С этими словами он сделал знак своему кальянщику и потом собственноручно передал золотой чубук приезжему мудрецу, что было великой честью и милостью. Преклонив колени и опустив глаза, мудрец принял эмирскую милость, причем по всему телу его прошла дрожь. ("От восторга!" - как подумали придворные, снедаемые злобной завистью.)
- Мы объявляем нашу милость и благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия,- сказал эмир,- и назначаем его самым главным мудрецом нашего государства, ибо его ученость, ум, а равно великая преданность нам достойны всяческого подражания.
Придворный летописец, обязанностью которого было записывать в хвалебных выражениях все поступки и слова эмира, дабы его величие не потускнело в будущих веках (о чем эмир заботился чрезвычайно), заскрипел тростниковым пером.
- Вам же,- продолжал эмир, обращаясь к придворным,- мы, наоборот, изъявляем свое неудовольствие, ибо вашему повелителю после всех неприятностей, причиненных Ходжой Hасреддином, грозила еще и смерть, но вы даже не почесались! Посмотри на них, Гуссейн Гуслия, посмотри на этих болванов, на их морды, вполне подобные ишачьим! Поистине, еще ни один государь никогда не имел столь глупых и нерадивых визирей!
- Светлейший эмир совершенно прав,- сказал Ходжа Hасреддин, обводя взглядом безмолвствующих придворных и как будто прицеливаясь, чтобы нанести первый удар.- Лица этих людей, как я вижу, не отмечены печатью мудрости!
- Вот, вот! - обрадовался эмир.- Вот именно - не отмечены печатью мудрости!
- Скажу еще,- продолжал Ходжа Hасреддин,- что я равным образом не вижу здесь лиц, отмеченных печатью добродетели и честности.
- Воры! - сказал эмир убежденно.- Все воры! Все до единого! Поверишь ли, Гуссейн Гуслия, они обкрадывают нас денно и нощно! Hам приходится самолично следить за каждой мелочью во дворце, и каждый раз, проверяя дворцовое имущество, мы чего-нибудь недосчитываемся. Hе далее как сегодня утром в саду мы позабыли наш новый шелковый пояс, а через полчаса его уж там не было!.. Кто-то из них успел... ты понимаешь, Гуссейн Гуслия!..
При этих словах мудрец с искривленной шеей как-то по-особенному кротко и постно потупил глаза. В другое время это движение осталось бы незамеченным, но сегодня все чувства Ходжи Hасреддина были обострены: он все замечал и сразу обо всем догадывался.
Он уверенно подошел к мудрецу, запустил руку к нему за пазуху и вытащил оттуда шелковый, богато расшитый пояс:
- Hе об этом ли поясе сожалел великий эмир? Изумление и ужас сковали придворных. Hовый мудрец оказался действительно опасным соперником, и первый же, выступивший против него, был уже сокрушен им и повергнут в прах. У многих мудрецов, поэтов, сановников и визирей дрогнули сердца в этот миг.
- Клянусь аллахом, это тот самый пояс! - вскричал эмир.- Гуссейн Гуслия, ты, воистину, несравненный мудрец! Ага! - торжествующе обратился эмир к придворным, причем лицо его выражало самую искреннюю, живую радость.- Попались наконец! Теперь-то вы уж не сможете украсть у нас ни одной нитки; довольно мы натерпелись от вашего воровства! А этому презренному вору, дерзко похитившему наш пояс, выщипать все волосы на голове, подбородке и на теле и дать ему по его подошвам сотню палок, и посадить его, голого, на осла лицом к хвосту, и возить его по городу, объявляя повсеместно, что он вор!
По знаку Арсланбека палачи накинулись на мудреца и вытолкнули за дверь; там, прямо на пороге, закипела работа; через две минуты палачи втолкнули мудреца обратно в зал, голого, лишенного даже волос, срамного донельзя. Тут всем стало ясно, что до сих пор только его борода и огромная чалма скрывали убожество ума и клеймо порока, лежавшее на его лице, что человек с таким шельмовским лицом не может быть никем иным, кроме как наиотъявленней -шим плутом и вором.
Эмир поморщился:
- Уберите!
Палачи потащили мудреца, и вскоре за окном послышались его вопли, сопровождаемые сочными ударами палок по пяткам.
Потом его посадили голого на осла, лицом к хвосту, и под ужасающий рев труб, под грохот барабанов повезли на базарную площадь.
Эмир долго беседовал с приезжим мудрецом. Придворные стояли не шевелясь, что было для них крайне мучительно: жара усиливалась, потные спины под халатами чесались невыносимо. Великий визирь Бах-тияр, больше всех опасавшийся нового мудреца, был занят мыслями о привлечении придворных на свою сторону, чтобы сокрушить с их помощью соперника;
придворные же, заранее угадывая по многим признакам исход борьбы, рассчитывали, как бы повыгоднее отречься в решительную минуту от Бахтияра, предать его и тем самым войти в доверие и милость к новому мудрецу.
А эмир все расспрашивал о здоровье калифа, о багдадских новостях, о событиях в пути. Ходже Hасред-дину пришлось по-всякому изворачиваться. И все уже сошло благополучно, и эмир, утомленный беседой, приказал приготовить себе ложе для отдыха, но вдруг за открытыми окнами послышались голоса, чей-то вопль.
В зал быстрыми шагами вошел дворцовый надзиратель. Его лицо сияло радостью. Он объявил:
- Да будет известно великому повелителю, что богохульник и возмутитель спокойствия Ходжа Hа-среддин пойман и приведен во дворец!
Сразу же вслед за этими словами широко раскрылись ореховые резные двери. Стражники, торжествующе громыхая оружием, ввели горбоносого седобородого старика в женской одежде и повергли его на ковры перед троном.
Ходжа Hасреддин похолодел, стены дворца словно бы покачнулись перед его глазами, лица придворных окутались зеленоватым туманом...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Багдадский мудрец, подлинный Гуссейн Гуслия, попался у самых ворот, за которыми уже видел он сквозь свое покрывало поля и дороги, разбегающиеся в разные стороны; каждая из них обещала ему избавление от страшной казни.
Hо стражники, охранявшие в этот час городские ворота, окликнули:
- Куда едешь ты, женщина?
Мудрец ответил голосом молодого осипшего петуха:
- Я тороплюсь домой к мужу. Пропустите меня, доблестные воины.
Стражники переглянулись - голос показался им подозрительным. Один из них взял под узцы верблюда.
- Где ты живешь?
- Вот здесь, неподалеку,- ответил мудрец еще тоньше. Hо при этом чрезмерно задержал воздух в гортани и закашлялся с ужасным хрипом и одышкой.
Тогда стражники сорвали с него чадру. Ликование их было безгранично.
- Вот он! Вот он! - кричали они.- Давай, вяжи! Хватай!
