И в пыли, рябой от пота,
Фронтовой смеялся люд:
Хорошо идёт пехота.
Раз колёса отстают.

 

 
Нипочём, что уставали
По пути к большой реке
Так, что ложку на привале
Не могли держать в руке.

 

 
Вновь сильны святым порывом,
Шли вперёд своим путём,
Со страдальчески-счастливым,
От жары открытым ртом.

 

 
Слева наши, справа наши,
Не отстать бы на ходу.
– Немец кухни с тёплой кашей
Второпях забыл в саду.

 

 
– Подпереть его да в воду.
– Занял берег, сукин сын!
– Говорят, уж занял с ходу
Населённый пункт Берлин…

 

 
Золотое бабьё лето
Оставляя за собой,
Шли войска – и вдруг с рассвета
Наступил днепровский бой…

 

 
Может быть, в иные годы,
Очищая русла рек,
Всё, что скрыли эти воды,
Вновь увидит человек.

 

 
Обнаружит в илах сонных,
Извлечёт из рыбьей мглы,
Как стволы дубов морёных,
Орудийные стволы;

 

 
Русский танк с немецким в паре,
Что нашли один конец,
И обоих полушарий
Сталь, резину и свинец;

 

 
Хлам войны – понтона днище,
Трос, оборванный в песке,
И топор без топорища,
Что сапёр держал в руке.

 

 
Может быть, куда как пуще
И об этом топоре
Скажет кто-нибудь в грядущей
Громкой песне о Днепре;

 

 
О страде неимоверной
Кровью памятного дня.

 

 
Но о чём-нибудь, наверно,
Он не скажет за меня.

 

 
Пусть не мне ещё с задачей
Было сладить. Не беда.
В чем-то я его богаче, —
Я ступал в тот след горячий,
Я там был. Я жил тогда…

 

 
Если с грузом многотонным
Отстают грузовики,
И когда-то мост понтонный
Доберётся до реки, —

 

 
Под огнём не ждёт пехота,
Уставной держась статьи,
За паром идут ворота;
Доски, брёвна – за ладьи.

 

 
К ночи будут переправы,
В срок поднимутся мосты,
А ребятам берег правый
Свесил на воду кусты.

 

 
Подплывай, хватай за гриву.
Словно доброго коня.
Передышка под обрывом
И защита от огня.

 

 
Не беда, что с гимнастёрки,
Со всего ручьём течёт…
Точно так Василий Тёркин
И вступил на берег тот.

 

 
На заре туман кудлатый,
Спутав дымы и дымки,
В берегах сползал куда-то,
Как река поверх реки.,

 

 
И ещё в разгаре боя,
Нынче, может быть, вот-вот,
Вместе с берегом, с землёю
Будет в воду сброшен взвод.

 

 
Впрочем, всякое привычно, —
Срок войны, что жизни век.
От заставы пограничной
До Москвы-реки столичной
И обратно – столько рек!

 

 
Вот уже боец последний
Вылезает на песок
И жуёт сухарь немедля,
Потому – в Днепре намок,

 

 
Мокрый сам, шуршит штанами.
Ничего! – На то десант.
– Наступаем. Днепр за нами,
А, товарищ лейтенант?..

 

 
Бой гремел за переправу,
А внизу, южнее чуть —
Немцы с левого на правый,
Запоздав, держали путь.

 

 
Но уже не разминуться,
Тёркин строго говорит:
– Пусть на левом в плен сдаются,
Здесь пока приём закрыт,

 

 
А на левом с ходу, с ходу
Подоспевшие штыки
Их толкали в воду, в воду,
А вода себе теки…

 

 
И ещё меж берегами
Без разбору, наугад
Бомбы сваи помогали
Загонять, стелить накат…

 

 
Но уже из погребушек,
Из кустов, лесных берлог
Шёл народ – родные души —
По обочинам дорог…

 

 
К штабу на берег восточный
Плёлся стёжкой, стороной
Некий немец беспорточный,
Веселя народ честной.

