Сергей Устинов
Всё колёса

   Всему виной злой рок и Колька Мотыльков по прозвищу Николай Нидвораевич. О Кольке разговор особый, а насчет злого рока судите сами: слыханное ли это дело, чтобы генерала милиции искусал кот, и его пришлось госпитализировать? Не кота, разумеется, а генерала.
   Но случилось именно так, как случилось, а вполне возможно, должно было случиться. И совершенно неожиданно для себя я оказался не у дел, ибо заранее отменил в тот день все встречи ради возможности взять интервью у крупного начальника из управления по борьбе с организованной преступностью, который (но это, к сожалению, выяснилось чересчур поздно) вышел из строя, потому что не смог одолеть мелкое домашнее животное. Позвонив в редакцию, чтобы сообщить о конфузе, я предложил, правда, в виде паллиатива взять интервью у кота, в неравной схватке победившего борца с мафией, тем более, что сам собой просился заголовок “СТРАШНЕЕ КОШКИ ЗВЕРЯ НЕТ”, однако, понимания не встретил. Мне было предложено оставить свои идиотские шуточки и заняться чем-нибудь созидательным. Но тут, как на грех, во мне взыграл дух противоречия, и я поступил прямо противоположным образом, отправившись в “Ракушку” выпить пива с солеными сушками, где и встретил Кольку. Диалектика учит нас, что случайность — всего лишь не разъясненная по причине недостаточной информированности закономерность, но, Убей Бог, я не могу найти ни прямой, ни даже косой связи между озверевшим милицейским котом и тем, что три дня спустя в самолете, летящем по маршруту Москва — Кёльн-Бонн, я двигался навстречу неведомой судьбе со скоростью восемьсот километров в час.
   — Всё колёса, — сказал Колька Мотыльков, когда после третьей кружки от общих знакомых вообще мы перешли конкретно к знакомым женщинам, а от них, естественно, к автомобилям. А о чем еще могут говорить два подвыпивших, не видевшихся года три мужика?
   Короче, черт дернул меня за язык рассказать Кольке и про то, что я давно хочу хорошую импортную тачку, лучше всего, немецкую, и про то, что денег у меня негусто, а цены кусаются, и про то, что покупать иностранную машину страшновато, потому что много ворованных и можно влипнуть ни за что ни про что, а Колька в ответ махнул рукой и сказал, что всё колёса. Что есть у него на примете фирма, честная и недорогая, а главное, многократно проверенная, которая эти мои проблемы решит враз и с полной гарантией качества.
   И я поверил. Ибо Колька Мотыльков, вечный бездельник, порхающий, пардон за каламбур, от жены к жене и плодящий в процессе своих перелетов только детей да долги (за что и получил свое прозвище), славился с незапамятных времен одним неизбывным качеством; он знал в этом городе все ходы и выходы, умудрялся первым оказаться на любой распродаже, всегда находился в курсе, где и чего можно оторвать по дешевке.
   — Всё колёса, — легко махнул рукой Николай Нидвораевич, и в результате этой легкости я сентябрьским вечером нечувствительно оказался на берегу Рейна в древнем немецком городе Кёльне, благополучном и добропорядочном до такой непривычной русскому человеку степени, что аж скулы сводит.
   В аэропорту, как и было обещано, меня встречали. Маленький вертлявый человечек с мучнисто-лиловым лицом, напоминающий червяка-опарыша, на которых так любят удить окуньков и подлещиков наши рыболовы, стоял перед паспортным контролем с огромным, как праздничная хоругвь, плакатом, на котором аршинной кириллицей было выведено: “ИГОРЬ МАКСИМОВ”. Едва моя личность оказалась им идентифицирована, он немедленно свернул свое дацзыбао, сунул его аккуратно в ближайшую урну, подхватил мой багаж, и уже через пару минут небольшой “фольксваген-гольф” нес нас по безухабистым немецким дорогам.
   Вообще все шло удивительно гладко, начиная с того самого момента, как я переступил порог рекомендованной Колькой фирмы под названием “Автомиг”. Навстречу мне из-за стола поднялся мужчина чрезвычайно куртуазной наружности, парикмахерский красавец с широкой, как гаражные ворота, дружелюбной улыбкой, который действительно быстро и ловко, а главное, в положительном смысле ответил на все мои вопросы. “Ауди-80”? В отличном состоянии? Без скрученного спидометра? И чтоб подешевле? Нет проблем! Все в нашей власти! Фирма организует мне визу в Германию, авиабилет по самому низкому тарифу, бесплатное проживание в Кёльне на частной квартире и последнее — по счету, но не по значению! — поиск автомобиля в маленьких городках и деревушках, где они, уж поверьте опыту, дешевле грибов. И каков же гонорар фирмы за услуги? Сущие пустяки: пятьсот немецких марок.
