Страница:
Однако долгой ночью во многие головы закралась тягостная мысль о том, что Вольфгард обречен. Пусть подсчитано, что на пять-шесть горожан приходится всего один уроженец Карающей Длани, но в уличной потасовке, да еще пребывая в зверином облике и будучи невменяем, оборотень с легкостью может противостоять даже десятку вооруженных людей.
В этом на собственном горьком опыте убедились немногие оставшиеся в живых блюстители из городской стражи, пытавшиеся справиться со скограми, преследовавшими беглецов с Торгового Поля. Раны, нанесенные железом или стрелами, не причиняли тварям особенного вреда, они упрямо продолжали двигаться, даже когда удачно нанесенный удар крошил им хребет. Уже не раз и не два скогра, принятый за мертвого, вскакивал, норовя прикончить того, кто имел несчастье оказаться в пределах досягаемости.
Нельзя сказать, чтобы завороженные оборотни отличались догадливостью или природной сметливостью животных. Натыкаясь на запертую дверь и убедившись, что с разбегу ее не высадить, они не пытались искать обходные пути или способа открыть створку, но быстро теряли интерес и мчались дальше.
Десятка два жутких созданий, принявших вид громадных уродливых насекомых с головами хищных птиц, опьянев от запаха и вкуса крови, преодолели сухой ров вокруг коронного замка и вскарабкались по выступам на стене. Их вовремя заметили, обстреляв подожженными стрелами и вынудив отступить. Однако скогры не торопились отказываться от замысла закусить толпившимися во дворах людьми. Они носились по бастионам, выскакивая то тут, то там, хватая нерасторопных и сея ужас.
Исчезнуть их заставил только прянувший из окна в Медвежьей башне густой рой малиново рдеющих искр, разделившийся на отдельные облачка и плотной вуалью окутавший каждое из созданий.
Раздался пронзительный визг, отдаленно напоминавший проклятия на человеческом наречии, и охотники за человечиной стремительно попрыгали вниз со стен. Один, коему особенно досталось, поскользнулся на мокрых камнях и рухнул с высоты прямиком на ступеньки перед входом в жилые помещения замка, где его немедленно прикончили гвардейцы и обитатели Цитадели.
Жгучие искры, расправившись с незваными гостями, вереницей заскользили вдоль линии стен, будто им приказали нести дозор. Стражники, с опаской покосившись на эдакое диво, дружно сочли, что присутствующие в замке волшебники наконец-то взялись за ум, начав помогать осажденным. Колдунам жить тоже охота – не менее, чем всем прочим.
Меж тем в крепости нарастала неразбериха, грозившая обернуться всеобщей паникой. В небольшое укрепление набилось слишком много перепуганного стороннего люда, ищущего, куда бы спрятаться и вразнобой причитающего, мечущегося в поисках уцелевших родных или знакомых, толкающегося под ногами у гвардейцев, старавшихся наладить подобие обороны и вдобавок здраво опасавшихся, что любой из соратников может оказаться под властью безумия оборотней, начав изменять облик.
Отдавались команды, которые никто не слушал, хныкали потерявшиеся дети, лил дождь, с шумом дробившийся о каменные плиты, и стекавшая в канавы мутная вода мешалась с кровью. Факелы гасли, масляные лампы давали слишком мало света, в сумятице пытались отыскать коменданта крепости, Магнуссона, но тот сгинул без следа, также, как и трое его ближайших помощников.
О местопребывании Эртеля Эклинга вообще старались вопросов не задавать – уже пошел гулять слушок, будто король Пограничья не то погиб на Ярмарке, не то, перекинувшись волком, бродит в подземельях крепости. Грозный Аквилонец, сумевший вкупе с семейством и дюжиной Черных Драконов проложить себе дорогу в Цитадель, тоже куда-то запропал – и оставалось неясным, кто, собственно, распоряжается в коронном замке.
Там, где особенно густо толпились шлемы стражников и под кованым навесом скрывалась тяжелая низкая дверь, ведущая в подземелье, произошло какое-то движение. Человек, выбравшийся из подземных казематов, был невысок, лыс и коренаст. Из подземелья он выскочил так, словно бы за ним гнались, однако, увидев творящееся в замковом дворе, остановился, как вкопанный. Потрепанная митрианская ряса на нем немедленно начала обвисать мокрыми складками, пропитываясь дождем. Один из стражников подтолкнул монаха копьем.
– Проходи, святой человек, не задерживайся. Коли врачевать умеешь, ступай под навес у коновязи, там раненых полно.
– Во имя Вечного Света! – потрясенно выдохнул монах. – Что здесь происходит?
– Беда происходит, – раздраженно бросил кто-то из гвардейцев. – Почитай, мы в осаде. В городе полно бешеных оборотней, жрут все, что шевелится…
Брат Бомбах посмотрел на ответившего невидящим взглядом.
Кто-то плакал. Кто-то молился. Под навесом из грубой холстины в несколько слоев, на скорую руку сооруженным у стены донжона, стонали раненые, дожидаясь, покуда их перенесут во внутренние казематы на носилках из связанных копий.
Мимо озирающегося митрианца пробежали два оборванных подростка, таща на стену здоровенные пуки новеньких тисовых стрел из арсенала. Бомбах, коему довелось в свое время оружным постоять и под стенами, и на стенах, приметил, что стрелы зажигательные – головки туго обмотаны просмоленной паклей. Вдоль всей стены, под лесами, занимая едва не половину крепостного двора, молча и терпеливо мокли люди. Почти все они были безоружны, некоторые держали на руках детей. Брат Бомбах навидался на своем веку достаточно беженцев, чтобы с первого взгляда понять, откуда взялась и из кого состоит испуганно притихшая орава. Второй же взгляд открыл ему еще кое-что.
Беженцев собралось много. Гвардейцев же, напротив, насчитывалось едва не вдвое меньше против обычного гарнизона, притом большей частью они, лишенные какого бы то ни было четкого руководства, сбивались в кучки на крепостном дворе, не слишком превосходя горожан боевым духом. Бомбах скользнул взглядом по стенам. Да, лучники стояли на своих местах – с полдюжины или, возможно, человек десять.
Пока скогры не нападают. Но если решат напасть…
Он постоял мгновение и решительно двинулся к молчаливой толпе.
– Мир вам, братие, сестры и возлюбленные чада! – привычно начал он. – Тяжкое испытание ниспослал нам ныне Дарующий Свет, дабы укрепились в борьбе руки наши, и возросла вера наша в святое дело, и…
… и сбился.
