Юрий Тупицын
Ходовые испытания

* * *

   Транспланетный рейдер «Вихрь» готовился к старту ходовых испытаний. Матово поблёскивая чёрным бронированным корпусом, он лежал на стартовом столе, нацелившись острым носом на Полярную звезду, а под ним неторопливо вращалась громада старт-спутника, казавшаяся снежно-белой в яростных лучах космического солнца.
   Командир рейдера Ларин, опоясанный страховочными ремнями, сидел за ходовым пультом корабля, то и дело поглядывая на циферблат хронометра. В ходовой рубке было непривычно тихо, сиротливо стояли пустые кресла вахтенной группы. Ходовые испытания есть ходовые испытания. Они проводятся по однообразной и простой программе в непосредственной близости от старт-спутника. Задействовать для её выполнения весь экипаж нет никакого смысла, особенно если учесть известный элемент риска. Вот почему в ходовой рубке рейдера так пустынно и тихо, вот почему экипаж гигантского корабля сейчас до смешного мал — командир да инженер-оператор, разместившийся далеко от него, в кормовом отсеке, у самого сердца рейдера — плазменного реактора.
   — «Вихрь», я спутник, — послышался неторопливый бас руководителя испытаний, — как меня слышите?
   — «Вихрь» на приёме. Слышу хорошо, — ответил Ларин.
   — Андрей Николаевич, — проговорил руководитель, подчёркивая этим обращением неофициальность разговора, — вы опаздываете с запуском уже на две минуты.
   — Опаздываем, — невозмутимо согласился Ларин.
   — Вы бы поторопили своего Шегеля!
   Ларин усмехнулся.
   — Пусть повозится. Я предпочитаю, чтобы экипаж возился до старта, а не после него.
   — Всему есть пределы, — сердито сказал руководитель испытаний и отключился.
   Ларин снова усмехнулся, подумал и перешёл на внутреннюю связь.
   — Как у вас дела, Олег Орестович? — спокойно спросил он.
   — Все в порядке, — флегматично пропел тенорок Шегеля. — Ну и намудрила же фирма с замком для ремней!
   — К старту готовы?
   — Готов! — бодро откликнулся оператор.
   Ларин перешёл на внешнюю связь.
   — Спутник, я «Вихрь». Прошу запуск.
   — «Вихрю» запуск разрешаю, — удовлетворённо пробасил руководитель испытаний.
   — Понял, — ответил Ларин и подал команду оператору: — К запуску!
   — Есть к запуску! — откликнулся Шегель.
   Пока оператор делал подготовительные включения, Ларин уселся в кресле поудобнее, подтянул привязные ремни и внутренне подобрался — запуск плазменного реактора не шутка. Эта компактные сверхмощные ядерные машины открывают перед космонавтикой невиданные перспективы, но они ещё не доведены до кондиции и полны эксплуатационных загадок. Иногда на них находит, и они начинают капризничать, да так капризничать, что становится жарко. Недаром испытания плазменных реакторов разрешены только в космосе на высоте не менее пятисот километров от Земли. Только после двухчасовой обкатки можно составить определённое мнение о годности реактора. Для этого, собственно, и проводятся ходовые испытания.
   — Реактор подготовлен, — доложил Шегель.
   — Запуск!
   Ларин откинул пластмассовый предохранительный колпачок и нажал пусковую кнопку. Вот и все действия, которые должен выполнить командир, остальное дело автоматики. Ларин смотрел на контрольное табло, на индикаторах которого одна за другой проходили управляющие команды. Подчиняясь этим командам, из горячей зоны реактора в строго рассчитанном темпе выходит сетка стоп-устройства, и в ней начинает циркулировать могучий плазменный поток. Мощность его должна быть строго определённой, чуть меньше — реактор недодаст десятки процентов мощности, чуть больше — плазма пробьётся сквозь защиту, и реактор начнёт капризничать. Ну а если плазма повредит автоматику, то будет совсем худо. Но если думать об этом, то лучше вообще не садиться в кресло испытателя.
