От воспоминаний на глаза навернулись слезы. Чтобы не раскиснуть окончательно, Аглая закурила. Еще в юности, с тех самых пор, как попробовала первую в своей жизни, дешевую и до безобразия горькую сигарету, она решила для себя, что курящая на ходу женщина – это беда, моветон и форменное безобразие. Курение – это что-то вроде ритуала, акт в некотором смысле интимный, который нельзя совершать на бегу, размахивая папироской и смущая прохожих. Да и бабе Мане будет неприятно, если сельчане доложат, как безобразничает ее единственная внучка. По этим причинам Аглая огляделась в поисках какого-нибудь укромного местечка. На глаза попалась старая, раскидистая яблоня, растущая чуть в стороне от дороги. Под деревом кто-то, скорее всего местная молодежь, устроил импровизированную скамейку из толстого соснового бревна.
   В предположении своем Аглая не ошиблась: земля под яблоней была усыпана шелухой от семечек и окурками. Не самое изысканное место для столичной знаменитости, но за неимением лучшего сойдет. Она присела на бревно, вытянула перед собой ноги, затянулась сигаретой и прикрыла глаза, чтобы не видеть творящееся под ногами безобразие. С опущенными веками было хорошо, окружающий мир казался далеким и нереальным, напоминал о своем существовании лишь свежим запахом недозрелых яблок, звонким стрекотом кузнечиков и гулом проносящихся по дороге машин. Сидеть бы так и сидеть...
   – Аглая? – Мужской голос заставил вздрогнуть, захлебнуться сигаретным дымом.
   Кого еще принесла нелегкая?
   Нелегкая принесла человека, которого ей хотелось видеть меньше всего. Михаил Свириденко переминался с ноги на ногу в метре от Аглаи, смотрел сверху вниз таким взглядом, словно не был до конца уверен, что это она и есть. Можно подумать, она сильно изменилась! А вот он за пятнадцать лет, что они не виделись, изменился до неузнаваемости, из рыхловатого, неуклюжего увальня в смешных очках превратился в крупного поджарого мужика, дорого одетого, без очков. Операцию на глазах сделал или, может, носит контактные линзы?
   – Аглая, это же ты, правда? – И голос другой – ниже и гуще. А вот взгляд не изменился нисколечко: все такой же внимательный, с близоруким прищуром.
   – Это правда я. – Аглая сняла солнцезащитные очки, посмотрела выжидающе.
   Заводить светскую беседу с хорошим парнем Мишей Свириденко ей совсем не хотелось, а вот курить захотелось с еще большей силой. Пришлось пожертвовать последней сигаретой в пачке. Не беда, в магазине купит еще.
   Свирид не помог даме прикурить, даже не шелохнулся. Да и с какой стати? Он никогда не курил, у него, скорее всего, и зажигалки нет. И вообще, хорошие парни не гробят свое драгоценное здоровье никотином, ведут здоровый образ жизни, увлекаются натуропатией, спортом и утренними пробежками. И даже если хорошие парни совершают некрасивые поступки, то исключительно под благовидным предлогом...
   – А я как раз мимо проезжал, вижу – ты сидишь. – Не дожидаясь приглашения, Свирид уселся рядом.
   Аглая вдохнула ненавязчивый, но явно недешевый запах его парфюма, прикурила и выпустила идеально ровное колечко дыма. Вопреки ожиданиям он не поморщился и не отодвинулся, как поступил бы любой нормальный борец за здоровый образ жизни, и это отчего-то разозлило.
   – Так вот прямо и подумал – а не Глашка ли это Ветрова на завалинке загорает? – спросила она резко. – Вот прямо так и узнал меня спустя столько-то лет?!
   – Узнал. – Он застенчиво улыбнулся, и, удивительное дело, улыбка добавила ему мужественности. Хотя куда уж больше! Откуда что взялось?! Был ботаник-очкарик, а стал бизнесмен и мачо. Только вот взгляд... – Мне Степаныч сказал, что ты к бабе Мане приехала, вот я и...
   – Решил в гости зайти, вспомнить былое? – Аглая стряхнула пепел на землю, посмотрела на растерявшегося Свирида в упор. – А не боишься, что я ведь и в самом деле могла кое-что вспомнить или запомнить? А может, ты затем и приехал?! – Пальцы задрожали так, что сломалась сигарета. Аглая чертыхнулась, отшвырнула окурок, растерла носком сандалии.
