Страница:
Далия Трускиновская Дайте место гневу Божию (Грань)
И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас?
И я сказал: вот я, пошли меня.Книга пророка Исайи, глава 13, стих 21
Пролог
– Убить – проще всего.
Сказавший это не ждал скорого ответа от собеседника. Собеседник же сидел на лавке рядом, справа, довольно широко расставив колени, опираясь локтями о ляжки, и крупные кисти его рук свисали бессильно и безнадежно.
Это был грузный человек, чем-то похожий сейчас на высокий тяжеленный мешок, поставленный стоймя в надежде, что сам сохранит равновесие. Он и хранил – накренившись, расплющившись внизу от собственной тяжести, казалось бы, готовый рухнуть от единого прикосновения пальца.
– Да ты и не сможешь убить, – продолжал тот, что слева, и в голосе чувствовалось облегчение.
Он был невысок, узкоплеч, откинулся назад, словно бы опираясь лопатками на незримую спинку скамьи, тонкие ноги, обутые в узкие длинноносые туфли, вытянул вперед и скрестил. Насколько в позе грузного собеседника ощущалась тяжесть, настолько в позе стройного – легкость, и казалось: убери сейчас лавочку – один продавит собой землю и уйдет туда по плечи, другой же так и останется висеть в воздухе.
– Не смогу, – согласился грузный. Но слишком быстро. Что и было замечено.
Дальше тот, что слева, заговорил красивыми словами, совершенно не удивившими собеседника, – возможно, потому, что не впервые он слышал такие художества.
– Беседа наша – это совместный путь по ночной дороге. Сейчас ты свернул в сторону. И хотя какое-то время мы будем перекликаться, даже довольно связно перекликаться, но ровно то же время будем и удаляться друг от друга. А потом мой голос в твоих ушах станет неразборчив, и ты порадуешься тому, что отпала нужда отвечать.
– Всякий мужчина должен быть внутренне готов к тому, что однажды придется убить врага.
Высокопарные слова прозвучали неожиданно. Словно бы, удалившись вышеописанным образом, мужчина убедился, что его уже не догнать и не остановить.
– И если я этого не сделаю, то кто же я? Да мне в зеркало будет стыдно смотреть! Мне на его фотографию бу… будет!.. А я!.. – голос грузного собеседника оборвался на яростной ноте, на ноте бессильно сжимающей кулаки ярости.
– Убить и пристрелить – не одно и то же.
Они сидели на речном берегу и глядели на далекие луга. Их беседа началась незадолго до заката, а сейчас ночь уже дошла до самого темного своего часа. Луга были очень далеко – если только ночь не подменила их чем-то иным, а с ночи станется, вот ведь и скучный пейзажик городской окраины за спинами собеседников она тоже куда-то припрятала только что, натянула между мужчинами и городом черную тусклую ткань, а на ткани оказались нарисованы покосившиеся и надломленные силуэты вовсе не свойственных среднерусской полосе готических башен.
Видимо, ее же рука положила на белую скамью черный предмет характерной формы. Он лежал между собеседниками, рукоятью к грузному – к правой его руке. Бери и стреляй.
– Если я ничего не сделаю… то мне останется лишь убить себя… Ведь все же ясно, как на ладони! – воскликнул знающий имя своего смертельного врага мужчина. – Если бы у меня было хоть какое-то сомнение! А я все знаю – и вот сижу здесь!..
– Мы вернулись к тому, с чего начали. Даже если ты не убьешь его первым выстрелом, даже если он будет мучаться еще несколько часов, то все равно он уйдет в небытие и избавится от боли, а вот твоя боль увеличится. Потому что ты поймешь несоизмеримость преступления и кары. Кара окажется во много раз легче преступления – а переделать уже не получится.
– Он может остаться калекой, – не очень уверенно возразил жаждущий мести.
– Он немолод, любит поесть, любит выпить, курит по три пачки в день, ходить разучился – даже двести метров норовит проехать на своей «ауди». Еще немного – и калекой он сделает себя сам. Не надо пачкать руки.
– А потом он умрет.
– Разумеется, умрет. А ты останешься жить.
– Я думал, ты дашь мне хороший совет, – проворчал тот, кому жить вовсе не хотелось. – А ты? Ты боишься, что я сяду за убийство с заранее обдуманным намерением на сколько надо лет? Или ты действительно считаешь, что время, Бог, судьба, я не знаю что – отомстит ему?
– Я просто хочу, чтобы преступление и кара были соизмеримы.
Мужчина резко повернулся.
– Что ты придумал?
– Я придумал договор с судьбой, с Аллахом, с кармой, с нечистой силой – как хочешь, так и назови. Из ста шансов пятьдесят – за то, что твоя месть будет единственно возможной, честной и беспощадной. И совершенно безнаказанной. Но пятьдесят других – за то, что она не состоится. Знаешь, как разыгрывают ситуацию в орлянку?
– Мне доставать монетку?
– Нет. Наша монетка теперь спит и сны смотрит.
Самый черный час миновал. Едва-едва, но посветлели небо и река.
– Ну, хорошо, – сказал мужчина. – Что я должен буду сделать?
– Отпустить себя на свободу. Ты знаешь, о чем я говорю.
– Я дал слово.
– Это было еще до того…
– Но…
– Вот именно так. Другого пути нет. А теперь слушай. Начнем с того, что есть такое понятие – справедливость…
Сказавший это не ждал скорого ответа от собеседника. Собеседник же сидел на лавке рядом, справа, довольно широко расставив колени, опираясь локтями о ляжки, и крупные кисти его рук свисали бессильно и безнадежно.
Это был грузный человек, чем-то похожий сейчас на высокий тяжеленный мешок, поставленный стоймя в надежде, что сам сохранит равновесие. Он и хранил – накренившись, расплющившись внизу от собственной тяжести, казалось бы, готовый рухнуть от единого прикосновения пальца.
– Да ты и не сможешь убить, – продолжал тот, что слева, и в голосе чувствовалось облегчение.
Он был невысок, узкоплеч, откинулся назад, словно бы опираясь лопатками на незримую спинку скамьи, тонкие ноги, обутые в узкие длинноносые туфли, вытянул вперед и скрестил. Насколько в позе грузного собеседника ощущалась тяжесть, настолько в позе стройного – легкость, и казалось: убери сейчас лавочку – один продавит собой землю и уйдет туда по плечи, другой же так и останется висеть в воздухе.
– Не смогу, – согласился грузный. Но слишком быстро. Что и было замечено.
Дальше тот, что слева, заговорил красивыми словами, совершенно не удивившими собеседника, – возможно, потому, что не впервые он слышал такие художества.