 

 
– С переправы?
– С переправы.
Только-только из Днепра.
– Плавал, значит?
– Плавал, дьявол,
Потому – пришла жара…
– Сытый, чёрт!
Чистопородный.
– В плен спешит, как на привал…

 

 
Но уже любимец взводный —
Тёркин, в шутки не встревал.
Он курил, смотрел нестрого,
Думой занятый своей.
За спиной его дорога
Много раз была длинней.
И молчал он не в обиде,
Не кому-нибудь в упрёк, —
Просто, больше знал и видел,
Потерял и уберёг…

 

 
– Мать-земля моя родная,
Вся смоленская родня,
Ты прости, за что – не знаю,
Только ты прости меня!

 

 
Не в плену тебя жестоком,
По дороге фронтовой,
А в родном тылу глубоком
Оставляет Тёркин твой.
Минул срок годины горькой,
Не воротится назад.

 

 
– Что ж ты, брат, Василий Тёркин,
Плачешь вроде?..
– Виноват…

 





Про солдата-сироту





 
Нынче речи о Берлине.
Шутки прочь, – подай Берлин.
И давно уж не в помине,
Скажем, древний город Клин.

 

 
И на Одере едва ли
Вспомнят даже старики,
Как полгода с бою брали
Населённый пункт Борки.

 

 
А под теми под Борками
Каждый камень, каждый кол
На три жизни вдался в память
Нам с солдатом-земляком.

 

 
Был земляк не стар, не молод,
На войне с того же дня
И такой же был весёлый,
Наподобие меня.

 

 
Приходилось парню драпать,
Бодрый дух всегда берёг,
Повторял: «Вперёд, на запад»,
Продвигаясь на восток.

 

 
Между прочим, при отходе,
Как сдавали города,
Больше вроде был он в моде,
Больше славился тогда.

 

 
И по странности, бывало,
Одному ему почёт,
Так что даже генералы
Были будто бы не в счёт.

 

 
Срок иной, иные даты.
Разделён издревле труд:
Города сдают солдаты,
Генералы их берут.

 

 
В общем, битый, тёртый, жжёный,
Раной меченный двойной,
В сорок первом окружённый,
По земле он шёл родной.

 

 
Шёл солдат, как шли другие,
В неизвестные края:
«Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя?..»

 

 
И в плену семью кидая,
За войной спеша скорей,
Что он думал, не гадаю,
Что он нёс в душе своей.

 

 
Но какая ни морока,
Правда правдой, ложью ложь.
Отступали мы до срока,
Отступали мы далёко,
Но всегда твердили:
– Врёшь!..

 

 
И теперь взглянуть на запад
От столицы. Край родной!
Не на шутку был он заперт
За железною стеной.

 

 
И до малого селенья
Та из плена сторона
Не по щучьему веленью
Вновь сполна возвращена,

 

 
По веленью нашей силы,
Русской, собственной своей.
Ну-ка, где она, Россия,
У каких гремит дверей!

 

 
И, навеки сбив охоту
В драку лезть на свой авось,
Враг её – какой по счёту! —
Пал ничком и лапы врозь.

 

 
Над какой столицей круто
Взмыл твой флаг, отчизна-мать!
Подождемте до салюта,
Чтобы в точности сказать.

 

 
Срок иной, иные даты.
Правда, ноша не легка…
Но продолжим про солдата,
Как сказали, земляка.

 

 
Дом родной, жена ли, дети,
Брат, сестра, отец иль мать
У тебя вот есть на свете, —
Есть куда письмо послать.

 

 
А у нашего солдата —
Адресатом белый свет.
Кроме радио, ребята,
Близких родственников нет.

 

 
На земле всего дороже,
Коль имеешь про запас
То окно, куда ты сможешь
Постучаться в некий час.

 

 
На походе за границей,
В чужедальней стороне,
Ах, как бережно хранится
Боль-мечта о том окне!

 

 
А у нашего солдата, —
Хоть сейчас войне отбой, —
Ни окошка нет, ни хаты,
Ни хозяйки, хоть женатый,
Ни сынка, а был, ребята, —
Рисовал дома с трубой…

 

 
Под Смоленском наступали.
Выпал отдых. Мой земляк
Обратился на привале
К командиру: так и так, —

 

 
Отлучиться разрешите,
Дескать, случай дорогой,
Мол, поскольку местный житель,
До двора – подать рукой.

 

 
Разрешают в меру срока…
Край известный до куста.
Но глядит – не та дорога,
Местность будто бы не та.

