Сорокин Владимир
Желудевая Падь
Владимир Сорокин
Желудевая Падь
Дед осторожно опустился на поваленный дуб, потрогал гладкий, потерявший почти всю кору ствол:
- Вишь, чистый какой...
Сашка подошел, поставив рядом ведро с грибами:
- Что, объел кто?
- Да нет, сама отлупилась, - дед достал кисет, стал медленно развязывать. - Дубовую кору мало кто ест. Горькая она. И твердая. Заяц яблоню уважает, а лось ольху...
Сашка сел рядом с дедом, сложил ножик и кинул в ведро, на лохматые шляпки груздей.
- Плохое тут место, дедуль. Грибов нет что-то. Сырота. Вот и ореховики одни, да молокане.
Дед развязал кисет, зачерпнул трубочкой крупно нарезанный табак:
- Сырота она и есть... Вон низина-то какая. От этого и дубы валятся. И желуди на них не держатся...
- Поэтому и Желудевой Падью назвали?
- А как же. Желудевая Падь она и есть. Чуть желуди наклюнулись и опали сразу, не созремши. Сырота...
Он достал спички, примял табак в трубке и закурил.
Сашка зевнул, положил руки на колени:
- Тетя Ната сейчас, небось обедает.
- Ага, - кивнул дед головой. - Погодь, поспеем. Дай покурю малость. Тут идти-то версты полторы, не боле...
Он медленно потягивал трубку.
Ветра не было и голубоватый дым волнисто расплывался возле его морщинистого лица с большим горбатым носом и гладкими белыми усами.
Сашка смотрел как проступает в трубке сквозь табак оранжевый огонек:
- Дедуль, а почему ты тут сидеть любишь? Тут же грибов совсем нет и сыро.
Дед усмехнулся:
- Да так... памятное местечко...
- Как, памятное?
- Тут мой друг погиб. Крестного сын. Вася.
- Ты что-то не рассказывал.
Дед молча кивнул головой и продолжал курить.
Желудевая Падь лежала перед ними.
Толстые, тесно стоящие дубы кое-где переплелись корявыми ветвями, широкие стволы утопали в узорчатых листьях папоротника.
Лучи вечернего солнца, пробившиеся сквозь листву, играли на дубовой коре.
Дед выпустил дым сквозь усы, потрогал висок:
- Да... давно это было...
- В войну?
- В войну. В ее самую. Тут у нас немцы стояли, а мы с отрядом были верст семьдесят отсюдова.
- Возле Черногатино?
- Да. А Вася из Малых Желтоух был. Выросли вместе, вместе в отряд ушли. Ну и невеста была у него. Не в Желтоухах, а у нас, на Слободке.
- Она жива щас?
- Нет. Лет семь тому померла. И его нет.
- А ты, дедуль, знаешь как он погиб?
Дед снова усмехнулся:
- Да я ж видал все. Прямо на моих глазах.
- Правда?
- Правда, Саш, правда.
Дед раскурил погасшую трубку, вздохнул:
- В сентябре было. Мы тогда думали в Белоруссию идти, фронт там был. А у нас уж ни оружия, ни припасов не было. Ждать-то не откуда. Что было потратили. Так по лесам и отсиживались. Короткие вылазки делали. Ну и командир решил идти прорваться к нашим, чтоб зимой не околеть в лесу.
- Дедуль, а в деревнях вы не могли зимовать?
- В деревнях-то немцы, голова! Это ж все немчурой занято было. Вот. Ну и Васька, а он хороший разведчик был, на хорошем счету, упросил, стало быть, командира отпустить его за хлебом. А за одно и с невестой проститься. Ну и пошли мы. С подводой, тихохонько пошли. Шли ночь, день спали в кустах. Потом опять ночью. И вот, только утро начинается, а мы впятером входим в Желудевую Падь.
Дед сощурился, пососал трубку:
- Солнце тогда еще токмо-токмо встало, туман еще, мгла вокруг дубов. Кобылка наша плохонькая, ребра светятся. У телеги колеса ветошью обмотаны, чтоб не гремели. Идем, стало быть. Васька лошадь ведет, Сережка Осадчий сзади, Петька Бирюленок с Женькой на телеге, а я справа так-то во... - дед встал, выпрямился с трубкой в зубах. - На грудях у меня автомат немецкий, две гранаты за поясом, френч, с офицера снятый. И вот, стало быть, только мы входим, значит, как...
Он вздрогнул, вынул изо рта дымящуюся трубку и громко заблеял высоким голосом:
- Ммеееееее...
Впалый рот его широко открылся, обнажив редкие сточившиеся зубы, глаза закрылись, седая голова откинулась назад:
- Ммеееееее...
Сашка недоумевающе уставился на него.
Дед вытянул перед собой руку с трубкой, качнулся и пошел по папоротникам, блея и трясясь.
- Дедуль... дедуль... - прошептал бледный Сашка, привставая.
Дед шел к дубам, высоко поднимая колени.
