Элизабет Торнтон
Опасная близость
Пролог
Испания, декабрь, 1812
Это было пленительное зрелище: то, как она сидела за маленьким столиком у огня, склонясь в глубокой задумчивости над тетрадью. Маркус притворялся, что спит, и смотрел со своего соломенного тюфяка, как она обмакивает перо в чернила и вновь принимается писать. Если не думать о дожде, льющем сквозь дырявую крышу, не обращать внимания на черные от гари стены, можно было легко вообразить, что он в родной Англии. Боль в ранах заставляла его то и дело просыпаться; и всякий раз, как прерывалось его забытье и он приоткрывал глаза, ему неизменно представало то же восхитительное видение.
Крохотная келья казалась будуаром, а женщина за столиком – дамой, которая, присев к секретеру, пишет письма или отвечает на многочисленные приглашения. В это время года они могли бы находиться в Ротеме, встречать Рождество. Обеды, балы, прекрасные девушки с благоухающими волосами и бархатистой кожей, в невесомых платьях из кисеи. Но как ни прелестны были те английские красавицы, они не шли ни в какое сравнение с дамой, сидевшей за секретером.
Дождь усилился, с грохотом обрушив потоки воды на черепичную крышу, и чары развеялись. Он был не дома, в Англии, а в заброшенном монастыре, стоящем среди холмов на границе между Португалией и Испанией, глубоко во вражеском тылу. Он чудом остался жив, отбитый у французского патруля партизанским отрядом Эль Гранде. И девушка, с сосредоточенным видом сидевшая за столиком, вполне возможно, подсчитывала боеприпасы, израсходованные в жестоких боях с французами.
Она была столь же опасна, сколь хороша собой. Пистолет, лежавший справа от нее на столике, был не пустой игрушкой, как и острый кинжал у нее за кожаным поясом. Эти женщины сражались бок о бок со своими мужчинами и расправлялись с врагами с невиданной жестокостью.
Каталина. Ему нравилось, как звучит ее имя. Нравился ее голос. Маркус не знал, сколько времени провел в этой келье, то приходя в сознание, то вновь впадая в забытье; но в одном он был уверен – это она выходила его, не позволила умереть. Чувствуя прикосновение ее рук, он не мог думать о ней как о солдате. Она была нежной и женственной, и ему хотелось быть ближе к исходящему от нее теплу.
По-прежнему притворяясь спящим, он застонал, но не потому, что мучительней стала боль в ранах, а надеясь привлечь ее внимание. Каталина не приближалась к нему, когда он был в сознании и не спал. И если он обращался к ней в это время, шепча ее имя, она выходила из кельи, и мгновение спустя появлялся Хуан.
Маркус почувствовал, как прохладная ладонь легла на лоб, и приоткрыл веки, чтобы лучше видеть ее. На эту девушку стоило смотреть: длинные темные волосы, правильные черты лица, говорящие о сильном характере, глубоко сидящие глаза, затененные густыми черными ресницами. На ней была мужская рубашка и юбка-брюки, наряд, который Маркус видел только на этих воинственных женщинах, но он лишь подчеркивал ее женственность. Маркус едва взглянул на нее, как в нем вспыхнуло желание – яростное, первобытное – схватить ее, овладеть.
Его самого позабавил этот порыв. Если в теперешнем своем состоянии он посмел бы коснуться ее хоть пальцем, она в единый миг расправилась бы с ним. Всадила бы не задумываясь острый кинжал в грудь. А если б ему и удалось отвести удар, ей стоило только крикнуть, и мгновенно появившийся Хуан сделал бы это за нее. В Испании мужчина рисковал головой, если позволял себе вольности с девушкой.
Черт возьми! Когда это его останавливало?
Она осматривала его раненое плечо, меняла пропитавшуюся кровью и гноем повязку. Он тихо простонал:
– Изабелла? – хотя прекрасно знал, что девушку зовут Каталиной.
Она замерла на мгновение, но, почувствовав, что опасаться нечего, проговорила что-то успокаивающее и стыдливо отвернула простыню, чтобы проверить повязку на бедре. Маркус едва сдерживал улыбку.
Как бы невзначай он обнял ее за талию. Глаза его по-прежнему оставались закрыты.
– Изабелла, любимая… Поцелуй меня.
Считая, очевидно, что он бредит, Каталина взяла чашку с водой, стоявшую рядом на полу, и, одной рукой поддерживая ему голову, поднесла к губам. Маркус медленно, очень медленно отпил из чашки. Ее грудь дышала возле его груди; ладони ощущали тонкую гибкую талию. Он допил воду, и когда она сделала движение, чтобы подняться, крепко стиснул ее и поднял голову. Она застыла от изумления, и Маркус поцеловал ее. Ему, конечно, хотелось поцеловать ее не так, не этим целомудренным поцелуем. Тем не менее он приготовился получить неминуемую пощечину. Когда, однако, удара не последовало, он откинулся на тюфяк и испытующе посмотрел на нее. Ее глаза под тяжелыми веками выражали растерянность. Синие глаза, с удивлением отметил он.
– Каталина… – У него из головы вылетело, что он изображал забытье.
И тогда она ударила его. Маркус застонал, на этот раз непритворно, а она резко высвободилась из его ослабевших рук и отскочила в другой конец комнаты.
Он усмехнулся и осторожно приподнялся на локте.
– Мои извинения, сеньорита. Я принял вас за другую. Понимаете? Мне показалось, что вы Изабелла.
Каталина гневно выпрямилась и обрушила на него поток слов. Когда же он пожал здоровым плечом, показывая, что ничего не понимает, шумно вздохнула и заговорила на ломаном английском:
– Матерь Божья! Это Espania. Испания, сеньор. Если мой брат… если Эль Гранде… никогда не прикасайтесь ко мне, не целуйте. Никогда! Иначе будете жестоко наказаны. Понятно?
Маркус прекрасно понимал, насколько опасен Эль Гранде. Хотя это был совсем еще молодой человек, о нем уже ходили легенды. Одни говорили, что он сын испанского аристократа, другие – что в то время, как французы вторглись в Испанию, он был бедным студентом университета в Мадриде. Его подвиги были предметом гордости испанского простолюдья.
Впрочем, Маркус полагал, что многое в историях о молодом человеке было преувеличено фантазией рассказчиков. Человек не мог быть столь варварски жесток. Несомненно было одно: Эль Гранде, не зная устали, воевал с французами и порою не останавливался перед крайними мерами. Некий французский офицер, желая подрезать Эль Гранде крылышки, отдал приказ расстреливать заложников всякий раз, когда тот нападал на его солдат. Партизанский вожак ответил тем, что стал казнить четырех французов за каждого расстрелянного испанца. В конце концов офицеру пришлось оставить свою затею.
