Угрюмова Виктория

Дом там, где ты


   Виктория Угрюмова
   Дом там, где ты
   ... И хотя в паспорте вполне определенно значилось "Татьяна Евгеньевна Иловайская", исходя из чего родственники и знакомые обращались к ней как к Танечке - и были в своем праве - он именовал ее Тэтэ.
   Ей нравилось. Ей вообще нравилось все, что делал или говорил Димыч.
   
   ***
   Голос Элеоноры Степановны с легкостью преодолевал такие хилые препятствия, как закрытая дверь, работающий магнитофон и нежелание потенциальных слушателей слышать все, что предназначалось именно для их ушей. Тема выступления была до боли знакомой, и, откровенно говоря, Димыч мог бы и сам наговаривать этот текст без особых сложностей. Более того, он бы с радостью взял на себя этот труд, чтобы дать бесценной теще передохнуть, но неутомимая обличительница не мыслила спокойного бытия. Для своих ближних, разумеется.
   За последние несколько месяцев молодожены выяснили немало интересных и пикантных подробностей о себе, своей анатомии, физиологии и "облико морале".
   Интеллигентная и милая Тэтэ была ошумлена. Единственной реакцией на первое выступление Элеоноры явилось искреннее недоумение:
   - И ЭТО моя мама?!
   Но дальше стало хуже, и перед счастливой во всем остальном семейной парой остро встал вопрос, который, по определению Воланда, сильно испортил людей. Квадратура круга, жизненное пространство, экологическая ниша - все эти понятия людьми, нуждающимися в укромном месте, которое могло бы стать заодно их собственной крепостью, воспринимаются иначе, нежели счастливцами, обеспеченными уже отдельной норой, где они и скрываются от житейских бурь.
   Димычу и Тэтэ было грустно признаваться вслух - но факт от этого не менялся - что денег на покупку минимального количества квадратных сантиметров у них не только нет теперь, но не будет и в ближайшем обозримом будущем. А вот перспектива загреметь в Кирилловскую после продолжительного общения с Элеонорой Степановной, напротив, была. И хотя знаменитый архитектурный памятник расписывал фресками не кто-нибудь, а сам Врубель, это обстоятельство даже не подслащало пилюлю. Психушка и есть психушка, какими бы шедеврами ни были украшены ее скорбные стены.
   Обо всем этом упоминать лишний раз вообще не хочется, и мы не станем. Это так - несколько штрихов; первоначальная расстановка сил, а заодно и объяснение тому, отчего Тэтэ лежит, свернувшись калачиком, на узеньком и продавленном диванчике, тесно прижавшись к мужу, и пытается сконцентрироваться на содержании газетных объявлений.
   Волей-неволей, но они пришли к выводу, что единственным выходом для них является поиск тех престарелых и одиноких людей, которые предоставят им крышу над головой в обмен на уход и общение. На наследование квартиры молодые люди не претендовали; сама возможность избавиться от Элеоноры и ее пронзительного всепроницающего голоса пробуждала надежду и ассоциировалась с побегом из Шоушенка.
   "Великая иллюзия" одним словом. И только Жана Габена в ней не хватает для полноты сходства.
   Но зато возникает вопрос, что такое интеллигентность? Продукт цивилизации, ее достижение и гордость - либо все-таки генетическая болезнь, ведущая в результате к полному уничтожению особей, являющихся ее носителями? Потому что будь на месте Димыча человек попроще, он бы просто пару раз грюкнул кулаком по столу или дверью о притолоку, или Элеонорой обо что-нибудь увесистое - так, чтобы без уголовных последствий, но со смыслом и значением. И все. И не было бы ничего...
   Так стоит ли?
   Тэтэ небрежно отбрасывала внимательно изученные газетные листы, и они с шелестом падали на пол, взмахивая широко распахнутыми крыльями; и останавливались, не решаясь подняться в воздух:
   - Вот и мы так, - пробормотала Тэтэ, утыкаясь лицом в диванную подушку.
