герб, почти стершийся. Досконально изучив Красную Розу, он был уверен, что она обратит внимание на такие детали.
Рамон взглянул на старинные золотые часы фирмы «Картье», еще одну фамильную ценность, непривычно оттягивавшие его запястье. Нужно было спешить. За эти дни он оброс густой черной щетиной. Быстро, но аккуратно побрился, принял душ и вымыл голову, чтобы избавиться от мерзкого запаха турецких сигарет Джо Сисеро.
Перед тем как пойти в спальню, машинально оглядел себя в зеркале. Три недели назад, после возвращения из Советского Союза, он был в блестящей физической форме. Курс переподготовки для старших офицеров, пройденный им в учебном центре КГБ на берегу Черного моря, позволил довести тело до совершенства, и хотя с тех пор у него было мало времени на тренировки, это пока еще никак не сказывалось. Оно по-прежнему выглядело холеным и мускулистым, с плоским животом, покрытое курчавыми черными волосками. Его лицо и тело были всего-навсего инструментами, средствами для достижения поставленной цели. Он прекрасно понимал, что физическая привлекательность преходяща, но делал все от него зависящее, чтобы подольше ее сохранить, подобно тому, как воин тщательно заботится о своем оружии.
«Завтра на тренировку», – приказал самому себе. К услугам Рамона была секция боевых искусств в Блумсберри, которой руководил один венгерский эмигрант. Двухчасовые интенсивные занятия пару раз в неделю позволяли ему поддерживать хорошую форму для дальнейшей работы с Красной Розой.
Его бриджи для верховой езды были сшиты по кавалерийскому образцу; к ним он надел серую шерстяную рубашку с зеленым галстуком, а поверх нее куртку из твида. Что касается сапог, то они сидели на нем так, будто приросли к ногам, игриво поблескивая смазанной жиром кожей, которая идеально обрисовывала его икры при каждом шаге. Ничто, никакие деньги не могли бы создать подобного эффекта, только многие годы тщательного и любовного обращения с ними.
Он знал, что Красная Роза была прирожденной наездницей; лошади составляли неотъемлемую часть существования того класса, к которому она относилась. Эти сапоги станут для нее лучшим свидетельством принадлежности их хозяина к числу самых изысканных представителей этого же класса.
Еще раз посмотрел на часы; все шло точно по графику.
Он запер квартиру и вышел на улицу. Облака, недавно угрожающе нависавшие над головой, полностью рассеялись; был прекрасный летний вечер. Казалось, даже природа на его стороне.
Верховые лошади содержались в узких конюшнях за гвардейскими казармами. Управляющий сразу узнал его. Делая отметку в журнале, Рамон пробежал глазами предшествующие записи и еще раз убедился в добром расположении фортуны. Красная Роза расписалась в получении своей лошади двадцать минут назад.
Он зашел в конюшню, и конюх оседлал его лошадь. Это была молодая гнедая кобыла, которую Рамон тщательно выбирал и за которую заплатил пятьсот фунтов из выделенных ему средств. Впрочем, она стоила этих денег, и он не сомневался в том, что всегда сможет не только вернуть их, но и получить прибыль, если решит ее продать. Он пошептал что-то ей на ухо, успокоил, погладил, проверил подпругу и сбрую, кивком поблагодарил конюха и вскочил в седло.
В этот погожий вечер на Роттен Роу собралось около пятидесяти всадников. Рамон направил кобылу под сень небольшой дубовой рощи, мимо которой в обоих направлениях проносились группы наездников. Девушки среди них не было.
Дав лошади слегка разогреться, он чуть стиснул ей бока, и она тут же перешла на рысь. Ее движения были полны изящества; они как бы составляли единое целое, подобно кентавру; своим несравненным искусством наездника он явно выделялся даже среди этой искушенной публики. Да, это была великолепная пара, и редко какая из женщин, встречавшихся на их пути, не оборачивалась в седле, чтобы посмотреть вслед.
Доехав до Парк Лэйн, Рамон повернул и пустил кобылу легким кентером; галоп был строго воспрещен. В сотне ярдов от себя он увидел группу из четырех всадников, направлявшихся ему навстречу, две молодые пары на прекрасных лошадях, отлично экипированные; но девушка, которую он искал, смотрелась среди них, как колибри в стае воробьев.
Ее волосы, выбиваясь из-под шляпки, колыхались подобно птичьему крылу в безудержном полете; вечернее солнце отбрасывало на них золотистый отблеск. Она смеялась, демонстрируя ослепительную белизну зубов; лицо разрумянилось от быстрой езды и ветра.