– Беседа наша – это совместный путь по ночной дороге. Сейчас ты свернул в сторону. И хотя какое-то время мы будем перекликаться, даже довольно связно перекликаться, но ровно то же время будем и удаляться друг от друга. А потом мой голос в твоих ушах станет неразборчив, и ты порадуешься тому, что отпала нужда отвечать.
– Всякий мужчина должен быть внутренне готов к тому, что однажды придется убить врага.
Высокопарные слова прозвучали неожиданно. Словно бы, удалившись вышеописанным образом, мужчина убедился, что его уже не догнать и не остановить.
– И если я этого не сделаю, то кто же я? Да мне в зеркало будет стыдно смотреть! Мне на его фотографию бу… будет!.. А я!.. – голос грузного собеседника оборвался на яростной ноте, на ноте бессильно сжимающей кулаки ярости.
– Убить и пристрелить – не одно и то же.
Они сидели на речном берегу и глядели на далекие луга. Их беседа началась незадолго до заката, а сейчас ночь уже дошла до самого темного своего часа. Луга были очень далеко – если только ночь не подменила их чем-то иным, а с ночи станется, вот ведь и скучный пейзажик городской окраины за спинами собеседников она тоже куда-то припрятала только что, натянула между мужчинами и городом черную тусклую ткань, а на ткани оказались нарисованы покосившиеся и надломленные силуэты вовсе не свойственных среднерусской полосе готических башен.
Видимо, ее же рука положила на белую скамью черный предмет характерной формы. Он лежал между собеседниками, рукоятью к грузному – к правой его руке. Бери и стреляй.
– Если я ничего не сделаю… то мне останется лишь убить себя… Ведь все же ясно, как на ладони! – воскликнул знающий имя своего смертельного врага мужчина. – Если бы у меня было хоть какое-то сомнение! А я все знаю – и вот сижу здесь!..
– Мы вернулись к тому, с чего начали. Даже если ты не убьешь его первым выстрелом, даже если он будет мучаться еще несколько часов, то все равно он уйдет в небытие и избавится от боли, а вот твоя боль увеличится. Потому что ты поймешь несоизмеримость преступления и кары. Кара окажется во много раз легче преступления – а переделать уже не получится.
– Он может остаться калекой, – не очень уверенно возразил жаждущий мести.
– Он немолод, любит поесть, любит выпить, курит по три пачки в день, ходить разучился – даже двести метров норовит проехать на своей «ауди». Еще немного – и калекой он сделает себя сам. Не надо пачкать руки.
– А потом он умрет.
– Разумеется, умрет. А ты останешься жить.
– Я думал, ты дашь мне хороший совет, – проворчал тот, кому жить вовсе не хотелось. – А ты? Ты боишься, что я сяду за убийство с заранее обдуманным намерением на сколько надо лет? Или ты действительно считаешь, что время, Бог, судьба, я не знаю что – отомстит ему?
– Я просто хочу, чтобы преступление и кара были соизмеримы.
Мужчина резко повернулся.
– Что ты придумал?
– Я придумал договор с судьбой, с Аллахом, с кармой, с нечистой силой – как хочешь, так и назови. Из ста шансов пятьдесят – за то, что твоя месть будет единственно возможной, честной и беспощадной. И совершенно безнаказанной. Но пятьдесят других – за то, что она не состоится. Знаешь, как разыгрывают ситуацию в орлянку?
– Мне доставать монетку?
– Нет. Наша монетка теперь спит и сны смотрит.
Самый черный час миновал. Едва-едва, но посветлели небо и река.
– Ну, хорошо, – сказал мужчина. – Что я должен буду сделать?
– Отпустить себя на свободу. Ты знаешь, о чем я говорю.
– Я дал слово.
– Это было еще до того…
– Но…
– Вот именно так. Другого пути нет. А теперь слушай. Начнем с того, что есть такое понятие – справедливость…
Часть первая
В это же время погасло последнее окно в шестнадцатиэтажной башне. Такие башни время от времени получают прозвище «дворянского гнезда», хотя никакие дворяне его, понятное дело, не вили.
Именно в этой башне до сих пор жили семьи давнишних номенклатурных работников. Она просто не представляла никакой ценности – квартиры, считавшиеся роскошными пятнадцать лет назад, теперь не дотягивали до среднего уровня зажиточности. Человеку небогатому, на грани безработицы, они все равно были недоступны, а другому человеку, который в состоянии позволить себе новоселье, кажется дикой мысль о кухне площадью в девять квадратов.
Комната, в которой горело и погасло окно, была такого размера, что не всякая деловая женщина использовала бы ее под гардеробную. Но она вполне подходила шестнадцатилетнему мальчишке, который сам, персонально, нуждается в узком лежбище – и только, а прочее место отдает невероятной аудиотехнике и компьютеру со всеми его спутниками жизни.
Впрочем, именно этот мальчишка – выключив монитор, он сделал шаг и повалился прямо на одеяло, и заснул, едва успев вскинуть наверх и выпрямить ноги, до того одурел от болтания в Паутине, – еще и книги читал. Не учебники – учебники лежали в рюкзаке и нечасто оттуда добывались. А что-то совсем в его возрасте неожиданное – про карму и астроминералогию.
Он был длинноног и худощав, мясо не поспевало расти за костями, русые волосы слегка вились, в лице уже чувствовалась порода – крупный, правильной формы нос, аккуратные губы, густые брови.
Хотя в семь утра ему бы полагалось вскочить, он сладко спал. Дверь приоткрылась, заглянула женщина. Она сперва улыбнулась, как улыбаются, глядя на спящих детей, воистину любящие матери, потом подошла и осторожно потрясла за островатое еще плечо.
– Восьмой час, Герка! Физику проспишь.
– А физики не будет… – пробормотал мальчишка.
– Что так?
– Физичка заболела…
– Ты вчера ничего не говорил.
– У нее ангина…
– Ты все-таки вставай, – не совсем уверенно потребовала мать. – Вам заменят урок. Давай, подымайся! Я сосиски отварила.
– Сосиски? – Герка открыл глаза. – Они еще варятся.
– Вставай, вставай!
Мать потянула за одеяло.
– Ну, мам!
Эта странность не обсуждалась – Герка, разумеется, ходил по городскому пляжу, где его видели сотни и тысячи, в плавках, но решительно не желал, чтобы даже родная мать видела его спросонья в трусах. Она вышла. Две тощие ноги выстрелили из-под одеяла в потолок, пятки шлепнули об пол, Герка вскочил и первым делом включил монитор. Он отправил ночью несколько писем в Америку – ответы вполне могли прийти. Матери пришлось еще раз заглянуть, обратиться к нему со строгостью, и тогда он, натянув джинсы, вышел на кухню.
