Такер Коу (Дональд Уэстлейк)
Плата за страх
Глава 1
Справа по улице ко мне приближались трое парнишек, оживленно болтая по-итальянски, размахивая руками и смеясь. Когда они поравнялись со мной, один поднял голову и, встретившись со мной взглядом, быстро и весело что-то произнес. Я понятия не имел, о чем он говорит, но голос прозвучал так радостно, а все трое улыбались так искренне, что я не мог не улыбнуться в ответ, проговорив: “Привет, ребятки”. Они прошли мимо, на светофоре зажегся зеленый свет, и я, перейдя улицу, углубился в Вест-Виллидж, район южной части острова Манхэттен, расположенный между Гринвич-Виллиджем и рекой Гудзон.
Теперь я очутился на Чарльз-стрит, к западу от Гудзона; нужный мне адрес находился отсюда, как оказалось, еще в полутора кварталах. Среди принадлежавших транспортной компании грузовиков, стоявших под навесами, и складских помещений высились четыре жилых многоквартирных дома из красного кирпича, словно фрагменты, оставшиеся на доске для игры в монополию. Мне нужен был самый последний из домов. Он отличался от других отсутствием высокого крыльца у входа и наличием кафетерия в цокольном этаже. Вход в кафетерий с обеих сторон обрамляли витрины из толстого стекла, покрашенные в черный цвет, с белыми липучками-картинами, изображавшими сидящие за круглыми столами пары, — на каждой витрине по одной липучке, а следовательно, по одной паре. Над дверью на металлическом стержне висела деревянная вывеска; волнистые белые буквы на черном фоне гласили: “Частица Востока”.
Я на минуту задержался перед входом и огляделся. Был воскресный летний день, жаркий и влажный, как это обычно бывает в конце августа, полуденное солнце немилосердно жгло притихшую пустынную улицу. Кроме этих четырех домов, жилых зданий в квартале не было, а ни одна из расположенных здесь фирм по выходным не работала. Во всем Манхэттене сейчас трудно было увидеть людей; те, кто не уехал в отпуск, отправились на пляж или прятались от зноя в комнатах с кондиционерами. В подземке, на которой я добрался сюда из Куинса, было почти так же пусто, как и на этой улице.
Когда я наконец, толкнув дверь, вошел в “Частицу Востока”, то сперва решил было, что здесь тоже пусто и в кафетерии, кроме меня, нет ни единой души. Затемненное помещение казалось еще сумрачнее по контрасту с ярким солнечным светом на улице. Я остановился прямо в дверях и, прищурившись, попытался разглядеть, куда попал.
Зал был длинным и довольно узким. Голые кирпичные стены увешаны большими черно-белыми фотографиями и еще более крупными абстрактными картинами. С потолка, обитого по старинке матово-черной рифленой жестью, свисали янтарно-желтые шары с тусклыми лампочками, создавая впечатление, что кто-то с точностью до доли процента подсчитал минимальное количество света, необходимое для прочтения меню. Вдоль стен выстроились в три ряда квадратные деревянные столики, окруженные всевозможными сиденьями — от изящных металлических кресел до грубо сколоченных табуретов. В центре каждого стола имелись стеклянные сахарница, солонка и перечница. В дальнем конце помещения находилась стойка в пояс высотой, за которой просматривалась ярко освещенная и, судя по всему, пустая кухня.
Я сделал шаг вперед, положил руку на спинку стула и окликнул:
— Эй! Есть тут кто-нибудь?
В ответ раздался какой-то шум в конце зала. Из-за последнего стола в правом ряду поднялся человек и направился ко мне со словами:
— Вам что-нибудь нужно, мистер?
На первый взгляд он производил впечатление грубого мужлана. Лохматые каштановые волосы, бросающиеся в глаза огромные усы того же цвета, черные брюки и темно-бордовый свитер с широким горлом. За пояс, на манер передника, было заткнуто грязно-белое полотенце, спускающееся до середины бедер. Над казацкими усами нависал широкий нос. Он был высокого роста и в своем свитере казался очень грузным.
Но, пока он приближался, этот первоначальный образ потускнел и съежился: стало ясно, что он гораздо моложе, чем показался вначале, — не старше двадцати — двадцати одного года, — а выражение глаз выдавало в этом с виду зрелом мужчине юношескую неуверенность и настороженность. Образ, который он пытался создать, как у актера на сцене, впечатлял лишь на расстоянии, хотя со временем из него вполне мог получиться тот, за кого он себя выдавал.
Я ответил:
— Мне нужна Робин Кеннели.
На его лице появилось особое выражение, и он неприветливо спросил:
— Зачем она вам?
Мне было хорошо знакомо это выражение лица, которое я наблюдал сотни раз в жизни: оно означало, что он учуял во мне копа и приготовился стоять насмерть, защищая себя и всех своих знакомых от действительных и воображаемых неприятностей.
Когда в департаменте полиции Нью-Йорка у меня отобрали значок, то не смогли лишить того запашка, который сопровождает полицейского всю жизнь, независимо от того, состоит ли он на службе или его отпустили на все четыре стороны.
Доказывать, что ты не верблюд, в данном случае вряд ли имело смысл — он ни словом не обмолвился о своих подозрениях на мой счет, поэтому я предпочел уклончивый ответ.
— Я ее родственник.
Он недоверчиво поглядел на меня:
— Тот самый кузен?
— Ну да.
— Я думал... — Он неопределенно махнул рукой и поглядел мне за спину, словно стоял некто способный разрешить его сомнения.
— Не все кузены, — объяснил я, — одного возраста. Робин Кеннеди — внучка сестры моей матери, то есть как бы моя двоюродная племянница. Она здесь?
— Конечно. Наверху. У Терри.
— Как туда пройти?
— Идите за мной. — И, повернувшись, уже на ходу бросил через плечо:
— Я думал, что вы — молодой парень. Не знаю почему, но мне так казалось.
На это сказать было нечего. Мы с ним колонной по одному прошествовали по длинному залу и через дверь с правой стороны вышли на кухню — просторное, отделанное алюминием помещение с низким потолком, освещенное флюоресцентными лампами.
— Лестница вот за этой дверью, — сказал молодой человек, и тут дверь, на которую он указывал, распахнулась настежь, и на пороге появилась Робин Кеннели, вся в потеках не успевшей высохнуть крови. Красным от крови был и нож в ее руках.
— Там, наверху!.. — высоким, звенящим голосом четко выговорила она и рухнула на пол.