   Практически полностью удовлетворенный и умиротворенный, я уже на всякий случай заикнулся, как насчет юридической “чистоты”? Мне ли, написавшему в свое время целую серию материалов об автомобильной контрабанде, было не знать, сколько ворованных машин выбрасывается на рынок! Тогда удалось выйти на одного из крупных подпольных дилеров по кличке Леха Берем-и-едем, с которым мы потом почти что сдружились, и который, само собой, на условиях полной конфиденциальности, рассказал о своем бизнесе массу изумительных историй. В частности, оказывается, не только у нас, но и в Германии, Бельгии и Других сопредельных странах встречаются, и не так уж редко, любители не продавать наскучивший автомобиль, а за определенную мзду просто передать перед отъездом в отпуск или командировку кое-кому ключи, чтобы пару-тройку недель спустя заявить в полицию о “пропаже”, после чего получить страховку.
   В ответ парикмахерский, хоть и казалось, что это попросту невозможно, улыбнулся еще шире и еще дружелюбней. Вы будете покупать машину исключительно у непосредственного продавца, процедура оформляется в полиции, можно полностью перестать об этом беспокоиться!
   И я перестал. Должен честно признаться: я полностью перестал беспокоиться, хотя теперь, оглядываясь назад, отчетливо понимаю, что по меньшей мере одна вещь должна была меня насторожить — но не насторожила. Я начисто забыл в тот момент, что в подобных случаях говаривал мой дед, проживший долгую многоопытную жизнь, восемнадцать лет из которой прошли в сталинских лагерях. Он любил повторять: “Дешевая рыбка — поганая юшка”. И еще: “Бесплатный сыр бывает только в мышеловках”.
   Опарыш действительно оказался нашим, русским червячком, болтливым выходцем из нечерноземной полосы по имени Гена. Всю дорогу от аэропорта он развлекал меня разнообразными сведениями из жизни приютившей его страны.
   — Цирлих-манирлих у них тут очень развит, — говорил он, презрительно оттопыривая нижнюю губу. — После девяти вечера не то, что в гости зайти, даже позвонить неприлично. А на чистоте просто помешаны: тротуары шампунем моют, бумажку на улице кинешь — плати деньги. И еще стукачи они прирожденные. Нарушишь правила, он увидит — и на ближайшем посту стукнет, хоть он, сука, такой же простой водила, как и ты! Я тут как-то раз проскочил съезд, аусганг по-ихнему, ну и сдал задом по трассе, по автобану, стало быть, метров двести, так тут же, сволочи, заложили. И ты не поверишь: судили меня по ихнему стуку, права отобрали, штраф огромадный назначили, чуть в тюрьму не упекли! Зато, что хорошо, обманывать у них не принято: если говорят тебе, что машина не битая, значит, так оно и есть, к бабке не ходи. И спидометр не скручивают. — Он смачно сплюнул в окно и закончил обзор неожиданным выводом: — Одним словом, неметчина.
   Домик, куда меня привезли, был, словно игрушка. Красная черепица, резные карнизы и балкончики, подоконники в бегониях. Но больше всего поразили окна первого этажа, огромные, как магазинные витрины, и стеклянная входная дверь. Совсем, что ли, у них тут нет преступности? Сам хозяин, объяснил Опарыш, в отсутствии, уехал по делам в Амстердам и должен вернуться сегодня вечером или завтра утром. Зато нам навстречу вышла хозяйка, фрау Циммер, тощая женщина с длинным носом и заметными усиками, похожая благодаря этому на мушкетера. Она приветствовала нас радушной улыбкой и произнесла какую-то длинную фразу по-немецки, которую мой гид коротко перевел:
   — Проходим, твои апартаменты наверху.
   — Гутен таг, — поделился и я своими лингвистическими познаниями, исчерпав таким образом словесный запас примерно на две трети. После чего, закончив обмен любезностями, мы по скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж.
   Предназначенная мне комната располагалась, судя по скошенному потолку, под самой крышей. В ней стояла железная кровать с трогательными шишечками, старый дубовый комод и пара стульев: комфорт минимальный, но вполне достаточный, чтобы прожить два-три дня. Все время, что я распаковывал сумку, Опарыш бесцеремонно торчал в дверях, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Пока не стемнело, объяснил он, надо ехать по салонам и стоянкам, чтобы я определился хотя бы приблизительно, что мне нужно. А уж завтра, когда вернется герр Циммер, отправимся за город — искать хорошее и дешевое.
