Страница:
Конец препирательствам положило явление отчасти знакомого лица – со стороны служб подошел месьор управляющий коронного замка. Следом плелся чрезвычайно удрученный пес серо-серебристой масти, чуть оживившийся при виде Дисы и вяло помахавший ей хвостом. Животное не возражало против того, чтобы его погладили и для смеху дунули в нос – длинная морда зверя немедля сморщилась, а губы задрались, открывая пока еще мелкие белые клыки. Ричильдис припомнила, что это все-таки не овчарка, а молодой волк. Зовут его Гвен и он считается приемным сыном и наследником здешнего короля. Такому утверждению Лаэг и Диса сразу не поверили: слишком уж оно невероятно звучало. Животное не может наследовать, тем более целое королевство, пусть и захудалое!
Выслушав обе стороны, месьор Магнуссон на краткое мгновение скривился и вынес решение: «Отпирайте. Хотят – пусть посмотрят. Я сам их провожу».
Залязгали ключи, загромыхало железо о железо, тяжеловесно и внушительно скрипнула дверь. За ней потянулся самый обычный коридор – облицованный плитами серого и красноватого гранита, еще не успевшими покрыться следами копоти от постоянно чадящих факелов, низкий сводчатый потолок, через равные промежутки прерываемый изгибами арок, уходящими в стороны темными ответвлениями и дверями – то деревянными, обшитыми для крепости полосами железа, то решетчатыми. Увиденное мало отличалось от подземелий Тарантийской крепости, даже запах схожий: тянет сырой прохладой, землей и почему-то перебродившим вином. Наверное, часть подземелий, как это заведено, используется под склады провизии.
Звуки людских шагов гулко отражались от потолка, переплетаясь с частым цокотом звериных когтей – Гвен бежал чуть впереди, порой бросая косой взгляд через плечо.
– Ежели не секрет – зачем вам понадобились спятившие оборотни? – по-свойски осведомился Темвик, в очередной раз наклоняясь и уберегая голову от близкого знакомства с выступами на потолке. – Сколько твердили – за этими двергами нужен глаз да глаз! Отгрохали громадину, но постоянно забывали – строят для людей, а не для своих приплюснутых сородичей!
Лаэг, к которому обращались с вопросом, здраво рассудил, что на сегодня ссор достаточно, а требовать от провинциалов должного соблюдения правил приличия не имеет смысла. Здесь разговаривают так, как привыкли с детства.
– Интересно, – честно признался он. – Мы никогда не видели ничего подобного. Кроме того, когда мы вернемся в Тарантию, наш достопочтенный преподаватель словесности наверняка потребует от меня и Дис составить повествование об этой поездке. Вот я ему и напишу такое… чтобы по ночам кошмары снились.
Магнуссон оценил замысел и хрюкнул. В повадках этого человека крылось нечто от большой и добродушной с виду собаки, вроде тех, что стерегут отары на пастбищах Таурана.
– Простите, а вы сами – тоже… э-э… оборотень? – рискнула встрять в разговор Ричильдис.
– Угу, – не удивился вопросу Темвик. – Самый настоящий. Можете спросить у своего отца – он подтвердит.
– А он? – Диса показала на серебристого волчонка.
– Насчет него – не знаю. Гвен какой-то неудачливый уродился. Вроде не зверь, но и не оборотень. Может, когда повзрослеет, станет ясно, что он такое.
Трое посетителей и волк свернули направо, спустившись по лестнице с крутыми ступеньками и выйдя в маленький полукруглый зал, вроде обычнейшего караульного помещения. Там имелись люди – трое стражников, торопливо выскочивших из-за стола и вытянувшихся по стойке «смирно» (один, как успел заметить Лаэг, еле успел прибрать в карман маленький стаканчик и кубики только что метаемых на столе костяшек), и самые настоящие заключенные.
Узники размещались в камерах, выгороженных массивными решетками и больше смахивающими на клетки зверинца. Ричильдис с боязливым любопытством уставилась на непонятные силуэты и на всякий случай шагнула поближе к брату.
– Это не одержимые, – пояснил Магнуссон, – всего лишь не в меру буйные обыватели, которые сидят за погром гиперборейского посольства. Святой брат! – он возвысил голос: – Эй, брат Бомбах, как поживаем? Все также упрямо проповедуем истребление колдунов или собираемся покаяться в содеянном?
В темноте за решетками завозились, прокашливаясь и нехотя поднимаясь на ноги, смутно видимые силуэты. В моргающем свете масляных ламп ясно различалась выступившая к самой решетке коренастая фигура в оборванном балахоне, когда-то носившем гордое звание одеяния служителя митрианского ордена.
– Не раскаивался и не стану, – басовито заявил монах. – Ибо за веру святую и за землю отеческую лишения многие претерпеть готов. А вот добрых людей столько держать в неведении – нехорошо. Сказали б им, чего ждать, чтоб не маялись понапрасну.
– Чего с вами делать – это пусть король решает, – невозмутимо отрезал Темвик. – Приговор же будет выноситься аккурат на Ярмарке, до которой осталось…
– Три дня, – с готовностью подсказал Лаэг.
– Ага, точно, – кивнул управляющий. – Три дня. Так что ведите себя тихо, а брат Бомбах поведает вам что-нибудь душеспасительное. Ну что, не передумали? – он развернулся к невольно притихшим детям. – Пойдем знакомиться с нашими бедолагами?
– Пойдем, – упрямством и настойчивостью младший из принцев Аквилонии вполне мог поспорить с собственным отцом.
Внизу оказалось темно – неуютный мрак разгоняли только робкие огоньки закрепленных на стенах факелов. Слышалось чье-то жалобное хныканье, неразборчивые причитания, мягкий топот безостановочного кружения запертого в клетку дикого животного. Пахло страхом, если, конечно, отвлеченное чувство может иметь запах – прогорклый и одновременно сладковатый, как в давно заброшенном склепе. Здесь царили отчаяние и настороженность, а еще – невероятное желание оказаться на свободе. Оно было столь сильным, что приобрело осязаемость, и эта бестелесная осязаемость со всего размаху обрушилась на маленькую Дису, оттолкнув ее к холодной стене. Девочка растерянно затрясла головой, и тут в темноте прозвучал вполне нормальный (отчасти слегка раздраженный) женский голос, произносивший слова с диковинным прищелкиванием на окончаниях:
– Какого демона?! Я же просила меня не беспокоить! Кого там носит?