Теперь я очутился на Чарльз-стрит, к западу от Гудзона; нужный мне адрес находился отсюда, как оказалось, еще в полутора кварталах. Среди принадлежавших транспортной компании грузовиков, стоявших под навесами, и складских помещений высились четыре жилых многоквартирных дома из красного кирпича, словно фрагменты, оставшиеся на доске для игры в монополию. Мне нужен был самый последний из домов. Он отличался от других отсутствием высокого крыльца у входа и наличием кафетерия в цокольном этаже. Вход в кафетерий с обеих сторон обрамляли витрины из толстого стекла, покрашенные в черный цвет, с белыми липучками-картинами, изображавшими сидящие за круглыми столами пары, — на каждой витрине по одной липучке, а следовательно, по одной паре. Над дверью на металлическом стержне висела деревянная вывеска; волнистые белые буквы на черном фоне гласили: “Частица Востока”.
Я на минуту задержался перед входом и огляделся. Был воскресный летний день, жаркий и влажный, как это обычно бывает в конце августа, полуденное солнце немилосердно жгло притихшую пустынную улицу. Кроме этих четырех домов, жилых зданий в квартале не было, а ни одна из расположенных здесь фирм по выходным не работала. Во всем Манхэттене сейчас трудно было увидеть людей; те, кто не уехал в отпуск, отправились на пляж или прятались от зноя в комнатах с кондиционерами. В подземке, на которой я добрался сюда из Куинса, было почти так же пусто, как и на этой улице.
Когда я наконец, толкнув дверь, вошел в “Частицу Востока”, то сперва решил было, что здесь тоже пусто и в кафетерии, кроме меня, нет ни единой души. Затемненное помещение казалось еще сумрачнее по контрасту с ярким солнечным светом на улице. Я остановился прямо в дверях и, прищурившись, попытался разглядеть, куда попал.
Зал был длинным и довольно узким. Голые кирпичные стены увешаны большими черно-белыми фотографиями и еще более крупными абстрактными картинами. С потолка, обитого по старинке матово-черной рифленой жестью, свисали янтарно-желтые шары с тусклыми лампочками, создавая впечатление, что кто-то с точностью до доли процента подсчитал минимальное количество света, необходимое для прочтения меню. Вдоль стен выстроились в три ряда квадратные деревянные столики, окруженные всевозможными сиденьями — от изящных металлических кресел до грубо сколоченных табуретов. В центре каждого стола имелись стеклянные сахарница, солонка и перечница. В дальнем конце помещения находилась стойка в пояс высотой, за которой просматривалась ярко освещенная и, судя по всему, пустая кухня.
Я сделал шаг вперед, положил руку на спинку стула и окликнул:
— Эй! Есть тут кто-нибудь?
В ответ раздался какой-то шум в конце зала. Из-за последнего стола в правом ряду поднялся человек и направился ко мне со словами:
— Вам что-нибудь нужно, мистер?
На первый взгляд он производил впечатление грубого мужлана. Лохматые каштановые волосы, бросающиеся в глаза огромные усы того же цвета, черные брюки и темно-бордовый свитер с широким горлом. За пояс, на манер передника, было заткнуто грязно-белое полотенце, спускающееся до середины бедер. Над казацкими усами нависал широкий нос. Он был высокого роста и в своем свитере казался очень грузным.
Но, пока он приближался, этот первоначальный образ потускнел и съежился: стало ясно, что он гораздо моложе, чем показался вначале, — не старше двадцати — двадцати одного года, — а выражение глаз выдавало в этом с виду зрелом мужчине юношескую неуверенность и настороженность. Образ, который он пытался создать, как у актера на сцене, впечатлял лишь на расстоянии, хотя со временем из него вполне мог получиться тот, за кого он себя выдавал.
Я ответил:
— Мне нужна Робин Кеннели.
На его лице появилось особое выражение, и он неприветливо спросил:
— Зачем она вам?
Мне было хорошо знакомо это выражение лица, которое я наблюдал сотни раз в жизни: оно означало, что он учуял во мне копа и приготовился стоять насмерть, защищая себя и всех своих знакомых от действительных и воображаемых неприятностей.
Когда в департаменте полиции Нью-Йорка у меня отобрали значок, то не смогли лишить того запашка, который сопровождает полицейского всю жизнь, независимо от того, состоит ли он на службе или его отпустили на все четыре стороны.
Доказывать, что ты не верблюд, в данном случае вряд ли имело смысл — он ни словом не обмолвился о своих подозрениях на мой счет, поэтому я предпочел уклончивый ответ.
— Я ее родственник.
Он недоверчиво поглядел на меня:
— Тот самый кузен?
— Ну да.
— Я думал... — Он неопределенно махнул рукой и поглядел мне за спину, словно стоял некто способный разрешить его сомнения.
— Не все кузены, — объяснил я, — одного возраста. Робин Кеннеди — внучка сестры моей матери, то есть как бы моя двоюродная племянница. Она здесь?
— Конечно. Наверху. У Терри.
— Как туда пройти?
— Идите за мной. — И, повернувшись, уже на ходу бросил через плечо:
— Я думал, что вы — молодой парень. Не знаю почему, но мне так казалось.
На это сказать было нечего. Мы с ним колонной по одному прошествовали по длинному залу и через дверь с правой стороны вышли на кухню — просторное, отделанное алюминием помещение с низким потолком, освещенное флюоресцентными лампами.
— Лестница вот за этой дверью, — сказал молодой человек, и тут дверь, на которую он указывал, распахнулась настежь, и на пороге появилась Робин Кеннели, вся в потеках не успевшей высохнуть крови. Красным от крови был и нож в ее руках.
— Там, наверху!.. — высоким, звенящим голосом четко выговорила она и рухнула на пол.
Глава 2
Я впервые познакомился с Робин Кеннели за день до сегодняшнего, когда она посетила мой дом в Куинсе. Я был на заднем дворе и возился со стеной, когда вышла Кейт и объявила:
— Тебя желает видеть какая-то девушка.
Чушь какая-то. По привычке, из-за своих былых похождений, я сперва вздрогнул от испуга, но, поскольку все это было в далеком прошлом, ощущение вины тут же прошло. Опершись на лопату, я спросил:
— Кто она такая?
Я был в яме, которую копал, а Кейт стояла на краю. Если вы собираетесь возвести стену, настоящую, долговечную и прочную, то без хорошей ямы не обойтись. Стена должна начинаться в земле, ниже глубины промерзания. Работая медленно и тщательно, примерно день или два в неделю, за последние несколько месяцев я прокопал около половины траншеи, выкладывая по высоте ряд цементных блоков, чтобы предохранить края от осыпания. Я не особенно спешил закончить стену, ее сооружение помогало мне чувствовать себя при деле.