Рамон сразу узнал человека, скакавшего рядом. Он постоянно сопровождал ее на протяжении последних двух недель, пока Рамон следил за ней. Запросил информацию из досье. Этот молодой человек оказался вторым сыном в семье чрезвычайно состоятельного пивного короля; изнеженный маменькин сынок, из тех лондонских плэйбоев, которых прозвали в обществе «Девичьи Вздохи» или «Ура Генри», и именно его он видел вместе с ней на концерте «Роллинг Стоунз» четыре дня назад. С тех пор Красная Роза дважды была в его компании на вечеринках в Найтсбридже и Челси. Во время наблюдений Рамон заметил, что она относится к нему с некоей снисходительной благосклонностью, как к какому-нибудь чересчур игривому щенку сенбернара, и ни разу не оставалась с ним наедине, разве только когда он перевозил ее на своей машине с одной вечеринки на другую. Рамон был почти уверен, что она с ним не спит; весьма редкий случай в это лето 1969 года, когда сексуальная революция приобрела характер повальной эпидемии.
А между тем Изабелла Кортни отнюдь не жеманная недотрога. Установлено, что за три года, проведенные в Хайвелде, у нее было по меньшей мере три весьма бурных, хотя и недолгих, романа.
По мере того как дистанция между ними сокращалась, Рамон сосредоточил внимание на своей лошади и наклонился вперед, чтобы похлопать ее по шее. «Ну-ну, моя хорошая», – тихо сказал по-испански, одновременно краем глаза наблюдая за девушкой. Это был его излюбленный прием; он как бы отводил взгляд от объекта, создавая впечатление, что не смотрит на него, хотя на самом деле не упускал ни малейшей детали.
Они уже почти разминулись, когда Мачадо увидел, как девушка резко вскинула голову и широко раскрыла глаза, однако проехал мимо.
– Рамон! – голос прозвучал громко и настойчиво. – Подожди!
Он попридержал лошадь и оглянулся, изобразив на лице легкое раздражение. Она круто развернулась и поскакала за ним; поджидая ее, Рамон сохранял все то же сдержанное и слегка холодное выражение лица, будто ее навязчивость была ему неприятна.
Девушка поравнялась и перевела свою лошадь на шаг.
– Ты что, не помнишь меня? Я Изабелла Кортни. Ты был моим спасителем.
Она улыбалась, но как-то неуверенно и неловко. До сих пор мужчины всегда узнавали ее, сколь бы мимолетной или давней ни была их предыдущая встреча.
– На концерте в парке, – добавила она робко.
– А! – Рамон, наконец, позволил себе расплыться в улыбке. – Мотоциклетный талисман. Прошу меня извинить за забывчивость. Просто в тот раз ты была несколько по-другому одета.
– А ведь тогда ты ушел и не дал мне тебя поблагодарить, – упрекнула она. На самом деле с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться от облегчения; все-таки он ее узнал.
Это было совершенно излишне. К тому же, насколько я помню, у тебя было срочное дело.
– Ты здесь один? – она быстро переменила тему. – Так присоединяйся к нам. Я представлю тебя своим друзьям.
– О, я не хочу навязывать им свое общество.
– Ну, пожалуйста. Они тебе понравятся; они такие забавные. – И Рамон отвесил ей легкий поклон.
– Как можно отклонить столь лестное приглашение от столь очаровательной леди? – галантно произнес он, и Изабелле показалось, что грудь зажали в тиски. Перехватило дыхание, когда она взглянула в эти зеленые глаза на темном лице того, кто в данную минуту казался ей ангелом.
Трое ее спутников остановились и поджидали их. Еще не подъехав к ним, она заметила, что Роджер уже насупился, и доставила себе маленькое удовольствие, обратившись сначала к нему:
– Роджер, позволь представить тебе маркиза де Сантьяго-и-Мачадо. Рамон, это Роджер Коутс-Грейнджер.
Заметила удивленный взгляд Рамона и только тогда сообразила, что допустила оплошность, назвав его по титулу; ведь он не говорил ей об этом во время их первой встречи.
Тем не менее, тут же забыла об этом досадном эпизоде, как только представила Рамона Харриет Бошан[3] и увидела реакцию на него самой Харриет. Та буквально облизывалась, как кошка в телерекламе кошачьей еды. Харриет была лучшей подругой Изабеллы в Лондоне, правда, их отношения основывались скорее на взаимной выгоде, чем на подлинной дружеской привязанности. Леди Харриет использовалась Изабеллой как пропуск в высшие круги лондонского общества. Будучи потомственной графиней, она была вхожа в такие дома, где Изабеллу при всей ее красоте и богатстве сочли бы безродной выскочкой, провинциалкой со смешным акцентом. Со своей стороны, Харриет очень скоро обнаружила, что где бы ни появлялась Изабелла Кортни, вокруг нее тут же образовывалось невероятное скопление лиц мужского пола. А за пухленькой, мягкой, белокурой внешностью Харриет скрывалась натура, вечно обуреваемая любовными страстями, и Изабелла с готовностью отдавала на ее попечение своих отвергнутых поклонников.
