Елена ТОПИЛЬСКАЯ
МАНИЯ РАССЛЕДОВАНИЯ

Глава 1

   День рождения удался, впрочем, как всегда.
   От мамы я получила сборный подарок изящный подсвечник, шарфик к новому костюму, коробку конфет, и поймала себя на том, что я тоже предпочитаю дарить такие сборные подарки, из нескольких приятных вещей.
   Сыночек подарил мне третий чайный сервиз — на две персоны, состоящий из хорошенького чайничка, молочничка, сахарницы и двух чашек. На Новый год и Восьмое марта он тоже дарил мне сервизы, купленные на собственные сбережения, причем разного дизайна, и ухитрился ни разу не повториться. Зато повторился в открытке, в который уже раз желая мне наряду со здоровьем и красотой побольше свободного времени. Я сразу загрустила, чувствуя себя преступницей из-за того, что мало внимания уделяю сыночку, и он, поймав мой виноватый взгляд, тут же подлез с вопросом, не хочу ли я пожить у Саши.
   — Нет, — сказала я, и ребеночек неподдельно опечалился. Видимо, он уже рисовал в воображении тинэйджерские оргии в квартире без взрослых, где можно будет спокойно посмолить сигаретку под пивко, пообжиматься с девочками, и никто не ворвется с унизительными криками: «Иди учи уроки!»…
   — Ну, ма-ама, это же противоестественно, когда жена живет отдельно от мужа, — заныл Хрюндик.
   — Что же делать, если у жены сын балбес, — вздохнула я, в который раз отметив незаурядные демагогические способности балбеса.
   Доктор Стеценко подарил колечко с небольшим сапфиром. (Правда, не преминул заметить, что два месяца назад уже сделал мне шикарный подарок — взял замуж, и ничего круче ему за всю оставшуюся жизнь все равно не придумать). Накануне дня рождения у меня случился бзик — мне понадобился сапфир. Почему, мне и самой неведомо; я вообще-то равнодушна к украшениям, а колец совсем не ношу, исключение сделала только для обручального: привычка бывшего секретаря судебного заседания, а потом и следователя, вынужденного много писать от руки. Так много, что на среднем пальце правой руки у меня мозоль от пера, которая начала проходить только в эпоху всеобщей компьютеризации. А перстни-кольца мешали писать, вот я и не привыкла их носить. Хотя, как всякая женщина, обожаю разглядывать и мерить украшения, и искренне восхищаюсь оригинальными произведениями ювелирного искусства, но, так сказать, отдельно от себя.
   А вот тут мне приспичило стать обладательницей сапфира; настолько, что я даже позвонила специалисту-геммологу из Горного института, когда-то проводившему мне экспертизу по уголовному делу, и поинтересовалась возможностями приобретения природного камня. Любезный геммолог все мне разобъяснил, включая стоимость природного сапфира, после чего я несколько охладела к идее покупки этой драгоценности с ближайшей зарплаты. Уловив разочарование в моем голосе, он поинтересовался, зачем мне сдался именно природный камень, чем меня не устраивает сапфир, выращенный в лаборатории, учитывая, что выглядит он ничем не хуже и тоже гордо именуется натуральным, в отличие от стекляшек голубого цвета, вставляемых в бижутерию, а стоит во много раз дешевле природного.
   Я не скрыла от него, что рассчитываю на волшебные свойства настоящего камня, выросшего не в лабораторных условиях, а где-нибудь в горных пещерах, под присмотром серьезных бородатых гномов. Природный сапфир должен охранять меня, удерживать от глупых поступков, придавать мне силы, в общем, иметь все данные моего персонального талисмана, обещанные брошюркой «Камни-обереги».
   Геммолог даже не рассмеялся, с чисто научной серьезностью отметив, что, судя по всему, у меня с каким-нибудь сапфиром уже установилась кармическая связь, поэтому мне действительно нужно срочно приобретать этот камень. Поскольку от некоторых глупостей меня может удержать только мистическая сила, людям это бывает не по плечу, — мысленно продолжила я.
   Положив телефонную трубку, я вдруг подумала, что подсознательно допускаю, что в ближайшем будущем готовлюсь совершить какую-нибудь капитальную глупость, может, поэтому и нуждаюсь срочно в талисмане, на который можно свалить ответственность за последствия.
