Илья Стальнов
Палачи из телевизора

   Степан зашел в поросший деревьями дворик. Лаврушина он увидел сразу.
   Завлабораторией уже два дня не отзывался на телефонные звонки, не обращал внимания на стук в дверь. Официально он уже неделю числился больным, на что имел «отмазный» лист – проштемпелеваный, выписанный по всем правилам больничный, во всяком случае по телефону он говорил, что дело обстоит именно так Надо же случиться – именно в это время директор собрался в срочную командировку, и не куда-нибудь в филиал в Орловской губернии, а в Данию. Тамошние ученые что-то твердили насчет новых времен, перестройки, о «милом Горби», а потому предлагали русским объединить усилия и грызть вместе гранит науки. Лучшего консультанта и сопровождающего, чем Лаврушин, директору не найти. Завлаб должен появиться в институте и цепляться изо всех сил в представившуюся возможность. Загранкомандировка – предел мечтаний советского человека. Чтобы упустить такую возможность, надо быть дураком. А упустить ее можно было просто – вокруг директора уже вились, нашептывали, науськивали, умасливали желающие поглядеть на копенгагенскую вольницу.
   Лаврушин, которого сейчас увидел Степан, меньше всего походил на больного человека. Гораздо больше походил он на человека здорового. И закрадывались сомнения в правомерности проштамповывания ему больничного листа.
   Кандидат физматнаук, одетый в грязную робу зеленого цвета – их в последнее время облюбовали дачники, вытаскивал из багажника своего «Запорожца» огромный пузатый медный самовар. Вещь была изрядно потерта, помята, бок продырявлен. На асфальте уже выросла груда никуда негодного хлама: разбитая настольная лампа, сгоревшая телевизионная трубка, всякая металлическая всячина Судя по удовлетворенному лицу хозяина этого хлама, жизнью тот был доволен вполне.
   – По совместительству в старьевщики устроился? – укоризненно произнес Степан.
   – Во, на ловца и зверь бежит, – сказал Лаврушин, поднимая глаза на друга. – Поможешь дотащить.
   Он начал совать в руки Степана железяки – влажные и не совсем чистые.
   – Э, – запротестовал было Степан.
   – Давай-давай, – Лаврушин сунул ему в руки телевизионную трубку.
   – Ты где этот хлам взял? На свалке, что ли?
   – Ага. На ней, родимой.
   Степан едва не выронил поклажу, положил ее на землю и возмущенно проговорил:
   – У тебя загранкомандировка срывается, а ты по свалкам мусор собираешь!
   – Загранкомандировка, – рассеянно кивнул Лаврушин, держа в руках мятый самовар и с интересом рассматривая его.
   – Посмотри, вещь. То, что надо!
   Все хваленое здравомыслие Степана восставало против подобной беспечности, безалаберности и вообще – сущего безумия. Он хотел сказать что-то едкое, но и оглянуться не успел, как друг вновь нагрузил его поклажей, на этот раз завернутой в пленку.
   – Самовар я сам понесу, – Лаврушин бережно поднял медное чудище, которое раздували во времена царя Гороха кирзовым сапогом.
   – Дела-а, – протянул Степан. – Совсем ополоумел.
   В лифте он пытался добиться у Друга объяснений, но тот, ощупывая самовар, отделывался; «подожди», потом», «сейчас увидишь».
   Страшнейший кавардак бросался в глаза уже в коридоре. Там была разбросана зимняя, летняя, осенняя обувь, половине которой место было на свалке. Здесь же валялись куски проводов, обломки микросхем, пара паяльников, осциллограф и все тот же свалочный мусор. Ощущался запах бензина.
   – Дала-а, – вновь протянул Степан, оглядываясь. Он привык, что дома у друга всегда бардак. Но сегодняшний бардак был бардаком с большой буквы. – У тебя здесь монголо-татары побывали?
