Страница:
– Конь совершенно цел и здоров, – возразил Гурт, – ты сам можешь осмотреть его. И, кроме того, я говорю прямо, что семидесяти цехинов за глаза довольно за доспехи, а слово христианина, надеюсь, не хуже еврейского: коли не хочешь брать семидесяти, я возьму мешок (тут он потряс им так, что червонцы внутри зазвенели) и снесу его назад своему хозяину.
– Нет, нет, – сказал Исаак, так и быть, выкладывай таланты… то есть шекели… то есть восемьдесят цехинов, и увидишь, что я сумею тебя поблагодарить.
Гурт выложил на стол восемьдесят цехинов, а Исаак, медленно пересчитав деньги, выдал ему расписку в получении коня и денег за доспехи.
У еврея руки дрожали от радости, пока он завёртывал первые семьдесят золотых монет; последний десяток он считал гораздо медленнее, разговаривая всё время о посторонних предметах, и по одной спускал монеты в кошель. Казалось, что скаредность борется в нём с лучшими чувствами, побуждая опускать в кошель цехин за цехином, в то время как совесть внушает, что надо хоть часть возвратить благодетелю или по крайней мере наградить его слугу. Речь Исаака была примерно такой:
– Семьдесят один, семьдесят два; твой хозяин – хороший юноша. Семьдесят три… Что и говорить, превосходный молодой человек… Семьдесят четыре… Эта монета немножко обточена сбоку… Семьдесят пять… А эта и вовсе лёгкая… Семьдесят шесть… Если твоему хозяину понадобятся деньги, пускай обращается прямо к Исааку из Йорка… Семьдесят семь… То есть, конечно, с благонадёжным обеспечением…
Тут он помолчал, и Гурт уже надеялся, что остальные три монеты избегнут участи предыдущих.
Однако счёт возобновился:
– Семьдесят восемь… И ты тоже славный парень… Семьдесят девять… И, без сомнения, заслуживаешь награды.
Тут Исаак запнулся и поглядел на последний цехин, намереваясь подарить его Гурту. Он подержал его на весу, покачал на кончике пальца, подбросил на стол, прислушиваясь к тому, как он зазвенит. Если бы монета издала тупой звук, если бы она оказалась хоть на волос легче, чем следовало, великодушие одержало бы верх; но, к несчастью для Гурта, цехин покатился звонко, светился ярко, был новой чеканки и даже на одно зерно тяжелее узаконенного веса. У Исаака не хватило духу расстаться с ним, и он, как бы в рассеянности, уронил его в свой кошель, сказав:
– Восемьдесят штук; надеюсь, что твой хозяин щедро наградит тебя. Однако ж, – прибавил он, пристально глядя на мешок, бывший у Гурта, – у тебя тут, наверное, ещё есть деньги?
Гурт осклабился, что означало у него улыбку, и сказал:
– Пожалуй, будет ещё столько же, как ты сейчас сосчитал.
Гурт сложил расписку, бережно спрятал её в свою шапку и заметил:
– Только смотри у меня, коли ты расписку написал неправильно, я тебе бороду выщиплю.
С этими словами, не дожидаясь приглашения, он налил себе третий стакан вина, выпил его и вышел не прощаясь.
– Ревекка, – сказал еврей, – этот измаилит чуть не надул меня. Впрочем, его хозяин – добрый юноша, и я рад, что рыцарь добыл себе и золото и серебро, и всё благодаря быстроте своего коня и крепости своего копья, которое, подобно копью Голиафа, могло соперничать в быстроте с ткацким челноком.
Он обернулся, ожидая ответа от дочери, но оказалось, что её нет в комнате: она ушла, пока он торговался с Гуртом.