Ни слова не сказала мать о заболевшей физичке – а выставила сына с его рюкзаком за дверь точно в срок: он успевал быстрым шагом дойти до школы. Сама она взялась наводить красоту – ей нужно было на работу к девяти.
Для этого занятия мать приспособила кухонный подоконник. Окно выходило на юго-восток и утром давало именно тот свет, который требуется, чтобы безупречно нанести макияж. Сделав ровный тон лба, щек и подбородка, наложив румяна двух цветов – коричневатые чуть ниже, розовые чуть выше, – сделав затем и глаза, она поглядела вниз – не подъехал ли сосед. Сосед примерно в это время пригонял со стоянки машину и ждал жену. Если подсуетиться, можно было поехать с ними.
Но вместо соседского «фольксвагена» мать увидела пересекающих двор подростков, и среди них – Герку. Такая безалаберная прогулка означала, что физика-таки не состоялась!
Она подошла к телефону.
– Приемная? Соедините с кабинетом Богуша. Сказать – звонит Надежда Богуш. Очень важно.
Несколько секунд в трубке играла колокольчиковая музыка, потом мужской голос ответил.
– Гриша? Это я. Слушай, с Геркой опять это было, – быстро заговорила Надя. – Нет, я не схожу с ума из-за ерунды. Он действительно откуда-то знает… Что? Не могу – мне же на работу! Кто из нас сошел с ума?! Ну… ну, ладно… ладно… Пока!
Положив трубку, она кинулась переодеваться. Сорвала тонкий свитерок, выкинула из шкафа блузки вместе с плечиками, выдернула одну, внимательно ее разглядела и швырнула на пол. На лице у женщины было написано: как я могла носить такую мерзость?!?
У нее было нарядное платье для выходов в свет, на узких лямочках и с вышивкой стеклярусом, классическое маленькое черное платье. Но надевать его с утра пораньше она не могла – тот, кто назначил ей встречу, не должен был даже подозревать, как много для нее эта встреча значит.
Как многие женщины, занимающие не слишком высокие посты, она не имела дорогой повседневной одежды, а обходилась прямыми юбками и джемперочками, летом – легонькими, зимой – теплыми. Но сейчас ей хотелось выглядеть, выглядеть!..
В конце концов она откопала брюки, которые были ей маловаты, надела топ, который тоже мог быть чуточку просторнее, а сверху – длинную расстегнутую блузку. Получилось приемлемо. Соседский «фольксваген» она проворонила, на работу не успевала, но это казалось ей совершеннейшей чушью. Позвонила она не начальству, а подруге, попросила объяснить, что свалилась с температурой, ждет врача.
И это было почти правдой – у нее действительно от волнения обычно подымалась температура.
Свидание было назначено в кафе, о существовании которого знали немногие. Оно работало без вывески и обслуживало исключительно сотрудников прокуратуры и находящегося в соседнем здании городского управления милиции.
Женщина страшно боялась прийти раньше назначенного времени. Она даже зашла на пять минут в недавно открывшийся магазин и встала в очередь у прилавка. Но очередь была коротка – и только нетерпеливый голос продавщицы заставил женщину посмотреть на товар. Это был магазин для садоводов-любителей, и на прилавке под стеклом лежали пакетики с семенами. Она взяла астры двух видов, решив, что если свидание пройдет успешно – она обсадит этими астрами весь дом по периметру!
Вахтер ее знал и пропустил беспрепятственно.
В кафе ее уже ждали. Ей помахал рукой высокий представительный мужчина в темно-сером костюме того графитового оттенка, который почти у всех ассоциируется с элегантностью.
Мужчина был немолод, совершенно сед, но его густые и вьющиеся волосы седина только украшала, тем более, что породистое, несколько тяжеловатое лицо, и благородной лепки нос, и безупречные зубы, и ухоженная кожа были достойны внимания не только тридцативосьмилетней женщины, но даже и двадцатилетних…
– Садись, Надюшка, – он встал, отодвиул, затем опять подвинул стул. – Что будешь?
– Я прежде всего хотела бы поговорить с тобой о Герке. Он совершенно отбился от рук, целыми ночами чатится, потом, не выспавшись, идет в школу, у него уже тройки по физике…
– Я тоже хотел поговорить с тобой о Герке, – весомо сказал мужчина.
– Да? Ты еще не все выслушал. Когда я имею право рассказывать тебе о твоем сыне два раза в неделю по утрам, а ты в это время еще пьешь кофе и смотришь новости по телеку…
Она не хотела ни в чем его упрекать! Это получилось само – а она хотела быть красивой, спокойной, уверенной и немного загадочной, пусть думает, что она всегда с самого утра нарядная, деловая и в прекрасном настроении!
– Погоди, Надюшка, не тарахти, – сказал он, как говорил много лет назад, в безмятежные времена. Как говорил снисходительно и нежно, улыбаясь или даже посмеиваясь – тридцатилетний мужчина, позволяющий командовать собой самоуверенной семнадцатилетней девочке.
Она возмутилась – он не имел права напоминать о безмятежных временах. И вдруг опомнилась – он назначил встречу, значит, не ей от него, а ему от нее чего-то нужно. И она замолчала – откинувшись на спинку стула, глядя несколько свысока. Она поклялась, что больше не будет позорно суетиться, а выслушает то, ради чего бывший муж позвал ее, с каменной миной.
– Наверно, мне следовало пригласить тебя не сюда, а в более приличное место. Но я никак не решался тебе позвонить, – без обычной своей уверенности признался он. – А когда ты сама позвонила, вдруг понял – сегодня или никогда. Ну, в общем… не в обстановке дело…
– Естественно, – высокомерно ответила Надя. – Обычно ведь я тебе звоню. На работу. По-моему, я делаю все, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
Она имела в виду: делается все, чтобы молодая жена Григория Богуша не имела ни малейшего повода для беспокойства.
– Надя, давай на минутку забудем про все про это… У меня к тебе вопрос… – он замялся, что было более чем странно, обычно Богуш рубил сплеча и не подыскивал нужное слово по пять минут. – Вопрос вот какого свойства… Скажи – ты могла бы меня простить?.. И принять?..
– Простить?.. Тебя?..
– Мы бы могли попытаться начать все сначала. И ты же сама всегда говорила – Герке нужен присмотр отца…
– То есть как это – сначала? Ты же?..
Она из принципа никогда не говорила с ним о его теперешней жене. Это было ниже ее достоинства!