   - Что с тобой? - забеспокоился Димыч, удивляясь себе и тому, что еще задает подобные вопросы. Причина, как говорится, была налицо.
   - Ничего-ничего, - устыдилась она своей слабости. Зачем портить мужу и без того испорченное настроение. - Просто газетный лист при таком освещении был похож на большую и важную птицу, которая так и не решилась взлететь. Осторожненько так подобралась к окну, остановилась, и все... Не ощутила себя птицей в самый важный момент.
   Осталась газетой. Простой газетой с дурацкими объявлениями.
   - Ну, почему с дурацкими? - расстроился Димыч. - Объявления-то тут причем?
   - Прости, - пожала Тэтэ плечами. - Представила, что и мы не решаемся на что-то важное, остаемся газетами, в каком-то смысле - и огорчилась. Но чтобы тебе было приятно, я прошу прощения у всех объявлений и оптом, и в розницу, и торжественно заявляю, что никакие они не дурацкие, а очень даже полезные, и мне жаль, что я их незаслуженно обидела.
   - То-то же, - улыбнулся Димыч и наклонился, чтобы ее поцеловать.
   В этот самый момент очередной разворот и очутился прямо у него перед глазами. Впоследствии Димыч неоднократно утверждал, что газета отчаянно старалась, чтобы объявление не осталось незамеченным, и с этой целью даже несколько раз повернулась и покрутилась на месте. И те, кто был знаком с последствиями, искренне ему верили. Но, может, это происходило оттого, что они просто относились к редкой, ныне вымирающей породе УМЕЮЩИХ ВЕРИТЬ ИСКРЕННЕ.
   Как бы там ни было, но взгляд Димыча уперся в колонку, в которой четкими буквами, чуть больше стандартного шрифта, было напечатано:
   "Неприхотливый, обаятельный, легкий в общении, крайне пожилой человек со странными, но абсолютно невредными привычками срочно ищет молодую семейную пару интеллигентных, образованных и мыслящих людей для совместного проживания в его доме. Желательно доброе отношение ко всякой живности. Подробности при личной встрече". Дальше шел адрес, и ничего более приписано не было.
   Димыч несколько раз перечитал объявление, вникая в его смысл, что было, повторяем, нелегко, если учитывать постоянное звуковое сопровождение из коридора, и наконец просветлел лицом.
   - Тэтэ! Тэтэ, солнышко! Боюсь сглазить, тьфу-тьфу-тьфу, но, кажется, я нашел...
   - Странное объявление какое-то. Но милое. И располагает больше, чем все эти "домашние животные исключены", "гостей не приводить" и "за хорошее материальное обеспечение", - процитировала она. - А вот адрес странный: " Ольгинская - это, положим, я хорошо себе представляю; "дом с горгульями и водосточной трубой в виде большой змеи". Это не розыгрыш, Дим? Где же на Ольгинской такой дом? Нет там ничего подобного. Ольгинская крохотная - не могла я мимо такого дома ходить и не замечать его.
   В этот момент из-за двери донесся совершенно уж неземной звук.
   - Все равно сходим, - решительно сказала Тэтэ. - Нам терять нечего.
   
   ***
   В доме царил жуткий беспорядок, если вообще то, что здесь происходило, позволительно было назвать настолько простым и непритязательным словом. Ибо понятие беспорядка само собой предполагает отсутствие порядка, который, однако, нетрудно восстановить, определив вещи обратно, на положенные им места.