Между тем Гурт, выйдя в тёмные сени, оглядывался по сторонам, соображая, где же тут выход. Вдруг он увидел женщину в белом платье с серебряной лампой в руке. Она подала ему знак следовать за ней в боковую комнату. Гурт сначала попятился назад. Во всех случаях, когда ему угрожала опасность со стороны материальной силы, он был груб и бесстрашен, как кабан, но он был боязлив во всём, что касалось леших, домовых, белых женщин и прочих саксонских суеверий так же, как его древние германские предки. Притом он помнил, что находится в доме еврея, а этот народ, помимо всех других неприятных черт, приписываемых ему молвою, отличался ещё, по мнению простонародья, глубочайшими познаниями по части всяких чар и колдовства. Однако же после минутного колебания он повиновался знакам, подаваемым привидением. Последовав за ним в комнату, он был приятно изумлён, увидев, что это привидение оказалось той самой красивой еврейкой, которую он только что видел в комнате её отца и ещё днём заметил на турнире.
Ревекка спросила его, каким образом рассчитался он с Исааком, и Гурт передал ей все подробности дела.
– Мой отец только подшутил над тобой, добрый человек, – сказала Ревекка, – он задолжал твоему хозяину несравненно больше, чем могут стоить какие-нибудь боевые доспехи и конь. Сколько ты заплатил сейчас моему отцу?
– Восемьдесят цехинов, – отвечал Гурт, удивляясь такому вопросу.
– В этом кошельке, – сказала Ревекка, – ты найдёшь сотню цехинов. Возврати своему хозяину то, что ему следует, а остальное возьми себе. Ступай! Уходи скорее! Не трать времени на благодарность! Да берегись: когда пойдёшь через город, легко можешь потерять не только кошелёк, но и жизнь… Рейбен, – позвала она слугу, хлопнув в ладоши, – посвети гостю, проводи его из дому и запри за ним двери!
Рейбен, темнобровый и чернобородый сын Израиля, повиновался, взял факел, отпер наружную дверь дома и, проведя Гурта через мощёный двор, выпустил его через калитку у главных ворот. Вслед за тем он запер калитку и задвинул ворота такими засовами и цепями, какие годились бы и для тюрьмы.
– Клянусь святым Дунстаном, – говорил Гурт, спотыкаясь в темноте и ощупью отыскивая дорогу, – это не еврейка, а просто ангел небесный! Десять цехинов я получил от молодого хозяина да ещё двадцать от этой жемчужины Сиона. О, счастливый мне выдался денёк! Ещё бы один такой, и тогда конец твоей неволе, Гурт! Внесёшь выкуп и будешь свободен, как любой дворянин! Ну, тогда прощай мой пастуший рожок и посох, возьму добрый меч да щит и пойду служить моему молодому хозяину до самой смерти, не скрывая больше ни своего лица, ни имени.
Ночные приключения Гурта этим не кончились. Он и сам начал так думать, когда, миновав одну или две усадьбы, расположенные на окраине селения, очутился в овраге. Оба склона его густо заросли орешником и остролистом; местами низкорослые дубы сплетались ветвями над дорогой. К тому же она была вся изрыта колеями и выбоинами, потому что ко дню турнира по ней проезжало множество повозок со всякими припасами. Склоны оврага были так высоки и растительность так густа, что сюда вовсе не проникал слабый свет луны.
Из селения доносился отдалённый шум гулянья – взрывы громкого смеха, крики, отголоски дикой музыки. Все эти звуки, говорившие о беспорядках в городке, переполненном воинственными дворянами и их развращённой прислугой, стали внушать Гурту некоторое беспокойство.
«Еврейка-то была права, – думал он про себя. – Помоги мне бог и святой Дунстан благополучно добраться до дому со своей казной! Здесь такое сборище не то чтобы записных воров, а странствующих рыцарей, странствующих оруженосцев, странствующих монахов да музыкантов, странствующих шутов да фокусников, что любому человеку с одной монеткой в кармане станет страшновато, а уж про свинопаса с целым мешком цехинов и говорить нечего. Скорее бы миновать эти проклятые кусты! Тогда по крайней мере заметишь этих чертей раньше, чем они вскочат тебе на плечи».