– Мы с Наташей разводимся, – совсем тихо ответил Богуш. – Думаю, что больше никогда не встретимся. Лично я против того, чтобы мужчина и женщина после развода оставались друзьями. Расстались – и расстались.
– Ты говоришь – начать все сначала?..
Надя не верила собственным ушам. Она знала, что Богуш никогда к ней не вернется, она знала, что мечтать об этом и представлять в воображении сцену с бывшим мужем на пороге (громкое падение на колени и сотню алых роз она даже в мечты не допускала, потому что ненавидела пошлость всеми силами души) – смешно и нелепо. Она даже запретила себе вспоминать минуты близости – было, кстати, забавное время, когда она пыталась перебить эти воспоминания другими и отметилась в нескольких совершенно ей не нужных постелях.
– Почему бы и нет?
– Ты даже не подумал спросить – свободна ли я…
Он поднял глаза. Тревога была очевидна: во-первых, он действительно не подумал, что женщина в тридцать восемь лет не станет хранить верность бывшему супругу, а во-вторых – он пытался понять, с кем она связалась и каковы шансы того мужчины.
– Допустим, Надюшка, у тебя кто-то есть. Ты красивая женщина, почему бы и нет. Но раз ты не вышла за него замуж, значит, это у тебя так, для постели. Ты знаешь, что отца Герке он не заменит. А я – отец все-таки. Я когда-нибудь сквалыжничал насчет денег? Ты звонила – я сразу давал сколько нужно.
Что правда, то правда – деньги у Богуша всегда водились. Иногда – очень большие. И в последние годы их супружества Надя обратила внимание, что он норовит поскорее от этих денег отделаться. Как-то даже поехал в деревню, дал вдовой тетке денег на новый дом, хотя накануне долго вспоминал и не мог точно припомнить теткину фамилию. Но это было чуть ли не десять лет назад…
– Попробовал бы ты не дать для своего единственного сына…
– Давай съедемся, – предложил он. – Давай просто попробуем пожить вместе. Не получится – ну что же, значит, не судьба. Но я думаю, что получится. Ведь что мешает молодежи спокойно жить? Быт! А у нас будет домработница. Герку переведем в лучшую школу…
– Он и так учится в хорошей школе. Ему только нужен репетитор по физике и, конечно, по английскому.
– Что же ты раньше не сказала?
– И еще я хочу его показать какому-нибудь специалисту… пусть разберется…
– Ты про эти способности? Надюшка, мне что-то кажется, будто вы с Геркой их сами сочинили.
– Но, Гриша, он чуть ли не каждую неделю выдает такое, что я лишаюсь дара речи! Вот сегодня – еще не проснулся, а уже знал, что физики не будет.
– Просто он очень хотел, чтобы ее не было.
– В пятницу пришел встретить меня с работы. Вместе со мной увязался в универсам. А там, ты не поверишь, там у меня чуть кошелек не утащили! Он этого парня схватил за руку, парень вырвался, кошелек упал на пол! А в кошельке – деньги на пальто!
– Совпадение, Надюшка.
– Гриша, он у Дашкиевых клопов вывел!
– Да ты что?! – тут Богуш действительно изумился.
– Честное слово! У них сосед-алкаш, живет как на помойке, клопов развел и даже не думает травить! Они и пришли. Мне Любка Дашкиева на кухне жаловалась, а он услышал. Где, спрашивает, клопы? Давайте, говорит, я попробую! В общем, пошли мы туда. Он встал посреди комнаты. Что, клопы, говорит, спрятались? А ну, все вон отсюда! Как приползли – так и уползайте! Дашкиевы думали – свихнулся ребенок. Знаешь, как неловко было? Я его чуть ли не за ухо увела, всю дорогу ругала. Через неделю заявляется Любка с тортом! А торт с кремом, со сливками, жирный, Герка половину слопал, его пронесло…
Богуш расхохотался.
– Что же он себе пузо не заговорил?
– Откуда я знаю! – и Надя сама рассмеялась.
– Где бы ты хотела жить? – спросил он. – Можно купить квартиру в старом доме, а можно в недостроенном – тогда там даже планировка будет как нам надо. Герке целую комнату выделим, не какую-то нору. Через два года машину ему купим.
– Какой ты добрый! – как можно ехиднее заметила Надя, не могла же она сдаваться совсем без боя.
– Надюшка, мне уже шестой десяток. Для кого работать, если не для Герки? А? Кто у меня еще есть? – он покачал головой. – Знаешь, обычно, если мужик ничего в жизни не добился, он старается последнее в детей вложить, пусть хоть они поживут по-человечески. А я ведь не пустое место, не пятое колесо в телеге. Ты пойми – я, как тот мужик, все сделаю, чтобы Герка жил лучше меня! Так что кончай ты сомневаться…
– Я так не могу, – отрубила она. – Я с Геркой должна посоветоваться. Как он скажет – так и будет. Вот если он тебя простит, если он тебя примет…
– Да?..
И об этом он, конечно же, не подумал, слова «дети» и «предательство» лежат в его словаре слишком далеко друг от друга, догадалась Надя. О том, что ребенок может не простить отца, который его бросил, он задумался только теперь! Хорош гусь!..
– Может быть, я лучше сам с ним поговорю? Попробую ему все объяснить?.. – неуверенно предложил Богуш.
– Ну, попробуй… Объясни, где ты столько лет пропадал!
– Я же с ним встречался!
Тут Наде стало жутко – она предположила, что Григорий не просто встречался с сыном, но тот, соблюдая конспирацию, не обо всех встречах докладывал матери. И хуже того, он ведь мог приходить тайком в гости к Богушу и видеть там молодую Наталью Богуш, ненамного себя старше!..
– Я сама с ним поговорю! – она вскочила.
– Уходишь? – он тоже поднялся. – Я позвоню тебе вечером.
Потом Богуш шагнул к бывшей жене и поцеловал ее в щеку, как целует муж жену перед совсем недолгой разлукой.
Она спешила не домой и даже не на работу – леший с ней, с работой! Она спешила в школу, чтобы перехватить Герку на перемене.
Ничего ему объяснять не пришлось.
– Ты что, с отцом повидалась? – спросил сынок. – Мои косточки, что ли, перемывали?
– Гера, я должна с тобой серьезно поговорить…
– У нас сейчас сдвоенная химия, а я еще формулы не нарисовал! – решительно предупредил сын. – Когда он сегодня звонить будет, ты дай мне трубку, ладно?
И поспешил следом за одноклассниками.