Маркус осторожно сел и послал ей обольстительную улыбку, надеясь смягчить ее. Но безрезультатно.
– Эль Гранде убьет меня? Это вы хотите сказать?
– Убьет! – вскипела Каталина, видя, что он не принимает ее слова всерьез. – Хуже, куда хуже!
– Станет пытать? Вряд ли. Ведь я и в самом деле просто ошибся.
Помолчав, она сказала:
– Это хуже пыток.
Он уловил насмешку в ее голосе и решил подыграть:
– Что может быть хуже пыток?
– Заставит жениться, senor. Это вас не пугает?
– Для этого потребуется священник, сеньорита.
Каталина улыбнулась:
– Si. Да. Наш падре играет в карты с Хуаном. Привести его?
Маркус не улыбнулся в ответ.
– Я это учту, сеньорита.
Она мгновение внимательно смотрела на него, потом принялась собирать письменные принадлежности.
– Нет, не уходите, – запротестовал Маркус. – Пожалуйста! Останьтесь. Поговорите со мной.
Он судорожно пытался припомнить еще какие-нибудь испанские слова, но те, что Маркус знал, он слышал главным образом от продажных девок, следовавших за армией, и эти выражения не могли помочь ему в обращении к девушке столь строгих нравов. Как по-испански будет «поговорить»?
– Parler, – сказал он. Это было французское слово, но Маркус надеялся, что она поймет.
Поколебавшись, она села.
– О чем вы хотели поговорить?
– Хотя бы о вашем брате, для начала.
– О брате?
– Хочу поблагодарить его, ведь он спас меня.
– Эль Гранде сейчас здесь нет. Он… как это вы говорите… сражается с нашими врагами.
– Когда он вернется?
– Скоро, очень скоро, когда дождь прекратится. Реки…. – Каталина беспомощно пожала плечами, подыскивая английские слова. – Слишком опасно переправляться.
– Кто же в таком случае исполняет его обязанности?
Она непонимающе посмотрела на него:
– Кто?..
– Кто сейчас у вас за главного?
– Хуан.
– Хуан? – недоверчиво переспросил Маркоc. – Он единственный мужчина в лагере? – Хуану вряд ли было больше семнадцати.
Глаза ее были опущены, и у него возникло странное ощущение, что Каталина смеется над ним, но, когда она подняла голову, лицо ее было серьезно, а глаза ясны.
– Здесь есть женщины-воины, senor, и падре, и другие англичане.
– Какие англичане?
– Солдаты, как и вы. Эль Гранде их тоже спас.
– И сколько их?
– Шесть, – показала она на пальцах.
– Так много? Кто они? Где находятся?
– Не могу сказать. Я не разговариваю с англичанами. Брат мне запрещает. Я пришлю Хуана. Он ответит на все вопросы.
Каталина легко поднялась, сунула пистолет за пояс, собрала тетрадь, чернильницу, перо и заперла их в резном комоде, стоявшем сбоку от камина.
Она была уже возле двери, когда Маркус позвал:
– Постойте, Каталина!
– Senor? – Она холодно взглянула на него, уловив повелительные нотки в его голосе. Маркус тотчас сменил тон:
– Но ведь вы навещаете меня, а я англичанин?
– Я прихожу сюда, чтобы побыть одна или что бы сменить свечу и проследить за камином. И конечно, чтобы ходить за вами, когда Хуан занят. Но теперь вы поправляетесь и должны понять меня. Брат будет очень гневаться, если узнает, что я была у вас.
– Это ведь ваша комната? – спросил Маркус. Он внимательно посмотрел на комод, и у него мелькнула догадка. – Вы приходите сюда писать?
Она опустила глаза.
– Что же вы пишете?
– Как это у вас называется… diario – дневник.
– Вы ведете дневник?
– Si.
– О чем же вы там пишете?
– О том, что важно женскому сердцу.
– Что же важно вашему сердцу, Каталина? Мечтаете ли вы о любви?
Она неопределенно улыбнулась.
– Разве всякая женщина не мечтает о любви?
– Нет, некоторые мечтают о прекрасных нарядах, дорогих украшениях, толпе поклонников. – Он помолчал. – Могла бы такая девушка, как вы, мечтать о мужчине вроде меня: простом солдате, которому нечего предложить, кроме жизни, полной лишений?
– Могла бы. Вы, я думаю, привлекательны на свой, английский, лад. – Каталина изучающе по смотрела на его темные волосы, дочерна загорелое лицо.
– Говорят, – заметил Маркус, – что я мог бы сойти за испанца.
– Никогда! Вы слишком большой. Хуан не может найти вам одежду по росту.
– Мой мундир, наверно, пострадал от французских пик?
– Еще и залит вашей кровью. Эль Гранде говорит, что вы дрались отчаянно, что вы очень храбрый.
– А вы очень красивы.
Она посмотрела на него в упор долгим взглядом, но ответила коротко:
– Запомните, senor. Больше никакой Изабеллы. Никогда! Понятно? – Лицо ее было сурово.
– Никогда, – пообещал Маркус. – Вы придете завтра? Не надо бояться меня. Право, не надо.
– Там будет видно, – ответила она и вышла, тихо притворив дверь.
В течение следующих трех недель Маркус постепенно поправлялся, и чем больше он набирался сил, тем нетерпеливее становился. Ситуация складывалась критическая. Армия Веллингтона откатывалась к Лиссабону, отдавая французам завоеванную территорию и неся огромные потери. И в это время он, боевой офицер-кавалерист, вынужден был сидеть сложа руки в этом убежище, не имея возможности помочь соотечественникам. У него было такое чувство, будто он находится на необитаемом острове.
Другие англичане, которых в свое время спас тот же Эль Гранде, относились к своему положению спокойней. У всех у них, не в пример Маркусу, раны были легкими, и старший по званию, майор Шепард, не позволял им бездельничать, поручив помогать женщинам охранять лагерь, расположенный в монастыре. Иногда, добравшись с трудом до узкого окна башни, Маркус видел их в монастырском дворе.
Англичан было шестеро: три драгунских офицера, юный знаменосец и двое стрелков из 95-го полка. Не будь Маркус в таком тяжелом состоянии, когда партизаны принесли его в свой лагерь, его поместили бы в монастырской часовне вместе с другими англичанами. Он и сейчас был еще не в том состоянии, чтобы его можно было перевести в часовню, и потому офицеры сами навещали его. Стрелки же, и здесь державшиеся особняком, к нему не приходили.