Гурт ускорил шаги, чтобы выйти из оврага на открытую поляну. Однако это ему не удалось. В самом конце оврага, где чаща была всего гуще, на него накинулись четыре человека, по двое с каждой стороны, и схватили его за руки.
– Давай свою ношу, – сказал один из них, – мы подносчики чужого добра, всех избавляем от лишнего груза.
– Не так-то легко было бы вам избавить меня от груза, – угрюмо пробормотал честный Гурт, который не мог смириться даже перед непосредственной опасностью, – кабы я поспел хоть три раза стукнуть вас по шее.
– Посмотрим, – сказал разбойник. – Тащите плута в лес, – обратился он к товарищам. – Как видно, этому парню хочется, чтобы ему и голову проломили и кошелёк отрезали.
Гурта довольно бесцеремонно поволокли по склону оврага в густую рощу, отделявшую дорогу от открытой поляны. Он поневоле должен был следовать за своими свирепыми провожатыми в самые густые заросли. Вдруг они неожиданно остановились на открытой лужайке, залитой светом луны. Здесь к ним присоединились ещё два человека, по-видимому из той же шайки. У них были короткие мечи на боку, а в руках – увесистые дубины. Гурт только теперь заметил, что все шестеро были в масках, это настолько явно свидетельствовало о характере их занятий, что не вызывало никаких дальнейших сомнений.
– Сколько при тебе денег, парень? – спросил один.
– Тридцать цехинов моих собственных денег, – угрюмо ответил Гурт.
– Отобрать, отобрать! – закричали разбойники. – У сакса тридцать цехинов, а он возвращается из села трезвый! Тут не о чем толковать! Отобрать у него всё без остатка! Отобрать непременно!
– Я их копил, чтобы внести выкуп и освободиться, – сказал Гурт.
– Вот и видно, что ты осёл! – возразил один из разбойников. – Выпил бы кварту-другую доброго эля и стал бы так же свободен, как и твой хозяин, а может быть, даже свободнее его, коли он такой же саксонец, как ты.
– Это горькая правда, – отвечал Гурт, – но если этими тридцатью цехинами я могу от вас откупиться, отпустите мне руки, я вам их сейчас же отсчитаю.
– Стой! – сказал другой, по виду начальник. – У тебя тут мешок. Я его нащупал под твоим плащом, там гораздо больше денег, чем ты сказал.
– То деньги моего хозяина, доброго рыцаря, – сказал Гурт. – Я бы про них и не заикнулся, если бы вам хватило моих собственных денег.
– Ишь какой честный слуга! – сказал разбойник. – Это хорошо. Ну, а мы не так уж преданы дьяволу, чтобы польститься на твои тридцать цехинов. Только расскажи нам всё по чистой правде. А пока давай сюда мешок.
С этими словами он вытащил у Гурта из-за пазухи кожаный мешок, внутри которого вместе с оставшимися цехинами лежал и кошелёк, данный Ревеккой. Затем допрос возобновился.
– Кто твой хозяин?
– Рыцарь Лишённый Наследства, – отвечал Гурт.
– Это тот, кто своим добрым копьём выиграл приз на нынешнем турнире? – спросил разбойник. – Ну-ка, скажи, как его зовут и из какого он рода?
– Ему угодно скрывать это, – отвечал Гурт, – и, уж конечно, не мне выдавать его тайну.
– А тебя самого как зовут?
– Коли скажу вам своё имя, вы, пожалуй, отгадаете имя хозяина, – сказал Гурт.
– Однако ты изрядный нахал! – сказал разбойник. – Но об этом после. Ну, а как это золото попало к твоему хозяину? По наследству он его получил или сам раздобыл?
– Добыл своим добрым копьём, – отвечал Гурт. – В этих мешках лежит выкуп за четырех добрых коней и за полное вооружение четырех рыцарей.
– Сколько же тут всего?
– Двести цехинов.
– Только двести цехинов! – сказал разбойник. – Твой хозяин великодушно поступил с побеждёнными и взял слишком мало выкупа. Назови по именам, от кого он получил это золото.