   Размышления Ларина прервала контрольная лампа реактора — сигнализируя о нормальном запуске, она вспыхнула ярким зелёным светом. Ларин облегчённо вздохнул, поправил наушники и стал ждать доклада Шегеля. Нормальный запуск — понятие относительное. Только оператор, вооружённый специальными приборами и ещё больше — специальными знаниями, может дать окончательное заключение о работе этой сложнейшей ядерной машины. Прошло десять секунд, потом ещё десять. Ларин нетерпеливо шевельнулся и собрался было уже запросить, в чем дело, когда послышался спокойный тенорок Шегеля:
   — Не нравится мне реактор, Андрей Николаевич.
   Брови Ларина сдвинулись.
   — А конкретнее?
   — Во время запуска было три заброса активности и сбой с повторением операции. Мне кажется, где-то есть утечка плазмы.
   Ларин слушал оператора с большим вниманием. Конечно, Шегелю ещё далеко до классного оператора-космонавта. Плазменная техника развивалась так бурно, что специалистов не хватало. Многим научным работникам пришлось покинуть институты, лаборатории и отправиться в космос. Одним из них был и Шегель. В нем ещё крепко сидит закваска кабинетного учёного, зато он великолепный знаток своего дела. Когда Ларин выбрал его в напарники для испытаний, многие удивились, а кое-кто прямо заявил Ларину, что он делает серьёзную ошибку. Но Ларин только посмеивался: он знал, что делал. Шегель был одним из соавторов проекта ходового плазменного реактора и знал его как самого себя. Инженером-оператором он стал как-то неожиданно. Поговаривали, что это связано с некой романтической историей. Краем уха Ларин слышал: у Шегеля была неудачная любовь. Он отправился в космос якобы для того, чтобы доказать ей, а может быть, и самому себе, что он не только способный кабинетный учёный, но и настоящий мужчина. Ларин не знал, правда ли это. Он не любил копаться в интимной жизни других людей, а сам Шегель никогда не заговаривал на эту тему. Во всяком случае, подобные акты самоутверждения характерны для людей шегелевского толка. Как бы то ни было, Шегель был превосходным специалистом, и Ларин его слушал с большим вниманием. Когда оператор обстоятельно высказал все, что он думает о капризах своенравной машины, Ларин невозмутимо спросил:
   — Каковы ваши предложения?
   — Предложения? — с ноткой недоумения переспросил Шегель.
   — Предложения, — подтвердил Ларин, — будем продолжать испытания или стоп реактору?
   Шегель кашлянул и замялся. Да Ларин и сам хорошо знал, как это не просто произнести — стоп реактору! Ну хорошо, во время запуска реактор забарахлил, но он все-таки вышел на рабочий режим! Остановить реактор значит, по крайней мере, на сутки задержать испытания, результатов которых, прямо-таки сгорая от нетерпения, ждут специалисты. Мало того, остановить реактор — значит косвенно выразить недоверие группе плазменников, которая готовила реактор, дать возможность кое-кому заподозрить тебя, мягко говоря, в излишней осторожности, да и вообще поставить на карту своё реноме испытателя!
   Конечно, если в реакторе действительно обнаружатся неполадки, все эти соображения гроша ломаного стоить не будут, но поди-ка узнай — есть там неполадки или нет! Если бы это было известно заранее, незачем было бы проводить и сами испытания.
   — Стоп реактору — это, конечно, слишком, — проговорил наконец Шегель, а вот прогнать его на всех режимах вплоть до форсажа стоит.
   — Резонно, — согласился Ларин и нажал кнопку внешней связи.
   — Спутник, я «Вихрь». Имею арегулярность работы реактора в пределах допусков. Прошу пробный выход на форсаж.
   — Понял, ждите.
   Через десять секунд послышалась скороговорка главного плазменника:
   — «Вихрь», прошу на связь оператора.
   — Оператор слушает, — отозвался Шегель.
   — Что там стряслось, Олег Орестович?