Обычно эта система работала безотказно, но Рамон определенно не принадлежал к числу отвергнутых, по крайней мере пока, поэтому Изабелла решительно вклинилась между ними и сверкнула глазами на Харриет. Та была крайне польщена. Она прекрасно знала, что нечего и мечтать о том, чтобы стать соперницей Изабеллы, но было чрезвычайно приятно, что та обращается с ней, как с потенциальной конкуренткой.
– Маркиз? – тихо проговорил Рамон, когда они продолжали прогулку. – Судя по всему, ты знаешь обо мне куда больше, чем я о тебе.
– А я, наверное, видела твою фотографию в какой-нибудь бульварной газетенке, – с беспечным видом заявила Изабелла, думая про себя: «Господи, не дай ему догадаться, что я до такой степени заинтересовалась им».
– Ну да, в «Татлере», разумеется, – кивнул Рамон. Его фотография никогда и нигде не появлялась, разве что в архивах ЦРУ и некоторых других спецслужб.
– Да-да, именно в «Татлере».
Изабелла с благодарностью ухватилась за подсказанную версию и без промедления приступила к процедуре обольщения, стараясь делать это как можно ненавязчивее и незаметнее. Задача оказалась не столь сложной, как она предполагала. Вскоре обнаружилось, что Рамон прямо-таки излучает спокойное, сдержанное обаяние и очень естественно вписывается в их компанию. Вскоре все, кроме всерьез надувшегося Роджера, болтали и смеялись, как старые приятели.
Когда сгустились сумерки и они повернули назад к конюшням, Изабелла подъехала поближе к Харриет и прошептала:
– Пригласи его на сегодняшнюю вечеринку!
– Кого? – Харриет широко распахнула свои глупые фиолетовые глазки в притворном недоумении.
– Ты прекрасно знаешь, кого, дрянная девчонка. Ты уже целый час пожираешь его глазами и всякими прочими отверстиями!
* * *
Мать погибла во время допроса в камере гаванской тюрьмы, а отец умер в этой же самой тюрьме всего через несколько недель от невыносимых условий и разбитого сердца. Вновь вся собственность семьи была конфискована, и Району в наследство остался лишь старомодный титул без какого-либо состояния. В то время ему было четырнадцать лет. Семья Кастро приютила его и заботилась о нем, как могла.
Когда Фидель Кастро был освобожден по амнистии, Рамон уехал вместе с ним в Мексику и в свои шестнадцать стал одним из первых добровольцев кубинской освободительной армии в изгнании.
Именно там, в Мексике, он впервые научился пользоваться своей незаурядной внешностью для покорения женских сердец. К семнадцати годам он заслужил у соратников прозвище «Эль Зорро Дорадо», что означало «Золотой Лис», и приобрел устойчивую репутацию непревзойденного любовника.
Вплоть до ареста отца и его смерти в застенках Батисты Рамон получал лучшее из всех возможных образований, доступных единственному отпрыску богатой аристократической семьи. Он посещал привилегированную частную школу в Англии и провел два года в Харроу, так что английским владел в совершенстве, не хуже, чем родным испанским. В школьные годы проявлял недюжинные способности в учебе и одновременно преуспевал во всех занятиях, приличествующих молодому джентльмену. Хорошо держался в седле, отлично владел бейсбольной битой и мастерски забрасывал удочку на рыбалке. К тому же был несравненным стрелком, без промаха поражавшим на охоте испанских красноногих куропаток и мексиканских белокрылых голубей. Итак, он умел стрелять, ездить верхом, танцевать, петь, был необыкновенно красив, а когда вернулся на Кубу вместе с Фиделем Кастро и его восемьюдесятью двумя героями 2 декабря 1956 года, то доказал свою доблесть в том страшном бою, когда большинство его отважных товарищей полегли на прибрежном песке.
Он был одним из немногих уцелевших, которым удалось во главе с Кастро скрыться в горах. Во время долгих лет партизанской войны Эль Зорро неоднократно спускался в города и деревни, чтобы вновь и вновь испробовать свое искусство на бесчисленных женщинах, молодых и не очень, красивых и простушках. В объятиях Рамона все они становились преданными дочерьми революции. С каждой новой победой он оттачивал свое мастерство, приобретал все большую уверенность в себе, и в конце концов завербованные им сеньоры и сеньориты внесли существенный вклад в победу революции и свержение режима Батисты.
К этому времени Кастро уже полностью осознал, какую ценность представляет собой его молодой родственник и протеже, и, придя к власти, отправил его в Америку продолжить образование. Изучая политическую историю и социальную антропологию во Флоридском университете, Рамон одновременно вовсю использовал свое любовное искусство для проникновения в кубинскую эмигрантскую организацию, которая, при содействии американского ЦРУ, готовила вторжение на остров для свержения революционного правительства.