Каталина никогда не появлялась, если у него бывали посетители. Она вообще избегала англичан, делая исключение только для Маркуса: появлялась каждый вечер и оставалась у него, пока не догорала свеча. Иногда она делала записи в своем дневнике, но чаще всего они просто разговаривали. Он очень интересовал ее, как и она – его. Она рассказывала о гордом и свободолюбивом испанском народе, страдающем от нашествия французов, а он говорил о далекой Англии и жизни, к которой вернется, если не погибнет в сражениях.
Но было нечто, о чем Маркус предпочитал умалчивать, когда рассказывал о себе. А именно: что он не простой солдат, каким представлялся ей. Она знала его как Маркуса Литтона, капитана 3-го драгунского полка. В действительности же он был лордом, графом Ротемом, богачом, владельцем огромных поместий в Англии. Хотя в полку его родовитость и богатство ни для кого не были секретом, он никому не позволял называть себя ни лордом, ни графом. Ему претило, что его титулы вызывают подобострастие и отдаляют его от тех, кого он любил и уважал.
В отношениях с женщинами все было иначе. Иногда он довольно беззастенчиво использовал свое богатство и знатность, чтобы заманить их в постель. Он открыл для себя, что даже ничтожный человек может легко вскружить голову женщине, если обладает порядочным состоянием. Естественно, Маркус был не слишком высокого мнения о женщинах, считая их алчными и беспринципными, готовыми продавать свое тело за наряды и побрякушки.
Но к Каталине это не относилось. Его восхищали ее отвага и чувство собственного достоинства. Она вела трудную и полную опасностей жизнь, но таков был ее выбор. Такая красивая девушка, как Каталина, легко могла найти себе богатого покровителя или состоятельного мужа. Вместо того она связала свою судьбу с повстанцами.
Маркус не был уверен, что она обрадуется, узнав, кто он на самом деле. Ему не хотелось, чтобы что-нибудь менялось в их отношениях. Сейчас она смотрела на него просто как на мужчину. И то, что она видела, явно нравилось ей. В этом Маркус ничуть не сомневался. Когда они бывали вместе, между ними словно искра пробегала – искра взаимного желания. Иногда он забывал следить за своим лицом, и тогда Каталина останавливалась посреди фразы и, не слушая его протестов, покидала комнату. Но всегда возвращалась, и он знал, что ее тянет к нему – почти так же, как его к ней.
Монотонный, наводящий тоску дождь наконец прекратился. А спустя три дня в монастырь прибыл отряд Эль Гранде. Маркус из окошка башни смотрел на разношерстную толпу всадников, одетых кто во что горазд: одни – в домотканое крестьянское платье, другие – в мундиры и башмаки, снятые с убитых французских солдат. Черные лошади выглядели свежее своих измученных седоков.
Услышав, как скрипнула дверь, он повернул голову. Каталина встала рядом с ним у окна. На ней было белое платье; распущенные черные волосы струились по плечам. В глазах поблескивали предательские слезы. Маркус тут же забыл о людях во дворе.
– Вода в реке спала, – сказала она. – Можно переправляться. Нынче ночью ты покинешь лагерь.
Чтобы не испугать ее, он лишь стиснул ее ладони и прижал их к своей груди.
– Послушай, Каталина, – горячо заговорил он. – Мы расстаемся не навсегда. Я найду способ увидеться с тобой. Ты понимаешь меня? Я разыщу тебя, даже если нам придется ждать, пока не кончится война. Даю тебе слово.
В ответ она сказала дрожащим голосом:
– Один раз, один только раз хочу почувствовать прикосновение твоих губ.
Маркус поцеловал ее нежным, невинным поцелуем, и тут, словно дикарка, она яростно укусила его за нижнюю губу. Он дернул головой, и в тот же момент Каталина ударила его по лицу.
Он не успел рассердиться, настолько поразила его ее выходка. Но тут Маркус понял, что она еще не знала мужчин, и укорил себя за то, что невольно испугал ее.
– Каталина, – сказал он, – не надо бояться меня. Я не сделаю тебе ничего дурного.
Она отступила назад, и он увидел следы крови, своей крови, на ее губах. На лестнице раздался стук башмаков, смех, и мужской голос, перекрывая другие голоса, позвал ее по имени. Даже когда она, рванув, разодрала на себе платье от подола до пояса, обнажив бедро, Маркус еще ничего не понял и стоял, не зная, что делать.
Каталина закричала что-то по-испански, и за дверью внезапно наступила тишина. Каталина выхватила кинжал, словно защищаясь, и жестко сказала:
– Эль Гранде убьет тебя, когда увидит, что ты пытался взять меня силой.
Молнией сверкнула в голове догадка. Не первый раз женщина пыталась устроить ему ловушку, но впервые это у нее получилось. Его окровавленная губа, красный след от пощечины, ее порванное платье – все явно подтверждало его вину.
Времени на объяснение не было. Едва он шагнул к ней, как дверь, загремев, распахнулась; Каталина отбросила кинжал и кинулась на грудь смуглому человеку, переступившему порог. Маркусу он показался совсем юным, моложе Каталины. Следом за ним в комнату ворвались несколько вооруженных людей и оттеснили Маркуса, прижав его к стене. В ярости оттого, что его предали, он бешено сопротивлялся, позабыв о ранах, не чувствуя боли. Трое человек повисли на нем, не давая добраться до девушки, и только приставленный к горлу нож заставил его прекратить борьбу.
Маркус не мог понять, почему она так поступила, но тут уловил в ее быстрой гортанной речи знакомое слово «Ротем», и ему все стало ясно. Каким-то образом Каталина узнала, кто он на самом деле, и тогда составила план, намереваясь осуществить его, когда брат вернется в монастырь. Он никак не мог успокоиться. Его провели, как мальчишку. Все в ее поведении было обманом. Не мужчина по имени Маркус Литтон привлекал ее, а то, чего желает всякая женщина, – богатство, положение в обществе.
Когда Каталина наконец замолчала, Эль Гранде, отстранив ее, подошел к Маркусу и, устремив на него бесстрастный взгляд черных глаз, спросил на безупречном английском:
– Так-то англичане отвечают на дружеское гостеприимство?
Маркус молчал, не сводя с Каталины сверкающих ненавистью глаз. Потом не выдержал:
– Лживая дрянь! Надо мне было воспользоваться моментом, когда ты предлагала себя. Шлюха! Puta!
Удар Эль Гранде заставил его рухнуть на колени. Сплюнув кровь, Маркус процедил сквозь стиснутые зубы:
– Все равно не женюсь на тебе. Никогда! Последовал новый удар, и Каталина закричала.
Когда Эль Гранде вновь поднял кулак, она бросилась к нему, заслонив собою Маркуса, и что-то заговорила умоляющим тоном. Она говорила долго; Эль Гранде молча слушал ее.