 

 
Вот и взгорье, вот и речка,
Глушь, бурьян солдату в рост,
Да на столбике дощечка,
Мол, деревня Красный Мост.

 

 
И нашлись, что были живы,
И скажи ему спроста
Всё по правде, что служивый —
Достоверный сирота.

 

 
У дощечки на развилке,
Сняв пилотку, наш солдат
Постоял, как на могилке,
И пора ему назад.

 

 
И, подворье покидая,
За войной спеша скорей,
Что он думал, не гадаю,
Что он нёс в душе своей…

 

 
Но, бездомный и безродный,
Воротившись в батальон,
Ел солдат свой суп холодный
После всех, и плакал он.

 

 
На краю сухой канавы,
С горькой, детской дрожью рта,
Плакал, сидя с ложкой в правой,
С хлебом в левой, – сирота.

 

 
Плакал, может быть, о сыне,
О жене, о чём ином,
О себе, что знал: отныне
Плакать некому о нём.

 

 
Должен был солдат и в горе
Закусить и отдохнуть,
Потому, друзья, что вскоре
Ждал его далёкий путь.

 

 
До земли советской края
Шёл тот путь в войне, в труде.

 

 
А война пошла такая —
Кухни сзади, чёрт их где!

 

 
Позабудешь и про голод
За хорошею войной.
Шутки, что ли, сутки – город,
Двое суток – областной.

 

 
Срок иной, пора иная —
Бей, гони, перенимай.
Белоруссия родная,
Украина золотая,
Здравствуй, пели, и прощай.

 

 
Позабудешь и про жажду,
Потому что пиво пьёт
На войне отнюдь не каждый
Тот, что брал пивной завод.

 

 
Так-то с ходу ли, не с ходу,
Соступив с родной земли,
Пограничных речек воду
Мы с боями перешли.

 

 
Счёт сведён, идёт расплата
На свету, начистоту.
Но закончим про солдата,
Про того же сироту.

 

 
Где он нынче на поверку.
Может, пал в бою каком,
С мелкой надписью фанерку
Занесло сырым снежком.

 

 
Или снова был он ранен,
Отдохнул, как долг велит,
И опять на поле брани
Вместе с нами брал Тильзит?

 

 
И, Россию покидая,
За войной спеша скорей,
Что он думал, не гадаю,
Что он нёс в душе своей.

 

 
Может, здесь ещё бездонней
И больней душе живой,
Так ли, нет, – должны мы помнить
О его слезе святой.

 

 
Если б ту слезу руками
Из России довелось
На немецкий этот камень
Донести, – прожгла б насквозь»

 

 
Счёт велик, идёт расплата.
И за той большой страдой
Не забудемте, ребята,
Вспомним к счёту про солдата,
Что остался сиротой.

 

 
Грозен счёт, страшна расплата
За мильоны душ и тел.
Уплати – и дело свято,
Но вдобавок за солдата,
Что в войне осиротел.

 

 
Далеко ли до Берлина,
Не считай, шагай, смоли, —
Вдвое меньше половины
Той дороги, что от Клина,
От Москвы уже прошли.

 

 
День идёт за ночью следом,
Подведём штыком черту.
Но и в светлый день победы
Вспомним, братцы, за беседой
Про солдата-сироту…

 





По дороге на Берлин





 
По дороге на Берлин
Вьётся серый пух перин.

 

 
Провода умолкших линий,
Ветки вымокшие лип
Пух перин повил, как иней,
По бортам машин налип.

 

 
И колёса пушек, кухонь
Грязь и снег мешают с пухом.
И ложится на шинель
С пухом мокрая метель…

 

 
Скучный климат заграничный,
Чуждый край краснокирпичный,
Но война сама собой,
И земля дрожит привычно,
Хрусткий щебень черепичный
Отряхая с крыш долой…

 

 
Мать-Россия, мы полсвета
У твоих прошли колёс,
Позади оставив где-то
Рек твоих раздольный плёс.

 

 
Долго-долго за обозом
В край чужой тянулся вслед
Белый цвет твоей берёзы
И в пути сошёл на нет.

 

 
С Волгой, с древнею Москвою
Как ты нынче далека.
Между нами и тобою —
Три не наших языка.

 

 
Поздний день встаёт не русский
Над немилой стороной.
Черепичный щебень хрусткий
Мокнет в луже под стеной.