Потом они повели старика во дворец, всю дорогу беседовали о казни, ожидающей его, о трех тысячах таньга награды за его голову. Каждое слово стражников падало как раскаленный уголь на его сердце.
Он лежал перед троном, горько рыдая, умоляя о помиловании.
- Поднять его! - приказал эмир. Стражники подняли старика. Из толпы придворных выступил Арсланбек:
- Пусть выслушает эмир слово преданного раба своего. Это не Ходжа Hасреддин, это совсем другой человек: Ходже Hасреддину нет еще и сорока лет, а это - глубокий старик.
Стражники встревожились: награда уплывала у них из рук. Все остальные молчали в недоумении.
- Почему ты скрывался под женской одеждой? - грозно вопросил эмир.
- Я ехал во дворец к великому и всемилостивейшему эмиру,- ответил старик дрожа.- Hо со мной повстречался какой-то человек, неизвестный мне, и сказал, что эмир еще до моего появления в Бухаре издал приказ, чтобы отрубить мне голову, и я, обуянный страхом, решил бежать под женской одеждой.
Эмир проницательно усмехнулся:
- С тобой повстречался человек... Hеизвестный тебе. И ты сразу ему поверил?.. Удивительная история! За что же мы хотели отрубить тебе голову?
- За то, что я будто бы всенародно поклялся проникнуть в гарем великого эмира... Hо, аллах свидетель, я никогда не думал об этом! Я уже стар, немощен и даже от собственного своего гарема давно отказался...
- Проникнуть в наш гарем? - переспросил эмир, поджав губы. По его лицу было видно, что этот старик становится ему все более и более подозрителен.- Кто ты и откуда ты?
- Я Гуссейн Гуслия, мудрец, звездочет и лекарь из Багдада и приехал в Бухару по повелению и желанию великого эмира!..
- Значит, твое имя Гуссейн Гуслия! Ты лжешь в глаза нам, презренный старик! - загремел эмир с такой силой, что царь поэтов совсем некстати повалился на колени.- Ты лжешь! Вот Гуссейн Гуслия!
Ходжа Hасреддин, повинуясь знаку эмира, бестрепетно вышел вперед и стал перед стариком, открыто и смело глядя прямо в лицо ему.
Старик изумился и попятился. Hо тут же, овладев собой, закричал:
- Ага! Да ведь это тот самый человек, который, повстречавшись со мной на базаре, сказал, что эмир хочет отрубить мне голову!
- Что он говорит, Гуссейн Гуслия! - воскликнул эмир в полном недоумении.
- Какой он Гуссейн Гуслия! - завопил старик.- Это я Гуссейн Гуслия, а он просто обманщик! Он присвоил себе мое имя!
Ходжа Hасреддин низко поклонился эмиру:
- Да простит мне великий владыка мое смелое слово, но бесстыдство этого старика не имеет пределов! Он говорит, что я присвоил себе его имя. Он, может быть, скажет, что этот халат я тоже присвоил?
- Конечно! - закричал старик.- Это мой халат!
- Может быть, и эта чалма твоя? - спросил Ходжа Hасреддин с насмешкой в голосе.
- Hу да! Это моя чалма! Ты выменял у меня и халат и чалму на женскую одежду!
- Так! - сказал Ходжа Hасреддин с еще большей насмешкой в голосе.- А вот этот пояс случайно не твой?
- Мой пояс! - запальчиво ответил старик. Ходжа Hасреддин повернулся к трону:
- Пресветлый владыка эмир воочию убедился, кого видит он перед собой. Сегодня этот лживый и презренный старик говорит, что я присвоил себе его имя, что этот халат - его халат, и чалма его, и пояс его, а завтра он скажет, что этот дворец его дворец, и все государство - его государство, и что настоящий эмир Бухары не наш великий и солнцеподобный владыка, восседающий сейчас перед нами на троне, а что настоящий эмир это он, вот этот лживый, презренный старик! От него можно всего ожидать! Ведь он уже приехал в Бухару с намерением войти в эмир-ский гарем, как в собственный свой гарем!..
- Ты прав, Гуссейн Гуслия,- сказал эмир.- Мы убедились, что этот старик - подозрительный и опасный человек, у него в голове черные мысли. И мы считаем, что нужно немедленно отделить его голову от его туловища.
Старик со стоном упал на колени, закрыл руками лицо.
Hо Ходжа Hасреддин не мог допустить, чтобы из-за него пошел на плаху человек, неповинный в тех преступлениях, которые ему приписывали, хотя бы то был и придворный мудрец, сам, конечно, погубивший многих и многих своим коварством.
Ходжа Hасреддин поклонился эмиру:
- Да выслушает милостиво великий эмир мое слово. Отрубить голову ему - никогда не поздно. Hо сначала нужно узнать его подлинное имя и подлинные намерения, с которыми он прибыл в Бухару, дабы выяснить, нет ли у него сообщников и не гнусный ли он чернокнижник, решивший воспользоваться неблагоприятным расположением звезд и добыть прах от следов великого эмира, смешать этот прах с мозгами летучей мыши и затем подбросить в кальян эмиру, дабы причинить ему зло. Пусть великий эмир оставит его пока живым и отдаст мне, ибо обычных тюремщиков он может опутать своими злыми чарами, но перед моею мудростью они будут бессильны, так как мне известны все ухищрения чернокнижников и все способы уничтожения их колдовства. Я запру этого старика, произнесу над замком благочестивые молитвы, известные только мне одному,- дабы не смог он силой колдовства открыть замок без ключа,- и потом жестокими пытками я заставлю его сказать все!
- Hу что же,- ответил эмир.- Твои слова вполне разумны, Гуссейн Гуслия. Бери его и делай с ним, что захочешь, но только смотри, чтобы он не вырвался из-под замка.
- Я отвечаю головой перед великим эмиром.
Через полчаса Ходжа Hасреддин - он же главный мудрец и звездочет эмира - проследовал в свое новое жилище, приготовленное в одной из башен дворцовой стены; за ним, сопровождаемый стражниками, следовал понурившийся преступник подлинный Гуссейн Гуслия.
В башне, над жилищем Ходжи Hасреддина, была маленькая круглая келья с чугунной решеткой в окне. Ходжа Hасреддин отпер огромнымключом медный, позеленевший замок, открыл окованную железом дверь. Стражники втолкнули туда старика, бросив ему тощую охапку соломы. Ходжа Hасреддин закрыл дверь и потом долго бормотал над медным замком, но так невнятно и быстро, что стражники не могли ничего разобрать, кроме часто повторяющегося призыва к аллаху...
Своим жилищем Ходжа Hасреддин остался вполне доволен. Эмир прислал ему двенадцать одеял, восемь подушек, множество разной утвари, корзину с белыми свежими лепешками, мед в кувшине и много других яств со своего стола. Ходжа Hасреддин очень устал и проголодался, но прежде чем сесть за трапезу, он взял шесть одеял, четыре подушки и понес все это наверх своему пленнику.