   А проснувшись на следующее утро, я на подушке обнаружила красную бархатную коробочку с притаившимся в ней талисманом — голубой искоркой на золотом ободке. Моргая сонными глазами, я тут же надела перстень на палец и уже не захотела снимать ни под какими предлогами. В ушах у меня звучали слова геммолога про кармическую связь.
   Вечером, во время приема гостей, улучив момент, когда я выскочила на кухню за вилочкой для лимона, меня ухватила за руку Регина. Она оказалась единственной, кто заметил на моем пальце голубую искорку, и теперь с пристрастием рассматривала подарок моего любимого мужчины.
   — Конечно, не алмаз «Орлов», — наконец высказалась она, — но для тебя вполне приличный камень.
   — Для меня — в каком смысле? — нервно уточнила я. Рядом с Региной я, неглупый человек, опытный юрист, и по некоторым отзывам, даже интересная женщина, постоянно сдаю экзамен на женскую состоятельность. Она всю жизнь с легкостью меняла мужчин, выбирая между хорошим и очень хорошим, в то время как я мучилась комплексами из-за персонажей, которые меня явно не стоили (любимый мужчина Александр Стеценко — не в счет, это исключение, которое скорее подтверждает правило). Она могла назанимать денег в долг и купить себе бриллиантовые серьги, а я, даже если деньги были, стеснялась их потратить на лишние колготки. Основное же различие между нами — в том, что Регина искренне полагает, что ей должны все окружающие (а кто не должен, тому в ее окружении делать нечего), а я, наоборот, считаю, что это я всем должна. Правда, иногда мне кажется, что весь мир делится на две, весьма неравные, части именно по этому признаку…
   — Ну, ты вращаешься в таком обществе, где все равно никто в камнях не понимает, — отмахнулась подруга. — А я, например, в приличное общество такой ювелирный ширпотреб не надену, меня сразу заклеймят.
   — В гробу я видала такое приличное общество, — огрызнулась я. — А если ты притащишь туда «Орлов», то тебя сразу все залюбят и зауважают?
   — Не совсем, — разъяснила эта светская дама, — зауважают точно, но не залюбят. Зубами заскрипят от зависти.
   — А что, в этих высших сферах, где ты вращаешься, все поголовно доктора минералогических наук? И с лету отличат природный камень от лабораторного?
   — По крайней мере, настоящую вещь от фуфла отличат, — ответила Регина с неподражаемым апломбом. И тут же сменила апломб на кротость, прижалась ко мне щекой и защебетала:
   — Ну ты что, надулась, что ли? Машуля, колечко твое супер, очень тебе идет, Сашка, как всегда, попал в десятку, сапфир вообще твой камень, а цвет у него какой необычный…
   Колечко при этом она стащила у меня с пальца и надела этот ювелирный ширпотреб на свою руку. Полюбовалась и заключила:
   — Нет, оно не такое простенькое, как мне показалось вначале.
   — Наверное, у тебя руки более изысканные, — предположила я, но Регина даже не заметила иронии.
   — Наверное. А кстати, «Орлов» был бы неактуален. Сейчас белые бриллианты не в моде.
   — А какие они еще могут быть? — удивилась я.
   — Да какие угодно. Чай, уже двадцать первый век на дворе. Это в прошлом веке носили тривиальные камни, а сейчас ценятся розовые, коньячные, цвета шампанского. Черные, конечно. Голубые.
   Регина отставила руку и еще раз критически осмотрела мое кольцо.
   — Да, голубые…
   — Регишечка, а какие самые дорогие?
   Регина отвлеклась от колечка, не успев сказать очередную гадость, и задумалась.
   — Наверное, темно-розовые.
   — И что, у тебя еще нету темно-розового бриллианта?!
   — Ну что ты издеваешься? Их всего штук десять.
   — В Питере?
   — В мире. А в России вообще ни одного нет. Один карат миллион долларов стоит. Ладно, пошли обратно.
   Мы с ней вернулись за стол, я стала разливать чай и забыла про кольцо. Оно так и осталось на пальце у Регины. Только этим я объясняю все свои последующие приключения: тем, что осталась без кармической защиты. Некому и нечему в этот момент, было удержать меня от глупостей. И хотя Регинин палец все время мелькал у меня перед носом, волшебная сила сапфира на расстоянии, видимо, не действовала. И я влипла в историю по собственной инициативе, которая, как известно, наказуема.