   – Подожди секунду, – Лаврушин, не выпуская из рук самовара, шагнул в комнату. Степан последовал за ним. И обмер Дело было даже не в том, что в комнате царил уже не Бардак, а БАРДАЧИЩЕ. Но то, что возвышалось посередине, вообще нельзя было назвать никакими словами.
   Итак, мебель была сдвинута в угол. В центре расположилась фантастическая по глупости, абсурдности и откровенному сумасшедствию конструкция. Высотой она почти доставала до потолка, диаметром была метра полтора-два. Пробовать уловить в дичайшем нагромождении деталей какую-то систему – занятие бесполезное. Не было этой системы. И смысла не было. Зато были, можно было различить отдельные элементы, из которых и состояла эта ХРЕНОВИНА (иного слова в голову Степана както не пришло). А угадывались в ней: бочка из-под соленых огурцов – центральная часть конструкции, трубка от душа, знакомый бидон, из которого немало пива пито, небольшой и ржавый двигатель внутреннего сгорания (выхлопная труба вела на улицу через окно), панель от стереоприемника, магнитофон «Весна», а также мелочь – змеевики, клеммы, разноцветные провода и табличка от четырнадцатого троллейбуса.
   – Дела-а. Точно спятил
   – Нравится? – ставя самовар на пол, осведомился Лаврушин.
   – Потрясающе!
   – Только самовара не хватало.
   – Ты чем здесь занимаешься? – с опаской спросил Степан. Он со страхом думал, что у его друга очередной приступ творческой горячки, а тогда – запирай ворота.
   – Я над этой штукой три месяца работал, – сообщил Лаврушин – Времени не хватало, вот и сел на больничный.
   – Что это за жуть?
   – Генератор пси-поля. Торжество энергоинформационных технологий. Двадцать второй век!
   – Это генератор? Вот это? – Степан ткнул в машину пальцем.
   – А чего удивляешься? – с некоторой обидой спросил Лаврушин. – По-твоему, генератор должен обязательно сиять никелем и пластмассой? У меня нет денег на это. Чем богаты.
   – Ты хочешь сказать – эта коллекция металлолома работает?
   Лаврушин пожал плечами.
   Степан протиснулся боком к дивану, зацепился джинсами за острый край обрезка трубы, со стоном чертыхнулся – джинсы были новые. Он упал на мягкие продавленные подушки. И затеял назидания:
   – Лаврушин, эта штука не работает. Такие штуки вообще не работают. Такие штуки выставляются на экспозициях «Творчество душевнобольных».
   – Конечно, не работает, – охотно согласился Лаврушин.
   – Ну вот.
   – Сейчас самовар подсоединю – будет работать.
   – Самовар, – простонал Степан.
   – Он служит отражателем пси-поля, которое и откроет тоннель в иной пространственно-временной континуум.
   – Ага. А я – марсианин. Прибыл в СССР для организации совместного предприятия по разведению розовых слонов.
   – А вот ирония здесь неуместна.
   Хозяин квартиры поднял валявшийся на полу чемоданчик с инструментом, открыл его и принялся за самовар. Тот под ударами молоточка приобретал овальную форму. Попутно Лаврушин объяснял, что и как. Выражение на лице гостя менялось: недоверие сменилось полным неверием, а затем и страхом, в голове билась цифра «03» – там, кажется, высылают за душевнобольными.
   Из объяснений явствовало, что психологическое поле, создаваемое человеком, может реализовываться в параллельных пространствах, число им – бесконечность. Каждая мысль создает свой материальный мир, живущий, пока эта мысль длится, по задумке автора, а затем переходящий в свободное плавание. Если должным образом генерировать псиэнергию, можно попасть в эти производные миры. Притом легче попасть в тот мир, о котором думает наибольшее количество людей. А чем заняты головы большинства людей?
   – Это дверь в телевизионный мир, – подытожил Лаврушин.
   – Какой бред, – с восхищением произнес Степан. – Всем бредам бред.