   До самого вечера мы с ним мотались по городу, осмотрели десятки машин, к которым приценивались, принюхивались, приглядывались и даже, если так можно выразиться, прищупывались, так что к ночи, когда пришла пора возвращаться домой, я, по выражению Опарыша, определился: мне действительно хочется “ауди-80”, как ее здесь называют, “бочку”, не старше пяти лет, желательно с люком и сервоусилением руля. На большее моя фантазия, удерживаемая в жесткой узде моими финансами, была не способна. Это при том, что практически все увиденное за день оказывалось для меня не по карману, и оставалось лишь уповать на обещанную мне фирмой деревенскую дешевизну.
   Уставший и слегка обалдевший от всех этих перелетов, поездок и впечатлений, я уже было собрался на свой чердак, чтобы завалиться спать, но был приглашен к ужину и пренебречь не посмел. За столом в гостиной, тоже с окном во всю стену, выходящим в сад, нас оказалось четверо: кроме хозяйки, меня и Опарыша, на дальнем краю примостилось ссутулившись субтильное юное существо в огромном не по росту черном бесформенном свитере, надо полагать, фройлен Циммер. Во время еды инфанта ни разу не подняла лица от тарелки, предоставляя сотрапезникам лицезреть лишь не слишком аккуратно причесанную макушку. Вяло поковыряв вилкой жаркое, она вскоре нас покинула, дробно протопав в свою комнату по лестнице сначала вверх, потом вниз, и уже перед выходом из дома что-то буркнув на прощанье матери. Та в ответ разразилась короткой, но энергической тирадой, на которую, впрочем, реакции не последовало, если не считать донесшегося с улицы звука стремительно удаляющегося мотоциклетного мотора. Я вопросительно глянул на Опарыша, он пожал плечами и нехотя перевел:
   — Линда сказала, что идет на дискотеку, мамаша обозвала ее дрянью. Нормальный ход, семейные разборки, как у всех.
   Ужин уже близился к завершению, когда во дворе снова заурчал двигатель, на этот раз автомобильный, и в доме появился, наконец, хозяин. Герр Циммер был крупноблочный и громогласный мужчина. Все у него было большое, даже слегка преувеличенное: мясистый пористый нос, широкие хрящеватые уши, голова с хорошее ведро и выпирающий из-под жилетки мощный живот, который был бы, вероятно, высоко оценен любителями японской борьбой сумо. Приехал он не один, а с сопровождающим, и этот сопровождающий сразу мне не приглянулся. Сбитый грубо, но крепко и надежно, как строительные козлы, стриженный наголо, с холодными рыбьими глазами, своим экстерьером он до боли напоминал лучшие экземпляры нашей отечественной люберецкой или, к примеру, солнцевской породы, именуемые не только в их среде, но и в широких народных массах по отдельности “пацанами”, а собирательно “братвой”.
   Впрочем, мне недолго пришлось рефлексировать по этому поводу, потому что фрау Циммер принялась с новой энергией метать на стол тарелки с едой, среди которых поя вилась также и бутылочка местной водки, которую весьма лестно охарактеризовал мой гид. Водочка действительно оказалась недурна, хозяйка любезно предложила еще жаркого, я не отказался. Мы повторили, потом еще раз и еще, откупорили следующую, после чего даже подозрительная люберецкая рожа показалась гораздо более домашней и милой. Герр Циммер поднимал рюмку и фельдфебельским голосом командовал: “Прост!” — а мы с удовольствием ему подчинялись. Потом я научил их чокаться, с помощью переводчика попытавшись объяснить происхождение этого старинного обычая.
   В древности, рассказывал я уже слегка заплетающимся языком, удельные русские князья, собираясь на пиры, очень боялись быть отравленными коварным соседом, поэтому перед тем, как пригубить чаши, сдвигали их друг с другом, плеская одновременно часть своего вина соседу. Таким образом, чоканье стало выражением отсутствия дурных намерений.
   — Вы, — тыкал я нетвердым пальцем в грудь немецкой стороны, — не желаете мне зла. Я, — тут мой палец описывал полукруг и упирался в мою грудь, — не желаю зла вам. За это надо чокнуться и выпить. Ферштейн?