   Постепенно объевшиеся гости допили чай и кофе и растеклись на мягкой мебели, сгруппировавшись по интересам. Отовсюду слышались фрагменты изысканных светских бесед, как это принято в приличном обществе. Судмедэксперт Панов, толстый, но милый (это он сам так себя характеризует, представляясь), собрав вокруг себя трех дам, разглагольствовал про то, какой шикарный препарат он выварил из черепа, найденного недавно в расселенном доме. Дамы смотрели ему в рот и ахали.
   Мой родной муж, подливая жене Панова коньячок, спорил с Горчаковым, жрут опарыши мягкие ткани трупов в стадии жировоска или не жрут. При этом он расположился в кресле, грациозно сложив длинные ноги, небрежно распустив галстук-«бабочку» на хрустящей рубашке, и, если абстрагироваться от произносимых им слов, вполне смахивал на английского лорда, отдыхающего после неутомительной партии в гольф. А Горчаков, напротив, горячился и грубил.
   На их фоне Лариска Кочетова и Марина Маренич, обсуждавшие высоконаучный вопрос, как так случилось, что у Чикатило группа спермы не совпадала с группой крови, выглядели просто выпускницами Смольного института; обе при этом трескали взбитые сливки и ложечки держали, оттопырив мизинчик.
   Мы с Региной подсели к Сашке, заняв обе ручки массивного кресла, Регина тут же начала теребить Сашкину «бабочку» и ерошить его волосы. Зная подружку, я даже лицом не дрогнула, просто Регину хлебом не корми — дай повисеть на чужом мужике. Что интересно, если она приходит со своим кавалером, она до него ни разу не дотронется.
   Я с интересом наблюдала, как Сашка, не отвлекаясь от сути спора, перехватил Регинину руку, поцеловал ее и, не глядя на Регину, как ни в чем не бывало продолжал диалог с Горчаковым:
   — Что такое жировоск? Труп лежит во влажной среде, вода проникает в ткани, жир разлагается на глицерин и кислоты, потом глицерин и олеиновая кислота вымываются, остальные вступают в соединение с солями кальция и магния из почвы, и…
   — И? — игриво наклонилась к нему Регина, похоже, не очень вслушиваясь в то, что Сашка говорил.
   Он снова поцеловал ее руку.
   — И образуются твердые, не растворимые в воде мыла. А ты же мыло не ешь?
   — Я? — удивилась Регина.
   — Да не ты, а Горчаков.
   — Горчаков ест все, — включилась в беседу Лена Горчакова, прикончившая торт и повернувшаяся к коллективу.
   — Мыла я не ем, — обиделся Горчаков.
   — Ну, а почему опарыши должны его есть? — выдвинул Сашка убедительный довод.
   — Тьфу! — громко сказала Регина, наконец-то въехавшая в суть дискуссии. — Давайте сменим тему! Почему не раскрываются преступления?
   — Ты вообще? Или имеешь в виду что-то конкретное? — вмешался Кораблев, вытянув шею. Они с Синцовым, уединившись у окна, шептались на какие-то секретные оперативные темы, но услышав про раскрываемость, оба высунулись из-за шторы и насторожились.
   — Коньячку? — гостеприимно предложил им мой муж, держа в руке изрядно уже опустошенную бутылку. И оба опера, как зебры на водопой, потянулись к живительной влаге, подставив Сашке свои бокалы, с которыми они, как оказалось, не расставались за шторой.
   Злое стечение обстоятельств, начавшееся временным лишением меня сапфира-оберега, усугубилось парами алкоголя, окутавшими моих гостей. Общаясь с операми всю свою сознательную жизнь, я вынесла из этого общения по крайней мере один незыблемый постулат: если в трезвом состоянии опера еще способны поддерживать беседу на отвлеченные темы, то выпивши, они могут говорить только о раскрытии преступлений и ни о чем другом. Даже если сотрудника уголовного розыска в полном бесчувствии коллеги грузят в транспорт для доставки домой, он и то на мгновение продерет один глаз и вместо ожидаемого мычания вдруг выдаст какой-нибудь сложносочиненный пассаж про незаурядные оперативно-розыскные мероприятия, которые он когда-то с блеском выполнил, либо вот-вот выполнит, либо собирался, но какой-то козел их сорвал.
   Кораблев и Синцов наполовину вылезли из-за шторы, с готовностью подставили бокалы, просмаковали свеженалитый коньяк и живо включились в обсуждение вопроса о том, почему не раскрываются преступления.
