Джон Стейнбек
«Великие горы»
(из сборника «Рыжий пони»)
Стоял знойный летний день, и маленький Джоди, истомившись от жары, оглядывал ранчо – чем бы заняться? Он уже побывал в конюшне, пошвырял камнями в ласточкины гнезда под свесами крыши, пока из каждого такого куличика не посыпалась подстилка, солома и грязные перья. В доме он зарядил крысоловку куском прогорклого сыра и поставил туда, где в нее обязательно сунется Бой – беззлобная здоровенная псина. Не то чтобы в Джоди вдруг проснулся злодей, просто он уже не знал, как спастись от жары да скуки. Бой и вправду сунул свой глупый нос в крысоловку, здорово его прищемил и, взвыв от боли, захромал прочь с окровавленными ноздрями. Чуть что, Бой сразу начинал хромать. Уж такой был пес. Когда-то в молодости он попал в капкан для койотов и с тех пор хромал, даже если его просто бранили.
Когда Бой заскулил, мать Джоди крикнула из дому:
– Джоди! Перестань мучить пса, займись чем-нибудь!
Джоди стало стыдно, и он запустил в Боя камнем. Потом взял с крыльца рогатку и пошел к живой изгороди: вдруг удастся подстрелить птицу? Рогатка была что надо, резинка плотная, из магазина, но Джоди, хоть и стрелял по птицам частенько, ни разу ни в одну не попал. Он прошел через огород, вздымая пыль босыми пальцами ног. По пути ему попался отличный камень для рогатки, круглый, чуть уплощенный и в меру тяжелый – полетит как пуля. Зарядив оружие – положив камень на кожаную заплатку, что была вшита в резинку, – Джоди пошел к живой изгороди. Глаза его сузились, язык напряженно облизывал губы, впервые за день Джоди на чем-то сосредоточился. В тени полыни трудились пташки, шебаршили среди листвы, такие неугомонные: отлетят на несколько футов – и назад, снова давай шебаршить. Оттянув резинку, Джоди стал осторожно подкрадываться. Один маленький дрозд застыл на месте, посмотрел на Джоди и нахохлился, готовый взлететь. Джоди бочком, мелкими шажками, подбирался ближе. Когда до дрозда осталось футов двадцать, он, стараясь не делать резких движений, поднял рогатку и прицелился. Камень со свистом рассек воздух; дрозд встрепенулся, взлетел – и снаряд настиг его. Птичка с разбитой головой упала на землю. Джоди подбежал и поднял ее.
– Попалась, – пробормотал он.
Мертвая, птичка как-то съежилась, стала меньше. От стыда за содеянное у Джоди кольнуло в желудке, он достал перочинный ножик и отрезал птичке голову. Потом выпотрошил ее, отрезал крылья; и наконец выбросил все в кусты. Его не мучила совесть из-за птички, ее жизни, смущало другое: он знал, что бы сказали взрослые, увидь они, как он убивает птицу. А их мнением о себе он дорожил. Лучше быстрее забыть эту историю и никогда о ней не вспоминать.
В предгорьях в это время года стояла сушь, и трава пожелтела, но возле круглого корыта, в которое по трубе стекала ключевая вода, трава была ярко-зеленая сочная, густая и влажная – вода переливалась через край. Джоди попил из мшистого корыта, смыл холодной водой птичью кровь с рук. Потом лег в траву на спину и стал разглядывать пухлые лепешки летних облаков. Он закрыл один глаз, и перспектива сразу исказилась – облака так надвинулись на него, что их можно было погладить. Он помог слабенькому ветерку подтолкнуть их по небу; кажется, с его помощью они поплыли быстрее. Одно вздутое белое облако он помог отогнать до самых гор, прижал его как следует и оно исчезло за вершинами. Интересно, что ему там открылось? Джоди сел, чтобы лучше видеть большие горы, ту их часть, где они наслаиваются одна на другую, темнеют, наливаются неведомой силой – и кончаются за одним ребристым кряжем, высоко на западе. Загадочные, таинственные горы; ведь он почти ничего о них не знает.
– А что на той стороне? – как-то спросил он отца.
– Тоже горы, наверное. А что?
– А за теми горами?
– Тоже горы. А что?
– Только горы, горы и больше ничего?
– Ну, почему. В конце концов доберешься до океана.
– А в самих-то горах что?
– Утесы да заросли, скалы да сушь.
– Ты там бывал?
– Нет.
– А кто-нибудь?
– Кое-кто, наверное, бывал. Опасно там – утесы и все такое. Да что, я где-то читал, в горах графства Монтерей неисследованных краев больше, чем во всех Соединенных Штатах. – Казалось, отец этим гордится.
– А потом – океан?
– Потом океан.
– А между горами и океаном? – настаивал мальчик. Никто не знает?
– Кое-кто, наверное, знает. Только ведь разжиться там нечем. Даже воды кот наплакал. Одни скалы, утесы да непролазные чащи. А что?
– Сходить бы туда.
– Зачем? Там ничего нет.
Но Джоди знал – что-то все же есть, что-то чудесное, раз об этом не знает никто, что-то таинственное, неведомое. Джоди верил в это всей душой. Однажды он спросил у мамы:
– А что там, в больших горах, знаешь?
Она посмотрела на него, перевела взгляд на ощерившийся горный хребет и сказала:
– Наверное, только медведь.
– Какой медведь?
– Который пошел в горы на природу посмотреть.
Спрашивал Джоди и Билли Бака, что работал у них на ферме: может, в горах затерялись какие-то древние города? Но Билли был того же мнения, что и отец.
– Вряд ли, – сказал он. – Ведь есть там нечего, раздолье разве что для камнеедов.
Никаких других сведений о горах у Джоди не было, и оттого они были ему дороги, внушали благоговейный страх. Он часто думал о горных кряжах, что тянутся миля за милей, а потом – море. Утром вершины гор озарялись розовым светом и будто приглашали его – иди к нам; а вечером, когда солнце скрывалось за неровной кромкой и горы багровели, будто с отчаяния, Джоди их боялся; они становились какими-то безликими, отчужденными, в самой их невозмутимости таилась угроза.
Джоди повернулся к востоку – там тоже были горы, Габиланы, и эти горы были веселые, в складках холмов гнездились ранчо, на гребнях росли сосны. Там жили люди, в свое время на склонах этих холмов шли бои с мексиканцами. На мгновение он оглянулся на Великие горы и даже поежился – вот это разница. Лощина у основания холма, в которой лежало их ранчо, освещалась солнцем, радовала глаз. Дом сиял белизной, а от коричневой конюшни исходило тепло. На дальнем холме, потихоньку передвигаясь к северу, паслись рыжие коровы. Вписывался в общую картину и радовал глаз даже темный кипарис возле барака. В пыли, словно танцуя быстрый вальс, копошились цыплята.