– Это мы, – обескураженно произнес Темвик Магнуссон. – Кажется, нас забыли предупредить… Рени, что ты здесь делаешь?
– Колдую, разумеется, – невидимая женщина зажгла еще одну лампу, став из смутной тени вполне живой и узнаваемой госпожой Ренисенб эш'Шарвин. – Оправдываю выдаваемое мне казной жалованье… Темвик, ты свихнулся? Зачем ты притащил сюда детей? – последние фразы переполняло неподдельное возмущение и испуг.
– Они сами захотели, – проворчал управляющий Цитадели. – Что в этом страшного?
– Мы хотели навестить вас, но в башне уже который день никого нет, – нерешительно добавил Лаэг. Временно позабытая всеми Диса присела на холодную ступеньку, обняв мгновенно оказавшегося рядом волчонка. Тот мелко вздрагивал и чуть слышно скулил.
– Не спорю, обещания надо выполнять, – магичка поставила лампу на колченогий стол, сооруженный из брошенных на козлы досок и заметно просевший под тяжестью огромных фолиантов и свитков, и принялась складывать в большую кожаную суму какие-то позвякивающие флакончики и медно поблескивающие коробки. – Что, наверху уже утро? Выходит, мы проторчали здесь почти всю ночь?.. Особых успехов я не достигла, так что вполне могу пойти принять гостей.
– «Мы»? – Темвик огляделся по сторонам, не решаясь приблизиться к клеткам. – В смысле, ты и они?
– В смысле, я, эти лишившиеся ума бедняги и еще кое-кто, – госпожа Ренисенб махнула рукой в глубину помещения, откуда неторопливо выступил высокий силуэт. Магнуссон, завидев приближающегося человека, ехидно хмыкнул:
– Рэф, ты тоже решил заделаться колдуном на старости лет? Тебя-то какими ветрами сюда занесло?
– По моей просьбе, – отрезала стигийка. – Сложно объяснить, но вообще-то он мне помогает. Эти бедняги почти не разговаривают, а у господина дознавателя установилось с ними какое-то диковинное… взаимопонимание, что ли… Провалиться мне на месте, если я уразумела, как он это делает. Рэф! – позвала она. – О чем сейчас размышляет месьор Шелорис?
Месьор Шелорис, в недавнем прошлом содержатель пекарни на Медовой аллее, скорчился в дальнем углу неопрятной грудой, пряча от яркого света отвыкшие глаза и негромко подвывая. Рэф не торопясь шагнул к его клетке и несколько мгновений вглядывался во мрак.
– Очень напуган, – наконец сказал он негромко. – Много света. Много людей. Ему стыдно перед… не понимаю, что он имеет в виду… перед Грядущим Вожаком, что ли?.. за свою слабость. Он думает, из-за этого ему не позволят занять место в будущей Стае…
– Принцесса! – сдавленно ахнула магичка, перебивая. Зажатая в ее руке очередная склянка с треском разбилась о каменный пол. Волшебница сорвалась с места, взмахнув широкими рукавами черной хламиды, и ринулась к лестнице.
Она успела вовремя – на мгновение раньше, чем Диса, несмотря на все усилия Гвена поддержать ее, начала соскальзывать вниз со ступенек.
Маленькая аквилонка не потеряла сознания. Просто ей показалось, будто в ее голову, как завоеватели в покоренный город, разом ворвалось множество чужих, незнакомых и опасных личностей. Она стала этой жутковатой всклокоченной девушкой, сидевшей на корточках подле решетки, той самой, с которой возилась Ренисенб. Разум несчастной («Мави, ее зовут Мави, но скоро она забудет, что значат эти непонятные звуки») еще сохранил отдельные человеческие способности, осознавая, что происходит вокруг и что ей пытаются помочь, но обитавший внутри зверь видел только неодолимые прутья решетки, ощущал голод, стремление двигаться и полнейшую невозможность покинуть пугающее место, в котором он пребывает.
Еще Диса увидела себя – откуда-то снизу, как если бы она чудесным образом уменьшилась ростом до размеров собаки, всегда пребывающей на уровне человеческого колена. В этом видении мечущиеся вокруг нее фигуры не имели отчетливых выражений лиц, зато приобрели смутные мерцающие ореолы: тревожный красноватый, ярко-зеленый, прохладно-голубой и ее собственный – глубокого пурпурно-фиолетового цвета, совершенно не вяжущийся с бледным пятном лица и двумя темными провалами глаз в обрамлении черных прядей. Ее звали, голос брата с отчаянной настойчивостью повторял ее имя, и, уже почти вернувшись обратно, в привычный мир, девочка сообразила – она умудрилась взглянуть вокруг глазами крутившегося рядом волчонка. Вот, оказывается, какими звери видят людей… Но почему Гвен так беспокоится за нее?
– Я же говорю – она просто струсила и шлепнулась в обморок, – немедля заявил Лаэг, переживавший больше всех, стоило сестренке пошевелиться и разумно оглядеться. – Чего, спрашивается, тут бояться? Оборотни сидят за решеткой и в жизни оттуда не выберутся, правда?
– Мы должны сообщить об этом происшествии вашим родителям, – убежденно заявил Темвик Магнуссон, поднимая девочку со ступенек и устраивая ее на своем плече.
– Только не это! – взвыл мальчик. – Не надо! Тогда не видать нам ни Ярмарки, ничего – нас заставят безвылазно сидеть в замке или, чего доброго, отошлют домой! Не говорите им, а? Ведь с Дис не случилось ничего скверного!
– Ренисенб? – управляющий вопросительно глянул на магичку, словно право решать принадлежало ей. Женщина в задумчивости пощелкала тонкими пальцами. Лаэг и пришедшая в себя Ричильдис с трепетом уставились на нее.
– Если ваши высочества пообещают впредь ограничивать свою любознательность разумными пределами… – наконец изрекла стигийка. – И воздержатся от посещения мест, где их присутствие нежелательно…
– Обещаем, обещаем! – как всегда, младший из сыновей Аквилонца присвоил себе право говорить и за сестру, и на его физиономии мгновенно появилось умильное выражение, способное разжалобить даже госпожу Тилинг, старшую фрейлину Зенобии Канах, даму, твердость решений которой не раз уподобляли камням в основании знаменитой Великой Пирамиды Птейона. Ренисенб тоже не устояла перед подобным напором, неуверенно подтвердив:
– Так и быть. Будем считать, что ничего не случилось.