 

 
Всюду надписи, отметки,
Стрелки, вывески, значки,
Кольца проволочной сетки,
Загородки, дверцы, клетки —
Всё нарочно для тоски…

 

 
Мать-земля родная наша,
В дни беды и в дни побед
Нет тебя светлей и краше
И желанней сердцу нет.

 

 
Помышляя о солдатской
Непредсказанной судьбе,
Даже лечь в могиле братской
Лучше, кажется, в тебе.

 

 
А всего милей до дому,
До тебя дойти живому,
Заявиться в те края:
– Здравствуй, родина моя!

 

 
Воин твой, слуга народа,
С честью может доложить:
Воевал четыре года,
Воротился из похода
И теперь желает жить.

 

 
Он исполнил долг во славу
Боевых твоих знамён.
Кто ещё имеет право
Так любить тебя, как он!

 

 
День и ночь в боях сменяя,
В месяц шапки не снимая,
Воин твой, защитник-сын,
Шёл, спешил к тебе, родная,
По дороге на Берлин.

 

 
По дороге неминучей
Пух перин клубится тучей.
Городов горелый лом
Пахнет палёным пером.

 

 
И под грохот канонады
На восток, из мглы и смрада,
Как из адовых ворот,
Вдоль шоссе течёт народ.

 

 
Потрясённый, опалённый,
Всех кровей, разноплемённый,
Горький, вьючный, пеший люд…
На восток – один маршрут.

 

 
На восток, сквозь дым и копоть,
Из одной тюрьмы глухой
По домам идёт Европа.
Пух перин над ней пургой.

 

 
И на русского солдата
Брат француз, британец брат,
Брат поляк и все подряд
С дружбой будто виноватой,
Но сердечною глядят.

 

 
На безвестном перекрёстке
На какой-то встречный миг —
Сами тянутся к причёске
Руки девушек немых.

 

 
И от тех речей, улыбок
Залит краской сам солдат;
Вот Европа, а спасибо
Все по-русски говорят.

 

 
Он стоит, освободитель,
Набок шапка со звездой.
Я, мол, что ж, помочь любитель,
Я насчёт того простой.

 

 
Мол, такая служба наша,
Прочим флагам не в упрёк…
– Эй, а ты куда, мамаша?
– А туда ж, – домой, сынок.

 

 
В чужине, в пути далече,
В пёстром сборище людском
Вдруг слова родимой речи,
Бабка в шубе, с посошком.

 

 
Старость вроде, да не дряхлость
В ту котомку впряжена.
По-дорожному крест-накрест
Вся платком оплетена,

 

 
Поздоровалась и встала.
Земляку-бойцу под стать,
Деревенская, простая
Наша труженица-мать.

 

 
Мать святой извечной силы,
Из безвестных матерей,
Что в труде неизносимы
И в любой беде своей;

 

 
Что судьбою, повторённой
На земле сто раз подряд,
И растят в любви бессонной,
И теряют нас, солдат;

 

 
И живут, и рук не сложат,
Не сомкнут своих очей,
Коль нужны ещё, быть может,
Внукам вместо сыновей.

 

 
Мать одна в чужбине где-то!
– Далеко ли до двора?
– До двора? Двора-то нету,
А сама из-за Днепра…

 

 
Стой, ребята, не годится,
Чтобы этак с посошком
Шла домой из-за границы
Мать солдатская пешком.

 

 
Нет, родная, по порядку
Дай нам делать, не мешай.
Перво-наперво лошадку
С полной сбруей получай.

 

 
Получай экипировку,
Ноги ковриком укрой.
А ещё тебе коровку
Вместе с приданной овцой.

 

 
В путь-дорогу чайник с кружкой
Да ведёрко про запас,
Да перинку, да подушку, —
Немцу в тягость, нам как раз…

 

 
– Ни к чему. Куда, родные? —
А ребята – нужды нет —
Волокут часы стенные
И ведут велосипед.

 

 
– Ну, прощай. Счастливо ехать!
Что-то силится сказать
И закашлялась от смеха,
Головой качает мать.

 

 
– Как же, детки, путь не близкий,
Вдруг задержат где меня:
Ни записки, ни расписки
Не имею на коня,

 

 
– Ты об этом не печалься,
Поезжай да поезжай.
Что касается начальства, —
Свой у всех передний край.