Гурт перечислил имена рыцарей.
– А как же доспехи и конь храмовника Бриана де Буагильбера? Сколько же он за них назначил? Ты видишь, что меня нельзя надуть.
– Мой хозяин, – отвечал Гурт, – ничего не возьмёт от храмовника, кроме крови. Они в смертельной вражде, и потому между ними не может быть мира.
– Вот как! – молвил разбойник и слегка задумался. – А что же ты делал теперь в Ашби, имея при себе такую казну?
– Я ходил платить Исааку, еврею из Йорка, за доспехи, которые он доставил моему хозяину к этому турниру.
– Сколько же ты уплатил Исааку? Судя по весу этого мешка, мне сдаётся, что там всё ещё есть двести цехинов.
– Я уплатил Исааку восемьдесят цехинов, – сказал Гурт, – а он взамен дал мне сто.
– Как! Что ты мелешь! – воскликнули разбойники. – Уж не вздумал ли ты подшутить над нами?
– Я говорю чистую правду, – сказал Гурт. – Это такая же святая правда, как то, что месяц светит на небе. Можете сами проверить: ровно сто цехинов в шёлковом кошельке лежат в этом мешке отдельно от остальных.
– Опомнись, парень, – сказал старший. – Ты говоришь о еврее: да они не расстанутся с золотом, как сухой песок в пустыне – с кружкой воды, которую выльет на него странник. Раздуйте огонь. Я посмотрю, что у него там в мешке. Если этот парень сказал правду, щедрость еврея – поистине такое же чудо, как та вода, которую его предки иссекли из камня в пустыне.
Мигом добыли огня, и разбойник принялся осматривать мешок. Остальные столпились вокруг; даже те двое, что держали Гурта, увлечённые общим примером, перестали обращать внимание на пленника. Гурт воспользовался этим, стряхнул их с себя и мог бы бежать, если бы решился бросить хозяйские деньги на произвол судьбы. Но об этом он и не думал. Выхватив дубину у одного из разбойников, он хватил старшего по голове, как раз когда тот меньше всего ожидал подобного нападения. Ещё немного, и Гурт схватил бы свой мешок. Однако разбойники оказались проворнее и снова овладели как мешком, так и верным оруженосцем.
– Ах ты, мошенник! – сказал старший, вставая. – Ведь ты мог мне голову проломить! Попадись ты в руки другим людям, которые промышляют тем же, чем мы, плохо бы тебе пришлось за такую дерзость! Но ты сейчас узнаешь свою участь. Поговорим сначала о твоём хозяине, а потом уж о тебе; впереди рыцарь, а за ним – его оруженосец, так ведь по рыцарским законам? Стой смирно! Если ты только шелохнёшься, мы тебя успокоим на всю жизнь. Друзья мои, – продолжал он, обращаясь к своей шайке, – кошелёк вышит еврейскими письменами, и я думаю, что этот иомен сказал правду. Хозяин его – странствующий рыцарь и похож на нас самих, пусть пройдёт через наши руки без пошлины: ведь и собаки не грызутся между собой в таких местах, где водится много лисиц и волков.
– Чем же он похож на нас? – спросил один из разбойников. – Желал бы я послушать, как это можно доказать!
– Глупый ты человек! – сказал атаман. – Да разве этот рыцарь не так же беден и обездолен, как мы? Разве он не добывает себе хлеб насущный острым мечом? Не он ли побил Фрон де Бефа и Мальвуазена так, как мы сами побили бы их, если б могли? И не он ли объявил вражду не на жизнь, а насмерть Бриану де Буагильберу, которого нам самим приходится бояться по множеству причин? Так неужели же у нас меньше совести, чем её оказалось у иудея?
– Нет, это было бы стыдно! – проворчал другой. – Однако, когда я был в шайке старого крепыша Ганделина, мы в такие тонкости не входили… А как же быть с этим наглецом? Так и отпустить его не проучивши?