Не знаю, насколько Кейт разбирается в моей стене и насколько понимает меня. Она — моя жена, и решила остаться со мной, за что я ей благодарен, и этого для меня достаточно. Иногда я опасаюсь, что жизнь, которую я себе создал, окажется растоптанной, подобно хрупкому цветку под грубыми ногами любопытных, стоит мне выставить ее на обозрение, — вот поэтому я сижу и не рыпаюсь, возвожу свою стену и продвигаюсь вперед с оглядкой.
— Она говорит, что приходится тебе кузиной. Робин Кеннели.
— Вот как? Никогда о ней не слышал.
— Она утверждает, что ее мать — твоя двоюродная сестра Рита Гибсон.
Это имя было мне знакомо. Я никогда не стремился поддерживать многочисленные родственные связи, но из детских воспоминаний выплыл образ тощей, угловатой темноволосой девицы, которую величали кузина Рита Гибсон. Дочь тети Агнес Гибсон.
— Ладно, — ответил я. — Скажи ей, что я сейчас к ней выйду. Мне нужно привести себя в порядок.
— Хорошо.
Кейт пошла вперед. Я отнес лопату и уровень к заднему крыльцу, оставив их там вместе с рукавицами, и прошел в дом.
Кейт уже сидела в гостиной с девушкой. Я слышал, как они разговаривают. Чтобы попасть наверх, мне нужно было пройти через гостиную, что я и сделал, не глядя в их сторону. Затем поднялся по лестнице, вымылся, переоделся и, спустившись вниз, обнаружил, что они обе перешли на кухню, где девушка заняла мое обычное место за столом, а Кейт варила кофе.
Нами нередко овладевают необъяснимые чувства. Я сразу понял, что ощущаю к девушке неприязнь, отчасти из-за того, что на миг почувствовал себя виноватым, когда Кейт объявила о ее приходе, отчасти, может быть, из-за того, что она сидела на моем стуле, и отчасти потому, что она оказалась очень молодой и красивой.
Я бы дал ей лет восемнадцать. Она была хрупкая, стройная, с длинной шейкой и изящными руками. Гладкие блестящие черные волосы, прямые и очень длинные, как у певичек на телевидении. На лице с тонкими чертами, почти не тронутом косметикой, выделялись большие умные карие глаза. На ней был строгий бледно-зеленый костюм и белая блузка с гофрированным воротничком — наряд, который обычно носят на работе тридцатилетние секретарши. То, что она предприняла такие отчаянные усилия, чтобы придать себе впечатляющий, по ее мнению, вид, говорило о том, сколь важна для нее встреча со мной.
Подавив в себе эту глупую неприязнь к ней, я вошел в кухню и произнес:
— Здравствуйте.
Она вскочила на ноги, легкая и гибкая, словно олененок.
— Здравствуйте! — Она улыбнулась доверчивой, смущенной улыбкой и спросила:
— Не знаю, как вас называть. Кузен Митчелл? Мистер Тобин?
— Давайте просто Митч. А вы — Робин?
— Да. Робин Кеннели. Моя мама...
— Да, я уже сообразил. — Увидев по ее лицу, что допустил грубость, я поспешил изобразить дружескую улыбку и добавил:
— Садитесь, садитесь. Какие могут быть церемонии между родственниками.
Кейт принесла чашки и блюдца, разрядив обстановку, а я сел за стол напротив девушки, силясь выжать из себя что-нибудь подобающее случаю. Но поддерживать светскую беседу мне было нелегко — уже не помню, с каких пор, и нужных слов как на грех не находилось.
Выручила Кейт — дай ей Бог здоровья. Двигаясь по кухне и суетясь, чтобы приготовить кофе, достать печенье, она успевала поддерживать разговор с гостьей, задавая ей вопросы про ее мать, бабушку и прочих моих родственников, многих из которых Кейт едва знала, а большинство попросту никогда не видела.
Когда наконец мы все оказались за столом, в разговоре возникла пауза, и через минуту девушка, взглянув на меня, начала:
— Пожалуй, пора перейти к цели моего визита.
— Не торопись, — возразил я. — Возьми еще печенья. Она машинально повиновалась, но, взяв печенье, так и продолжала держать его в руке, когда приступила к рассказу.
— Понимаете, — произнесла она по-девичьи простодушно, — я оказалась единственной, кто хоть как-то знаком с полицейским.
— Я не полицейский, — вырвалось у меня, но, заметив, как напряглась Кейт, я сообразил, что рявкнул слишком резко, и взял на октаву ниже:
— Но у меня остались знакомые в полиции. А зачем тебе нужен полицейский?
— Трудно объяснить, — вздохнула она, — так, чтобы самой не запутаться. Мой друг — у меня есть близкий друг, Терри Вилфорд, он открыл кафетерий. В Виллидже — знаете, где это? Терри и еще трое ребят, они собрали денег и сложились. Мы взяли — они взяли в аренду помещение. Им повезло — совсем недорого получилось, и условия аренды выгодные, если через три месяца выяснится, что с кафетерием ничего не выгорело, от аренды можно отказаться.
Она настолько увлеклась своими объяснениями, что не могла не жестикулировать, поэтому, положив печенье обратно на тарелку, склонилась над чашкой, оперлась локтями о стол и стала помогать себе руками, вперив в меня настойчивый и пристальный взгляд. Такой она представлялась мне за столиком в кафетерии у ее приятелей; в нашей стандартной кухне она производила странное впечатление и казалась почти что эльфом из сказки.
— Похоже, что у вас уже есть адвокат, — вмешался я. — Мне еще не ясно, в чем дело, но вы к нему уже обращались, не так ли?
— Джордж — он на самом-то деле не адвокат, — ответила она, и лицо ее на мгновение вспыхнуло лучезарной улыбкой. — Это даже немного забавно. Старший брат Джорджа работает на почте и по вечерам посещает Нью-йоркский университет. Он уже девять лет учится на адвоката, и Джордж утверждает, что так никогда и не выучится. Но когда нам нужна юридическая консультация, Джордж обращается к своему брату. Но только теперь одним этим уже не обойдешься.
— Почему?
— Ну... Мы открылись в прошлый понедельник. А в среду явился какой-то человек, полицейский. Он не сообщил, что ему нужно, все время задавал вопросы, осматривался и очень много... намекал. Как будто мы сделали что-то предосудительное, а он нас выследил. И как бы сожалел о том, каково нам придется, если кафетерий придется закрыть.
— Он был в форме?