Наконец Эль Гранде отдал короткое приказание, и его люди рывком поставили Маркуса на ноги. Отступив на шаг, Эль Гранде окинул его оценивающим взглядом, отчего стал похож на безобидного мальчишку. Маркусу с трудом верилось, что перед ним легендарный вожак повстанцев, одно имя которого наводило ужас на врагов.
– Тебе повезло: моя сестра любит тебя, – сказал Эль Гранде. – Ты женишься на ней, senor, в противном случае твои друзья англичане заплатят за твой грех.
Маркус посмотрел в его безжалостные черные глаза и понял, что проиграл.
В тот же день, вечером, их обвенчали в разрушенной монастырской церкви; сквозь обвалившуюся крышу им сияли яркие звезды. Обряд совершили наскоро. Эль Гранде задумал проводить под покровом ночи Маркуса и его соотечественников до английских позиций, и ему не терпелось поскорей отправиться в путь. Жених и невеста держались напряженно, однако среди остальных свидетелей церемонии царило праздничное веселье. Они знали, что Каталина поймала в свои сети английского лорда, но, хотя свадьба и была скоропалительной, Хуан позаботился о том, чтобы все, в том числе и соотечественники Маркуса, поверили, что молодые люди влюблены друг в друга. Когда новобрачный поцеловал невесту, никто не заметил ненависти в его глазах и холодного блеска – в ее.
Раздались веселые крики, поздравления; он притянул ее к себе и зловеще улыбнулся.
– Теперь ты принадлежишь мне, Каталина, а не брату. Подумай об этом, пока меня не будет. Когда-нибудь придет день расплаты, и ты, змея, увидишь, как твоя победа обернется против тебя.
Маркус поцеловал ее – не прежним, уважающим ее невинность, поцелуем, а безжалостно, грубо, так, что голова Каталины запрокинулась назад. Она дернулась и обмякла, безвольно повиснув в его руках. Маркус крепко обхватил ее талию и привлек к себе, плотно прижавшись бедрами к ее бедрам. Со стороны они действительно напоминали влюбленных, застывших в страстном объятии, их поцелуй был встречен одобрительным ревом.
Когда он отпустил ее, Каталина попятилась, прикрывая ладонью вспухшие губы. На побледневшем лице ее глаза казались огромными, и Маркус кивнул, удовлетворенный тем, что прочитал в ее взгляде.
Тихо, ледяным тоном он сказал:
– Ты прогадала, леди Ротем. Помни об этом, когда будешь мечтать о богатстве и титуле графини.
Круто повернувшись, он, не оглядываясь, направился сквозь толпу улыбающихся испанцев к соотечественникам, которым не терпелось отправиться в путь.
Это было пленительное зрелище: то, как она сидела за маленьким столиком у огня, склонясь в глубокой задумчивости над тетрадью. Маркус притворялся, что спит, и смотрел со своего соломенного тюфяка, как она обмакивает перо в чернила и вновь принимается писать. Если не думать о дожде, льющем сквозь дырявую крышу, не обращать внимания на черные от гари стены, можно было легко вообразить, что он в родной Англии. Боль в ранах заставляла его то и дело просыпаться; и всякий раз, как прерывалось его забытье и он приоткрывал глаза, ему неизменно представало то же восхитительное видение.
Крохотная келья казалась будуаром, а женщина за столиком – дамой, которая, присев к секретеру, пишет письма или отвечает на многочисленные приглашения. В это время года они могли бы находиться в Ротеме, встречать Рождество. Обеды, балы, прекрасные девушки с благоухающими волосами и бархатистой кожей, в невесомых платьях из кисеи. Но как ни прелестны были те английские красавицы, они не шли ни в какое сравнение с дамой, сидевшей за секретером.
Дождь усилился, с грохотом обрушив потоки воды на черепичную крышу, и чары развеялись. Он был не дома, в Англии, а в заброшенном монастыре, стоящем среди холмов на границе между Португалией и Испанией, глубоко во вражеском тылу. Он чудом остался жив, отбитый у французского патруля партизанским отрядом Эль Гранде. И девушка, с сосредоточенным видом сидевшая за столиком, вполне возможно, подсчитывала боеприпасы, израсходованные в жестоких боях с французами.
Она была столь же опасна, сколь хороша собой. Пистолет, лежавший справа от нее на столике, был не пустой игрушкой, как и острый кинжал у нее за кожаным поясом. Эти женщины сражались бок о бок со своими мужчинами и расправлялись с врагами с невиданной жестокостью.
Каталина. Ему нравилось, как звучит ее имя. Нравился ее голос. Маркус не знал, сколько времени провел в этой келье, то приходя в сознание, то вновь впадая в забытье; но в одном он был уверен – это она выходила его, не позволила умереть. Чувствуя прикосновение ее рук, он не мог думать о ней как о солдате. Она была нежной и женственной, и ему хотелось быть ближе к исходящему от нее теплу.
По-прежнему притворяясь спящим, он застонал, но не потому, что мучительней стала боль в ранах, а надеясь привлечь ее внимание. Каталина не приближалась к нему, когда он был в сознании и не спал. И если он обращался к ней в это время, шепча ее имя, она выходила из кельи, и мгновение спустя появлялся Хуан.
Маркус почувствовал, как прохладная ладонь легла на лоб, и приоткрыл веки, чтобы лучше видеть ее. На эту девушку стоило смотреть: длинные темные волосы, правильные черты лица, говорящие о сильном характере, глубоко сидящие глаза, затененные густыми черными ресницами. На ней была мужская рубашка и юбка-брюки, наряд, который Маркус видел только на этих воинственных женщинах, но он лишь подчеркивал ее женственность. Маркус едва взглянул на нее, как в нем вспыхнуло желание – яростное, первобытное – схватить ее, овладеть.
Его самого позабавил этот порыв. Если в теперешнем своем состоянии он посмел бы коснуться ее хоть пальцем, она в единый миг расправилась бы с ним. Всадила бы не задумываясь острый кинжал в грудь. А если б ему и удалось отвести удар, ей стоило только крикнуть, и мгновенно появившийся Хуан сделал бы это за нее. В Испании мужчина рисковал головой, если позволял себе вольности с девушкой.
Черт возьми! Когда это его останавливало?
Она осматривала его раненое плечо, меняла пропитавшуюся кровью и гноем повязку. Он тихо простонал:
– Изабелла? – хотя прекрасно знал, что девушку зовут Каталиной.
Она замерла на мгновение, но, почувствовав, что опасаться нечего, проговорила что-то успокаивающее и стыдливо отвернула простыню, чтобы проверить повязку на бедре. Маркус едва сдерживал улыбку.
Как бы невзначай он обнял ее за талию. Глаза его по-прежнему оставались закрыты.
– Изабелла, любимая… Поцелуй меня.
