Улин Виктор. Шакал

Виктор Улин
Шакал

   Памяти Джеральда Даррелла – одного из малой горстки людей, которых я искренне УВАЖАЮ.

   1. «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, на землю?.»

(Екклесиаст. 3:21)

   2. «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак.»

(А. Гитлер)

1

   «Hallia est omnis divisa in partes tres». Тая от наслаждения, Верников прочитал первую, давно выученную наизусть строчку.
   Потянулся и скорректировал подушку, чтоб лежать, не напрягая шею.
   В номере царила изумительная, ласкающая прохлада.
   Балкон выходил на юг, и по утрам здесь никогда не бывало жарко. Возвратясь с завтрака, Верников на несколько минут включил кондиционер. И почти сразу выключил: подобно кошке, он не выносил даже теплых сквозняков, не говоря о пластах ледяного воздуха.
   Солнце вставало с другой стороны корпуса, накаляя утренними лучами номера, чьи двери располагались через холл. А сюда проникал лишь свет, а не жара.
   Вечером, конечно будет другое дело, – лениво отметил он.
   Но для вечера имелось средство.
   Над которым, правда, пришлось поработать.
   Турки, в отличие от египтян, казались просто паскудными в своей экономии, выжимающей из отеля последний грош. Вся электросистема номера включалась, лишь когда постоялец вставлял в слот свою прокси-карту. То есть электронный ключ от номера. Который, уходя, приходилось забирать с собой. Потому что дверной замок без ключа не открывался. Как, впрочем и положено. Только вынутый из слота ключ сразу все обесточивал. В том числе и кондиционер – и по возвращении номер ожидал чудовищной духотой.
   Конечно, можно было оставить карту на месте, а дверь просто захлопнуть. А потом посетовать на свою забывчивость и попросить дежурного портье открыть номер универсальной картой. Или позвать горничную. Но такой трюк мог сработать раза два или три; повторять его не следовало. Хитрые, несмотря на внешнюю простоту, турки наверняка бы догадались, зачем русский «забывает» карту, оставляя кондиционер включенным. И если бы не нашли способа выставить счет за перерасход энергии, то придумали бы способ выколотить деньги. Например, опустошили в его отсутствие платный мини-бар – небольшой холодильник, где потело около десятка мелких бутылочек и штук пять шоколадок, каждая по три-четыре евро – а потом заявили бы, что все съел и выпил он и заставили платить при отъезде.
   Однако и мириться с тем, что после обеда приходилось окунаться в одуряющий жар, включать кондиционер и ждать приемлемой температуры, Верников тоже не желал.
   Он не знал, сколько получил отель от его путевки после вычета стоимости авиабилетов и доходов турагентства. Наверняка не так уж много. Но он, доктор Верников, не бедный, но и не сверхобеспеченный сорокатрехлетний россиянин, заплатил за двухнедельный отдых тридцать одну тысячу рублей. И не хотел, расставшись с деньгами – которые ему всегда было жаль тратить на себя – испытывать хоть малый дискомфорт.
   Поэтому, увидев хитроумную турецкую экономию, принялся изучать устройство прокси-карты. Помимо магнитной полоски, там торчали контакты микрочипа. Верников мало понимал в технике, но ум практического врача, вынужденного строить работу не на знании, а на догадках, подсказал: функции элементов различны. Карта программируется конкретный замок. Но слоты электросистемы наверняка везде одинаковые. Скорее всего, полоса отпирает дверь, а контакты включают электричество.
   Истинному знатоку электроники такая догадка показалась бы идиотизмом. Но дилетант Верников решил ее проверить.
   Он достал из бумажника несколько автозаправочных и банковских карт, которые неизвестно зачем взял с собой за границу. И принялся поочередно их вставлять. Как ни странно, невозможное получилось. Приняв карту «Лукойлнефтепродукта» за свою, турецкая система заработала.
   И теперь, уходя на обед и вечернее купанье, Верников мог спокойно оставить кондиционер включенным. Для стопроцентной надежности он вывешивал табличку «No disturb» – чтобы не заглянул в его отсутствие проверяющий обслуживания в номерах. По утрам ничего не предпринимал: в эти часы номер убирался горничными.
   Но сейчас не требовалось ничего.
   Воздух оставался по-утреннему свеж.
   Верников чувствовал, что в желудке не прошла тяжесть от кунжутных колец – любимого завтрака, которым он тут наслаждался. И стоило еще полежать перед выходом на море.
   А лежать он любил.
   Потому что в обычной жизни не всегда находилось время даже посидеть.
   Сейчас он вспоминал свои колебания перед поездкой: вообще-то собирались они, как обычные люди, всем семейством. То есть вдвоем с женой. Однако в последний момент у Лены возникли обстоятельства: ей предложили должность генерального директора в одной из крупных фармацевтических фирм города. Пришлось выбирать: отдых или карьера, сама идущая в руки.
   Алена выбрала второе; он всегда отличалась разумностью.
   Но жена не хотела, чтобы Верников пожертвовал собственным отпуском, и заставила ехать его одного. Их отношениям, дружеским и ровным – даром, что у самого Верникова это был третий брак, а у нее второй – недавно исполнилось одиннадцать. Страсть давно ушла, а вместе с нею и желание уединиться в далеком краю. Впрочем, не имея детей, уединиться они могли в любой момент своей обычной жизни. Только в последние годы, размолотые изматывающей работой, секс потускнел и отошел на второй план. Поэтому Верников отправился отдыхать без возражений.