   Не знаю уж, чего им там напереводил мой Опарыш — как всякое беспозвоночное, он оказался плохо восприимчив к алкоголю и поплыл раньше всех. Но, выслушав мою историческую справку в его переложении, герр Циммер с серьезным видом аккуратнейшим образом перелил половину своей рюмки в мою и произнес новый тост, который мне удалось перевести самостоятельно: “Фройндшафт!”
   “Фройндшафт!” — охотно поддержал его бритый любер, и даже Опарыш из последних сил пискнул: “За дружбу!” — после чего окончательно вырубился. Оставшись без толмача, мы, однако, не растерялись и откупорили третью бутылочку, которая была опорожнена под весьма оживленную и полную взаимопонимания беседу, содержание которой, правда, из памяти почему-то ускользнуло. Запомнилось лишь, что несколько раз за вечер я пытался растолкать Опарыша, тряся его за плечи и крича в самое ухо: “Какой, к черту, цирлих-манирлих, нормальные русские мужики!” — но он не реагировал.
   Разошлись мы в третьем часу. Подъем по крутой лестнице наверх показался мне более сложным, чем давеча днем, но я справился. Потом некоторой концентрации умственных усилий потребовало обнаружение спрятавшихся на самое дно сумки туалетных принадлежностей, однако в целом я был молодец. Надеюсь, таковым я и оставался, когда, почистив на ночь зубы, вышел из ванной и в конце коридора увидел Линду.
   Собственно, сначала я и не понял, что это она. Навстречу мне легкой танцующей поступью шла молодая богиня. Тонкая шелковая блузка была наполовину расстегнута, открывая глазу некие налившиеся восковой спелостью ничем не скованные округлые плоды, короткая черная кожаная юбка подчеркивала белизну длинных ног, но главное было — лицо. Сперва мне показалось, что, глядя на меня в упор, Линда улыбается, но тут же я осознал, что здесь нужны другие слова: она лучилась. Растрепанные волосы обрамляли ослепительно красивое, точнее, одухотворенное какой-то неземной красотой лицо, словно подсвеченное изнутри, как волшебный фонарь. Не сводя с меня широко распахнутых глаз, девушка приближалась ко мне, застывшему, как истукан — голый по пояс истукан, с дурацким вафельным полотенцем отечественного производства на шее. Прошли мгновения, а может, вечность, и она оказалась совсем рядом со мной, нет, вплотную ко мне настолько, что теперь я видел перед собой только бездонные колодцы ее зрачков. Линда подняла руку, и я ощутил на щеке прикосновение ее пальцев. Потом ладонь скользнула вниз по моей груди, задержалась, вызвав короткий сбой дыхания, в районе левого соска и наконец остановилась наживете. Я почувствовал, как там, под нею, все во мне сладко переворачивается, и дощатый пол слегка поплыл из-под ног куда-то в бок, и тусклый плафончик на шнуре под потолком утратил вдруг вертикальность, — а на меня окончательно наехали, навалились огромные черные зрачки, и мягкие солоноватые губы так требовательно соединились с моими губами, что я, наверное, на какое-то время утратил контроль за происходящим и о дальнейшем либо помню урывками, либо только догадываюсь. Как мы оказались в моей комнате, как сорвали с себя остатки одежды, в памяти не сохранилось. Зато осталось в ней, как извиваясь, закидывая голову, билась, будто хотела вырваться из моих рук, Линда. А еще ее лицо с закрытыми глазами и закушенной от сладкой муки губой. Но больше всего почему-то — немилосердный скрип давно, видимо, отвыкшей от такого обращения кровати.
   Потом был перерыв. Так и не сказав друг другу ни единого слова, мы, остывая, тихо лежали рядышком. Линда вдруг неслышно соскочила на пол, в призрачном свете заоконного фонаря я видел ее силуэт, склонившийся над разбросанной по полу одеждой. Через полминуты она снова скользнула ко мне под руку, прижалась щекой к плечу, вытянула вперед кулачок, приложила к моему рту ладошку, и я неожиданно почувствовал на языке маленький кружок таблетки с легким кислящим привкусом. Надо все-таки еще раз напомнить, что я был к этому моменту, с одной стороны, сильно нетрезв, с другой, по понятным причинам довольно расслаблен. К тому же таблетка почти мгновенно истаяла во рту, и все, что мне осталось, это собрать воедино все свои лингвистические познания и впервые за ночь произнести:
   — Вас из дас?