Сведения, добытые Рамоном, во многом помогли заранее определить место и время высадки контрреволюционеров в бухте Кочинос, в результате чего предатели были полностью разгромлены. К этому времени, однако, его исключительные способности привлекли внимание не только соотечественников, но и их союзников.
После окончания с отличием Флоридского университета и возвращения в Гавану глава местного отдела КГБ на Кубе убедил Кастро и шефа ДГА послать Рамона в Москву для дальнейшей подготовки. За время своего пребывания в Советском Союзе Мачадо с лихвой оправдал те предварительные оценки его способностей и потенциальной ценности, что были сделаны КГБ до приезда. Он принадлежал к числу тех крайне редких субъектов, которые чувствуют себя как дома в любой обстановке, от партизанских лагерей в джунглях до фешенебельных гостиных и частных клубов самых престижных столиц мира.
С ведома и благословения Фиделя Кастро Рамон стал работать на КГБ. Принимая во внимание его связи, не приходится удивляться, что он был назначен главой совместного комитета, координирующего советские и кубинские интересы в Африке.
В обязанности Рамона входило тщательное изучение африканских коммунистических и национально-освободительных движений и отбор тех из них, которым следовало оказать поддержку со стороны Советского Союза и Кубы. Он стал инициатором той политики, что, по сути, превратила Кубу в главное орудие защиты интересов СССР на юге Африки; вскоре ему было поручено организовать доставку оружия в этот регион и обучение бойцов южноафриканского сопротивления. Таким образом, он стал членом АНК.
За очень короткий промежуток времени он посетил все африканские государства, входящие в сферу его деятельности. Используя свой испанский паспорт, ну и, конечно, титул, он изображал из себя крупного предпринимателя или банкира; необходимые документы оформлялись четвертым управлением КГБ. Его охотно принимали колониальные чиновники; сердечно принимали и обхаживали первые лица местных администраций, от португальских губернаторов Анголы и Мозамбика до британского генерал-губернатора Родезии. Ему даже доводилось обедать с печально знаменитым творцом апартеида, главой Южно-Африканской Республики Хендриком Фервурдом.
И когда возникла необходимость назначить нового главу африканского отдела вместо состарившегося генерала Сисеро, квалификация и опыт Рамона сделали его естественным кандидатом на этот пост.
Так что теперь, когда он сидел в одной из неприметных комнат советского консульства на Бейсуотер роуд рядом с человеком, чьим преемником должен стать, и этим чернокожим африканским предводителем, его верность долгу была столь же непоколебима, как и у его начальника.
Когда Рейли Табака сказал: «Вы будете держать меня в курсе дел» – это, разумеется, выглядело очень наивно с его стороны. Ему сообщат только то, что следует знать. С точки зрения Рамона и его руководства, приход к власти в Южной Африке этого человека и организации, которую он представляет, должен стать всего-навсего одним из многих шагов на пути к конечной цели: торжеству социализма на всем Африканском континенте.
– Разумеется, вас будут подробно информировать обо всем, что может заинтересовать вас, – конфиденциально сообщил Рамон с самой чарующей из своих улыбок. Его чернокожий собеседник явно расслабился, уселся поудобнее и улыбнулся в ответ. Редко кому, независимо от пола, удавалось устоять перед таким обаянием. Рамон ощутил глубокое удовлетворение при виде воздействия, которое его чары оказывают даже на столь жесткого и бескомпромиссного человека, как этот.
Самодовольство белого человека не укрылось от взгляда Рейли Табаки, но лицо его осталось совершенно непроницаемым. Он заметил это мгновенное помутнение в чистых зеленых глазах кубинца. Оно было столь мимолетным, что только такой сверхнаблюдательный человек, как Рейли, мог заметить это. Он работал с этими белыми из России и с Кубы, и он давно понял, что в отношении их следует придерживаться только одного неукоснительного правила: им нельзя доверять – никогда, ни в чем и ни при каких обстоятельствах.
Он в совершенстве овладел искусством притворства; научился изображать мнимое согласие, подавать соответствующие знаки, вроде расслабления и доверчивой бесхитростной улыбки. На самом же деле ни на секунду не забывал, что перед ним белые. Как и большинство коренных африканцев, Рейли был прирожденным расистом и трайболистом.[2] И он ненавидел этих белых, которые снисходительно оказывали ему покровительство, столь же страстно, как и белых полицейских, выпустивших те роковые пули в Шарпевилле.
Он навсегда запомнил тот страшный день, когда под синим африканским небом держал в своих объятиях прекрасную черную девушку, которую любил, которая должна была стать его женой. Держал и смотрел, как она умирала, и когда все было кончено, глубоко засунул свои пальцы в пулевые отверстия на ее груди, в еще не остывшую плоть, и дал страшную клятву мести.