   Тем более, поехал он все-таки не один – с семьей друзей. Сергеем Анохиным, его женой и сыном. Как шутила Алена, она отправила мужа «под присмотром». Хотя таковой Верникову не требовался.
   Он настолько устал за последнее время, что даже в турецком раю, где с утра до вечера сновали сонмища полуголых женщин, не страдал томлением плоти.
   И сейчас, взяв наконец записки Юлия Цезаря о галльской войне, он в глубине души ощущал радость, что вырвался один. Ведь будь рядом Лена – и он не смог бы вот так беззаботно валяться в постели, махнув рукой на кучу всяких мелких дел вроде намазывания кремом, аккуратным развешиванием футболок… которые он просто покидал куда ни попадя. И так далее.
   А одиночество в его возрасте казалось идеальным отдыхом. Тем более, при желании он мог в любой момент пообщаться с Анохиными, а потом вернуться в свою скорлупу.
   Верников поежился от наслаждения полнейшим комфортом.
   Даже искусанные кошками, саднящие после каждого купания предплечья не досаждали. Он привык ощущать – значит, он жил.
   Он еще поерзал на кровати, принимая самую удобную позу.
   Номер был одноместным. И кровать имела среднюю ширину. Более чем достаточную для одного человека. Даже такого высокого, как Верников.
   Когда он вошел в номер, ведомый затянутым в униформу боем, и увидел эту кровать, то с усмешкой подумал, что его школьный товарищ, гениальный гинеколог и столь же безудержный бабник Витя Ульянов прокомментировал бы ложе следующим образом:
   – Идеальная кровать для одинокого мужика. Спать вдвоем нельзя, трахаться самый раз.
   Но Верников собирался здесь только спать. Причем один.
   И еще читать.
   И просто лежать, глядя в потолок.
   Тем более, имелась любимая книга, которую лишь недавно удалось приобрести. Записки Цезаря он прочитал в студенчестве, взяв в библиотеке – и уже тогда его поразила четкость латинской мысли. Эта книга, академическое издание советских времен, сейчас стала редкостью.
   Он купил ее недавно, случайно увидев на рынке пожилую женщину с кучей старых книг, в основном филологической тематики. Верников не стал уточнять, он понял сразу: вдова продает библиотеку лингвиста. Он склонился без надежды – и вдруг с холодком неверия увидел давно вожделенные записки о галльской войне… Несчастная женщина просила за каждую единицу по пятьдесят рублей. Движимый внезапным порывом благодарности, Верников сунул ей триста и быстро ушел, унося Юлия Цезаря.
   Книга оказалась изумительной. В ней имелись оба текста. Оригинал и русский перевод. Верников знал латынь постольку-поскольку, как любой дипломированный врач. Но ему нравилось вчитываться в чеканный строй фраз, пытаясь понять влитую мысль. Всегда имея возможность перевернуть страницы и уточнить.
   У книги нашелся единственный недостаток: покойный хозяин ее, вероятно, даже дома не расставался с дешевой папиросой. Книга была прокурена насквозь и Верников, не переносивший табачного дыма, через минуту чтения почувствовал резь в глазах.
   Пришлось отправить Цезаря в карантин: поставить раскрытым на шкаф, чтобы выветрить табачный дух.
   Так книга стояла долго. Зато теперь Верников спокойно мог ее читать.
   Он уже предвкушал, как увидит сейчас дымные дали Галлии, зеленые луга и тающие у горизонта горы. И погрузится в войну – зверское в общем дело, но описанное столь лаконично, что кровь не воспринималась кровью, а трупы – трупами.
   Записки о галльской войне не отличались большим объемом. И Верников подумал, что будет наслаждаться медленно, мелкими порциями. В тишине, покое и одиночестве.
   Вот и сейчас, прочитав первую строчку, он отложил книгу. Он всегда так делал, с детства умея оттянуть и продолжить удовольствие.
   И книгу начал читать не в первый день, а лишь привыкнув к номеру и наладив себе комфортные условия.
   Верников надел очки, снимаемые во время чтения из-за начавшейся дальнозоркости. Поднялся к зеркальному комоду. Посмотрел, гладко ли выбрит. Отпил глоток из бутыли с водой.
   Наконец снова вернулся в кровать.
   Положил очки на тумбочку.
   Взял книгу, открыл первую фразу.
   «Hallia est omnis divisa in partes tres».
   То есть: «Вся Галлия делится на три части». Так великий император, преобразователь мира и уникальный человек Юлий Цезарь начал свое описание захвата нынешней Франции.
   Под локтем зазвонил телефон.
   Недолго мучалась старушка в высоковольтных проводах, – подумал Верников. Он знал, кто это звонит.
   – Дядя Костя, вы на пляж идете? – раздался в трубке голос младшего, семнадцатилетнего Анохина. – Я побежал лежаки занимать, папа с мамой следом идут.
   – Иду, Коля, иду, – ответил он.
   – Значит, я занимаю четыре на первой линии.
   – Занимай, Коля, занимай…
   Честно говоря, в данную минуту Верникова не влекла даже перспектива нырнуть в Средиземное море. Ему не хотелось вообще никуда из своего прохладного номера, со своей свежей кровати, от своего Цезаря…
   Но не хотелось обижать друзей.
   Верников вздохнул, отложил книгу и встал.

2

   Лифт быстро спускался с четвертого этажа.
   Кабина была большой, к тому же многократно увеличенной зеркалами, которые сияли на трех стенах и на потолке. Турки не догадались сделать зеркальным только пол. Скорее всего, из экономии, а не по соображениям приличий.
   Верников ехал не один. В глубине, приняв самую раскованную из поз, стояла девушка.
   Точнее, девчонка. Лет четырнадцати, от силы пятнадцати. Он видел ее несколько раз в ресторане. Его поражал непотребный стиль ее поведения, проявлявшийся в каждом движении, жесте, даже в коротких шортиках, спущенных на бедра так низко, что открывалась половина наголо выбритого лона, и лишь край пояса прикрывал угадываемую складку срамных губ.
   Она смотрела снизу вверх – томно и влажно, приоткрыв накрашенные губы.
   – Ты штаны свои не потеряешь? – не удержался Верников. – А то турки тебя арестуют.
   – Не бойтесь, дяденька, – мелодичным голоском потаскушки ответила девица и взялась за блестящую пуговицу, которая и так была готова отлететь. – Даже если и потеряю – мама все равно не узнает…
   Девчонка опустила глаза. Но не от смущения, просто уставилась в определенную точку. Не обладая комплексами и привыкнув вести себя, как ему удобно, Верников шел на пляж в одних плавках. Довольно модных, купленных Аленой в прошлом году и скроенных так, что мужское достоинство выпирало королевским размером.
   Такая откусит, проглотит и денег не возьмет – молодежь, мать ее… – думал Верников, выходя из лифта вперед маленькой развратницы.
   И усмехнулся сам себе.
   В этом обнаженном раю чем, как не позывом к совокуплению, заняты головы всех способных к природному акту?
   А ругать молодежь было принято еще в Древней Греции; как образованный человек он это знал. Но, вероятно, ни в одном социуме не существовало такой пропасти между поколением родителей, воспитанным в стране без секса, и их детьми, начавшими жизнь по свободным биологическим законам.
   Вопрос состоял лишь в том: кто окажется счастливее в зрелом возрасте?
   Он, Верников, познавший первую женщину в двадцать четыре года?
   Или эта маленькая ходячая промежность, которая уже наверняка поменяла десяток мокрогубых сверстников, но еще только начала свой разбег…
   Погруженный в ненужные на отдыхе философские мысли, Верников шел мимо стеклянной стены отельных лавок.
   Какой-то турок, прикоснувшись к руке, вкрадчиво обратился по-русски. Не потому что принял его за русского – на русского Верников походил меньше всего – просто турки на любого постояльца набрасывались в надежде, что тот окажется россиянином. Ведь только с последнего имелась возможность легко стрясти деньги за какую-нибудь дрянь.
   – Spaeter! – не взглянув, бросил Верников универсальное немецкое слово.
   И турок отстал. За границей он намеренно выдавал себя за немца, обладая достаточным языковым минимумом: к соотечественникам Гитлера турки не приставали вообще.
   Миновав торговую зону, Верников вышел из отеля, и плотный жар турецкого утра охватил его со всех сторон.

3

   Территория пятизвездного отеля напоминала не Турцию, а какой-нибудь Египет. Причем не курортный оазис, а шоссе Халаиб – Суэц, тянущееся сквозь Аравийскую пустыню. Даже с сухощавого Верникова на пути до пляжа сошло семь потов.
   Белые пластмассовые лежаки вытянулись под голубыми тентами. Расторопный Коля успел занять места в ближнем к морю ряду. И сейчас на брошенных пляжным турком сине-белых матрасах расположилось семейство Анохиных.
   Невысокий, но кажущийся крупнее Верникова из-за огромного живота Сергей.
   Ирина: статная, и почти стройная, в достаточно смелом красном бикини.
   И Коля – с мобильником на шее и наушниками дискмэна в ушах.
   Четвертый лежак был занят для Верникова.
   – Зиг хайль, – не выходя из образа, насмешливо приветствовал он друзей.
   И приложил ладонь к зеленой маскировочной шляпе, которую надевал, пока шел по солнцу с сухой головой.
   Бросил на матрас сумку с пляжным полотенцем.
   Снял часы, очки и сланцы, чтобы сразу идти к морю, но Ирина схватила его за руку:
   – Константин, стой. Ты намазался?
   – Намазался, намазался, – отмахнулся Верников; ему не терпелось пробежать полоску раскаленного песка и нырнуть в прохладную воду.
   – Вижу я, как ты намазался… Хуже Коли, честное слово…Ну-ка повернись. Спину кто тебе мазать будет?
   Верников послушно повернулся.
   – Между прочим, Еленочка мне поручила за тобой следить.
   – Вот и следи, – сказал он.
   – И слежу, – ответила Ирина.
   И, налив в ладонь своего крема, принялась натирать его там, где, на ее взгляд, не доставало защиты.
   Прикосновение ее пальцев, прохладных от еще не нагревшегося крема, было приятным. Было бы даже волнующим, будь Верников сейчас настроен на женские прикосновения. Но настройка давно сбилась, и сейчас он ощущал лишь благодарность за заботу, не более того.
   С Ириной, как и со всем семейством Анохиных, Верниковы дружили больше десяти лет; здоровенный оболтус Коля вырос на руках. Эта дружба возникла случайно. Женившись в третий – и надо полагать, последний – раз на Алене, Верников сумел купить квартиру в новом доме. И так получилось, что Анохины, жившие тремя этажами ниже, быстро оказались единственными людьми, пригодными для нормального общения в подъезде. Несмотря на то, что они принадлежали к разным кругам: Верниковы были медиками, Сергей Анохин – компьютерщиком, а Ирина – бухгалтером. Но они сдружились, постепенно войдя в быт друг друга. Ирина Анохина даже считала себя подругой Елены Верниковой. Хотя у последней не имелось подруг, она вообще мало доверяла женщинам. Но дружба домами оказалась приятным делом.
   За эти годы Верников привык к Ирине Анохине настолько, что воспринимал ее уже как родственницу, а не женщину, на которую можно бросить мужской взгляд…
   …Имелся, правда, один не слишком приятный для него случай в совместной биографии. Лет восемь назад, когда взаимная привычка не вошла в кровь слишком глубоко, и сам Верников, почти молодой, еще не устал от жизни и жаждал приключений. Произошло все летом, когда Колю отправили с бабушкой к родственникам в Москву, а сами что-то отмечали взрослой компанией. То ли Иринин день рождения, то ли какой-то очередной успех Сергея. Но точно у Анохиных, это Верников помнил однозначно. Пили, ели, и снова пили и пили. В то лето пилось необычайно хорошо. А потом, остужаясь, стояли над темной рекой, которая бежала под балконом Анохинской квартиры. Сначала все четверо, затем Сергей увел Лену смотреть новый фильм, привезенный им из Москвы: в те времена в их городе видеокассеты не имели ассортимента. Ирина и Верников остались вдвоем. Она смотрела в небо, разгорающееся над тем берегом июльскими звездами, и совершенно пьяно – как ему казалось – посмеивалась над чем-то своим. И тогда Верников, сразу сознавая, что делает не то, но будучи не в силах себя остановить, обхватил ее сзади. Двумя руками, через подмышки. И взял за грудь. Которая, не впечатляющая с виду, оказалась приятной на ощупь.