 

 
Поезжай, кати, что с горки,
А случится что-нибудь,
То скажи, не позабудь:
Мол, снабдил Василий Тёркин, —
И тебе свободен путь.

 

 
Будем живы, в Заднепровье
Завернём на пироги.
– Дай господь тебе здоровья
И от пули сбереги…

 

 
Далеко, должно быть, где-то
Едет нынче бабка эта,
Правит, щурится от слёз.
И с боков дороги узкой,
На земле ещё не русской —
Белый цвет родных берёз.

 

 
Ах, как радостно и больно
Видеть их в краю ином!..

 

 
Пограничный пост контрольный,
Пропусти её с конём!

 





В бане





 
На околице войны —
В глубине Германии —
Баня! Что там Сандуны
С остальными банями!

 

 
На чужбине отчий дом —
Баня натуральная.
По порядку поведём
Нашу речь похвальную.

 

 
Дом ли, замок, всё равно,
Дело безобманное:
Банный пар занёс окно
Пеленой туманною.

 

 
Стулья графские стоят
Вдоль стены в предбаннике.
Снял подштанники солдат,
Докурил без паники.

 

 
Докурил, рубаху с плеч
Тащит через голову.
Про солдата в бане речь, —
Поглядим на голого.

 

 
Невысок, да грудь вперёд
И в кости надёжен.
Телом бел, – который год
Загорал в одёже.

 

 
И хоть нет сейчас на нём
Форменных регалий,
Что знаком солдат с огнём,
Сразу б угадали.

 

 
Подивились бы спроста,
Что остался целым.
Припечатана звезда
На живом, на белом.

 

 
Неровна, зато красна,
Впрямь под стать награде,
Пусть не спереди она, —
На лопатке сзади.

 

 
С головы до ног мельком
Осмотреть атлета:
Там ещё рубец стручком,
Там иная мета.

 

 
Знаки, точно письмена
Памятной страницы.
Тут и Ельня, и Десна,
И родная сторона
В строку с заграницей.

 

 
Столько вёрст я столько вех,
Не забыть иную.
Но разделся человек,
Так идёт в парную,

 

 
Он идёт, но как идёт,
Проследим сторонкой:
Так ступает, точно лёд
Под ногами тонкий;

 

 
Будто делает G трудом
Шаг – и непременно:
– Ух, ты! – » – крякает, притом
Щурится блаженно.

 

 
Говор, плеск, весёлый гул,
Капли с потных сводов…
Ищет, руки протянув,
Прежде пар, чем воду.

 

 
Пар бодает в потолок
Ну-ка, о ходу на полок!

 

 
В жизни мирной или бранной,
У любого рубежа,
Благодарны ласке банной
Наше тело и душа.

 

 
Ничего, что ты природой
Самый русский человек,
А берёшь для бани воду
Из чужих; далёких рек.

 

 
Много хуже для здоровья,
По зиме ли, по весне,
Возле речек Подмосковья
Мыться в бане на войне.

 

 
– Ну-ка ты, псковской, елецкий
Иль ещё какой земляк,
Зачерпни воды немецкой
Да уважь, плесни черпак.

 

 
Не жалей, добавь на пфенниг,
А теперь погладить швы
Дайте, хлопцы, русский веник,
Даже если он с Литвы.

 

 
Честь и слава помпохозу,
Снаряжавшему обоз,
Что советскую берёзу
Аж за Кенигсберг завёз.

 

 
Эй, славяне, что с Кубани,
С Дона, с Волги, с Иртыша,
Занимай высоты в бане,
Закрепляйся не спеша!

 

 
До того, друзья, отлично
Так-то всласть, не торопясь,
Парить веником привычным
Заграничный пот и грязь.

 

 
Пар на славу, молодецкий,
Мокрым доскам горячо.
Ну-ка, где ты, друг елецкий,
Кинь гвардейскую ещё!

 

 
Кинь ещё, а мы освоим
С прежней дачей заодно.
Вот теперь спасибо, воин,
Отдыхай. Теперь – оно!

 

 
Кто не нашей подготовки,
Того с полу на полок
Не встянуть и на верёвке, —
Разве только через блок.