И эта клятва относилась не только к самим убийцам, но и ко всем этим ненавистным белым лицам, ко всем этим кровавым белым рукам, что на протяжении веков угнетали и порабощали его сородичей. Отныне единственным, что придавало смысл жизни Рейли Табаки, стала ненависть.
Он смотрел на белые лица по другую сторону стола, улыбался и черпал силы и решимость из своей ненависти.
– Итак, вы займетесь этой женщиной, решено. Пойдем дальше…
– Одну минуту, – Рамон жестом прервал его и повернулся к Джо Сисеро. – Если мне предстоит продолжать обработку Красной Розы, необходимо обсудить вопросы финансирования этой операции.
– Мы ведь уже выделили две тысячи фунтов стерлингов, – запротестовал генерал Сисеро.
– Этого хватит только на первое время. Затем понадобятся дополнительные средства. Не забывайте, что Красная Роза – дочь богатого капиталиста и для того, чтобы произвести на нее должное впечатление, мне придется соответствовать образу испанского гранда.
Последовала оживленная дискуссия, в течение которой Рейли Табака нетерпеливо постукивал карандашом по столу. Африканский отдел в четвертом управлении на положении Золушки, так что приходилось скрупулезно подсчитывать каждый рубль.
Какое жалкое и унизительное зрелище, думал Рейли, наблюдая за их препирательствами. Они скорее походили на двух старух, торгующих тыквами у пыльной проселочной дороги где-то в африканской глубинке, чем на людей, готовящих уничтожение бесчеловечного режима и освобождение пятнадцати миллионов угнетенных черных.
В конце концов они договорились, и Рейли, с трудом скрывая отвращение, смог вернуться к интересовавшей его теме:
– Теперь мы можем, наконец, обсудить маршрут моей предстоящей поездки по Африке? – Он-то полагал, что они собрались для обсуждения именно этого вопроса. – Москва его утвердила.
Заседание затянулось до вечера. Они перекусили на скорую руку тем, что им прислали из консульской столовой; дым от сигарет Джо Сисеро заволок всю комнату, поглощая солнечные лучи, которые проникали в нее через единственное окошко под самым потолком. Сама комната, специально предназначенная для сверхсекретных встреч и совещаний, располагалась на верхнем этаже консульства; ее регулярно проверяли на наличие прослушивающих устройств, к тому же она надежно укрыта от внешнего наблюдения.
Наконец, Джо Сисеро захлопнул лежавшую перед ним папку и окинул взглядом своих собеседников. Его глаза были красными от дыма и усталости.
– Полагаю, что мы обсудили все вопросы, если, конечно, у вас нет еще чего-нибудь?
Они покачали головами.
– Тогда товарищ Мачадо, как обычно, уходит первым, – заключил Сисеро. Это была элементарная предосторожность; никто не должен был видеть их вместе.
Рамон вышел из консульства через отдел виз; то была самая оживленная часть здания, и ему не составило труда затеряться в толпе студентов и прочих посетителей, оформляющих документы для поездки в Советский Союз.
У самого консульства была автобусная остановка. Он сел в 88-й автобус, но уже на следующей остановке сошел и быстро зашагал ко входу в Кенсингтнонский парк. Войдя в него через Ланкастер Гейт, побродил по розарию, пока не убедился, что за ним нет слежки; только затем направился к противоположному выходу парка.
Его квартира была расположена в узком переулке рядом с Кенсингтон Хай стрит. Ее сняли специально для операций с Красной Розой, и хотя в ней была только одна спальня, зато имелась шикарная гостиная, да и сам район был весьма престижным.
За те две недели, что он прожил в этой квартире, Рамон сумел придать ей вид давно обжитого жилья. Его чемоданы были доставлены с Кубы диппочтой. В них хранились несколько дорогих картин, доставшихся от отца, и разные семейные вещи вроде фотографий в серебряных рамках, на которых были изображены его родители, родовой замок и поместье в Андалузии времен их процветания. Стеклянная и фарфоровая посуда сохранилась в неполном наборе, зато на ней красовался старинный герб Мачадо: олень и вепрь, стоящие на задних лапах по обе стороны разделенного на четыре части щита. Клюшки для гольфа небрежно валялись в углу маленькой прихожей в поношенной кожаной сумке; на них был также вырезан герб, почти стершийся. Досконально изучив Красную Розу, он был уверен, что она обратит внимание на такие детали.
Рамон взглянул на старинные золотые часы фирмы «Картье», еще одну фамильную ценность, непривычно оттягивавшие его запястье. Нужно было спешить. За эти дни он оброс густой черной щетиной. Быстро, но аккуратно побрился, принял душ и вымыл голову, чтобы избавиться от мерзкого запаха турецких сигарет Джо Сисеро.