Внимание Джоди привлекла движущаяся фигура. По дороге из Салинаса медленно шел человек, он спускался к их дому. Джоди поднялся и тоже зашагал вниз, в сторону дома – если кто-то идет к ним, как же такое пропустить? Когда мальчик был уже на месте, человек – худощавый, спину держит прямо – прошел лишь полпути. Джоди понял, что он немолод, только по одному признаку – уж слишком отрывисто ударяли землю его каблуки. Он подошел ближе, и Джоди разглядел синие джинсы, куртку из такого же материала. На ногах – грубые, тяжелые башмаки, на голове – потертая широкополая шляпа с плоскими полями. За плечами джутовый мешок, набитый до отказа – что-то из него выпирало. Еще два десятка тяжелых шагов – и можно рассмотреть лицо. Оно было темным, как кусок вяленого мяса. Усы, голубовато-белые на фоне темной кожи, нависали надо ртом, волосы – они виднелись на шее – тоже были белые. Кожа словно усохла и обтянула череп, да так, что выступали скулы, плоти не было, и нос с подбородком казались острыми и хрупкими. Глубоко посаженые глаза – большие и темные, их прикрывали туго натянутые веки. Радужные оболочки и зрачки слились в черный цвет, глазные же яблоки были коричневыми. На лице – ни единой морщины. Голубая джинсовая куртка на старике была застегнута на медные пуговицы доверху – как у всех, кто носит куртку на голое тело. Из рукавов торчали сильные костистые руки – шишковатые, в переплетении вен, крепкие, как ветки персикового дерева. Ногти плоские, широкие и блестящие.
Приблизившись к воротам, старик сбросил на землю мешок и тут увидел Джоди. Губы его чуть шевельнулись, и сквозь них просочился мягкий, неопределенный звук.
– Ты здесь живешь?
Джоди смутился. Он обернулся и посмотрел на дом, потом бросил взгляд в сторону коровника, где были отец и Билли Бак.
– Да, – ответил он, не дождавшись помощи ни с той, ни с другой стороны.
– Я вернулся, – объявил старик. – Меня зовут Гитано, и я вернулся.
Джоди понял, что это для него чересчур серьезно. Он стремглав кинулся домой за помощью, громко хлопнул дверью с металлической сеткой. Мама была на кухне, прикусив нижнюю губу, она сосредоточенно протыкала шпилькой забитые отверстия дуршлага.
– Там старик, – взволнованно крикнул Джоди. – Старый пайсано говорит, что он вернулся.
Мама положила дуршлаг и постучала шпилькой о раковину.
– Ну, что еще случилось? – терпеливо спросила она.
– Там старик. Выйди.
– И что он хочет?
Она развязала тесемки передника, пригладила пальцами волосы.
– Не знаю. Он пришел и все.
Расправив складки на платье, мама вышла из дому, Джоди за ней. Гитано стоял на том же месте.
– Да? – спросила миссис Тифлин.
Гитано снял потрепанную черную шляпу и, держа ее перед собой обеими руками, повторил:
– Меня зовут Гитано, и я вернулся.
– Вернулся? Куда?
Всем распрямленным телом Гитано чуть склонился вперед. Правая его рука описала круг – холмы, поля на склонах, горы – и снова застыла на шляпе.
– На ранчо. Я здесь родился, и мой отец тоже.
– Здесь? – удивилась она. – Этот дом не такой старый.
– Нет, там, – ответил он, указывая на западный хребет. – На той стороне, того дома теперь нет.
Наконец она поняла.
– В старой глинобитной хижине, которую почти всю смыло?
– Да, сеньора. На ранчо никого не осталось, подмазать хижину известью было некому, вот ее и смыло дождями.
Мать Джоди немного помолчала, в голове мелькнули непривычные мысли о том, что без родного дома, должно быть, очень тоскливо, но она их быстро отогнала.
– И что вы теперь хотите, Гитано?
– Я останусь здесь, – сказал он негромко. – Пока не умру.
– Но работников нам не требуется.
– Работать как прежде я уже не могу, сеньора. Подоить корову, накормить цыплят, нарубить дровишек – это да. И только. Я останусь здесь. – Он показал на лежавший рядом мешок. – Вот мои пожитки.
Мать повернулась к Джоди.
– Беги в коровник и позови отца.
Джоди как ветром сдуло, и скоро он привел Карла Тифлина и Билли Бака. Старик стоял на прежнем месте, только теперь он отдыхал. Все его тело, как бы осев, пребывало в состоянии безмятежного покоя.
– В чем дело? – спросил Карл Тифлин. – Из-за чего Джоди такой шум поднял?
Миссис Тифлин кивнула на старика.
– Он хочет у нас остаться. Кое в чем помогать по хозяйству и остаться здесь.
– Мы его взять не можем. Нам люди не нужны. Да и стар он слишком. Все, что надо, делает Билли.
Они говорили о Гитано, будто его и в природе не было, и вдруг до обоих это дошло; они посмотрели на старика и смутились.
Он откашлялся.
– Слишком стар я, чтобы работать, это верно. Я пришел туда, где родился.
– Ты родился не здесь, – возразил Карл.
– Не здесь. В глинобитной хижине за холмом. Раньше, до вас, все это было одно ранчо.
– В доме из глины, который весь рассыпался?
– Да. И я там родился, и мой отец. Я останусь здесь, на ранчо.
– Говорю тебе, не останешься, – рассердился Карл. – Какая мне польза от старика? Ферма у меня не бог весть какая большая. Кормить старика да оплачивать счета доктору – это мне не по карману. Должны же у тебя быть родственники, друзья. К ним и иди. А то пришел к чужим людям, будто нищий.
– Я здесь родился, – терпеливо и неколебимо сказал Гитано.
Карл Тифлин не любил быть жестоким, но тут понял – без этого не обойтись.
– Сегодня можешь у нас поесть, – распорядился он. – Поспишь в старом сарае. Наутро покормим тебя завтраком, а дальше иди своей дорогой. К друзьям. А умирать у чужих людей – это не дело.
Гитано напялил черную шляпу, наклонился за мешком.
– Это мои пожитки, – объяснил он.
Карл отвернулся.
– Пошли, Билли, надо доделать дела в коровнике. Джоди, отведи его в сарай, в комнатку.
Отец и Билли пошли к коровнику. Миссис Тифлин вернулась в дом, бросив через плечо:
– Сейчас дам одеяла.
Гитано вопросительно посмотрел на Джоди.
– Идите за мной, – сказал мальчик.
В комнатке стояла койка с трухлявым матрасом, кресло-качалка без спинки, да ящик из-под яблок, а в нем – фонарь из жести. Гитано осторожно опустил мешок на пол и сел на кровать. Джоди маялся у двери, не зная, уходить или нет. Наконец, спросил:
– Вы спустились с больших гор?
Гитано медленно покачал головой.
– Нет. Я работал в долине Салинас.
Прежние мысли все не оставляли Джоди.
– А в тех больших горах вы когда-нибудь бывали?
