Роберт Пен Уоррен
Свои люди

   Он бездумно глядел на высокий серый потолок в давних пятнах сырости, до сих пор погруженный в сумрак, хотя яркие солнечные лучи уже вовсю рвались в комнату сквозь просвет между синими шторами. Маленькие блестящие листья заглядывали в щель, поглаживая оконное стекло.
   – Вставай, – без особого дружелюбия произнес рядом голос.
   – Голова, – пожаловался он, продолжая глядеть в потолок. Одинокая вялая муха уселась на серую штукатурку прямо над ним, на неё он и смотрел.
   – Вчера вечером ты утверждал, что это лучшая кукурузная водка, какую нам довелось пить.
   – Неужели? – Он откинул одеяло и спустил ноги на пол, но сам остался лежать, глядя в потолок. – Значит, я ошибся. И сегодня воскресенье.
   – Раз я теперь готовлю сама, – сказал голос, – придется тебе помогать.
   – Помогу, – сказал он и встал. Постоял в центре большой комнаты, беспомощно оглядел спальню и, не найдя того, что искал, стянул пижаму. Он был невысокий, но плотный. Красноватый шрам пересекал по диагонали мягкий живот со следом резинки от пижамных штанов и терялся в черных курчавых волосах. Он задумчиво провел указательным пальцем по шраму.
   – Шов вроде стал получше. По крайней мере, уже не так похож на след дешевой синей копирки.
   – Шов-то, может, получше, – на кровати завозились, – а вот брюшко намечается. Смотри, обзаведешься пузом – можешь собирать вещи. Никаких животов в моем доме.
   – Это потому что мышцы ещё не завязались, – сказал он, дотрагиваясь до шрама. – Никакой в тебе жалости. – Он подошел к гардеробу и осмотрел себя в зеркале. – Я запросто от него избавлюсь, – сказал он, хлопая по животу.
   – Самое простое средство от живота – это докопать в саду то, что начал.
   – Сегодня мне не до того. Мне платят в «Адвокате» за то, чтобы я перемывал косточки политикам и выбалтывал сплетни, а не за то, чтобы я махал лопатой. Копать для меня непозволительная роскошь.
   – Часок мог бы и покопать, – сказала она.
   – Ты только посмотри на мои глаза. – Он наклонился к зеркалу. – Сразу видно, что у меня болит голова.
   – Покопаешь – и голова пройдет.
   Он нашел в углу большого орехового гардероба пару вельветовых штанов и фуфайку, оделся. С минуту разглядывал ворох постельного белья, из которого выпростались на подушку пряди светлых волос.
   – А ты вставать не собираешься? – спросил он. – Я бы не прочь позавтракать.
   – Разожги плиту.
   Он неторопливо огляделся, стоя посреди комнаты, потом опустился на колени и заглянул под кровать. Случайно дотронулся до голубого платья, которое валялось у кровати, и поднял его. Под ним оказались домашние тапочки.
   – Ты мои тапочки накрыла, – сказал он, протягивая ей большой волосатой рукой небесно-голубое платье. – Вечно пилишь меня, когда я вещи не вешаю, а сама на пол бросаешь. На мои тапочки.
   – Хм, – сказал голос, – а кто виноват, что я его вчера ночью сбросила?
   – Хм, – сказал он, сунул ноги в тапочки и вышел из комнаты.
   Когда он вернулся из сада с пучком свежих, влажных листьев салата, она стояла у плиты и бросала на сковороду ломтики ветчины. На ней было зеленое хлопчатобумажное платье. Нечесаные волосы, желтые в свете солнечных лучей, врывающихся в окна кухни, беспорядочно рассыпались по жесткой после крахмала зеленой ткани. На босых ногах – грязные полуботинки из оленьей кожи, за которыми волочились развязанные шнурки. Он нагнулся над раковиной, перемыл один за другим листья и разложил на полотенце сохнуть. Она немного постояла рядом, наблюдая, – худая, даже тощая, ростом почти с него; потом обернулась к плите, держа в руке миску с яйцами.