   – Легко проверяется. Сейчас мы испытаем генератор Лаврушин решил, что довел самовар до кондиции. Отделан он был плохо, на корпусе – вмятины, но, похоже, для целей, которым он был предназначен, годился. Изобретатель присобачил разъемами самовар к аппарату рядом с будильником за шесть рублей двадцать копеек, который резко тикал.
   – Начнем?
   – Начинай, – насмешливо произнес Степан, скрестивший руки на груди. Он пришел в себя. И решил, что дуровоз вызывать нет смысла. Просто Лаврушин увлекся очередной идеей. Вот слезет с нее – и вновь будет достойным членом коллектива, законным квартиросъемщиком, членом профсоюза.
   Лаврушин распахнул дверцу шкафа, вынул заводную ручку для автомобильного мотора, засунул ее в глубь аппарата.
   – Двигатель на десять лошадей, – сказал изобретатель. – Приводит в действие вращательные и колебательные элементы.
   Он дернул несколько раз ручку. Двигатель чихнул и с видимой неохотой завелся. Аппарат затрясся, как припадочный. В его глубинах что-то закрутилось, заходило ходуном.
   – Жду чуда, – саркастически произнес Степан.
   – Подождешь, – Лаврушин обошел генератор, лицо его изображало крайнюю степень озабоченности. Он сунул руку в глубь аппарата, начал чем-то щелкать.
   – Давай, покажи, – подзадоривал Степан. Тут комната и провалилась в тартарары.
* * *
   Степан зажмурил глаза. А когда открыл, то увидел, что сидит не на диване в лаврушинской квартире, а на ступенях старого дома. И что по улице несутся стада иномарок – больших и маленьких, БМВ и «Мерседесов», «Фордов» и «Рено». Народу было полно, по большей части смуглые, горбоносые, кавказистые, одеты одни скромно, другие крикливо. Дома все под одну гребенку, в несколько этажей. Какаято стойка со здоровенными кнопочными телефонами. Напротив афиша кинотеатра – полуголая девица целится в какого-то обормота маньячного вида из гранатомета. И везде – рекламы, рекламы, рекламы – вещь советскому человеку чуждая и ненужная.
   Степан посмотрел направо – рядом на ступенях сидела в обнимку парочка стриженных, с красными хохолками, во всем черном, с медными бляшками молодых людей неопределенного пола. Молодые люди обнимались и целовались с самозабвением и отстраненностью, они не замечали ничего. С другой стороны стоял Лаврушин с заводной ручкой в руках.
   – Дела-а, – Степан дернул себя за мочку уха, что бы убедиться в реальности происходящего.
   – Оторвешь, – сказал Лаврушин.
   – Сработала твоя ХРЕНОВИНА!
   – А как же… Интересно, какая сейчас передача?
   – Сегодня воскресенье. Может быть какая угодно. Наверное, что-то про туризм.
   – Пошли посмотрим на зарубеж Когда еще побываем, – предложил Лаврушин – Как мы будем осматривать мир, ограниченный фокусом видеокамеры.
   – А кто тебе сказал, что он ограничен? Этот мир – точная копия нашего.
   Друзья двинулись мимо витрин маленьких магазинчиков, в которых были ценники со многими нулями и лежали упакованные в пластмассу продукты, мимо витрин с одеждой на похожих на людей манекенах и такими же ценниками, только нулей на них было куда больше. За поворотом к подъездам лениво жались девушки, одетые скупо и вызывающе. Лаврушин притормозил и во все глаза уставился на них. Одна стала глупо улыбаться и подмигивать, а другая направилась к ним.
   – Пошли отсюда! – дернул его за рукав Степан. – Быстрее! Свернув на соседнюю улицу, друзья попытались разобраться, где находятся.
   – Франция – факт. Речь ихняя. И ценники, – он подошел к спешащему куда-то молодому человеку. – Извините, что это за город?