   Потому-то и не подходило в данном случае это широко распространенное в быту слово: не нашлось бы здесь ни самих вещей, ни того места, куда их следовало по здравом размышлении поместить. Трудно представить, что кто-то так расстарался со своим имуществом, пусть даже и в состоянии аффекта; и уж гораздо естественнее было предположить, что здесь внезапно разразилось локальное нашествие татар, жаждущих сатисфакции - и Мамай не только войной прошел, но и всем табором остановился. Иных разумных объяснений тому, как и почему люди решаются так растерзать и распотрошить пристойную, добропорядочную, ни в чем не повинную квартиру, ни у одного психолога нет да и быть не может. И придирчивый бытописатель подобрал бы в своем словаре такие емкие существительные как "разруха", "светопреставление", "катастрофа" для описания явившейся его взору картины. Сами судите: битые кирпичи, поваленные гипсовые колонны, мятые, ржавые листы жести и обломки канализационных труб, осколки стекла, пачки пожелтевших от времени, полуистлевших газет и все это, приблизительно в том порядке, в каком было при Хаосе, располагалось посреди большой и просторной комнаты со стрельчатыми окнами. И даже солнце не проникало сюда из-за мутных серых стекол, хотя на улице палило нещадно.
   Высокий, аристократического вида старик в мягкой бархатной куртке и белоснежной рубахе с кружевными отворотами пытался навести видимость порядка, сгребая в кучу банки, бутылки и какие-то неописуемые тряпки, давно утратившие, как цвет, так и форму.
   - Это уже за гранью добра и зла, - пробормотал он, когда взгляд его уперся в сырую, облезлую стену, сплошь в потеках и болезненных пятнах плесени. - Порой я начинаю сомневаться в разумности провидения, право слово...
   - Не богохульствуйте, Себастьен, - донеслось из дальнего угла.
   - Нет уж, позвольте, Алиса Сигизмундовна, позвольте, голубушка! Вот это вот безобразие ни в какие ворота не лезет. Я не сомневаюсь, что наши, с позволения сказать, "соискатели" далеки от совершенства, духовно недоразвиты и прочая, прочая, прочая; но это все-таки не причина, чтобы так преобразовывать человеческое жилище. Должны же у этого дома быть хоть какие-то рамки? Или его автономность превышает все допустимые нормы? Что мне прикажете теперь делать с этим барахлом?!
   - Себастьен, вы зря портите себе нервы и голосовые связки, - ответил все тот же низкий, скрипучий голос, принадлежащий, несомненно, старухе, и несомненно - старухе, привыкшей командовать. Правда, его обладательницы видно не было, и старик упорно обращался к колченогому драному креслу, которое стояло только потому, что всей своей тяжестью опиралось о стену. Под ним валялись стопки пыльных, пожелтевших от времени газет, селедочные хвосты и прочий неприглядный мусор.
   - Не зря, - буркнул Себастьян.
   - Зря, - прогудел голос. - Все равно два или три часа спустя все это исчезнет. Вольно же вам так из-за этих мелочей переживать.
   - Вы, Алиса Сигизмундовна, возможно не обоняете этих прелестей, покосился старик на селедочные объедки, - а я вот, к несчастью своему, вынужден вдыхать своеобразное э-э-э... амбре, и несколько часов такого счастья мне не выдержать! Годы не те-с, да-с.
   - Невежливо с Вашей стороны, Себастьен, лишний раз напоминать мне о моей несостоятельности, - обиженно откликнулся голос. - Если бы я не знала Вас столько лет, друг мой, то вынуждена была бы заключить, что Вы дурно воспитаны. И потом, это издержки, о которых мы были загодя предупреждены. И сами согласились на такую жизнь, никто нас сюда за уши не тянул. Как это говорили мужички? - назвался трюфелем, полезай в ридикюль.
   - Алиса Сигизмундовна, - укоризненно молвил старик, - окститесь.
   Когда это такое было, чтобы мужички так говорили? Они же о трюфелях слыхом не слыхивали.
   - Только не делайте из меня склеротичку, Себастьен, - вскипел голос.
   - Ваши мужички, может, и не говорили так, а мои говорили. Я же помню. Я просто прекрасно помню, вот как сейчас. Я бы поделилась своими воспоминаниями, но Вы ведь меня откровенно игнорируете. Вот и теперь, вот даже сию секунду - иг-но-ри-ру-ете! О чем Вы думаете, Себастьен? Себастье-ен! Ау!