   Насколько я помню, обсуждающие разделились на два лагеря. Одни утверждали, что некоторые преступления раскрыть в принципе невозможно, и примеров тому масса, несмотря на лучшие оперативные и следственные умы и могучие силы, брошенные на раскрытие.
   — Вы только не путайте раскрытие с доказыванием, — заметила я Горчакову, который яростнее всех отрицал возможность раскрыть все. — Масса преступлений считается нераскрытыми только потому, что вину злодея невозможно доказать. А так все знают, кто убил или украл.
   — Это точно, — поддакнул мне муж. — Особенно это касается громких политических убийств. Как только по телевизору покажут похоронную процессию, сразу все становится понятно.
   — Ну и что же тебе понятно? — пристал к нему Горчаков.
   — Понятно, кто заказчик убийства.
   — И кто же?
   — А тот, кто ближе всех у гроба стоит, — со смехом пояснила я.
   — Или громче всех плачет, — добавил Сашка. Другие, во главе со мной, доказывали, что любая задача в принципе решаема. А поскольку нераскрытое преступление — это тоже задача, выходит, теоретически любое преступление можно раскрыть.
   Меня порадовало, что доктор Стеценко в этом споре присоединился к моему лагерю и даже выдал пару изящных умопостроений, доказывающих нашу правоту. Оппоненты, в основном из числа работников прокуратуры, ссылались на так называемый метод алгоритма, которым нас в свое время усиленно пичкали руководители. Какой-то деятель из Генеральной прокуратуры защитил диссертацию, разработав якобы методику, позволяющую раскрыть абсолютно любое преступление, если правильно составить алгоритм действий следователя. А алгоритм заключался в том, чтобы найти ответы на все интересующие следствие вопросы (просто новое слово в криминалистике, кто бы мог подумать, что все так просто!). Например, при обнаружении трупа с признаками насильственной смерти начать нужно с вопроса, как этот труп оказался на месте происшествия.
   — Ха-ха, а помните памятку для оперативного работника? — залился смехом Кораблев. — Я когда еще в районе работал, нам спустили такой вопросник для опера. «Найдя труп, ответьте для себя на следующие вопросы: 1. Чей это труп? 2. Каков он?»…
   — Вот-вот, — кивнул Горчаков. — Решив для себя, каков он, отвечаешь последовательно на вопросы о том, как убийца появился на месте происшествия — приехал на трамвае, прилетел на ракете и так далее. Потом — как он убил, куда дел орудие и так далее. Последний вопрос логически вытекает из полученных ответов, а именно — кто убил. Если ответишь на все предыдущие вопросы, то с легкостью решишь и последний.
   — Ага, проблема только в том, чтобы ответить на все предыдущие, — не выдержала эксперт Маренич. — Да в том-то и дело, что не на все вопросы можно ответить. Например, орудие убийства не найдено, и что ты будешь делать?
   — Точно, — Боря Панов тут же напомнил про убийство молоденькой девчонки, случившееся несколько лет назад в «спальном» районе: ее труп с размозженной головой нашли в ее собственной квартире, и следователи с операми долго ломали головы, пытаясь хоть какой-нибудь мотив нащупать; глухо. Но больше всего осложняло дело отсутствие орудия убийства, если учесть, что рана не была похожа ни на что ранее известное экспертам. Панов замучился описывать сложную конфигурацию повреждений, которые указывали на то, что травмирующий предмет был не правильно шестигранной формы, с тремя шипами, выступающими в разные стороны, и полусферическим углублением сбоку. Никто так и не догадался, что это была за хреновина, тем более что никаких микрочастиц, по коим можно было бы судить о материале, из которого оно изготовлено, орудие убийства в ране не оставило. Ни деревянных щепочек, ни пластмассовой крошки, ни следов металлизации. Лучшие криминалисты копались в каталогах строительных инструментов, консультировались с сотрудниками проектных институтов, геологами и геодезистами, стоматологами, стеклодувами — загадочный предмет так и не опознали. Убийство осталось глухарем.
   — А вот если бы удалось ответить на вопрос, что за орудие использовалось для убийства, глядишь — и злодей бы отыскался, — заметила я. — Так что метод не такой уж и фантастический.
   Горчаков пробурчал, что метод алгоритма напоминает ему старый анекдот про мышей, которые устали от притеснений хищников и обратились за советом к филину; тот приоткрыл один глаз и посоветовал им стать ежиками. Обрадованные мыши понеслись было исполнять, но на полдороге затормозили и вернулись узнать, а как же им стать ежиками?