Темные, много повидавшие глаза старика застыли, повернули свой свет внутрь – в голове Гитано чередой пошли прожитые годы.
– Один раз, когда был мальчонкой. Отец брал меня с собой.
– В самые горы?
– Да.
– И что вы там видели? – встрепенулся Джоди. – Людей, лошадей?
– Нет.
– А что там было?
Гитано все думал о своем. Он силился вспомнить, у бровей появились едва заметные морщинки.
– Что вы там видели? – повторил Джоди.
– Не знаю, – сказал Гитано. – Не помню.
– Там было жутко? Кругом сушь?
– Не помню.
От возбуждения Джоди совсем осмелел.
– Ну хоть что-нибудь вы должны помнить!
Гитано хотел что-то сказать, приоткрыл рот, подобрал нужные слова.
– Кажется, там было тихо... и красиво.
Глаза Гитано словно что-то увидели в прошедших годах – они потеплели, в них проскользнула улыбка.
– А потом вы в горы больше не ходили? – выпытывал Джо.
– Нет.
– И никогда не хотелось?
Но на лице Гитано уже появилось раздражение.
– Нет, – ответил он, и по его тону Джоди понял говорить об этом старик больше не желает. Мальчик стоял, словно зачарованный. Уходить не хотелось. К нему вернулась привычная робость.
– Давайте сходим в коровник и посмотрим скотину? – предложил он.
Гитано поднялся, надел шляпу и собрался идти за Джоди.
Уже почти стемнело. Они остановились возле желоба для воды, куда на вечерний водопой сбредались с горных лугов лошади. Большими узловатыми руками Гитано оперся о верхнюю перекладину забора. Пять лошадей спустились к желобу, напились вволю и, отошли в сторонку, принялись пощипывать сухие травинки, тереться боками о колья забора, отполированные до блеска. Прошло какое-то время, и из-за холма, тяжело ковыляя, появилась старая коняга. Зубы у нее были желтые, длинные; копыта плоские и заостренные, будто лопаты; ребра и таз выпирали из-под кожи. Через силу дохромав до желоба, она стала пить воду, громко причмокивая.
– Это старина Истер, – объяснил Джоди. – Самый первый конь моего отца. Ему тридцать лет.
Он взглянул в старые глаза Гитано, ожидая какого-нибудь ответа.
– Уже не тянет, – сказал Гитано.
Из коровника вышли отец Джоди и Билли Бак и направились к ним.
– Слишком стар, чтоб работать, – повторил Гитано. – Только ест, скоро смерть его приберет.
Карл Тифлин услышал последние слова. Он был зол на себя, что так жестоко обошелся со старым Гитано, и жестокость опять полезла из него.
– Давно бы пора пристрелить Истера, – заговорил он. – Избавили бы его от боли, от ревматизма. – Он искоса посмотрел на Гитано – уловил ли тот параллель, но большие костистые руки не шевельнулись, глаза недвижно смотрели на лошадь. – К старичью надо быть милосердным, избавлять от страданий, – продолжал отец Джоди. – Один выстрел, сильный шум, одна сильная боль – скажем, в голове – и все. Это лучше, чем вечная ломота в костях и гнилые зубы.
– Старики имеют право отдохнуть, – вмешался Билли Бак. – Шутка ли, проработали всю жизнь. Может, они не против еще поболтаться на этом свете.
Карл внимательно вглядывался в исхудавшую лошадь.
– Ты не представляешь, каков был Истер в старые времена, – сказал он с теплыми нотками в голосе. – Вскинутая шея, точеная грудь, изящный круп. Барьер из пяти перекладин брал почти с места. Я на нем выиграл заезд, когда мне было всего пятнадцать лет. Пару сотен всегда мог на нем заработать. Не представляешь, каков был красавец. – Он оборвал себя, потому что презирал мягкотелость. – Но сейчас его надо пристрелить, – заключил он.
– Он имеет право отдохнуть, – стоял на своем Билли Бак.
Отцу Джоди пришла в голову забавная мысль. Он повернулся к Гитано.
– Если бы в предгорьях росла яичница с ветчиной, – сказал он, – я бы тебя взял – пасись на здоровье. Но чтобы ты пасся в моей кухне – это мне не по карману.
И, засмеявшись, он вместе с Билли Баком пошел к дому.
– Расти в предгорьях яичница с ветчиной, – добавил он, – мы бы и сами подкормились.
Джоди знал: это отец ищет, как бы сделать Гитано побольней. Он и Джоди часто бил по больному месту. Всегда знал, как ужалить, как растравить душу.
– Это он так только говорит, – пояснил Джоди. – Ни в жизни он Истера не застрелит. Он его любит. Ведь Истер – его самая первая лошадь.
Солнце укатилось за высокие горы, стоявшие незыблемой стеной, и на ранчо все притихло. В вечернюю пору Гитано, похоже, почувствовал себя уютнее. Он издал губами чудной резкий звук и протянул руку за забор. Старый Истер подковылял на зов, и Гитано почесал под гривой тощую шею.
– Он вам нравится? – негромко спросил Джоди
– Да... только ни черта уже не тянет.
В доме зазвонили в железный треугольник.
– Ужин! – воскликнул Джоди. – Пошли ужинать.
По дороге к дому Джоди снова заметил – держится Гитано прямехонько, совсем как юноша. Старика в нем выдавали лишь судорожные движения да шарканье каблуков.
В нижние ветви кипариса возле сарая залетела стая грузных индеек. Лоснящийся от жира домашний кот прошествовал по дороге с крысой в зубах, такой здоровенной, что хвост ее волочился по земле. Где-то в предгорьях перекликались куропатки, напоминая журчание родника.
Джоди и Гитано подошли к задним ступенькам, и через дверь с металлической сеткой на них посмотрела миссис Тифлин.
– Бегом, Джоди. Проходите, Гитано, будем ужинать.
Карл и Билли Бак уже ели за покрытым клеенкой длинным столом. Джоди скользнул на свой стул, даже не сдвинув его с места. Гитано же продолжал стоять и мять в руках шляпу, пока Карл не поднял голову и не сказал:
– Садись, садись. Перед дальней дорогой набить брюхо не мешает.
Карл боялся, что сжалится над стариком и позволит ему остаться, потому и был все время начеку – нюни распускать нечего.
Гитано положил шляпу на пол и робко сел за стол. Брать ничего не стал. Карл протянул ему тарелку.
– Вот, накладывай.
Гитано ел очень медленно, отрезая крошечные кусочки мяса и сгребая пюре в маленькие кучки.
У Карла Тифлина, однако же, душа была не на месте.
– А что, в этих краях у тебя никаких родственников? – спросил он.
– У меня зять в Монтерее, – ответил Гитано не без гордости. – И двоюродные там есть.
– Ну, так поезжай туда и живи с ними.
– Я родился здесь, – возразил Гитано с мягким упреком.
Из кухни вышла мать, в большой миске она несла запеканку из тапиоки.