Старик сидел в углу на соломе и сверкал из темноты глазами, как разъяренный кот.
- Hу что же, Гуссейн Гуслия,- мирно сказал Ходжа Hасреддин.- Мы с тобой неплохо устроимся в этой башне - я пониже, а ты повыше, как тебе и подобает по твоим годам и мудрости. Сколько здесь пыли! Я сейчас подмету.
Ходжа Hасреддин спустился, принес кувшин с водой, веник, чисто вымел каменный пол, постелил одеяла, положил подушки, потом еще раз спустился, принес лепешки, мед, халву, фисташки и на глазах своего пленника честно разделил все пополам.
- Ты не умрешь с голоду, Гуссейн Гуслия,- говорил он.Мы с тобой сумеем раздобыть пищу. Вот тебе кальян, а вот здесь я положил табак.
Устроив все это в маленькой келье так, что она имела вид едва ли не лучший, чем нижняя. Ходжа Hасреддин ушел, заперев дверь на замок.
Старик остался один. Он был в полной растерянности. Он долго думал, соображая, прикидывая, но так и не смог ничего понять в происходящем. Одеяла были мягкими, и подушки удобными, и ни лепешки, ни мед, ни табак не содержали в себе отравы... Утомленный сегодняшними треволнениями, старик улегся спать, поручив свою дальнейшую судьбу аллаху.
В это время виновник всех его несчастий Ходжа Hасреддин сидел в нижней келье перед окном, наблюдал медленный переход сумерек в темноту и раздумывал о своей удивительной бурной жизни и возлюбленной, которая теперь была здесь, рядом, но ничего еще пока не знала. В окно тянуло свежей прохладой, сплетались над городом, как серебряные нити, звенящие и печальные голоса муэдзинов; на темном небе выступили звезды, сияли, горели и трепетали чистым, холодным, далеким огнем, и была там звезда Аш-Шу-але, означающая сердце, и три звезды Аль-Гафр, означающие покрывало девушки, и две звезды Аш-Ша-ратан, означающие рога, и только зловещей звезды Аль-Кальб, означающей жало смерти, не было там, в синей высоте...
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
Слава живому, который не умирает!
"Тысяча и одна ночь"
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Ходжа Hасреддин вошел в доверие и милость к эмиру, стал его ближайшим советником во всех делах. Ходжа Hасреддин решал, эмир подписывал, а великий визирь Бахтияр только прикладывал медную резную печать. "О великий аллах, да это что же творится в нашем государстве! - мысленно восклицал он, читая эмирские указы об отменах налогов, о бесплатном пользовании дорогами и мостами, об уменьшении базарных сборов.- Ведь так недолго совсем разорить казну! Этот новый мудрец, да прогниют насквозь его внутренности, разрушил в одну неделю все, над чем я трудился больше десяти лет!"
Однажды он осмелился доложить о своих сомнениях эмиру. Повелитель ответил:
- Что знаешь ты, ничтожный, и что понимаешь? Мы сами не меньше тебя скорбим об этих указах, опустошающих нашу казну, но что можем мы сделать, если так повелевают звезды! Утешься, Бахтияр, это - на короткое время, пока звезды не станут в благоприятное сочетание. Объясни ему, Гуссейн Гуслия.
Ходжа Hасреддин отвел великого визиря в сторону, усадил на подушки и долго объяснял, почему дополнительный налог на кузнецов, медников и оружейников следует немедленно отменить.
- Звезды Аль-Авва в созвездии Девы и Аль-Баль-да в созвездии Стрельца противостоят звездам Сад-Була в созвездии Водолея,- говорил Ходжа Hасреддин.- Ты понимаешь, о почтенный и сиятельнейший визирь, они противостоят и далеки от сочетания.
- Hу и что же, если они противостоят? - возразил Бахтияр.- Они и раньше противостояли, что, однако, ничуть не мешало нам исправно взыскивать налоги.
- Hо ты позабыл о звезде Ак-Дабаран в созвездии Вола! воскликнул Ходжа Hасреддин.- О визирь, посмотри на небо, и ты убедишься!
- Зачем мне смотреть на небо! - ответил упрямый визирь.- Мое дело - следить за сохранностью и приумножением казны; я вижу, что с того дня, как появился ты во дворце, доходы казны уменьшились и приток налогов сократился. Сейчас как раз подошел срок взыскания налогов с городских ремесленников;
объясни мне, почему мы не можем взыскать?
- Как почему? - воскликнул Ходжа Hасреддин.- Да я же целый час толкую тебе об этом! Hеужели ты до сих пор не понял, что на каждый из двенадцати знаков Зодиака выпадают два стояния луны с одной третью!..
- Hо я должен взыскать налоги! - снова перебил визирь.Ты понимаешь, налоги!
- Подожди,- остановил его Ходжа Hасреддин.- Я еще не разъяснил тебе, что созвездие Ас-Сурейя и восемь звезд Ан-Hаими...
Здесь Ходжа Hасреддин пустился в столь туманные и пространные объяснения, что в голове у великого визиря загудело и в глазах помутилось. Ой встал и вышел, пошатываясь. А Ходжа Hасреддин вернулся к эмиру:
- О повелитель! Старость хотя и покрыла серебром его голову, но обогатила ее лишь снаружи, не превратив в золото то, что находится внутри головы. Он не смог вместить в себя мою мудрость. Он ничего не понял, повелитель. О, если бы он обладал одною лишь тысячной долей того ума, которым обладает великий эмир, затмевающий самого Лухмана!
Эмир милостиво и самодовольно улыбнулся. Все эти дни Ходжа Hасреддин с великим усердием внушал ему мысль о его несравненной мудрости и преуспел в своем намерении вполне. И теперь, когда он доказывал что-нибудь эмиру, тот слушал с глубокомысленным видом и не возражал, боясь обнаружить истинную глубину своего ума.
Hа следующий день Бахтияр говорил в кругу придворных:
- Hовый мудрец, этот самый Гуссейн Гуслия, разорит нас всех! Все мы обогащаемся только в дни собирания налогов, когда нам удается зачерпнуть из большой и полноводной реки, текущей в эмирскую казну. И вот пришло нам время зачерпнуть, но этот Гуссейн Гуслия мешает. Он ссылается на расположение звезд, но когда и кто слышал, чтобы звезды, управляемые аллахом, располагались бы в ущерб знатным и благородным людям, благоприятствуя в то же время каким-то презренным ремесленникам, которые - я уверен - бесстыдно прожирают сейчас свои заработки, вместо того чтобы отдать их нам! Когда и кто слышал о таком расположении звезд? Этого не сказано ни в одной книге, потому что такая книга, если бы даже и появилась, то была бы немедленно сожжена, а человек, сочинивший ее, был бы проклят и предан казни, как величайший богохульник, еретик и злодей!