   Она в ответ засмеялась, зашлась бархатистым колокольчиком, и прошептала мне на ухо несколько фраз по-немецки, из которых я уловил только одно известное мне слово: экстази.
   Экстази, экстази. Легендарный молодежный наркотик. Говорят, что после него можно целую ночь без устали дрыгаться на дискотеке, что секс с ним — что-то невероятное, и еще много всякого про него говорят. Например, что при передозировке наступают депрессия, вялость, апатия, отвращение к жизни. Что иногда это приводит к самоубийству. Впрочем, одна таблетка явно не угрожала моей жизни, и даже, раз так случилось, интересно было попробовать, но возраст и профессия склоняли к морализму, и я осуждающе спросил:
   — И давно ты сидишь “на колёсах”?
   Она что-то ласково прощебетала по-своему. Я ничего не понял, но с надеждой, что она уловит если не смысл, то хотя бы интонацию, строго объяснил, стараясь артикулировать внятно:
   — У нас таблетки называются “колёса”. “Колёса” — плохо, очень плохо. Очень вредно.
   Но тут она прижалась губами к моему уху, я почувствовал, как тонкий влажный язычок нежно исследует изгибы моей ушной раковины, в то время, как руки ее не менее активно занялись другими частями моего тела, и понял, что стремительно утрачиваю интерес к роли отстраненного воспитателя подрастающего поколения.
   Видно, кое-что из того, что болтают про экстази, соответствует истине. Потому что до сих пор мне трудно отличить, что из происходившего со мной потом было сном, что явью: то я видел разметавшиеся по подушке волосы Линды где-то далеко-далеко внизу, словно смотрел с вершины горы, то наоборот, ее ставшие огромными груди с черными сосками колыхались высоко в небе надо мной, как громадные дирижабли, а в какой-то момент показалось, что наши тела и вовсе пропали, повисли во тьме и безвременье, словно спящие в ночной воде рыбы…
   Когда на рассвете я открыл глаза, рядом никого не было. За дверью кто-то сопел, кашлял и, как мне показалось спросонья, скребся по-собачьи. Потом она отворилась, и на пороге возник Опарыш, сизый, как исподнее. Впрочем, я, наверное, выглядел не лучше. Во рту было гадостно, жгло глаза и ломило во всем теле. Но труба звала: герр Циммер через своего посланца извещал, что не терял времени даром и сутра уже вызвонил подходящую мне по всем параметрам машину в местечке по названием Зульпих или Зюльпих, я не разобрал. Тяжело скрипя, как несмазанная лебедка, я выволок себя сначала из постели, потом из комнаты, дотащил до ванной и, наконец, осторожно, как контейнер с нарисованной на боку рюмкой, опустил свое переполненное страданием тело на первый этаж, где чашка крепкого кофе и стакан апельсинового сока слегка скрасили мой слишком мрачный взгляд на окружающую действительность.
   День оказался наполнен суетой и множеством мелких, последовательно вытекающих друг из друга событий, в которых мне принадлежала роль не намного большая, чем “болвану” при игре в преферанс. Единственным требующим выражения моей осмысленной воли действием стало одобрение покупаемой машины. Хозяин, малоулыбчивый и немногословный толстяк, только и делал, что отвечал на вопросы герра Циммера короткими, как карканье, “да” и “нет”. Опарыш переводил, и из его переводов вырисовывалось, что кобылка действительно обладает всеми заявленными мною статями и при этом весьма недорога. Одно обстоятельство едва не омрачило мне новое приобретение: номер у автомобиля оказался 0666 — “число зверя”, а я, будучи человеком хоть и не слишком суеверным, все-таки с некоторой тревогой отношусь к разного рода дурным приметам. Но в конце концов рациональное начало взяло верх, и я пинком выставил свои опасения за скобки реальной жизни. А зря. Уже много позже, так сказать, на лестнице, задним умом вспоминая всю эту историю с начала до конца, я вынужден был признать, что, хотя, конечно, неоновые письмена на стенке передо мной не загорались, да и своего пророка Даниила под рукой не случилось, судьба по крайней мере трижды делала мне весьма прозрачные намеки. Первым было наличие в названии снарядившей меня в путь фирмы слова “миг”: откровенное свидетельство зыбкости и непостоянства. Вторым, безусловно, был похожий на наживку для глупых рыбок гид Гена, и теперь вот неприятное число. Но я не внял — ни каждому в отдельности, ни всей совокупности этих предупреждений, и теперь события катились к своему логическому завершению. Катились уже, к сожалению, на колёсах приобретенного на мои кровные Денежки автомобиля.