– Я тебе говорил, – с ухмылкой обратился к ней Карл, – что я ему сказал? Что я бы его взял, расти в предгорьях яичница с ветчиной – пусть пасется на здоровье, как старина Истер.
Гитано сидел, не поднимая глаз от тарелки.
– Жаль, что он не может остаться, – сказала миссис Тифлин.
– Давай не будем, – сердито прервал ее Карл.
После еды Карл, Билли Бак и Джоди перебрались в гостиную – немного посидеть, – Гитано же, безо всяких «до свидания» или «спасибо», сразу вышел из дому через кухонную дверь. Джоди украдкой поглядывал на отца. Знал – отец сам себя стыдится.
– В наших краях полно этих старых пайсано, – сказал Карл Билли Баку.
– Да ведь они двужильные, – заступился за них Билли. – Белым в жизни до таких годов не проработать. Видел я одного, самому сто пять лет, так он еще верхом ездит. Найди-ка среди белых такого старика, как Гитано, чтобы протопал пешком двадцать или тридцать миль.
– Что им износу нет, это факт, – согласился Карл. – И ты, значит, хочешь за него слово замолвить? Пойми, Билли, – начал объяснять он, – я и без лишних ртов едва держусь на плаву, того и гляди приберет наше ранчо Итальянский банк. Ты же знаешь это, Билли.
– Ясное дело, знаю, – сказал Билли. – Будь ты богатый, какие разговоры.
– То-то и оно, а ведь у него и родственники есть. Зять и двоюродные прямо в Монтерее. Пусть к ним и идет, а при чем здесь я?
Джоди тихонько сидел и слушал, а в ушах стоял негромкий голос Гитано и его неопровержимое: «Но я здесь родился». Было в Гитано что-то таинственное, как в самих горах. Горные хребты тянулись далеко, сколько хватало глаз, но за самым последним взмывшим к небу хребтом скрывалась огромная неведомая страна. Так и Гитано – он был стариком, пока ты не вглядывался в его подслеповатые темные глаза. В их глубине таилось что-то неведомое. Говорил он слишком мало – не догадаешься, что там у него внутри. Джоди так и тянуло к сараю. Пока отец говорил, он соскользнул со стула и бесшумно вышел из дому.
Тьма была непроглядная, и далекие звуки гор доносились четко и ясно. Из-за холма слышалось позвякиванье колокольчиков – это ехала по проселочной дороге бригада лесорубов. Джоди осторожно пробирался по темному двору. В окне комнатки в сарае горел свет. Ночь всегда несла с собой тайну, поэтому Джоди тихонько подошел к окну и заглянул внутрь. Гитано сидел в кресле-качалке, спиной к окну. Правой рукой он делал перед собой какие-то плавные движения. Джоди толкнул дверь и вошел. Гитано резко выпрямился и, схватив кусок оленьей кожи, попытался прикрыть им что-то у себя на коленях, но кожа соскользнула на пол. Джоди, пораженный, смотрел на руки Гитано – в них была изящная и тонкая рапира с золотистым эфесом в форме корзинки. Острие выходило из него пронзительным темным лучиком. На эфесе виднелись прорези и тонкая резьба.
– Что это? – спросил Джоди.
Гитано лишь обиженно взглянул на него, подобрал упавший лоскут оленьей кожи и решительно завернул в него прекрасное острие.
– Можно посмотреть? – Джоди протянул руку.
В глазах Гитано полыхнули сердитые огоньки, и он покачал головой.
– Где вы ее взяли? Откуда она?
На сей раз Гитано посмотрел на него внимательно, словно в размышлении.
– Досталась от отца.
– А ему? Ему от кого?
Гитано перевел взгляд на длинный сверток из оленьей шкуры.
– Не знаю.
– Он никогда не говорил?
– Нет.
– И что вы с ней делаете?
Гитано слегка удивился.
– Ничего. Просто храню.
– Может, все-таки покажете?
Старик медленно развернул острие, на секунду позволил свету лампы скользнуть по нему. Потом снова завернул.
– Теперь иди. Я хочу спать.
Он задул лампу, не успел Джоди выйти за дверь.
Джоди шел назад к дому, ясно – как никогда в жизни – понимая одно: он никому не должен говорить про рапиру. Сказать кому-то про нее – немыслимо, хрупкий домик правды сразу рухнет. Если такой правдой поделиться, она погибнет.
Посреди темного двора Джоди встретил Билли Бака.
– Тебя там уже хватились, – сказал Билли.
Джоди проскользнул в гостиную, и отец повернулся к нему.
– Где тебя носит?
– Ходил смотреть, не попалась ли крыса в мою новую крысоловку.
– Иди спать, – велел отец.
К завтраку Джоди вышел первым. Потом появился отец, потом и Билли Бак. Из кухни выглянула миссис Тифлин.
– А где старик, Билли? – спросила она.
– Наверное, пошел прогуляться, – ответил Билли. – Я заглянул в его комнатку, там пусто.
– Может, с утра двинулся в Монтерей, – предположил Карл. – Дорога дальняя.
– Нет, – возразил Билли. – Его мешок на месте.
Позавтракав, Джоди пошел к сараю. В солнечном свете мелькали мухи. Казалось, в это утро на ранчо особенно тихо. Убедившись, что никто за ним не смотрит, Джоди вошел в комнатку и заглянул в мешок Гитано. Запасная пара длинного хлопкового белья, запасная пара джинсов, три пары изношенных носков. Больше в мешке ничего не было. У Джоди защемило сердце, будто у него что-то отняли. Он побрел назад к дому. Отец стоял на крылечке и разговаривал с миссис Тифлин.
– Похоже, старина Истер все-таки откинул копыта, – сказал он. – На водопой с другими лошадьми не пришел.
Ближе к полудню с ранчо на горе прискакал Джесс Тейлор.
– Карл, неужто ты сбыл с рук это старье, эту серую падаль?
– Нет. С чего ты взял?
– С того, – сказал Джесс. – Выехал я сегодня с утра пораньше и что вижу? Смех да и только. Вижу старика на старой лошади, без седла, вместо уздечки – кусок веревки. И едет не по дороге, а напрямки, через кустарник. А в руках, похоже, винтовка. Во всяком случае, что-то блестящее.
– Это старый Гитано, – пояснил Карл Тифлин. – Сейчас посмотрю, все ли ружья на месте. – На секунду он заглянул в дом. – Нет, все тут как тут. В какую сторону он ехал, Джесс?
– В этом весь смех. В сторону гор, вот в какую.
Карл засмеялся.
– Горбатого могила исправит, – сказал он. – Надо думать, он просто украл старину Истера.
– Поскачешь за ним, Карл?
– Господь с тобой, мне же лучше, закапывать это старье не придется. Но интересно – где он взял винтовку? И что он позабыл в горах?