   – Столько времени прошло, – он задумчиво покачал головой, – я думал, ты другой стала.
   – А я и стала! Ты что же, разницы не замечаешь?
   – Ничего не изменилось. – Свирид встал, стряхнул с брюк несуществующие соринки. – Аглая, я до сих пор не могу понять, что тогда случилось, почему ты со мной так.
   – Михаил, – она тоже встала, нацепила на нос очки, отгородилась от его пронзительного, в самую душу заглядывающего взора, – ты мне жизнь спас, я тебе за это по гроб жизни буду благодарна. Ты пойми, я ведь только поэтому до сих пор никому ничего не рассказала. Но на этом все, я расплатилась с тобой своим молчанием, и на большее не рассчитывай. Пора мне!
   Аглая шагнула из густой яблоневой тени под яркое солнце, но в тот самый момент Свирид поймал ее за руку, сжал не больно, но крепко. От его взгляда, пронзительного, незнакомого, не спасли бы ни одни солнцезащитные очки в мире, и она дернулась, пытаясь высвободиться, уйти прочь от этого посланного ее страшным прошлым человека.
   – Аглая, как ты себя чувствуешь? – Голос обманчиво мягкий, успокаивающий, а лед во взгляде не тает, расцветает морозными узорами по бледно-голубой радужке, оседает инеем на длинных девичьих ресницах.
   – Хорошо я себя чувствую! – Ей все-таки удалось выдернуть руку. Да что толку, если из этого снежно-морозного плена не освободиться никак?! – А буду чувствовать еще лучше, если ты уберешься с моего пути!
   – Аглая, ты знаешь, я ведь психиатр, хороший психиатр.
   – Да будь ты хоть Юнгом и Фрейдом в одном лице, мне-то что с того? – Неожиданно на помощь пришла злость. Злость помогла сдерживать этот ледяной натиск, растопила ненавистные морозные узоры.
   – Я бы мог тебе помочь.
   – Помочь? Ты мне?! – Это что же, он ей даже не намекает, а прямым текстом говорит, что она ненормальная? Профессиональную помощь предлагает, лицемер проклятый... – Спасибо, как-нибудь обойдусь, – дернула плечом Аглая.
   – Ведь не прошло же ничего. Это до сих пор с тобой случается. – Не слова, а удар под дых, жестокий, беспощадный. Дышать нечем, и сердце готово выпрыгнуть из груди.
   Случается, до сих пор случается....
   – Пошел к черту!
   Все, не оборачиваться, не слышать тихого, с выверенными профессиональными интонациями голоса, не смотреть в глаза. У нее дела: ей нужно купить пятновыводитель и половинку хлеба, и обязательно пачку сигарет. А лучше две...
   – Аглая. – Расстояние глушит голос, но не уничтожает слова. – Если ты решишься, я буду ждать...
Дневник графа Полонского
15 сентября 1913 года
   Вчера вернулись! Как же радостно сменить, наконец, унылую европейскую пристойность на бесшабашную российскую разухабистость! Дома хорошо, привольно, даже дышится по-другому, полной грудью. Не думал, что буду так тосковать по родине. О дочках вспоминал каждый день, даже во сне видел несколько раз, а про поместье вроде и не думал, а поди ж ты, стоило только дом увидеть, как сердце от радости занялось. Захотелось выпрыгнуть из кареты и бежать, бежать, как когда-то в раннем детстве. Но не пристало графу Полонскому козликом молодым скакать, да и годы уже не те.
   Ульяна вывела Лизоньку с Настенькой на крыльцо. И как только догадалась, что мы едем? Все больше утверждаюсь в мысли, что есть в Оленькиной кормилице что-то ведьмовское, обычному человеку неподвластное.
   Как же они подросли, мои любимые доченьки! Лизонька вытянулась сильнее, зато у Настеньки щечки круглее. Обе красавицы, а уж какие умницы! Как увидели нас с Оленькой, так защебетали, как пташки, кинулись целоваться.
   Обнимал дочерей, а сам все на Оленьку смотрел, как она с девочками встретится, загорится ли тем внутренним светом, который видел я в ней все эти годы и который нынче точно погас.