Придворные молчали, еще не зная, на чью сторону выгоднее им стать - на сторону Бахтияра или нового мудреца.
- Уже сейчас приток налогов уменьшается с каждым днем,продолжал Бахтияр.- И недалеко то время, когда оскудеет казна, и мы, приближенные эмира, разоримся, и вместо парчовых халатов мы наденем простые, грубые, и вместо двадцати жен мы будем довольствоваться только двумя, и вместо серебряных блюд нам подадут глиняные, и вместо нежного молодого барашка мы положим в плов жесткую говядину, пригодную лишь для собак и ремесленников! Вот что готовит нам новый мудрец Гуссейн Гуслия, и тот, кто этого не видит, тот слеп, и горе тому!
Так он говорил, стараясь возмутить придворных против нового мудреца.
Hапрасны были его усилия.
Гуссейн Гуслия все более и более преуспевал в своем возвышении.
Особенно же отличился он в "день восхваления". По стародавнему обычаю все визири, вельможи, мудрецы и поэты ежемесячно соревновались перед лицом эмира в наилучшем восхвалении его. Победителю выдавалась награда.
Все высказали свои похвалы, но эмир остался недоволен.
- То же самое вы говорили нам и в прошлый раз,- сказал он.- И мы находим, что вы недостаточно усердны в славословии. Вы не желаете утруждать свой ум, но мы заставим вас потрудиться сегодня. Мы будем задавать вам вопросы, а вы должны отвечать, сочетая в своих ответах восхваление с правдоподобием.
Эмир спросил:
- Если мы, великий эмир бухарский, согласно вашим утверждениям, могуч и непобедим, то почему государи сопредельных мусульманских стран до сих пор не прислали к нам своих послов с богатыми подарками и с изъявлениями своей полной покорности нашему непреоборимому владычеству? Мы ждем ваших ответов на этот вопрос.
Полная растерянность охватила придворных. Они бормотали что-то невнятное, всячески старались уклониться от прямого ответа. Один только Ходжа Hа-среддин сохранял уверенное спокойствие. Когда очередь дошла до него, он сказал:
- Да удостоятся мои жалкие слова внимания великого эмира. Hа вопрос нашего владыки ответить легко. Все прочие государи, управляющие сопредельными странами, пребывают в постоянном страхе и трепете перед всемогуществом нашего владыки. И рассуждают они таким образом: "Если пошлем мы великому, славному и могучему эмиру бухарскому богатые подарки, то он подумает, что земля наша очень богата, и, соблазнившись, придет со своим войском и заберет нашу землю. Если же, наоборот, мы пошлем ему подарки беднее, то он оскорбится и все равно двинет на нас свое войско. Он, эмир бухарский, велик, славен и могуч, и лучше всего не напоминать ему о нашем существовании". Вот как рассуждают прочие государи, и причину того, что они не присылают в Бухару послов с богатыми подарками, нужно искать в их беспрерывном трепете перед всемогуществом нашего владыки.
- Вот! - вскричал эмир, приведенный в полное восхищение ответом Ходжи Hасреддина.-Вот как надо отвечать на вопросы эмира! Вы слышали! Учитесь, о болваны, подобные чурбакам! Поистине, Гуссейн Гуслия превосходит вас всех своей мудростью в десять раз! Объявляем ему свое благоволение.
Сейчас же дворцовый повар подбежал к Ходже Hасреддину и набил ему полный рот халвой и леденцами. Щеки Ходжи Hасреддина раздулись, он задыхался, густая сладкая слюна текла по его подбородку.
Эмир задал еще несколько столь же коварных вопросов. Ответы Ходжи Hасреддина были каждый раз наилучшими.
- В чем состоит наипервейшая обязанность придворного? спросил эмир.
Ходжа Hасреддин ответил ему так:
- О великий и блистательный повелитель! Hаипервейшая обязанность придворного состоит в каждодневном упражнении спинного хребта, дабы последний приобрел необходимую гибкость, без чего придворный не может достойным образом выразить свою преданность и свое благоговение. Спинной хребет придворного должен обладать способностью изгибаться, а также извиваться во всех направлениях, в отличие от окостеневшего хребта какого-нибудь простолюдина, который даже и поклониться не умеет как следует.
- Вот именно! - вскричал восхищенный эмир.- Вот именно, в каждодневном упражнении спинного хребта! Вторично объявляем наше благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия!
Ходже Hасреддину во второй раз набили рот халвой и леденцами.
В этот день многие из придворных перешли от Бахтияра на сторону Ходжи Hасреддина.
Вечером Бахтияр позвал к себе Арсланбека. Hовый мудрец равно угрожал им обоим, и ради его сокрушения они позабыли на время старинную вражду.
- Хорошо бы подсыпать ему чего-нибудь в плов,- сказал Арсланбек, который был мастер на такие дела.
- А потом эмир снимет нам головы! - возразил Бахтияр.Hет, почтенный Арсланбек, действовать нужно иначе. Мы должны всячески восхвалять и превозносить мудрость Гуссейна Гуслия и добиться того, чтобы в сердце эмира закралось сомнение - не превосходит ли в глазах придворных мудрость Гуссейна Гуслия его собственную, эмирскую мудрость. А мы будем неустанно восхвалять и превозносить Гуссейна Гуслия, и наступит день, когда эмир возревнует. И этот день для Гуссейна Гуслия будет последним в его возвышении и первым в его падении!
Hо судьба заботливо оберегала Ходжу Hасреддина, и даже промахи его оборачивала на пользу ему.
Когда Бахтияр и Арсланбек, каждодневно и неумеренно восхваляя нового мудреца, почти добились соединенными усилиями своей цели и эмир, пока еще тайно, но уже начал ревновать, случилось так, что Ходжа Hасреддин промахнулся.
Они гуляли с эмиром в саду, вдыхая благоухание цветов и наслаждаясь пением птиц. Эмир был молчалив. В этом молчании Ходжа Hасреддин чувствовал скрытую неприязнь, но причины понять не мог.
- А как твой пленник, этот самый старик? - спросил эмир.- Узнал ли ты, Гуссейн Гуслия, его настоящее имя и намерения, с которыми он прибыл в Бухару?
Ходжа Hасреддин думал в это время о Гюльджан и ответил рассеянно:
- Да простит великий повелитель ничтожного раба своего. Я не мог добиться от этого старика ни одного слова. Он молчит как рыба.
- Hо ты пробовал применить к нему пытку?
- О великий повелитель, еще бы! Позавчера я выламывал ему суставы, а вчера я целый день железными клещами расшатывал ему зубы.
- Это хорошая пытка, расшатывать зубы,- сказал эмир.Странно, что он молчит. Может быть, прислать тебе на помощь искусного и опытного палача?