   Когда все было готово, они разложили еду на блюда и отнесли в столовую; из открытых окон лилось яркое солнце, освещая полнейший разгром. Стулья разбрелись по всей комнате, один валялся на боку. На тарелках сохли остатки сандвичей с анчоусами, над ними без особого интереса жужжала муха. Стаканы всех форм и размеров загромождали буфет, каминную полку и шероховатую каменную плиту перед погасшим камином.
   – О боже! – выдохнула она, держа в руке блюдо с ветчиной. – Господи, и зачем только люди устраивают вечеринки?
   Нервными, угловатыми движениями она опустила блюдо, отодвинула с одного края стола грязную посуду и поставила две тарелки.
   Она ела с жадностью, он – медленно, с вялой неохотой. Во время еды она то и дело окидывала комнату обиженным, возмущенным взглядом.
   – Больше никаких вечеринок, – наконец произнесла она.
   – Я только за, – сказал он.
   – Такой бардак наутро.
   Он посмотрел вокруг с некоторым удивлением.
   – Можно каких-нибудь новых друзей завести. Каких-нибудь благородных леди и джентльменов, которые, хоть и пьют, не станут устраивать бардак. Я мог бы дать объявление в «Адвокат».
   – Друг, который мне сегодня нужен, – сказала она, свирепо взглянув на вчерашний сандвич с анчоусами, – это Виола. Боже, ну почему ей приспичило срываться и бросать нас именно сейчас?
   – Если у негра портится характер, то это безнадежно. Я тебя предупреждал.
   – Наверное, ты прав. Мне осточертели наши с ней любовные размолвки.
   – Через неделю она захочет вернуться, – сказал он. Потом, критически оглядывая комнату, добавил: – И ты примешь её с распростертыми объятиями.
   – Я ей сказала: если она уйдет, это будет последний раз.
   – Не надо было тащить её сюда из Алабамы, – угрюмо сказал он. – Я ведь и тогда тебе говорил.
   Он встал из-за стола и подошел к камину. Среди стаканов на каминной полке отыскал трубку и поджег наполовину сгоревший остаток табака. Дым, выпущенный из короткого, мясистого носа, пошел кружить в луче солнца.
   Она мрачно взглянула на него.
   – Я не встречала негритянки чистоплотней, – сказала она с упреком. – Еще в детстве она отказывалась сидеть на земле, как остальные негритянские дети, и садилась на тарелку.
   – В Алабаме она была на своем месте, но в Теннесси она гроша ломаного не стоит. Пусть возвращается в Алабаму и сидит на тарелке.
   – Она и собирается домой. Она не может остаться, эта наглая жена Джейка драла с неё по девять долларов в неделю за стол и постель, пока нас не было, а больше ей жить негде. Девять долларов, когда мы платим ей шесть! Господи, я просто в ярость пришла. Так и сказала мальчишке-молочнику, что я в ярости, чтобы он передал это жене Джейка.
   – На мне-то зачем зло срывать, – сказал он, глядя, как нервно забегали её пальцы и разгорелись щеки. – Можно подумать, ты на меня злишься.
   – Я злюсь на эту стерву, – сказала она, вдруг успокоившись. – Она мечтает выжить Виолу, потому что ревнует к ней своего распрекрасного Джейка. Она её просто не любит. И меня не любит. Виола рассказывала, что она обо мне говорила – жаль, ты не слышал.
   Не ответив, он повернулся к открытому окну. За редкой изгородью из жердей, окружавшей двор, за кустами медвежьей ягоды в легкой, ажурной дымке зелени сразу открывалась небольшая долина. Вдоль неё тянулась тропинка, с одного бока окаймленная деревьями; молодые, гладкие листья висели на ветках почти неподвижно.
   – Проблема в том, – наконец проговорил он, – что Виола привыкла жить при белых.
   – Она стыдится своей негритянской крови, в этом дело.
   – В ней течет не так много негритянской крови, чтобы её стыдиться. Могу поспорить, что у неё в роду длинный список пьяных алабамских государственных мужей.
   – Она говорит, что негры грязные.
   – А разве нет? – спросил он беззлобно.
   Она резко поднялась, с отчаянием поглядела на беспорядок, на широкую, почти квадратную спину мужа и сама выпрямилась.
   – Какой-нибудь грязный негр был бы мне сейчас очень кстати. – Она взяла в каждую руку по тарелке и пошла к кухне. – Идем, – приказала она, – помогай.