Джоди прошел через огород и выбрался к живой изгороди. Пристально вгляделся в гигантские горы – хребет, за ним другой, третий, и так до самого океана. На миг ему показалось, что он видит черную точку, медленно ползущую по склону дальнего хребта. Джоди стоял и думал о рапире, о Гитано. О великих горах. Какое-то смутное желание всколыхнулось в нем, такое сильное, что к горлу подкатил ком. Он лег в зеленую траву возле круглого корыта, недалеко от живой изгороди. Прикрыл скрещенными руками глаза и лежал так долго-долго, полный тягостной необъяснимой горечи.
Когда Бой заскулил, мать Джоди крикнула из дому:
– Джоди! Перестань мучить пса, займись чем-нибудь!
Джоди стало стыдно, и он запустил в Боя камнем. Потом взял с крыльца рогатку и пошел к живой изгороди: вдруг удастся подстрелить птицу? Рогатка была что надо, резинка плотная, из магазина, но Джоди, хоть и стрелял по птицам частенько, ни разу ни в одну не попал. Он прошел через огород, вздымая пыль босыми пальцами ног. По пути ему попался отличный камень для рогатки, круглый, чуть уплощенный и в меру тяжелый – полетит как пуля. Зарядив оружие – положив камень на кожаную заплатку, что была вшита в резинку, – Джоди пошел к живой изгороди. Глаза его сузились, язык напряженно облизывал губы, впервые за день Джоди на чем-то сосредоточился. В тени полыни трудились пташки, шебаршили среди листвы, такие неугомонные: отлетят на несколько футов – и назад, снова давай шебаршить. Оттянув резинку, Джоди стал осторожно подкрадываться. Один маленький дрозд застыл на месте, посмотрел на Джоди и нахохлился, готовый взлететь. Джоди бочком, мелкими шажками, подбирался ближе. Когда до дрозда осталось футов двадцать, он, стараясь не делать резких движений, поднял рогатку и прицелился. Камень со свистом рассек воздух; дрозд встрепенулся, взлетел – и снаряд настиг его. Птичка с разбитой головой упала на землю. Джоди подбежал и поднял ее.
– Попалась, – пробормотал он.
Мертвая, птичка как-то съежилась, стала меньше. От стыда за содеянное у Джоди кольнуло в желудке, он достал перочинный ножик и отрезал птичке голову. Потом выпотрошил ее, отрезал крылья; и наконец выбросил все в кусты. Его не мучила совесть из-за птички, ее жизни, смущало другое: он знал, что бы сказали взрослые, увидь они, как он убивает птицу. А их мнением о себе он дорожил. Лучше быстрее забыть эту историю и никогда о ней не вспоминать.
В предгорьях в это время года стояла сушь, и трава пожелтела, но возле круглого корыта, в которое по трубе стекала ключевая вода, трава была ярко-зеленая сочная, густая и влажная – вода переливалась через край. Джоди попил из мшистого корыта, смыл холодной водой птичью кровь с рук. Потом лег в траву на спину и стал разглядывать пухлые лепешки летних облаков. Он закрыл один глаз, и перспектива сразу исказилась – облака так надвинулись на него, что их можно было погладить. Он помог слабенькому ветерку подтолкнуть их по небу; кажется, с его помощью они поплыли быстрее. Одно вздутое белое облако он помог отогнать до самых гор, прижал его как следует и оно исчезло за вершинами. Интересно, что ему там открылось? Джоди сел, чтобы лучше видеть большие горы, ту их часть, где они наслаиваются одна на другую, темнеют, наливаются неведомой силой – и кончаются за одним ребристым кряжем, высоко на западе. Загадочные, таинственные горы; ведь он почти ничего о них не знает.
– А что на той стороне? – как-то спросил он отца.
– Тоже горы, наверное. А что?
– А за теми горами?
– Тоже горы. А что?
– Только горы, горы и больше ничего?
– Ну, почему. В конце концов доберешься до океана.
– А в самих-то горах что?
– Утесы да заросли, скалы да сушь.
– Ты там бывал?
– Нет.
– А кто-нибудь?
– Кое-кто, наверное, бывал. Опасно там – утесы и все такое. Да что, я где-то читал, в горах графства Монтерей неисследованных краев больше, чем во всех Соединенных Штатах. – Казалось, отец этим гордится.
– А потом – океан?
– Потом океан.
– А между горами и океаном? – настаивал мальчик. Никто не знает?
– Кое-кто, наверное, знает. Только ведь разжиться там нечем. Даже воды кот наплакал. Одни скалы, утесы да непролазные чащи. А что?
– Сходить бы туда.
– Зачем? Там ничего нет.
Но Джоди знал – что-то все же есть, что-то чудесное, раз об этом не знает никто, что-то таинственное, неведомое. Джоди верил в это всей душой. Однажды он спросил у мамы:
– А что там, в больших горах, знаешь?
Она посмотрела на него, перевела взгляд на ощерившийся горный хребет и сказала:
– Наверное, только медведь.
– Какой медведь?
– Который пошел в горы на природу посмотреть.
Спрашивал Джоди и Билли Бака, что работал у них на ферме: может, в горах затерялись какие-то древние города? Но Билли был того же мнения, что и отец.
– Вряд ли, – сказал он. – Ведь есть там нечего, раздолье разве что для камнеедов.
Никаких других сведений о горах у Джоди не было, и оттого они были ему дороги, внушали благоговейный страх. Он часто думал о горных кряжах, что тянутся миля за милей, а потом – море. Утром вершины гор озарялись розовым светом и будто приглашали его – иди к нам; а вечером, когда солнце скрывалось за неровной кромкой и горы багровели, будто с отчаяния, Джоди их боялся; они становились какими-то безликими, отчужденными, в самой их невозмутимости таилась угроза.
Джоди повернулся к востоку – там тоже были горы, Габиланы, и эти горы были веселые, в складках холмов гнездились ранчо, на гребнях росли сосны. Там жили люди, в свое время на склонах этих холмов шли бои с мексиканцами. На мгновение он оглянулся на Великие горы и даже поежился – вот это разница. Лощина у основания холма, в которой лежало их ранчо, освещалась солнцем, радовала глаз. Дом сиял белизной, а от коричневой конюшни исходило тепло. На дальнем холме, потихоньку передвигаясь к северу, паслись рыжие коровы. Вписывался в общую картину и радовал глаз даже темный кипарис возле барака. В пыли, словно танцуя быстрый вальс, копошились цыплята.