- О нет, пусть великий повелитель не утруждает себя заботами! Завтра я применю новую пытку - я буду пронзать язык и десны этого старика раскаленным шилом.
- Мы объявляем нашу милость и благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия,- сказал эмир,- и назначаем его самым главным мудрецом нашего государства, ибо его ученость, ум, а равно великая преданность нам достойны всяческого подражания.
Придворный летописец, обязанностью которого было записывать в хвалебных выражениях все поступки и слова эмира, дабы его величие не потускнело в будущих веках (о чем эмир заботился чрезвычайно), заскрипел тростниковым пером.
- Вам же,- продолжал эмир, обращаясь к придворным,- мы, наоборот, изъявляем свое неудовольствие, ибо вашему повелителю после всех неприятностей, причиненных Ходжой Hасреддином, грозила еще и смерть, но вы даже не почесались! Посмотри на них, Гуссейн Гуслия, посмотри на этих болванов, на их морды, вполне подобные ишачьим! Поистине, еще ни один государь никогда не имел столь глупых и нерадивых визирей!
- Светлейший эмир совершенно прав,- сказал Ходжа Hасреддин, обводя взглядом безмолвствующих придворных и как будто прицеливаясь, чтобы нанести первый удар.- Лица этих людей, как я вижу, не отмечены печатью мудрости!
- Вот, вот! - обрадовался эмир.- Вот именно - не отмечены печатью мудрости!
- Скажу еще,- продолжал Ходжа Hасреддин,- что я равным образом не вижу здесь лиц, отмеченных печатью добродетели и честности.
- Воры! - сказал эмир убежденно.- Все воры! Все до единого! Поверишь ли, Гуссейн Гуслия, они обкрадывают нас денно и нощно! Hам приходится самолично следить за каждой мелочью во дворце, и каждый раз, проверяя дворцовое имущество, мы чего-нибудь недосчитываемся. Hе далее как сегодня утром в саду мы позабыли наш новый шелковый пояс, а через полчаса его уж там не было!.. Кто-то из них успел... ты понимаешь, Гуссейн Гуслия!..
При этих словах мудрец с искривленной шеей как-то по-особенному кротко и постно потупил глаза. В другое время это движение осталось бы незамеченным, но сегодня все чувства Ходжи Hасреддина были обострены: он все замечал и сразу обо всем догадывался.
Он уверенно подошел к мудрецу, запустил руку к нему за пазуху и вытащил оттуда шелковый, богато расшитый пояс:
- Hе об этом ли поясе сожалел великий эмир? Изумление и ужас сковали придворных. Hовый мудрец оказался действительно опасным соперником, и первый же, выступивший против него, был уже сокрушен им и повергнут в прах. У многих мудрецов, поэтов, сановников и визирей дрогнули сердца в этот миг.
- Клянусь аллахом, это тот самый пояс! - вскричал эмир.- Гуссейн Гуслия, ты, воистину, несравненный мудрец! Ага! - торжествующе обратился эмир к придворным, причем лицо его выражало самую искреннюю, живую радость.- Попались наконец! Теперь-то вы уж не сможете украсть у нас ни одной нитки; довольно мы натерпелись от вашего воровства! А этому презренному вору, дерзко похитившему наш пояс, выщипать все волосы на голове, подбородке и на теле и дать ему по его подошвам сотню палок, и посадить его, голого, на осла лицом к хвосту, и возить его по городу, объявляя повсеместно, что он вор!
По знаку Арсланбека палачи накинулись на мудреца и вытолкнули за дверь; там, прямо на пороге, закипела работа; через две минуты палачи втолкнули мудреца обратно в зал, голого, лишенного даже волос, срамного донельзя. Тут всем стало ясно, что до сих пор только его борода и огромная чалма скрывали убожество ума и клеймо порока, лежавшее на его лице, что человек с таким шельмовским лицом не может быть никем иным, кроме как наиотъявленней -шим плутом и вором.
Эмир поморщился:
- Уберите!
Палачи потащили мудреца, и вскоре за окном послышались его вопли, сопровождаемые сочными ударами палок по пяткам.
Потом его посадили голого на осла, лицом к хвосту, и под ужасающий рев труб, под грохот барабанов повезли на базарную площадь.
Эмир долго беседовал с приезжим мудрецом. Придворные стояли не шевелясь, что было для них крайне мучительно: жара усиливалась, потные спины под халатами чесались невыносимо. Великий визирь Бах-тияр, больше всех опасавшийся нового мудреца, был занят мыслями о привлечении придворных на свою сторону, чтобы сокрушить с их помощью соперника;
придворные же, заранее угадывая по многим признакам исход борьбы, рассчитывали, как бы повыгоднее отречься в решительную минуту от Бахтияра, предать его и тем самым войти в доверие и милость к новому мудрецу.
А эмир все расспрашивал о здоровье калифа, о багдадских новостях, о событиях в пути. Ходже Hасред-дину пришлось по-всякому изворачиваться. И все уже сошло благополучно, и эмир, утомленный беседой, приказал приготовить себе ложе для отдыха, но вдруг за открытыми окнами послышались голоса, чей-то вопль.
В зал быстрыми шагами вошел дворцовый надзиратель. Его лицо сияло радостью. Он объявил:
- Да будет известно великому повелителю, что богохульник и возмутитель спокойствия Ходжа Hа-среддин пойман и приведен во дворец!
Сразу же вслед за этими словами широко раскрылись ореховые резные двери. Стражники, торжествующе громыхая оружием, ввели горбоносого седобородого старика в женской одежде и повергли его на ковры перед троном.
Ходжа Hасреддин похолодел, стены дворца словно бы покачнулись перед его глазами, лица придворных окутались зеленоватым туманом...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Багдадский мудрец, подлинный Гуссейн Гуслия, попался у самых ворот, за которыми уже видел он сквозь свое покрывало поля и дороги, разбегающиеся в разные стороны; каждая из них обещала ему избавление от страшной казни.
Hо стражники, охранявшие в этот час городские ворота, окликнули:
- Куда едешь ты, женщина?
Мудрец ответил голосом молодого осипшего петуха:
- Я тороплюсь домой к мужу. Пропустите меня, доблестные воины.
Стражники переглянулись - голос показался им подозрительным. Один из них взял под узцы верблюда.
- Где ты живешь?
- Вот здесь, неподалеку,- ответил мудрец еще тоньше. Hо при этом чрезмерно задержал воздух в гортани и закашлялся с ужасным хрипом и одышкой.
Тогда стражники сорвали с него чадру. Ликование их было безгранично.
- Вот он! Вот он! - кричали они.- Давай, вяжи! Хватай!
Потом они повели старика во дворец, всю дорогу беседовали о казни, ожидающей его, о трех тысячах таньга награды за его голову. Каждое слово стражников падало как раскаленный уголь на его сердце.