Несколько человек, стоящих или сидящих ближе других, нехотя повернули головы, прочие вообще не обратили внимания. Фальшиво-бодрый призыв не произвел на измученную и продрогшую паству никакого впечатления.
Брат Бомбах кашлянул и присел на корточки. Дождь продолжал монотонно барабанить по спине, по лысине звонаря, крупными холодными каплями стекая на глаза и за шиворот.
– Что там, в городе? – негромко спросил он ближайшего беженца, мосластого красильщика в кожаном фартуке, с навечно въевшимися в руки красными и зелеными разводами.
– Жуть, – так же вполголоса ответил тот с унылым выражением на длинном, будто сведенном кислой гримасой лице. – Говорят, будто ничто их неймет – ни меч, ни огонь. Токмо магия их и держит. Как магики королевские выдохнутся – тут и конец всему.
– Что самое паскудное, – сказал рядом рослый бакалейщик с Цветочной улицы, коего Бомбах немного знал, – ладно бы какие гады подземные или там отродья колдовские, вроде того умруна, что давеча затоптали на Медовой. Так ведь нет – твой же сосед тебе кадык пытается вырвать! Сорок лет рядом жили душа в душу, друг к другу через калитку в гости ходили. Нынче вечером – светлые боги! Дверь в щепы, вваливается тварь страшная… я ее в топоры, ан глядь – это ж Карф, сапожник с соседнего двора! Шипит, плюется, когтями машет… еле я ноги унес… Что ж стряслось такое, ни с того ни с сего…
– Поговаривают, кое-кто в митрианских святилищах укрылся, – пробормотал третий. – Вроде они храмы не трогают, стороной обходют. Опасаются, значит.
– Опасаются, – подтвердил брат Бомбах. – Я ведь видел их, одержимых, ну как тебя сейчас – руку протянуть. И вот он я, пощупай – живой! Не подпускает их Свет Истинный, верно говорю, люди! Вера наша щитом нам послужит супротив порождений Тьмы!
– Свет-то оно, конечно, свет, – вздохнул унылый красильщик. – Только где ж его взять на всех, истинного-то? Точно говорю, пропадем здесь, как кролики в садке…
– Верно… Сожрут всех… Чего и говорить… – забормотали вокруг. Звонарь сокрушенно качал головой, про себя радуясь, что привлек наконец хоть какое-то внимание. К разговору начали прислушиваться те, кто сидел поодаль, некоторые, чтобы лучше слышать или вставить слово, подтягивались ближе, и вот уже вокруг митрианца в истрепанной рясе само собой возникло плотное живое кольцо.
– Тебя как звать, добрый человек? – спросил вдруг Бомбах у бакалейщика с Цветочной, встав на ноги и умышленно возвысив голос. – Видал тебя в лавке не один раз, да все недосуг было имя спросить.
– Вольдом кличут, – хмуро отозвался лавочник.
– Где ж семейство твое, Вольд? Никак бросил их?
– Говори, да не заговаривайся! – вспыхнул здоровяк. – Скорее я себя нелюдям на поживу отдам, чем Ренату с детишками! Вон они сидят, где посуше…
– Так как же ты спасся? – в изумлении воскликнул звонарь, всплеснув руками. – Их же, скогров проклятущих, ни сталь не берет, ни огонь, ни вода! Или ты магик?
– Как, как… – буркнул бакалейщик. – Отмахался топором – и ходу в замок… Страшные они, ясное дело, но жить захочешь – отобьешься и от ледяного демона…
– А ведь ты и с оружием небось ловок, – гнул свое митрианец. – И ежели снова случится за жену да за детей на бой выйти – выйдешь, пожалуй… Да ты ведь и не один здесь такой молодец, а? Эй, люди! Мужи доблестные! Есть среди вас такие, кто за свою семью и собственную жизнь не встанет насмерть?
Согласный гул многих голосов уверил звонаря, что тот нашел наконец правильный подход. Множество лиц обратились теперь к брату Бомбаху. Монах открыл было рот, намереваясь закрепить достигнутый успех, но тут прямо перед ним выскочил красильщик и завопил срывающимся голосом, потрясая сжатыми кулаками над головой митрианца:
– Да что вы его слушаете! Торчим посередь города в этой крепости, ровно крохотный островок на бурном море! Кругом твари кровожадные, коих ржавым топором не отогнать, ежели они надумают до твоего горла добраться! Может, еще посоветуешь с копием за ворота выйти да встретить чудовищ в чистом поле, по благородному? Оглянись вокруг, опомнись! Обречены мы, это уж точно! Нас тут половина – бабы с детьми, король Эклинг сам, говорят, к скограм переметнулся, про Аквилонца никто толком не ведает, жив ли, из замковой стражи хорошо если сотни полторы остались, а он…
Тут красильщик квакнул странно и смолк, и неудивительно – звонарь, ростом едва достававший противнику до плеча, но бывший вдвое шире, сильнее и массивнее, крепко двинул паникеру кулаком в поддых. Крикун согнулся пополам, одышливо сипя и обхватив руками живот, а брат Бомбах сделал нечто странное – сорвав с пояса измусоленный отрезок толстой веревки, коим обыкновенно подпоясывал рясу, сунул ее под нос красильщику.
– Обречены, значит?! Вот тебе, держи, и да простит меня Светоносный! – загремел монах. – Можешь повеситься на воротах. А то поди вон из замка, оборотни тебя там ждут не дождутся!. Гляньте на труса, люди! Он еще жив, но все равно что мертвец! Ни проку от него, ни защиты, ни совета, ни утешения. Кто хочет быть похожим на него? Кто еще опустил руки и приготовился к смерти? Неважно, где умирать, важно лишь – как умереть. Как герой? Или как баран на бойне? Что каждый из нас скажет Создателю, явившись в чертоги Его? А может, остаться жить и сохранить жизни женам своим и чадам, плоть от плоти вашей? Кто потерял надежду – прочь из замка! Вы пришли сюда, чтобы защитить свои жизни! Вы надеетесь на высокие стены, на мечи гвардейцев, на королевского мага? Но стены невысоки, гвардейцев мало, маги не всемогущи – отчего же тем, чья рука тверда и глаз верен, не встать на стенах рядом с гвардейцами в помощь себе и им?
– Эй, Бомбах, это я, Элвин! – крикнул кто-то. – Послушай меня! Про оружие и все такое говоришь ты складно, но где оно, оружие? Я не трус, я на Медовой аллее в первых рядах был, с копьем и с луком управлюсь, но с голыми руками на обращенных сам иди!