— Нет. Но Джордж попросил у него удостоверение, и он действительно оказался полицейским. Детективом.
— Ладно. И чем же дело кончилось?
— В среду он просто покрутился немного и ушел. Но в четверг вечером вернулся и опять начал распинаться о том, что с соседями нужно ладить, а тех, кто этого не делает, терпеть не будут, а вчера вечером нагрянул снова и начал спрашивать у всех посетителей документы. И все время намекал на что-то загадочное и нехорошее. Например, зачем это Терри живет наверху... В четверг, когда он заявился, случилось так, что я поднялась к Терри, а когда спускалась, этот человек поинтересовался: в каких целях будет использоваться верхний этаж и станут ли девушки основной рабочей силой кафетерия.
Я чувствовал на себе взгляд Кейт. В мои времена полицейские-вымогатели тоже были не редкость, а судя по рассказу Робин Кеннеди, фрукт, с которым они столкнулись, был именно такого сорта.
— И что же потом случилось? — спросил я. Она порывисто, по-юношески пожала плечами и, наклонив голову, продолжала:
— Ну, Джордж говорит, что ему нужно дать на лапу, чтобы отмазаться. Так его брат советует, тот, который почти адвокат. Да мы и сами знаем, что такое рэкет, я имею в виду все эти дурацкие выплаты в муниципалитет и прочее... Или вот, например, этот тип из пожарной охраны, который убеждал нас, что необходимы дополнительные выходы и огнетушители, и тогда брат Джорджа отделался от него, всучив ему пятьдесят долларов. Но этот полицейский... Мы не знаем, как к нему подступиться. Боимся предлагать ему деньги — а вдруг он только и ждет, чтобы подловить нас на этом? Тогда всех нас действительно ждут неприятности.
— Значит, взятку вы ему не предлагали? Она покачала головой.
— Мы не циники, мистер Тобин, — сказала она, забывая, что должна называть меня по имени. — Но нам известно, что, если открываешь свое дело, то нужно кое с чем смириться. Мы знали, что придется кое-кому дать на лапу. Но этот полицейский себя так странно ведет, и мы ни в чем не уверены. И брат Джорджа не хочет рисковать, предлагать ему деньги, потому что вдруг тому не взятка нужна? Тогда брата Джорджа ждут неприятности. И нас всех могут подловить.
— А какие у него еще, по-твоему, могут быть причины, если не деньги?
Она, казалось, замешкалась и, когда на этот раз снова заговорила, то чаще поглядывала на Кейт, чем на меня.
— Некоторые люди, — начала она, — ну некоторые полицейские и тому подобные думают, что молодежь из Виллиджа... ну, в общем, они молодежь недолюбливают. Они считают, что мы все битники, развратники, ну и все такое. Бывает, полицейские цепляются к парню, который носит бороду, или к девчонке только из-за того, что она живет в Виллидже. Так что дело может быть именно в этом, он хочет нас немножко пошерстить просто потому, что терпеть не может. А если так, то мы совершим ужасную ошибку, если попытаемся предложить ему деньги. Это только все сильно осложнит.
— Так думает твой друг Терри? — спросил я.
На ее щеках внезапно вспыхнул румянец, и она сказала:
— Терри думает, что ему нужна девушка.
— Ты?
— Может быть. Или, вполне вероятно, просто любая девушка. Терри говорит, что, не исключено, он один из тех, кто считает, будто все, кто связан с кофейнями, исповедуют свободную любовь.
— Значит, Терри полагает, что ему нужна взятка натурой, так?
Она кивнула.
— А ты хочешь узнать мое мнение по этому поводу, так? — спросил я.
— Вроде того, — ответила она. — Но... Она, поколебавшись, поглядела на Кейт, снова перевела на меня беспомощный взгляд и вновь пожала плечами и понурила голову.
Кейт впервые заговорила:
— Митч, это не смахивает на вымогательство?
— Весьма похоже на это, — ответил я. — Может, здесь и что-то другое, я не знаю. Но вероятнее всего — вымогательство.
Кейт обратилась к девушке:
— И ты хочешь, чтобы Митч с этим человеком поговорил, верно?
Я, пораженный, переводил взгляд с одной на другую. Мне это и в голову не приходило. Я думал, что девушка просто пришла за советом, услышать мое мнение о том, чего хочет этот полицейский, и пытался сообразить, что же ей сказать. Очень похоже было на то, что этот тип решил подзаработать и регулярно получать белый конвертик в виде благодарности за свое невмешательство, но я и сам до конца не был уверен в своих догадках и не хотел, чтобы мой совет поставил ребят в еще более трудное положение. Так что я размышлял, взвешивая все “за” и “против”, прежде чем принять окончательное решение, и у меня и в мыслях не было, что моя новоявленная родственница пожелает, чтобы я выбрался из дому и самолично занялся этим типом.
Но хотела она именно этого. Кейт сразу обо всем догадалась, и Кейт была права, как это часто с ней бывает, когда речь идет о том, что у других на уме. Робин Кеннеди с благодарностью ухватилась за эту фразу Кейт, воскликнув:
— О да! Никто из нас не способен на это, правда-правда! — И обратилась ко мне умоляющим тоном:
— А может быть, вы согласитесь?
— Ну... — начал было я, чувствуя, что попался в ловушку. Мне не хотелось высовываться ни ради Робин Кеннеди, ни ради кого другого. Я выходил из дому несколько месяцев тому назад в силу необходимости, чтобы подзаработать деньжат и обеспечить себе еще год или чуть больше безмятежного существования, но это было лишь раз и отбило у меня желание повторить опыт: честно говоря, эта вылазка не вызвала у меня особого желания повторить ее в ближайшем будущем.
Я чувствовал на себе взгляд Кейт, но избегал встречаться с ней глазами. Она хотела, чтобы я пошел с этой девушкой, я это знал, и лишь отчасти из-за того, что Кейт сразу же прониклась к ней симпатией. Основная же причина была в том, что она полагала, что мне гораздо полезнее шевелиться, чем сидеть без дела. Здесь Кейт была не права, но нельзя же винить ее за такие мысли.
Девушка продолжала умолять:
— Прошу вас, мистер Тобин. Если бы вы только смогли, если бы вы с ним поговорили. Мы вложили в этот кафетерий все, что у нас было, и, если он прогорит, мы пропали. А если этот человек от нас не отстанет, к нам никто не будет ходить, и мы останемся на бобах. Прошу вас.
— Как зовут этого полицейского? — спросил я.
— Эдвард Донлон. Детектив второй категории.
— А сколько ему лет?
Она пожала плечами; слишком стар.
— Не знаю, — сказала она. — Около пятидесяти, наверное. Значит, где-то за сорок. Молодые склонны преувеличивать возраст тех, кто старше.
— Как он выглядит? — спросил я.
Не успела она ответить, как вмешалась Кейт:
— Митч, сходи и сам на него полюбуйся. Иначе ты ничего не выяснишь.
— В этом нет необходимости, — возразил я. — Может, тут что-то другое.
— Тем более, — настаивала она.
— Он обронил, что вернется в воскресенье, — продолжала девушка. — Завтра. Он сказал, в воскресенье после обеда.
— Вот тогда ты и встреться с ним, — заметила Кейт.
— Я могу кое-кому позвонить, — ответил я. — У меня в полиции остались еще знакомые... Какой у вас участок? — спросил я девушку.
— Митч, это же несерьезно! — воскликнула Кейт. — Ты что — хочешь еще усугубить их положение?
Робин Кеннеди смотрела поочередно то на меня, то на Кейт, и лицо ее принимало все более озабоченное выражение.
— Если вы не хотите... — произнесла она срывающимся голосом.
Но я уже понял, что это неизбежно. Придется посвятить этому почти целый день. Когда я подумал, что предстоит разговаривать с кем-то из полиции, с теми, кто, может, знает меня по имени, и в курсе того, что я натворил, у меня все внутри напряглось, хотя такая возможность и казалась маловероятной. На службе в полиции числятся тысячи людей, а имя Митчелла Тобина вряд ли вызовет какие-нибудь ассоциации больше чем у сотни.
От этой мысли мне намного лучше не стало. И все же я знал, что ничего другого не остается. Придется завтра доехать на метро до Манхэттена, встретиться с копом-хапугой и выяснить, что можно сделать, чтобы помочь этой молодежи с их заведением. Едва ли имело смысл объяснять Робин Кеннеди, что их предприятие все равно обречено, независимо от результатов моей миссии. Этот хрупкий бизнес то и дело возникает на окраинах Гринвич-Виллиджа. Им занимаются юнцы, глядящие на мир широко раскрытыми глазами, сами не знающие толком, чего хотят, и не имеющие ни малейшего понятия, как вести дела; несколько месяцев они ни шатко ни валко кое-как перебиваются с хлеба на воду, а потом их предприятия заканчивают свое существование либо в залах для судебных разбирательств, либо в потоке неоплаченных чеков. В бытность свою на службе мне частенько доводилось иметь дело с юнцами-предпринимателями, рухнувшими под бременем долгов, и я так насобачился, что с первого взгляда мог определить так называемый бизнес, неспособный на самом деле продержаться и один финансовый год.
Но с Робин Кеннели я своими мыслями не поделился. Сказал только:
— Ладно, приду. В котором, он сказал, часу?
— Тебя желает видеть какая-то девушка.
Чушь какая-то. По привычке, из-за своих былых похождений, я сперва вздрогнул от испуга, но, поскольку все это было в далеком прошлом, ощущение вины тут же прошло. Опершись на лопату, я спросил:
— Кто она такая?
Я был в яме, которую копал, а Кейт стояла на краю. Если вы собираетесь возвести стену, настоящую, долговечную и прочную, то без хорошей ямы не обойтись. Стена должна начинаться в земле, ниже глубины промерзания. Работая медленно и тщательно, примерно день или два в неделю, за последние несколько месяцев я прокопал около половины траншеи, выкладывая по высоте ряд цементных блоков, чтобы предохранить края от осыпания. Я не особенно спешил закончить стену, ее сооружение помогало мне чувствовать себя при деле.
Не знаю, насколько Кейт разбирается в моей стене и насколько понимает меня. Она — моя жена, и решила остаться со мной, за что я ей благодарен, и этого для меня достаточно. Иногда я опасаюсь, что жизнь, которую я себе создал, окажется растоптанной, подобно хрупкому цветку под грубыми ногами любопытных, стоит мне выставить ее на обозрение, — вот поэтому я сижу и не рыпаюсь, возвожу свою стену и продвигаюсь вперед с оглядкой.
— Она говорит, что приходится тебе кузиной. Робин Кеннели.
— Вот как? Никогда о ней не слышал.
— Она утверждает, что ее мать — твоя двоюродная сестра Рита Гибсон.
Это имя было мне знакомо. Я никогда не стремился поддерживать многочисленные родственные связи, но из детских воспоминаний выплыл образ тощей, угловатой темноволосой девицы, которую величали кузина Рита Гибсон. Дочь тети Агнес Гибсон.
— Ладно, — ответил я. — Скажи ей, что я сейчас к ней выйду. Мне нужно привести себя в порядок.
— Хорошо.
Кейт пошла вперед. Я отнес лопату и уровень к заднему крыльцу, оставив их там вместе с рукавицами, и прошел в дом.
Кейт уже сидела в гостиной с девушкой. Я слышал, как они разговаривают. Чтобы попасть наверх, мне нужно было пройти через гостиную, что я и сделал, не глядя в их сторону. Затем поднялся по лестнице, вымылся, переоделся и, спустившись вниз, обнаружил, что они обе перешли на кухню, где девушка заняла мое обычное место за столом, а Кейт варила кофе.
Нами нередко овладевают необъяснимые чувства. Я сразу понял, что ощущаю к девушке неприязнь, отчасти из-за того, что на миг почувствовал себя виноватым, когда Кейт объявила о ее приходе, отчасти, может быть, из-за того, что она сидела на моем стуле, и отчасти потому, что она оказалась очень молодой и красивой.
Я бы дал ей лет восемнадцать. Она была хрупкая, стройная, с длинной шейкой и изящными руками. Гладкие блестящие черные волосы, прямые и очень длинные, как у певичек на телевидении. На лице с тонкими чертами, почти не тронутом косметикой, выделялись большие умные карие глаза. На ней был строгий бледно-зеленый костюм и белая блузка с гофрированным воротничком — наряд, который обычно носят на работе тридцатилетние секретарши. То, что она предприняла такие отчаянные усилия, чтобы придать себе впечатляющий, по ее мнению, вид, говорило о том, сколь важна для нее встреча со мной.
Подавив в себе эту глупую неприязнь к ней, я вошел в кухню и произнес:
— Здравствуйте.
Она вскочила на ноги, легкая и гибкая, словно олененок.
— Здравствуйте! — Она улыбнулась доверчивой, смущенной улыбкой и спросила:
— Не знаю, как вас называть. Кузен Митчелл? Мистер Тобин?
— Давайте просто Митч. А вы — Робин?
— Да. Робин Кеннели. Моя мама...
— Да, я уже сообразил. — Увидев по ее лицу, что допустил грубость, я поспешил изобразить дружескую улыбку и добавил:
— Садитесь, садитесь. Какие могут быть церемонии между родственниками.
Кейт принесла чашки и блюдца, разрядив обстановку, а я сел за стол напротив девушки, силясь выжать из себя что-нибудь подобающее случаю. Но поддерживать светскую беседу мне было нелегко — уже не помню, с каких пор, и нужных слов как на грех не находилось.
Выручила Кейт — дай ей Бог здоровья. Двигаясь по кухне и суетясь, чтобы приготовить кофе, достать печенье, она успевала поддерживать разговор с гостьей, задавая ей вопросы про ее мать, бабушку и прочих моих родственников, многих из которых Кейт едва знала, а большинство попросту никогда не видела.
Когда наконец мы все оказались за столом, в разговоре возникла пауза, и через минуту девушка, взглянув на меня, начала:
— Пожалуй, пора перейти к цели моего визита.
— Не торопись, — возразил я. — Возьми еще печенья. Она машинально повиновалась, но, взяв печенье, так и продолжала держать его в руке, когда приступила к рассказу.
— Понимаете, — произнесла она по-девичьи простодушно, — я оказалась единственной, кто хоть как-то знаком с полицейским.
— Я не полицейский, — вырвалось у меня, но, заметив, как напряглась Кейт, я сообразил, что рявкнул слишком резко, и взял на октаву ниже:
— Но у меня остались знакомые в полиции. А зачем тебе нужен полицейский?
— Трудно объяснить, — вздохнула она, — так, чтобы самой не запутаться. Мой друг — у меня есть близкий друг, Терри Вилфорд, он открыл кафетерий. В Виллидже — знаете, где это? Терри и еще трое ребят, они собрали денег и сложились. Мы взяли — они взяли в аренду помещение. Им повезло — совсем недорого получилось, и условия аренды выгодные, если через три месяца выяснится, что с кафетерием ничего не выгорело, от аренды можно отказаться.
Она настолько увлеклась своими объяснениями, что не могла не жестикулировать, поэтому, положив печенье обратно на тарелку, склонилась над чашкой, оперлась локтями о стол и стала помогать себе руками, вперив в меня настойчивый и пристальный взгляд. Такой она представлялась мне за столиком в кафетерии у ее приятелей; в нашей стандартной кухне она производила странное впечатление и казалась почти что эльфом из сказки.
— Похоже, что у вас уже есть адвокат, — вмешался я. — Мне еще не ясно, в чем дело, но вы к нему уже обращались, не так ли?
— Джордж — он на самом-то деле не адвокат, — ответила она, и лицо ее на мгновение вспыхнуло лучезарной улыбкой. — Это даже немного забавно. Старший брат Джорджа работает на почте и по вечерам посещает Нью-йоркский университет. Он уже девять лет учится на адвоката, и Джордж утверждает, что так никогда и не выучится. Но когда нам нужна юридическая консультация, Джордж обращается к своему брату. Но только теперь одним этим уже не обойдешься.
— Почему?
— Ну... Мы открылись в прошлый понедельник. А в среду явился какой-то человек, полицейский. Он не сообщил, что ему нужно, все время задавал вопросы, осматривался и очень много... намекал. Как будто мы сделали что-то предосудительное, а он нас выследил. И как бы сожалел о том, каково нам придется, если кафетерий придется закрыть.
— Он был в форме?
— Нет. Но Джордж попросил у него удостоверение, и он действительно оказался полицейским. Детективом.
— Ладно. И чем же дело кончилось?
— В среду он просто покрутился немного и ушел. Но в четверг вечером вернулся и опять начал распинаться о том, что с соседями нужно ладить, а тех, кто этого не делает, терпеть не будут, а вчера вечером нагрянул снова и начал спрашивать у всех посетителей документы. И все время намекал на что-то загадочное и нехорошее. Например, зачем это Терри живет наверху... В четверг, когда он заявился, случилось так, что я поднялась к Терри, а когда спускалась, этот человек поинтересовался: в каких целях будет использоваться верхний этаж и станут ли девушки основной рабочей силой кафетерия.
Я чувствовал на себе взгляд Кейт. В мои времена полицейские-вымогатели тоже были не редкость, а судя по рассказу Робин Кеннеди, фрукт, с которым они столкнулись, был именно такого сорта.
— И что же потом случилось? — спросил я. Она порывисто, по-юношески пожала плечами и, наклонив голову, продолжала:
— Ну, Джордж говорит, что ему нужно дать на лапу, чтобы отмазаться. Так его брат советует, тот, который почти адвокат. Да мы и сами знаем, что такое рэкет, я имею в виду все эти дурацкие выплаты в муниципалитет и прочее... Или вот, например, этот тип из пожарной охраны, который убеждал нас, что необходимы дополнительные выходы и огнетушители, и тогда брат Джорджа отделался от него, всучив ему пятьдесят долларов. Но этот полицейский... Мы не знаем, как к нему подступиться. Боимся предлагать ему деньги — а вдруг он только и ждет, чтобы подловить нас на этом? Тогда всех нас действительно ждут неприятности.
— Значит, взятку вы ему не предлагали? Она покачала головой.
— Мы не циники, мистер Тобин, — сказала она, забывая, что должна называть меня по имени. — Но нам известно, что, если открываешь свое дело, то нужно кое с чем смириться. Мы знали, что придется кое-кому дать на лапу. Но этот полицейский себя так странно ведет, и мы ни в чем не уверены. И брат Джорджа не хочет рисковать, предлагать ему деньги, потому что вдруг тому не взятка нужна? Тогда брата Джорджа ждут неприятности. И нас всех могут подловить.
— А какие у него еще, по-твоему, могут быть причины, если не деньги?
Она, казалось, замешкалась и, когда на этот раз снова заговорила, то чаще поглядывала на Кейт, чем на меня.
— Некоторые люди, — начала она, — ну некоторые полицейские и тому подобные думают, что молодежь из Виллиджа... ну, в общем, они молодежь недолюбливают. Они считают, что мы все битники, развратники, ну и все такое. Бывает, полицейские цепляются к парню, который носит бороду, или к девчонке только из-за того, что она живет в Виллидже. Так что дело может быть именно в этом, он хочет нас немножко пошерстить просто потому, что терпеть не может. А если так, то мы совершим ужасную ошибку, если попытаемся предложить ему деньги. Это только все сильно осложнит.
— Так думает твой друг Терри? — спросил я.