   Он забрал две тарелки и поплелся следом.
   – Эй, Аннабелла, – крикнул он, – сюда Джейк идет! Гляди-ка, выходной костюм надел.
   – Пусть идет.
   Было слышно, как на кухне бежит вода. Он стоял у окна, держа тарелки, и смотрел на долину. По тропе медленно поднималась фигура в черном сюртуке, двигаясь с неторопливым достоинством вдоль зеленеющих деревьев. Он смотрел, пока фигура не скрылась из виду, затем прошел к задней двери, ведущей во двор из кухни, где жена склонилась над раковиной в клубах пара.
   – Привет, Джейк, – сказал он с верхней ступеньки.
   – Доброе утро, мистер Аллен, – сказал негр и подошел к крыльцу неспешной, величавой походкой. Остановившись у подножия лестницы, снял черную фетровую шляпу и степенно улыбнулся. – Могу я поговорить с мис Аллен?
   – Сейчас спрошу, – он зашел в дом.
   – Что ему надо? – спросила она.
   – Сказал, что хочет поговорить с тобой.
   – Веди его в столовую.
   Он выглянул из кухни и крикнул:
   – Джейк, заходи.
   Негр прошел через кухню, наклонив голову в дверном проеме, и осторожно ступил на потертый голубой ковер столовой.
   – Доброе утро, Джейк, – она села за стол и положила на скатерть худые мокрые руки.
   – Доброе утро, мис Аллен, – сказал он.
   Она смотрела на негра и ждала продолжения. Он стоял точно посередине между столом и буфетом, учтиво сняв шляпу. Его синие джинсы полиняли от многих стирок, а черный длиннополый сюртук болтался на угловатых плечах. Большая золотая цепь от часов пересекала черный жилет, который был ему широк и коротковат.
   – Мис Аллен, – проговорил он с выражением. Потом улыбнулся – все той же степенной, но не виноватой улыбкой. – Мис Аллен, я не вмешиваюсь обычно в дела женщин, но кое-что я должен вам сказать.
   – Слушаю, Джейк, – сказала она.
   – Я об этой девушке, Виоле. Она сказала неправду обо мне и моей жене. Сказала, что мы брали с неё девять долларов в неделю, пока вы с мистером Алленом были в отъезде и она у нас столовалась.
   – Именно так она и говорила, – сказала она устало. – И я её пожалела, заплатила ей лишних три доллара.
   – Эта девушка, Виола, она сказала неправду. Никаких девяти долларов моя жена с неё не брала, никогда, – сказал он печально. – Она нам платит семьдесят пять центов в неделю за комнату, мис Аллен, боже упаси требовать с неё больше. И когда она у нас ела, моя жена сказала, что за это тридцати центов в день хватит. – Он терпеливо стоял посреди комнаты, коричневое лицо его с обвислыми шелковистыми усами было почтительным и спокойным.
   – Значит, она мне солгала, – помолчав, сказала женщина за столом.
   – Да, мэм, – сказал он, – солгала. По-другому никак не назовешь.
   – Она хотела, чтобы я дала ей эти три доллара, и я их дала.
   – Да, мэм, скорее всего, она хотела эти три доллара. – Джейк помолчал, кашлянул. – Мис Аллен, – он переложил шляпу в другую руку, – я, кажется, знаю, для чего они ей занадобились.
   – Да?
   – Она купила себе новый жакет. На днях приносит его домой и давай моей жене показывать. Серый такой жакет, с мехом.
   – Новый жакет! – Она вскочила, громыхнув стоящей на столе посудой. – Боже правый, новый жакет. Ей не нужен был новый жакет. Значит, она солгала, чтобы выманить у меня три доллара. И это после того, как я столько одежды ей надавала в этом году. Джейк, ты же видел эти вещи, скажи?
   – Видел, – сказал он. – Она принесла их домой.
   – Там и жакет был.
   – Да, мэм, на что ей больше одежды. Она ведь никуда не ходит. Возвращается каждый вечер домой, наряжается в те одежки, что вы ей подарили, и расчесывает волосы. Никуда не ходит, сидит в своей комнате, посидит-посидит и спать ложится.
   – У нее, кажется, и друзей нет, – сказала она.
   – Да, похоже, ей вообще друзья без надобности, – сказал Джейк.
   Белый молодой человек, стоявший у двери кухни, вынул изо рта трубку и помахал ею в воздухе.
   – Не надо было увозить её из Алабамы, отрывать от своих, – мрачно сказал он. – Вот в чем беда.
   Негр размышлял, поглаживая указательным пальцем длинные шелковистые усы.
   – Может, оно и так, – согласился он. – Может, со своими она ладила. Но нам она не своя. Она не такая, как я и моя жена. Кого угодно спросите вокруг. Бог свидетель, мы со всеми стараемся по-честному, независимо, белые или черные. Любого спросите.
   – Я рада слышать, что вы не брали с неё девять долларов, – сказала она.
   – Нет, мэм. Нам и не нужно было, чтобы она у нас жила. У нас и дом собственный, и земля, и я много работаю, и плотничаю, и каменщиком, так что на жизнь хватает. Она нам и не нужна была никогда. Но я сказал жене, девушка, мол, за сотни миль от дома, среди чужих людей, в чужих краях. А так, чтобы она нам сильно нужна, такого не было. – Он повторял эти слова, будто заучил их наизусть, и, держа в руке черную фетровую шляпу, с высоты своего роста глядел поверх головы стоящей перед ним женщины. – Пусть съезжает тогда, коли врет.
   – Джейк, она вчера от меня ушла. Причем именно в тот момент, когда собрались гости, – сказала она с обидой. – И больше я назад её не приму, как в прошлые разы.
   – У меня она тоже не может больше оставаться. Наверно, ей лучше уехать.
   – Наверное, – сказала она.
   – Пусть лучше возвращается к своим, откуда приехала. – Он попятился к двери кухни, беззвучно шаркая по ковру туфлями на стертой подошве. В кухне остановился, вертя в руках шляпу, будто припоминая, что же ещё хотел добавить.
   – Джейк, – сказала женщина; лицо её стало вдруг жестким и решительным. – Скажи Виоле, чтобы зашла. Нынче же утром, немедленно.
   – Да, мэм.
   – Ничего ей не объясняй, просто пришли сюда.
   – Да, мэм.
   – Спасибо, Джейк.
   Он ещё немного помедлил, будто колеблясь. Потом сказал:
   – Всего доброго, мисс Аллен, – и вышел с черного хода, осторожно прикрыв за собой дверь.
   Когда дверь едва слышно закрылась, женщина немного успокоилась и снова села на стул у стола.
   – Господи, – сказала она, – только подумать: эта дура идет и тратит все свои сбережения на жакет. Причем один жакет у неё уже есть, а я всю зиму уговаривала её откладывать деньги.
   – Негры, – произнес он почти с благоговением. Он стоял около буфета, широко расставив ноги. – Негры, – он помолчал, раскуривая трубку, – жить умеют. Как говорит одна умная книга: «Не хлебом единым жив человек». Так и Виола – всю зиму вкалывает, ты учишь её экономить, а когда набегает приличная сумма, она знает, как с ней поступить.
   – Ой, Билл, заткнись. – Она сидела за столом растерянная и расстроенная, водя по грубой скатерти худыми пальцами.
   – Ну, купила она новый жакет. Теперь у неё есть чем гордиться.
   – Еще бы ей не гордиться. Выманила у меня три доллара.
   – Моя маленькая благодетельница, – сказал он и, подхватив со стола тарелку со сморщенными, засохшими сандвичами, зашагал к кухне.
   – Твоя маленькая доверчивая идиотка, – сказала она и пошла следом за ним.
   Когда негритянка появилась на тропинке, он сидел на веранде за пишущей машинкой, облокотившись на большой некрашеный стол. Она прошла прямо под ним, её тощие, кривые ноги равномерно ступали по бугристой земле, тело наклонилось вперед, а руки у груди будто сжимали невидимую муфту, но он сделал вид, что не заметил её. Жена вышла на веранду с сигаретой.
   – Вон, идет, – сказала она.
   – Я видел, – сказал он. – В новом жакете.
   – Что мне ей сказать?
   – Черт, да ведь это ты её сюда зазвала, не я.