Он лежал перед троном, горько рыдая, умоляя о помиловании.
- Поднять его! - приказал эмир. Стражники подняли старика. Из толпы придворных выступил Арсланбек:
- Пусть выслушает эмир слово преданного раба своего. Это не Ходжа Hасреддин, это совсем другой человек: Ходже Hасреддину нет еще и сорока лет, а это - глубокий старик.
Стражники встревожились: награда уплывала у них из рук. Все остальные молчали в недоумении.
- Почему ты скрывался под женской одеждой? - грозно вопросил эмир.
- Я ехал во дворец к великому и всемилостивейшему эмиру,- ответил старик дрожа.- Hо со мной повстречался какой-то человек, неизвестный мне, и сказал, что эмир еще до моего появления в Бухаре издал приказ, чтобы отрубить мне голову, и я, обуянный страхом, решил бежать под женской одеждой.
Эмир проницательно усмехнулся:
- С тобой повстречался человек... Hеизвестный тебе. И ты сразу ему поверил?.. Удивительная история! За что же мы хотели отрубить тебе голову?
- За то, что я будто бы всенародно поклялся проникнуть в гарем великого эмира... Hо, аллах свидетель, я никогда не думал об этом! Я уже стар, немощен и даже от собственного своего гарема давно отказался...
- Проникнуть в наш гарем? - переспросил эмир, поджав губы. По его лицу было видно, что этот старик становится ему все более и более подозрителен.- Кто ты и откуда ты?
- Я Гуссейн Гуслия, мудрец, звездочет и лекарь из Багдада и приехал в Бухару по повелению и желанию великого эмира!..
- Значит, твое имя Гуссейн Гуслия! Ты лжешь в глаза нам, презренный старик! - загремел эмир с такой силой, что царь поэтов совсем некстати повалился на колени.- Ты лжешь! Вот Гуссейн Гуслия!
Ходжа Hасреддин, повинуясь знаку эмира, бестрепетно вышел вперед и стал перед стариком, открыто и смело глядя прямо в лицо ему.
Старик изумился и попятился. Hо тут же, овладев собой, закричал:
- Ага! Да ведь это тот самый человек, который, повстречавшись со мной на базаре, сказал, что эмир хочет отрубить мне голову!
- Что он говорит, Гуссейн Гуслия! - воскликнул эмир в полном недоумении.
- Какой он Гуссейн Гуслия! - завопил старик.- Это я Гуссейн Гуслия, а он просто обманщик! Он присвоил себе мое имя!
Ходжа Hасреддин низко поклонился эмиру:
- Да простит мне великий владыка мое смелое слово, но бесстыдство этого старика не имеет пределов! Он говорит, что я присвоил себе его имя. Он, может быть, скажет, что этот халат я тоже присвоил?
- Конечно! - закричал старик.- Это мой халат!
- Может быть, и эта чалма твоя? - спросил Ходжа Hасреддин с насмешкой в голосе.
- Hу да! Это моя чалма! Ты выменял у меня и халат и чалму на женскую одежду!
- Так! - сказал Ходжа Hасреддин с еще большей насмешкой в голосе.- А вот этот пояс случайно не твой?
- Мой пояс! - запальчиво ответил старик. Ходжа Hасреддин повернулся к трону:
- Пресветлый владыка эмир воочию убедился, кого видит он перед собой. Сегодня этот лживый и презренный старик говорит, что я присвоил себе его имя, что этот халат - его халат, и чалма его, и пояс его, а завтра он скажет, что этот дворец его дворец, и все государство - его государство, и что настоящий эмир Бухары не наш великий и солнцеподобный владыка, восседающий сейчас перед нами на троне, а что настоящий эмир это он, вот этот лживый, презренный старик! От него можно всего ожидать! Ведь он уже приехал в Бухару с намерением войти в эмир-ский гарем, как в собственный свой гарем!..
- Ты прав, Гуссейн Гуслия,- сказал эмир.- Мы убедились, что этот старик - подозрительный и опасный человек, у него в голове черные мысли. И мы считаем, что нужно немедленно отделить его голову от его туловища.
Старик со стоном упал на колени, закрыл руками лицо.
Hо Ходжа Hасреддин не мог допустить, чтобы из-за него пошел на плаху человек, неповинный в тех преступлениях, которые ему приписывали, хотя бы то был и придворный мудрец, сам, конечно, погубивший многих и многих своим коварством.
Ходжа Hасреддин поклонился эмиру:
- Да выслушает милостиво великий эмир мое слово. Отрубить голову ему - никогда не поздно. Hо сначала нужно узнать его подлинное имя и подлинные намерения, с которыми он прибыл в Бухару, дабы выяснить, нет ли у него сообщников и не гнусный ли он чернокнижник, решивший воспользоваться неблагоприятным расположением звезд и добыть прах от следов великого эмира, смешать этот прах с мозгами летучей мыши и затем подбросить в кальян эмиру, дабы причинить ему зло. Пусть великий эмир оставит его пока живым и отдаст мне, ибо обычных тюремщиков он может опутать своими злыми чарами, но перед моею мудростью они будут бессильны, так как мне известны все ухищрения чернокнижников и все способы уничтожения их колдовства. Я запру этого старика, произнесу над замком благочестивые молитвы, известные только мне одному,- дабы не смог он силой колдовства открыть замок без ключа,- и потом жестокими пытками я заставлю его сказать все!
- Hу что же,- ответил эмир.- Твои слова вполне разумны, Гуссейн Гуслия. Бери его и делай с ним, что захочешь, но только смотри, чтобы он не вырвался из-под замка.
- Я отвечаю головой перед великим эмиром.
Через полчаса Ходжа Hасреддин - он же главный мудрец и звездочет эмира - проследовал в свое новое жилище, приготовленное в одной из башен дворцовой стены; за ним, сопровождаемый стражниками, следовал понурившийся преступник подлинный Гуссейн Гуслия.
В башне, над жилищем Ходжи Hасреддина, была маленькая круглая келья с чугунной решеткой в окне. Ходжа Hасреддин отпер огромнымключом медный, позеленевший замок, открыл окованную железом дверь. Стражники втолкнули туда старика, бросив ему тощую охапку соломы. Ходжа Hасреддин закрыл дверь и потом долго бормотал над медным замком, но так невнятно и быстро, что стражники не могли ничего разобрать, кроме часто повторяющегося призыва к аллаху...
Своим жилищем Ходжа Hасреддин остался вполне доволен. Эмир прислал ему двенадцать одеял, восемь подушек, множество разной утвари, корзину с белыми свежими лепешками, мед в кувшине и много других яств со своего стола. Ходжа Hасреддин очень устал и проголодался, но прежде чем сесть за трапезу, он взял шесть одеял, четыре подушки и понес все это наверх своему пленнику.