На ее щеках внезапно вспыхнул румянец, и она сказала:
— Терри думает, что ему нужна девушка.
— Ты?
— Может быть. Или, вполне вероятно, просто любая девушка. Терри говорит, что, не исключено, он один из тех, кто считает, будто все, кто связан с кофейнями, исповедуют свободную любовь.
— Значит, Терри полагает, что ему нужна взятка натурой, так?
Она кивнула.
— А ты хочешь узнать мое мнение по этому поводу, так? — спросил я.
— Вроде того, — ответила она. — Но... Она, поколебавшись, поглядела на Кейт, снова перевела на меня беспомощный взгляд и вновь пожала плечами и понурила голову.
Кейт впервые заговорила:
— Митч, это не смахивает на вымогательство?
— Весьма похоже на это, — ответил я. — Может, здесь и что-то другое, я не знаю. Но вероятнее всего — вымогательство.
Кейт обратилась к девушке:
— И ты хочешь, чтобы Митч с этим человеком поговорил, верно?
Я, пораженный, переводил взгляд с одной на другую. Мне это и в голову не приходило. Я думал, что девушка просто пришла за советом, услышать мое мнение о том, чего хочет этот полицейский, и пытался сообразить, что же ей сказать. Очень похоже было на то, что этот тип решил подзаработать и регулярно получать белый конвертик в виде благодарности за свое невмешательство, но я и сам до конца не был уверен в своих догадках и не хотел, чтобы мой совет поставил ребят в еще более трудное положение. Так что я размышлял, взвешивая все “за” и “против”, прежде чем принять окончательное решение, и у меня и в мыслях не было, что моя новоявленная родственница пожелает, чтобы я выбрался из дому и самолично занялся этим типом.
Но хотела она именно этого. Кейт сразу обо всем догадалась, и Кейт была права, как это часто с ней бывает, когда речь идет о том, что у других на уме. Робин Кеннеди с благодарностью ухватилась за эту фразу Кейт, воскликнув:
— О да! Никто из нас не способен на это, правда-правда! — И обратилась ко мне умоляющим тоном:
— А может быть, вы согласитесь?
— Ну... — начал было я, чувствуя, что попался в ловушку. Мне не хотелось высовываться ни ради Робин Кеннеди, ни ради кого другого. Я выходил из дому несколько месяцев тому назад в силу необходимости, чтобы подзаработать деньжат и обеспечить себе еще год или чуть больше безмятежного существования, но это было лишь раз и отбило у меня желание повторить опыт: честно говоря, эта вылазка не вызвала у меня особого желания повторить ее в ближайшем будущем.
Я чувствовал на себе взгляд Кейт, но избегал встречаться с ней глазами. Она хотела, чтобы я пошел с этой девушкой, я это знал, и лишь отчасти из-за того, что Кейт сразу же прониклась к ней симпатией. Основная же причина была в том, что она полагала, что мне гораздо полезнее шевелиться, чем сидеть без дела. Здесь Кейт была не права, но нельзя же винить ее за такие мысли.
Девушка продолжала умолять:
— Прошу вас, мистер Тобин. Если бы вы только смогли, если бы вы с ним поговорили. Мы вложили в этот кафетерий все, что у нас было, и, если он прогорит, мы пропали. А если этот человек от нас не отстанет, к нам никто не будет ходить, и мы останемся на бобах. Прошу вас.
— Как зовут этого полицейского? — спросил я.
— Эдвард Донлон. Детектив второй категории.
— А сколько ему лет?
Она пожала плечами; слишком стар.
— Не знаю, — сказала она. — Около пятидесяти, наверное. Значит, где-то за сорок. Молодые склонны преувеличивать возраст тех, кто старше.
— Как он выглядит? — спросил я.
Не успела она ответить, как вмешалась Кейт:
— Митч, сходи и сам на него полюбуйся. Иначе ты ничего не выяснишь.
— В этом нет необходимости, — возразил я. — Может, тут что-то другое.
— Тем более, — настаивала она.
— Он обронил, что вернется в воскресенье, — продолжала девушка. — Завтра. Он сказал, в воскресенье после обеда.
— Вот тогда ты и встреться с ним, — заметила Кейт.
— Я могу кое-кому позвонить, — ответил я. — У меня в полиции остались еще знакомые... Какой у вас участок? — спросил я девушку.
— Митч, это же несерьезно! — воскликнула Кейт. — Ты что — хочешь еще усугубить их положение?
Робин Кеннеди смотрела поочередно то на меня, то на Кейт, и лицо ее принимало все более озабоченное выражение.
— Если вы не хотите... — произнесла она срывающимся голосом.
Но я уже понял, что это неизбежно. Придется посвятить этому почти целый день. Когда я подумал, что предстоит разговаривать с кем-то из полиции, с теми, кто, может, знает меня по имени, и в курсе того, что я натворил, у меня все внутри напряглось, хотя такая возможность и казалась маловероятной. На службе в полиции числятся тысячи людей, а имя Митчелла Тобина вряд ли вызовет какие-нибудь ассоциации больше чем у сотни.
От этой мысли мне намного лучше не стало. И все же я знал, что ничего другого не остается. Придется завтра доехать на метро до Манхэттена, встретиться с копом-хапугой и выяснить, что можно сделать, чтобы помочь этой молодежи с их заведением. Едва ли имело смысл объяснять Робин Кеннеди, что их предприятие все равно обречено, независимо от результатов моей миссии. Этот хрупкий бизнес то и дело возникает на окраинах Гринвич-Виллиджа. Им занимаются юнцы, глядящие на мир широко раскрытыми глазами, сами не знающие толком, чего хотят, и не имеющие ни малейшего понятия, как вести дела; несколько месяцев они ни шатко ни валко кое-как перебиваются с хлеба на воду, а потом их предприятия заканчивают свое существование либо в залах для судебных разбирательств, либо в потоке неоплаченных чеков. В бытность свою на службе мне частенько доводилось иметь дело с юнцами-предпринимателями, рухнувшими под бременем долгов, и я так насобачился, что с первого взгляда мог определить так называемый бизнес, неспособный на самом деле продержаться и один финансовый год.
Но с Робин Кеннели я своими мыслями не поделился. Сказал только:
— Ладно, приду. В котором, он сказал, часу?
Глава 3
После обеда. Вот я и прибыл в назначенное время в “Частицу Востока”, а Робин Кеннели, перепачканная в крови и все еще сжимавшая в руках нож для разделки мяса, лежала у моих ног без сознания.