Считая, очевидно, что он бредит, Каталина взяла чашку с водой, стоявшую рядом на полу, и, одной рукой поддерживая ему голову, поднесла к губам. Маркус медленно, очень медленно отпил из чашки. Ее грудь дышала возле его груди; ладони ощущали тонкую гибкую талию. Он допил воду, и когда она сделала движение, чтобы подняться, крепко стиснул ее и поднял голову. Она застыла от изумления, и Маркус поцеловал ее. Ему, конечно, хотелось поцеловать ее не так, не этим целомудренным поцелуем. Тем не менее он приготовился получить неминуемую пощечину. Когда, однако, удара не последовало, он откинулся на тюфяк и испытующе посмотрел на нее. Ее глаза под тяжелыми веками выражали растерянность. Синие глаза, с удивлением отметил он.
– Каталина… – У него из головы вылетело, что он изображал забытье.
И тогда она ударила его. Маркус застонал, на этот раз непритворно, а она резко высвободилась из его ослабевших рук и отскочила в другой конец комнаты.
Он усмехнулся и осторожно приподнялся на локте.
– Мои извинения, сеньорита. Я принял вас за другую. Понимаете? Мне показалось, что вы Изабелла.
Каталина гневно выпрямилась и обрушила на него поток слов. Когда же он пожал здоровым плечом, показывая, что ничего не понимает, шумно вздохнула и заговорила на ломаном английском:
– Матерь Божья! Это Espania. Испания, сеньор. Если мой брат… если Эль Гранде… никогда не прикасайтесь ко мне, не целуйте. Никогда! Иначе будете жестоко наказаны. Понятно?
Маркус прекрасно понимал, насколько опасен Эль Гранде. Хотя это был совсем еще молодой человек, о нем уже ходили легенды. Одни говорили, что он сын испанского аристократа, другие – что в то время, как французы вторглись в Испанию, он был бедным студентом университета в Мадриде. Его подвиги были предметом гордости испанского простолюдья.
Впрочем, Маркус полагал, что многое в историях о молодом человеке было преувеличено фантазией рассказчиков. Человек не мог быть столь варварски жесток. Несомненно было одно: Эль Гранде, не зная устали, воевал с французами и порою не останавливался перед крайними мерами. Некий французский офицер, желая подрезать Эль Гранде крылышки, отдал приказ расстреливать заложников всякий раз, когда тот нападал на его солдат. Партизанский вожак ответил тем, что стал казнить четырех французов за каждого расстрелянного испанца. В конце концов офицеру пришлось оставить свою затею.
Маркус осторожно сел и послал ей обольстительную улыбку, надеясь смягчить ее. Но безрезультатно.
– Эль Гранде убьет меня? Это вы хотите сказать?
– Убьет! – вскипела Каталина, видя, что он не принимает ее слова всерьез. – Хуже, куда хуже!
– Станет пытать? Вряд ли. Ведь я и в самом деле просто ошибся.
Помолчав, она сказала:
– Это хуже пыток.
Он уловил насмешку в ее голосе и решил подыграть:
– Что может быть хуже пыток?
– Заставит жениться, senor. Это вас не пугает?
– Для этого потребуется священник, сеньорита.
Каталина улыбнулась:
– Si. Да. Наш падре играет в карты с Хуаном. Привести его?
Маркус не улыбнулся в ответ.
– Я это учту, сеньорита.
Она мгновение внимательно смотрела на него, потом принялась собирать письменные принадлежности.
– Нет, не уходите, – запротестовал Маркус. – Пожалуйста! Останьтесь. Поговорите со мной.
Он судорожно пытался припомнить еще какие-нибудь испанские слова, но те, что Маркус знал, он слышал главным образом от продажных девок, следовавших за армией, и эти выражения не могли помочь ему в обращении к девушке столь строгих нравов. Как по-испански будет «поговорить»?
– Parler, – сказал он. Это было французское слово, но Маркус надеялся, что она поймет.
Поколебавшись, она села.
– О чем вы хотели поговорить?
– Хотя бы о вашем брате, для начала.
– О брате?
– Хочу поблагодарить его, ведь он спас меня.
– Эль Гранде сейчас здесь нет. Он… как это вы говорите… сражается с нашими врагами.
– Когда он вернется?
– Скоро, очень скоро, когда дождь прекратится. Реки…. – Каталина беспомощно пожала плечами, подыскивая английские слова. – Слишком опасно переправляться.
– Кто же в таком случае исполняет его обязанности?
Она непонимающе посмотрела на него:
– Кто?..
– Кто сейчас у вас за главного?
– Хуан.
– Хуан? – недоверчиво переспросил Маркоc. – Он единственный мужчина в лагере? – Хуану вряд ли было больше семнадцати.
Глаза ее были опущены, и у него возникло странное ощущение, что Каталина смеется над ним, но, когда она подняла голову, лицо ее было серьезно, а глаза ясны.
– Здесь есть женщины-воины, senor, и падре, и другие англичане.
– Какие англичане?
– Солдаты, как и вы. Эль Гранде их тоже спас.
– И сколько их?
– Шесть, – показала она на пальцах.
– Так много? Кто они? Где находятся?
– Не могу сказать. Я не разговариваю с англичанами. Брат мне запрещает. Я пришлю Хуана. Он ответит на все вопросы.
Каталина легко поднялась, сунула пистолет за пояс, собрала тетрадь, чернильницу, перо и заперла их в резном комоде, стоявшем сбоку от камина.
Она была уже возле двери, когда Маркус позвал:
– Постойте, Каталина!
– Senor? – Она холодно взглянула на него, уловив повелительные нотки в его голосе. Маркус тотчас сменил тон:
– Но ведь вы навещаете меня, а я англичанин?
– Я прихожу сюда, чтобы побыть одна или что бы сменить свечу и проследить за камином. И конечно, чтобы ходить за вами, когда Хуан занят. Но теперь вы поправляетесь и должны понять меня. Брат будет очень гневаться, если узнает, что я была у вас.
– Это ведь ваша комната? – спросил Маркус. Он внимательно посмотрел на комод, и у него мелькнула догадка. – Вы приходите сюда писать?
Она опустила глаза.
– Что же вы пишете?
– Как это у вас называется… diario – дневник.
– Вы ведете дневник?
– Si.
– О чем же вы там пишете?
– О том, что важно женскому сердцу.
– Что же важно вашему сердцу, Каталина? Мечтаете ли вы о любви?
Она неопределенно улыбнулась.
– Разве всякая женщина не мечтает о любви?
– Нет, некоторые мечтают о прекрасных нарядах, дорогих украшениях, толпе поклонников. – Он помолчал. – Могла бы такая девушка, как вы, мечтать о мужчине вроде меня: простом солдате, которому нечего предложить, кроме жизни, полной лишений?