Перед тем как пойти в спальню, машинально оглядел себя в зеркале. Три недели назад, после возвращения из Советского Союза, он был в блестящей физической форме. Курс переподготовки для старших офицеров, пройденный им в учебном центре КГБ на берегу Черного моря, позволил довести тело до совершенства, и хотя с тех пор у него было мало времени на тренировки, это пока еще никак не сказывалось. Оно по-прежнему выглядело холеным и мускулистым, с плоским животом, покрытое курчавыми черными волосками. Его лицо и тело были всего-навсего инструментами, средствами для достижения поставленной цели. Он прекрасно понимал, что физическая привлекательность преходяща, но делал все от него зависящее, чтобы подольше ее сохранить, подобно тому, как воин тщательно заботится о своем оружии.
«Завтра на тренировку», – приказал самому себе. К услугам Рамона была секция боевых искусств в Блумсберри, которой руководил один венгерский эмигрант. Двухчасовые интенсивные занятия пару раз в неделю позволяли ему поддерживать хорошую форму для дальнейшей работы с Красной Розой.
Его бриджи для верховой езды были сшиты по кавалерийскому образцу; к ним он надел серую шерстяную рубашку с зеленым галстуком, а поверх нее куртку из твида. Что касается сапог, то они сидели на нем так, будто приросли к ногам, игриво поблескивая смазанной жиром кожей, которая идеально обрисовывала его икры при каждом шаге. Ничто, никакие деньги не могли бы создать подобного эффекта, только многие годы тщательного и любовного обращения с ними.
Он знал, что Красная Роза была прирожденной наездницей; лошади составляли неотъемлемую часть существования того класса, к которому она относилась. Эти сапоги станут для нее лучшим свидетельством принадлежности их хозяина к числу самых изысканных представителей этого же класса.
Еще раз посмотрел на часы; все шло точно по графику.
Он запер квартиру и вышел на улицу. Облака, недавно угрожающе нависавшие над головой, полностью рассеялись; был прекрасный летний вечер. Казалось, даже природа на его стороне.
Верховые лошади содержались в узких конюшнях за гвардейскими казармами. Управляющий сразу узнал его. Делая отметку в журнале, Рамон пробежал глазами предшествующие записи и еще раз убедился в добром расположении фортуны. Красная Роза расписалась в получении своей лошади двадцать минут назад.
Он зашел в конюшню, и конюх оседлал его лошадь. Это была молодая гнедая кобыла, которую Рамон тщательно выбирал и за которую заплатил пятьсот фунтов из выделенных ему средств. Впрочем, она стоила этих денег, и он не сомневался в том, что всегда сможет не только вернуть их, но и получить прибыль, если решит ее продать. Он пошептал что-то ей на ухо, успокоил, погладил, проверил подпругу и сбрую, кивком поблагодарил конюха и вскочил в седло.
В этот погожий вечер на Роттен Роу собралось около пятидесяти всадников. Рамон направил кобылу под сень небольшой дубовой рощи, мимо которой в обоих направлениях проносились группы наездников. Девушки среди них не было.
Дав лошади слегка разогреться, он чуть стиснул ей бока, и она тут же перешла на рысь. Ее движения были полны изящества; они как бы составляли единое целое, подобно кентавру; своим несравненным искусством наездника он явно выделялся даже среди этой искушенной публики. Да, это была великолепная пара, и редко какая из женщин, встречавшихся на их пути, не оборачивалась в седле, чтобы посмотреть вслед.
Доехав до Парк Лэйн, Рамон повернул и пустил кобылу легким кентером; галоп был строго воспрещен. В сотне ярдов от себя он увидел группу из четырех всадников, направлявшихся ему навстречу, две молодые пары на прекрасных лошадях, отлично экипированные; но девушка, которую он искал, смотрелась среди них, как колибри в стае воробьев.
Ее волосы, выбиваясь из-под шляпки, колыхались подобно птичьему крылу в безудержном полете; вечернее солнце отбрасывало на них золотистый отблеск. Она смеялась, демонстрируя ослепительную белизну зубов; лицо разрумянилось от быстрой езды и ветра.
Рамон сразу узнал человека, скакавшего рядом. Он постоянно сопровождал ее на протяжении последних двух недель, пока Рамон следил за ней. Запросил информацию из досье. Этот молодой человек оказался вторым сыном в семье чрезвычайно состоятельного пивного короля; изнеженный маменькин сынок, из тех лондонских плэйбоев, которых прозвали в обществе «Девичьи Вздохи» или «Ура Генри», и именно его он видел вместе с ней на концерте «Роллинг Стоунз» четыре дня назад. С тех пор Красная Роза дважды была в его компании на вечеринках в Найтсбридже и Челси. Во время наблюдений Рамон заметил, что она относится к нему с некоей снисходительной благосклонностью, как к какому-нибудь чересчур игривому щенку сенбернара, и ни разу не оставалась с ним наедине, разве только когда он перевозил ее на своей машине с одной вечеринки на другую. Рамон был почти уверен, что она с ним не спит; весьма редкий случай в это лето 1969 года, когда сексуальная революция приобрела характер повальной эпидемии.