   - А? Что?! - вздрогнул старик. - Простите, голубушка. Ушел в себя, как оказалось - слишком глубоко. И Боболониус куда-то запропастился... Вам не видно, где он, этот негодник? И где все остальные?
   - Не уходите от ответа, скверный мальчишка, - в голосе явственно послышалась усмешка. - О чем мечтали?
   - Скорее уж наоборот - ужасался. Как однако цепко держатся за людской разум и душу эти разрушительные мысли. Смотрите, который час подряд в доме разруха - такое впечатление, что нас тут и в помине нет.
   - Обойдется, - ответила на это Алиса Сигизмундовна. - Не впервой.
   - Не впервой, но заметьте, какая сила воздействия. Или взять, скажем, этих, вчерашних посетителей. Зачем, ну сами подумайте, зачем человеку такая куча одинаковых, аляповатых, безвкусных тряпок, да еще и плотно запакованных? И зачем человеку, скажите на милость, двадцать ковров, СВЕРНУТЫХ В РУЛОН?!
   - Не задавайте риторических вопросов, - сердито откликнулась старуха. - Ну, не представляют они себе другой жизни, что уж теперь-то... Наше дело - ждать, а вот критиковать и сокрушаться о никчемности и тщетности всего сущего - это уже не наше дело. И увольте меня, увольте от этих ваших психологических экзерсисов.
   Потом, Вы же не можете не признать, что подобная реакция - лучшая защита от нежелательных компаньонов, можно сказать, наш страховой полис. Заметьте, Себастьен: ни один из них не пожелал остаться здесь ни на секунду, ни один не выдержал воплощенного себя. Даже странно, насколько люди не выносят свой собственный внутренний мир - так и норовят дать деру куда подальше. А от себя не убежишь - это еще древние заметили. Каждый носит свой ад в себе.
   - Так-то оно так, - с сомнением покачал головой Себастьян. - Только мне их персональные ады порядком надоели - сплошной мусор, обломки, дурной запах, и ничего конкретного. Или кучи бесполезных и дешевых вещей - зато много и все мое. Мелкое пекло, суетливое, отвратительное. Не страшное, а именно что отвратительное.
   - Вы, Себастьен, совершенно ополоумели. Что ж Вы придираетесь ко всему? А ну попадется вам истинное пекло, подлинный ужас - что тогда? Не стоит даже надеяться, что мы выкарабкаемся.
   - Я и не надеюсь. Я надеюсь на то, что человек, носящий в себе тот ужас, о котором Вы только что упоминали, на мое объявление не откликнется. Ему не до того.
   - Я не суеверна, - важно произнесла старуха, - Вы знаете, насколько я не суеверна, но все же сделайте одолжение - постучите по чему-нибудь деревянному.
   - Стучу-стучу, - лукаво усмехнулся старик. И действительно три раза стукнул согнутым пальцем по какой-то неструганой доске.
   - Вот так-то лучше, - в голосе Алисы Сигизмундовны явственно послышалась усмешка.
   - Беррр... Безр... Бурр...
   - Алиса Сигизмундовна!
   - Что?!
   - Что "буррр"?
   - Господь с Вами, Себастьен. Это не я говорю. Помилуйте, как можно было предположить, чтобы женщина моего возраста и моего происхождения позволила себе говорить "бурр"?
   - А кто же это?
   - Видимо, Гораций, голубчик. Вы совершенно забыли и о Горации, и о Боболониусе, и о Фофане. Я не говорю о нашем непостижимом Христофоре Колумбовиче. И я тоже хороша - болтаю тут с Вами, а о наших друзьях не думаю.
   - Алиса Сигизмундовна! Я же сию секунду спрашивал...
   - Спросить каждый может.
   - Бурр... Безбр.... Безз... буррр
   - О! Вот опять! - воскликнул Себастьян. - Да где же это? Откуда звуки, Алиса Сигизмундовна?!
   - Из-под того завала, воон там, да-да, именно там... нет, чуть правее...
   Следуя указаниям невидимой своей собеседницы, старик, морщась и вздрагивая от каждого прикосновения к мусорной куче, извлек на свет божий удивительное создание. То был человечек, вырезанный из драгоценного палисандра - маленький, всего локоть в высоту, с живым и умным личиком и яркими темными глазками, сделанными из черного агата. И всякий уважающий себя историк и археолог при первом же взгляде на него сразу бы сказал, что это подлинный пенат. Да-да, вы не ослышались, именно римский пенат, призванный охранять жилище от всего злого и нечистого. Дух предков. По имени Гораций Фигул.
   - Безобразие! - выкрикнул он в полный голос, едва оказался на свободе. - Беззобрразие!!! Я протестую! Себастьен, Алиса Сигизмундовна, я хочу во всеуслышание заявить, что я и прежде был не в восторге от этой идеи с заявлением, но теперь, когда наша жизнь стала совершенно невыносимой, я требую предпринять конкретные меры к спасению нашего дома и всех нас! Я не могу обеспечить этому дому защиту от посторонних недобрых проявлений, потому что они сюда тянутся как мухи на мед! Немедленно пошлите в газету опровержение!
   - Потерпи, Гораций, потерпи, - ласково попросил старик, обтирая палисандрового человечка батистовым носовым платком. - Такая уж наша планида - ждать и терпеть.
   - Терпеть тоже нужно до определенного предела, - заявил Фигул. - В Сальвадоре, например, народ имеет право на вооруженное восстание, если его права грубо попираются. Это даже в их конституции написано.
   Поднимаем вооруженное восстание, решено!
   - Мы-то не по конституции живем, - пожал плечами старик. - Нам бы их проблемы... И давай не возвращаться к тому, что мы уже обсудили и решили, хорошо?
   - Ты решил, Себастьен. А я против.
   - Положим, Гораций, - заговорила Алиса Сигизмундовна, - наш друг Себастьен на сей раз уступит Вашим просьбам. И действительно пошлет опровержение, либо каким-то иным способом откажется от компаньонов.
   И что будет после?
   - Все станет на свои места, - пробормотал пенат. Но как-то не слишком уверенно.
   - Увы Вам, Гораций! Вы прекрасно знаете, что все встанет на свои места не навсегда, а лишь на какое-то время. До тех пор, пока наш дорогой друг Себастьен не покинет этот мир, не оставив, как Вам известно, наследников. И этот дом может перейти к кому угодно. А может и не перейти ни к кому, и в этом случае он просто перестанет существовать, а все мы, его обитатели, утратим не только кров над головой, но и те жизненные силы, которыми питаемся теперь. Вы этого хотите? Ну, не ведите себя как ребенок, вам же не тысяча лет...
   Предоставьте событиям развиваться естественным путем. И не заставляйте меня повторять десятки раз то, что вам и без меня великолепно известно.
   Себастьен! Поставьте это чудо куда-нибудь в более-менее пристойное место. Вот лучше успокойте Боболониуса. Мне кажется, это он пробирается в соседние апартаменты под теми кипами бумаг.
   Старик повертел головой.
   В куче мусора громко шелестело и шуршало нечто, на слух, длинное и очень большое.
   - Боболониус! Боболониу-ус!
   - Ага, как же, - донесся из-под жутких завалов хорошо поставленный бас. - Прямо сей же секунд. Разогнался.
   Старик предпочел оставить это выступление без комментариев.
   - Ты остальных не видел?
   - А чего их видеть-то? - ворчливо поинтересовался Боболониус. Фофаня гоцает в подполе как оглашенный - крыс гоняет. А...
   - Крыс?! Каких крыс?! - подала голос из своего угла Алиса Сигизмундовна. - Когда это мы успели обзавестись крысами, Себастьен?
   
   - Тоже мне вопрос вопросов, - буркнул Боболониус, продолжая шуршать и скрипеть половицами, но по-прежнему не показываясь на поверхности.
   - Думаете, только у нас случилась разруха и полный и окончательный разгардаж? В подполе тоже хватает своих радостей - крысы, вода, мусорные баки и тьма-тьмущая пауков. Там еще бегала какая-то мерзкая кикимора...
   - И? - строго уточнил Себастьян.
   - И...
   - Я бы хотел получить вразумительные объяснения. Что значит это твое "И" в данном конкретном случае?
   - Как всегда, - смущенно пробормотал Боболониус. - Во всяком случае, хлопотать о завтраке для меня тебе уже не придется. Согласись, что сейчас это как нельзя кстати.
   - Наверное, ты прав... А что же Христофор Колумбович?
   - Этот старый черт объелся пауков и теперь икает как заведенный.
   Соседей всех переполошил - они думают, землетрясение. К завтрему протряхнет и будет как новенький, а пока от переедания у него, кроме икотки, что-то вроде галлюцинаций сделалось, и теперь он воображает себя Лесным Царем. Тут главное не допустить, чтобы он начал Гете декламировать, особенно, если в подлиннике. Потому Фофаня его пока запер, от греха подальше.
   - Да что же это... - всплеснул руками старик.
   Пенат уже открыл было рот, чтобы прокомментировать ситуацию, но тут все вокруг изменилось.
   Дикие кучи мусора вдруг и бесповоротно исчезли с пола, и одновременно с ними перестал существовать и мерзкий запах, столь терзавший обитателей этого дома в последние несколько часов. Зато появились на стенах серебристо-голубые шелковые шпалеры; возникли старинные картины в дивных тяжелых рамах; и пузатое бюро из карельской березы заняло свое место под окном, занавешенном шторами упоительного цвета "блю-рояль". В дальнем углу просторной залы образовался огромный камин с мраморной каминной доской, на которой добросовестно тикали серебряные швейцарские часы и стройно, как солдатики, вытянулись два канделябра - тоже серебряные, тяжелые, массивные, но очень изысканные. Трещали березовые поленья, и воздух постепенно наполнялся тягучим ароматом смолы и бересты.
   Все остальное убранство было под стать: и низкие уютные диванчики; и, конечно же, баснословных денег кабинетный белый беккеровский рояль; и резные дубовые двери, ведущие из гостиной в другие комнаты этого просторного дома; и хрустальные жирандоли, тихо и радостно звеневшие на легчайшем сквозняке, пробиравшемся из распахнутого окна; и черного дерева инкрустированный сверкающий паркет, на котором все еще возлежал несколько ошалевший от подобных перемен Боболониус.
   Яшмовая колонка - пьедестал, где внезапно очутился пенат Гораций Фигул, появилась в ту самую секунду, когда раздался звонок в двери.
   - Неужели это они? - прошептала Алиса Сигизмундовна.
   
   ***
   Такого потрясающего дома Тэтэ и Димыч не видели ни разу в своей жизни - ни наяву, ни во сне. Все им здесь было мило и по сердцу, все радовало глаз и грело душу, все восхищало и изумляло. Все и с первой же секунды.
   Они только успели крепко поцеловаться и прошептать: "Я тебя люблю", и "Я тебя тоже люблю", - прежде, чем надавить кнопку звонка.
   Когда им открыл дверь высокий и стройный, абсолютно белый, как лунь, человек, которого стариком и в мыслях называть было непозволительно, у Тэтэ глаза широко раскрылись и сделались круглые и большие, как голубые мячики - такие симпатичные, что хотелось что-нибудь этакое отколоть, чтобы она так и продолжала удивляться. Хозяин дома был одет по несуществующей ныне моде, и, надо заметить, что шелковая рубаха с пышной белой пеной брабантских кружев на манжетах и воротнике, и бархатная домашняя куртка густого вишневого цвета, расшитая серебром, и бархатные же брюки со штрипками шли ему чрезвычайно. У него оказались пронзительные ореховые глаза, точеный нос с аристократической горбинкой и ослепительно-белые усы. Его легко было представить себе в шляпе с перьями и со шпагой на боку, но совершенно невозможно вообразить в троллейбусе либо в очереди за пенсией. Хозяин улыбнулся, обнажив ровные и крепкие зубы:
   - Прошу, прошу, проходите, молодые люди. Разрешите представиться, я Себастьян Тарасович Бубырчик. Вы ведь, конечно, по объявлению?