– Могла бы. Вы, я думаю, привлекательны на свой, английский, лад. – Каталина изучающе по смотрела на его темные волосы, дочерна загорелое лицо.
– Говорят, – заметил Маркус, – что я мог бы сойти за испанца.
– Никогда! Вы слишком большой. Хуан не может найти вам одежду по росту.
– Мой мундир, наверно, пострадал от французских пик?
– Еще и залит вашей кровью. Эль Гранде говорит, что вы дрались отчаянно, что вы очень храбрый.
– А вы очень красивы.
Она посмотрела на него в упор долгим взглядом, но ответила коротко:
– Запомните, senor. Больше никакой Изабеллы. Никогда! Понятно? – Лицо ее было сурово.
– Никогда, – пообещал Маркус. – Вы придете завтра? Не надо бояться меня. Право, не надо.
– Там будет видно, – ответила она и вышла, тихо притворив дверь.
В течение следующих трех недель Маркус постепенно поправлялся, и чем больше он набирался сил, тем нетерпеливее становился. Ситуация складывалась критическая. Армия Веллингтона откатывалась к Лиссабону, отдавая французам завоеванную территорию и неся огромные потери. И в это время он, боевой офицер-кавалерист, вынужден был сидеть сложа руки в этом убежище, не имея возможности помочь соотечественникам. У него было такое чувство, будто он находится на необитаемом острове.
Другие англичане, которых в свое время спас тот же Эль Гранде, относились к своему положению спокойней. У всех у них, не в пример Маркусу, раны были легкими, и старший по званию, майор Шепард, не позволял им бездельничать, поручив помогать женщинам охранять лагерь, расположенный в монастыре. Иногда, добравшись с трудом до узкого окна башни, Маркус видел их в монастырском дворе.
Англичан было шестеро: три драгунских офицера, юный знаменосец и двое стрелков из 95-го полка. Не будь Маркус в таком тяжелом состоянии, когда партизаны принесли его в свой лагерь, его поместили бы в монастырской часовне вместе с другими англичанами. Он и сейчас был еще не в том состоянии, чтобы его можно было перевести в часовню, и потому офицеры сами навещали его. Стрелки же, и здесь державшиеся особняком, к нему не приходили.
Каталина никогда не появлялась, если у него бывали посетители. Она вообще избегала англичан, делая исключение только для Маркуса: появлялась каждый вечер и оставалась у него, пока не догорала свеча. Иногда она делала записи в своем дневнике, но чаще всего они просто разговаривали. Он очень интересовал ее, как и она – его. Она рассказывала о гордом и свободолюбивом испанском народе, страдающем от нашествия французов, а он говорил о далекой Англии и жизни, к которой вернется, если не погибнет в сражениях.
Но было нечто, о чем Маркус предпочитал умалчивать, когда рассказывал о себе. А именно: что он не простой солдат, каким представлялся ей. Она знала его как Маркуса Литтона, капитана 3-го драгунского полка. В действительности же он был лордом, графом Ротемом, богачом, владельцем огромных поместий в Англии. Хотя в полку его родовитость и богатство ни для кого не были секретом, он никому не позволял называть себя ни лордом, ни графом. Ему претило, что его титулы вызывают подобострастие и отдаляют его от тех, кого он любил и уважал.
В отношениях с женщинами все было иначе. Иногда он довольно беззастенчиво использовал свое богатство и знатность, чтобы заманить их в постель. Он открыл для себя, что даже ничтожный человек может легко вскружить голову женщине, если обладает порядочным состоянием. Естественно, Маркус был не слишком высокого мнения о женщинах, считая их алчными и беспринципными, готовыми продавать свое тело за наряды и побрякушки.
Но к Каталине это не относилось. Его восхищали ее отвага и чувство собственного достоинства. Она вела трудную и полную опасностей жизнь, но таков был ее выбор. Такая красивая девушка, как Каталина, легко могла найти себе богатого покровителя или состоятельного мужа. Вместо того она связала свою судьбу с повстанцами.
Маркус не был уверен, что она обрадуется, узнав, кто он на самом деле. Ему не хотелось, чтобы что-нибудь менялось в их отношениях. Сейчас она смотрела на него просто как на мужчину. И то, что она видела, явно нравилось ей. В этом Маркус ничуть не сомневался. Когда они бывали вместе, между ними словно искра пробегала – искра взаимного желания. Иногда он забывал следить за своим лицом, и тогда Каталина останавливалась посреди фразы и, не слушая его протестов, покидала комнату. Но всегда возвращалась, и он знал, что ее тянет к нему – почти так же, как его к ней.
Монотонный, наводящий тоску дождь наконец прекратился. А спустя три дня в монастырь прибыл отряд Эль Гранде. Маркус из окошка башни смотрел на разношерстную толпу всадников, одетых кто во что горазд: одни – в домотканое крестьянское платье, другие – в мундиры и башмаки, снятые с убитых французских солдат. Черные лошади выглядели свежее своих измученных седоков.
Услышав, как скрипнула дверь, он повернул голову. Каталина встала рядом с ним у окна. На ней было белое платье; распущенные черные волосы струились по плечам. В глазах поблескивали предательские слезы. Маркус тут же забыл о людях во дворе.
– Вода в реке спала, – сказала она. – Можно переправляться. Нынче ночью ты покинешь лагерь.
Чтобы не испугать ее, он лишь стиснул ее ладони и прижал их к своей груди.
– Послушай, Каталина, – горячо заговорил он. – Мы расстаемся не навсегда. Я найду способ увидеться с тобой. Ты понимаешь меня? Я разыщу тебя, даже если нам придется ждать, пока не кончится война. Даю тебе слово.
В ответ она сказала дрожащим голосом:
– Один раз, один только раз хочу почувствовать прикосновение твоих губ.
Маркус поцеловал ее нежным, невинным поцелуем, и тут, словно дикарка, она яростно укусила его за нижнюю губу. Он дернул головой, и в тот же момент Каталина ударила его по лицу.
Он не успел рассердиться, настолько поразила его ее выходка. Но тут Маркус понял, что она еще не знала мужчин, и укорил себя за то, что невольно испугал ее.
– Каталина, – сказал он, – не надо бояться меня. Я не сделаю тебе ничего дурного.
Она отступила назад, и он увидел следы крови, своей крови, на ее губах. На лестнице раздался стук башмаков, смех, и мужской голос, перекрывая другие голоса, позвал ее по имени. Даже когда она, рванув, разодрала на себе платье от подола до пояса, обнажив бедро, Маркус еще ничего не понял и стоял, не зная, что делать.