Бомбах крякнул. Пустые разговоры кончились, начиналось дело. Звонарь туго подпоясался своим вервием, расправил плечи и гаркнул, словно десятник перед строем:
– За мной, люди, во имя Небесного Заступника! Будет вам оружие!
…Где в Вольфгардской Цитадели находится вход в арсенал, брат Бомбах, само собой, не имел ни малейшего понятия, однако ж выяснил моментально, почти не сходя с места – подсказал один из подростков, таскавших стрелы лучникам, указал на приотворенные двойные ворота, скрывавшиеся за пузатой башней донжона. Завидев, как одновременно снимаются с места и уверенно направляются к оружейной несколько десятков крепких мужиков из числа набившихся во двор горожан, гвардейцы встревожились. С десяток серебряных шлемов попытались преградить путь Бомбаху и его ополчению, выстроившись редкой цепью и наставив скрещенные копья. Кое-кто из беженцев дрогнул было, но звонарь даже не замедлил шага.
– Что ж, братья-единоверцы, никак поубиваете нас, безоружных? – вскричал он. В следующее мгновение монах с удивительной для его сложения ловкостью поднырнул под угрожающе блеснувшие наконечники, схватил обеими руками древки копий и вывернул их остриями в небо. Гвардейцы замешкались лишь на миг, но этого хватило – они уже оказались в гуще толпы, и сильные руки стиснули их оружие. Тем временем громкий бас, привычный и к проповедям, и к строевым командам, увещевал:
– Не противьтесь, воины, и не будет худа! Мы не причиним вреда! Потребно нам оружие, дабы с вами встать на стенах крепких против порождений тьмы и чернокнижия, за веру святую, за родную землю! По личному приказу Конана, владыки Аквилонии, создано ополчение сие в помощь вам!..
«Да простится мне эта маленькая ложь, ибо она во благо», – убеждал митрианец заодно и себя, поелику никакого «личного приказа» от владыки Аквилонии он, понятно, не получал – за исключением указания там, в подземелье, убраться с глаз долой и не путаться под ногами.
Впрочем, упоминание имени Конана оказалось, пожалуй, действеннее, нежели обращение к Владыке Света.
Заслышав, что наконец появился хоть кто-то, способный навести порядок в происходящем вокруг кошмаре и даже отдающий приказы, гвардейцы враз лишались всякой охоты препятствовать неудержимому монаху с его лапотным ополчением.
У врат арсенала, где несли службу полдюжины воинов во главе с десятником, вышло и вовсе просто и почти привычно. Имя Аквилонца, в очередной раз оглашенное Бомбахом, послужило волшебной отмычкой, и спустя двадцать ударов сердца коренастый усатый гвардеец отпирал перед возбужденно гудящими ополченцами клети с разнообразным оружием.
Чего тут только не было… Кое-что осталось еще от запасливого короля Эрхарда, некоторые клети из железных прутьев в руку толщиной заполнял отменным оружием уже его племянник, Эртель Эклинг. В грубо сколоченных ящиках со стружкой лежали мечи – короткие, длинные и двуручные раздельно, алебарды и рунки, составленные в колючие пирамиды, секиры, арбалеты – со стремечком для ножного упора или взводящиеся рычагом, кипы стрел и арбалетных болтов… Кольчуги и кирасы, висящие на стенных крюках или сложенные промасленными стопами, круглые щиты для всадников и тяжелые квадратные павизы – стоять на стенах или прикрывать латную пехоту от града стрел… В одной клети сыскались какие-то загадочные колеса, кривые рычаги и набор бронзовых деталей. Бомбах с трудом догадался, что перед ним разобранная катапульта. Ополченцы разбрелись по подземелью, враз наполнив гулкие залы лязгом, звоном и восторженно-недоуменными возгласами. Кто-то завопил:
– Брат Бомбах! Что брать-то?
Монах не успел ответить, за него ответил бас бакалейщика Вольда:
– Бери что сподручней! Ловок с мечом – бери его, или лук, коль хорошо стрелы мечешь!
– Брони вздевайте непременно! – гаркнул митрианец. – Тяжелые не хватайте, достанет с вас кольчуги, в самый раз от клыков и когтей! И шлемы с сеткой кольчужной, чтоб шею прикрывала! Да каждый пусть возьмет по арбалету и болтов по вязке к нему!
– Дело говоришь, – одобрительно хмыкнул десятник, стоявший рядом. – С луком управляться – уменье надобно немаленькое и сила в руках. А с арбалетом, точно, оно проще – взвел, нацелил, нажал, всего делов. Ты сам, добрый человек, не служил ли когда раньше?
– Всяко бывало, – неопределенно отмахнулся Бомбах. Сам он себе выбрал тонкую, плотной вязки кольчугу, почти не стеснявшую движений, но надежную против ножа и, следовательно, от когтей тоже, шлем с бармицей и арбалет с полным тулом тяжелых стрел. На случай близкого знакомства со скограми монах, подумав, сунул за широкий кожаный пояс граненый шестопер. Вообще-то меч или секира казались уместнее против твари, обладающей способностью почти мгновенно залечивать любые раны, но Бомбах и прежде был сноровист именно с булавой и изменять привычке не собирался – полагался на свою весьма немалую силу.
Он выбрался наружу одним из первых и подождал, покуда соберутся прочие, теперь уже оружные и представляющие собой какую-никакую, а все же воинскую силу воспрявшие духом горожане. На стенах по-прежнему несли дозор лучники, и тревога ощутимо висела в пропитанном влагой воздухе, но, несмотря на это, природное людское любопытство взяло верх. Поглазеть на диковинное зрелище собралось десятка два стражников и довольно много беженцев, женщин и детей, не занятых никакой работой или уходом за ранеными. Бомбах встречал каждого выходящего ополченца, осматривал его придирчивым взглядом, при надобности давал полезный совет или отправлял обратно за недостающим добром.
Среди ополченцев затесался и унылый красильщик. Его длинная кислая физиономия являла удивительное несоответствие с воинственным нарядом – кольчуга, меч, арбалет и кинжал на поясе.
В толпе послышались смешки, но звонарь, проверив «новобранца», нашел его экипировку правильной и безукоризненно подогнанной.
– Молодец! – рявкнул Бомбах, одобрительно хлопнув ополченца по железному плечу. Красильщик мрачно буркнул:
– Чай, не в конюшне родился. Пять годов в щитниках отмотал, покуда не продырявили под Демсвартом…
– Да ну? Как звать? – восхитился звонарь. Красильщик пробормотал:
– Длинным Ранди кликали в легионе… – и вдруг оцепенел, глядя через плечо митрианцу. Бомбах удивленно повел глазами и понял, что ополченцы его, сбившиеся перед входом в оружейню в некое подобие неровной шеренги, тоже замерли, глядя на что-то за спиной звонаря, и вроде бы даже не дышат. Также монах осознал с удивлением, что кругом как-то чересчур тихо.