Надя прислонилась к стене. Сердце билось прямо в ушах…
Забыв про свое температурное вранье, она понеслась на работу, а там, естественно, поцапалась с начальницей. И обратного пути уже не было – Надя сгоряча пообещала, что сию минуту напишет заявление по собственному желанию, написала, вручила, и теперь могла бы прожить только при финансовой поддержке Григория.
И тут же она стала ругать себя – собралась возвращаться к мужу, совершенно не понимая его поступка. Куда же он подевал молодую Наталью? Что она ему такого преподнесла, раз он собрался возвращаться в прежнюю семью?
Надя ждала подвоха, подвох был – просто она его еще не видела. А она хотела точно знать свое положеиие. Мало ли – Григорий просто поругался с Натальей? Ну, не просто – основательно поругался. И через месяц затоскует по молодой? И начнется всеобщая нервотрепка!
Нужно сходить к Диляре, так решила Надя, возможно, бывшая однокурсница что-то знает про Богушев развод…
Это было какое-то нелепое везенье – Диляра жила мало того что в одном доме с Богушем, мало того, что на одном этаже – так еще и имела общую с ним стенку. Вечером и ночью все было слышно просто замечательно. Вот только подъезды были разные – иначе Надя вообще боялась бы ходить в гости к Диляре. Но иногда она запрещала себе делать это – узнавать о жизни Богушей означало лишь безнадежно и бессмысленно травить душу.
Найдя работающий автомат, она позвонила Диляре на работу, там сказали, что Абузярова уже год как уволилась. Пришлось звонить домой.
– Можно, я к тебе зайду на минутку? – попросилась Надя и сама удивилась, как жалобно это прозвучало.
– Только на минутку, – строго сказала подруга. – Я Ильдарчика укладываю. У нас сегодня животик пучило, мы еле успокоились.
Надя только вздохнула – уже третья из ее однокурсниц на пороге сорокалетия взяла да и родила ребенка. Впридачу к тем двум, с которыми уже не надо няньчиться. Как-то Диляра, носившая своего второго, объяснила ей, что у многих женщин, чьи дети уже ходят в садик, возникает тоска по маленькому. По крошечному, с такусенькими ручками и ножками, по беспомощному и полностью принадлежащему маме… Надя этого не могла понять – ей как раз нравилось, что Герка становится самостоятельным.
Оказалось, все не так страшно – к Диляре приехала из Казани свекровь, она взяла четырехмесячного Ильдарчика побаюкать, а подруги уселись на диване.
Диляра после того, как местная мусульманская община выстроила в городе мечеть, а ее муж Ашкер стал из инженера-строителя преподавателем в медресе, изменилась по меньшей мере внешне. Она соблюдала аврат – даже дома носила платок, полностью закрывающий волосы, длинные платья, правда, все это было красивое, дорогое, по-своему изысканное.
Сейчас платье было синее с золотом, а платок бело-синий, с восточным узором, и Надя немного позавидовала подруге – та тратила деньги на домашнюю одежду, потому что женщине-мусульманке положено наряжаться лишь для мужа, Надя же который год носила два застиранных халатика, летний и зимний, и сейчас по-настоящему осознала их убожество. Вовремя осознала – она еще успевала пробежать по магазинам и до появления Гриши прикупить каких-нибудь пеньюаров…
– Вернулся, говоришь? – переспросила Диляра. – Одно я тебе скажу, подруга, – не потому, что он с Наташкой поссорился, и не потому, что у Наташки кто-то другой завелся. Они сколько лет вместе прожили – пять?
– Семь.
– Если бы ссорились – мы бы знали. Наверно, просто любовь кончилась. Такое бывает… Ты вот что – ты первым делом ребенка ему рожай, чтобы у Герки был братик. Мужчинам в таком возрасте очень нужен маленький, они даже сами не знают, насколько он им нужен…
Эти рассуждения Надя пропустила мимо ушей – скорее всего, они относились к мужчинам-мусульманам, а Григорий вообще вне всяких религий. К тому же, она так тяжело рожала Герку, что потом предохранялась не хуже того перестраховщика из анекдота: два презерватива, сверху гипс, поверх гипса – еще три презерватива, и никаких половых контактов!
Но в каком-то смысле Диляра оказалась права – вся эта история была замешана именно на ребенке. Когда Надя пришла к ней в следующий раз, подруга уже могла обрадовать ее правдой.
– Наташка вот что велела тебе передать…
– Ты с ней говорила?! – ужаснулась Надя.
– А что? Так вот, передавала, чтобы ты на нее зла не держала, и она на тебя зла держать не будет. Что было – то прошло. Забирай своего Богуша и будь с ним счастлива. А ей нужна нормальная семья – не только старый муж, но и дети. Они очень хотели ребенка, сперва думали, все само собой получится, потом проверились. Виноват он. Он ходил по врачам, но все без толку. Была в молодости какая-то инфекция, недолечился. То, что у вас Герка родился, – просто чудо. Так что поставь свечку за Наташку – что предупредила…
– Погоди!.. Так это что же?.. У него, кроме Герки, нет и не может быть других детей?!.
– Ну да! Да! Да! – радостно закричала Диляра. – Велик Аллах – видишь, и о тебе вспомнил! Теперь у Герки будет знаешь какой отец?! Да он все для ребенка сделает! Твой Герка хоть в Оксфорд, хоть в Кембридж учиться поедет! Богуш вам новую квартиру купит! Эту Наташке оставит, вы в другую переедете – ну? Ты что?..
Именно в этой башне до сих пор жили семьи давнишних номенклатурных работников. Она просто не представляла никакой ценности – квартиры, считавшиеся роскошными пятнадцать лет назад, теперь не дотягивали до среднего уровня зажиточности. Человеку небогатому, на грани безработицы, они все равно были недоступны, а другому человеку, который в состоянии позволить себе новоселье, кажется дикой мысль о кухне площадью в девять квадратов.
Комната, в которой горело и погасло окно, была такого размера, что не всякая деловая женщина использовала бы ее под гардеробную. Но она вполне подходила шестнадцатилетнему мальчишке, который сам, персонально, нуждается в узком лежбище – и только, а прочее место отдает невероятной аудиотехнике и компьютеру со всеми его спутниками жизни.
Впрочем, именно этот мальчишка – выключив монитор, он сделал шаг и повалился прямо на одеяло, и заснул, едва успев вскинуть наверх и выпрямить ноги, до того одурел от болтания в Паутине, – еще и книги читал. Не учебники – учебники лежали в рюкзаке и нечасто оттуда добывались. А что-то совсем в его возрасте неожиданное – про карму и астроминералогию.
Он был длинноног и худощав, мясо не поспевало расти за костями, русые волосы слегка вились, в лице уже чувствовалась порода – крупный, правильной формы нос, аккуратные губы, густые брови.