   Всякого рода оформления и регистрации заняли время почти до темноты. Наконец, мы добрались до дома, загнали мою “ауди” в гараж рядом с хозяйским “мерседесом”, и, учитывая, как я провел ночь, к этому моменту сил у меня осталось ровно настолько, чтобы взобраться по крутой лестнице из подвала в гостиную и не уснуть за ужином с вилкой в руках. Даже то, что моя Линдочка находится где-то рядом, не вызывало сильных чувств — так я умотался. Чего, похоже, нельзя было сказать о ней: во всяком случае, если судить по доносящимся в гостиную звукам, у нее сохранились силы для полноценного скандала с родителями. Ее голоса почти не было слышно, только какое-то невнятное, но упорное бубнение, зато визгливые модуляции фрау Циммер и похожие на обвал в горах фельдфебельские раскаты герра Циммера свидетельствовали об очередном сражении в нескончаемой педагогической войне. На этот раз я не просил Опарыша переводить, но он сам, не отрываясь от тарелки, со скучным видом прокомментировал:
   — Линда опять куда-то собралась, просит денег. Папаша не дает, требует, чтоб сидела дома, а мамаша обзывает ее шлюхой. Нормальный ход, все, как у всех.
   Конфликт поколений разрешился грохотом злобно взревевшего под окнами мотоцикла, из чего можно было сделать вывод, что стороны остались при своих. Таким образом, в этой реальности у меня на сегодня не осталось решительно никаких интересов, и я, простите за высокопарный штиль, с наслаждением отправился в царство Морфея, думая лишь о том, что завтра мне предстоит долгая и трудная дорога домой. Но я и вообразить себе не мог, насколько долгой, а главное, насколько трудной она будет.
   Человек предполагает, а кто-то там за него располагает. Я хорошо себе представляю Парку, ответственную за нить моей жизни, щуплую девчонку с впалой чахоточной грудью, с серым от въевшейся хлопковой пыли лицом, оглохшую от непрерывного стрекота прядильных машин. Верная славным гагановским традициям, она мечется между станками, то тут, то там связывая задубевшими на кончиках пальцами рвущиеся нити. Но вышневолоцкий хлопчатобумажный комбинат — это вам не брабантская мануфактура, здесь ОТК снисходительно смотрит на узелки и перекрутки, авось сойдет. И сходит. И трещит по швам полотно, и рвется, где тонко, и лицо нежданно-негаданно оборачивается изнанкой…
   Среди ночи меня разбудило тарахтение мотоциклетного мотора под окном. Светящийся циферблат часов показывал половину второго ночи, но я ощущал себя выспавшимся и полным сил. Минут пять-шесть я лежал с бьющимся сердцем, сладко томясь и прислушиваясь к малейшим звукам. Но звуков не было, и я, как распоследний похотливый весенний котяра, бесшумно слез с кровати, натянул штаны и на цыпочках вышел из комнаты. В коридоре стояла тьма египетская, но я по стеночке ощупью добрался до двери в Линдину комнату. Постоял немного, раскачиваясь на носках и ловя малейшие шорохи, но ничего не уловил и тихонько потянул на себя дверную ручку.
   В комнате никого не было. При свете горящего в саду фонаря, я различил пустую застеленную кровать с каким-то игрушечным зверьком на подушке. Приблизившись, я увидел, что это плюшевый заяц. Еще одного зайца размером поменьше я нашел на прикроватной тумбочке рядом с ночником, а оглядевшись, обнаружил, что светелка моей вчерашней коханочки буквально набита этими травоядными: зайцы фарфоровые, глиняные, матерчатые и деревянные украшали письменный стол, полки и подоконники, а один громадный, как боксерская груша, почти в человеческий рост грызун из белого синтетического меха занимал целый угол. Тихонько ретировавшись обратно в коридор, я остановился в раздумье. В конце концов, когда глаза окончательно привыкли к темноте, мне удалось определить, что впереди имеет место очень слабый, рассеянный источник света, идущий откуда-то снизу, со стороны спускающейся в гостиную лестницы. Следуя этому путеводному знаку, я, мараясь не только не скрипеть, но и не дышать, сполз на первый этаж и там понял, что Линда, наверное, задержалась в гараже: за приоткрытой дверью в подвал горело электричество. С бездумием всякого влекомого инстинктами кобеля я ринулся вперед, и с верхней лестничной площадки мне разом открылась картина, содержание которой было абсолютно ясным, но разум отказывался воспринимать ее смысл.