Даже дождь перестал. Бомбах повернулся кругом.
Собравшаяся толпа расступилась, образовав широкий проход. Посередине этого прохода, окруженный полудюжиной мрачных воинов в черно-серебряных латах, стоял седой гигант в блестящей, как рыбья чешуя, кольчуге, с лицом, будто высеченным из камня, но вместе с тем живым, энергичным и привлекательным. В спокойно опущенной вдоль бедра руке он сжимал массивную двойную секиру драгоценной синей стали.
Взгляд голубых глаз киммерийца, удивительным образом суровый и безмятежный одновременно, не отрывался от лица митрианца. При этом монах, мужчина могучего телосложения и не робкого десятка, чувствовал себя странно: вроде как если бы легендарный великан или сам Кром положил ему на плечо тяжеленную ладонь, вдавив в землю так, что не пошевельнуть даже пальцем.
Конан глянул в сторону… бегло осмотрел монахово воинство, тишком подровнявшееся и втянувшее животы… и усмехнулся одними губами. От этой усмешки огромный гранитный валун скатился с плеч брата Бомбаха. Толпа взорвалась здравицами. Кричали все и всюду там, откуда виден был вышедший во двор Аквилонец: гвардейцы на стенах, женщины и дети у ворот, ополченцы Бомбаха вопили, потрясая только что обретенным оружием:
– Да здравствует Аквилонец!
– Аквилонец с нами!
– Слава королю Конану!
Киммериец выждал ровно пять ударов сердца, затем повелительно поднял ладонь, и крики стихли, словно обрезанные ножом.
– Я жив, и король Эклинг жив тоже! – громко возгласил он в наступившей тишине, нарушаемой лишь падением редких капель с крыш, треском факелов и время от времени жутковатым завыванием за воротами замка. – Но ваш король… он ранен. Тяжело, хотя я уверен, что он выживет. Не теряйте надежды. Сейчас мы должны сделать все для обороны замка. У нас хватит сил и оружия, чтобы дать достойный отпор любой опасности. Руководить обороной замка буду я, а также командир моих аквилонских гвардейцев сотник Галтран, капитан дворцовой гвардии Илек… Ополчением, созданным по моему… личному приказу, – тут Конан вновь посмотрел на брата Бомбаха и едва заметно покачал головой, словно говоря «ну, я тебя…», – командует брат Бомбах, достойный служитель Митры. Приказам этих людей подчиняйтесь беспрекословно!
Снова зазвучали приветственные крики.
Конан же шагнул к монаху и сказал вполголоса, нагнувшись так, чтобы никто более его слов не услышал:
– Когда мне доложили, что мой приказ исполнен и ополченцы радостно растаскивают арсенал, я был весьма удивлен. Ясно, почему Эртель так жаждал тебя повесить. Впрочем, насчет ополчения – хвалю. Командуй, если сумеешь, и держитесь крепко, ибо, боюсь, с наступлением темноты нам придется туго.
Обычной ночью караульщики нипочем не заметили бы в их зыбком, недостоверном свете быстрые тени, вынырнувшие из мрака городских кварталов там, где постройки ближе всего подступили к подножию крепостного холма. И даже теперь, когда непреходящий страх заставлял часовых вздрагивать от каждого шороха, а арбалетчики готовы были палить почем зря по малейшему шевелению, попытку нападения со стороны Снежных ворот едва не проглядели. Несколько дюжин скогров, принявших самые причудливые очертания, неслышно вскарабкались по стенам. Первые твари уже протискивались в зазоры между зубцами на гребне, когда один из гвардейцев, обернувшись на звук, увидел на фоне звездного неба уродливую черную фигуру.
Стражник заорал, призывая на помощь, и в упор разрядил арбалет. В следующее же мгновение могучий удар смел его со стены. Когти оборотня не смогли пробить кольчугу, однако падение с высоты добрых сорока локтей оказалось для человека роковым. Спустя несколько ударов сердца над Снежными воротами закипела кровавая сеча, раздались крики боли, боевые кличи и яростный звериный вой, зазвенела сталь.
Скогры напали нестройной толпой, действуя скорее как кровожадные животные, чем как существа, наделенные разумом. Единственное, что ими двигало – жажда убийства. На их стороне была внезапность и ночная тьма, в коей твари видели ничуть не хуже, чем при дневном свете.
Оба эти преимущества оборотни вскоре утратили.
Люди успели подготовиться и рубились отчаянно, не отступая ни на пядь, смертоносные когти и клыки скользили по стали кольчуг, и ночные монстры быстро уяснили на собственной шкуре, что даже их удивительная способность к восстановлению имеет границы. Арбалетную стрелу в глазницу, отрубленную голову или перебитый хребет не в силах залечить ни одно живое существо, а падение с крепостной стены на мощеный булыжником двор убивает скогра столь же верно, что и человека. Что же до темноты, то после того, как часовые подняли тревогу, она продержалась недолго. Одна из бойниц донжона вдруг заискрилась, замерцала голубыми искрами, а затем на полсотни ярдов пространство кругом Снежных ворот залил яркий, мертвенно-белый свет из вспыхнувших в небе над ними магических сфер.
Обороной на этом участке стены руководил Вольд. Когда зажглись магические светильники Озимандии, обе стороны, и нападающие, и осажденные, испустили дружный вопль ужаса. Скограм внезапный яркий свет больно хлестнул по глазам. Защитники же крепости впервые ясно увидели вблизи, с чем имеют дело. Сам Вольд, будучи не робкого десятка, едва не упустил секиру, разглядев своего противника – ибо загадочное колдовство, видимо, придало народу Карающей Длани способность изменяться не в двух или трех привычных ипостасях, но принимать почти любую смертоносную форму. Обоюдное замешательство, впрочем, длилось недолго. Противник прыгнул, и Вольд встретил его сталью, мощным замахом наискосок, снизу вверх. Жутковатое существо, помесь волка и хищной обезьяны из дарфарских джунглей, рухнуло со стены с разрубленной грудью. Еще двое защитников замка сразили своих противников. Однако в тот же миг с полдюжины стражников пали под точно направленными ударами, а на стене, рыча и завывая, появлялись все новые и новые существа.