Хотя в семь утра ему бы полагалось вскочить, он сладко спал. Дверь приоткрылась, заглянула женщина. Она сперва улыбнулась, как улыбаются, глядя на спящих детей, воистину любящие матери, потом подошла и осторожно потрясла за островатое еще плечо.
– Восьмой час, Герка! Физику проспишь.
– А физики не будет… – пробормотал мальчишка.
– Что так?
– Физичка заболела…
– Ты вчера ничего не говорил.
– У нее ангина…
– Ты все-таки вставай, – не совсем уверенно потребовала мать. – Вам заменят урок. Давай, подымайся! Я сосиски отварила.
– Сосиски? – Герка открыл глаза. – Они еще варятся.
– Вставай, вставай!
Мать потянула за одеяло.
– Ну, мам!
Эта странность не обсуждалась – Герка, разумеется, ходил по городскому пляжу, где его видели сотни и тысячи, в плавках, но решительно не желал, чтобы даже родная мать видела его спросонья в трусах. Она вышла. Две тощие ноги выстрелили из-под одеяла в потолок, пятки шлепнули об пол, Герка вскочил и первым делом включил монитор. Он отправил ночью несколько писем в Америку – ответы вполне могли прийти. Матери пришлось еще раз заглянуть, обратиться к нему со строгостью, и тогда он, натянув джинсы, вышел на кухню.
Ни слова не сказала мать о заболевшей физичке – а выставила сына с его рюкзаком за дверь точно в срок: он успевал быстрым шагом дойти до школы. Сама она взялась наводить красоту – ей нужно было на работу к девяти.
Для этого занятия мать приспособила кухонный подоконник. Окно выходило на юго-восток и утром давало именно тот свет, который требуется, чтобы безупречно нанести макияж. Сделав ровный тон лба, щек и подбородка, наложив румяна двух цветов – коричневатые чуть ниже, розовые чуть выше, – сделав затем и глаза, она поглядела вниз – не подъехал ли сосед. Сосед примерно в это время пригонял со стоянки машину и ждал жену. Если подсуетиться, можно было поехать с ними.
Но вместо соседского «фольксвагена» мать увидела пересекающих двор подростков, и среди них – Герку. Такая безалаберная прогулка означала, что физика-таки не состоялась!
Она подошла к телефону.
– Приемная? Соедините с кабинетом Богуша. Сказать – звонит Надежда Богуш. Очень важно.
Несколько секунд в трубке играла колокольчиковая музыка, потом мужской голос ответил.
– Гриша? Это я. Слушай, с Геркой опять это было, – быстро заговорила Надя. – Нет, я не схожу с ума из-за ерунды. Он действительно откуда-то знает… Что? Не могу – мне же на работу! Кто из нас сошел с ума?! Ну… ну, ладно… ладно… Пока!
Положив трубку, она кинулась переодеваться. Сорвала тонкий свитерок, выкинула из шкафа блузки вместе с плечиками, выдернула одну, внимательно ее разглядела и швырнула на пол. На лице у женщины было написано: как я могла носить такую мерзость?!?
У нее было нарядное платье для выходов в свет, на узких лямочках и с вышивкой стеклярусом, классическое маленькое черное платье. Но надевать его с утра пораньше она не могла – тот, кто назначил ей встречу, не должен был даже подозревать, как много для нее эта встреча значит.
Как многие женщины, занимающие не слишком высокие посты, она не имела дорогой повседневной одежды, а обходилась прямыми юбками и джемперочками, летом – легонькими, зимой – теплыми. Но сейчас ей хотелось выглядеть, выглядеть!..
В конце концов она откопала брюки, которые были ей маловаты, надела топ, который тоже мог быть чуточку просторнее, а сверху – длинную расстегнутую блузку. Получилось приемлемо. Соседский «фольксваген» она проворонила, на работу не успевала, но это казалось ей совершеннейшей чушью. Позвонила она не начальству, а подруге, попросила объяснить, что свалилась с температурой, ждет врача.
И это было почти правдой – у нее действительно от волнения обычно подымалась температура.
Свидание было назначено в кафе, о существовании которого знали немногие. Оно работало без вывески и обслуживало исключительно сотрудников прокуратуры и находящегося в соседнем здании городского управления милиции.
Женщина страшно боялась прийти раньше назначенного времени. Она даже зашла на пять минут в недавно открывшийся магазин и встала в очередь у прилавка. Но очередь была коротка – и только нетерпеливый голос продавщицы заставил женщину посмотреть на товар. Это был магазин для садоводов-любителей, и на прилавке под стеклом лежали пакетики с семенами. Она взяла астры двух видов, решив, что если свидание пройдет успешно – она обсадит этими астрами весь дом по периметру!
Вахтер ее знал и пропустил беспрепятственно.
В кафе ее уже ждали. Ей помахал рукой высокий представительный мужчина в темно-сером костюме того графитового оттенка, который почти у всех ассоциируется с элегантностью.
Мужчина был немолод, совершенно сед, но его густые и вьющиеся волосы седина только украшала, тем более, что породистое, несколько тяжеловатое лицо, и благородной лепки нос, и безупречные зубы, и ухоженная кожа были достойны внимания не только тридцативосьмилетней женщины, но даже и двадцатилетних…
– Садись, Надюшка, – он встал, отодвиул, затем опять подвинул стул. – Что будешь?
– Я прежде всего хотела бы поговорить с тобой о Герке. Он совершенно отбился от рук, целыми ночами чатится, потом, не выспавшись, идет в школу, у него уже тройки по физике…
– Я тоже хотел поговорить с тобой о Герке, – весомо сказал мужчина.
– Да? Ты еще не все выслушал. Когда я имею право рассказывать тебе о твоем сыне два раза в неделю по утрам, а ты в это время еще пьешь кофе и смотришь новости по телеку…
Она не хотела ни в чем его упрекать! Это получилось само – а она хотела быть красивой, спокойной, уверенной и немного загадочной, пусть думает, что она всегда с самого утра нарядная, деловая и в прекрасном настроении!
– Погоди, Надюшка, не тарахти, – сказал он, как говорил много лет назад, в безмятежные времена. Как говорил снисходительно и нежно, улыбаясь или даже посмеиваясь – тридцатилетний мужчина, позволяющий командовать собой самоуверенной семнадцатилетней девочке.
Она возмутилась – он не имел права напоминать о безмятежных временах. И вдруг опомнилась – он назначил встречу, значит, не ей от него, а ему от нее чего-то нужно. И она замолчала – откинувшись на спинку стула, глядя несколько свысока. Она поклялась, что больше не будет позорно суетиться, а выслушает то, ради чего бывший муж позвал ее, с каменной миной.