   Между инженерами начался оживлённый разговор, столь густо пересыпанный специальными терминами, что разобраться в нем могли лишь посвящённые. Ларин вначале прислушивался с интересом, потом потерял нить рассуждении, запутался и заскучал. Нечаянно, боковым зрением он заметил, как контрольная лампа реактора, горевшая зелёным светом, вдруг сменила его на жёлтый и начала мерно мигать. Секунду Ларин смотрел на неё, ничего не понимая. Потом с некоторым усилием и скрипом воспринял случившееся реактор вышел на форсаж! Вышел на форсаж, хотя Ларин слышал все ещё продолжающуюся дискуссию о том, можно и целесообразно ли производить эту операцию! Что-то случилось. Что? Неисправность сигнализации? Ошибочное механическое действие Шегеля? Или самопроизвольное возрастание активности?
   — Оператор, — вклинился Ларин в разговор специалистов, — проверьте режим реактора!
   — Режим? — удивился Шегель и замолчал.
   — Реактор на форсаже, — удивлённо доложил он через секунду, — это вы включили?
   Этот вопрос разом все поставил на свои места. У Ларина ёкнуло сердце и засосало под ложечкой. Страх, самый обыкновенный страх. Случилось самое неприятное из того, что может вообще случиться на ядерном корабле, реактор пошёл вразнос, подбираясь к бесконтрольному режиму, который закономерно венчается сверхмощным взрывом. Привычным, давно отработанным усилием воли Ларин загнал страх в самые подвалы сознания. С этого момента Ларин словно раздвоился. Один Ларин, командир рейдера и опытнейший испытатель, действовал чётко, продуманно, не теряя напрасно ни одного мгновения, а другой, живой, чувствующий Ларин смотрел на него со стороны и, вообще говоря, не совсем верил в происходящее. Авария реактора? Чепуха! Не может наяву случиться такая нелепость!
   — Стоп реактору, — коротко приказал Ларин и вышел на внешнюю связь.
   — «Спутник», я «Вихрь». Авария реактора. Тревога!
   — Что вы говорите? — изумился главный плазменник.
   В наушниках что-то клацнуло, видимо, руководитель испытаний задел за тангенту, выхватывая из рук инженера микрофон.
   — «Спутник» понял, — послышался его торопливый голос, — объявляю тревогу!
   Ларин следил за контрольным табло. На индикаторе одна за другой пробегали стоп-команды: первая, вторая, третья. Ларин был уже готов сбросить с плеч невидимый тяжкий груз, но четвёртая? Четвёртая, главная? Зависла, проклятая! Неужели автоматику успело сжечь?
   — Отказ стоп-системы, перешёл на аварийную, — с некоторым недоумением доложил Шегель.
   Он ещё не осознал до конца, что произошло.
   — Тревога объявлена, — послышался подчёркнуто спокойный бас руководителя испытаний.
   Ларин знал, что скрывается за этим спокойствием: пронзительный вой сирен, яркие мигающие надписи: «Ядерная тревога!», вереницы людей, спешащих под защиту лучевых экранов, щёлканье герметически закрывающихся переборок и молчаливые, сосредоточенные спасатели, натягивающие скафандры высшей защиты. А четвёртая, решающая команда снова зависла, зависла, проклятая!
   — Отказ аварийной, перешёл на дубль! — прокричал Шегель.
   Вот когда случившееся стало раскрываться перед ним во всей своей грозной неотвратимости!
   — «Вихрь», я «Спутник». Уточните ситуацию.
   — Ждите! — отрезал Ларин.
   Он не спускал глаз с контрольного табло. Сейчас за считанные мгновения должна была решиться судьба «Вихря». Единственный шанс оставался для его спасенья. Шегель привёл в действие дубль-аварийную стоп-систему. Она сработает напрямую, от аккумуляторов, минуя блок автоматики. Все четыре стоп-команды при этом проходят разом. Правда, реактор после этого подлежит обязательной переборке, зато вероятность срабатывания стоп-системы возрастает во много раз. Если сетку не успело сжечь, реактор остановится!
   Но он не остановился.
   — Отказ дублю! Реактор вышел из-под контроля! — выкрикнул Шегель. Все, рейдер обречён… Взрыв реактора неизбежен. Теперь Ларин должен сделать так, чтобы этот взрыв наделал как можно меньше бед.