В этом на собственном горьком опыте убедились немногие оставшиеся в живых блюстители из городской стражи, пытавшиеся справиться со скограми, преследовавшими беглецов с Торгового Поля. Раны, нанесенные железом или стрелами, не причиняли тварям особенного вреда, они упрямо продолжали двигаться, даже когда удачно нанесенный удар крошил им хребет. Уже не раз и не два скогра, принятый за мертвого, вскакивал, норовя прикончить того, кто имел несчастье оказаться в пределах досягаемости.
Нельзя сказать, чтобы завороженные оборотни отличались догадливостью или природной сметливостью животных. Натыкаясь на запертую дверь и убедившись, что с разбегу ее не высадить, они не пытались искать обходные пути или способа открыть створку, но быстро теряли интерес и мчались дальше.
Десятка два жутких созданий, принявших вид громадных уродливых насекомых с головами хищных птиц, опьянев от запаха и вкуса крови, преодолели сухой ров вокруг коронного замка и вскарабкались по выступам на стене. Их вовремя заметили, обстреляв подожженными стрелами и вынудив отступить. Однако скогры не торопились отказываться от замысла закусить толпившимися во дворах людьми. Они носились по бастионам, выскакивая то тут, то там, хватая нерасторопных и сея ужас.
Исчезнуть их заставил только прянувший из окна в Медвежьей башне густой рой малиново рдеющих искр, разделившийся на отдельные облачка и плотной вуалью окутавший каждое из созданий.
Раздался пронзительный визг, отдаленно напоминавший проклятия на человеческом наречии, и охотники за человечиной стремительно попрыгали вниз со стен. Один, коему особенно досталось, поскользнулся на мокрых камнях и рухнул с высоты прямиком на ступеньки перед входом в жилые помещения замка, где его немедленно прикончили гвардейцы и обитатели Цитадели.
Жгучие искры, расправившись с незваными гостями, вереницей заскользили вдоль линии стен, будто им приказали нести дозор. Стражники, с опаской покосившись на эдакое диво, дружно сочли, что присутствующие в замке волшебники наконец-то взялись за ум, начав помогать осажденным. Колдунам жить тоже охота – не менее, чем всем прочим.
Меж тем в крепости нарастала неразбериха, грозившая обернуться всеобщей паникой. В небольшое укрепление набилось слишком много перепуганного стороннего люда, ищущего, куда бы спрятаться и вразнобой причитающего, мечущегося в поисках уцелевших родных или знакомых, толкающегося под ногами у гвардейцев, старавшихся наладить подобие обороны и вдобавок здраво опасавшихся, что любой из соратников может оказаться под властью безумия оборотней, начав изменять облик.
Отдавались команды, которые никто не слушал, хныкали потерявшиеся дети, лил дождь, с шумом дробившийся о каменные плиты, и стекавшая в канавы мутная вода мешалась с кровью. Факелы гасли, масляные лампы давали слишком мало света, в сумятице пытались отыскать коменданта крепости, Магнуссона, но тот сгинул без следа, также, как и трое его ближайших помощников.
О местопребывании Эртеля Эклинга вообще старались вопросов не задавать – уже пошел гулять слушок, будто король Пограничья не то погиб на Ярмарке, не то, перекинувшись волком, бродит в подземельях крепости. Грозный Аквилонец, сумевший вкупе с семейством и дюжиной Черных Драконов проложить себе дорогу в Цитадель, тоже куда-то запропал – и оставалось неясным, кто, собственно, распоряжается в коронном замке.
Там, где особенно густо толпились шлемы стражников и под кованым навесом скрывалась тяжелая низкая дверь, ведущая в подземелье, произошло какое-то движение. Человек, выбравшийся из подземных казематов, был невысок, лыс и коренаст. Из подземелья он выскочил так, словно бы за ним гнались, однако, увидев творящееся в замковом дворе, остановился, как вкопанный. Потрепанная митрианская ряса на нем немедленно начала обвисать мокрыми складками, пропитываясь дождем. Один из стражников подтолкнул монаха копьем.
– Проходи, святой человек, не задерживайся. Коли врачевать умеешь, ступай под навес у коновязи, там раненых полно.
– Во имя Вечного Света! – потрясенно выдохнул монах. – Что здесь происходит?
– Беда происходит, – раздраженно бросил кто-то из гвардейцев. – Почитай, мы в осаде. В городе полно бешеных оборотней, жрут все, что шевелится…
Брат Бомбах посмотрел на ответившего невидящим взглядом.
Кто-то плакал. Кто-то молился. Под навесом из грубой холстины в несколько слоев, на скорую руку сооруженным у стены донжона, стонали раненые, дожидаясь, покуда их перенесут во внутренние казематы на носилках из связанных копий.
Мимо озирающегося митрианца пробежали два оборванных подростка, таща на стену здоровенные пуки новеньких тисовых стрел из арсенала. Бомбах, коему довелось в свое время оружным постоять и под стенами, и на стенах, приметил, что стрелы зажигательные – головки туго обмотаны просмоленной паклей. Вдоль всей стены, под лесами, занимая едва не половину крепостного двора, молча и терпеливо мокли люди. Почти все они были безоружны, некоторые держали на руках детей. Брат Бомбах навидался на своем веку достаточно беженцев, чтобы с первого взгляда понять, откуда взялась и из кого состоит испуганно притихшая орава. Второй же взгляд открыл ему еще кое-что.
Беженцев собралось много. Гвардейцев же, напротив, насчитывалось едва не вдвое меньше против обычного гарнизона, притом большей частью они, лишенные какого бы то ни было четкого руководства, сбивались в кучки на крепостном дворе, не слишком превосходя горожан боевым духом. Бомбах скользнул взглядом по стенам. Да, лучники стояли на своих местах – с полдюжины или, возможно, человек десять.
Пока скогры не нападают. Но если решат напасть…
Он постоял мгновение и решительно двинулся к молчаливой толпе.
– Мир вам, братие, сестры и возлюбленные чада! – привычно начал он. – Тяжкое испытание ниспослал нам ныне Дарующий Свет, дабы укрепились в борьбе руки наши, и возросла вера наша в святое дело, и…
… и сбился.
Несколько человек, стоящих или сидящих ближе других, нехотя повернули головы, прочие вообще не обратили внимания. Фальшиво-бодрый призыв не произвел на измученную и продрогшую паству никакого впечатления.
Брат Бомбах кашлянул и присел на корточки. Дождь продолжал монотонно барабанить по спине, по лысине звонаря, крупными холодными каплями стекая на глаза и за шиворот.
– Что там, в городе? – негромко спросил он ближайшего беженца, мосластого красильщика в кожаном фартуке, с навечно въевшимися в руки красными и зелеными разводами.