Внимание Джоди привлекла движущаяся фигура. По дороге из Салинаса медленно шел человек, он спускался к их дому. Джоди поднялся и тоже зашагал вниз, в сторону дома – если кто-то идет к ним, как же такое пропустить? Когда мальчик был уже на месте, человек – худощавый, спину держит прямо – прошел лишь полпути. Джоди понял, что он немолод, только по одному признаку – уж слишком отрывисто ударяли землю его каблуки. Он подошел ближе, и Джоди разглядел синие джинсы, куртку из такого же материала. На ногах – грубые, тяжелые башмаки, на голове – потертая широкополая шляпа с плоскими полями. За плечами джутовый мешок, набитый до отказа – что-то из него выпирало. Еще два десятка тяжелых шагов – и можно рассмотреть лицо. Оно было темным, как кусок вяленого мяса. Усы, голубовато-белые на фоне темной кожи, нависали надо ртом, волосы – они виднелись на шее – тоже были белые. Кожа словно усохла и обтянула череп, да так, что выступали скулы, плоти не было, и нос с подбородком казались острыми и хрупкими. Глубоко посаженые глаза – большие и темные, их прикрывали туго натянутые веки. Радужные оболочки и зрачки слились в черный цвет, глазные же яблоки были коричневыми. На лице – ни единой морщины. Голубая джинсовая куртка на старике была застегнута на медные пуговицы доверху – как у всех, кто носит куртку на голое тело. Из рукавов торчали сильные костистые руки – шишковатые, в переплетении вен, крепкие, как ветки персикового дерева. Ногти плоские, широкие и блестящие.
Приблизившись к воротам, старик сбросил на землю мешок и тут увидел Джоди. Губы его чуть шевельнулись, и сквозь них просочился мягкий, неопределенный звук.
– Ты здесь живешь?
Джоди смутился. Он обернулся и посмотрел на дом, потом бросил взгляд в сторону коровника, где были отец и Билли Бак.
– Да, – ответил он, не дождавшись помощи ни с той, ни с другой стороны.
– Я вернулся, – объявил старик. – Меня зовут Гитано, и я вернулся.
Джоди понял, что это для него чересчур серьезно. Он стремглав кинулся домой за помощью, громко хлопнул дверью с металлической сеткой. Мама была на кухне, прикусив нижнюю губу, она сосредоточенно протыкала шпилькой забитые отверстия дуршлага.
– Там старик, – взволнованно крикнул Джоди. – Старый пайсано говорит, что он вернулся.
Мама положила дуршлаг и постучала шпилькой о раковину.
– Ну, что еще случилось? – терпеливо спросила она.
– Там старик. Выйди.
– И что он хочет?
Она развязала тесемки передника, пригладила пальцами волосы.
– Не знаю. Он пришел и все.
Расправив складки на платье, мама вышла из дому, Джоди за ней. Гитано стоял на том же месте.
– Да? – спросила миссис Тифлин.
Гитано снял потрепанную черную шляпу и, держа ее перед собой обеими руками, повторил:
– Меня зовут Гитано, и я вернулся.
– Вернулся? Куда?
Всем распрямленным телом Гитано чуть склонился вперед. Правая его рука описала круг – холмы, поля на склонах, горы – и снова застыла на шляпе.
– На ранчо. Я здесь родился, и мой отец тоже.
– Здесь? – удивилась она. – Этот дом не такой старый.
– Нет, там, – ответил он, указывая на западный хребет. – На той стороне, того дома теперь нет.
Наконец она поняла.
– В старой глинобитной хижине, которую почти всю смыло?
– Да, сеньора. На ранчо никого не осталось, подмазать хижину известью было некому, вот ее и смыло дождями.
Мать Джоди немного помолчала, в голове мелькнули непривычные мысли о том, что без родного дома, должно быть, очень тоскливо, но она их быстро отогнала.
– И что вы теперь хотите, Гитано?
– Я останусь здесь, – сказал он негромко. – Пока не умру.
– Но работников нам не требуется.
– Работать как прежде я уже не могу, сеньора. Подоить корову, накормить цыплят, нарубить дровишек – это да. И только. Я останусь здесь. – Он показал на лежавший рядом мешок. – Вот мои пожитки.
Мать повернулась к Джоди.
– Беги в коровник и позови отца.
Джоди как ветром сдуло, и скоро он привел Карла Тифлина и Билли Бака. Старик стоял на прежнем месте, только теперь он отдыхал. Все его тело, как бы осев, пребывало в состоянии безмятежного покоя.
– В чем дело? – спросил Карл Тифлин. – Из-за чего Джоди такой шум поднял?
Миссис Тифлин кивнула на старика.
– Он хочет у нас остаться. Кое в чем помогать по хозяйству и остаться здесь.
– Мы его взять не можем. Нам люди не нужны. Да и стар он слишком. Все, что надо, делает Билли.
Они говорили о Гитано, будто его и в природе не было, и вдруг до обоих это дошло; они посмотрели на старика и смутились.
Он откашлялся.
– Слишком стар я, чтобы работать, это верно. Я пришел туда, где родился.
– Ты родился не здесь, – возразил Карл.
– Не здесь. В глинобитной хижине за холмом. Раньше, до вас, все это было одно ранчо.
– В доме из глины, который весь рассыпался?
– Да. И я там родился, и мой отец. Я останусь здесь, на ранчо.
– Говорю тебе, не останешься, – рассердился Карл. – Какая мне польза от старика? Ферма у меня не бог весть какая большая. Кормить старика да оплачивать счета доктору – это мне не по карману. Должны же у тебя быть родственники, друзья. К ним и иди. А то пришел к чужим людям, будто нищий.
– Я здесь родился, – терпеливо и неколебимо сказал Гитано.
Карл Тифлин не любил быть жестоким, но тут понял – без этого не обойтись.
– Сегодня можешь у нас поесть, – распорядился он. – Поспишь в старом сарае. Наутро покормим тебя завтраком, а дальше иди своей дорогой. К друзьям. А умирать у чужих людей – это не дело.
Гитано напялил черную шляпу, наклонился за мешком.
– Это мои пожитки, – объяснил он.
Карл отвернулся.
– Пошли, Билли, надо доделать дела в коровнике. Джоди, отведи его в сарай, в комнатку.
Отец и Билли пошли к коровнику. Миссис Тифлин вернулась в дом, бросив через плечо:
– Сейчас дам одеяла.
Гитано вопросительно посмотрел на Джоди.
– Идите за мной, – сказал мальчик.
В комнатке стояла койка с трухлявым матрасом, кресло-качалка без спинки, да ящик из-под яблок, а в нем – фонарь из жести. Гитано осторожно опустил мешок на пол и сел на кровать. Джоди маялся у двери, не зная, уходить или нет. Наконец, спросил:
– Вы спустились с больших гор?
Гитано медленно покачал головой.
– Нет. Я работал в долине Салинас.
Прежние мысли все не оставляли Джоди.
– А в тех больших горах вы когда-нибудь бывали?
Темные, много повидавшие глаза старика застыли, повернули свой свет внутрь – в голове Гитано чередой пошли прожитые годы.
– Один раз, когда был мальчонкой. Отец брал меня с собой.
– В самые горы?
– Да.
– И что вы там видели? – встрепенулся Джоди. – Людей, лошадей?
– Нет.
– А что там было?
Гитано все думал о своем. Он силился вспомнить, у бровей появились едва заметные морщинки.
– Что вы там видели? – повторил Джоди.