   — «Спутник», я «Вихрь». Реактор вышел из-под контроля. Обеспечьте старт.
   — Понял. Старт разрешаю.
   Ларин снял рейдер со стопоров и выжал ходовую педаль. Лёгкая перегрузка, и стрелки приборов дали знать, что корабль тронулся с места.
   — Реактор вышел из-под контроля! Вы меня поняли? Реактор вышел из-под контроля! — кричал между тем Шегель.
   Похоже, сорвался и потерял голову. Да разве мудрено? Ядерный взрыв неизбежен. Только спокойно, от старт-спутника надо отойти на самом малом ходу, а то выходная струя двигателя наделает немало бед.
   — Понял, Олег Орестович, — будничным тоном ответил он Шегелю. — Сколько до взрыва?
   — Мало! Реактор неуправляем!
   — Точнее. Сколько до взрыва, — холодно сказал Ларин.
   — Это… это надо посчитать по производным.
   — Посчитайте.
   — По… понял.
   Старт-спутник остался в стороне. Ларин довернул рейдер на маяк входных ворот зоны испытаний и прибавил ход.
   — Я «Вихрь». Освободите первую зону.
   — Зона свободна.
   Теперь остались пустяки. Надо катапультировать экипаж, пройти ворота зоны, дать кораблю самый большой ход и катапультироваться самому. В защитной капсуле. Остальное — дело спасателей. Но Шегеля катапультировать рано, он ещё нужен.
   — Я «Вихрь». Готовьтесь принять оператора.
   — Понял. Спасательный бот следует за вами.
   Хотя бы раз использовался этот бот по своему прямому назначению? А теперь пробил и его час, придётся лезть в самое пекло. Как только не называли этот курбастенький кораблик охочие до шутки и острого словца космонавты! Колобок, черепаха, бронтозавр. Истинно колобок! Корпус у него больше метра толщиной, он и термоядерное облако проскочит.
   — Командир, до взрыва сто девяносто плюс-минус пять секунд, — чётко доложил Шегель.
   Молодчина, взял себя в руки! Ларин пустил секундомер и вышел на внешнюю связь.
   — Я «Вихрь». Подхожу к зоне. Имею резерв три минуты.
   — Понял, три минуты.
   Большая стрелка десятисекундника резво бегала по циферблату.
   Оборот десять секунд. Ещё семнадцать оборотов с лишним успеет она сделать, а потом «Вихрь» превратится в раскалённое ничто, в маленькое злое солнце, испепеляющее все вокруг.
   — Бот, я «Вихрь». Готовьтесь принять оператора.
   — Я бот, понял. Иду рядом, слежу за вами.
   Рядом, вот так, рядом. Милые вы спасатели!
   Рядом!
   — Андрей Николаевич, — послышался возбуждённый голос Шегеля, — есть выход!
   Это было как гром среди ясного неба!
   — Выход? — оторопело переспросил Ларин.
   — Можно попробовать заморозить реактор ходом. Форсажным ходом! Гарантия успеха — процентов тридцать пять!
   — Понял! Все понял!
   Как это просто! Почему он сам не додумался до этого? И почему до этого вообще никто не додумался? Может быть, потому, что морозить аварийный реактор — это все равно что ходить по краю пропасти с завязанными глазами?
   При разгоне корабля, за счёт выброски рабочего тела из горячей зоны, активность её заметно снижается. Если, например, с места дать сразу форсажный ход, то реактор остановится, замёрзнет, как говорят специалисты. Все это давно известно. Но вот Шегеля озарило, и он понял, что можно заморозить не только нормальный, но и аварийный реактор. А почему бы и нет? Гонять рейдер до тех пор, пока реактор не замёрзнет. А уж если ничего не выйдет, то в самый последний момент катапультироваться в защитной капсуле. Конечно, полностью от взрыва она не защитит и он получит добрую порцию рентген, но ведь для чего-то существует и медицина! А разве красавец рейдер, над созданием которого три года работали лучшие инженеры Земли, не стоит риска?