– Наверно, мне следовало пригласить тебя не сюда, а в более приличное место. Но я никак не решался тебе позвонить, – без обычной своей уверенности признался он. – А когда ты сама позвонила, вдруг понял – сегодня или никогда. Ну, в общем… не в обстановке дело…
– Естественно, – высокомерно ответила Надя. – Обычно ведь я тебе звоню. На работу. По-моему, я делаю все, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
Она имела в виду: делается все, чтобы молодая жена Григория Богуша не имела ни малейшего повода для беспокойства.
– Надя, давай на минутку забудем про все про это… У меня к тебе вопрос… – он замялся, что было более чем странно, обычно Богуш рубил сплеча и не подыскивал нужное слово по пять минут. – Вопрос вот какого свойства… Скажи – ты могла бы меня простить?.. И принять?..
– Простить?.. Тебя?..
– Мы бы могли попытаться начать все сначала. И ты же сама всегда говорила – Герке нужен присмотр отца…
– То есть как это – сначала? Ты же?..
Она из принципа никогда не говорила с ним о его теперешней жене. Это было ниже ее достоинства!
– Мы с Наташей разводимся, – совсем тихо ответил Богуш. – Думаю, что больше никогда не встретимся. Лично я против того, чтобы мужчина и женщина после развода оставались друзьями. Расстались – и расстались.
– Ты говоришь – начать все сначала?..
Надя не верила собственным ушам. Она знала, что Богуш никогда к ней не вернется, она знала, что мечтать об этом и представлять в воображении сцену с бывшим мужем на пороге (громкое падение на колени и сотню алых роз она даже в мечты не допускала, потому что ненавидела пошлость всеми силами души) – смешно и нелепо. Она даже запретила себе вспоминать минуты близости – было, кстати, забавное время, когда она пыталась перебить эти воспоминания другими и отметилась в нескольких совершенно ей не нужных постелях.
– Почему бы и нет?
– Ты даже не подумал спросить – свободна ли я…
Он поднял глаза. Тревога была очевидна: во-первых, он действительно не подумал, что женщина в тридцать восемь лет не станет хранить верность бывшему супругу, а во-вторых – он пытался понять, с кем она связалась и каковы шансы того мужчины.
– Допустим, Надюшка, у тебя кто-то есть. Ты красивая женщина, почему бы и нет. Но раз ты не вышла за него замуж, значит, это у тебя так, для постели. Ты знаешь, что отца Герке он не заменит. А я – отец все-таки. Я когда-нибудь сквалыжничал насчет денег? Ты звонила – я сразу давал сколько нужно.
Что правда, то правда – деньги у Богуша всегда водились. Иногда – очень большие. И в последние годы их супружества Надя обратила внимание, что он норовит поскорее от этих денег отделаться. Как-то даже поехал в деревню, дал вдовой тетке денег на новый дом, хотя накануне долго вспоминал и не мог точно припомнить теткину фамилию. Но это было чуть ли не десять лет назад…
– Попробовал бы ты не дать для своего единственного сына…
– Давай съедемся, – предложил он. – Давай просто попробуем пожить вместе. Не получится – ну что же, значит, не судьба. Но я думаю, что получится. Ведь что мешает молодежи спокойно жить? Быт! А у нас будет домработница. Герку переведем в лучшую школу…
– Он и так учится в хорошей школе. Ему только нужен репетитор по физике и, конечно, по английскому.
– Что же ты раньше не сказала?
– И еще я хочу его показать какому-нибудь специалисту… пусть разберется…
– Ты про эти способности? Надюшка, мне что-то кажется, будто вы с Геркой их сами сочинили.
– Но, Гриша, он чуть ли не каждую неделю выдает такое, что я лишаюсь дара речи! Вот сегодня – еще не проснулся, а уже знал, что физики не будет.
– Просто он очень хотел, чтобы ее не было.
– В пятницу пришел встретить меня с работы. Вместе со мной увязался в универсам. А там, ты не поверишь, там у меня чуть кошелек не утащили! Он этого парня схватил за руку, парень вырвался, кошелек упал на пол! А в кошельке – деньги на пальто!
– Совпадение, Надюшка.
– Гриша, он у Дашкиевых клопов вывел!
– Да ты что?! – тут Богуш действительно изумился.
– Честное слово! У них сосед-алкаш, живет как на помойке, клопов развел и даже не думает травить! Они и пришли. Мне Любка Дашкиева на кухне жаловалась, а он услышал. Где, спрашивает, клопы? Давайте, говорит, я попробую! В общем, пошли мы туда. Он встал посреди комнаты. Что, клопы, говорит, спрятались? А ну, все вон отсюда! Как приползли – так и уползайте! Дашкиевы думали – свихнулся ребенок. Знаешь, как неловко было? Я его чуть ли не за ухо увела, всю дорогу ругала. Через неделю заявляется Любка с тортом! А торт с кремом, со сливками, жирный, Герка половину слопал, его пронесло…
Богуш расхохотался.
– Что же он себе пузо не заговорил?
– Откуда я знаю! – и Надя сама рассмеялась.
– Где бы ты хотела жить? – спросил он. – Можно купить квартиру в старом доме, а можно в недостроенном – тогда там даже планировка будет как нам надо. Герке целую комнату выделим, не какую-то нору. Через два года машину ему купим.
– Какой ты добрый! – как можно ехиднее заметила Надя, не могла же она сдаваться совсем без боя.
– Надюшка, мне уже шестой десяток. Для кого работать, если не для Герки? А? Кто у меня еще есть? – он покачал головой. – Знаешь, обычно, если мужик ничего в жизни не добился, он старается последнее в детей вложить, пусть хоть они поживут по-человечески. А я ведь не пустое место, не пятое колесо в телеге. Ты пойми – я, как тот мужик, все сделаю, чтобы Герка жил лучше меня! Так что кончай ты сомневаться…
– Я так не могу, – отрубила она. – Я с Геркой должна посоветоваться. Как он скажет – так и будет. Вот если он тебя простит, если он тебя примет…
– Да?..
И об этом он, конечно же, не подумал, слова «дети» и «предательство» лежат в его словаре слишком далеко друг от друга, догадалась Надя. О том, что ребенок может не простить отца, который его бросил, он задумался только теперь! Хорош гусь!..
– Может быть, я лучше сам с ним поговорю? Попробую ему все объяснить?.. – неуверенно предложил Богуш.
– Ну, попробуй… Объясни, где ты столько лет пропадал!