   – Константин, не расслабляйся, – тихо сказала Ирина ровным и совершенно трезвым голосом.
   От которого у Верникова прошло помутнение и руки опустились сами – прежде, чем женщина успела их отвести. Он тут же проклял себя за вольность. Он не знал, как смотреть в глаза Сергею, которого всерьез считал другом. Прикинулся более пьяным, нежели на самом деле, и попросил передать Лене, что ушел домой промывать желудок. В это поверили все. Включая скоро вернувшуюся Алену: в ту ночь на каждого пришлось, пожалуй, по бутылке водки, и отравление Верникова казалось естественным. Потом он все-таки некоторое время избегал Сергея. А встретившись во дворе, первые секунды не мог поднять глаза. Пока не осознал простой вещи: Ирина вряд ли рассказала мужу про ночные приставания соседа; ведь из-за такой мелочи не стоило рвать семейственную дружбу – значит, Сергей ничего не знал. И Верников сделал вид, что ничего не произошло, и дружба покатилась дальше по ровным рельсам, проскользнув опасное место. И чего уж Верников, мало искушенный в женской психологии, абсолютно не ожидал – после того невинного домогательства он ощутил, как дружеское расположение Ирины к нему стало еще крепче…
   …То случилось тысячу лет назад. И теперь Верникову не верилось, что он мог даже по пьяному делу посягать на груди сорокалетней женщины, которая сейчас неторопливо натирала ему спину. Впрочем, тогда Ирине было далеко не сорок. Как и ему. Но все ушло в давно прошедшее время.
   – …Ну вот, готов! – Ирина наконец повернула Верникова, любуясь своим трудом. – Нет, ты посмотри, Анохин!
   По какой-то староинтеллигентской, вычурной и ненатуральной привычке она именовала мужа по фамилии. Имя использовала редко – и уж реже некуда, когда дружеское застолье приподнималось до определенного градуса и заблестевший мир представал в радостном свете, ласково называла «Сережиком».
   – А что смотреть? – усмехнулся Сергей. – Мужчина как мужчина. Все что надо, и даже более того.
   – Да, более того. Но именно что того. У тебя, Анохин, тоже более того.
   Только в другом месте.
   – Чем тебе мое место не нравится?
   – Сказала бы я тебе, да дети рядом… Я серьезно, Анохин. Я старше тебя на два года, Костя меня тоже на два. Выходит, ты моложе его на четыре. Тебе ведь даже сорока еще нет! Но посмотри на Костю – поджарый волк. А ты разъелся, как старый орангутанг.
   – Орангутан, – машинально поправил Верников.
   – Что? – не поняла Ирина.
   – Оран-гутан, то есть лесной человек. «Гэ» на конце не нужно. Это безграмотно с биологической точки зрения.
   – Зато верно с человеческой. Посмотри на эту разожравшуюся обезьяну!
   Верников почувствовал, как медленно назревает семейный скандал – которые у Анохиных в последнее время стали довольно частыми, причем всегда по инициативе Ирины, которая абсолютно его не стеснялась. И прежде, чем убежать в море, попытался загасить вспыхнувшее пламя:
   – Ну, если быть точным, не разъевшуюся, а распившуюся. А пиво, между прочим, профессиональный напиток компьютерщиков. Ты рада, что Сергей – директор компании, или нет? Пиво необходимо для мозгов. Это я тебе как доктор говорю.
   – Как ветеринар, если уточнить? – не преминул поддеть Сергей, бывавший иногда чересчур язвительным, в данном случае даже не уловив, что Верников пытается защитить именно его.
   – А какая разница. Все живое устроено сходно, – ответил Верников, переводя разговор на безопасную тему. – И у животных тоже есть мозги. Если мы этого не понимаем, то значит, нам собственных мозгов не хватает. Да, я ветеринар, а не нейрохирург. Но ты так давно меня знаешь и до сих пор не понял простой вещи…
   Он остановился, ощутив, что начинает слишком агрессивно обороняться от Сергея – махнул рукой и побежал купаться.