   Да, это будет не надёжная, заранее рассчитанная операция, а бег по краю пропасти, риск, расчёт на удачу, игра! Даже не игра, а бой. Встречный бой со стихией, рвущейся на свободу из-под контроля человека. Вряд ли честно от этого боя уклоняться.
   — Командир, рискнём? — азартно спрашивал Шегель.
   Ларин бросил взгляд на секундомер. Время ещё есть, две с лишним минуты. И принял решение.
   — Бот, я «Вихрь». Катапультирую оператора.
   — Бот понял, готов.
   Какое-то мгновение Ларин помедлил.
   — Олег Орестович, катапультируйтесь.
   — А… а вы?
   — Попробую заморозить реактор.
   — Но это… нечестно! Реактор — моё дело! Я остаюсь!
   Он прав, он тысячу раз прав! И все-таки Ларин не мог оставить его на борту. Дело было даже не в человеколюбии и благородстве. Замораживание аварийного реактора требовало отдачи на самую грань возможного. Одним своим присутствием на борту Шегель связал бы ему руки. Ларин не сделал бы и половины того, на что был потенциально способен.
   — Оператор, — раздельно сказал он, — немедленно катапультируйтесь.
   — Понял, — дрожащим от обиды голосом ответил Шегель.
   Послышался лёгкий щелчок — это были отстреляны узлы крепления кресла оператора, а потом хлопок. Ларин проследил по экрану за траекторией полёта капсулы и, убедившись, что все в порядке, облегчённо вздохнул. Он остался на корабле один.
   — Бот, оператор катапультирован. Меня не ждите.
   — Я бот, оператора принимаем. Вас не понял.
   Ларин не стал повторять, не было времени.
   — Я «Вихрь». Имею резерв две минуты. Стартую, пробую заморозить реактор.
   И хотя все уже было решено, какое-то короткое мгновение Ларин помедлил. Не то чтобы он колебался: пути назад не было. Просто бой за рейдер требовал отличной формы, надо было привести себя в порядок, собраться. Так медлит штангист, уже нагнувшись и обхватив гриф штанги с рекордным весом.
   — «Вихрь», вам одна минута. Затем срочное катапультирование!
   — Понял. Пошёл, не мешайте.
   Ларин энергично выжал ходовую педаль. Тело сразу налилось свинцом, отяжелели веки, отвисли щеки, в глазах поплыл туман… А вот и темнота! Мгновение, и Ларин убрал ногу с педали. Рейдер рывком вышел на малый ход, провал в сознании длился доли секунды. Так и было задумано. Однако жёлтая лампа реактора мигает по-прежнему. А ну ещё раз!
   Да, так и было задумано. Ларин сознательно шёл на риск, на тонкое балансирование на самой грани дозволенного. Он знал, что сбить накал реактора, а потом и заморозить его можно только максимальным ускорением рабочего тела. Надо было жать на ходовую педаль, жать до потери сознания в самом буквальном смысле этого слова. Но в самый последний, критический момент надо было остановиться! Стоило пропустить это мгновение, стоило чуть затянуть перегрузку, как темнота в глазах могла перейти в полную потерю сознания, а в такой обстановке это было равносильно катастрофе. Такая балансировка на самой грани допустимой перегрузки была смертельно опасной, требовала абсолютного самообладания и уверенности в себе, но только она одна и повышала существенно вероятность успеха в этом бою.
   Ларин сделал не менее десятка попыток, когда, вынырнув из темноты мгновенного небытия, заметил на приборной доске уже не жёлтую, а зеленую контрольную лампу. Он-таки сбил накал реактора! Ларин прокричал «ура!», и в тот же самый момент до его слуха донёсся подчёркнуто спокойный, требовательный голос руководителя испытаний:
   — Ларин, катапультируйтесь. Ларин, срочно катапультируйтесь!
   Все, резервное время кончилось. Надо выходить из боя. И это в тот самый момент, когда удалось сбить накал! Лучше бы тогда и не начинать, легче было бы бросить корабль. Ведь реактор почти готов! А что, если попробовать ещё раз?
   — Ларин, почему молчите? Срочно катапультируйтесь!
   Один-единственный, последний раз?
   — Ларин, немедленно катапультируйтесь!