   Молодой человек сперва удивленно посмотрел на замызганную робу Лаврушина. Потом понял, о чем его спрашивают, и лицо его вытянулось.
   – Утром был Париж. Вы что, с Луны свалились?
   – Русские туристы.
   Парень дружелюбно похлопал Лаврушина по плечу:
   – Горбатшов, – коверкая русский проквакал он. – Перестройка…
   – …и различные приспособления для картофелеводческих, зерноводческих, свиноводческих, хлопководческих работ, а также для мелиорации.
   Лаврушин встряхнул головой. Какой отношение имеет «перестоика» к приспособлению для картофелеуборочных работ?
   Когда человек переключает телевизор на другой канал, то привычный мозг тут же моментально воспринимет другое изображение как должное. Но когда переключают реальность. Когда человек моментально попадает в другой мир – тут сразу не переключишься.
   – Уф, – перевел дыхание Степан.
   Путешественники по телепространству были в большом, хорошо освещенном зале, заставленном рядами кресел. В креслах сидели люди – бородатые, плешивые, дурно одетые или, наоборот, в добротных, партийно-профсоюзного кроя костюмах. Публика была чем-то странная и близкая. Впереди было пространство сцены. В зале было несколько телекамер и множество прожекторов, излучающих яркий, жарящий свет. Было очень жарко.
   На сцене стоял стол для президиума. Рядом со столом возвышался сложный, ярко-красный, ощерившийся непонятными приспособлениями аппарат на гусеницах. Чем-то он походил на бормашину. Его сущность и назначение расписывал огромный толстый (человек-гора прямо) в синем костюме мужчина. Он постоянно вытирал со лба пот платком, на его лице играл детский румянец.
   – Пошли, присядем, – подтолкнул Лаврушин своего друга. Они прошли на край первого ряда, где было несколько свободных кресел Обсуждение было в самом разгаре. Присмотревшись, Лаврушин понял, что они попали на передачу для изобретателей «Это мы могем».
   Обсуждение было в самом разгаре, появление новых людей никто не заметил.
   – Вызывает некоторый интерес система передач. Некоторые нестандартные решения. Но… – начал речь худой очкастый мужчина из президиума.
   Он пустился в длинный перечень этих «но», которые больше походили на мелкую шрапнель, разносящую на кусочки изобретение.
   Но ему не дали разойтись. Благородного вида седовласый председательствующий прервал его, обратился к изобретателю:
   – Как вы думаете совершенствовать свое изобретение?
   – Хочу приспособить его с помощью дистанционного управления для сбора морской капусты под во-1, ой. Также можно продумать и вопрос о придании ему качеств аппарата летательного. Это помогло бы опыления сельхозугодий и борьбы с лесными пожарами.
   – Понятно – послышалось рядом с Лаврушиным саркастическое восклицание. Поднялся бородатый штатный скептик. – А вас, так ск-з-зать, многопрофильность этого, с поз-з-зволения скз-зать изобретения, не смущает?
   – Смущает, – изобретатель покраснел еще большe, всем своим видом выражая это смущение. – Но хотелось как лучше.
   – Ах, как лучше, так скз-з-зать…
   Но тут скептика перебил широкоплечий, только что вылезший из-за сохи мужик, разведя лопатообразными руками:
   – Эх, братцы! – возопил он. – Человек творчество проявил! Такую вещь изобрел! А вы ему… Бережнее надо к творческому человеку относиться. Аккуратнее надо.
   Он сел под гром аплодисментов.
   – Ладно, – прошептал Степан. – Все ясно. Поехали обратно.
   – Как обратно? – возмутился Лаврушин, – Я по телевизору только эту передачу и смотрю.
   – Вот и досмотришь ее по телевизору. Все выяснили. Проверили. Хреновина работает. Пора и честь знать.
   – Обратно, – пугающе задумчиво протянул Лаврушин.