 

 
Тут любой старик любитель,
Сунься только, как ни рьян,
Больше двух минут не житель,
А и житель – не родитель,
Потому не даст семян.

 

 
Нет, куда, куда, куда там,
Хоть кому, кому, кому
Браться париться с солдатом, —
Даже чёрту самому.

 

 
Пусть он жиловатый парень,
Да такими вряд ли он,
Как солдат, жарами жарен
И морозами печён.

 

 
Пусть он, в общем, тёртый малый,
Хоть, понятно, чёрта нет,
Да поди сюда, пожалуй,
Так узнаёшь, где тот свет.

 

 
На полке, полке, что тёсан
Мастерами на войне,
Ходит веник жарким чёсом
По малиновой спине.

 

 
Человек поёт и стонет,
Просит;
– Гуще нагнетай. —
Стонет, стонет, а не донят:
– Дай! Дай! Дай! Дай!

 

 
Не допариться в охоту,
В меру тела для бойца —
Всё равно, что немца с ходу
Не доделать до конца.

 

 
Нет, тесни его, чтоб вскоре
Опрокинуть навзничь в море,
А который на земле —
Истолочь живьём в «котле».

 

 
И за всю войну впервые —
Немца нет перед тобой.
В честь победы огневые
Грянут следом за Москвой.

 

 
Грянет залп многоголосый,
Заглушая шум волны.
И пошли стволы, колёса
На другой конец войны.

 

 
С песней тронулись колонны
Не в последний ли поход?
И ладонью запылённой
Сам солдат слезу утрёт.

 

 
Кто-то свистнет, гикнет кто-то,
Грусть растает, как дымок,
И война – не та работа,
Если праздник недалёк.

 

 
И война – не та работа,
Ясно даже простаку,
Если по три самолёта
В помощь придано штыку.

 

 
И не те как будто люди,
И во всём иная стать,
Если танков и орудий —
Сверх того, что негде стать.

 

 
Сила силе доказала:
Сила силе – не ровня.
Есть металл прочней металла,
Есть огонь страшней огня!

 

 
Бьют Берлину у заставы
Судный час часы Москвы…

 

 
А покамест суд да справа —
Пропотел солдат на славу,
Кость прогрел, разгладил швы,
Новый с ног до головы —
И слезай, кончай забаву…

 

 
А внизу – иной уют,
В душевой и ванной
Завершает голый люд
Банный труд желанный.

 

 
Тот упарился, а тот
Борется с истомой.
Номер первый спину трёт
Номеру второму.

 

 
Тот, механик и знаток
У светца хлопочет,
Тот макушку мылит впрок,
Тот мозоли мочит;

 

 
Тот платочек носовой,
Свой трофей карманный,
Моет мыльною водой,
Дармовою банной.

 

 
Ну, а наш слегка остыл
И – конец лежанке.
В шайке пену нарастил,
Обработал фронт и тыл,
Не забыл про фланги.

 

 
Быстро сладил с остальным,
Обдался и вылез.
И невольно вслед за ним
Все поторопились.

 

 
Не затем, чтоб он стоял
Выше в смысле чина,
А затем, что жизни дал
На полке мужчина.

 

 
Любит русский человек
Праздник силы всякий,
Оттого и хлеще всех
Он в труде и драке.

 

 
И в привычке у него
Издавна, извечно
За лихое удальство
Уважать сердечно.

 

 
И с почтеньем все глядят,
Как опять без паники
Не спеша надел солдат
Новые подштанники.

 

 
Не спеша надел штаны
И почти что новые,
С точки зренья старшины,
Сапоги кирзовые.

 

 
В гимнастёрку влез солдат,
А на гимнастёрке —
Ордена, медали в ряд
Жарким пламенем горят…

 

 
– Закупил их, что ли, брат,
Разом в военторге?
Тот стоит во всей красе,
Занят самокруткой.

 

 
– Это что! Ещё не все, —
Метит шуткой в шутку.
– Любо-дорого. А где ж
Те, мол, остальные?..

 

 
– Где последний свой рубеж
Держит немец ныне.

 

 
И едва простился он,
Как бойцы в восторге
Вслед вздохнули:
– Ну, силён!
– Всё равно, что Тёркин.

 





От автора





 
«Светит месяц, ночь ясна,
Чарка выпита до дна…»

 

 
Тёркин, Тёркин, в самом деле,
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой.

 

 
И как будто оглушённый
В наступившей тишине,
Смолкнул я, певец смущённый,
Петь привыкший на войне.

 

 
В том беды особой нету:
Песня, стало быть, допета.
Песня новая нужна,
Дайте срок, придёт она.

 

 
Я сказать хотел иное,
Мой читатель, друг и брат,
Как всегда, перед тобою
Я, должно быть, виноват.

 

 
Больше б мог, да было к спеху,
Тем, однако, дорожи,
Что, случалось, врал для смеху,
Никогда не лгал для лжи.

 

 
И, по совести, порою
Сам вздохнул не раз, не два,
Повторив слова героя,
То есть Тёркина слова!

 

 
«Я не то ещё сказал бы, —
Про себя поберегу.
Я не так ещё сыграл бы, —
Жаль, что лучше не могу».

 

 
И хотя иные вещи
В годы мира у певца
Выйдут, может быть, похлеще
Этой книги про бойца, —

 

 
Мне она всех прочих боле
Дорога, родна до слёз,
Как тот сын, что рос не в холе,
А в годину бед и гроз…

 

 
С первых дней годины горькой,
В тяжкий час земли родной,
Не шутя, Василий Тёркин,
Подружились мы с тобой.

 

 
Я забыть того не вправе,
Чем твоей обязан славе,
Чем и где помог ты мне,
Повстречавшись на войне.

 

 
От Москвы, от Сталинграда
Неизменно ты со мной —
Боль моя, моя отрада,
Отдых мой и подвиг мой!

 

 
Эти строки и страницы —
Дней и вёрст особый счёт,
Как от западной границы
До своей родной столицы,
И от той родной столицы
Вспять до западной границы,
А от западной границы
Вплоть до вражеской столицы
Мы свой делали поход.

 

 
Смыли вёсны горький пепел
Очагов, что грели нас.
С кем я не был, с кем я не пил
В первый раз, в последний раз.

 

 
С кем я только не был дружен
С первой встречи близ огня.
Скольким душам был я нужен,
Без которых нет меня.

 

 
Скольких их на свете нету,
Что прочли тебя, поэт,
Словно бедной книге этой
Много, много, много лет.

 

 
И сказать, помыслив здраво:
Что ей будущая слава!
Что ей критик, умник тот,
Что читает без улыбки,
Ищет, нет ли где ошибки, —
Горе, если не найдёт.

 

 
Не о том с надеждой сладкой
Я мечтал, когда украдкой
На войне, под кровлей шаткой,
По дорогам, где пришлось,
Без отлучки от колёс,
В дождь, укрывшись плащ-палаткой,
Иль зубами сняв перчатку
На ветру, в лютой мороз,
Заносил в свою тетрадку
Строки, жившие вразброс.

 

 
Я мечтал о сущем чуде:
Чтоб от выдумки моей
На войне живущим людям
Было, может быть, теплей,

 

 
Чтобы радостью нежданной
У бойца согрелась грудь,
Как от той гармошки драной,
Что случится где-нибудь.

 

 
Толку нет, что, может статься,
У гармошки за душой
Весь запас, что на два танца, —
Разворот зато большой.

 

 
И теперь, как смолкли пушки,
Предположим наугад,
Пусть нас где-нибудь в пивнушке
Вспомнит после третьей кружки
С рукавом пустым солдат;

 

 
Пусть в какой-нибудь каптёрке
У кухонного крыльца
Скажут в шутку: «Эй ты, Тёркин!»

 

 
Про какого-то бойца;

 

 
Пусть о Тёркине почтенный
Скажет важно генерал, —
Он-то скажет непременно, —
Что медаль ему вручал;

 

 
Пусть читатель вероятный
Скажет с книжкою в руке:
– Вот стихи, а всё понятно,
Все на русском языке…

 

 
Я доволен был бы, право,
И – не гордый человек —
Ни на чью иную славу
Не сменю того вовек.

 

 
Повесть памятной годины,
Эту книгу про бойца,
Я и начал с середины
И закончил без конца

 

 
С мыслью, может, дерзновенной
Посвятить любимый труд
Павшим памяти священной,
Всем друзьям поры военной,
Всем сердцам, чей дорог суд.

 
   1941–1945