4

   Здешнее море в общем не нравилось Верникову, хоть и называлось Средиземным.
   Вероятно, турки построили отель в дешевом и неудачном месте, где всегда дул ветер, и в любое время бушевал накат, взмучивая песок и делая воду непрозрачной. Прибрежная полоска шириной метров в сто отделялась шнуром и именовалась «Заповедной зоной черепах» – «Schildkrotenschutzsone». По словам отельного гида, лупоглазой и косноязыкой южнорусской девицы, здесь исторически жили турецкие морские черепахи, которые до сих пор ползают через пляж и даже откладывают яйца.
   В самом деле, в нескольких местах красно-белые полицейские ленты выделяли квадратные площадки вроде пустых могил с воткнутыми в песок прутиками. Вероятно, так обозначались места кладки. Из-за черепах заповедную полосу не чистили – в отличие от той части пляжа, где стояли лежаки и навесы.
   Неизвестно, нравился ли такой подход черепахам, но для отдыхающих последние сто метров служили полосой препятствий. Грязный песок был усыпан какими-то колючками, нанесенными из моря щепками и прочим естественным мусором. К которому прибавлялся продукт человеческих рук вроде смятых пивных банок, бутылок из-под кока-колы и даже недоеденных арбузов. Которые турки также почему-то не убирали, пользуясь неприкосновенностью «черепашьей зоны».
   Верников пробежал к морю, стараясь миновать самые твердые колючки, и вошел в воду. Море тоже радовало мало. Мелководье через несколько шагов круто падало на глубину. В результате у кромки воды кишели не умеющие плавать. Особенно раздражали Верникова дети. Он их не любил, и сам вид орущих, ревущих и кидающихся песком существ выводил его из себя. Лучше бы уж пляж остался диким и тут по-прежнему ползали молчаливые черепахи.
   Купальная зона отмечалась буйками метрах в пятидесяти от берега. Заплывать дальше было небезопасно: там вовсю гонялись кретины на вонючих водных мотоциклах. Впрочем, внутреннее плавание тоже не обходилось без риска: кретины другого рода взлетали с пляжа на буксирных парашютах, и пловец рисковал в любой момент получить удар ногой по голове. Турок это не волновало.
   До буйков Верников не доплывал; плавать он умел хорошо, но не обладал достаточным запасом сил и быстро уставал. Волны накрывали с головой, не давая отдыхать на спине. Стоять по горло среди других дебилов и прыгать на прибое наскучивало, к тому же вода не отличалась теплотой.
   Поэтому, проведя в море минут двадцать, Верников побежал обратно к тенту.
   Кошачьи укусы, разъедаемые соленой водой, жгли до локтей.
   Сунув ноги в сланцы, чтобы не обжечь подошвы на раскаленном песке, Верников прошел к пресному душу, быстро ополоснул лицо и руки.
   Он вернулся на лежак, расстелил пляжное полотенце и лег – точнее сел, подняв спинку.
   – Это вы, дядя Костя, – не открывая глаз сказал Коля.
   – Я. Папа с мамой купаться ушли?
   – Давно. А вы куда ходили?
   – Как куда? Тоже купаться.
   – Нет, а потом?
   – Потом под душ.
   Пацан, судя по всему, скучал в одиночестве на душном пляже, и теперь забросал Верникова вопросами.
   – А зачем? Мама говорит, морская соль полезна для кожи и ее надо подольше не смывать.
   – Насчет солей, которые содержатся в здешнем море я бы сказал, но промолчу… Я ходил руки обмыть.
   – А зачем?
   – Чтобы не болели, – терпеливо отвечал Верников, прикрыв глаза.
   – А они у вас отчего болят?
   – Кошки покусали.
   – Кошки?!
   – Ну да. Я же кошачий доктор, ты забыл.
   – Нет… Но разве докторов кошки кусают?
   – Конечно, а ты как думал?
   – А… – начал было Коля, но тут взвыл мобильник, висящий на его безволосой груди.
   Он нажал кнопку, прочитал сообщение, и лицо его расплылось в счастливой дурацкой улыбке…
   – От девочки, – усмехнулся Верников.
   – Ага… Вчера ночью на дискотеке познакомились… Такая классная девчонка.
   – Молодец, – похвалил он. – Нигде времени не теряешь.
   – Время деньги, как говорят экономисты.