   Филин снова приоткрыл один глаз и устало сообщил, что они слишком многого от него хотят, поскольку он не тактик; он — стратег… Вот если бы придумали метод, как находить ответы на вопросы!
   — Помнишь, мы на занятиях в городской предложили — чего придумывать какие-то мифические казусы с несуществующими убийствами? Давайте возьмем конкретный глухарь и раскроем с применением метода алгоритмов. Помнишь? — прищурился Горчаков, обращаясь ко мне.
   — Помню, — кивнула я. — А помнишь, что нам ответили? Что их дело — не конкретные глухари раскрывать, а научить нас пользоваться этим замечательным методом.
   — Да, и еще сказали буквально следующее, — давясь от смеха, добавил Лешка, — мол, до сих пор, когда вы версии по делу выдвигали, вы пользовались методом здравого смысла, так? А с появлением замечательного метода алгоритмов здравый смысл нам больше не нужен.
   Наша разгоряченная десертными напитками компания просто легла от смеха, и только меня свербило. Я упорно пыталась свернуть разговор на возможность раскрытия любого преступления.
   Кораблев из-за шторы пробормотал, что алгоритм действий следователя, как правило, простой — быстро выпить и убраться с места происшествия. Но под моим укоризненным взглядом признал, что это относится не ко всем следователям, а только к нерадивым, и не ко всем нерадивым, а преимущественно к мужчинам, и не ко всем мужчинам…
   Потом оба представителя уголовного розыска высказались в том смысле, что если кто-то кого-то расстрелял из гранатомета в центре города, то, кропотливо работая, можно вытащить информацию об исполнителях и заказчиках.
   — Но вот что делать с пропавшими без вести, для меня загадка, — Кораблев с таким удивлением уставился в свой опустевший бокал, как будто все оттуда вылакал какой-нибудь пришелец.
   — Я тоже не понимаю, как потеряшки раскрываются, — поддержал коллегу Синцов, и я не выдержала — фыркнула. И это говорят люди, раскрутившие не один десяток преступлений, запутанных и на первый взгляд безнадежных, люди, размотавшие разные беспрецедентные козни буквально с нуля!
   — Андрюша, а как вы заказные убийства раскрываете?
   Синцов задумчиво посмотрел на меня сквозь бокал.
   — Как-как… Там хоть труп есть, от которого плясать можно. Личность, про которую можно все узнать — враги там, друзья, скользкие темы… А если человек пропал, и все тут? От чего тогда плясать?
   — От того же самого. У тебя есть такая же личность с врагами и скользкими темами, — пожала я плечами.
   — Ну ты сравнила! Для начала — по потеряшке я даже не знаю, убит человек или сам гасится. Потом, если человека застрелили или подорвали, я даже по стилю убийства могу вычислить исполнителей. Ну, и свидетели иногда бывают. А по потеряшке?
   — Но ведь есть кто-то, кто видел его в последний раз? Вот от этого и пляши.
   — Эх, Маша, — положил мне руку на плечо Горчаков, — вечно ты все идеализируешь. А если к тебе дело попадет через полгода после того, как человек пропал? Каких ты свидетелей найдешь?
   — Как это через полгода? — удивилась Лена Горчакова. — А как же?..
   — А вот так, — ее супруг повернулся к ней. — Столько лет замужем за следователем, пора бы знать суровую правду жизни. Представь, что некому человека хватиться. Через три месяца кто-нибудь случайно заметит, что чувак пропал, пойдут в милицию, милиция будет еще пару месяцев голову морочить, что потеряшка вовсе не потерялся, а завис у бабы, например.
   Лена вздохнула:
   — Взял и оставил меня без идеалов. А я-то думала, что все тут же бросятся искать человека.
   Горчаков обнял жену.
   — Кто ж тебе бросится? Если только Машка. Но она одна. А в России каждый год пропадает больше двадцати пяти тысяч человек.
   Лена Горчакова повернулась ко мне.
   — Маша, но ведь из них, может, полпроцента убегают от жен или прячутся от кредиторов. Ну, может, еще кто-то умер от инфаркта на улице, а документов при себе не было… А остальных-то наверняка убили?
   Я кивнула.
   — И до всех этих убийств никому нет дела?