   - Ну, да, - смешался Димыч. Но тут же взял себя в руки, коротко поклонился и отрекомендовался, - Дмитрий Сергеевич Иловайский. А это моя супруга - Татьяна. Для друзей можно просто - Тэтэ.
   - Очень приятно, очень приятно, - сказал Себастьян Тарасович, приглашая их войти.
   - Какая красота! - не удержалась Тэтэ.
   - Вам нравится? - сощурил правый глаз Себастьен. - Что ж, это просто прекрасно. Тогда мы с вами соорудим кофейку с пирожными и поговорим о том, что нас взаимно интересует. Вы выясните для себя, согласны ли вы мириться с некоторыми моими причудами и ... скажем так, особенностями моего дома; а я, со своей стороны, увижу, годитесь ли вы нам в компаньоны. Хотя какое-то мнение я уже составил, не скрою.
   Тэтэ хотела спросить, что имел в виду Себастьян, когда говорил "нам", но решила не вылазить со своим любопытством и не торопиться.
   Ей очень хотелось понравиться хозяину дома сразу по двум причинам:
   во-первых, она уже была больна этим домом, где все, словно по волшебству, было именно так, как грезилось ей в самых сладких, самых невероятных мечтах; а, во-вторых, и сам Себастьян Тарасович произвел на нее неизгладимое впечатление. Нравиться такому мужчине - труд нелегкий, но весьма и весьма благодарный. Женщина, которая заслужила его благосклонность, навсегда останется королевой.
   Они шли по бесконечным коридорам, и Себастьян Тарасович гостеприимно распахивал перед ними абсолютно все двери. Правда, то, что он говорил, Димычу - как все мужчины менее романтичному - показалось слегка странным, но он, как и Тэтэ, решил пока не высовываться.
   - Так, так, - приговаривал старик. - Что у нас тут? О! Кабинет.
   Прекрасный кабинет. И одновременно библиотека.
   О такой библиотеке мечтают все. Нет такого человека, который не мечтал бы о подобной библиотеке - с высоченными, под самый потолок, книжными шкафами, забитыми пухлыми фолиантами в кожаном переплете с серебряными застежками; энциклопедиями и словарями; альбомами и буклетами; яркими современными книгами в блестящих обложках и редчайшими старыми томиками. О библиотеке со стремянкой, с настоящим письменным столом, на котором один только письменный прибор хватал за душу и уже ее не отпускал никогда; со старинным глобусом на бронзовой витой подставке, расписанном левиафанами и морскими змеями, парусниками и замками, китами, дельфинами, тритонами и наядами. С уютной лампой с зеленым абажуром. С крохотным кофейным столиком перед глубоким креслом, где можно отдыхать с книгой в руке.
   С огромным аквариумом, в котором рыбки, словно капельки радуги, сновали среди развалин гранитного замка, между раковин и водорослей, над равнинами золотистого песка. С фикусом в кадке, помнящим, верно, еще французскую революцию... И ведь это было только начало.
   Перед ошеломленными молодыми людьми мелькали комнаты, которых просто не могло быть: уютные, изысканно и со вкусом обставленные, тихие и просторные. А главное - созданные ими и только ими, потому что таких совпадений не бывает в природе.
   Наконец они добрели до кухни, окончательно убившей Тэтэ, но уже оставившей равнодушной Димыча, который только разумом сумел понять, что это тоже более чем, и уселись за стол. На столе уже дымился кофейник, и стояли три крохотные фарфоровые чашки - черные, расписанные красными драконами, и огромное блюдо с пирожными, при взгляде на которое все трое стали немедленно истекать слюной.