   – И что я ей скажу?
   – Скажи, что она воришка и лгунья, но ты любишь её как сестру и хочешь, чтобы она вымыла посуду.
   Захлопнувшись, калитка лязгнула старыми лемехами, которые служили ей противовесом. Негритянка остановилась и с немым вопросом глядела на веранду.
   – Подойди сюда, Виола, – сказала с веранды женщина, и та медленно подошла.
   Остановилась у крыльца, продолжая смотреть на неё безмолвно и вопросительно, по-прежнему сжимая у груди руки.
   – Поднимись, Виола.
   Негритянка поднялась на веранду.
   – Доброе утро, мисс Аллен, – сказала она, рассеянно перебирая пальцами серый мех на открытом вороте.
   – У тебя новый жакет, Виола.
   – Да, мэм. – Она безвольно и вяло уронила руки.
   – Красивый жакет, Виола.
   – Мне тоже понравился, – сказала негритянка. – Я видела такой однажды из окна, на одной девушке, у неё было серое платье, и туфли серые, и жакет, и шляпка… все серое… – Она подняла светлое, медного оттенка лицо и уставилась на женщину желтоватыми, как у животного, глазами, и хотя не было в этих глазах глубины, во взгляде сквозила доброта и какая-то покорность.
   Женщина встретилась с ней взглядом, поднесла к губам сигарету, без удовольствия затянулась и выдохнула дым прямо перед собой. Внезапно она отвела глаза и боком прислонилась к перилам веранды.
   – Виола, – решительно начала она и запнулась. Резким, напряженным жестом отшвырнула горящую сигарету в сад, и там, среди юной травы и прошлогодних стеблей шалфея, от неё потянулся еле заметный дымок. Женщина обернулась к негритянке: – Виола, ты говорила, что жена Джейка брала с тебя девять долларов, пока нас не было.
   – Да, мэм.
   – Твои слова, верно?
   – Да, мэм, мои.
   – Джейк заходил, – сказала женщина, встретившись взглядом с кроткими желтыми глазами, – и говорил, что никаких девяти долларов они с тебя не берут.
   В лице, в желтых глазах, не произошло никакой видимой перемены, сплошная апатия и покорность.
   – Он говорил, что комната стоит тебе семьдесят пять центов в неделю, а когда ты у них ешь, ещё тридцать центов в день. Это верно?
   – Да, мэм.
   – «Дамэм»? – От негодования лицо женщины стало жестким и обиженным. – Ты мне солгала! Почему? Зачем?
   – Это не была ложь, мисс Аллен.
   – А что же это было, если не ложь? Ложь – это когда говорят неправду, – вдруг объяснила она спокойно. Потом резко, с укором бросила: – Ты солгала.
   – Это не была ложь, мисс Аллен.
   – Не перечь мне, Виола!
   Мужчина громко отодвинул стул, поднялся, стукнувшись о стол, и ушел в дом.
   – Ты солгала, – продолжала она сурово, – потому что хотела выманить у меня деньги. Три доллара. Чтобы купить жакет. Ты украла три доллара.
   Негритянка принялась из стороны в сторону качать головой, не явно, а каким-то почти неприметным движением, как больное, обессиленное животное, которому досаждают мухи.
   – Я никогда ничего не крала.
   – А у меня украла, – сказала женщина, несколько утрачивая решимость и облокачиваясь на перила веранды. – После всего, что я для тебя сделала. Подарила столько нарядов. Это ведь мое платье на тебе. Хорошее платье.
   – Да, мэм. – Она поглядела вниз, на зеленый шелк, спадающий складками с плоской груди, – платье было ей велико. – Я могу все вернуть.
   – Не надо мне ничего возвращать. Мне надо, чтобы ты уяснила: к тебе со всей душой, а ты врешь и воруешь, вот и вся твоя благодарность за доброе отношение.
   – Не вся, – сказала негритянка.
   Женщина вынула из кармана новую сигарету и попыталась прикурить, тыкая ею в дрожащее пламя спички; спичка погасла. Она отняла от губ почерневшую сигарету, рука слегка подрагивала.
   – Я не могу найти голубую кулинарную книгу, Виола, – сказала она. – Зайди в дом и разыщи её. – Теперь голос у неё был ровный и уверенный.
   Негритянка прошла через веранду в дом, с какой-то болезненной осторожностью ступая по половицам кривыми ногами, так что пятки при каждом шаге выворачивались наружу. Женщина проводила её взглядом, потом зажгла сигарету и нервно, с усилием выдохнула дым.
   Негритянка вернулась. Рука, державшая голубую книгу, повисла как плеть, будто груз был слишком велик для нее.
   – Вот, – сказала она. – Лежала там, где я её оставила. На своем месте, – добавила она, и мелкие черты её лица сложились в подобие робкой, примирительной улыбки. Затем улыбка растаяла, и вернулось прежнее кроткое выражение.
   Женщина забрала книгу.
   – А теперь, Виола, я хочу, чтобы ты ушла. Ты нехорошо со мной поступила, и нехорошо поступила с этими неграми, которые хотели тебе помочь, пустили в дом, приглашали на вечеринки и куда там еще. – Отвернувшись и глядя на долину, она говорила быстро и резко. – Так что уходи. Возвращайся лучше в Алабаму, к своим.
   – Ладно, мэм, – проговорила негритянка без всякого выражения и стала спускаться с крыльца.
   Женщина подошла к краю веранды.
   – Уезжай, – сказала она. – Не желаю тебя больше видеть, никогда.
   Негритянка медленно шла по неровной кирпичной дорожке. У калитки она остановилась, провела пальцами по серому штакетнику. Потом обернулась.
   – Я бы про вас такого никогда не сказала, мисс Аллен, – сказала она. – Я хочу вас видеть, – и выйдя из ворот, стала спускаться по склону холма.
   Женщина села на верхнюю ступеньку, жадно затянулась и выдохнула дым. Из двери вышел её муж.
   – Уволь ты её, – сказал он с неприязнью.
   – Уже. Хитрый ты, – взгляд у неё был укоризненный, – уходишь, а всю грязную работу оставляешь мне. Вечно ты так.
   – Присутствовать при этом было выше моих сил, – миролюбиво сказал он. – У меня чувствительная натура. – Он бесцельно стукнул несколько раз по клавишам машинки. – И что ты ей наговорила?
   – Это было ужасно, – сказала она. – Просто отвратительно. – Она поднялась и направилась к открытой двери. – Я вела себя как ханжа, как какая-нибудь ретивая дура-христианка.
   – Ну правильно, ты же посещала воскресную школу, скажешь – нет?
   Она докурила сигарету до конца, оторвала прилипший к губе окурок и погасила о дверной косяк.
   – А под конец я сказала, что больше не желаю её видеть.
   Он перевел каретку, чтобы начать новый абзац, и откинулся на стуле.
   – А тебя никто и не заставляет.
* * *
   Большая старая машина жалобно стонала, спускаясь с холма и скользя по песчаной колее с бегущей под гору желтой водой в ошметках белесой пены. Дождь никак не унимался, крупные капли падали почти отвесно, потому что в долине было безветренно. Молодые листья на деревьях вдоль тропы вздрагивали под ритмичными ударами.
   – Я прихожу домой, – с горечью сказал он, – и ты меня снова в это втягиваешь.
   – Ты, наверное, думаешь, что мне это доставляет удовольствие.
   Сидя за рулем машины, грохочущей по неплотным доскам моста, под которым кипела и бурлила вокруг каменных опор небольшая речка, он сказал:
   – Я уже по горло сыт этими неграми.
   – Джейк прислал за нами мальчишку по такому ливню, в такую даль, сказал, что это важно.
   – Ну хорошо, хорошо, – сказал он, – мы же едем.
   Они свернули на черное, тускло блестевшее асфальтовое шоссе. Дождь немного утих. В двухстах ярдах от поворота, под двумя дубами, которые до сих пор не дали листьев, стоял обветшалый дом с мокрой черной крышей, похожий на ящик, на высоком каменном фундаменте. Мужчина и женщина пересекли двор – голый, без единой травинки, с утрамбованной землей, где вода скучно стояла в лужах без бликов и отражений.
   Он постучал в дверь и отступил, пропуская жену вперед. Открыл им высокий негр, теперь он был в рабочем комбинезоне и босой, в одних носках.