Я обратился к усатому юнцу:
— Иди запри парадный вход. Где тут у вас телефон? Ответа не последовало. Я поглядел на него и увидел, что он, побледневший и с трясущимися губами, стоит уставившись на лежащую на полу девушку. Пришлось дернуть его за руку.
— Очнись. Иди запри дверь. И ответь, где телефон. Он вздрогнул, моргнул и затряс головой, словно внезапно пробудившись от глубокого сна. Поглядел на меня расширенными глазами.
— Телефон, — проговорил он. — Там, на стене. — И указал на противоположный конец кухни.
— Хорошо. Иди запри дверь.
— Да. Да, сэр.
Он ушел, а я направился к телефону. Набрав номер дежурки, сообщил свое имя, откуда звоню, и сказал:
— Пришлите полицейскую машину, здесь, похоже, поножовщина. И “скорая помощь” тоже понадобится.
Повесив трубку, я прошел в зал и обнаружил, что молодой человек, как манекен из витрины, застыл у двери.
— Ты ее запер?
Он бросил на меня испуганный взгляд.
— Да, — ответил он и подергал за ручку.
— Еще какая-нибудь лестница есть? — спросил я. — Как еще можно подняться наверх? Он покачал головой.
— Должна быть, по крайней мере пожарная, — возразил я. — Где она? Сзади?
— Да. Сзади.
— А еще какой-нибудь выход? Раскинь мозгами! Он снова заморгал:
— Нет, больше нет. Только лестница, вот эта лестница. И пожарный выход.
— Ладно. Стой здесь. Я вызвал полицию и “скорую помощь”. Когда они сюда прибудут, впусти их. Никого другого не пускай. Ясно?
Он кивнул.
— Хорошо. Как тебя зовут?
— Джордж, — ответил он. — Джордж Пэдберри.
— Это у тебя брат — почти адвокат?
— Да, — с удивлением отозвался он. — Ральф. Мой брат Ральф.
— Наверху есть сейчас кто-нибудь?
— Наверху?
— Из тех, кого ты знаешь.
— Ну, только Терри.
— Терри Вилфорд? Он снова кивнул:
— Там его пристанище.
— Он тут один?
— Да, единственный жилец, — сказал Пэдберри. — Кроме него, больше никого.
— Ладно. Никуда отсюда не уходи.
— Не уйду.
Я поспешно прошел по длинному залу и, войдя в кухню, обнаружил, что Робин Кеннели все еще без сознания. Она прерывисто дышала, и лицо ее, все в кровавых потеках, было мертвенно-бледным.
Я прошел мимо девушки, разыскал дверь между плитой и раковиной и, раскрыв ее, вновь очутился в потоке солнечного света. И жары. Контраст между этим прохладным, похожим на грот помещением и окружающим миром был поразительным. Когда я открыл дверь, меня обдало влажным пахучим жаром, и я почувствовал, как на лбу и на руках выступили капельки пота.
Шагнув за порог, я очутился в квадратной светло-серой бетонной коробке с небом вместо крыши. С четырех сторон от меня возвышались стены, справа и слева — сплошные, спереди и сзади — с оконными прорезями. По стене здания, из которого я только что вышел, черными витками устремлялась вверх пожарная лестница, но на противоположной стене ничего подобного не было. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что в здание напротив отсюда не попасть: окна не только находились от земли на высоте около десяти футов, но и были зарешечены.
Я обратился к усатому юнцу:
— Иди запри парадный вход. Где тут у вас телефон? Ответа не последовало. Я поглядел на него и увидел, что он, побледневший и с трясущимися губами, стоит уставившись на лежащую на полу девушку. Пришлось дернуть его за руку.
— Очнись. Иди запри дверь. И ответь, где телефон. Он вздрогнул, моргнул и затряс головой, словно внезапно пробудившись от глубокого сна. Поглядел на меня расширенными глазами.
— Телефон, — проговорил он. — Там, на стене. — И указал на противоположный конец кухни.
— Хорошо. Иди запри дверь.
— Да. Да, сэр.
Он ушел, а я направился к телефону. Набрав номер дежурки, сообщил свое имя, откуда звоню, и сказал:
— Пришлите полицейскую машину, здесь, похоже, поножовщина. И “скорая помощь” тоже понадобится.
Повесив трубку, я прошел в зал и обнаружил, что молодой человек, как манекен из витрины, застыл у двери.
— Ты ее запер?
Он бросил на меня испуганный взгляд.
— Да, — ответил он и подергал за ручку.
— Еще какая-нибудь лестница есть? — спросил я. — Как еще можно подняться наверх? Он покачал головой.
— Должна быть, по крайней мере пожарная, — возразил я. — Где она? Сзади?
— Да. Сзади.
— А еще какой-нибудь выход? Раскинь мозгами! Он снова заморгал:
— Нет, больше нет. Только лестница, вот эта лестница. И пожарный выход.
— Ладно. Стой здесь. Я вызвал полицию и “скорую помощь”. Когда они сюда прибудут, впусти их. Никого другого не пускай. Ясно?
Он кивнул.
— Хорошо. Как тебя зовут?
— Джордж, — ответил он. — Джордж Пэдберри.
— Это у тебя брат — почти адвокат?
— Да, — с удивлением отозвался он. — Ральф. Мой брат Ральф.
— Наверху есть сейчас кто-нибудь?
— Наверху?
— Из тех, кого ты знаешь.
— Ну, только Терри.
— Терри Вилфорд? Он снова кивнул:
— Там его пристанище.
— Он тут один?
— Да, единственный жилец, — сказал Пэдберри. — Кроме него, больше никого.
— Ладно. Никуда отсюда не уходи.
— Не уйду.
Я поспешно прошел по длинному залу и, войдя в кухню, обнаружил, что Робин Кеннели все еще без сознания. Она прерывисто дышала, и лицо ее, все в кровавых потеках, было мертвенно-бледным.
Я прошел мимо девушки, разыскал дверь между плитой и раковиной и, раскрыв ее, вновь очутился в потоке солнечного света. И жары. Контраст между этим прохладным, похожим на грот помещением и окружающим миром был поразительным. Когда я открыл дверь, меня обдало влажным пахучим жаром, и я почувствовал, как на лбу и на руках выступили капельки пота.
Шагнув за порог, я очутился в квадратной светло-серой бетонной коробке с небом вместо крыши. С четырех сторон от меня возвышались стены, справа и слева — сплошные, спереди и сзади — с оконными прорезями. По стене здания, из которого я только что вышел, черными витками устремлялась вверх пожарная лестница, но на противоположной стене ничего подобного не было. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что в здание напротив отсюда не попасть: окна не только находились от земли на высоте около десяти футов, но и были зарешечены.