– А приглашение в гости по-прежнему в силе? – немедля воспрял духом Лаэг.
– В силе. Рэф, тебя не затруднит прихватить мою сумку?
Дознаватель, в течение всей суетливой неразберихи не проронивший ни единого слова и, кажется, даже не двинувшийся с места, молча подхватил тяжелое вместилище магических приспособлений и зашагал вслед за поднимающимся вверх по лестнице обществом. У нижней ступеньки он замешкался, глянув на темные клетки, где таились непонятные, сгорбленные силуэты с мерцающими отраженным светом зрачками.
Темница внезапно наполнилась воем и скрежетом когтей по камню. Словно получив некую недоступную чужому слуху команду, твари из темноты сорвались со своих мест, вцепились в решетки, заметались по тесным камерам. Мави по-прежнему сидела около самых прутьев, держась за них обеими руками и пристально глядя на удаляющихся людей.
Глава седьмая
Выслушав обе стороны, месьор Магнуссон на краткое мгновение скривился и вынес решение: «Отпирайте. Хотят – пусть посмотрят. Я сам их провожу».
Залязгали ключи, загромыхало железо о железо, тяжеловесно и внушительно скрипнула дверь. За ней потянулся самый обычный коридор – облицованный плитами серого и красноватого гранита, еще не успевшими покрыться следами копоти от постоянно чадящих факелов, низкий сводчатый потолок, через равные промежутки прерываемый изгибами арок, уходящими в стороны темными ответвлениями и дверями – то деревянными, обшитыми для крепости полосами железа, то решетчатыми. Увиденное мало отличалось от подземелий Тарантийской крепости, даже запах схожий: тянет сырой прохладой, землей и почему-то перебродившим вином. Наверное, часть подземелий, как это заведено, используется под склады провизии.
Звуки людских шагов гулко отражались от потолка, переплетаясь с частым цокотом звериных когтей – Гвен бежал чуть впереди, порой бросая косой взгляд через плечо.
– Ежели не секрет – зачем вам понадобились спятившие оборотни? – по-свойски осведомился Темвик, в очередной раз наклоняясь и уберегая голову от близкого знакомства с выступами на потолке. – Сколько твердили – за этими двергами нужен глаз да глаз! Отгрохали громадину, но постоянно забывали – строят для людей, а не для своих приплюснутых сородичей!
Лаэг, к которому обращались с вопросом, здраво рассудил, что на сегодня ссор достаточно, а требовать от провинциалов должного соблюдения правил приличия не имеет смысла. Здесь разговаривают так, как привыкли с детства.
– Интересно, – честно признался он. – Мы никогда не видели ничего подобного. Кроме того, когда мы вернемся в Тарантию, наш достопочтенный преподаватель словесности наверняка потребует от меня и Дис составить повествование об этой поездке. Вот я ему и напишу такое… чтобы по ночам кошмары снились.
Магнуссон оценил замысел и хрюкнул. В повадках этого человека крылось нечто от большой и добродушной с виду собаки, вроде тех, что стерегут отары на пастбищах Таурана.
– Простите, а вы сами – тоже… э-э… оборотень? – рискнула встрять в разговор Ричильдис.
– Угу, – не удивился вопросу Темвик. – Самый настоящий. Можете спросить у своего отца – он подтвердит.
– А он? – Диса показала на серебристого волчонка.
– Насчет него – не знаю. Гвен какой-то неудачливый уродился. Вроде не зверь, но и не оборотень. Может, когда повзрослеет, станет ясно, что он такое.
Трое посетителей и волк свернули направо, спустившись по лестнице с крутыми ступеньками и выйдя в маленький полукруглый зал, вроде обычнейшего караульного помещения. Там имелись люди – трое стражников, торопливо выскочивших из-за стола и вытянувшихся по стойке «смирно» (один, как успел заметить Лаэг, еле успел прибрать в карман маленький стаканчик и кубики только что метаемых на столе костяшек), и самые настоящие заключенные.
Узники размещались в камерах, выгороженных массивными решетками и больше смахивающими на клетки зверинца. Ричильдис с боязливым любопытством уставилась на непонятные силуэты и на всякий случай шагнула поближе к брату.
– Это не одержимые, – пояснил Магнуссон, – всего лишь не в меру буйные обыватели, которые сидят за погром гиперборейского посольства. Святой брат! – он возвысил голос: – Эй, брат Бомбах, как поживаем? Все также упрямо проповедуем истребление колдунов или собираемся покаяться в содеянном?
В темноте за решетками завозились, прокашливаясь и нехотя поднимаясь на ноги, смутно видимые силуэты. В моргающем свете масляных ламп ясно различалась выступившая к самой решетке коренастая фигура в оборванном балахоне, когда-то носившем гордое звание одеяния служителя митрианского ордена.
– Не раскаивался и не стану, – басовито заявил монах. – Ибо за веру святую и за землю отеческую лишения многие претерпеть готов. А вот добрых людей столько держать в неведении – нехорошо. Сказали б им, чего ждать, чтоб не маялись понапрасну.
– Чего с вами делать – это пусть король решает, – невозмутимо отрезал Темвик. – Приговор же будет выноситься аккурат на Ярмарке, до которой осталось…
– Три дня, – с готовностью подсказал Лаэг.
– Ага, точно, – кивнул управляющий. – Три дня. Так что ведите себя тихо, а брат Бомбах поведает вам что-нибудь душеспасительное. Ну что, не передумали? – он развернулся к невольно притихшим детям. – Пойдем знакомиться с нашими бедолагами?
– Пойдем, – упрямством и настойчивостью младший из принцев Аквилонии вполне мог поспорить с собственным отцом.