   Улыбнулась, обняла, поцеловала сначала Лизоньку, потом Настеньку, по головкам кудрявым погладила, а на Ульяну, кормилицу свою, даже и не взглянула. Может, не захотела перед прислугой чувства истинные показывать, может, в доме, в уединении, все иначе будет. Только вот неспокойно на душе. Мне Ульяну нисколечко не жалко. Сказать по правде, боюсь я ее, каргу старую. Как зыркнет цыганским глазом, так сердце и останавливается, но ведь кормилица же, с младенчества при Оленьке, любит ее, точно мать родная. За что ж к ней так-то холодно?
   Да и не только к ней. Давно замечаю, как сильно переменилась моя супруга. Не помог курорт с его весельем и целебными водами, стала моя Оленька царевной-несмеяной. Не хочу думать, что страшный прогноз столичных эскулапов может сбыться, что повредилась моя любимая девочка умом... Может, отвезти ее в Санкт-Петербург? Вдруг в первый раз профессора что-то важное упустили, вдруг лечение какое нужно, а я не знаю...
* * *
   Сегодняшний день для Люси выдался особенно скотским, не заладился с самой первой минуты. Во-первых, она проспала. Еще с вечера завела будильник на семь утра, а он, зараза, не сработал, и проснулась она только в начале девятого. Свирид, ясное дело, ничего не скажет, но посмотрит этим своим особенным взглядом, от которого мурашки по коже, а уж что подумает, одному богу известно. Плохо это для ее нового имиджа, очень плохо. Что ж она за бизнес-леди такая, если позволяет себе опаздывать?!
   Во-вторых, любимый «Мерседес», ярко-красный, навороченный, с первой минуты горячо любимый, вдруг не завелся, и на работу пришлось пилить пешком, по пылище, на десятисантиметровых шпильках. Можно было, конечно, позвонить Свириду, он бы не отказал, заехал бы как миленький, но проклятая гордость не позволила. Она теперь самостоятельная и свободная, она теперь все-все будет решать сама.
   В-третьих, когда Люся доковыляла наконец до усадьбы, ноги ее были стерты в кровь, а кабинет, который она считала своей неделимой территорией, оккупировали Свирид со Степанычем. Мало того что пропала последняя надежда проникнуть на территорию незамеченной, так еще и не переобуешься теперь в другую, более удобную обувь. Не станет же она демонстрировать свою слабость?!
   Было еще и «в-четвертых»: эти двое мало того что без спроса вторглись в Люсины владения, так еще и устроились за ее столом, разложили на нем какие-то бумажки и писульки, уперлись в стеклянную столешницу своими немытыми лапами.
   – А что это вы тут устроили?! – Люся с детства усвоила, что лучшая защита – это нападение. Сейчас главное – не дать врагу опомниться и пойти в контратаку. – Свирид, что за свинство такое – вламываться в чужой кабинет без спросу?
   – Прости, – буркнул он, не оборачиваясь, – просто твой кабинет единственный, который выходит на теневую сторону и где есть кондиционер.
   Значит, кондиционер наконец починили. Ну хоть одна хорошая новость за все утро.
   – А что это у вас тут? – Стараясь не хромать, Люся подошла к столу. – Чертежи какие-то, карты...
   – Да вот, думаем, где будем зимний сад разбивать, – в усы прогудел Степаныч.
   – Какой еще зимний сад?! – Вот тебе и «в-пятых»! – Тебе, Мишенька, парка мало?
   – Пока достаточно, но придет зима, и стрессоустойчивость наших пациентов резко понизится, а общение с природой гармонизирует, – проинформировал Свирид.
   – Вот и пусть себе общаются с природой в парке! На хрена зимний сад? Ты подумай, это ж возни сколько! Застройку согласуй, строителей найми, ландшафтных дизайнеров и прочих огородников пригласи, лютики-цветочки высади, а потом еще тридцать три года жди, пока все это добро примется и заколосится! Свирид – выброшенные деньги, я тебе говорю.
   – Я ему, Людмила, то же самое говорю, – поддержал ее Степаныч. – Повременили бы, пообжились, а уж там решили бы, нужна эта теплица или нет.
   – Не теплица, а зимний сад, Василий Степанович. – Свирид посторонился, подпуская Люсю к столу. – Нет смысла ждать. На счете еще остались кое-какие средства, я прикинул – должно хватить. Если начнем прямо сейчас, к зиме уже все будет готово. А лютики-цветочки, как изящно выразилась Люся, можно купить уже готовые и пальмы, кстати, тоже. Затрата на специалиста-огородника разовая, а дальше возьмем в штат садовника. Можно даже кого-нибудь из местных. Организуем ему курсы, подучим, и пусть себе человек работает.
