Дональд Уэстлейк
В колыбели с голодной крысой
Глава 1
Впервые я встретился с Уолтером Килли в Вашингтоне очень жарким солнечным днем конца июня. Казалось, вся вода из Потомака и Чесапикского залива испарилась и напитала воздух удушливой влагой. Однако в офисе Уолтера Килли в здании АСИТПКР[1] был кондиционер, и, когда стройная белокурая секретарша впустила меня в кабинет, я почувствовал на шее под воротником холодок высыхающего пота.
Уолтер поднялся навстречу и, обойдя стол, протянул мне свою огромную белую руку.
– Уолтер Килли. Я с удовольствием предложил бы называть меня Уолли, но Уолли Килли звучит как название пригорода Балтимора, – сказал он, схватил мою руку и принялся энергично ее трясти.
Это был крупный мужчина с ежиком коротких светлых волос, жестких как щетина. Доктор Ридмен из университетского отдела трудоустройства сказал мне, что Уолтеру тридцать восемь лет, но больше тридцати дать ему было невозможно. И хотя мне самому уже исполнилось двадцать четыре, в его присутствии я ощущал себя семнадцатилетним юнцом.
Он отпустил наконец мою руку и похлопал меня по плечу.
– Как там старушка alma mater, Пол? Вы ведь Пол, не так ли?
– О, виноват. Совершенно верно, Пол, Пол Стендиш.
– Рад познакомиться, Пол. Ну и как поживает старый добрый Монекийский колледж?
– Все еще на месте, – ответил я. Уолтер меня поразил, поэтому ничего лучшего в голову не пришло.
– Этому чертову заведению ничего не делается, – ухмыльнулся он, обнажив ровные белые зубы. – Пока существует хотя бы один выпускник, которого можно объегорить, оно будет благоденствовать. Садитесь, Пол, дайте ногам отдохнуть. Как вам эта погодка, а?
– Немного душновато, – промямлил я, подходя к модерновому креслу из хромированного металла, с обивкой из темно-синей свиной кожи, стоявшему напротив письменного стола из стали и жаропрочного пластика.
Я опустился в кресло, радуясь возможности передохнуть после пути, проделанного по жаре от автобусной остановки, а пока Уолтер снова усаживался за стол, огляделся по сторонам.
В профсоюзной иерархии АСИТПКР Уолтер Килли занимал место чуть выше младшего клерка, поэтому под кабинет ему отвели десятиметровую комнату с единственным окном, но современный стиль чувствовался здесь во всем: в фасоне кресла, в котором я сидел, в крутом развороте бледно-голубого письменного стола, и в наготе зеленовато-голубых стен, и в кондиционере, красующемся в окне подобно панели управления реактивного бомбардировщика, и в блекло-сером ковре на полу, а также в окне без рамы. На всем убранстве кабинета лежала печать такого изысканного аскетизма, что казалось, будто главной заботой дизайнера были чистота и удобство.
Единственным выпадавшим из модернового стиля предметом здесь был старинный красного дерева шкаф, в котором под стеклом были выставлены спортивные трофеи в виде позолоченных кубков и статуэток.
Похоже, все четыре года учебы в Монекийском колледже Уолтер Килли был ведущим игроком футбольной, баскетбольной и бейсбольной команд, а также чемпионом по гимнастике. После окончания колледжа он три года играл в профессиональной футбольной команде на Среднем Западе, свидетельств чему тоже хватало в этом шкафу.
– Ну, вот, – внезапно сказал Уолтер, и я, поймав себя на том, что глазею по сторонам как деревенщина, впервые очутившийся в большом городе, снова повернулся к Уолтеру. Теперь он сидел за столом в мягком вращающемся кресле и, опершись локтями на стол и сложив ладони домиком, изучал меня. У него за спиной монотонно жужжал кондиционер, заглушая едва слышный уличный шум.
Мне приходилось встречать деловых людей, способных, точно лампочку, включать и выключать свое обаяние, но Уолтер был единственным среди них, от природы наделенным обаянием, и при этом умел по своему желанию включать и выключать деловитую краткость и бесстрастность. Впервые я осознал это, когда, посмотрев на него через стол, увидел, как улыбающиеся губы вытянулись в прямую линию, лучики смешливых морщинок вокруг глаз исчезли, а спина и плечи окаменели.
Когда Уолтер заговорил, мне показалось, будто он читает тезисы доклада.
– Как вам известно, Пол, – сказал он, произнося мое имя без всякого выражения, – АСИТПКР впервые берет студентов-практикантов из Монекийского колледжа, но также и из других учебных заведений. – На его губах мелькнула мимолетная фальшивая улыбка. – Так что все это для нас так же внове, как и для вас.
Было потрясающе интересно за ним наблюдать. Под маской делового человека даже его обаяние казалось притворным, улыбка неестественной, а некоторая фамильярность в обращении выглядела безыскусной уловкой. Я думаю, именно поэтому Уолтер мне и понравился, хотя обычно мускулистые, стриженные ежиком футбольные кумиры меня раздражают. Он не умел притворяться, а его неловкие попытки делать это вызывали непреодолимую симпатию.
Наконец Уолтер опустил ладони на стол, придвинул к себе коричневую папку и, открывая ее, сказал:
– Доктор Ридмен прислал мне ваше досье, и я с удовлетворением ознакомился с ним. Специализация по экономике, хорошие оценки по всем предметам, предпоследний курс. В прошлом году вы ведь проходили практику в группе инспекции Хэмсбро?
– В течение шести месяцев я звонил в двери, – кивнул я, – но так и не знаю, что они там на самом деле инспектировали, поэтому не думаю, что преуспел в экономике.
– Научитесь у нас, – пообещал он. – Возможно, это будет не экономика, но вы приобретете полезные знания. – Уолтер закрыл папку и снова сложил ладони домиком. – Монекийская система обучения весьма эффективна, – добавил он. – Ведь я испытал ее на себе и чрезвычайно доволен. Полгода занятий в аудитории, полгода практики по специальности. – На его лице снова мелькнула фальшивая деловая улыбка. – Вернее, более или менее связанной со специальностью, – поправился он.
Я улыбнулся ему в ответ, как того требовали приличия – Ваша задача, – продолжал он, – работать со мной в паре и стараться не создавать мне сложностей. – Улыбка появилась и исчезла. – Другими словами, следующие полгода вы будете моим ассистентом. Поэтому мне проще рассказать вам, что делаю я, чем объяснить, что предстоит делать вам.