* * *
Одержимых представителей народа Карающей Длани содержали по соседству. Требовалось только открыть дверь из караульного помещения и одолеть десяток ступенек вниз. Гвен, едва перешагнув порог, немедленно заворчал, низко пригнув голову и вздыбив шерсть на холке. Ему явно не хотелось входить, но и бегство он счел ниже своего достоинства.Внизу оказалось темно – неуютный мрак разгоняли только робкие огоньки закрепленных на стенах факелов. Слышалось чье-то жалобное хныканье, неразборчивые причитания, мягкий топот безостановочного кружения запертого в клетку дикого животного. Пахло страхом, если, конечно, отвлеченное чувство может иметь запах – прогорклый и одновременно сладковатый, как в давно заброшенном склепе. Здесь царили отчаяние и настороженность, а еще – невероятное желание оказаться на свободе. Оно было столь сильным, что приобрело осязаемость, и эта бестелесная осязаемость со всего размаху обрушилась на маленькую Дису, оттолкнув ее к холодной стене. Девочка растерянно затрясла головой, и тут в темноте прозвучал вполне нормальный (отчасти слегка раздраженный) женский голос, произносивший слова с диковинным прищелкиванием на окончаниях:
– Какого демона?! Я же просила меня не беспокоить! Кого там носит?
– Это мы, – обескураженно произнес Темвик Магнуссон. – Кажется, нас забыли предупредить… Рени, что ты здесь делаешь?
– Колдую, разумеется, – невидимая женщина зажгла еще одну лампу, став из смутной тени вполне живой и узнаваемой госпожой Ренисенб эш'Шарвин. – Оправдываю выдаваемое мне казной жалованье… Темвик, ты свихнулся? Зачем ты притащил сюда детей? – последние фразы переполняло неподдельное возмущение и испуг.
– Они сами захотели, – проворчал управляющий Цитадели. – Что в этом страшного?
– Мы хотели навестить вас, но в башне уже который день никого нет, – нерешительно добавил Лаэг. Временно позабытая всеми Диса присела на холодную ступеньку, обняв мгновенно оказавшегося рядом волчонка. Тот мелко вздрагивал и чуть слышно скулил.
– Не спорю, обещания надо выполнять, – магичка поставила лампу на колченогий стол, сооруженный из брошенных на козлы досок и заметно просевший под тяжестью огромных фолиантов и свитков, и принялась складывать в большую кожаную суму какие-то позвякивающие флакончики и медно поблескивающие коробки. – Что, наверху уже утро? Выходит, мы проторчали здесь почти всю ночь?.. Особых успехов я не достигла, так что вполне могу пойти принять гостей.
– «Мы»? – Темвик огляделся по сторонам, не решаясь приблизиться к клеткам. – В смысле, ты и они?
– В смысле, я, эти лишившиеся ума бедняги и еще кое-кто, – госпожа Ренисенб махнула рукой в глубину помещения, откуда неторопливо выступил высокий силуэт. Магнуссон, завидев приближающегося человека, ехидно хмыкнул:
– Рэф, ты тоже решил заделаться колдуном на старости лет? Тебя-то какими ветрами сюда занесло?
– По моей просьбе, – отрезала стигийка. – Сложно объяснить, но вообще-то он мне помогает. Эти бедняги почти не разговаривают, а у господина дознавателя установилось с ними какое-то диковинное… взаимопонимание, что ли… Провалиться мне на месте, если я уразумела, как он это делает. Рэф! – позвала она. – О чем сейчас размышляет месьор Шелорис?
Месьор Шелорис, в недавнем прошлом содержатель пекарни на Медовой аллее, скорчился в дальнем углу неопрятной грудой, пряча от яркого света отвыкшие глаза и негромко подвывая. Рэф не торопясь шагнул к его клетке и несколько мгновений вглядывался во мрак.
– Очень напуган, – наконец сказал он негромко. – Много света. Много людей. Ему стыдно перед… не понимаю, что он имеет в виду… перед Грядущим Вожаком, что ли?.. за свою слабость. Он думает, из-за этого ему не позволят занять место в будущей Стае…
– Принцесса! – сдавленно ахнула магичка, перебивая. Зажатая в ее руке очередная склянка с треском разбилась о каменный пол. Волшебница сорвалась с места, взмахнув широкими рукавами черной хламиды, и ринулась к лестнице.
Она успела вовремя – на мгновение раньше, чем Диса, несмотря на все усилия Гвена поддержать ее, начала соскальзывать вниз со ступенек.
Маленькая аквилонка не потеряла сознания. Просто ей показалось, будто в ее голову, как завоеватели в покоренный город, разом ворвалось множество чужих, незнакомых и опасных личностей. Она стала этой жутковатой всклокоченной девушкой, сидевшей на корточках подле решетки, той самой, с которой возилась Ренисенб. Разум несчастной («Мави, ее зовут Мави, но скоро она забудет, что значат эти непонятные звуки») еще сохранил отдельные человеческие способности, осознавая, что происходит вокруг и что ей пытаются помочь, но обитавший внутри зверь видел только неодолимые прутья решетки, ощущал голод, стремление двигаться и полнейшую невозможность покинуть пугающее место, в котором он пребывает.
Еще Диса увидела себя – откуда-то снизу, как если бы она чудесным образом уменьшилась ростом до размеров собаки, всегда пребывающей на уровне человеческого колена. В этом видении мечущиеся вокруг нее фигуры не имели отчетливых выражений лиц, зато приобрели смутные мерцающие ореолы: тревожный красноватый, ярко-зеленый, прохладно-голубой и ее собственный – глубокого пурпурно-фиолетового цвета, совершенно не вяжущийся с бледным пятном лица и двумя темными провалами глаз в обрамлении черных прядей. Ее звали, голос брата с отчаянной настойчивостью повторял ее имя, и, уже почти вернувшись обратно, в привычный мир, девочка сообразила – она умудрилась взглянуть вокруг глазами крутившегося рядом волчонка. Вот, оказывается, какими звери видят людей… Но почему Гвен так беспокоится за нее?
– Я же говорю – она просто струсила и шлепнулась в обморок, – немедля заявил Лаэг, переживавший больше всех, стоило сестренке пошевелиться и разумно оглядеться. – Чего, спрашивается, тут бояться? Оборотни сидят за решеткой и в жизни оттуда не выберутся, правда?
– Мы должны сообщить об этом происшествии вашим родителям, – убежденно заявил Темвик Магнуссон, поднимая девочку со ступенек и устраивая ее на своем плече.
– Только не это! – взвыл мальчик. – Не надо! Тогда не видать нам ни Ярмарки, ничего – нас заставят безвылазно сидеть в замке или, чего доброго, отошлют домой! Не говорите им, а? Ведь с Дис не случилось ничего скверного!
– Ренисенб? – управляющий вопросительно глянул на магичку, словно право решать принадлежало ей. Женщина в задумчивости пощелкала тонкими пальцами. Лаэг и пришедшая в себя Ричильдис с трепетом уставились на нее.