– Жуть, – так же вполголоса ответил тот с унылым выражением на длинном, будто сведенном кислой гримасой лице. – Говорят, будто ничто их неймет – ни меч, ни огонь. Токмо магия их и держит. Как магики королевские выдохнутся – тут и конец всему.
– Что самое паскудное, – сказал рядом рослый бакалейщик с Цветочной улицы, коего Бомбах немного знал, – ладно бы какие гады подземные или там отродья колдовские, вроде того умруна, что давеча затоптали на Медовой. Так ведь нет – твой же сосед тебе кадык пытается вырвать! Сорок лет рядом жили душа в душу, друг к другу через калитку в гости ходили. Нынче вечером – светлые боги! Дверь в щепы, вваливается тварь страшная… я ее в топоры, ан глядь – это ж Карф, сапожник с соседнего двора! Шипит, плюется, когтями машет… еле я ноги унес… Что ж стряслось такое, ни с того ни с сего…
– Поговаривают, кое-кто в митрианских святилищах укрылся, – пробормотал третий. – Вроде они храмы не трогают, стороной обходют. Опасаются, значит.
– Опасаются, – подтвердил брат Бомбах. – Я ведь видел их, одержимых, ну как тебя сейчас – руку протянуть. И вот он я, пощупай – живой! Не подпускает их Свет Истинный, верно говорю, люди! Вера наша щитом нам послужит супротив порождений Тьмы!
– Свет-то оно, конечно, свет, – вздохнул унылый красильщик. – Только где ж его взять на всех, истинного-то? Точно говорю, пропадем здесь, как кролики в садке…
– Верно… Сожрут всех… Чего и говорить… – забормотали вокруг. Звонарь сокрушенно качал головой, про себя радуясь, что привлек наконец хоть какое-то внимание. К разговору начали прислушиваться те, кто сидел поодаль, некоторые, чтобы лучше слышать или вставить слово, подтягивались ближе, и вот уже вокруг митрианца в истрепанной рясе само собой возникло плотное живое кольцо.
– Тебя как звать, добрый человек? – спросил вдруг Бомбах у бакалейщика с Цветочной, встав на ноги и умышленно возвысив голос. – Видал тебя в лавке не один раз, да все недосуг было имя спросить.
– Вольдом кличут, – хмуро отозвался лавочник.
– Где ж семейство твое, Вольд? Никак бросил их?
– Говори, да не заговаривайся! – вспыхнул здоровяк. – Скорее я себя нелюдям на поживу отдам, чем Ренату с детишками! Вон они сидят, где посуше…
– Так как же ты спасся? – в изумлении воскликнул звонарь, всплеснув руками. – Их же, скогров проклятущих, ни сталь не берет, ни огонь, ни вода! Или ты магик?
– Как, как… – буркнул бакалейщик. – Отмахался топором – и ходу в замок… Страшные они, ясное дело, но жить захочешь – отобьешься и от ледяного демона…
– А ведь ты и с оружием небось ловок, – гнул свое митрианец. – И ежели снова случится за жену да за детей на бой выйти – выйдешь, пожалуй… Да ты ведь и не один здесь такой молодец, а? Эй, люди! Мужи доблестные! Есть среди вас такие, кто за свою семью и собственную жизнь не встанет насмерть?
Согласный гул многих голосов уверил звонаря, что тот нашел наконец правильный подход. Множество лиц обратились теперь к брату Бомбаху. Монах открыл было рот, намереваясь закрепить достигнутый успех, но тут прямо перед ним выскочил красильщик и завопил срывающимся голосом, потрясая сжатыми кулаками над головой митрианца:
– Да что вы его слушаете! Торчим посередь города в этой крепости, ровно крохотный островок на бурном море! Кругом твари кровожадные, коих ржавым топором не отогнать, ежели они надумают до твоего горла добраться! Может, еще посоветуешь с копием за ворота выйти да встретить чудовищ в чистом поле, по благородному? Оглянись вокруг, опомнись! Обречены мы, это уж точно! Нас тут половина – бабы с детьми, король Эклинг сам, говорят, к скограм переметнулся, про Аквилонца никто толком не ведает, жив ли, из замковой стражи хорошо если сотни полторы остались, а он…
Тут красильщик квакнул странно и смолк, и неудивительно – звонарь, ростом едва достававший противнику до плеча, но бывший вдвое шире, сильнее и массивнее, крепко двинул паникеру кулаком в поддых. Крикун согнулся пополам, одышливо сипя и обхватив руками живот, а брат Бомбах сделал нечто странное – сорвав с пояса измусоленный отрезок толстой веревки, коим обыкновенно подпоясывал рясу, сунул ее под нос красильщику.
– Обречены, значит?! Вот тебе, держи, и да простит меня Светоносный! – загремел монах. – Можешь повеситься на воротах. А то поди вон из замка, оборотни тебя там ждут не дождутся!. Гляньте на труса, люди! Он еще жив, но все равно что мертвец! Ни проку от него, ни защиты, ни совета, ни утешения. Кто хочет быть похожим на него? Кто еще опустил руки и приготовился к смерти? Неважно, где умирать, важно лишь – как умереть. Как герой? Или как баран на бойне? Что каждый из нас скажет Создателю, явившись в чертоги Его? А может, остаться жить и сохранить жизни женам своим и чадам, плоть от плоти вашей? Кто потерял надежду – прочь из замка! Вы пришли сюда, чтобы защитить свои жизни! Вы надеетесь на высокие стены, на мечи гвардейцев, на королевского мага? Но стены невысоки, гвардейцев мало, маги не всемогущи – отчего же тем, чья рука тверда и глаз верен, не встать на стенах рядом с гвардейцами в помощь себе и им?
– Эй, Бомбах, это я, Элвин! – крикнул кто-то. – Послушай меня! Про оружие и все такое говоришь ты складно, но где оно, оружие? Я не трус, я на Медовой аллее в первых рядах был, с копьем и с луком управлюсь, но с голыми руками на обращенных сам иди!
Бомбах крякнул. Пустые разговоры кончились, начиналось дело. Звонарь туго подпоясался своим вервием, расправил плечи и гаркнул, словно десятник перед строем:
– За мной, люди, во имя Небесного Заступника! Будет вам оружие!
…Где в Вольфгардской Цитадели находится вход в арсенал, брат Бомбах, само собой, не имел ни малейшего понятия, однако ж выяснил моментально, почти не сходя с места – подсказал один из подростков, таскавших стрелы лучникам, указал на приотворенные двойные ворота, скрывавшиеся за пузатой башней донжона. Завидев, как одновременно снимаются с места и уверенно направляются к оружейной несколько десятков крепких мужиков из числа набившихся во двор горожан, гвардейцы встревожились. С десяток серебряных шлемов попытались преградить путь Бомбаху и его ополчению, выстроившись редкой цепью и наставив скрещенные копья. Кое-кто из беженцев дрогнул было, но звонарь даже не замедлил шага.