Уолтер замолчал, доставая пачку “Ньюпорта” из верхнего кармана серого пиджака. Он слегка ударил ладонью по основанию пачки, и оттуда наполовину выскочила сигарета. Такого жеста я от него никак не ожидал. Протягивая мне пачку, он спросил:
– Вы курите, Пол?
– Спасибо, я предпочитаю “Лаки”.
Я достал из кармана рубашки свою пачку и неловко извлек из нее сигарету. Тогда Уолтер привстал и перегнулся через стол, протягивая мне зажженную газовую зажигалку. Прикурив, я поблагодарил его, уселся на место и затянулся.
– Я работаю здесь инструктором. В прежние времена профсоюзный инструктор приезжал в город и вручал рабочим бейсбольные биты, чтобы лупить штрейкбрехеров и депутатов. К счастью, теперь мы работаем не так. Произносим речи, распространяем листовки и брошюры, помогаем организовать переговоры рабочих с представителями администрации. Окончательное решение обычно принимают сами рабочие, которые путем голосования решают, остаться ли им в профсоюзе компании, или присоединиться к местному независимому и прочее, или вступить в федеральный профсоюз. В наши дни инструктор, работающий на местах, – представитель федерального профсоюза, призванный отвечать на вопросы и обеспечивать бесперебойную работу.
Он сделал паузу, как бы ожидая вопросов или замечаний, но мне нечего было сказать, и я просто кивнул. Не знаю, как он истолковал мой кивок, но во всяком случае продолжил:
– Другое отличие в том, что в наши дни мы непосредственно ни во что не вмешиваемся, не ездим на места, а лишь обеспечиваем устойчивый приток пропагандистских материалов в трудовые коллективы, которые могли бы примкнуть к федеральной организации. Инструктор отправляется в путь, только если его пригласят. – Деловая улыбка опять мелькнула на лице Уолтера. – Это означает, – продолжил он, – что большую часть времени мы просиживаем брюки здесь, в Вашингтоне, отвечая на письма. – Он указал зажатой в руке сигаретой на переполненную корзину для входящих бумаг. Корзина для исходящих была заполнена всего лишь наполовину.
– Именно этим мне предстоит заниматься? – спросил я. – Отвечать на письма?
– Не только. Сказать по правде, я наметил программу обучения для вас пока только на несколько первых недель. – Он постучал по стопке печатных материалов, лежащих на краю стола. – Прежде всего вам предстоит прочитать вот это, – сказал он. – Все эти чертовы проспекты, брошюры, листовки, которые мы рассылаем. Я хочу, чтобы вы знали все о нашем профсоюзе – когда, как и почему он был организован, что сделал с тех пор, и что делает сейчас, а также каковы его планы на будущее. Все это вы найдете в этих материалах.
– Должно быть, это интересно, – вежливо заметил я. Уолтер снова ухмыльнулся, на этот раз более естественно, ибо не мог долго притворяться.
– Намного интереснее, чем вы себе представляете, – сказал он. – История этого профсоюза полна захватывающих моментов. Я собирался выборочно показать вам документацию, намеревался вместе с вами посмотреть корреспонденцию прошлых лет, объяснить, как мы с ней работали и каковы были результаты этой работы. – Он откинулся на спинку своего вращающегося кресла. – Вот так я все распланировал, – сказал он. – Через месяц вы освоили бы целиком все мои функции, а я смог бы слоняться по пляжу.
Я улыбнулся ему в ответ, удивляясь, почему свой план он облек в форму сослагательного наклонения. Уолтер ответил на мой молчаливый вопрос, достав другую коричневую папку и протягивая ее мне через стол.
– Я получил это только вчера, – сказал он. Я взял папку и открыл ее. Внутри лежали скрепленные вместе три листка бумаги. Первый и третий были обычными среднего формата дешевыми бланками, с обеих сторон исписанными размашистым почерком с большой петлей у букв “b”, “d” и “I”. Второй листок по формату напоминал деловое письмо, копию машинописного текста. Я прочел все три листка в том порядке, в котором они были сложены.
"25 мая 1962 года
Уважаемые господа, маленькая брошюра, которую мне показал мой друг, натолкнула меня на мысль написать вам. В брошюре говорится о вступлении в Американский союз технического персонала и квалифицированных рабочих и о том, что недовольные нынешним положением дел члены местных профсоюзов могут написать вам и вы пришлете своего представителя, который поможет организовать местное отделение вашего союза.
Так вот, я хочу сказать вам, что здесь, в Уиттберге, как раз сложилась такая ситуация. Все больше рабочих с обувной фабрики “Макинтайр и К°” выражают недовольство условиями труда и сознают, что они не улучшатся, если мы не организуем местное отделение федерального союза, такого, как ваш. Если у вас сохранились архивы, то вы можете убедиться, что девять лет тому назад здесь уже была предпринята попытка организовать местное отделение АСИТПКР, но она закончилась неудачей, потому что рабочие решили остаться в отраслевом профсоюзе. К тому времени я работал на этой фабрике уже четырнадцать лет, и тогда я, как и все остальные, голосовал против присоединения к федеральному профсоюзу, но ситуация разительно изменилась с тех пор. Прежде всего, умер старый Уильям (Билл) Макинтайр, и владельцами компании стала целая орава его племянников и племянниц, которые отдали ее на откуп управляющим, а тем нет дела до рабочих. Во времена Макинтайра каждую пятницу после обеда любой рабочий мог прийти со своими претензиями в контору, потому что в этот день ее двери были открыты, и его за это не увольняли, а внимательно выслушивали. Именно Макинтайр построил больницу, стадион и дешевые дома для рабочих, вроде того, что я купил себе с помощью ссуды, выданной мне компанией, и в котором сейчас живу.
Но четыре года назад старик умер, и с тех пор все здесь летит к чертям. Управляющим нет никакого дела до рабочих, а владельцы компании, которые живут вдали отсюда, не знают наших нужд. Теперь по пятницам двери конторы не открываются, а управляющий Флейш прибрал к рукам профсоюз компании. Прими вы решение послать своего представителя, чтобы сделать еще одну попытку организовать местное отделение, вы обнаружите, что положение изменилось. Теперь я буду голосовать за него, да и все, кого я знаю, тоже. Поэтому и пишу вам, как было предложено в вашей брошюре, о которой я упомянул в начале письма: “Почему национальный профсоюз?”