– Не знаю, – сказал Гитано. – Не помню.
– Там было жутко? Кругом сушь?
– Не помню.
От возбуждения Джоди совсем осмелел.
– Ну хоть что-нибудь вы должны помнить!
Гитано хотел что-то сказать, приоткрыл рот, подобрал нужные слова.
– Кажется, там было тихо... и красиво.
Глаза Гитано словно что-то увидели в прошедших годах – они потеплели, в них проскользнула улыбка.
– А потом вы в горы больше не ходили? – выпытывал Джо.
– Нет.
– И никогда не хотелось?
Но на лице Гитано уже появилось раздражение.
– Нет, – ответил он, и по его тону Джоди понял говорить об этом старик больше не желает. Мальчик стоял, словно зачарованный. Уходить не хотелось. К нему вернулась привычная робость.
– Давайте сходим в коровник и посмотрим скотину? – предложил он.
Гитано поднялся, надел шляпу и собрался идти за Джоди.
Уже почти стемнело. Они остановились возле желоба для воды, куда на вечерний водопой сбредались с горных лугов лошади. Большими узловатыми руками Гитано оперся о верхнюю перекладину забора. Пять лошадей спустились к желобу, напились вволю и, отошли в сторонку, принялись пощипывать сухие травинки, тереться боками о колья забора, отполированные до блеска. Прошло какое-то время, и из-за холма, тяжело ковыляя, появилась старая коняга. Зубы у нее были желтые, длинные; копыта плоские и заостренные, будто лопаты; ребра и таз выпирали из-под кожи. Через силу дохромав до желоба, она стала пить воду, громко причмокивая.
– Это старина Истер, – объяснил Джоди. – Самый первый конь моего отца. Ему тридцать лет.
Он взглянул в старые глаза Гитано, ожидая какого-нибудь ответа.
– Уже не тянет, – сказал Гитано.
Из коровника вышли отец Джоди и Билли Бак и направились к ним.
– Слишком стар, чтоб работать, – повторил Гитано. – Только ест, скоро смерть его приберет.
Карл Тифлин услышал последние слова. Он был зол на себя, что так жестоко обошелся со старым Гитано, и жестокость опять полезла из него.
– Давно бы пора пристрелить Истера, – заговорил он. – Избавили бы его от боли, от ревматизма. – Он искоса посмотрел на Гитано – уловил ли тот параллель, но большие костистые руки не шевельнулись, глаза недвижно смотрели на лошадь. – К старичью надо быть милосердным, избавлять от страданий, – продолжал отец Джоди. – Один выстрел, сильный шум, одна сильная боль – скажем, в голове – и все. Это лучше, чем вечная ломота в костях и гнилые зубы.
– Старики имеют право отдохнуть, – вмешался Билли Бак. – Шутка ли, проработали всю жизнь. Может, они не против еще поболтаться на этом свете.
Карл внимательно вглядывался в исхудавшую лошадь.
– Ты не представляешь, каков был Истер в старые времена, – сказал он с теплыми нотками в голосе. – Вскинутая шея, точеная грудь, изящный круп. Барьер из пяти перекладин брал почти с места. Я на нем выиграл заезд, когда мне было всего пятнадцать лет. Пару сотен всегда мог на нем заработать. Не представляешь, каков был красавец. – Он оборвал себя, потому что презирал мягкотелость. – Но сейчас его надо пристрелить, – заключил он.
– Он имеет право отдохнуть, – стоял на своем Билли Бак.
Отцу Джоди пришла в голову забавная мысль. Он повернулся к Гитано.
– Если бы в предгорьях росла яичница с ветчиной, – сказал он, – я бы тебя взял – пасись на здоровье. Но чтобы ты пасся в моей кухне – это мне не по карману.
И, засмеявшись, он вместе с Билли Баком пошел к дому.
– Расти в предгорьях яичница с ветчиной, – добавил он, – мы бы и сами подкормились.
Джоди знал: это отец ищет, как бы сделать Гитано побольней. Он и Джоди часто бил по больному месту. Всегда знал, как ужалить, как растравить душу.
– Это он так только говорит, – пояснил Джоди. – Ни в жизни он Истера не застрелит. Он его любит. Ведь Истер – его самая первая лошадь.
Солнце укатилось за высокие горы, стоявшие незыблемой стеной, и на ранчо все притихло. В вечернюю пору Гитано, похоже, почувствовал себя уютнее. Он издал губами чудной резкий звук и протянул руку за забор. Старый Истер подковылял на зов, и Гитано почесал под гривой тощую шею.
– Он вам нравится? – негромко спросил Джоди
– Да... только ни черта уже не тянет.
В доме зазвонили в железный треугольник.
– Ужин! – воскликнул Джоди. – Пошли ужинать.
По дороге к дому Джоди снова заметил – держится Гитано прямехонько, совсем как юноша. Старика в нем выдавали лишь судорожные движения да шарканье каблуков.
В нижние ветви кипариса возле сарая залетела стая грузных индеек. Лоснящийся от жира домашний кот прошествовал по дороге с крысой в зубах, такой здоровенной, что хвост ее волочился по земле. Где-то в предгорьях перекликались куропатки, напоминая журчание родника.
Джоди и Гитано подошли к задним ступенькам, и через дверь с металлической сеткой на них посмотрела миссис Тифлин.
– Бегом, Джоди. Проходите, Гитано, будем ужинать.
Карл и Билли Бак уже ели за покрытым клеенкой длинным столом. Джоди скользнул на свой стул, даже не сдвинув его с места. Гитано же продолжал стоять и мять в руках шляпу, пока Карл не поднял голову и не сказал:
– Садись, садись. Перед дальней дорогой набить брюхо не мешает.
Карл боялся, что сжалится над стариком и позволит ему остаться, потому и был все время начеку – нюни распускать нечего.
Гитано положил шляпу на пол и робко сел за стол. Брать ничего не стал. Карл протянул ему тарелку.
– Вот, накладывай.
Гитано ел очень медленно, отрезая крошечные кусочки мяса и сгребая пюре в маленькие кучки.
У Карла Тифлина, однако же, душа была не на месте.
– А что, в этих краях у тебя никаких родственников? – спросил он.
– У меня зять в Монтерее, – ответил Гитано не без гордости. – И двоюродные там есть.
– Ну, так поезжай туда и живи с ними.
– Я родился здесь, – возразил Гитано с мягким упреком.
Из кухни вышла мать, в большой миске она несла запеканку из тапиоки.
– Я тебе говорил, – с ухмылкой обратился к ней Карл, – что я ему сказал? Что я бы его взял, расти в предгорьях яичница с ветчиной – пусть пасется на здоровье, как старина Истер.
Гитано сидел, не поднимая глаз от тарелки.
– Жаль, что он не может остаться, – сказала миссис Тифлин.
– Давай не будем, – сердито прервал ее Карл.