Каталина закричала что-то по-испански, и за дверью внезапно наступила тишина. Каталина выхватила кинжал, словно защищаясь, и жестко сказала:
– Эль Гранде убьет тебя, когда увидит, что ты пытался взять меня силой.
Молнией сверкнула в голове догадка. Не первый раз женщина пыталась устроить ему ловушку, но впервые это у нее получилось. Его окровавленная губа, красный след от пощечины, ее порванное платье – все явно подтверждало его вину.
Времени на объяснение не было. Едва он шагнул к ней, как дверь, загремев, распахнулась; Каталина отбросила кинжал и кинулась на грудь смуглому человеку, переступившему порог. Маркусу он показался совсем юным, моложе Каталины. Следом за ним в комнату ворвались несколько вооруженных людей и оттеснили Маркуса, прижав его к стене. В ярости оттого, что его предали, он бешено сопротивлялся, позабыв о ранах, не чувствуя боли. Трое человек повисли на нем, не давая добраться до девушки, и только приставленный к горлу нож заставил его прекратить борьбу.
Маркус не мог понять, почему она так поступила, но тут уловил в ее быстрой гортанной речи знакомое слово «Ротем», и ему все стало ясно. Каким-то образом Каталина узнала, кто он на самом деле, и тогда составила план, намереваясь осуществить его, когда брат вернется в монастырь. Он никак не мог успокоиться. Его провели, как мальчишку. Все в ее поведении было обманом. Не мужчина по имени Маркус Литтон привлекал ее, а то, чего желает всякая женщина, – богатство, положение в обществе.
Когда Каталина наконец замолчала, Эль Гранде, отстранив ее, подошел к Маркусу и, устремив на него бесстрастный взгляд черных глаз, спросил на безупречном английском:
– Так-то англичане отвечают на дружеское гостеприимство?
Маркус молчал, не сводя с Каталины сверкающих ненавистью глаз. Потом не выдержал:
– Лживая дрянь! Надо мне было воспользоваться моментом, когда ты предлагала себя. Шлюха! Puta!
Удар Эль Гранде заставил его рухнуть на колени. Сплюнув кровь, Маркус процедил сквозь стиснутые зубы:
– Все равно не женюсь на тебе. Никогда! Последовал новый удар, и Каталина закричала.
Когда Эль Гранде вновь поднял кулак, она бросилась к нему, заслонив собою Маркуса, и что-то заговорила умоляющим тоном. Она говорила долго; Эль Гранде молча слушал ее.
Наконец Эль Гранде отдал короткое приказание, и его люди рывком поставили Маркуса на ноги. Отступив на шаг, Эль Гранде окинул его оценивающим взглядом, отчего стал похож на безобидного мальчишку. Маркусу с трудом верилось, что перед ним легендарный вожак повстанцев, одно имя которого наводило ужас на врагов.
– Тебе повезло: моя сестра любит тебя, – сказал Эль Гранде. – Ты женишься на ней, senor, в противном случае твои друзья англичане заплатят за твой грех.
Маркус посмотрел в его безжалостные черные глаза и понял, что проиграл.
В тот же день, вечером, их обвенчали в разрушенной монастырской церкви; сквозь обвалившуюся крышу им сияли яркие звезды. Обряд совершили наскоро. Эль Гранде задумал проводить под покровом ночи Маркуса и его соотечественников до английских позиций, и ему не терпелось поскорей отправиться в путь. Жених и невеста держались напряженно, однако среди остальных свидетелей церемонии царило праздничное веселье. Они знали, что Каталина поймала в свои сети английского лорда, но, хотя свадьба и была скоропалительной, Хуан позаботился о том, чтобы все, в том числе и соотечественники Маркуса, поверили, что молодые люди влюблены друг в друга. Когда новобрачный поцеловал невесту, никто не заметил ненависти в его глазах и холодного блеска – в ее.
Раздались веселые крики, поздравления; он притянул ее к себе и зловеще улыбнулся.
– Теперь ты принадлежишь мне, Каталина, а не брату. Подумай об этом, пока меня не будет. Когда-нибудь придет день расплаты, и ты, змея, увидишь, как твоя победа обернется против тебя.
Маркус поцеловал ее – не прежним, уважающим ее невинность, поцелуем, а безжалостно, грубо, так, что голова Каталины запрокинулась назад. Она дернулась и обмякла, безвольно повиснув в его руках. Маркус крепко обхватил ее талию и привлек к себе, плотно прижавшись бедрами к ее бедрам. Со стороны они действительно напоминали влюбленных, застывших в страстном объятии, их поцелуй был встречен одобрительным ревом.
Когда он отпустил ее, Каталина попятилась, прикрывая ладонью вспухшие губы. На побледневшем лице ее глаза казались огромными, и Маркус кивнул, удовлетворенный тем, что прочитал в ее взгляде.
Тихо, ледяным тоном он сказал:
– Ты прогадала, леди Ротем. Помни об этом, когда будешь мечтать о богатстве и титуле графини.
Круто повернувшись, он, не оглядываясь, направился сквозь толпу улыбающихся испанцев к соотечественникам, которым не терпелось отправиться в путь.
1
Англия, август 1815
Катрин протяжно вздохнула, выпрямилась в кресле и потерла затекшую от долгого сидения спину. Прическа ее растрепалась; она вынула шпильки и собрала вьющиеся ярко-рыжие пряди в свободный узел на затылке. Пол вокруг кресла был усеян скомканными листами бумаги; пальцы ее испачкались чернилами. Она уже давно сидела за столом, но написанное не удовлетворяло ее.
Хотелось все бросить, но надо было продолжать. Мелроуз Ганн, владелец «Джорнэл», ждал ее статью самое позднее завтра к вечеру. Существовала и другая причина, чтобы довести работу до конца. Позарез нужны были деньги. Катрин, конечно, не бедствовала. У нее оставался этот маленький дом и скромный ежегодный доход, который давало имение отца, но его едва хватало на прожитье. Врачи, особенно армейские, редко бывали состоятельными людьми.
Тяжело вздохнув, она собрала листки и внимательно перечитала написанное. Это был первый из серии очерков, посвященных отвратительным условиям жизни солдат и их семей, с требованием к правительству радикального их улучшения. Теперь, когда война была закончена и Наполеон заточен на острове Святой Елены, наступило самое подходящее время осуществить изменения, которые она предлагала. Катрин знала не понаслышке то, о чем писала. Она все видела собственными глазами, когда сопровождала отца в испанском походе.
Отличительным знаком Э.-В. Юмена – таким псевдонимом она подписывала свои статьи – была точность. Если она писала о Ньюгейте, читатели могли быть уверены, что она лично осматривала эту тюрьму. «То есть не она, а он», – поправила себя Катрин. Авторов-женщин еще как-то воспринимали, когда они писали на банальные темы вроде воспитания детей и благотворительности. Если же они пытались выйти за пределы этого ограниченного круга тем и высказывались о вещах серьезных, используя отпущенный им богом талант, то становились всеобщим посмешищем. Как ни ужасно, но таково было положение вещей. Если бы вдруг открылось, что под именем «Э.-В. Юмен» скрывается женщина, никто не стал бы воспринимать ее статьи всерьез, издатели потеряли бы к ней интерес и она осталась бы без работы.
Наморщив лоб, Катрин сосредоточилась на написанном. Она не была полностью удовлетворена статьей, но не сразу поняла, в чем дело. Она взяла неверный тон – слишком строгий, слишком критичный. Это было не похоже на обычную манеру Э.-В. Юмена, который достигал цели шуткой, ироничным намеком. Придется все переписывать.
Катрин взглянула на часы на каминной полке. Сейчас этим заниматься ей некогда. Скоро совсем стемнеет, а ей еще предстоит важная встреча. Встреча? Что ж, пожалуй, это подходящее слово, хотя сестра не ждет ее, во всяком случае, не в столь поздний час. Катрин уже дважды заходила к ней, но лакей оба раза не впускал ее. Она посылала сестре письма, на которые не получала ответа. Но на сей раз ничто не остановит ее: она повидает Эми.
Катрин встала, выдвинула верхний ящик стола и, аккуратно сложив, спрятала исписанные страницы. Из другого ящика достала отливающий вороненым блеском пистолет французской работы, который ей подарил отец, нашедший его при осаде Бадахоса. Ей всегда казалось, что когда-то он принадлежал возлюбленной французского офицера, который специально для нее заказал его у парижских мастеров, хотя, конечно, это были всего лишь ее предположения. Он был необычайно легкий и изящный, хотя такое слово не слишком подходило к оружию. Из глубины ящика Катрин достала порох и пули и принялась за дело. Движения ее были проворными и привычными: отец научил ее заряжать эту красивую, но смертоносную вещицу, и она проделывала это несчетное число раз.
Катрин покачала головой при мысли о том, чем ей приходится заниматься. Почему это случилось с ними? Можно ли было представить, что все так обернется?
Когда-то – сейчас казалось, что это было сто лет назад, – они счастливо жили в этом доме на тихой окраине Хэмпстед-Хит, похожей на деревню, хотя до центра Лондона было всего четыре мили. Они жили небогато, но вполне были довольны тем, что имели, и не желали большего. У отца была хорошая практика, и он пользовался уважением в округе. Он был человеком образованным, как и их мать.
Катрин протяжно вздохнула, выпрямилась в кресле и потерла затекшую от долгого сидения спину. Прическа ее растрепалась; она вынула шпильки и собрала вьющиеся ярко-рыжие пряди в свободный узел на затылке. Пол вокруг кресла был усеян скомканными листами бумаги; пальцы ее испачкались чернилами. Она уже давно сидела за столом, но написанное не удовлетворяло ее.
Хотелось все бросить, но надо было продолжать. Мелроуз Ганн, владелец «Джорнэл», ждал ее статью самое позднее завтра к вечеру. Существовала и другая причина, чтобы довести работу до конца. Позарез нужны были деньги. Катрин, конечно, не бедствовала. У нее оставался этот маленький дом и скромный ежегодный доход, который давало имение отца, но его едва хватало на прожитье. Врачи, особенно армейские, редко бывали состоятельными людьми.
Тяжело вздохнув, она собрала листки и внимательно перечитала написанное. Это был первый из серии очерков, посвященных отвратительным условиям жизни солдат и их семей, с требованием к правительству радикального их улучшения. Теперь, когда война была закончена и Наполеон заточен на острове Святой Елены, наступило самое подходящее время осуществить изменения, которые она предлагала. Катрин знала не понаслышке то, о чем писала. Она все видела собственными глазами, когда сопровождала отца в испанском походе.
Отличительным знаком Э.-В. Юмена – таким псевдонимом она подписывала свои статьи – была точность. Если она писала о Ньюгейте, читатели могли быть уверены, что она лично осматривала эту тюрьму. «То есть не она, а он», – поправила себя Катрин. Авторов-женщин еще как-то воспринимали, когда они писали на банальные темы вроде воспитания детей и благотворительности. Если же они пытались выйти за пределы этого ограниченного круга тем и высказывались о вещах серьезных, используя отпущенный им богом талант, то становились всеобщим посмешищем. Как ни ужасно, но таково было положение вещей. Если бы вдруг открылось, что под именем «Э.-В. Юмен» скрывается женщина, никто не стал бы воспринимать ее статьи всерьез, издатели потеряли бы к ней интерес и она осталась бы без работы.
Наморщив лоб, Катрин сосредоточилась на написанном. Она не была полностью удовлетворена статьей, но не сразу поняла, в чем дело. Она взяла неверный тон – слишком строгий, слишком критичный. Это было не похоже на обычную манеру Э.-В. Юмена, который достигал цели шуткой, ироничным намеком. Придется все переписывать.
Катрин взглянула на часы на каминной полке. Сейчас этим заниматься ей некогда. Скоро совсем стемнеет, а ей еще предстоит важная встреча. Встреча? Что ж, пожалуй, это подходящее слово, хотя сестра не ждет ее, во всяком случае, не в столь поздний час. Катрин уже дважды заходила к ней, но лакей оба раза не впускал ее. Она посылала сестре письма, на которые не получала ответа. Но на сей раз ничто не остановит ее: она повидает Эми.
Катрин встала, выдвинула верхний ящик стола и, аккуратно сложив, спрятала исписанные страницы. Из другого ящика достала отливающий вороненым блеском пистолет французской работы, который ей подарил отец, нашедший его при осаде Бадахоса. Ей всегда казалось, что когда-то он принадлежал возлюбленной французского офицера, который специально для нее заказал его у парижских мастеров, хотя, конечно, это были всего лишь ее предположения. Он был необычайно легкий и изящный, хотя такое слово не слишком подходило к оружию. Из глубины ящика Катрин достала порох и пули и принялась за дело. Движения ее были проворными и привычными: отец научил ее заряжать эту красивую, но смертоносную вещицу, и она проделывала это несчетное число раз.
Катрин покачала головой при мысли о том, чем ей приходится заниматься. Почему это случилось с ними? Можно ли было представить, что все так обернется?
Когда-то – сейчас казалось, что это было сто лет назад, – они счастливо жили в этом доме на тихой окраине Хэмпстед-Хит, похожей на деревню, хотя до центра Лондона было всего четыре мили. Они жили небогато, но вполне были довольны тем, что имели, и не желали большего. У отца была хорошая практика, и он пользовался уважением в округе. Он был человеком образованным, как и их мать.