Дрожащий голос его эхом разносился по Желудевой Пади.
Желудевая Падь
Дед осторожно опустился на поваленный дуб, потрогал гладкий, потерявший почти всю кору ствол:
- Вишь, чистый какой...
Сашка подошел, поставив рядом ведро с грибами:
- Что, объел кто?
- Да нет, сама отлупилась, - дед достал кисет, стал медленно развязывать. - Дубовую кору мало кто ест. Горькая она. И твердая. Заяц яблоню уважает, а лось ольху...
Сашка сел рядом с дедом, сложил ножик и кинул в ведро, на лохматые шляпки груздей.
- Плохое тут место, дедуль. Грибов нет что-то. Сырота. Вот и ореховики одни, да молокане.
Дед развязал кисет, зачерпнул трубочкой крупно нарезанный табак:
- Сырота она и есть... Вон низина-то какая. От этого и дубы валятся. И желуди на них не держатся...
- Поэтому и Желудевой Падью назвали?
- А как же. Желудевая Падь она и есть. Чуть желуди наклюнулись и опали сразу, не созремши. Сырота...
Он достал спички, примял табак в трубке и закурил.
Сашка зевнул, положил руки на колени:
- Тетя Ната сейчас, небось обедает.
- Ага, - кивнул дед головой. - Погодь, поспеем. Дай покурю малость. Тут идти-то версты полторы, не боле...
Он медленно потягивал трубку.
Ветра не было и голубоватый дым волнисто расплывался возле его морщинистого лица с большим горбатым носом и гладкими белыми усами.
Сашка смотрел как проступает в трубке сквозь табак оранжевый огонек:
- Дедуль, а почему ты тут сидеть любишь? Тут же грибов совсем нет и сыро.
Дед усмехнулся:
- Да так... памятное местечко...
- Как, памятное?
- Тут мой друг погиб. Крестного сын. Вася.
- Ты что-то не рассказывал.
Дед молча кивнул головой и продолжал курить.
Желудевая Падь лежала перед ними.
Толстые, тесно стоящие дубы кое-где переплелись корявыми ветвями, широкие стволы утопали в узорчатых листьях папоротника.
Лучи вечернего солнца, пробившиеся сквозь листву, играли на дубовой коре.
Дед выпустил дым сквозь усы, потрогал висок:
- Да... давно это было...
- В войну?
- В войну. В ее самую. Тут у нас немцы стояли, а мы с отрядом были верст семьдесят отсюдова.
- Возле Черногатино?
- Да. А Вася из Малых Желтоух был. Выросли вместе, вместе в отряд ушли. Ну и невеста была у него. Не в Желтоухах, а у нас, на Слободке.
- Она жива щас?
- Нет. Лет семь тому померла. И его нет.
- А ты, дедуль, знаешь как он погиб?
Дед снова усмехнулся:
- Да я ж видал все. Прямо на моих глазах.
- Правда?
- Правда, Саш, правда.
Дед раскурил погасшую трубку, вздохнул:
- В сентябре было. Мы тогда думали в Белоруссию идти, фронт там был. А у нас уж ни оружия, ни припасов не было. Ждать-то не откуда. Что было потратили. Так по лесам и отсиживались. Короткие вылазки делали. Ну и командир решил идти прорваться к нашим, чтоб зимой не околеть в лесу.
- Дедуль, а в деревнях вы не могли зимовать?
- В деревнях-то немцы, голова! Это ж все немчурой занято было. Вот. Ну и Васька, а он хороший разведчик был, на хорошем счету, упросил, стало быть, командира отпустить его за хлебом. А за одно и с невестой проститься. Ну и пошли мы. С подводой, тихохонько пошли. Шли ночь, день спали в кустах. Потом опять ночью. И вот, только утро начинается, а мы впятером входим в Желудевую Падь.
Дед сощурился, пососал трубку:
- Солнце тогда еще токмо-токмо встало, туман еще, мгла вокруг дубов. Кобылка наша плохонькая, ребра светятся. У телеги колеса ветошью обмотаны, чтоб не гремели. Идем, стало быть. Васька лошадь ведет, Сережка Осадчий сзади, Петька Бирюленок с Женькой на телеге, а я справа так-то во... - дед встал, выпрямился с трубкой в зубах. - На грудях у меня автомат немецкий, две гранаты за поясом, френч, с офицера снятый. И вот, стало быть, только мы входим, значит, как...
Он вздрогнул, вынул изо рта дымящуюся трубку и громко заблеял высоким голосом:
- Ммеееееее...
Впалый рот его широко открылся, обнажив редкие сточившиеся зубы, глаза закрылись, седая голова откинулась назад:
- Ммеееееее...
Сашка недоумевающе уставился на него.
Дед вытянул перед собой руку с трубкой, качнулся и пошел по папоротникам, блея и трясясь.
- Дедуль... дедуль... - прошептал бледный Сашка, привставая.
Дед шел к дубам, высоко поднимая колени.
Дрожащий голос его эхом разносился по Желудевой Пади.