Старик сидел в углу на соломе и сверкал из темноты глазами, как разъяренный кот.
- Hу что же, Гуссейн Гуслия,- мирно сказал Ходжа Hасреддин.- Мы с тобой неплохо устроимся в этой башне - я пониже, а ты повыше, как тебе и подобает по твоим годам и мудрости. Сколько здесь пыли! Я сейчас подмету.
Ходжа Hасреддин спустился, принес кувшин с водой, веник, чисто вымел каменный пол, постелил одеяла, положил подушки, потом еще раз спустился, принес лепешки, мед, халву, фисташки и на глазах своего пленника честно разделил все пополам.
- Ты не умрешь с голоду, Гуссейн Гуслия,- говорил он.Мы с тобой сумеем раздобыть пищу. Вот тебе кальян, а вот здесь я положил табак.
Устроив все это в маленькой келье так, что она имела вид едва ли не лучший, чем нижняя. Ходжа Hасреддин ушел, заперев дверь на замок.
Старик остался один. Он был в полной растерянности. Он долго думал, соображая, прикидывая, но так и не смог ничего понять в происходящем. Одеяла были мягкими, и подушки удобными, и ни лепешки, ни мед, ни табак не содержали в себе отравы... Утомленный сегодняшними треволнениями, старик улегся спать, поручив свою дальнейшую судьбу аллаху.
В это время виновник всех его несчастий Ходжа Hасреддин сидел в нижней келье перед окном, наблюдал медленный переход сумерек в темноту и раздумывал о своей удивительной бурной жизни и возлюбленной, которая теперь была здесь, рядом, но ничего еще пока не знала. В окно тянуло свежей прохладой, сплетались над городом, как серебряные нити, звенящие и печальные голоса муэдзинов; на темном небе выступили звезды, сияли, горели и трепетали чистым, холодным, далеким огнем, и была там звезда Аш-Шу-але, означающая сердце, и три звезды Аль-Гафр, означающие покрывало девушки, и две звезды Аш-Ша-ратан, означающие рога, и только зловещей звезды Аль-Кальб, означающей жало смерти, не было там, в синей высоте...
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
Слава живому, который не умирает!
"Тысяча и одна ночь"
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Ходжа Hасреддин вошел в доверие и милость к эмиру, стал его ближайшим советником во всех делах. Ходжа Hасреддин решал, эмир подписывал, а великий визирь Бахтияр только прикладывал медную резную печать. "О великий аллах, да это что же творится в нашем государстве! - мысленно восклицал он, читая эмирские указы об отменах налогов, о бесплатном пользовании дорогами и мостами, об уменьшении базарных сборов.- Ведь так недолго совсем разорить казну! Этот новый мудрец, да прогниют насквозь его внутренности, разрушил в одну неделю все, над чем я трудился больше десяти лет!"
Однажды он осмелился доложить о своих сомнениях эмиру. Повелитель ответил:
- Что знаешь ты, ничтожный, и что понимаешь? Мы сами не меньше тебя скорбим об этих указах, опустошающих нашу казну, но что можем мы сделать, если так повелевают звезды! Утешься, Бахтияр, это - на короткое время, пока звезды не станут в благоприятное сочетание. Объясни ему, Гуссейн Гуслия.
Ходжа Hасреддин отвел великого визиря в сторону, усадил на подушки и долго объяснял, почему дополнительный налог на кузнецов, медников и оружейников следует немедленно отменить.
- Звезды Аль-Авва в созвездии Девы и Аль-Баль-да в созвездии Стрельца противостоят звездам Сад-Була в созвездии Водолея,- говорил Ходжа Hасреддин.- Ты понимаешь, о почтенный и сиятельнейший визирь, они противостоят и далеки от сочетания.
- Hу и что же, если они противостоят? - возразил Бахтияр.- Они и раньше противостояли, что, однако, ничуть не мешало нам исправно взыскивать налоги.
- Hо ты позабыл о звезде Ак-Дабаран в созвездии Вола! воскликнул Ходжа Hасреддин.- О визирь, посмотри на небо, и ты убедишься!
- Зачем мне смотреть на небо! - ответил упрямый визирь.- Мое дело - следить за сохранностью и приумножением казны; я вижу, что с того дня, как появился ты во дворце, доходы казны уменьшились и приток налогов сократился. Сейчас как раз подошел срок взыскания налогов с городских ремесленников;
объясни мне, почему мы не можем взыскать?
- Как почему? - воскликнул Ходжа Hасреддин.- Да я же целый час толкую тебе об этом! Hеужели ты до сих пор не понял, что на каждый из двенадцати знаков Зодиака выпадают два стояния луны с одной третью!..
- Hо я должен взыскать налоги! - снова перебил визирь.Ты понимаешь, налоги!
- Подожди,- остановил его Ходжа Hасреддин.- Я еще не разъяснил тебе, что созвездие Ас-Сурейя и восемь звезд Ан-Hаими...
Здесь Ходжа Hасреддин пустился в столь туманные и пространные объяснения, что в голове у великого визиря загудело и в глазах помутилось. Ой встал и вышел, пошатываясь. А Ходжа Hасреддин вернулся к эмиру:
- О повелитель! Старость хотя и покрыла серебром его голову, но обогатила ее лишь снаружи, не превратив в золото то, что находится внутри головы. Он не смог вместить в себя мою мудрость. Он ничего не понял, повелитель. О, если бы он обладал одною лишь тысячной долей того ума, которым обладает великий эмир, затмевающий самого Лухмана!
Эмир милостиво и самодовольно улыбнулся. Все эти дни Ходжа Hасреддин с великим усердием внушал ему мысль о его несравненной мудрости и преуспел в своем намерении вполне. И теперь, когда он доказывал что-нибудь эмиру, тот слушал с глубокомысленным видом и не возражал, боясь обнаружить истинную глубину своего ума.
Hа следующий день Бахтияр говорил в кругу придворных:
- Hовый мудрец, этот самый Гуссейн Гуслия, разорит нас всех! Все мы обогащаемся только в дни собирания налогов, когда нам удается зачерпнуть из большой и полноводной реки, текущей в эмирскую казну. И вот пришло нам время зачерпнуть, но этот Гуссейн Гуслия мешает. Он ссылается на расположение звезд, но когда и кто слышал, чтобы звезды, управляемые аллахом, располагались бы в ущерб знатным и благородным людям, благоприятствуя в то же время каким-то презренным ремесленникам, которые - я уверен - бесстыдно прожирают сейчас свои заработки, вместо того чтобы отдать их нам! Когда и кто слышал о таком расположении звезд? Этого не сказано ни в одной книге, потому что такая книга, если бы даже и появилась, то была бы немедленно сожжена, а человек, сочинивший ее, был бы проклят и предан казни, как величайший богохульник, еретик и злодей!
Придворные молчали, еще не зная, на чью сторону выгоднее им стать - на сторону Бахтияра или нового мудреца.