– Что ж, братья-единоверцы, никак поубиваете нас, безоружных? – вскричал он. В следующее мгновение монах с удивительной для его сложения ловкостью поднырнул под угрожающе блеснувшие наконечники, схватил обеими руками древки копий и вывернул их остриями в небо. Гвардейцы замешкались лишь на миг, но этого хватило – они уже оказались в гуще толпы, и сильные руки стиснули их оружие. Тем временем громкий бас, привычный и к проповедям, и к строевым командам, увещевал:
– Не противьтесь, воины, и не будет худа! Мы не причиним вреда! Потребно нам оружие, дабы с вами встать на стенах крепких против порождений тьмы и чернокнижия, за веру святую, за родную землю! По личному приказу Конана, владыки Аквилонии, создано ополчение сие в помощь вам!..
«Да простится мне эта маленькая ложь, ибо она во благо», – убеждал митрианец заодно и себя, поелику никакого «личного приказа» от владыки Аквилонии он, понятно, не получал – за исключением указания там, в подземелье, убраться с глаз долой и не путаться под ногами.
Впрочем, упоминание имени Конана оказалось, пожалуй, действеннее, нежели обращение к Владыке Света.
Заслышав, что наконец появился хоть кто-то, способный навести порядок в происходящем вокруг кошмаре и даже отдающий приказы, гвардейцы враз лишались всякой охоты препятствовать неудержимому монаху с его лапотным ополчением.
У врат арсенала, где несли службу полдюжины воинов во главе с десятником, вышло и вовсе просто и почти привычно. Имя Аквилонца, в очередной раз оглашенное Бомбахом, послужило волшебной отмычкой, и спустя двадцать ударов сердца коренастый усатый гвардеец отпирал перед возбужденно гудящими ополченцами клети с разнообразным оружием.
Чего тут только не было… Кое-что осталось еще от запасливого короля Эрхарда, некоторые клети из железных прутьев в руку толщиной заполнял отменным оружием уже его племянник, Эртель Эклинг. В грубо сколоченных ящиках со стружкой лежали мечи – короткие, длинные и двуручные раздельно, алебарды и рунки, составленные в колючие пирамиды, секиры, арбалеты – со стремечком для ножного упора или взводящиеся рычагом, кипы стрел и арбалетных болтов… Кольчуги и кирасы, висящие на стенных крюках или сложенные промасленными стопами, круглые щиты для всадников и тяжелые квадратные павизы – стоять на стенах или прикрывать латную пехоту от града стрел… В одной клети сыскались какие-то загадочные колеса, кривые рычаги и набор бронзовых деталей. Бомбах с трудом догадался, что перед ним разобранная катапульта. Ополченцы разбрелись по подземелью, враз наполнив гулкие залы лязгом, звоном и восторженно-недоуменными возгласами. Кто-то завопил:
– Брат Бомбах! Что брать-то?
Монах не успел ответить, за него ответил бас бакалейщика Вольда:
– Бери что сподручней! Ловок с мечом – бери его, или лук, коль хорошо стрелы мечешь!
– Брони вздевайте непременно! – гаркнул митрианец. – Тяжелые не хватайте, достанет с вас кольчуги, в самый раз от клыков и когтей! И шлемы с сеткой кольчужной, чтоб шею прикрывала! Да каждый пусть возьмет по арбалету и болтов по вязке к нему!
– Дело говоришь, – одобрительно хмыкнул десятник, стоявший рядом. – С луком управляться – уменье надобно немаленькое и сила в руках. А с арбалетом, точно, оно проще – взвел, нацелил, нажал, всего делов. Ты сам, добрый человек, не служил ли когда раньше?
– Всяко бывало, – неопределенно отмахнулся Бомбах. Сам он себе выбрал тонкую, плотной вязки кольчугу, почти не стеснявшую движений, но надежную против ножа и, следовательно, от когтей тоже, шлем с бармицей и арбалет с полным тулом тяжелых стрел. На случай близкого знакомства со скограми монах, подумав, сунул за широкий кожаный пояс граненый шестопер. Вообще-то меч или секира казались уместнее против твари, обладающей способностью почти мгновенно залечивать любые раны, но Бомбах и прежде был сноровист именно с булавой и изменять привычке не собирался – полагался на свою весьма немалую силу.
Он выбрался наружу одним из первых и подождал, покуда соберутся прочие, теперь уже оружные и представляющие собой какую-никакую, а все же воинскую силу воспрявшие духом горожане. На стенах по-прежнему несли дозор лучники, и тревога ощутимо висела в пропитанном влагой воздухе, но, несмотря на это, природное людское любопытство взяло верх. Поглазеть на диковинное зрелище собралось десятка два стражников и довольно много беженцев, женщин и детей, не занятых никакой работой или уходом за ранеными. Бомбах встречал каждого выходящего ополченца, осматривал его придирчивым взглядом, при надобности давал полезный совет или отправлял обратно за недостающим добром.
Среди ополченцев затесался и унылый красильщик. Его длинная кислая физиономия являла удивительное несоответствие с воинственным нарядом – кольчуга, меч, арбалет и кинжал на поясе.
В толпе послышались смешки, но звонарь, проверив «новобранца», нашел его экипировку правильной и безукоризненно подогнанной.
– Молодец! – рявкнул Бомбах, одобрительно хлопнув ополченца по железному плечу. Красильщик мрачно буркнул:
– Чай, не в конюшне родился. Пять годов в щитниках отмотал, покуда не продырявили под Демсвартом…
– Да ну? Как звать? – восхитился звонарь. Красильщик пробормотал:
– Длинным Ранди кликали в легионе… – и вдруг оцепенел, глядя через плечо митрианцу. Бомбах удивленно повел глазами и понял, что ополченцы его, сбившиеся перед входом в оружейню в некое подобие неровной шеренги, тоже замерли, глядя на что-то за спиной звонаря, и вроде бы даже не дышат. Также монах осознал с удивлением, что кругом как-то чересчур тихо.
Даже дождь перестал. Бомбах повернулся кругом.
Собравшаяся толпа расступилась, образовав широкий проход. Посередине этого прохода, окруженный полудюжиной мрачных воинов в черно-серебряных латах, стоял седой гигант в блестящей, как рыбья чешуя, кольчуге, с лицом, будто высеченным из камня, но вместе с тем живым, энергичным и привлекательным. В спокойно опущенной вдоль бедра руке он сжимал массивную двойную секиру драгоценной синей стали.