   – Добрый вечер, мисс Аллен, – сказал он. – Вот спасибо, что приехали, да ещё в такой дождь.
   – Зачем ты звал нас, Джейк?
   – Из-за этой девушки, Виолы, – сказал он и попятился в дом; они вошли за ним.
   Женщина-негритянка с черным, худым лицом поднялась со стула у плиты в центре комнаты, натянуто кивнула и сдвинула на лоб очки в стальной оправе.
   – Из-за этой девушки, – сказала она.
   – А что с ней? – спросила женщина.
   – Валяется в постели и не встает. Я говорю ей, чтоб уезжала, а она не отвечает. Лежит и молчит. Три дня уже. – Она сердито запыхтела, потом продолжала более сдержанно: – Сами пойдите поглядите.
   – Я поговорю с ней.
   Взявшись за ручку двери в другую комнату, негритянка повторила:
   – Вы скажите ей, мисс Аллен, пусть уезжает.
   Шторы были задернуты, сквозь щель проникал скудный свет, выхватывая из сумрака кресло-качалку с наваленной одеждой и серым жакетом сверху, стол у стены и кровать. Она лежала на спине, натянув до подбородка простыню. Когда они вошли, она скосила на них глаза, всего на секунду, и медленно отвела, снова уставясь в потолок.
   – Виола, – сказала женщина.
   Женщина на кровати не отзывалась, и лицо её не изменило выражения.
   – Виола, ну-ка отвечай немедленно. – Она подошла ближе и положила руку на спинку стула у кровати. На стуле стоял ковш с водой, кусок сыра и открытая пачка печенья. – Ты меня слышишь? Ответь мне!
   – Я вас слышу.
   – Давай-ка, Виола, вставай. Так и заболеть недолго. – Она нетерпеливо тряхнула спинку стула. – Три дня – на одном сыре с печеньем.
   Старая негритянка подошла ближе, её бугристое черное лицо в полумраке казалось лицом оракула.
   – Вы ей скажите, чтоб уезжала, – сказала она.
   – Слышала, Виола? Ты нехорошо поступаешь с этими людьми. Тебе надо уехать.
   – Я слышу, – сказала женщина на кровати, все так же глядя в потолок.
   – Я куплю тебе билет до дома. На автобус. Но тебе надо уехать.
   – У меня есть деньги, – сказала она.
   Белая женщина с минуту глядела вниз, на тело под простыней.
   – Ты не можешь здесь оставаться, – добавила она.
   – Да, мэм, – прозвучало с кровати.
   – Так вставай и отправляйся, сейчас же. Слышишь меня?
   – Да, мэм.
   – До свиданья, Виола, – сказала она, но ответа не получила. И вышла в другую комнату, где ждали хозяева.
   – Она уедет, мисс Аллен? – спросил негр.
   – Думаю, да Джейк. Сказала, что уедет.
   – Никуда она не собирается ехать, – яростно перебила негритянка. – Ничего кроме «Да, мэм» от неё не добьешься. Вы ей скажите, чтоб уезжала. Я никому не позволю вот так валяться на постели в моем доме. Вы должны сказать ей…
   – Замолчи, Джози, – приказал негр.
   – Я сделала что могла, – сказала женщина. Она достала из сумочки банкноту и положила на стол. – Это ей на автобус, – сказала она и направилась к выходу, где на веранде её поджидал муж. Она взяла его под руку. Негр вышел за ними следом и плотно прикрыл за спиной дверь.
   – Мисс Аллен, – проговорил он и помолчал, но не от смущения, – моя жена не хотела вас обидеть, когда так говорила. Она просто беспокоится. Эта девушка лежит там…
   – Все в порядке, Джейк.
   Они спустились во двор и сели в машину. Дождь перестал, и справа от шоссе лучи заходящего солнца легли на поле молодой пшеницы. Они свернули на свою дорогу, проехали по деревянному мосту, миновали дерево, на верхушке которого в косых лучах солнца блестели листья.
   – Жалко её, – сказала наконец она. – Как подумаю, что она лежит там на кровати…
   На подъеме он перешел на вторую скорость.
   – Я сыт по горло, – сказал он.
   – А я, по-твоему, нет, что ли? – сказала она.