   Нет, преступно не использовать последний шанс! Ларин щелчком выключил радиостанцию — ведь просил не мешать — и снова энергично выжал ходовую педаль. Когда потемнело в глазах, он не отпустил её, как это делал в прошлых попытках, а ещё чуточку прижал её. Ту самую чуточку, которой, может быть, и не хватало все это время. Он ведь знал, что реактор почти готов!
   Очнулся он не сразу, а словно просыпаясь после глубокого сна. Очнулся и некоторое время недоуменно смотрел на приборную доску. Потом разом вспомнил все, и сердце у него ёкнуло — значит, все-таки не удержался на тонкой грани дозволенного. Глаза его привычно обежали контрольные приборы и остановились на ярком красном огне. Это был злой, угрожающий сигнал. Глядя на него, Ларин понял, что проиграл бой. Проиграл в самый последний момент, когда победа была рядом, рукой подать. Проиграл бездарно — перестарался. Пока он был без сознания, реактор успел выйти на закритический режим. Взрыв реактора мог произойти каждый миг.
   Странно, но Ларин не испугался. Он был слишком измотан, чувства его притупились так, словно по ним прошлись грубым рашпилем. Глаза заливал пот, от перегрузок ныли кости, голова была тяжёлой, как после бессонной ночи. Что взрыв? Это не страшно. Он ничего не успеет почувствовать. Просто исчезнет. В тысячные доли секунды температура подскочит до нескольких сот миллионов градусов. Все испарится — реактор, рейдер и он, Ларин. Все превратится в первозданные атомы. Ларин закрыл глаза и обессиленно откинулся на спинку кресла.
   И вдруг теперь, когда борьба была уже завершена, когда Ларину ничего больше не оставалось, как сидеть и ждать неизбежного, страх смерти внезапно и властно затопил каждую клеточку его большого, живого тела. Он не хотел умирать! Это было жестоко и несправедливо! Стискивая челюсти до боли в зубах, Ларин из последних сил сдерживал ужас перед небытием. «Скорее же, скорее!» — торопил он и молил ядерный взрыв. Но взрыва все не было.
   Тогда он открыл глаза и как в тумане увидел перед собой приборную доску. Пот залил глаза и мешал видеть. Ларин тряхнул головой и почувствовал, как бешено, мощными толчками забилось сердце. Контрольная лампа реактора не горела. Не горела совсем! Реактор замёрз! Красный сигнал горел на щитке командной радиостанции. Он горел потому, что его звал, умолял ответить и никак не мог дозваться старт-спутник. Только измотав себя перегрузками, Ларин мог попасть в такой просак!
   Ларин потянулся к выключателю радиостанции, но рука не послушалась. Она была чужой, незнакомой. Она крупно дрожала, и Ларин ничего не мог поделать с этими странными, не своими движениями. Нахмурив брови, он с трудом подчинил себе руку и дотянулся до выключателя.
   — Ларин! Немедленно катапультируйтесь! — кричал руководитель испытаний.
   Прямо ладонью Ларин вытер лицо и, откинувшись на спинку кресла, передохнул. Потом нажал кнопку внешней связи.
   — Спутник, я «Вихрь», — начал Ларин и замолчал, удивляясь тому, каким огромным и неповоротливым стал у него язык.
   — Спутник, я «Вихрь», — повторил Ларин, старательно выговаривая каждое слово, — реактор заморожен. Хода не имею. Прошу буксир.
   После мгновения изумлённой тишины космос взорвался пёстрым хором голосов и криков. Говорили и кричали разом и руководитель испытаний, и его дублёр, и спасательный бот, и главная радиостанция старт-спутника, и даже контрольная радиостанция самой Земли.
   — Ура!..
   — Молодчина, Андрей!
   — Победа!
   — Слава Ларину!
   А потом глухо прозвучал чей-то слабый, сдавленный голос, и наступила оглушающая тишина. Только слабый шорох космических помех, шёпот далёких звёзд нарушали её. И в этой тишине все тот же слабый голос с трудом проговорил:
   — Ан… Андрей Николаевич!
   Ларин узнал голос Шегеля.
   И устало улыбнулся.