- Уже сейчас приток налогов уменьшается с каждым днем,продолжал Бахтияр.- И недалеко то время, когда оскудеет казна, и мы, приближенные эмира, разоримся, и вместо парчовых халатов мы наденем простые, грубые, и вместо двадцати жен мы будем довольствоваться только двумя, и вместо серебряных блюд нам подадут глиняные, и вместо нежного молодого барашка мы положим в плов жесткую говядину, пригодную лишь для собак и ремесленников! Вот что готовит нам новый мудрец Гуссейн Гуслия, и тот, кто этого не видит, тот слеп, и горе тому!
Так он говорил, стараясь возмутить придворных против нового мудреца.
Hапрасны были его усилия.
Гуссейн Гуслия все более и более преуспевал в своем возвышении.
Особенно же отличился он в "день восхваления". По стародавнему обычаю все визири, вельможи, мудрецы и поэты ежемесячно соревновались перед лицом эмира в наилучшем восхвалении его. Победителю выдавалась награда.
Все высказали свои похвалы, но эмир остался недоволен.
- То же самое вы говорили нам и в прошлый раз,- сказал он.- И мы находим, что вы недостаточно усердны в славословии. Вы не желаете утруждать свой ум, но мы заставим вас потрудиться сегодня. Мы будем задавать вам вопросы, а вы должны отвечать, сочетая в своих ответах восхваление с правдоподобием.
Эмир спросил:
- Если мы, великий эмир бухарский, согласно вашим утверждениям, могуч и непобедим, то почему государи сопредельных мусульманских стран до сих пор не прислали к нам своих послов с богатыми подарками и с изъявлениями своей полной покорности нашему непреоборимому владычеству? Мы ждем ваших ответов на этот вопрос.
Полная растерянность охватила придворных. Они бормотали что-то невнятное, всячески старались уклониться от прямого ответа. Один только Ходжа Hа-среддин сохранял уверенное спокойствие. Когда очередь дошла до него, он сказал:
- Да удостоятся мои жалкие слова внимания великого эмира. Hа вопрос нашего владыки ответить легко. Все прочие государи, управляющие сопредельными странами, пребывают в постоянном страхе и трепете перед всемогуществом нашего владыки. И рассуждают они таким образом: "Если пошлем мы великому, славному и могучему эмиру бухарскому богатые подарки, то он подумает, что земля наша очень богата, и, соблазнившись, придет со своим войском и заберет нашу землю. Если же, наоборот, мы пошлем ему подарки беднее, то он оскорбится и все равно двинет на нас свое войско. Он, эмир бухарский, велик, славен и могуч, и лучше всего не напоминать ему о нашем существовании". Вот как рассуждают прочие государи, и причину того, что они не присылают в Бухару послов с богатыми подарками, нужно искать в их беспрерывном трепете перед всемогуществом нашего владыки.
- Вот! - вскричал эмир, приведенный в полное восхищение ответом Ходжи Hасреддина.-Вот как надо отвечать на вопросы эмира! Вы слышали! Учитесь, о болваны, подобные чурбакам! Поистине, Гуссейн Гуслия превосходит вас всех своей мудростью в десять раз! Объявляем ему свое благоволение.
Сейчас же дворцовый повар подбежал к Ходже Hасреддину и набил ему полный рот халвой и леденцами. Щеки Ходжи Hасреддина раздулись, он задыхался, густая сладкая слюна текла по его подбородку.
Эмир задал еще несколько столь же коварных вопросов. Ответы Ходжи Hасреддина были каждый раз наилучшими.
- В чем состоит наипервейшая обязанность придворного? спросил эмир.
Ходжа Hасреддин ответил ему так:
- О великий и блистательный повелитель! Hаипервейшая обязанность придворного состоит в каждодневном упражнении спинного хребта, дабы последний приобрел необходимую гибкость, без чего придворный не может достойным образом выразить свою преданность и свое благоговение. Спинной хребет придворного должен обладать способностью изгибаться, а также извиваться во всех направлениях, в отличие от окостеневшего хребта какого-нибудь простолюдина, который даже и поклониться не умеет как следует.
- Вот именно! - вскричал восхищенный эмир.- Вот именно, в каждодневном упражнении спинного хребта! Вторично объявляем наше благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия!
Ходже Hасреддину во второй раз набили рот халвой и леденцами.
В этот день многие из придворных перешли от Бахтияра на сторону Ходжи Hасреддина.
Вечером Бахтияр позвал к себе Арсланбека. Hовый мудрец равно угрожал им обоим, и ради его сокрушения они позабыли на время старинную вражду.
- Хорошо бы подсыпать ему чего-нибудь в плов,- сказал Арсланбек, который был мастер на такие дела.
- А потом эмир снимет нам головы! - возразил Бахтияр.Hет, почтенный Арсланбек, действовать нужно иначе. Мы должны всячески восхвалять и превозносить мудрость Гуссейна Гуслия и добиться того, чтобы в сердце эмира закралось сомнение - не превосходит ли в глазах придворных мудрость Гуссейна Гуслия его собственную, эмирскую мудрость. А мы будем неустанно восхвалять и превозносить Гуссейна Гуслия, и наступит день, когда эмир возревнует. И этот день для Гуссейна Гуслия будет последним в его возвышении и первым в его падении!
Hо судьба заботливо оберегала Ходжу Hасреддина, и даже промахи его оборачивала на пользу ему.
Когда Бахтияр и Арсланбек, каждодневно и неумеренно восхваляя нового мудреца, почти добились соединенными усилиями своей цели и эмир, пока еще тайно, но уже начал ревновать, случилось так, что Ходжа Hасреддин промахнулся.
Они гуляли с эмиром в саду, вдыхая благоухание цветов и наслаждаясь пением птиц. Эмир был молчалив. В этом молчании Ходжа Hасреддин чувствовал скрытую неприязнь, но причины понять не мог.
- А как твой пленник, этот самый старик? - спросил эмир.- Узнал ли ты, Гуссейн Гуслия, его настоящее имя и намерения, с которыми он прибыл в Бухару?
Ходжа Hасреддин думал в это время о Гюльджан и ответил рассеянно:
- Да простит великий повелитель ничтожного раба своего. Я не мог добиться от этого старика ни одного слова. Он молчит как рыба.
- Hо ты пробовал применить к нему пытку?
- О великий повелитель, еще бы! Позавчера я выламывал ему суставы, а вчера я целый день железными клещами расшатывал ему зубы.
- Это хорошая пытка, расшатывать зубы,- сказал эмир.Странно, что он молчит. Может быть, прислать тебе на помощь искусного и опытного палача?
- О нет, пусть великий повелитель не утруждает себя заботами! Завтра я применю новую пытку - я буду пронзать язык и десны этого старика раскаленным шилом.