   Степан с самыми дурными предчувствиями уставился на него.
   – Насчет обратно я еще не думал.
   – Что? Это как не думал?
   – Закрутился. И эта проблема совершенно выпала. Но ничего – со временем я ее решу.
   Степан побледнел и сдавленно прошипел:
   – Это что же – мы навсегда здесь останемся?
   – Да не нервничай. Через шесть часов бензин кончится. Мотор заглохнет. Мы вернемся автоматически.
   – Шесть часов, – произнес Степан мрачно, но с видимым облегчением.
   Тем временем на сцене появился новый предмет обсуждения – механизм, похожий на огромный самогонный аппарат. По всему было видно, что он тоже создавался из отходов производства. Внесли сие творение два изобретателя – широкоплечий, лысый, что колено гомосапиенса, усатый, что Тарас Бульба, мужчина лет под полтинник, и вихрастый шустрый молодой паренек, напоминающий гармониста из старых фильмов.
   – Це пылеи дымоулавливатель, – неторопливо, густым басом произнес лысый, указав могучей дланью на прибор.
   – А для чего он? – спросил очкарик из президиума.
   – Як для чего? Шоб пыль и дым улавливать.
   – Как он действует? – спросил председательствующий.
   – Так то ж элементарно. Вот вы, на задних рядах, будь ласка, засмолите цигарку.
   Нашлось несколько добровольцев. Когда над задними рядами поплыл дым, изобретатель включил тумблер, сделанный из черенка пожарной лопаты. Дым моментально исчез.
   – А какой принцип? – не отставали от лысого.
   – Так то мой малой лучше расскажет. «Гармонист» выступил вперед и начал тараторить:
   – Диффузионные процессы в газообразной среде, согласно уравнению…
   Лысый отошел в сторону и встал неподалеку от Лаврушина.
   – Простите, можно вас, – прошептал Лаврушин, приподнимаясь с места.
   – Що?
   – Вы детали на свалке брали?
   – А як же. Главный источник для нашего брата.
   – Я вас там видел.
   – О. А я бачу – лицо знакомое.
   – Мне ваш аппарат понравился. Только из-за того, что у вас стоит маленький чугунок, а не большая алюминиевая кастрюля, меняется синхронизация. И эффект падает. Кстати, такую кастрюлю я вчера нашел. Позвоните мне…
   Лаврушин нацарапал на бумажке номер телефона и протянул лысому изобретателю.
   – Ну спасибо, – сказал тот.
   Когда лысый отошел, Степан прошипел:
   – Ты чего? Зачем телефон дал? Это же другой мир!
   – Ох, забыл.
   Тем временем «гармонист» нудно вещал:
   – График охватывает третью и четвертую переменную.
   Лысый не выдержал и перебил его:
   – Николы, ты просто скажи – там такое поле создается, что всю дрянь из воздуха как магнит тянет.
   Тут вскочил набивший всем оскомину бородатый скептик, В отличие от людей творящих, которые еще не знают, что могут, он знал, что не может ничего, а потому обожал поучать и разоблачать:
   – А, так сказ-з-зать, научная экспертиза?
   – Так це ж разве экспертиза? – лысый вытащил из кармана небрежно сложенный в несколько раз и изрядно потертый листок. – У них сто человек этой проблемой занимаются – ничего не придумают А значит, и вы, братцы, тоже ничего не придумаете. Це экспертиза?
   – Что меня, так скз-зать, настораживает, – затеребил скептик бороду – Есть, так скз-зать, магистральные пути развития науки Все большие открытия совершаются, так скз-зать, большими коллективами. Игрушки, мелочь, усовершенствования – это просто для народного творчества. Но тут большая проблема.
   – Эй, там, на галерке, будь ласка, засмоли. Поплыл сигаретный дым. Лысый дернул рубильник – дым исчез. Перевел его – дым появился.
   – Но я не договорил Значит, так скз-зать, магистральный путь.