После еды Карл, Билли Бак и Джоди перебрались в гостиную – немного посидеть, – Гитано же, безо всяких «до свидания» или «спасибо», сразу вышел из дому через кухонную дверь. Джоди украдкой поглядывал на отца. Знал – отец сам себя стыдится.
– В наших краях полно этих старых пайсано, – сказал Карл Билли Баку.
– Да ведь они двужильные, – заступился за них Билли. – Белым в жизни до таких годов не проработать. Видел я одного, самому сто пять лет, так он еще верхом ездит. Найди-ка среди белых такого старика, как Гитано, чтобы протопал пешком двадцать или тридцать миль.
– Что им износу нет, это факт, – согласился Карл. – И ты, значит, хочешь за него слово замолвить? Пойми, Билли, – начал объяснять он, – я и без лишних ртов едва держусь на плаву, того и гляди приберет наше ранчо Итальянский банк. Ты же знаешь это, Билли.
– Ясное дело, знаю, – сказал Билли. – Будь ты богатый, какие разговоры.
– То-то и оно, а ведь у него и родственники есть. Зять и двоюродные прямо в Монтерее. Пусть к ним и идет, а при чем здесь я?
Джоди тихонько сидел и слушал, а в ушах стоял негромкий голос Гитано и его неопровержимое: «Но я здесь родился». Было в Гитано что-то таинственное, как в самих горах. Горные хребты тянулись далеко, сколько хватало глаз, но за самым последним взмывшим к небу хребтом скрывалась огромная неведомая страна. Так и Гитано – он был стариком, пока ты не вглядывался в его подслеповатые темные глаза. В их глубине таилось что-то неведомое. Говорил он слишком мало – не догадаешься, что там у него внутри. Джоди так и тянуло к сараю. Пока отец говорил, он соскользнул со стула и бесшумно вышел из дому.
Тьма была непроглядная, и далекие звуки гор доносились четко и ясно. Из-за холма слышалось позвякиванье колокольчиков – это ехала по проселочной дороге бригада лесорубов. Джоди осторожно пробирался по темному двору. В окне комнатки в сарае горел свет. Ночь всегда несла с собой тайну, поэтому Джоди тихонько подошел к окну и заглянул внутрь. Гитано сидел в кресле-качалке, спиной к окну. Правой рукой он делал перед собой какие-то плавные движения. Джоди толкнул дверь и вошел. Гитано резко выпрямился и, схватив кусок оленьей кожи, попытался прикрыть им что-то у себя на коленях, но кожа соскользнула на пол. Джоди, пораженный, смотрел на руки Гитано – в них была изящная и тонкая рапира с золотистым эфесом в форме корзинки. Острие выходило из него пронзительным темным лучиком. На эфесе виднелись прорези и тонкая резьба.
– Что это? – спросил Джоди.
Гитано лишь обиженно взглянул на него, подобрал упавший лоскут оленьей кожи и решительно завернул в него прекрасное острие.
– Можно посмотреть? – Джоди протянул руку.
В глазах Гитано полыхнули сердитые огоньки, и он покачал головой.
– Где вы ее взяли? Откуда она?
На сей раз Гитано посмотрел на него внимательно, словно в размышлении.
– Досталась от отца.
– А ему? Ему от кого?
Гитано перевел взгляд на длинный сверток из оленьей шкуры.
– Не знаю.
– Он никогда не говорил?
– Нет.
– И что вы с ней делаете?
Гитано слегка удивился.
– Ничего. Просто храню.
– Может, все-таки покажете?
Старик медленно развернул острие, на секунду позволил свету лампы скользнуть по нему. Потом снова завернул.
– Теперь иди. Я хочу спать.
Он задул лампу, не успел Джоди выйти за дверь.
Джоди шел назад к дому, ясно – как никогда в жизни – понимая одно: он никому не должен говорить про рапиру. Сказать кому-то про нее – немыслимо, хрупкий домик правды сразу рухнет. Если такой правдой поделиться, она погибнет.
Посреди темного двора Джоди встретил Билли Бака.
– Тебя там уже хватились, – сказал Билли.
Джоди проскользнул в гостиную, и отец повернулся к нему.
– Где тебя носит?
– Ходил смотреть, не попалась ли крыса в мою новую крысоловку.
– Иди спать, – велел отец.
К завтраку Джоди вышел первым. Потом появился отец, потом и Билли Бак. Из кухни выглянула миссис Тифлин.
– А где старик, Билли? – спросила она.
– Наверное, пошел прогуляться, – ответил Билли. – Я заглянул в его комнатку, там пусто.
– Может, с утра двинулся в Монтерей, – предположил Карл. – Дорога дальняя.
– Нет, – возразил Билли. – Его мешок на месте.
Позавтракав, Джоди пошел к сараю. В солнечном свете мелькали мухи. Казалось, в это утро на ранчо особенно тихо. Убедившись, что никто за ним не смотрит, Джоди вошел в комнатку и заглянул в мешок Гитано. Запасная пара длинного хлопкового белья, запасная пара джинсов, три пары изношенных носков. Больше в мешке ничего не было. У Джоди защемило сердце, будто у него что-то отняли. Он побрел назад к дому. Отец стоял на крылечке и разговаривал с миссис Тифлин.
– Похоже, старина Истер все-таки откинул копыта, – сказал он. – На водопой с другими лошадьми не пришел.
Ближе к полудню с ранчо на горе прискакал Джесс Тейлор.
– Карл, неужто ты сбыл с рук это старье, эту серую падаль?
– Нет. С чего ты взял?
– С того, – сказал Джесс. – Выехал я сегодня с утра пораньше и что вижу? Смех да и только. Вижу старика на старой лошади, без седла, вместо уздечки – кусок веревки. И едет не по дороге, а напрямки, через кустарник. А в руках, похоже, винтовка. Во всяком случае, что-то блестящее.
– Это старый Гитано, – пояснил Карл Тифлин. – Сейчас посмотрю, все ли ружья на месте. – На секунду он заглянул в дом. – Нет, все тут как тут. В какую сторону он ехал, Джесс?
– В этом весь смех. В сторону гор, вот в какую.
Карл засмеялся.
– Горбатого могила исправит, – сказал он. – Надо думать, он просто украл старину Истера.
– Поскачешь за ним, Карл?
– Господь с тобой, мне же лучше, закапывать это старье не придется. Но интересно – где он взял винтовку? И что он позабыл в горах?
Джоди прошел через огород и выбрался к живой изгороди. Пристально вгляделся в гигантские горы – хребет, за ним другой, третий, и так до самого океана. На миг ему показалось, что он видит черную точку, медленно ползущую по склону дальнего хребта. Джоди стоял и думал о рапире, о Гитано. О великих горах. Какое-то смутное желание всколыхнулось в нем, такое сильное, что к горлу подкатил ком. Он лег в зеленую траву возле круглого корыта, недалеко от живой изгороди. Прикрыл скрещенными руками глаза и лежал так долго-долго, полный тягостной необъяснимой горечи.