А между тем Изабелла Кортни отнюдь не жеманная недотрога. Установлено, что за три года, проведенные в Хайвелде, у нее было по меньшей мере три весьма бурных, хотя и недолгих, романа.
По мере того как дистанция между ними сокращалась, Рамон сосредоточил внимание на своей лошади и наклонился вперед, чтобы похлопать ее по шее. «Ну-ну, моя хорошая», – тихо сказал по-испански, одновременно краем глаза наблюдая за девушкой. Это был его излюбленный прием; он как бы отводил взгляд от объекта, создавая впечатление, что не смотрит на него, хотя на самом деле не упускал ни малейшей детали.
Они уже почти разминулись, когда Мачадо увидел, как девушка резко вскинула голову и широко раскрыла глаза, однако проехал мимо.
– Рамон! – голос прозвучал громко и настойчиво. – Подожди!
Он попридержал лошадь и оглянулся, изобразив на лице легкое раздражение. Она круто развернулась и поскакала за ним; поджидая ее, Рамон сохранял все то же сдержанное и слегка холодное выражение лица, будто ее навязчивость была ему неприятна.
Девушка поравнялась и перевела свою лошадь на шаг.
– Ты что, не помнишь меня? Я Изабелла Кортни. Ты был моим спасителем.
Она улыбалась, но как-то неуверенно и неловко. До сих пор мужчины всегда узнавали ее, сколь бы мимолетной или давней ни была их предыдущая встреча.
– На концерте в парке, – добавила она робко.
– А! – Рамон, наконец, позволил себе расплыться в улыбке. – Мотоциклетный талисман. Прошу меня извинить за забывчивость. Просто в тот раз ты была несколько по-другому одета.
– А ведь тогда ты ушел и не дал мне тебя поблагодарить, – упрекнула она. На самом деле с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться от облегчения; все-таки он ее узнал.
Это было совершенно излишне. К тому же, насколько я помню, у тебя было срочное дело.
– Ты здесь один? – она быстро переменила тему. – Так присоединяйся к нам. Я представлю тебя своим друзьям.
– О, я не хочу навязывать им свое общество.
– Ну, пожалуйста. Они тебе понравятся; они такие забавные. – И Рамон отвесил ей легкий поклон.
– Как можно отклонить столь лестное приглашение от столь очаровательной леди? – галантно произнес он, и Изабелле показалось, что грудь зажали в тиски. Перехватило дыхание, когда она взглянула в эти зеленые глаза на темном лице того, кто в данную минуту казался ей ангелом.
Трое ее спутников остановились и поджидали их. Еще не подъехав к ним, она заметила, что Роджер уже насупился, и доставила себе маленькое удовольствие, обратившись сначала к нему:
– Роджер, позволь представить тебе маркиза де Сантьяго-и-Мачадо. Рамон, это Роджер Коутс-Грейнджер.
Заметила удивленный взгляд Рамона и только тогда сообразила, что допустила оплошность, назвав его по титулу; ведь он не говорил ей об этом во время их первой встречи.
Тем не менее, тут же забыла об этом досадном эпизоде, как только представила Рамона Харриет Бошан[3] и увидела реакцию на него самой Харриет. Та буквально облизывалась, как кошка в телерекламе кошачьей еды. Харриет была лучшей подругой Изабеллы в Лондоне, правда, их отношения основывались скорее на взаимной выгоде, чем на подлинной дружеской привязанности. Леди Харриет использовалась Изабеллой как пропуск в высшие круги лондонского общества. Будучи потомственной графиней, она была вхожа в такие дома, где Изабеллу при всей ее красоте и богатстве сочли бы безродной выскочкой, провинциалкой со смешным акцентом. Со своей стороны, Харриет очень скоро обнаружила, что где бы ни появлялась Изабелла Кортни, вокруг нее тут же образовывалось невероятное скопление лиц мужского пола. А за пухленькой, мягкой, белокурой внешностью Харриет скрывалась натура, вечно обуреваемая любовными страстями, и Изабелла с готовностью отдавала на ее попечение своих отвергнутых поклонников.