   Лысый вновь взялся за рубильник – дым исчез.
   – Братцы! – вскочил деревенский защитник изобретателей. – Человек творчество проявил! Ум, совесть вложил. Душевнее надо, братцы! А вы – магистраль.
   – Но существуют, так скз-з-зть… Лысый дернул за рубильник – дым исчез.
   – Так сказ-зать… – донесся возбужденный голос скептика.
   Чем кончилось дело друзья не слышали. Они очутились во Дворце Съездов у пресловутого пятого микрофона, к которому выстроилась длинная очередь. Сейчас в него вцепился поп, в длинной рясе, похожий на бомжующего Мефистофеля, и что-то орал. Обсуждали какую-то поправку, но какую. Щелк – опять другая картинка.
   Дальше пространства начали меняться быстро.
   Путешественники за несколько минут побывали на: виноферме в Голландии, с довольными, обладающими всеми правами свиньями. Затем перенеслись на квартиру писателя Астафьева. Оказались на приеме Белом доме. Оттуда их вытолкали взашей и на полицейской машине повезли в участок. Лаврушин сказал, о они русские, и полицейский восторженно, сугубо по-английски заорал: «О, русский шпион». К счастью, репортаж закончился, и друзья очутились в кооперативном кафе, где успели ухватить по кусочку, прежде чем исчезнуть. Дожевать бутерброды с севрюгой они не успели – перенеслись в Антарктиду, прямо в пингвинье стадо – и стало от холода ни до чего. Едва не обледенели, но подоспел репортаж об испытании новой роторной линии.
   – А если покажут открытый космос? – Степан [тряс Лаврушина за плечи. – Или мультфильм?
   – Даже и не знаю
   Дальше пошли передачи такие, будто специально призванные доставить массу удовольствия Венеция. Рим Сафари в Африке. Друзьям оставалось только радоваться жизни.
   – Какой отдых, – лениво потянулся Лаврушин в шезлонге на берегу Средиземного моря. – Какие возможности для индустрии развлечений.
   – Неплохо, – Степан огляделся на нежащихся в лучах солнца людей, на белокаменный прекрасный город на другой стороне залива, поднял с песка ракушку и швырнул ее в море.
   Ласкающий взор пейзаж исчез, будто и не было вовсе. Путешественники оказались в темном, пыльном углу. Сердце у Лаврушина куда-то ухнуло в предчувствии больших неприятностей.
   – Пропала Рассея, – услышал он.
* * *
   Угол был завален старыми сапогами, корзинами, одеждой. Тут же стоял высокий (рукой до верхушки не дотянешься) шкаф.
   Просторная комната имела сводчатые окна В них уныло глядел узкий лунный серп. Здесь было пыльно В центре стоял большой стол с горящими свечами На столе возвышалась здоровенная бутылка с мутной жидкостью, стояли тарелки с солеными огурцами, картошкой. За столом сидело четверо Человек в строгом сюртуке уронил лицо в свою тарелку с объедками и посапывал громко и омерзительно. Здоровенный мужчина в военной форме с аксельбантами, погонами штабс-капитана, зажав в руке стакан, зло глядел перед собой, его лицо держиморды, напрочь лишенное интеллекта, было угрюмым. Третий за столом был подпоручик с красивым, но порочным лицом. Он обнимал распутную толстую тетку и истошным противным голосом орал:
   – Пропала Рассея! Продали ее жиды и большевики! Истоптали лаптями!
   От избытка чувств он схватил со стола револьвер и выстрелил два раза в стену. Грохот был оглушительный. Пули рикошетировали с искрами.
   – Успокойтесь, подпоручик, – обхватив голову рукой, прошептал капитан. – Не только вам тошно, что Родина в руках хама.
   – Хама, – плаксиво и пьяно поддакнул подпоручик «Противные люди, – подумал Лаврушин. – Видимо, попали мы в революционный фильм шестидесятых».