– Я же с ним встречался!
Тут Наде стало жутко – она предположила, что Григорий не просто встречался с сыном, но тот, соблюдая конспирацию, не обо всех встречах докладывал матери. И хуже того, он ведь мог приходить тайком в гости к Богушу и видеть там молодую Наталью Богуш, ненамного себя старше!..
– Я сама с ним поговорю! – она вскочила.
– Уходишь? – он тоже поднялся. – Я позвоню тебе вечером.
Потом Богуш шагнул к бывшей жене и поцеловал ее в щеку, как целует муж жену перед совсем недолгой разлукой.
Она спешила не домой и даже не на работу – леший с ней, с работой! Она спешила в школу, чтобы перехватить Герку на перемене.
Ничего ему объяснять не пришлось.
– Ты что, с отцом повидалась? – спросил сынок. – Мои косточки, что ли, перемывали?
– Гера, я должна с тобой серьезно поговорить…
– У нас сейчас сдвоенная химия, а я еще формулы не нарисовал! – решительно предупредил сын. – Когда он сегодня звонить будет, ты дай мне трубку, ладно?
И поспешил следом за одноклассниками.
Надя прислонилась к стене. Сердце билось прямо в ушах…
Забыв про свое температурное вранье, она понеслась на работу, а там, естественно, поцапалась с начальницей. И обратного пути уже не было – Надя сгоряча пообещала, что сию минуту напишет заявление по собственному желанию, написала, вручила, и теперь могла бы прожить только при финансовой поддержке Григория.
И тут же она стала ругать себя – собралась возвращаться к мужу, совершенно не понимая его поступка. Куда же он подевал молодую Наталью? Что она ему такого преподнесла, раз он собрался возвращаться в прежнюю семью?
Надя ждала подвоха, подвох был – просто она его еще не видела. А она хотела точно знать свое положеиие. Мало ли – Григорий просто поругался с Натальей? Ну, не просто – основательно поругался. И через месяц затоскует по молодой? И начнется всеобщая нервотрепка!
Нужно сходить к Диляре, так решила Надя, возможно, бывшая однокурсница что-то знает про Богушев развод…
Это было какое-то нелепое везенье – Диляра жила мало того что в одном доме с Богушем, мало того, что на одном этаже – так еще и имела общую с ним стенку. Вечером и ночью все было слышно просто замечательно. Вот только подъезды были разные – иначе Надя вообще боялась бы ходить в гости к Диляре. Но иногда она запрещала себе делать это – узнавать о жизни Богушей означало лишь безнадежно и бессмысленно травить душу.
Найдя работающий автомат, она позвонила Диляре на работу, там сказали, что Абузярова уже год как уволилась. Пришлось звонить домой.
– Можно, я к тебе зайду на минутку? – попросилась Надя и сама удивилась, как жалобно это прозвучало.
– Только на минутку, – строго сказала подруга. – Я Ильдарчика укладываю. У нас сегодня животик пучило, мы еле успокоились.
Надя только вздохнула – уже третья из ее однокурсниц на пороге сорокалетия взяла да и родила ребенка. Впридачу к тем двум, с которыми уже не надо няньчиться. Как-то Диляра, носившая своего второго, объяснила ей, что у многих женщин, чьи дети уже ходят в садик, возникает тоска по маленькому. По крошечному, с такусенькими ручками и ножками, по беспомощному и полностью принадлежащему маме… Надя этого не могла понять – ей как раз нравилось, что Герка становится самостоятельным.
Оказалось, все не так страшно – к Диляре приехала из Казани свекровь, она взяла четырехмесячного Ильдарчика побаюкать, а подруги уселись на диване.
Диляра после того, как местная мусульманская община выстроила в городе мечеть, а ее муж Ашкер стал из инженера-строителя преподавателем в медресе, изменилась по меньшей мере внешне. Она соблюдала аврат – даже дома носила платок, полностью закрывающий волосы, длинные платья, правда, все это было красивое, дорогое, по-своему изысканное.
Сейчас платье было синее с золотом, а платок бело-синий, с восточным узором, и Надя немного позавидовала подруге – та тратила деньги на домашнюю одежду, потому что женщине-мусульманке положено наряжаться лишь для мужа, Надя же который год носила два застиранных халатика, летний и зимний, и сейчас по-настоящему осознала их убожество. Вовремя осознала – она еще успевала пробежать по магазинам и до появления Гриши прикупить каких-нибудь пеньюаров…
– Вернулся, говоришь? – переспросила Диляра. – Одно я тебе скажу, подруга, – не потому, что он с Наташкой поссорился, и не потому, что у Наташки кто-то другой завелся. Они сколько лет вместе прожили – пять?
– Семь.
– Если бы ссорились – мы бы знали. Наверно, просто любовь кончилась. Такое бывает… Ты вот что – ты первым делом ребенка ему рожай, чтобы у Герки был братик. Мужчинам в таком возрасте очень нужен маленький, они даже сами не знают, насколько он им нужен…
Эти рассуждения Надя пропустила мимо ушей – скорее всего, они относились к мужчинам-мусульманам, а Григорий вообще вне всяких религий. К тому же, она так тяжело рожала Герку, что потом предохранялась не хуже того перестраховщика из анекдота: два презерватива, сверху гипс, поверх гипса – еще три презерватива, и никаких половых контактов!
Но в каком-то смысле Диляра оказалась права – вся эта история была замешана именно на ребенке. Когда Надя пришла к ней в следующий раз, подруга уже могла обрадовать ее правдой.
– Наташка вот что велела тебе передать…
– Ты с ней говорила?! – ужаснулась Надя.
– А что? Так вот, передавала, чтобы ты на нее зла не держала, и она на тебя зла держать не будет. Что было – то прошло. Забирай своего Богуша и будь с ним счастлива. А ей нужна нормальная семья – не только старый муж, но и дети. Они очень хотели ребенка, сперва думали, все само собой получится, потом проверились. Виноват он. Он ходил по врачам, но все без толку. Была в молодости какая-то инфекция, недолечился. То, что у вас Герка родился, – просто чудо. Так что поставь свечку за Наташку – что предупредила…
– Погоди!.. Так это что же?.. У него, кроме Герки, нет и не может быть других детей?!.
– Ну да! Да! Да! – радостно закричала Диляра. – Велик Аллах – видишь, и о тебе вспомнил! Теперь у Герки будет знаешь какой отец?! Да он все для ребенка сделает! Твой Герка хоть в Оксфорд, хоть в Кембридж учиться поедет! Богуш вам новую квартиру купит! Эту Наташке оставит, вы в другую переедете – ну? Ты что?..