Взгляд голубых глаз киммерийца, удивительным образом суровый и безмятежный одновременно, не отрывался от лица митрианца. При этом монах, мужчина могучего телосложения и не робкого десятка, чувствовал себя странно: вроде как если бы легендарный великан или сам Кром положил ему на плечо тяжеленную ладонь, вдавив в землю так, что не пошевельнуть даже пальцем.
Конан глянул в сторону… бегло осмотрел монахово воинство, тишком подровнявшееся и втянувшее животы… и усмехнулся одними губами. От этой усмешки огромный гранитный валун скатился с плеч брата Бомбаха. Толпа взорвалась здравицами. Кричали все и всюду там, откуда виден был вышедший во двор Аквилонец: гвардейцы на стенах, женщины и дети у ворот, ополченцы Бомбаха вопили, потрясая только что обретенным оружием:
– Да здравствует Аквилонец!
– Аквилонец с нами!
– Слава королю Конану!
Киммериец выждал ровно пять ударов сердца, затем повелительно поднял ладонь, и крики стихли, словно обрезанные ножом.
– Я жив, и король Эклинг жив тоже! – громко возгласил он в наступившей тишине, нарушаемой лишь падением редких капель с крыш, треском факелов и время от времени жутковатым завыванием за воротами замка. – Но ваш король… он ранен. Тяжело, хотя я уверен, что он выживет. Не теряйте надежды. Сейчас мы должны сделать все для обороны замка. У нас хватит сил и оружия, чтобы дать достойный отпор любой опасности. Руководить обороной замка буду я, а также командир моих аквилонских гвардейцев сотник Галтран, капитан дворцовой гвардии Илек… Ополчением, созданным по моему… личному приказу, – тут Конан вновь посмотрел на брата Бомбаха и едва заметно покачал головой, словно говоря «ну, я тебя…», – командует брат Бомбах, достойный служитель Митры. Приказам этих людей подчиняйтесь беспрекословно!
Снова зазвучали приветственные крики.
Конан же шагнул к монаху и сказал вполголоса, нагнувшись так, чтобы никто более его слов не услышал:
– Когда мне доложили, что мой приказ исполнен и ополченцы радостно растаскивают арсенал, я был весьма удивлен. Ясно, почему Эртель так жаждал тебя повесить. Впрочем, насчет ополчения – хвалю. Командуй, если сумеешь, и держитесь крепко, ибо, боюсь, с наступлением темноты нам придется туго.
* * *
Опасения Аквилонца подтвердились сразу вслед за тем, как на Вольфгард опустилась ночная тьма. К тому времени крепостной двор стараниями поименованных Конаном офицеров, а также Бомбаха и еще нескольких человек из ополчения был освобожден от теснившихся вдоль стен беженцев. Горожан разместили во внутренних помещениях цитадели, раненых унесли, и в коронном замке установился относительный порядок. Не дремали и магики. Время от времени с верхней площадки донжона срывалась очередная вереница магических шаров, устремляясь на замену гаснущим – тем, что с сонной равномерностью облетали замок по окружности. Гроза, отшумев свое, удалилась за Граскааль, и на стенах во множестве запылали факелы, а в прозрачном ночном небе появились яркие крупные звезды.Обычной ночью караульщики нипочем не заметили бы в их зыбком, недостоверном свете быстрые тени, вынырнувшие из мрака городских кварталов там, где постройки ближе всего подступили к подножию крепостного холма. И даже теперь, когда непреходящий страх заставлял часовых вздрагивать от каждого шороха, а арбалетчики готовы были палить почем зря по малейшему шевелению, попытку нападения со стороны Снежных ворот едва не проглядели. Несколько дюжин скогров, принявших самые причудливые очертания, неслышно вскарабкались по стенам. Первые твари уже протискивались в зазоры между зубцами на гребне, когда один из гвардейцев, обернувшись на звук, увидел на фоне звездного неба уродливую черную фигуру.
Стражник заорал, призывая на помощь, и в упор разрядил арбалет. В следующее же мгновение могучий удар смел его со стены. Когти оборотня не смогли пробить кольчугу, однако падение с высоты добрых сорока локтей оказалось для человека роковым. Спустя несколько ударов сердца над Снежными воротами закипела кровавая сеча, раздались крики боли, боевые кличи и яростный звериный вой, зазвенела сталь.
Скогры напали нестройной толпой, действуя скорее как кровожадные животные, чем как существа, наделенные разумом. Единственное, что ими двигало – жажда убийства. На их стороне была внезапность и ночная тьма, в коей твари видели ничуть не хуже, чем при дневном свете.
Оба эти преимущества оборотни вскоре утратили.
Люди успели подготовиться и рубились отчаянно, не отступая ни на пядь, смертоносные когти и клыки скользили по стали кольчуг, и ночные монстры быстро уяснили на собственной шкуре, что даже их удивительная способность к восстановлению имеет границы. Арбалетную стрелу в глазницу, отрубленную голову или перебитый хребет не в силах залечить ни одно живое существо, а падение с крепостной стены на мощеный булыжником двор убивает скогра столь же верно, что и человека. Что же до темноты, то после того, как часовые подняли тревогу, она продержалась недолго. Одна из бойниц донжона вдруг заискрилась, замерцала голубыми искрами, а затем на полсотни ярдов пространство кругом Снежных ворот залил яркий, мертвенно-белый свет из вспыхнувших в небе над ними магических сфер.
Обороной на этом участке стены руководил Вольд. Когда зажглись магические светильники Озимандии, обе стороны, и нападающие, и осажденные, испустили дружный вопль ужаса. Скограм внезапный яркий свет больно хлестнул по глазам. Защитники же крепости впервые ясно увидели вблизи, с чем имеют дело. Сам Вольд, будучи не робкого десятка, едва не упустил секиру, разглядев своего противника – ибо загадочное колдовство, видимо, придало народу Карающей Длани способность изменяться не в двух или трех привычных ипостасях, но принимать почти любую смертоносную форму. Обоюдное замешательство, впрочем, длилось недолго. Противник прыгнул, и Вольд встретил его сталью, мощным замахом наискосок, снизу вверх. Жутковатое существо, помесь волка и хищной обезьяны из дарфарских джунглей, рухнуло со стены с разрубленной грудью. Еще двое защитников замка сразили своих противников. Однако в тот же миг с полдюжины стражников пали под точно направленными ударами, а на стене, рыча и завывая, появлялись все новые и новые существа.