– Если ваши высочества пообещают впредь ограничивать свою любознательность разумными пределами… – наконец изрекла стигийка. – И воздержатся от посещения мест, где их присутствие нежелательно…
– Обещаем, обещаем! – как всегда, младший из сыновей Аквилонца присвоил себе право говорить и за сестру, и на его физиономии мгновенно появилось умильное выражение, способное разжалобить даже госпожу Тилинг, старшую фрейлину Зенобии Канах, даму, твердость решений которой не раз уподобляли камням в основании знаменитой Великой Пирамиды Птейона. Ренисенб тоже не устояла перед подобным напором, неуверенно подтвердив:
– Так и быть. Будем считать, что ничего не случилось.
– А приглашение в гости по-прежнему в силе? – немедля воспрял духом Лаэг.
– В силе. Рэф, тебя не затруднит прихватить мою сумку?
Дознаватель, в течение всей суетливой неразберихи не проронивший ни единого слова и, кажется, даже не двинувшийся с места, молча подхватил тяжелое вместилище магических приспособлений и зашагал вслед за поднимающимся вверх по лестнице обществом. У нижней ступеньки он замешкался, глянув на темные клетки, где таились непонятные, сгорбленные силуэты с мерцающими отраженным светом зрачками.
Темница внезапно наполнилась воем и скрежетом когтей по камню. Словно получив некую недоступную чужому слуху команду, твари из темноты сорвались со своих мест, вцепились в решетки, заметались по тесным камерам. Мави по-прежнему сидела около самых прутьев, держась за них обеими руками и пристально глядя на удаляющихся людей.
Глава седьмая
Ярмарка
1 день Второй летней луны 1313 года.
С полудня до третьего дневного колокола.
Уже в который раз Темвик Магнуссон уподобил себя ткацкому челноку, безостановочно снующему по глади создаваемого разноцветного полотна. Пока не одна нить не оборвалась, не перепуталась с другими, вынуждая остановить мерно рокочущий станок и прибегнуть к помощи ножниц, и месьор королевский управляющий имел все основания гордиться собой. Будто осознавая всю важность и ответственность момента, даже голова прекратила ныть.
Вольфгардская Ярмарка торжественно открылась в назначенный срок. В первый день, конечно, особой торговли еще не велось – это время традиционно отведено под шумные увеселения.
К числу таковых в первую очередь относится проезд через Торговое Поле правящего монарха с семейством (если таковое семейство имеется) и свитой, а также представителями Гильдий, высокими гостями из-за пределов страны, частью гарнизона крепости и прочей блестящей мишурой.
Шествие удалось на славу. Обыватели и прибывшие на торг иноземцы дружно голосили, приветствуя всех подряд, девицы в пестрых нарядах поселянок бросали цветы, сверкали взлетающие над кавалькадой серебряные монеты, улетая в толпу и мгновенно исчезая, ослепительно сияло летнее солнце – в общем, не придерешься.
Если, конечно, не обращать внимания на застывшую кривую ухмылку Эртеля Эклинга, выглядевшую так, будто ее насильно пришпилили к лицу молодого правителя.
В противоположность ему, Аквилонское Семейство казалось неподдельно оживленным и искренне увлеченным происходящим вокруг. Время от времени Конан или Дженна принимались теребить Эртеля, напоминая ему о необходимости хотя бы внешне изображать радушие. Тот нехотя подчинялся.
Причину королевского неудовольствия Темвик узнал два дня тому, когда Эртель внезапно – и в тайне от всех – велел коменданту Цитадели принять меры к отысканию госпожи Раварты. В первый миг Магнуссон опешил: девица Нейя ведь не колечко и не безделушка, чтобы закатиться в пыльный угол и валяться там незамеченной.
– Она где-то в городе, – заявил Эртель, упорно глядя мимо управляющего. – Найди ее и приведи обратно.
– А если госпожа не захочет возвращаться? – брякнул Темвик, запоздало пожалев о сказанном. Эклинг немедля оскалился, рыкнув:
– Меня не волнует, чего она хочет и чего не хочет. Она моя, и она должна быть здесь!
– Конечно, Ваше величество, – торопливо закивал Магнуссон. – Я все сделаю.
Однако в суматохе предъярмарочных дней разыскать сгинувшую неведомо куда из замка короны Нейю Раварту не удалось, да Темвик и не спешил с выполнением столь странного поручения. Нет занятия неблагодарнее, чем влезать в семейные дрязги или пытаться мирить поссорившихся влюбленных, а, судя по всему, король и его подруга изрядно повздорили.
Для очистки совести Темвик наведался к знакомым и немногочисленным родственникам госпожи Раварты, узнав, что ни у кого из них она не показывалась, и с головой ушел в предстоящее устроение Летнего Торжища. Если Нейя захочет – сама объявится. Тащить ее силком бесполезно.
Требовалось совершить сотню дел, договориться с множеством различных людей, проследить за тем и за этим, и, в числе прочего, продумать устроение наказания злоумышленников, разгромивших гиперборейское посольство. Магнуссону совершенно не хотелось украшать Ярмарку столь зловещим предметом, как виселица.
Выход предложил старшина плотницкой артели, возводившей торговые ряды: соорудить требуемый эшафот, но столбы, перекладины и черное сукно приколотить, что называется, на честном слове. Как только все закончится, лишнее уберут, а постройка отойдет к лицедейской труппе – те как раз подыскивают подходящую сцену и готовы оплатить расходы.
Непонятно как, но в городе уже пронюхали, что никакой настоящей казни не предвидится, и оттого мрачная церемония прошла под сдавленные смешки и одобрительный свист. Назидательный финал, когда помилованные и облегченно переводившие дух зачинщики погрома, спотыкаясь, гуськом спускались вниз, к родным и друзьям, едва не был испорчен выкриками:
– А где брат Бомбах? Осудите его, как остальных, или выпускайте! Почему его держат за решеткой?
Требовательные вопли заставили короля Пограничья подняться со своего трона, установленного на специальном возвышении, и под его полным холодного бешенства взглядом крикуны испуганно смолкли.
– Не хотелось бы омрачать праздник, – процедил Эртель в наступившей тишине. – Надеюсь, мне не придется менять решение… пока виселицу еще не снесли. Что до буйного митрианца, он дожидается своего приговора в подземельях Цитадели и очень скучает. Если кто стремится разделить с ним камеру, пусть только подаст голос.