Обычно эта система работала безотказно, но Рамон определенно не принадлежал к числу отвергнутых, по крайней мере пока, поэтому Изабелла решительно вклинилась между ними и сверкнула глазами на Харриет. Та была крайне польщена. Она прекрасно знала, что нечего и мечтать о том, чтобы стать соперницей Изабеллы, но было чрезвычайно приятно, что та обращается с ней, как с потенциальной конкуренткой.
– Маркиз? – тихо проговорил Рамон, когда они продолжали прогулку. – Судя по всему, ты знаешь обо мне куда больше, чем я о тебе.
– А я, наверное, видела твою фотографию в какой-нибудь бульварной газетенке, – с беспечным видом заявила Изабелла, думая про себя: «Господи, не дай ему догадаться, что я до такой степени заинтересовалась им».
– Ну да, в «Татлере», разумеется, – кивнул Рамон. Его фотография никогда и нигде не появлялась, разве что в архивах ЦРУ и некоторых других спецслужб.
– Да-да, именно в «Татлере».
Изабелла с благодарностью ухватилась за подсказанную версию и без промедления приступила к процедуре обольщения, стараясь делать это как можно ненавязчивее и незаметнее. Задача оказалась не столь сложной, как она предполагала. Вскоре обнаружилось, что Рамон прямо-таки излучает спокойное, сдержанное обаяние и очень естественно вписывается в их компанию. Вскоре все, кроме всерьез надувшегося Роджера, болтали и смеялись, как старые приятели.
Когда сгустились сумерки и они повернули назад к конюшням, Изабелла подъехала поближе к Харриет и прошептала:
– Пригласи его на сегодняшнюю вечеринку!
– Кого? – Харриет широко распахнула свои глупые фиолетовые глазки в притворном недоумении.
– Ты прекрасно знаешь, кого, дрянная девчонка. Ты уже целый час пожираешь его глазами и всякими прочими отверстиями!
* * *
Леди Харриет Бошан была полновластной хозяйкой семейного дома в Белгравии всю неделю, пока ее родители жили за городом. Она организовывала лучшие сборища во всем Лондоне.
В этот вечер большинство исполнителей последнего музыкального хита под названием «Волосы» завалились к ней прямо после представления. Они были все еще в костюмах и гриме, и приглашенный Харриет квартет с Ямайки встретил их оглушительным исполнением «Аквариуса» в стиле калипсо.
Уже с начала эта вечеринка обещала стать одной из самых запоминающихся. Народу было так много, что серьезно настроенным парочкам приходилось тратить минут двадцать, чтобы выбраться из танцующей толпы и подняться по лестнице, ведущей к спальням; но даже после этого им нужно было дожидаться своей очереди. «Интересно, – раздраженно подумала Изабелла, – что сказал бы отец Харриет, граф в десятом поколении, если бы узнал о столь интенсивном использовании его роскошной кровати с пологом на четырех столбиках?»
Среди всего этого бурного веселья Изабелла держалась подчеркнуто особняком. Она облюбовала небольшой выступ примерно посередине крутой мраморной лестницы, откуда могла наблюдать за всеми, кто входил через парадную дверь, куда перебралась часть танцующих.
Решительно отказалась танцевать, невзирая на бесчисленные настойчивые приглашения. Столь холодно отвергла назойливые ухаживания и неуклюжее остроумие Роджера Коутс-Грейнджера, что тот в полном расстройстве чувств удалился на террасу, где был устроен бар. «Сейчас он, наверное, уже нализался до чертиков», – подумала она с мрачным удовлетворением.
В этот вечер большинство исполнителей последнего музыкального хита под названием «Волосы» завалились к ней прямо после представления. Они были все еще в костюмах и гриме, и приглашенный Харриет квартет с Ямайки встретил их оглушительным исполнением «Аквариуса» в стиле калипсо.
Уже с начала эта вечеринка обещала стать одной из самых запоминающихся. Народу было так много, что серьезно настроенным парочкам приходилось тратить минут двадцать, чтобы выбраться из танцующей толпы и подняться по лестнице, ведущей к спальням; но даже после этого им нужно было дожидаться своей очереди. «Интересно, – раздраженно подумала Изабелла, – что сказал бы отец Харриет, граф в десятом поколении, если бы узнал о столь интенсивном использовании его роскошной кровати с пологом на четырех столбиках?»
Среди всего этого бурного веселья Изабелла держалась подчеркнуто особняком. Она облюбовала небольшой выступ примерно посередине крутой мраморной лестницы, откуда могла наблюдать за всеми, кто входил через парадную дверь, куда перебралась часть танцующих.
Решительно отказалась танцевать, невзирая на бесчисленные настойчивые приглашения. Столь холодно отвергла назойливые ухаживания и неуклюжее остроумие Роджера Коутс-Грейнджера, что тот в полном расстройстве чувств удалился на террасу, где был устроен бар. «Сейчас он, наверное, уже нализался до чертиков», – подумала она с мрачным удовлетворением.