   – Ох, Николай Николаевич, – хихикнула дама, теснее прижавшись к порочному молодому офицеру. – Можно хоть сейчас о приятственном.
   – Пшла вон, дура! – взвизгнул подпоручик, оттолкнул женщину от себя. Потом всхлипнул: – Землю отобрали. Капитал… Пропала Рассея!
   – Не будьте барышней, подпоручик…
   Докончить этот унылый разговор им не пришлось. Под ноги Лаврушину со шкафа тяжело шлепнулся откормленный черный кот.
   – Кыш, – рефлекторно крикнул изобретатель. Держиморда вздрогнул. Пьяный поручик крикнул противно и тонко:
   – Кто там?
   Капитан взял револьвер, свечу, направился в сторону шкафа. Путешественники вжались в угол – ни живы ни мертвы.
   – О, лазутчики, – капитан улыбнулся, как змея перед завтраком. – Покажитесь на свет, господа большевички.
   – Влипли, – вздохнул Степан. Где-то в словах капитана была истина. Полгода назад Степана приняли кандидатом в члены КПСС.
   Первопроходцы пси-измерений вышли на свет божий. Они прошли в центр комнаты, подталкиваемые в спину. Держиморда-офицер критически оглядел их и впился глазами в потертые фирменные новые джинсы Степана – их специально протирают на заводе, чтобы они выглядели более обтрепанными.
   – Оборванцы, – констатировал капитан, – В обносках ходят, а все туда же – великой державой управлять.
   – Быдло К стенке их! – подпоручик взял револьвер и направился к нежданным гостям.
   Капитан-держиморда улыбнулся и учтиво, как полагается выпускнику пажеского корпуса юнкерского училища – или откуда он там, произнес:
   – Закончилась ваша жизнь, господа. Закончилась бесславно и глупо. Впрочем, как все на этом свете.
   – Зак-кончилась, – икнул подпоручик и поднял револьвер, – Не здесь, Николай Николаевич, – с укоризной сказал капитан. – Выведем во двор, и…
   Он подтолкнул Степана стволом к дверям.
   У выхода из комнаты Лаврушин наконец осознал, что пускать в расход их собираются на полном серьезе. Мир этот, может, и был воображаемым, только вот пули в револьверах были настоящими. Поэтому он обернулся и воскликнул:
   – Товарищи, – запнулся. – То есть господа. Что же вы делаете? Мы тут случаем.
   – Николай Николаевич, нас уже зачислили в товарищи. Как…
   Договорить капитан не успел. Степан отбил револьвер и врезал ему в челюсть, вложив в удар все свои девяносто килограммов. Капитан пролетел два шага, наткнулся за подпоручика, еле стоявшего на ногах от спиртного, они оба упали.
   – Бежим! – Степан дернул друга за руку. Они сломя голову ринулись вниз по лестнице. Выскочили из парадной на темную, без единого фонаря, освещенную лишь жалким серпом луны улицу.
   Вдоль нее шли одно-двух этажные дома с темными окнами. Только в немногих были стекла. И в двух-трех тлели слабые огоньки. Черное небо на горизонте озарялось всполохами огней. Приглушенно звучали далекие орудия. Было прохладно – на дворе ранняя весна или поздняя осень.
   Бежать по брусчатке было неудобно. Но страх гнал вперед получше перспективы олимпийской медали. Друзья нырнули в узкий, безжизненный, немощенный переулок.
   – Стой! – послышался сзади крик,
   В паре десятков метров возникли фигуры в шинелях. В руках они держали чтото длинное, в чем можно было в темноте с определенными усилиями распознать трехлинейки с примкнутыми штыками.
   – Стой, тудыть твою так!
   Грянул выстрел. Вжик – Лаврушин понял, что это у его уха просвистела пуля. Вторая порвала рукав зеленой тужурки и поцарапала кожу.
   Фигуры в шинелях перекрыли переулок впереди.