Искренне ваш
Чарлз Р. Гамильтон
426, Четвертая улица,
Уиттберг, штат Нью-Йорк”.
"4 июня 1962 года
Чарлзу Р. Гамильтону, 426, Четвертая улица,
Уиттберг, штат Нью-Йорк
Уважаемый мистер Гамильтон, мы получили ваше письмо от 25 мая и благодарим вас за интерес, проявленный к АСИТПКР. Мы подняли архивные материалы и обнаружили, что девять лет назад мы предприняли попытку организовать местное отделение АСИТПКР при обувной фабрике Макинтайра и набрали семнадцать процентов голосов, в то время как восемьдесят три процента рабочих проголосовали за то, чтобы сохранить членство в профсоюзе компании. Откровенно говоря, мистер Гамильтон, я не припомню другого случая, когда бы мы терпели такое сокрушительное поражение. Должно быть, Билл Макинтайр действительно был хорошим человеком, если завоевал такое доверие рабочих.
Не будь предыдущей неудачной попытки, мистер Гамильтон, не возникло бы проблем с приездом представителя в Уиттберг в ответ на ваше письмо. Но согласитесь, предыдущие результаты не могут не вызвать у нас огорчения. Таким образом, я был бы вам признателен, если бы вы смогли сообщить мне конкретные данные на сегодняшний день относительно числа ваших коллег рабочих, желающих войти в наш федеральный профсоюз. Возможно, вы направите нам письмо, подписанное вашими коллегами, или вырезки из местных газет о недавних конфликтах между рабочими и руководством обувной фабрики. Тем самым вы помогли бы нам составить план конкретных действий.
Надеюсь вскоре получить ответ и еще раз благодарю за проявленный вами интерес. Искренне ваш
Эверетт Фримен,
Исполнительный ассистент”.
"12 июня 1962 года
Уважаемый мистер Фримен, думаю, я могу понять, почему вы не торопитесь приехать туда, где вам уже один раз сломали хребет, и я ценю то, что вы ответили на мое письмо быстро и вежливо, а также прислали подборку литературы о вашем профсоюзе. Я показал ваше письмо и литературу друзьям и знакомым из компании, и среди них нашлось немало согласных подписать вам письмо, поскольку в последнее время не было конфликтов, которые бы попали в газеты. Эти люди готовы расписаться на обороте такого письма, и, если у вас есть какие-либо еще для меня поручения, я согласен их выполнить. Большое спасибо вам за интерес к нашим местным проблемам.
Искренне ваш
Чарлз Р. Гамильтон”.
Закончив читать третье письмо, я перевернул его и обнаружил подписи на обороте. Большинство из них были сделаны ручкой, но некоторые карандашом. Всего я насчитал их двадцать пять.
– Кажется, подписей не слишком-то много, правда? – спросил меня Уолтер. – Двадцать пять, а на фабрике работает тридцать пять сотен человек. – Он откинулся в кресле, оставив одну руку небрежно лежать на столе ладонью кверху. – У них там обычно действует правило правой руки, правило приближения, – сказал он. – До меня, да еще и до войны. На каждого человека, который говорит, что он за вас, и желает под этим подписаться, найдутся еще пять, которые тоже за вас, но боятся подписывать что бы то ни было. Однако с довоенных времен это соотношение выросло. Теперь оно примерно пятьдесят к одному. – Уолтер кивнул в сторону папки у меня в руках. – Эти двадцать пять подписей означают, что почти четыре сотни рабочих за нас, готовы и хотят вступить в наш профсоюз. И если следовать статистике, мы имеем даже более низкий процент, чем те семнадцать, которые получили девять лет назад.
Внезапно он наклонился ко мне через стол и сказал:
– Но на этот раз статистика неверна. Разве этот парень Гамильтон разговаривал со всеми на фабрике? Нет. Он побеседовал только с частью своих друзей и сослуживцев. А если следовать статистике, ему надо было поговорить с тремястами семьюдесятью пятью рабочими, которые на нашей стороне, чтобы раздобыть двадцать пять подписей. Но он не разговаривал с таким числом рабочих. Вероятнее всего, он поговорил с пятьюдесятью рабочими фабрики, и половина из них были так решительно настроены, что согласились поставить свою подпись. Таким образом, мы получили ситуацию, при которой статистика совершенно сошла с ума. Мы приедем в этот город, и рабочие будут бросать розы к нашим ногам.
– Мы туда поедем? А как же быть с этим господином Фрименом?
– На прошлой неделе он ушел в отпуск. Обычно в таких случаях все дела стопорятся до его возвращения из отпуска, но я попросил этот вопрос поручить мне. Из-за вас, Пол. Вы получили счастливую возможность: у вас на глазах появится новый профсоюз, и это будет ваш первый успех у нас. Я предупредил шефа, что хочу взять вас с собой, чтобы показать приемы нашей работы в идеальной ситуации, и он сказал “отлично”.
– Я к нему присоединяюсь, – улыбнулся я, почувствовав возбуждение в преддверии новой работы, совсем непохожее на те чувства, которые испытывал, начиная прошлый практический семестр. – Когда мы отправляемся?
– Завтра. Вы ведь еще не нашли себе здесь жилье?
– Нет, я сразу пошел к вам, а вещи оставил в камере хранения, думал потом, знаете ли, оглядеться.
– Хорошо, сейчас нет смысла искать квартиру, мы можем пробыть в том городе месяц или больше. Я бы с радостью пригласил вас к себе, но у нас с женой маленькая однокомнатная квартира. – Он откашлялся в замешательстве и добавил:
– Там даже нам места не хватает.
– О, не стоит беспокоиться. Правда. Я сниму номер в гостинице на одну ночь.
– Давайте я его для вас закажу в гостинице, где мы обычно селим пожарного по вызову, – сказал Уолтер, потянувшись к телефону. – Сэкономлю вам пару долларов. Это не займет и минуты.
Он был искренне расстроен, что не мог приютить меня на ночь, и чувствовал, что обязан сделать что-нибудь для меня, чтобы как-то возместить это.
Уолтер договорился о номере для меня, дал мне адрес гостиницы и пачку брошюр, лежавших у него на столе, попросив прочитать за ночь, чтобы завтра мы могли их обсудить.
– Я заеду за вами около десяти, – сказал он. – Поедем на машине.
– Отлично.
Он вскочил и снова вышел из-за стола, и я переложил пачку брошюр в левую руку, чтобы обменяться с ним рукопожатиями.
– Думаю, вам понравится эта работа, Пол.
– Я тоже полагаю, что понравится.
За дверью, в маленькой желтовато-коричневой приемной, мне пришлось спросить у белокурой секретарши, как пройти к лифтам. Она с улыбкой объяснила, и я ушел, У меня мелькнула мысль назначить ей свидание – девушка была симпатичной, – тоненькая, в вашингтонском стиле, и, вероятно, не старше двадцати двух лет, – но мне предстояло прочитать все эти брошюры к утру, и к тому же поездка сюда в автобусе изрядно меня утомила. Однако, спускаясь в лифте, я признался самому себе, что не попытался познакомиться с девушкой потому, что у меня возникло ощущение, будто она слишком стара для меня. Частично в этом был виноват Уолтер, ведь при нем я почувствовал себя вдруг неловким юнцом, но он лишь усугубил ощущение, свойственное мне и до встречи с ним. Когда после окончания школы вы годик болтаетесь без дела, потом три года служите в армии и поступаете на первый курс колледжа в двадцать один год, – происходит некий временной сдвиг. Вы попадаете в компанию семнадцати – девятнадцатилетней молодежи и постепенно начинаете подстраиваться под них, вы невольно теряете два-три года в своем развитии. В армии судьба свела меня с мужчиной, которому было двадцать пять лет. Он умудрился уклоняться от военной службы достаточно долго, ради получения степени магистра по американской истории. Как-то раз в разговоре со мной он сказал, что армейская подготовка рассчитана на семнадцатилетних юношей с двумя классами средней школы и что программа подготовки значительно менее гибка, чем человеческий ум. “Абсолютно во всем, – сказал он, – я с каждым днем становлюсь все моложе”. Самому-то мне в ту пору было гораздо меньше лет, чем ему, и я не мог в полной мере оценить справедливость его высказывания, хотя и признавал, что во многом он ведет себя как ребенок, а не как мужчина под тридцать со степенью магистра. И, только поступив в колледж, я наконец понял, что он имел в виду, и не раз задавался вопросом, можно ли вернуть эти два или три напрасно потраченных года.
Выйдя из здания АСИТПКР, я отправился на автобусную станцию. После регламентированной кондиционером прохлады в офисе Уолтера влажность наружного воздуха, застывшего в неподвижности между белыми мраморными стенами небоскребов, казалась непереносимой. С трудом передвигая ноги по раскаленному асфальту, я внезапно осознал еще один результат своей инфантильности. Я не поговорил с Уотером о зарплате. Я знал, что мне обязаны платить пятьдесят три доллара и шестьдесят семь центов в неделю, но не имел понятия, когда мне их заплатят, в то время как у меня за душой оставалось всего тридцать четыре доллара. Надо будет сразу же узнать о деньгах завтра утром, хотя в самом худшем случае я смог бы попросить взаймы у Уолтера. Такой уж он человек.
Уолтер поднялся навстречу и, обойдя стол, протянул мне свою огромную белую руку.
– Уолтер Килли. Я с удовольствием предложил бы называть меня Уолли, но Уолли Килли звучит как название пригорода Балтимора, – сказал он, схватил мою руку и принялся энергично ее трясти.
Это был крупный мужчина с ежиком коротких светлых волос, жестких как щетина. Доктор Ридмен из университетского отдела трудоустройства сказал мне, что Уолтеру тридцать восемь лет, но больше тридцати дать ему было невозможно. И хотя мне самому уже исполнилось двадцать четыре, в его присутствии я ощущал себя семнадцатилетним юнцом.
Он отпустил наконец мою руку и похлопал меня по плечу.
– Как там старушка alma mater, Пол? Вы ведь Пол, не так ли?
– О, виноват. Совершенно верно, Пол, Пол Стендиш.
– Рад познакомиться, Пол. Ну и как поживает старый добрый Монекийский колледж?
– Все еще на месте, – ответил я. Уолтер меня поразил, поэтому ничего лучшего в голову не пришло.
– Этому чертову заведению ничего не делается, – ухмыльнулся он, обнажив ровные белые зубы. – Пока существует хотя бы один выпускник, которого можно объегорить, оно будет благоденствовать. Садитесь, Пол, дайте ногам отдохнуть. Как вам эта погодка, а?
– Немного душновато, – промямлил я, подходя к модерновому креслу из хромированного металла, с обивкой из темно-синей свиной кожи, стоявшему напротив письменного стола из стали и жаропрочного пластика.
Я опустился в кресло, радуясь возможности передохнуть после пути, проделанного по жаре от автобусной остановки, а пока Уолтер снова усаживался за стол, огляделся по сторонам.
В профсоюзной иерархии АСИТПКР Уолтер Килли занимал место чуть выше младшего клерка, поэтому под кабинет ему отвели десятиметровую комнату с единственным окном, но современный стиль чувствовался здесь во всем: в фасоне кресла, в котором я сидел, в крутом развороте бледно-голубого письменного стола, и в наготе зеленовато-голубых стен, и в кондиционере, красующемся в окне подобно панели управления реактивного бомбардировщика, и в блекло-сером ковре на полу, а также в окне без рамы. На всем убранстве кабинета лежала печать такого изысканного аскетизма, что казалось, будто главной заботой дизайнера были чистота и удобство.
Единственным выпадавшим из модернового стиля предметом здесь был старинный красного дерева шкаф, в котором под стеклом были выставлены спортивные трофеи в виде позолоченных кубков и статуэток.
Похоже, все четыре года учебы в Монекийском колледже Уолтер Килли был ведущим игроком футбольной, баскетбольной и бейсбольной команд, а также чемпионом по гимнастике. После окончания колледжа он три года играл в профессиональной футбольной команде на Среднем Западе, свидетельств чему тоже хватало в этом шкафу.
– Ну, вот, – внезапно сказал Уолтер, и я, поймав себя на том, что глазею по сторонам как деревенщина, впервые очутившийся в большом городе, снова повернулся к Уолтеру. Теперь он сидел за столом в мягком вращающемся кресле и, опершись локтями на стол и сложив ладони домиком, изучал меня. У него за спиной монотонно жужжал кондиционер, заглушая едва слышный уличный шум.
Мне приходилось встречать деловых людей, способных, точно лампочку, включать и выключать свое обаяние, но Уолтер был единственным среди них, от природы наделенным обаянием, и при этом умел по своему желанию включать и выключать деловитую краткость и бесстрастность. Впервые я осознал это, когда, посмотрев на него через стол, увидел, как улыбающиеся губы вытянулись в прямую линию, лучики смешливых морщинок вокруг глаз исчезли, а спина и плечи окаменели.
Когда Уолтер заговорил, мне показалось, будто он читает тезисы доклада.
– Как вам известно, Пол, – сказал он, произнося мое имя без всякого выражения, – АСИТПКР впервые берет студентов-практикантов из Монекийского колледжа, но также и из других учебных заведений. – На его губах мелькнула мимолетная фальшивая улыбка. – Так что все это для нас так же внове, как и для вас.
Было потрясающе интересно за ним наблюдать. Под маской делового человека даже его обаяние казалось притворным, улыбка неестественной, а некоторая фамильярность в обращении выглядела безыскусной уловкой. Я думаю, именно поэтому Уолтер мне и понравился, хотя обычно мускулистые, стриженные ежиком футбольные кумиры меня раздражают. Он не умел притворяться, а его неловкие попытки делать это вызывали непреодолимую симпатию.
Наконец Уолтер опустил ладони на стол, придвинул к себе коричневую папку и, открывая ее, сказал:
– Доктор Ридмен прислал мне ваше досье, и я с удовлетворением ознакомился с ним. Специализация по экономике, хорошие оценки по всем предметам, предпоследний курс. В прошлом году вы ведь проходили практику в группе инспекции Хэмсбро?
– В течение шести месяцев я звонил в двери, – кивнул я, – но так и не знаю, что они там на самом деле инспектировали, поэтому не думаю, что преуспел в экономике.
– Научитесь у нас, – пообещал он. – Возможно, это будет не экономика, но вы приобретете полезные знания. – Уолтер закрыл папку и снова сложил ладони домиком. – Монекийская система обучения весьма эффективна, – добавил он. – Ведь я испытал ее на себе и чрезвычайно доволен. Полгода занятий в аудитории, полгода практики по специальности. – На его лице снова мелькнула фальшивая деловая улыбка. – Вернее, более или менее связанной со специальностью, – поправился он.
Я улыбнулся ему в ответ, как того требовали приличия – Ваша задача, – продолжал он, – работать со мной в паре и стараться не создавать мне сложностей. – Улыбка появилась и исчезла. – Другими словами, следующие полгода вы будете моим ассистентом. Поэтому мне проще рассказать вам, что делаю я, чем объяснить, что предстоит делать вам.
Уолтер замолчал, доставая пачку “Ньюпорта” из верхнего кармана серого пиджака. Он слегка ударил ладонью по основанию пачки, и оттуда наполовину выскочила сигарета. Такого жеста я от него никак не ожидал. Протягивая мне пачку, он спросил:
– Вы курите, Пол?
– Спасибо, я предпочитаю “Лаки”.
Я достал из кармана рубашки свою пачку и неловко извлек из нее сигарету. Тогда Уолтер привстал и перегнулся через стол, протягивая мне зажженную газовую зажигалку. Прикурив, я поблагодарил его, уселся на место и затянулся.
– Я работаю здесь инструктором. В прежние времена профсоюзный инструктор приезжал в город и вручал рабочим бейсбольные биты, чтобы лупить штрейкбрехеров и депутатов. К счастью, теперь мы работаем не так. Произносим речи, распространяем листовки и брошюры, помогаем организовать переговоры рабочих с представителями администрации. Окончательное решение обычно принимают сами рабочие, которые путем голосования решают, остаться ли им в профсоюзе компании, или присоединиться к местному независимому и прочее, или вступить в федеральный профсоюз. В наши дни инструктор, работающий на местах, – представитель федерального профсоюза, призванный отвечать на вопросы и обеспечивать бесперебойную работу.
Он сделал паузу, как бы ожидая вопросов или замечаний, но мне нечего было сказать, и я просто кивнул. Не знаю, как он истолковал мой кивок, но во всяком случае продолжил:
– Другое отличие в том, что в наши дни мы непосредственно ни во что не вмешиваемся, не ездим на места, а лишь обеспечиваем устойчивый приток пропагандистских материалов в трудовые коллективы, которые могли бы примкнуть к федеральной организации. Инструктор отправляется в путь, только если его пригласят. – Деловая улыбка опять мелькнула на лице Уолтера. – Это означает, – продолжил он, – что большую часть времени мы просиживаем брюки здесь, в Вашингтоне, отвечая на письма. – Он указал зажатой в руке сигаретой на переполненную корзину для входящих бумаг. Корзина для исходящих была заполнена всего лишь наполовину.
– Именно этим мне предстоит заниматься? – спросил я. – Отвечать на письма?
– Не только. Сказать по правде, я наметил программу обучения для вас пока только на несколько первых недель. – Он постучал по стопке печатных материалов, лежащих на краю стола. – Прежде всего вам предстоит прочитать вот это, – сказал он. – Все эти чертовы проспекты, брошюры, листовки, которые мы рассылаем. Я хочу, чтобы вы знали все о нашем профсоюзе – когда, как и почему он был организован, что сделал с тех пор, и что делает сейчас, а также каковы его планы на будущее. Все это вы найдете в этих материалах.
– Должно быть, это интересно, – вежливо заметил я. Уолтер снова ухмыльнулся, на этот раз более естественно, ибо не мог долго притворяться.
– Намного интереснее, чем вы себе представляете, – сказал он. – История этого профсоюза полна захватывающих моментов. Я собирался выборочно показать вам документацию, намеревался вместе с вами посмотреть корреспонденцию прошлых лет, объяснить, как мы с ней работали и каковы были результаты этой работы. – Он откинулся на спинку своего вращающегося кресла. – Вот так я все распланировал, – сказал он. – Через месяц вы освоили бы целиком все мои функции, а я смог бы слоняться по пляжу.
Я улыбнулся ему в ответ, удивляясь, почему свой план он облек в форму сослагательного наклонения. Уолтер ответил на мой молчаливый вопрос, достав другую коричневую папку и протягивая ее мне через стол.
– Я получил это только вчера, – сказал он. Я взял папку и открыл ее. Внутри лежали скрепленные вместе три листка бумаги. Первый и третий были обычными среднего формата дешевыми бланками, с обеих сторон исписанными размашистым почерком с большой петлей у букв “b”, “d” и “I”. Второй листок по формату напоминал деловое письмо, копию машинописного текста. Я прочел все три листка в том порядке, в котором они были сложены.
"25 мая 1962 года
Уважаемые господа, маленькая брошюра, которую мне показал мой друг, натолкнула меня на мысль написать вам. В брошюре говорится о вступлении в Американский союз технического персонала и квалифицированных рабочих и о том, что недовольные нынешним положением дел члены местных профсоюзов могут написать вам и вы пришлете своего представителя, который поможет организовать местное отделение вашего союза.
Так вот, я хочу сказать вам, что здесь, в Уиттберге, как раз сложилась такая ситуация. Все больше рабочих с обувной фабрики “Макинтайр и К°” выражают недовольство условиями труда и сознают, что они не улучшатся, если мы не организуем местное отделение федерального союза, такого, как ваш. Если у вас сохранились архивы, то вы можете убедиться, что девять лет тому назад здесь уже была предпринята попытка организовать местное отделение АСИТПКР, но она закончилась неудачей, потому что рабочие решили остаться в отраслевом профсоюзе. К тому времени я работал на этой фабрике уже четырнадцать лет, и тогда я, как и все остальные, голосовал против присоединения к федеральному профсоюзу, но ситуация разительно изменилась с тех пор. Прежде всего, умер старый Уильям (Билл) Макинтайр, и владельцами компании стала целая орава его племянников и племянниц, которые отдали ее на откуп управляющим, а тем нет дела до рабочих. Во времена Макинтайра каждую пятницу после обеда любой рабочий мог прийти со своими претензиями в контору, потому что в этот день ее двери были открыты, и его за это не увольняли, а внимательно выслушивали. Именно Макинтайр построил больницу, стадион и дешевые дома для рабочих, вроде того, что я купил себе с помощью ссуды, выданной мне компанией, и в котором сейчас живу.
Но четыре года назад старик умер, и с тех пор все здесь летит к чертям. Управляющим нет никакого дела до рабочих, а владельцы компании, которые живут вдали отсюда, не знают наших нужд. Теперь по пятницам двери конторы не открываются, а управляющий Флейш прибрал к рукам профсоюз компании. Прими вы решение послать своего представителя, чтобы сделать еще одну попытку организовать местное отделение, вы обнаружите, что положение изменилось. Теперь я буду голосовать за него, да и все, кого я знаю, тоже. Поэтому и пишу вам, как было предложено в вашей брошюре, о которой я упомянул в начале письма: “Почему национальный профсоюз?”
Искренне ваш
Чарлз Р. Гамильтон
426, Четвертая улица,
Уиттберг, штат Нью-Йорк”.
"4 июня 1962 года
Чарлзу Р. Гамильтону, 426, Четвертая улица,
Уиттберг, штат Нью-Йорк
Уважаемый мистер Гамильтон, мы получили ваше письмо от 25 мая и благодарим вас за интерес, проявленный к АСИТПКР. Мы подняли архивные материалы и обнаружили, что девять лет назад мы предприняли попытку организовать местное отделение АСИТПКР при обувной фабрике Макинтайра и набрали семнадцать процентов голосов, в то время как восемьдесят три процента рабочих проголосовали за то, чтобы сохранить членство в профсоюзе компании. Откровенно говоря, мистер Гамильтон, я не припомню другого случая, когда бы мы терпели такое сокрушительное поражение. Должно быть, Билл Макинтайр действительно был хорошим человеком, если завоевал такое доверие рабочих.
Не будь предыдущей неудачной попытки, мистер Гамильтон, не возникло бы проблем с приездом представителя в Уиттберг в ответ на ваше письмо. Но согласитесь, предыдущие результаты не могут не вызвать у нас огорчения. Таким образом, я был бы вам признателен, если бы вы смогли сообщить мне конкретные данные на сегодняшний день относительно числа ваших коллег рабочих, желающих войти в наш федеральный профсоюз. Возможно, вы направите нам письмо, подписанное вашими коллегами, или вырезки из местных газет о недавних конфликтах между рабочими и руководством обувной фабрики. Тем самым вы помогли бы нам составить план конкретных действий.
Надеюсь вскоре получить ответ и еще раз благодарю за проявленный вами интерес. Искренне ваш
Эверетт Фримен,
Исполнительный ассистент”.
"12 июня 1962 года
Уважаемый мистер Фримен, думаю, я могу понять, почему вы не торопитесь приехать туда, где вам уже один раз сломали хребет, и я ценю то, что вы ответили на мое письмо быстро и вежливо, а также прислали подборку литературы о вашем профсоюзе. Я показал ваше письмо и литературу друзьям и знакомым из компании, и среди них нашлось немало согласных подписать вам письмо, поскольку в последнее время не было конфликтов, которые бы попали в газеты. Эти люди готовы расписаться на обороте такого письма, и, если у вас есть какие-либо еще для меня поручения, я согласен их выполнить. Большое спасибо вам за интерес к нашим местным проблемам.
Искренне ваш
Чарлз Р. Гамильтон”.
Закончив читать третье письмо, я перевернул его и обнаружил подписи на обороте. Большинство из них были сделаны ручкой, но некоторые карандашом. Всего я насчитал их двадцать пять.
– Кажется, подписей не слишком-то много, правда? – спросил меня Уолтер. – Двадцать пять, а на фабрике работает тридцать пять сотен человек. – Он откинулся в кресле, оставив одну руку небрежно лежать на столе ладонью кверху. – У них там обычно действует правило правой руки, правило приближения, – сказал он. – До меня, да еще и до войны. На каждого человека, который говорит, что он за вас, и желает под этим подписаться, найдутся еще пять, которые тоже за вас, но боятся подписывать что бы то ни было. Однако с довоенных времен это соотношение выросло. Теперь оно примерно пятьдесят к одному. – Уолтер кивнул в сторону папки у меня в руках. – Эти двадцать пять подписей означают, что почти четыре сотни рабочих за нас, готовы и хотят вступить в наш профсоюз. И если следовать статистике, мы имеем даже более низкий процент, чем те семнадцать, которые получили девять лет назад.
Внезапно он наклонился ко мне через стол и сказал:
– Но на этот раз статистика неверна. Разве этот парень Гамильтон разговаривал со всеми на фабрике? Нет. Он побеседовал только с частью своих друзей и сослуживцев. А если следовать статистике, ему надо было поговорить с тремястами семьюдесятью пятью рабочими, которые на нашей стороне, чтобы раздобыть двадцать пять подписей. Но он не разговаривал с таким числом рабочих. Вероятнее всего, он поговорил с пятьюдесятью рабочими фабрики, и половина из них были так решительно настроены, что согласились поставить свою подпись. Таким образом, мы получили ситуацию, при которой статистика совершенно сошла с ума. Мы приедем в этот город, и рабочие будут бросать розы к нашим ногам.
– Мы туда поедем? А как же быть с этим господином Фрименом?
– На прошлой неделе он ушел в отпуск. Обычно в таких случаях все дела стопорятся до его возвращения из отпуска, но я попросил этот вопрос поручить мне. Из-за вас, Пол. Вы получили счастливую возможность: у вас на глазах появится новый профсоюз, и это будет ваш первый успех у нас. Я предупредил шефа, что хочу взять вас с собой, чтобы показать приемы нашей работы в идеальной ситуации, и он сказал “отлично”.
– Я к нему присоединяюсь, – улыбнулся я, почувствовав возбуждение в преддверии новой работы, совсем непохожее на те чувства, которые испытывал, начиная прошлый практический семестр. – Когда мы отправляемся?
– Завтра. Вы ведь еще не нашли себе здесь жилье?
– Нет, я сразу пошел к вам, а вещи оставил в камере хранения, думал потом, знаете ли, оглядеться.
– Хорошо, сейчас нет смысла искать квартиру, мы можем пробыть в том городе месяц или больше. Я бы с радостью пригласил вас к себе, но у нас с женой маленькая однокомнатная квартира. – Он откашлялся в замешательстве и добавил:
– Там даже нам места не хватает.
– О, не стоит беспокоиться. Правда. Я сниму номер в гостинице на одну ночь.
– Давайте я его для вас закажу в гостинице, где мы обычно селим пожарного по вызову, – сказал Уолтер, потянувшись к телефону. – Сэкономлю вам пару долларов. Это не займет и минуты.
Он был искренне расстроен, что не мог приютить меня на ночь, и чувствовал, что обязан сделать что-нибудь для меня, чтобы как-то возместить это.
Уолтер договорился о номере для меня, дал мне адрес гостиницы и пачку брошюр, лежавших у него на столе, попросив прочитать за ночь, чтобы завтра мы могли их обсудить.
– Я заеду за вами около десяти, – сказал он. – Поедем на машине.
– Отлично.
Он вскочил и снова вышел из-за стола, и я переложил пачку брошюр в левую руку, чтобы обменяться с ним рукопожатиями.
– Думаю, вам понравится эта работа, Пол.
– Я тоже полагаю, что понравится.
За дверью, в маленькой желтовато-коричневой приемной, мне пришлось спросить у белокурой секретарши, как пройти к лифтам. Она с улыбкой объяснила, и я ушел, У меня мелькнула мысль назначить ей свидание – девушка была симпатичной, – тоненькая, в вашингтонском стиле, и, вероятно, не старше двадцати двух лет, – но мне предстояло прочитать все эти брошюры к утру, и к тому же поездка сюда в автобусе изрядно меня утомила. Однако, спускаясь в лифте, я признался самому себе, что не попытался познакомиться с девушкой потому, что у меня возникло ощущение, будто она слишком стара для меня. Частично в этом был виноват Уолтер, ведь при нем я почувствовал себя вдруг неловким юнцом, но он лишь усугубил ощущение, свойственное мне и до встречи с ним. Когда после окончания школы вы годик болтаетесь без дела, потом три года служите в армии и поступаете на первый курс колледжа в двадцать один год, – происходит некий временной сдвиг. Вы попадаете в компанию семнадцати – девятнадцатилетней молодежи и постепенно начинаете подстраиваться под них, вы невольно теряете два-три года в своем развитии. В армии судьба свела меня с мужчиной, которому было двадцать пять лет. Он умудрился уклоняться от военной службы достаточно долго, ради получения степени магистра по американской истории. Как-то раз в разговоре со мной он сказал, что армейская подготовка рассчитана на семнадцатилетних юношей с двумя классами средней школы и что программа подготовки значительно менее гибка, чем человеческий ум. “Абсолютно во всем, – сказал он, – я с каждым днем становлюсь все моложе”. Самому-то мне в ту пору было гораздо меньше лет, чем ему, и я не мог в полной мере оценить справедливость его высказывания, хотя и признавал, что во многом он ведет себя как ребенок, а не как мужчина под тридцать со степенью магистра. И, только поступив в колледж, я наконец понял, что он имел в виду, и не раз задавался вопросом, можно ли вернуть эти два или три напрасно потраченных года.
Выйдя из здания АСИТПКР, я отправился на автобусную станцию. После регламентированной кондиционером прохлады в офисе Уолтера влажность наружного воздуха, застывшего в неподвижности между белыми мраморными стенами небоскребов, казалась непереносимой. С трудом передвигая ноги по раскаленному асфальту, я внезапно осознал еще один результат своей инфантильности. Я не поговорил с Уотером о зарплате. Я знал, что мне обязаны платить пятьдесят три доллара и шестьдесят семь центов в неделю, но не имел понятия, когда мне их заплатят, в то время как у меня за душой оставалось всего тридцать четыре доллара. Надо будет сразу же узнать о деньгах завтра утром, хотя в самом худшем случае я смог бы попросить взаймы у Уолтера. Такой уж он человек.
Глава 2
Мы продвигались на север со скоростью шестьдесят пять миль в час по сто одиннадцатому шоссе. Уолтер правил казенным автомобилем – светло-серым “фордом” с пробегом менее шести тысяч миль – с завидной легкостью и даже небрежностью. Сидя за рулем, он выглядел значительным, солидным и уверенным в себе. Его светлые волосы отливали блеском на солнце. Правую руку он держал на руле, локоть левой выставил в окно и следил, как разворачивается перед ним серая лента шоссе. На заднем сиденье лежал его желто-коричневый кожаный портфель и коробки, набитые брошюрами, плакатами и листовками. В багажнике ехали наши чемоданы: три одинаковых его и один сиротливый мой.
По дороге мы обсуждали материалы, прочитанные мною за ночь. Литература оказалась двух типов: одна имела целью убедить независимых рабочих в целесообразности вступления в этот профсоюз, а вторая – поведать заинтересованным лицам историю и задачи АСИТПКР. Брошюры второго типа оказались для меня более полезными, хотя все остальные – благодаря своему стилю, полному энтузиазма, – более интересными.
АСИТПКР был довольно большой организацией и объединял около двухсот тысяч членов, платящих профсоюзные взносы, в тридцати семи штатах. Главной своей задачей профсоюз считал сокращение рабочего дня и повышение заработной платы. При этом они все же ухитрялись не довести эти требования до абсурда – не работать вообще, а получать много. И достигалось это путем государственного контроля, а также благодаря упорству управляющих за столом переговоров и реалистической позиции руководящих деятелей союза. С 1940 года союз почти не прибегал к забастовкам и полностью исключил из собственной практики такие длительные стачки, как на мебельной фабрике Мелера.
Поскольку все крупные профессиональные объединения значительно перекрывают территорию друг друга, трудно найти хоть одного члена АСИТПКР, несклонного вступить в один или даже несколько федеральных профсоюзов. И точно так же, как большинство других, АСИТПКР представлял собой объединение нескольких существовавших прежде профсоюзов, два или три из которых почти не связаны с “Промышленными рабочими мира” 1920-х годов. Но каковы бы ни были его идеологические предшественники, АСИТПКР в наши дни незыблемо стоял на позициях капитализма, во всех своих брошюрах недвусмысленно утверждая, что промышленность должна находиться в руках частных владельцев, а не государства, возможно, по той причине, что владелец завода, каким бы богатым и влиятельным он ни был, внушал им меньший страх в качестве оппонента за столом переговоров, чем правительство Соединенных Штатов.
Этот профсоюз осуществлял социализм на практике – у него был собственный пенсионный фонд и фонд социальной защиты, он выступал за социальное обеспечение и компенсационные выплаты рабочим, но этим и ограничивался их социализм. Что же касается коммунизма, то последний красный в части рабочего движения ушел в небытие еще в прошлом поколении. “Сильнейшем оружием в борьбе с коммунизмом в условиях свободы, – говорилось в одной из брошюр, – является мощное патриотическое проамериканское рабочее движение”.
Профсоюз выступал за высокие тарифы и снижение иммиграционных квот, за налоговые льготы для низкооплачиваемых рабочих, за установление и гарантию фиксированной годовой зарплаты, за установление государственных пособий и социальной защиты ветеранам корейской войны, за отмену государственных ограничений на трудовые споры. В политических кампаниях, как правило, но не всегда, выступал в поддержку кандидатов от Демократической партии.
Последние три года я учился в колледже и готовился получить степень магистра экономики. Конечно, это означало, что я прослушал уйму лекций по английскому, математике, истории, естественным наукам, иностранному языку (французскому) и другим общественным дисциплинам, чтобы набрать необходимое для получения степени количество баллов, но главное внимание я уделял именно экономике.
По дороге мы обсуждали материалы, прочитанные мною за ночь. Литература оказалась двух типов: одна имела целью убедить независимых рабочих в целесообразности вступления в этот профсоюз, а вторая – поведать заинтересованным лицам историю и задачи АСИТПКР. Брошюры второго типа оказались для меня более полезными, хотя все остальные – благодаря своему стилю, полному энтузиазма, – более интересными.
АСИТПКР был довольно большой организацией и объединял около двухсот тысяч членов, платящих профсоюзные взносы, в тридцати семи штатах. Главной своей задачей профсоюз считал сокращение рабочего дня и повышение заработной платы. При этом они все же ухитрялись не довести эти требования до абсурда – не работать вообще, а получать много. И достигалось это путем государственного контроля, а также благодаря упорству управляющих за столом переговоров и реалистической позиции руководящих деятелей союза. С 1940 года союз почти не прибегал к забастовкам и полностью исключил из собственной практики такие длительные стачки, как на мебельной фабрике Мелера.
Поскольку все крупные профессиональные объединения значительно перекрывают территорию друг друга, трудно найти хоть одного члена АСИТПКР, несклонного вступить в один или даже несколько федеральных профсоюзов. И точно так же, как большинство других, АСИТПКР представлял собой объединение нескольких существовавших прежде профсоюзов, два или три из которых почти не связаны с “Промышленными рабочими мира” 1920-х годов. Но каковы бы ни были его идеологические предшественники, АСИТПКР в наши дни незыблемо стоял на позициях капитализма, во всех своих брошюрах недвусмысленно утверждая, что промышленность должна находиться в руках частных владельцев, а не государства, возможно, по той причине, что владелец завода, каким бы богатым и влиятельным он ни был, внушал им меньший страх в качестве оппонента за столом переговоров, чем правительство Соединенных Штатов.
Этот профсоюз осуществлял социализм на практике – у него был собственный пенсионный фонд и фонд социальной защиты, он выступал за социальное обеспечение и компенсационные выплаты рабочим, но этим и ограничивался их социализм. Что же касается коммунизма, то последний красный в части рабочего движения ушел в небытие еще в прошлом поколении. “Сильнейшем оружием в борьбе с коммунизмом в условиях свободы, – говорилось в одной из брошюр, – является мощное патриотическое проамериканское рабочее движение”.
Профсоюз выступал за высокие тарифы и снижение иммиграционных квот, за налоговые льготы для низкооплачиваемых рабочих, за установление и гарантию фиксированной годовой зарплаты, за установление государственных пособий и социальной защиты ветеранам корейской войны, за отмену государственных ограничений на трудовые споры. В политических кампаниях, как правило, но не всегда, выступал в поддержку кандидатов от Демократической партии.
Последние три года я учился в колледже и готовился получить степень магистра экономики. Конечно, это означало, что я прослушал уйму лекций по английскому, математике, истории, естественным наукам, иностранному языку (французскому) и другим общественным дисциплинам, чтобы набрать необходимое для получения степени количество баллов, но главное внимание я уделял именно экономике.