   По всему выходило, что Свирида не переубедить. Этот уж если втемяшил себе что в голову, бесполезно отговаривать. Но у Люси оставался один контраргумент.
   – И как ты себе все это представляешь? К нам через неделю первые клиенты подъедут, а у нас тут стройка в разгаре! Пилят, стучат, землю роют – вот веселуха!
   – Люся, мы до осени не откроемся, – Свирид вдруг нахмурился.
   – Это еще почему? Я с Петькой вчера разговаривала, он сказал, что дело, скорее всего, сдадут в архив, с этим никаких проблем не будет.
   – А оборудование? Люся, у нас же не готово ничего!
   – Не готово?! – она задохнулась от обиды. – Да ты вокруг оглянись: все новенькое, сияющее, номера сплошь люксовые, дорожки в парке отремонтированы, пруд вон даже почищен!
   – А оборудование? А медицинское обеспечение? – Свирид говорил тихо, но чувствовалось, что он едва сдерживается. Люся знала такие моменты, знала и боялась. Злился ее бывший супруг редко, но метко. – Люся, у нас же даже заземления нет в физиотерапевтическом отделении и щит распределительный раскуроченный стоит. Первая проверка – и все, нас лишат лицензии. К жилым помещениям у меня никаких претензий нет, но в медицинском крыле нужно переделывать всю электрику, а это большой кусок работы. Пойми же ты наконец, это не пансионат и не гостиница, это медицинское учреждение со всеми вытекающими. Нельзя нам тут спустя рукава работать.
   Это она, что ли, спустя рукава? Да если бы не она, этот чертов дом вообще бы никогда до ума не довели! Сколько она билась, сколько нервов и сил угробила, а сейчас выходит, что делала все тяп-ляп! От горькой обиды на глаза навернулись слезы, чтобы Свирид не видел, Люся отошла к окну.
   – Я с себя ответственности тоже не снимаю, – сказал он устало. – Нужно было чаще приезжать, не взваливать все на твои плечи. Но теперь уже все, что сделано, то сделано, открытие центра переносится на осень. И вот чтобы не сидеть без дела, предлагаю обратить внимание на зимний сад.
   – И где ж ты его собираешься устроить? – Люся украдкой вытерла так и не пролившиеся слезинки и обернулась.
   – В парке, вот тут. – Свирид ткнул пальцем в план участка. – Считаю, это самое подходящее место. Деревья здесь старые и больные, спецы настоятельно рекомендовали их спилить. Ну вот, спилим и организуем зимний сад.
   – И клиенты будут топать в твой зимний сад по морозу, – хмыкнула Люся, всматриваясь в план. – Свирид, я понимаю, что тут недалеко совсем от дома, но кому ж захочется из тепла да в холод, чтобы потом цветочки понюхать.
   – А мы подвал задействуем, – улыбнулся он. – Мы со Степанычем уже спускались, смотрели. Сделаем подземный переход: вход – в подвале, выход – уже в саду. Вот и не придется по холоду.
   – Так еще и подземные ходы будем рыть? Мало нам работы.
   – Рыть ничего не будем. Тут под домом когда-то уже был переход, ведущий в старую часовню. Часовню во время революции разрушили, а ход за каким-то чертом замуровали. Разберем кладку, приведем там все в порядок, облицуем плиткой, или нет, лучше каким-нибудь поделочным камнем, чтобы было похоже на грот.
   – Как у тебя все легко получается: разберем кладку, облицуем стены! – Люся скосила взгляд на свои истерзанные модельными босоножками ступни: похоже, придется наплевать на красоту и переобуться в шлепанцы. Вон как натерла, аж до крови. – А вдруг весь переход завален? Что тогда? Будем туннели рыть, как кроты? И вообще, с чего ты взял, что подземный ход вообще есть?
   – Прочел в архивных записях.
   Вот те номер! Оказывается, не только Степаныч, но и Свирид историей увлекается, в архивных записях роется. Лучше бы он с таким же вот рвением занимался семьей, глядишь – и не развелись бы.
   – Люся, стену разобрать не проблема. Если там завал, попробуем расчистить, а если не выйдет, тогда будем строить надземную галереею. Это, конечно, затратнее получится и хлопотнее, но я пока не теряю надежды. В любом случае послезавтра уже станет ясно, завален проход или нет. Я созвонился кое с кем, обещали прислать квалифицированных ребят.