Желающих не нашлось. Обещание прозвучало достаточно внятно и веско, чтобы крамольные возгласы стихли, как по магическому повелению, а Темвик украдкой перевел дух. Не хватало еще отправлять стражу вылавливать недовольных. И без того забот хватает. Но что, во имя светлых богов, стряслось с Эртелем? Никогда он так не разговаривал…
Вскоре дороги управляющего замком и коронованных особ разошлись. Эртелю Эклингу вкупе с приближенными надлежало развлекать гостей, принимать глав Гильдий и всячески способствовать улучшению мнения о Пограничье, а месьору Магнуссону наравне с ширрифом Вольфгарда – следить за порядком на огромном заливном лугу, отведенном под Летнее Торжище. В минувшие годы блюстители обращались к двергской общине, охотно выделявшей сотню-другую соплеменников в помощь стражникам, но теперь приходилось рассчитывать только на себя. И, хотя для надзора за Ярмаркой собрали всех, кого только смогли, увеличив обычное число патрулей по меньшей мере втрое, Темвик не сомневался – за предстоящие пять сумбурных дней что-нибудь неладное да стрясется.
Вот он и кружил по шумному и цветастому людскому скоплению, порой останавливаясь перекинуться словом с знакомцами, и с тоской отклоняя очередное заманчивое предложение распить кружечку. Вокруг, как море, плескались звуки, яркие краски, запахи – перебродивший хмель, кипящий жир, опилки, горькая вонь свежевыделанной кожи и тончайший налет благовоний – мотались по ветру флажки и пестрые ленточки, что-то звенело, трещало, ухало и спорило на множество голосов.
Около второго дневного колокола.
От обилия запахов, звуков, красок у Дженны начинала кружиться голова. Конан же, казалось, не ведал усталости. На традиционной церемонии открытия, когда главы торговых и ремесленных гильдий подносили царственным особам свои дары, киммериец блистал за двоих, поскольку Эртель был рассеян и мрачен. Для каждого, кто подходил к покрытому алой парчой помосту с двумя тронами, у Конана находилось доброе пожелание или веселое напутствие.
Цех ювелиров преподнес двум владыкам золотые кубки, богато украшенные самоцветами, которые представитель зингарских виноторговцев тут же наполнил прекрасным игристым вином – зазвучали здравицы королевским фамилиям. Зенобии вручили рубиновое ожерелье с подвесками. Дородный торговец благовониями из Аргоса – пребывание в непривычно прохладном климате Пограничья ничуть не сказалось на его жизнерадостности – с поклоном положил к ногам госпожи Канах сундучок сандалового дерева, полный редчайших и дорогих притираний (им, стоило матери отвлечься, немедля завладела Ричильдис). Престарелый шемит в одеждах из драгоценного муара и кордавского бархата, с двух сторон почтительно поддерживаемый сыновьями, сделал неприметный жест, и к замку, в винные погреба короля Эртеля, покатила тяжело груженая пузатыми бочками подвода.
Впрочем, гостей из столь далеких от Полуночи стран, как Аргос или Шем, прибыло немного. Гораздо больше купцов представляли ближайших соседей: Аквилонию, Немедийскую империю с ее протекторатами, Нордхейм и Бритунию. Киммериец и Эртель благодарили всех – один шумно и искренне, другой – почти не разжимая губ, словно снедаемый некими тяжкими раздумьями. Дженна сразу обратила внимание, что место за троном Эртеля, где обычно стояла Нейя Раварта, пустует, и отнесла подавленность короля Пограничья на счет досадной размолвки с возлюбленной.
Подарок туранских конезаводчиков, однако, на некоторое время пробудил к жизни даже Эртеля. К помосту вывели двух великолепных жеребцов в роскошной сбруе – вороного могучей породы, разводимой в Немедии специально для рыцарских ристалищ, и легконогого буланого скакуна-саглави, завидев коего, варвар как-то странно крякнул и покрутил головой. Выяснилось, что киммерийцу предназначался как раз вороной.
Конан и Эртель приняли подарок, от всей души пожелав купцам удачной торговли, в очередной раз прозвучали заздравные речи, после чего коней увели, а Конан шепнул на ухо своей супруге:
– Надо будет поменяться с Эртелем. Этот конек напомнил мне кое-что из моей бурной юности. Потом напомни, расскажу.
Последними отдаривались оружейники. Эртель принял подношение почти равнодушно, у киммерийца же глаза горели азартным огнем, когда могучий длиннобородый купец, внешностью скорее смахивающий на подгорного жителя, одну за другой разворачивал чистые холстины на великолепных клинках. Развернув последнюю, оружейник чуть замешкался. Впрочем, долгие сомнения кузнецу были явно несвойственны, и колебался он лишь мгновение. Он кивнул подмастерью, и тот подал большой плоский сверток из тонко выделанной телячьей кожи.
– Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь из моих мастеров мог назвать это изделие своим, – прогудел купец, в то время как его руки неторопливо разворачивали сперва кожаный покров, а затем второй, холщовый. – Но – увы… Меня просил передать его один мой – и твой – большой друг. Прими сей дар, король-воитель, чье имя гремит от Пиктских Пущ до Гирканских степей. Тебе он будет как раз по руке.
Зрители, широким полукругом обступившие королевский помост, издали единый вздох изумления и восхищения.
В мозолистых ладонях оружейник сжимал древко массивной двулезвийной секиры, сталь которой заиграла в лучах солнца удивительным мягким и чистым светом. Топорище, сравнительно короткое, не более двух локтей длины, было сделано из черного дерева той породы, что немногим уступает по твердости железу, и усажено серебряными заклепками для большего удобства. В серебряное же навершие вделан крупный яркий сапфир. Купец повертел топор так и эдак, ловя солнечный свет, и стало видно, что сталь покрывает тончайший голубоватый узор, проступающий изнутри, а на каждом широком изогнутом лезвии отчеканена причудливая ярко-синяя руна. Изделие неведомого мастера поражало благородной простотой и завораживало странной соразмерностью – казалось невозможным ни убрать, ни добавить ни единой заклепки на рукоять, ни малейшей линии в узор.
В почтительной тишине Конан медленно поднялся с трона.
– Я полсотни лет провел у наковальни, – продолжал оружейник, – и только раз или два видел подобную сталь. Дверги выплавляют ее на Подгорном Пламени, а на то, чтобы сделать клинок, может уйти десять лет, а может и пятьдесят. Эта секира легка как перышко, но – смотри!
Купец повернул остро блеснувшее лезвие кверху и подбросил над ним клочок тонкого батиста. Зрители затаили дыхание. Ткань, коснувшись стали, распалась на два лоскута. И тут же толпа испуганно ахнула – развернувшись, оружейник сплеча рубанул по заранее подложенному на бревно железному бруску. Сноп искр, и кузнец продемонстрировал собравшимся разрубленный кусок железа толщиной в палец и сверкающее синеватое лезвие без единой щербинки.
– Может быть, в ней и волшебство какое заложено, это уж я не знаю, – закончил купец, когда восторженные вопли смолкли. – Она твоя, король Конан. Это дар подгорного народа.
С полудня до третьего дневного колокола.
Уже в который раз Темвик Магнуссон уподобил себя ткацкому челноку, безостановочно снующему по глади создаваемого разноцветного полотна. Пока не одна нить не оборвалась, не перепуталась с другими, вынуждая остановить мерно рокочущий станок и прибегнуть к помощи ножниц, и месьор королевский управляющий имел все основания гордиться собой. Будто осознавая всю важность и ответственность момента, даже голова прекратила ныть.
Вольфгардская Ярмарка торжественно открылась в назначенный срок. В первый день, конечно, особой торговли еще не велось – это время традиционно отведено под шумные увеселения.
К числу таковых в первую очередь относится проезд через Торговое Поле правящего монарха с семейством (если таковое семейство имеется) и свитой, а также представителями Гильдий, высокими гостями из-за пределов страны, частью гарнизона крепости и прочей блестящей мишурой.
Шествие удалось на славу. Обыватели и прибывшие на торг иноземцы дружно голосили, приветствуя всех подряд, девицы в пестрых нарядах поселянок бросали цветы, сверкали взлетающие над кавалькадой серебряные монеты, улетая в толпу и мгновенно исчезая, ослепительно сияло летнее солнце – в общем, не придерешься.
Если, конечно, не обращать внимания на застывшую кривую ухмылку Эртеля Эклинга, выглядевшую так, будто ее насильно пришпилили к лицу молодого правителя.
В противоположность ему, Аквилонское Семейство казалось неподдельно оживленным и искренне увлеченным происходящим вокруг. Время от времени Конан или Дженна принимались теребить Эртеля, напоминая ему о необходимости хотя бы внешне изображать радушие. Тот нехотя подчинялся.
Причину королевского неудовольствия Темвик узнал два дня тому, когда Эртель внезапно – и в тайне от всех – велел коменданту Цитадели принять меры к отысканию госпожи Раварты. В первый миг Магнуссон опешил: девица Нейя ведь не колечко и не безделушка, чтобы закатиться в пыльный угол и валяться там незамеченной.
– Она где-то в городе, – заявил Эртель, упорно глядя мимо управляющего. – Найди ее и приведи обратно.
– А если госпожа не захочет возвращаться? – брякнул Темвик, запоздало пожалев о сказанном. Эклинг немедля оскалился, рыкнув:
– Меня не волнует, чего она хочет и чего не хочет. Она моя, и она должна быть здесь!
– Конечно, Ваше величество, – торопливо закивал Магнуссон. – Я все сделаю.
Однако в суматохе предъярмарочных дней разыскать сгинувшую неведомо куда из замка короны Нейю Раварту не удалось, да Темвик и не спешил с выполнением столь странного поручения. Нет занятия неблагодарнее, чем влезать в семейные дрязги или пытаться мирить поссорившихся влюбленных, а, судя по всему, король и его подруга изрядно повздорили.
Для очистки совести Темвик наведался к знакомым и немногочисленным родственникам госпожи Раварты, узнав, что ни у кого из них она не показывалась, и с головой ушел в предстоящее устроение Летнего Торжища. Если Нейя захочет – сама объявится. Тащить ее силком бесполезно.
Требовалось совершить сотню дел, договориться с множеством различных людей, проследить за тем и за этим, и, в числе прочего, продумать устроение наказания злоумышленников, разгромивших гиперборейское посольство. Магнуссону совершенно не хотелось украшать Ярмарку столь зловещим предметом, как виселица.
Выход предложил старшина плотницкой артели, возводившей торговые ряды: соорудить требуемый эшафот, но столбы, перекладины и черное сукно приколотить, что называется, на честном слове. Как только все закончится, лишнее уберут, а постройка отойдет к лицедейской труппе – те как раз подыскивают подходящую сцену и готовы оплатить расходы.
Непонятно как, но в городе уже пронюхали, что никакой настоящей казни не предвидится, и оттого мрачная церемония прошла под сдавленные смешки и одобрительный свист. Назидательный финал, когда помилованные и облегченно переводившие дух зачинщики погрома, спотыкаясь, гуськом спускались вниз, к родным и друзьям, едва не был испорчен выкриками:
– А где брат Бомбах? Осудите его, как остальных, или выпускайте! Почему его держат за решеткой?
Требовательные вопли заставили короля Пограничья подняться со своего трона, установленного на специальном возвышении, и под его полным холодного бешенства взглядом крикуны испуганно смолкли.
– Не хотелось бы омрачать праздник, – процедил Эртель в наступившей тишине. – Надеюсь, мне не придется менять решение… пока виселицу еще не снесли. Что до буйного митрианца, он дожидается своего приговора в подземельях Цитадели и очень скучает. Если кто стремится разделить с ним камеру, пусть только подаст голос.
Желающих не нашлось. Обещание прозвучало достаточно внятно и веско, чтобы крамольные возгласы стихли, как по магическому повелению, а Темвик украдкой перевел дух. Не хватало еще отправлять стражу вылавливать недовольных. И без того забот хватает. Но что, во имя светлых богов, стряслось с Эртелем? Никогда он так не разговаривал…
Вскоре дороги управляющего замком и коронованных особ разошлись. Эртелю Эклингу вкупе с приближенными надлежало развлекать гостей, принимать глав Гильдий и всячески способствовать улучшению мнения о Пограничье, а месьору Магнуссону наравне с ширрифом Вольфгарда – следить за порядком на огромном заливном лугу, отведенном под Летнее Торжище. В минувшие годы блюстители обращались к двергской общине, охотно выделявшей сотню-другую соплеменников в помощь стражникам, но теперь приходилось рассчитывать только на себя. И, хотя для надзора за Ярмаркой собрали всех, кого только смогли, увеличив обычное число патрулей по меньшей мере втрое, Темвик не сомневался – за предстоящие пять сумбурных дней что-нибудь неладное да стрясется.
Вот он и кружил по шумному и цветастому людскому скоплению, порой останавливаясь перекинуться словом с знакомцами, и с тоской отклоняя очередное заманчивое предложение распить кружечку. Вокруг, как море, плескались звуки, яркие краски, запахи – перебродивший хмель, кипящий жир, опилки, горькая вонь свежевыделанной кожи и тончайший налет благовоний – мотались по ветру флажки и пестрые ленточки, что-то звенело, трещало, ухало и спорило на множество голосов.
Около второго дневного колокола.
От обилия запахов, звуков, красок у Дженны начинала кружиться голова. Конан же, казалось, не ведал усталости. На традиционной церемонии открытия, когда главы торговых и ремесленных гильдий подносили царственным особам свои дары, киммериец блистал за двоих, поскольку Эртель был рассеян и мрачен. Для каждого, кто подходил к покрытому алой парчой помосту с двумя тронами, у Конана находилось доброе пожелание или веселое напутствие.
Цех ювелиров преподнес двум владыкам золотые кубки, богато украшенные самоцветами, которые представитель зингарских виноторговцев тут же наполнил прекрасным игристым вином – зазвучали здравицы королевским фамилиям. Зенобии вручили рубиновое ожерелье с подвесками. Дородный торговец благовониями из Аргоса – пребывание в непривычно прохладном климате Пограничья ничуть не сказалось на его жизнерадостности – с поклоном положил к ногам госпожи Канах сундучок сандалового дерева, полный редчайших и дорогих притираний (им, стоило матери отвлечься, немедля завладела Ричильдис). Престарелый шемит в одеждах из драгоценного муара и кордавского бархата, с двух сторон почтительно поддерживаемый сыновьями, сделал неприметный жест, и к замку, в винные погреба короля Эртеля, покатила тяжело груженая пузатыми бочками подвода.
Впрочем, гостей из столь далеких от Полуночи стран, как Аргос или Шем, прибыло немного. Гораздо больше купцов представляли ближайших соседей: Аквилонию, Немедийскую империю с ее протекторатами, Нордхейм и Бритунию. Киммериец и Эртель благодарили всех – один шумно и искренне, другой – почти не разжимая губ, словно снедаемый некими тяжкими раздумьями. Дженна сразу обратила внимание, что место за троном Эртеля, где обычно стояла Нейя Раварта, пустует, и отнесла подавленность короля Пограничья на счет досадной размолвки с возлюбленной.
Подарок туранских конезаводчиков, однако, на некоторое время пробудил к жизни даже Эртеля. К помосту вывели двух великолепных жеребцов в роскошной сбруе – вороного могучей породы, разводимой в Немедии специально для рыцарских ристалищ, и легконогого буланого скакуна-саглави, завидев коего, варвар как-то странно крякнул и покрутил головой. Выяснилось, что киммерийцу предназначался как раз вороной.
Конан и Эртель приняли подарок, от всей души пожелав купцам удачной торговли, в очередной раз прозвучали заздравные речи, после чего коней увели, а Конан шепнул на ухо своей супруге:
– Надо будет поменяться с Эртелем. Этот конек напомнил мне кое-что из моей бурной юности. Потом напомни, расскажу.
Последними отдаривались оружейники. Эртель принял подношение почти равнодушно, у киммерийца же глаза горели азартным огнем, когда могучий длиннобородый купец, внешностью скорее смахивающий на подгорного жителя, одну за другой разворачивал чистые холстины на великолепных клинках. Развернув последнюю, оружейник чуть замешкался. Впрочем, долгие сомнения кузнецу были явно несвойственны, и колебался он лишь мгновение. Он кивнул подмастерью, и тот подал большой плоский сверток из тонко выделанной телячьей кожи.
– Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь из моих мастеров мог назвать это изделие своим, – прогудел купец, в то время как его руки неторопливо разворачивали сперва кожаный покров, а затем второй, холщовый. – Но – увы… Меня просил передать его один мой – и твой – большой друг. Прими сей дар, король-воитель, чье имя гремит от Пиктских Пущ до Гирканских степей. Тебе он будет как раз по руке.
Зрители, широким полукругом обступившие королевский помост, издали единый вздох изумления и восхищения.
В мозолистых ладонях оружейник сжимал древко массивной двулезвийной секиры, сталь которой заиграла в лучах солнца удивительным мягким и чистым светом. Топорище, сравнительно короткое, не более двух локтей длины, было сделано из черного дерева той породы, что немногим уступает по твердости железу, и усажено серебряными заклепками для большего удобства. В серебряное же навершие вделан крупный яркий сапфир. Купец повертел топор так и эдак, ловя солнечный свет, и стало видно, что сталь покрывает тончайший голубоватый узор, проступающий изнутри, а на каждом широком изогнутом лезвии отчеканена причудливая ярко-синяя руна. Изделие неведомого мастера поражало благородной простотой и завораживало странной соразмерностью – казалось невозможным ни убрать, ни добавить ни единой заклепки на рукоять, ни малейшей линии в узор.
В почтительной тишине Конан медленно поднялся с трона.
– Я полсотни лет провел у наковальни, – продолжал оружейник, – и только раз или два видел подобную сталь. Дверги выплавляют ее на Подгорном Пламени, а на то, чтобы сделать клинок, может уйти десять лет, а может и пятьдесят. Эта секира легка как перышко, но – смотри!
Купец повернул остро блеснувшее лезвие кверху и подбросил над ним клочок тонкого батиста. Зрители затаили дыхание. Ткань, коснувшись стали, распалась на два лоскута. И тут же толпа испуганно ахнула – развернувшись, оружейник сплеча рубанул по заранее подложенному на бревно железному бруску. Сноп искр, и кузнец продемонстрировал собравшимся разрубленный кусок железа толщиной в палец и сверкающее синеватое лезвие без единой щербинки.
– Может быть, в ней и волшебство какое заложено, это уж я не знаю, – закончил купец, когда восторженные вопли смолкли. – Она твоя, король Конан. Это дар подгорного народа.