   — Ну почему же, — Горчаков поцеловал ее в щечку, — вот тебе и Машке дело есть.
   — Отстань, — Лена отпихнула тяжелого Горчакова, дышавшего ей в ухо коньячным ароматом, и с надеждой обратила взор в мою сторону.
   Я вздохнула.
   — Понятно, почему никто не хочет возбуждать дела по потеряшкам: это почти стопроцентный глухарь. Хорошо, если через полгода труп всплывет в какой-нибудь речушке и, если к шее камень не привязан, то дело тихо прекратят. А с чего бы он туда нырнул, в куртке и сапогах, это уже другой вопрос.
   — Маша, — Лена Горчакова никак не могла успокоиться, видимо, это мартини бьянко так подействовало, — наверняка есть какие-то методические рекомендации, как такие дела расследовать…
   При словах «методические рекомендации» представители прокуратуры и уголовного розыска зашлись в тихом алкогольном смехе. К ним присоединились эксперты. Все начали переглядываться, пихаться локтями, отпускать какие-то скабрезные шуточки, и мне стало обидно за методические рекомендации: бывало, что я вычитывала из них кое-что дельное.
   — Ладно вам глумиться, — сказала я этому сборищу типов, у которых не было ничего святого. — Потеряшки ничем не хуже других дел. Просто по ним возни больше. А если взяться как следует…
   Они перестали гнусно хихикать и уставились на меня. Возникла пауза. Потом Лешка прогундосил:
   — Ты продолжай, продолжай, приятно слушать. Значит, если взяться как следует…
   — Да, представь! — меня тоже занесло. — Человек не может пропасть бесследно. Если материальный объект существует в материальном пространстве, он всегда оставляет следы. Кто-нибудь обязательно что-то видел или слышал. В любом деле есть за что зацепиться, надо просто искать по-настоящему.
   Они опять гнусно захихикали.
   — Жаль, тебя Генеральный прокурор не слышит, он бы порадовался, — Горчаков скорчил мне рожу. — Может, ты хочешь какого-нибудь потеряшку порасследовать?
   Вот это уже была провокация. Сейчас Горчаков скажет, что я ничем не отличаюсь от пропагандистов метода алгоритма, рассуждая абстрактно; а вот ты возьми конкретное дело и докажи, что человек не может пропасть бесследно и что добросовестный следопыт обязательно его найдет, было бы время и желание.
   — А вот это уже провокация, — все-таки сказала я, и Горчаков тут же захохотал:
   — Да я тебе сейчас в красках расскажу, как надо расследовать исчезновения людей. А как до дела дойдет — сдуюсь. Ну что, поспорим, что не всякого потеряшку можно размотать? Даже таким гигантам следствия, как ты?
   Стеценко, трезво и внимательно следивший за развитием дискуссии, схватил меня за руку, но было поздно. Я успела открыть рот и произнести сакраментальное:
   — Спорим. Всякого.

Глава 2

   В понедельник утром, когда я пришла на работу после дня рождения, слегка припозднившись, около дверей кабинета меня поджидала целая депутация: Зоя представляла секретариат, две молоденькие помощницы по милицейскому надзору — номенклатурный состав нашего учреждения, начальник криминалистического отдела и оперативник из ОРО[1] — районное управление внутренних дел.
   — Машка, ты рехнулась?! — закричала Зоя, как только я показалась в коридоре. Из-за ее спины выступили две моих молодых коллеги и робко заговорили практически в унисон, интересуясь, правда ли, что я попросила прокурора города передать мне в производство дело по факту исчезновения Нагорного.
   Даже не выслушав моего ответа, девушки перевели дух и продолжили так же тихо, но с известным воодушевлением, в том духе, что кроме меня, с этим делом никто в городе не справится. Выговорившись, они замолкли. Я не произносила ни слова, поглядывая на опера с криминалистом; интересно, что они мне сообщат?
   Они сообщили следующее: все знают, что я — с тараканами, но никто не предполагал, что с такими. Однако со своей собственной судьбой я вольна делать все, что мне заблагорассудится, а вот распоряжаться судьбой своих товарищей мне никто права не давал. Если же дело Нагорного передадут в район, о спокойной жизни можно забыть. Проверки будут чередоваться с заслушиваниями, взыскания с наказаниями, от нас потребуют ежедневных отчетов, по другим делам работать будет некогда… Пока они перечисляли все негативные последствия моего необдуманного шага, я утомилась и решила их прервать.