   Созвонился! Сам созвонился, через ее, Люсину, голову, даже не посоветовавшись. Видно, решил показать, кто тут на самом деле хозяин. Ну и пусть! Вот попробует сам, посмотрит, каково ей тут приходится. Это ему не с психами в бирюльки играть, тут еще и головой думать нужно.
   Люся сбросила ненавистные босоножки, босиком прошла к своему креслу и с наслаждением вытянула ноги. А пусть делают что хотят, она умывает руки.
   – Значит, с подвалом все решено? – Свирид если и заметил ее недовольство, то виду не подал, принялся убирать со стола бумаги. – Степаныч, ну пойдемте, глянем, как там статуи устанавливают.
   – Зря ты все это затеял. – Все-таки она не удержалась, проявила заинтересованность.
   – Ты про зимний сад? – уточнил он.
   – Я про Даму. Зачем тебе это все нужно? Ну, пролежал этот металлолом под водой пятнадцать лет, пусть бы еще столько же лежал. Ты забыл, что ли, чем в прошлый раз все закончилось?
   – Люся, – Свирид посмотрел на нее удивленно и лишь самую малость осуждающе, – ты же умная женщина, а веришь во всякую небывальщину.
   – Верю! – не сдавалась она. – Верю, потому что дыма без огня не бывает. Раз говорят, что статуя проклята, значит, проклята! Степаныч, ну хоть ты бы меня поддержал, – Люся обернулась к завхозу. – Ну что там в твоих исторических документах сказано про эту Спящую даму? Ведь сказано же что-то, я уверена.
   – Сказано. – Степаныч с кряхтением встал из-за стола, посмотрел в окно. – Сказано, что после установки статуи в поместье одна за другой начали случаться трагедии.
   – Какие конкретно трагедии? – Люся решила не сдаваться. – Конкретизируй, Степаныч, для особо скептических товарищей.
   – Да нечего конкретизировать, – завхоз развел руками, – намеки одни. Мол, участились случаи необъяснимых смертей и самоубийств. Доподлинно известно, что тела находили либо в пруду, либо у подножия статуи.
   – Видишь! – Люся с вызовом посмотрела на Свирида. – Даже сто лет назад от нее были сплошные неприятности! Батяня мой, убежденный атеист, и тот предпочел от статуи избавиться.
   – И это в некотором смысле варварство, – пробурчал в усы Степаныч. – Нельзя так с памятником культуры.
   – А где написано, что это памятник культуры? Покажи бумажку! Обычная парковая скульптура. Да ей цена – копейка в базарный день. Я б ее на переплавку...
   – Люся! – Свирид хлопнул ладонями по столу, и на прозрачной поверхности остались отпечатки его пальцев. Люсю передернуло. – Все, мы с Петром Степановичем уходим, а ты как хочешь, можешь оставаться здесь.
   Вот ведь осел упрямый, совсем свихнулся с этими своими психами!
   – Я с вами! – Люся решительно встала, направилась было к выходу из кабинета, но вовремя вспомнила, что босая, вернулась к шкафу, сунула ноги в негламурные, но очень удобные шлепанцы.
   К их приходу две из трех статуй уже были установлены на площадке между парком и прудом, невдалеке от ажурной каменной беседки. Ангелы, очищенные от ила и окислов, приведенные в божеский вид, стояли, обратив скорбные лица друг к другу. Выглядели они вполне мило, даже трогательно. Люся боялась, что будет хуже, а получилось очень даже неплохо.
   Установкой Спящей дамы занимались два рабочих из пансионатского штата, тут же неподалеку, задумчиво пожевывая травинку, стоял Сандро. При появлении Люси он встрепенулся, расплылся в белозубой улыбке. Вот и хорошо, что улыбается, пусть Свирид посмотрит. Может, поймет, дубина стоеросовая, от какого счастья отказался.
   Но, к огромному Люсиному огорчению, Свирид не смотрел ни на нее, ни на Сандро. Свирид не сводил взгляда с Дамы.
   – Стоп! – В сонной тишине парка его голос показался вдруг громогласным. – Как вы ее ставите?
   – Да так и ставим, как нужно. – Один из строителей стянул с головы грязную бандану, протер мокрое от жары и напряжения лицо. – А что не так-то?
   – Все не так. Вы ее устанавливаете лицом к дому, а нужно лицом к пруду.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента