Александр Твардовский


Василий Тёркин


(Книга про бойца)



 

 



От автора





 
На войне, в пыли походной,
В летний зной и в холода,
Лучше нет простой, природной —
Из колодца, из пруда,
Из трубы водопроводной,
Из копытного следа,
Из реки, какой угодно,
Из ручья, из-подо льда, —
Лучше нет воды холодной,
Лишь вода была б – вода.
На войне, в быту суровом,
В трудной жизни боевой,
На снегу, под хвойным кровом,
На стоянке полевой, —
Лучше нет простой, здоровой,
Доброй пищи фронтовой.
Важно только, чтобы повар
Был бы повар – парень свой;
Чтобы числился недаром,
Чтоб подчас не спал ночей, —
Лишь была б она с наваром
Да была бы с пылу, с жару —
Подобрей, погорячей;
Чтоб идти в любую драку,
Силу чувствуя в плечах,
Бодрость чувствуя.
Однако
Дело тут не только в щах.

 

 
Жить без пищи можно сутки,
Можно больше, но порой
На войне одной минутки
Не прожить без прибаутки,
Шутки самой немудрой.

 

 
Не прожить, как без махорки,
От бомбёжки до другой
Без хорошей поговорки
Или присказки какой, —

 

 
Без тебя, Василий Тёркин,
Вася Тёркин – мой герой,
А всего иного пуще
Не прожить наверняка —
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.

 

 
Что ж ещё?.. И всё, пожалуй.
Словом, книга про бойца
Без начала, без конца.
Почему так – без начала?
Потому, что сроку мало
Начинать её сначала.

 

 
Почему же без конца?
Просто жалко молодца.

 

 
С первых дней годины горькой,
В тяжкий час земли родной
Не шутя, Василий Тёркин,
Подружились мы с тобой,

 

 
Я забыть того не вправе,
Чем твоей обязан славе,
Чем и где помог ты мне.
Делу время, час забаве,
Дорог Тёркин на войне.

 

 
Как же вдруг тебя покину?
Старой дружбы верен счёт.

 

 
Словом, книгу с середины
И начнём. А там пойдёт.

 





На привале





 
– Дельный, что и говорить,
Был старик тот самый,
Что придумал суп варить
На колёсах прямо.
Суп – во-первых. Во-вторых,
Кашу в норме прочной.
Нет, старик он был старик
Чуткий – это точно.

 

 
Слышь, подкинь ещё одну
Ложечку такую,
Я вторую, брат, войну
На веку воюю.
Оцени, добавь чуток.

 

 
Покосился повар:
«Ничего себе едок —
Парень этот новый».
Ложку лишнюю кладёт,
Молвит несердито:
– Вам бы, знаете, во флот
С вашим аппетитом.

 

 
Тот: – Спасибо. Я как раз
Не бывал во флоте.
Мне бы лучше, вроде вас,
Поваром в пехоте. —
И, усевшись под сосной,
Кашу ест, сутулясь.

 

 
«Свой?» – бойцы между собой, —
«Свой!» – переглянулись.

 

 
И уже, пригревшись, спал
Крепко полк усталый.
В первом взводе сон пропал,
Вопреки уставу.
Привалясь к стволу сосны,
Не щадя махорки,
На войне насчёт войны
Вёл беседу Тёркин.

 

 
– Вам, ребята, с серединки
Начинать. А я скажу:
Я не первые ботинки
Без починки здесь ношу.
Вот вы прибыли на место,
Ружья в руки – и воюй.
А кому из вас известно,
Что такое сабантуй?

 

 
– Сабантуй – какой-то праздник?
Или что там – сабантуй?

 

 
– Сабантуй бывает разный,
А не знаешь – не толкуй,
Вот под первою бомбёжкой
Полежишь с охоты в лёжку,
Жив остался – не горюй:
Это малый сабантуй.

 

 
Отдышись, покушай плотно,
Закури и в ус не дуй.
Хуже, брат, как миномётный
Вдруг начнётся сабантуй.
Тот проймёт тебя поглубже, —
Землю-матушку целуй.
Но имей в виду, голубчик,
Это – средний сабантуй.

 

 
Сабантуй – тебе наука,
Враг лютует – сам лютуй.
Но совсем иная штука
Это – главный сабантуй.

 

 
Парень смолкнул на минуту,
Чтоб прочистить мундштучок,
Словно исподволь кому-то
Подмигнул: держись, дружок…

 

 
– Вот ты вышел спозаранку,
Глянул – в пот тебя и в дрожь;
Прут немецких тыща танков…
– Тыща танков? Ну, брат, врёшь.

 

 
– А с чего мне врать, дружище?
Рассуди – какой расчёт?
– Но зачем же сразу – тыща?
– Хорошо. Пускай пятьсот,

 

 
– Ну, пятьсот. Скажи по чести,
Не пугай, как старых баб.
– Ладно. Что там триста, двести —
Повстречай один хотя б…

 

 
– Что ж, в газетке лозунг точен:
Не беги в кусты да в хлеб.
Танк – он с виду грозен очень,
А на деле глух и слеп.

 

 
– То-то слеп. Лежишь в канаве,
А на сердце маета:
Вдруг как сослепу задавит, —
Ведь не видит ни черта.

 

 
Повторить согласен снова:
Что не знаешь – не толкуй.
Сабантуй – одно лишь слово —
Сабантуй!.. Но сабантуй
Может в голову ударить,
Или попросту, в башку.
Вот у нас один был парень…
Дайте, что ли, табачку.

 

 
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врёт
Весело и складно.

 

 
В стороне лесной, глухой,
При лихой погоде,
Хорошо, как есть такой
Парень на походе.

 

 
И несмело у него
Просят: – Ну-ка, на ночь
Расскажи ещё чего,
Василий Иваныч…

 

 
Ночь глуха, земля сыра.
Чуть костёр дымится.

 

 
– Нет, ребята, спать пора,
Начинай стелиться.

 

 
К рукаву припав лицом,
На пригретом взгорке
Меж товарищей бойцов
Лёг Василий Тёркин.

 

 
Тяжела, мокра шинель,
Дождь работал добрый.
Крыша – небо, хата – ель,
Корни жмут под рёбра.

 

 
Но не видно, чтобы он
Удручён был этим,
Чтобы сон ему не в сон
Где-нибудь на свете.

 

 
Вот он полы подтянул,
Укрывая спину,
Чью-то тёщу помянул,
Печку и перину.

 

 
И приник к земле сырой,
Одолен истомой,
И лежит он, мой герой,
Спит себе, как дома.

 

 
Спит – хоть голоден, хоть сыт,
Хоть один, хоть в куче.
Спать за прежний недосып,
Спать в запас научен.

 

 
И едва ль герою снится
Всякой ночью тяжкий сон:
Как от западной границы
Отступал к востоку он;

 

 
Как прошёл он, Вася Тёркин,
Из запаса рядовой,
В просолённой гимнастёрке
Сотни вёрст земли родной.

 

 
До чего земля большая,
Величайшая земля.
И была б она чужая,
Чья-нибудь, а то – своя.

 

 
Спит герой, храпит – и точка.
Принимает всё, как есть.
Ну, своя – так это ж точно.
Ну, война – так я же здесь.

 

 
Спит, забыв о трудном лете.
Сон, забота, не бунтуй.
Может, завтра на рассвете
Будет новый сабантуй.

 

 
Спят бойцы, как сон застал,
Под сосною впо?кат,
Часовые на постах
Мокнут одиноко.

 

 
Зги не видно. Ночь вокруг.
И бойцу взгрустнётся.
Только что-то вспомнит вдруг,
Вспомнит, усмехнётся.

 

 
И как будто сон пропал,
Смех дрогнал зевоту.

 

 
– Хорошо, что он попал,
Тёркин, в нашу роту.

 

* * *


 
Тёркин – кто же он такой?
Скажем откровенно:
Просто парень сам собой
Он обыкновенный.

 

 
Впрочем, парень хоть куда.
Парень в этом роде
В каждой роте есть всегда,
Да и в каждом взводе.

 

 
И чтоб знали, чем силён,
Скажем откровенно:
Красотою наделён
Не был он отменной,

 

 
Не высок, не то чтоб мал,
Но герой – героем.
На Карельском воевал —
За рекой Сестрою.

 

 
И не знаем почему, —
Спрашивать не стали, —
Почему тогда ему
Не дали медали.

 

 
С этой темы повернём,
Скажем для порядка:
Может, в списке наградном
Вышла опечатка.

 

 
Не гляди, что на груди,
А гляди, что впереди!

 

 
В строй с июня, в бой с июля,
Снова Тёркин на войне.

 

 
– Видно, бомба или пуля
Не нашлась ещё по мне.

 

 
Был в бою задет осколком,
Зажило – и столько толку.
Трижды был я окружён,
Трижды – вот он! – вышел вон.

 

 
И хоть было беспокойно —
Оставался невредим
Под огнём косым, трёхслойным,
Под навесным и прямым.

 

 
И не раз в пути привычном,
У дорог, в пыли колонн,
Был рассеян я частично,
А частично истреблён…

 

 
Но, однако,
Жив вояка,
К кухне – с места, с места – в бой.
Курит, ест и пьёт со смаком
На позиции любой.

 

 
Как ни трудно, как ни худо —
Не сдавай, вперёд гляди,

 

 
Это присказка покуда,
Сказка будет впереди.

 





Перед боем





 
– Доложу хотя бы вкратце,
Как пришлось нам в счёт войны
С тыла к фронту пробираться
С той, с немецкой стороны.

 

 
Как с немецкой, с той зарецкой
Стороны, как говорят,
Вслед за властью за советской,
Вслед за фронтом шёл наш брат.

 

 
Шёл наш брат, худой, голодный,
Потерявший связь и часть,
Шёл поротно и повзводно,
И компанией свободной,
И один, как перст, подчас.

 

 
Полем шёл, лесною кромкой,
Избегая лишних глаз,
Подходил к селу в потёмках,
И служил ему котомкой
Боевой противогаз.

 

 
Шёл он, серый, бородатый,
И, цепляясь за порог,
Заходил в любую хату,
Словно чем-то виноватый
Перед ней. А что он мог!

 

 
И по горькой той привычке,
Как в пути велела честь,
Он просил сперва водички,
А потом просил поесть.

 

 
Тётка – где ж она откажет?
Хоть какой, а всё ж ты свой,
Ничего тебе не скажет,
Только всхлипнет над тобой,
Только молвит, провожая:
– Воротиться дай вам бог…

 

 
То была печаль большая,
Как брели мы на восток.

 

 
Шли худые, шли босые
В неизвестные края.
Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя!

 

 
Шли, однако. Шёл и я…

 

 
Я дорогою постылой
Пробирался не один.
Человек нас десять было,
Был у нас и командир.

 

 
Из бойцов. Мужчина дельный,
Местность эту знал вокруг.
Я ж, как более идейный,
Был там как бы политрук.

 

 
Шли бойцы за нами следом,
Покидая пленный край.
Я одну политбеседу
Повторял:
– Не унывай.

 

 
Не зарвёмся, так прорвёмся,
Будем живы – не помрём.
Срок придёт, назад вернёмся,
Что отдали – всё вернём.

 

 
Самого б меня спросили,
Ровно столько знал и я,
Что там, где она, Россия,
По какой рубеж своя?

 

 
Командир шагал угрюмо,
Тоже, исподволь смотрю,
Что-то он всё думал, думал…
– Брось ты думать, – говорю.

 

 
Говорю ему душевно.
Он в ответ и молвит вдруг:
– По пути моя деревня.
Как ты мыслишь, политрук?

 

 
Что ответить? Как я мыслю?
Вижу, парень прячет взгляд,
Сам поник, усы обвисли.
Ну, а чем он виноват,
Что деревня по дороге,
Что душа заныла в нём?
Тут какой бы ни был строгий,
А сказал бы ты: «Зайдём…»

 

 
Встрепенулся ясный сокол,
Бросил думать, начал петь.
Впереди идёт далёко,
Оторвался – не поспеть.

 

 
А пришли туда мы поздно,
И задами, коноплёй,
Осторожный и серьёзный,
Вёл он всех к себе домой.

 

 
Вот как было с нашим братом,
Что попал домой с войны:
Заходи в родную хату,
Пробираясь вдоль стены.

 

 
Знай вперёд, что толку мало
От родимого угла,
Что война и тут ступала,
Впереди тебя прошла,
Что тебе своей побывкой
Не порадовать жену:
Забежал, поспал урывком,
Догоняй опять войну…

 

 
Вот хозяин сел, разулся,
Руку правую – на стол,
Будто с мельницы вернулся,
С поля к ужину пришёл.
Будто так, а всё иначе…

 

 
– Ну, жена, топи-ка печь,
Всем довольствием горячим
Мне команду обеспечь.

 

 
Дети спят, Жена хлопочет,
В горький, грустный праздник свой,
Как ни мало этой ночи,
А и та – не ей одной.

 

 
Расторопными руками
Жарит, варит поскорей,
Полотенца с петухами
Достаёт, как для гостей;

 

 
Напоила, накормила,
Уложила на покой,
Да с такой заботой милой,
С доброй ласкою такой,
Словно мы иной порою
Завернули в этот дом,
Словно были мы герои,
И не малые притом.

 

 
Сам хозяин, старший воин,
Что сидел среди гостей,
Вряд ли был когда доволен
Так хозяйкою своей.

 

 
Вряд ли всей она ухваткой
Хоть когда-нибудь была,
Как при этой встрече краткой,
Так родна и так мила.

 

 
И болел он, парень честный,
Понимал, отец семьи,
На кого в плену безвестном
Покидал жену с детьми…

 

 
Кончив сборы, разговоры,
Улеглись бойцы в дому.
Лёг хозяин. Но не скоро
Подошла она к нему.

 

 
Тихо звякала посудой,
Что-то шила при огне.
А хозяин ждёт оттуда,
Из угла.
Неловко мне.

 

 
Все товарищи уснули,
А меня не гнёт ко сну.
Дай-ка лучше в карауле
На крылечке прикорну.

 

 
Взял шинель да, по присловью,
Смастерил себе постель,
Что под низ, и в изголовье,
И наверх, – и всё – шинель.

 

 
Эх, суконная, казённая,
Военная шинель, —
У костра в лесу прожжённая,
Отменная шинель.

 

 
Знаменитая, пробитая
В бою огнём врага
Да своей рукой зашитая, —
Кому не дорога!

 

 
Упадёшь ли, как подкошенный,
Пораненный наш брат,
На шинели той поношенной
Снесут тебя в санбат.

 

 
А убьют – так тело мёртвое
Твоё с другими в ряд
Той шинелкою потёртою
Укроют – спи, солдат!

 

 
Спи, солдат, при жизни краткой
Ни в дороге, ни в дому
Не пришлось поспать порядком
Ни с женой, ни одному…

 

 
На крыльцо хозяин вышел.
Той мне ночи не забыть.

 

 
– Ты чего?
– А я дровишек
Для хозяйки нарубить.

 

 
Вот не спится человеку,
Словно дома – на войне.
Зашагал на дровосеку,
Рубит хворост при луне.

 

 
Тюк да тюк. До света рубит.
Коротка солдату ночь.
Знать, жену жалеет, любит,
Да не знает, чем помочь.

 

 
Рубит, рубит. На рассвете
Покидает дом боец.

 

 
А под свет проснулись дети,
Поглядят – пришёл отец.
Поглядят – бойцы чужие,
Ружья разные, ремни.
И ребята, как большие,
Словно поняли они.

 

 
И заплакали ребята.
И подумать было тут:
Может, нынче в эту хату
Немцы с ружьями войдут…

 

 
И доныне плач тот детский
В ранний час лихого дня
С той немецкой, с той зарецкой
Стороны зовёт меня.

 

 
Я б мечтал не ради славы
Перед утром боевым,
Я б желал на берег правый,
Бой пройдя, вступить живым.

 

 
И скажу я без утайки,
Приведись мне там идти,
Я хотел бы к той хозяйке
Постучаться по пути.

 

 
Попросить воды напиться —
Не затем, чтоб сесть за стол,
А затем, чтоб поклониться
Доброй женщине простой.

 

 
Про хозяина ли спросит, —
«Полагаю – жив, здоров».
Взять топор, шинелку сбросить,
Нарубить хозяйке дров.

 

 
Потому – хозяин-барин
Ничего нам не сказал.
Может, нынче землю парит,
За которую стоял…

 

 
Впрочем, что там думать, братцы,
Надо немца бить спешить.
Вот и всё, что Тёркин вкратце
Вам имеет доложить.

 





Переправа





 
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…

 

 
Кому память, кому слава,
Кому тёмная вода, —
Ни приметы, ни следа.

 

 
Ночью, первым из колонны,
Обломав у края лёд,
Погрузился на понтоны.
Первый взвод.
Погрузился, оттолкнулся
И пошёл. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым.

 

 
Как плоты, пошли понтоны,
Громыхнул один, другой
Басовым, железным тоном,
Точно крыша под ногой.

 

 
И плывут бойцы куда-то,
Притаив штыки в тени.
И совсем свои ребята
Сразу – будто не они,

 

 
Сразу будто не похожи
На своих, на тех ребят:
Как-то всё дружней и строже,
Как-то всё тебе дороже
И родней, чем час назад.

 

 
Поглядеть – и впрямь – ребята!
Как, по правде, желторот,
Холостой ли он, женатый,
Этот стриженый народ.

 

 
Но уже идут ребята,
На войне живут бойцы,
Как когда-нибудь в двадцатом
Их товарищи – отцы.

 

 
Тем путём идут суровым,
Что и двести лет назад
Проходил с ружьём кремнёвым
Русский труженик-солдат.

 

 
Мимо их висков вихрастых,
Возле их мальчишьих глаз
Смерть в бою свистела часто
И минёт ли в этот раз?

 

 
Налегли, гребут, потея,
Управляются с шестом.
А вода ревёт правее —
Под подорванным мостом.

 

 
Вот уже на середине
Их относит и кружит…

 

 
А вода ревёт в теснине,
Жухлый лёд в куски крошит,
Меж погнутых балок фермы
Бьётся в пене и в пыли…

 

 
А уж первый взвод, наверно,
Достаёт шестом земли.

 

 
Позади шумит протока,
И кругом – чужая ночь.
И уже он так далёко,
Что ни крикнуть, ни помочь.

 

 
И чернеет там зубчатый,
За холодною чертой,
Неподступный, непочатый
Лес над чёрною водой.

 

 
Переправа, переправа!
Берег правый, как стена…

 

 
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.

 

 
Было так: из тьмы глубокой,
Огненный взметнув клинок,
Луч прожектора протоку
Пересёк наискосок.

 

 
И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны – в ряд.
Густо было там народу —
Наших стриженых ребят…

 

 
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди тёплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно…

 

 
Под огнём неразбериха —
Где свои, где кто, где связь?

 

 
Только вскоре стало тихо, —
Переправа сорвалась.

 

 
И покамест неизвестно,
Кто там робкий, кто герой,
Кто там парень расчудесный,
А наверно, был такой.

 

 
Переправа, переправа…
Темень, холод. Ночь как год.

 

 
Но вцепился в берег правый,
Там остался первый взвод.

 

 
И о нём молчат ребята
В боевом родном кругу,
Словно чем-то виноваты,
Кто на левом берегу.

 

 
Не видать конца ночлегу.
За ночь грудою взялась
Пополам со льдом и снегом
Перемешанная грязь.

 

 
И усталая с похода,
Что б там ни было, – жива,
Дремлет, скорчившись, пехота,
Сунув руки в рукава.

 

 
Дремлет, скорчившись, пехота,
И в лесу, в ночи глухой
Сапогами пахнет, потом,
Мёрзлой хвоей и махрой.

 

 
Чутко дышит берег этот
Вместе с теми, что на том
Под обрывом ждут рассвета,
Греют землю животом, —
Ждут рассвета, ждут подмоги,
Духом падать не хотят.

 

 
Ночь проходит, нет дороги
Ни вперёд и ни назад…

 

 
А быть может, там с полночи
Порошит снежок им в очи,
И уже давно
Он не тает в их глазницах
И пыльцой лежит на лицах —
Мёртвым всё равно.

 

 
Стужи, холода не слышат,
Смерть за смертью не страшна,
Хоть ещё паёк им пишет
Первой роты старшина,

 

 
Старшина паёк им пишет,
А по почте полевой
Не быстрей идут, не тише
Письма старые домой,
Что ещё ребята сами
На привале при огне
Где-нибудь в лесу писали
Друг у друга на спине…

 

 
Из Рязани, из Казани,
Из Сибири, из Москвы —
Спят бойцы.
Своё сказали
И уже навек правы.

 

 
И тверда, как камень, груда,
Где застыли их следы…

 

 
Может – так, а может – чудо?
Хоть бы знак какой оттуда,
И беда б за полбеды.

 

 
Долги ночи, жёстки зори
В ноябре – к зиме седой.

 

 
Два бойца сидят в дозоре
Над холодною водой.

 

 
То ли снится, то ли мнится,
Показалось что невесть,
То ли иней на ресницах,
То ли вправду что-то есть?

 

 
Видят – маленькая точка
Показалась вдалеке:
То ли чурка, то ли бочка
Проплывает по реке?

 

 
– Нет, не чурка и не бочка —
Просто глазу маета.
– Не пловец ли одиночка?
– Шутишь, брат. Вода не та!
– Да, вода… Помыслить страшно.
Даже рыбам холодна.
– Не из наших ли вчерашних
Поднялся какой со дна?..

 

 
Оба разом присмирели.
И сказал один боец:
– Нет, он выплыл бы в шинели,
С полной выкладкой, мертвец.

 

 
Оба здорово продрогли,
Как бы ни было, – впервой.

 

 
Подошёл сержант с биноклем.
Присмотрелся: нет, живой.
– Нет, живой. Без гимнастёрки.
– А не фриц? Не к нам ли в тыл?
– Нет. А может, это Тёркин? —
Кто-то робко пошутил.

 

 
– Стой, ребята, не соваться,
Толку нет спускать понтон.
– Разрешите попытаться?
– Что пытаться!
– Братцы, – он!

 

 
И, у заберегов корку
Ледяную обломав,
Он как он, Василий Тёркин,
Встал живой, – добрался вплавь.

 

 
Гладкий, голый, как из бани,
Встал, шатаясь тяжело.
Ни зубами, ни губами
Не работает – свело.

 

 
Подхватили, обвязали,
Дали валенки с ноги.
Пригрозили, приказали —
Можешь, нет ли, а беги.

 

 
Под горой, в штабной избушке,
Парня тотчас на кровать
Положили для просушки,
Стали спиртом растирать.

 

 
Растирали, растирали…
Вдруг он молвит, как во сне:
– Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне,
Чтоб не всё на кожу тратить?

 

 
Дали стопку – начал жить,
Приподнялся на кровати:
– Разрешите доложить…
Взвод на правом берегу
Жив-здоров назло врагу!
Лейтенант всего лишь просит
Огоньку туда подбросить.
А уж следом за огнём
Встанем, ноги разомнём.
Что там есть, перекалечим,
Переправу обеспечим…

 

 
Доложил по форме, словно
Тотчас плыть ему назад.
– Молодец! – сказал полковник.
Молодец! Спасибо, брат.

 

 
И с улыбкою неробкой
Говорит тогда боец:
– А ещё нельзя ли стопку,
Потому как молодец?

 

 
Посмотрел полковник строго,
Покосился на бойца.
– Молодец, а будет много —
Сразу две.
– Так два ж конца…

 

 
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.

 

 
Бой идёт святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.

 





О войне





 
– Разрешите доложить
Коротко и просто:
Я большой охотник жить
Лет до девяноста.

 

 
А война – про всё забудь
И пенять не вправе.
Собирался в дальний путь,
Дан приказ: «Отставить!»

 

 
Грянул год, пришёл черёд,
Нынче мы в ответе
За Россию, за народ
И за всё на свете.

 

 
От Ивана до Фомы,
Мёртвые ль, живые,
Все мы вместе – это мы,
Тот народ, Россия.

 

 
И поскольку это мы,
То скажу вам, братцы,
Нам из этой кутерьмы
Некуда податься.

 

 
Тут не скажешь: я – не я,
Ничего не знаю,
Не докажешь, что твоя
Нынче хата с краю.

 

 
Не велик тебе расчёт
Думать в одиночку.
Бомба – дура. Попадёт
Сдуру прямо в точку.

 

 
На войне себя забудь,
Помни честь, однако,
Рвись до дела – грудь на грудь,
Драка – значит, драка.

 

 
И признать не премину,
Дам свою оценку,
Тут не то, что в старину, —
Стенкою на стенку.

 

 
Тут не то, что на кулак:
Поглядим, чей дюже, —
Я сказал бы даже так:
Тут гораздо хуже…

 

 
Ну, да что о том судить, —
Ясно всё до точки.
Надо, братцы, немца бить,
Не давать отсрочки.

 

 
Раз война – про всё забудь
И пенять не вправе,
Собирался в долгий путь,
Дан приказ: «Отставить!»

 

 
Сколько жил – на том конец,
От хлопот свободен.
И тогда ты – тот боец,
Что для боя годен.

 

 
И пойдёшь в огонь любой,
Выполнишь задачу.
И глядишь – ещё живой
Будешь сам в придачу.

 

 
А застигнет смертный час,
Значит, номер вышел.
В рифму что-нибудь про нас
После нас напишут.

 

 
Пусть приврут хоть во сто крат,
Мы к тому готовы,
Лишь бы дети, говорят,
Были бы здоровы…

 





Тёркин ранен





 
На могилы, рвы, канавы,
На клубки колючки ржавой,
На поля, холмы – дырявой,
Изувеченной земли,
На болотный лес корявый,
На кусты – снега легли.

 

 
И густой позёмкой белой
Ветер поле заволок.
Вьюга в трубах обгорелых
Загудела у дорог.

 

 
И в снегах непроходимых
Эти мирные края
В эту памятную зиму
Орудийным пахли дымом,
Не людским дымком жилья.

 

 
И в лесах, на мёрзлой груде,
По землянкам без огней,
Возле танков и орудий
И простуженных коней
На войне встречали люди
Долгий счёт ночей и дней.

 

 
И лихой, нещадной стужи
Не бранили, как ни зла:
Лишь бы немцу было хуже,
О себе ли речь там шла!

 

 
И желал наш добрый парень:
Пусть помёрзнет немец-барин,
Немец-барин не привык,
Русский стерпит – он мужик.

 

 
Шумным хлопом рукавичным,
Топотнёй по целине
Спозаранку день обычный
Начинался на войне.

 

 
Чуть вился дымок несмелый,
Оживал костёр с трудом,
В закоптелый бак гремела
Из ведра вода со льдом.

 

 
Утомлённые ночлегом,
Шли бойцы из всех берлог
Греться бегом, мыться снегом,
Снегом жёстким, как песок.

 

 
А потом – гуськом по стёжке,
Соблюдая свой черёд,
Котелки забрав и ложки,
К кухням шёл за взводом взвод.

 

 
Суп досыта, чай до пота, —
Жизнь как жизнь.
И опять война – работа:
– Становись!

 

* * *


 
Вслед за ротой на опушку
Тёркин движется с катушкой,
Разворачивает снасть, —
Приказали делать связь.

 

 
Рота головы пригнула.
Снег чернеет от огня.
Тёркин крутит; – Тула, Тула!
Тула, слышишь ты меня?

 

 
Подмигнув бойцам украдкой:
Мол, у нас да не пойдёт, —
Дунул в трубку для порядку,
Командиру подаёт.

 

 
Командиру всё в привычку, —
Голос в горсточку, как спичку
Трубку книзу, лёг бочком,
Чтоб позёмкой не задуло.
Всё в порядке.
– Тула, Тула,
Помогите огоньком…

 

 
Не расскажешь, не опишешь,
Что? за жизнь, когда в бою
За чужим огнём расслышишь
Артиллерию свою.

 

 
Воздух круто завивая,
С недалёкой огневой
Ахнет, ахнет полковая,
Запоёт над головой.

 

 
А с позиций отдалённых,
Сразу будто бы не в лад,
Ухнет вдруг дивизионной
Доброй матушки снаряд.

 

 
И пойдёт, пойдёт на славу,
Как из горна, жаром дуть,
С воем, с визгом шепелявым
Расчищать пехоте путь,
Бить, ломать и жечь в окружку.
Деревушка? – Деревушку.
Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж.
Врёшь, не высидишь – отдашь!

 

 
А ещё остался кто там,
Запорошенный песком?
Погоди, встаёт пехота,
Дай достать тебя штыком.

 

 
Вслед за ротою стрелковой