– Попробуй-ка сам проучить его, – отвечал старший. – Эй, слушай! – продолжал он, обращаясь к Гурту. – Коли ты с такой охотой ухватился за дубину, может быть ты умеешь ею орудовать?
– Про то тебе лучше знать, – сказал Гурт.
– Да, признаться, ты знатно меня хватил, – сказал атаман. – Отколоти этого парня, тогда и ступай на все четыре стороны; а коли не сладишь с ним… Нечего делать, ты такой славный малый, что я, кажется, сам внесу за тебя выкуп. Ну-ка, Мельник, бери свою дубину и береги голову, а вы, ребята, отпустите пленника и дайте ему такую же дубину. Здесь теперь света довольно, и они смогут отлично оттузить друг друга.
Вооружённые одинаковыми дубинками, бойцы выступили на освещённую середину лужайки, а разбойники расположились вокруг.
Мельник, ухватив дубину по самой серёдке и быстро вертя ею над головой, тем способом, который французы называют faire le moulinet, хвастливо вызывал Гурта на поединок:
– Ну-ка, деревенщина, выходи! Только сунься, я тебе покажу, каково попадаться мне под руку!
– Коли ты и вправду мельник, – отвечал Гурт, с таким же проворством вертя своей дубинкой, – значит, ты вдвойне грабитель. А я честный человек и вызываю тебя на бой!
Обменявшись такими любезностями, противники сошлись и в течение нескольких минут с одинаковой силой и храбростью наносили друг другу удары и отражали их. Это делалось с такой ловкостью и быстротой, что по поляне шёл непрерывный стук и треск их дубинок и издали могло показаться, что здесь дерутся по крайней мере по шесть человек с каждой стороны. Менее упорные и менее опасные побоища не раз бывали описаны в звучных героических балладах. Но бой Мельника с Гуртом так и останется невоспетым за неимением поэта, который воздал бы им должное. Все же, хотя бой на дубинках уже вышел из моды, мы постараемся если не в стихах, то в прозе отдать дань справедливости этим отважным бойцам.
Долго они сражались с равным успехом. Наконец Мельник, встретив упорное сопротивление, которое сопровождали насмешки и хохот его товарищей, потерял всякое терпение. Такое состояние духа очень неблагоприятно для этой благородной забавы, где выигрывает наиболее хладнокровный. Это обстоятельство дало решительный перевес Гурту, который с редким мастерством сумел воспользоваться ошибками своего противника.
Мельник яростно наступал, нанося удары обоими концами своей дубины и стараясь подойти поближе. Гурт только защищался, вытянув руки и быстро вращая палкой. На этой оборонительной позиции он держался до тех пор, пока не заметил, что противник начинает выдыхаться. Тогда он наотмашь занёс дубину. Мельник только что собрался отпарировать этот удар, как Гурт проворно перехватил дубину в правую руку и изо всей силы треснул его по голове. Мельник тут же растянулся на траве.
– Молодец, честно побил! – закричали разбойники. – Многие лета доброй потехе и старой Англии! Сакс унесёт в целости и казну и свою собственную шкуру, а Мельник-то сплоховал перед ним.
– Ну, друг мой, можешь идти своей дорогой, – сказал Гурту предводитель разбойников, выражая общее мнение. – Я дам тебе в провожатые двух товарищей. Они тебя доведут кратчайшим путём до палатки твоего хозяина и в случае чего защитят от ночных бродяг, у которые совесть не такая чувствительная, как у нас. Нынешней ночью много их шатается по здешним местам. Берегись, однако, – прибавил он сурово. – Ты ведь не сказал нам своего имени, так и наших имён не спрашивай и не пытайся узнавать, кто мы и откуда. Если не послушаешься, пеняй на себя.
Гурт поблагодарил предводителя и обещал следовать его советам. Двое разбойников взяли свои дубины и повели Гурта окольной тропинкой через чащу вниз, к оврагу. На опушке им навстречу вышли двое людей. Они обменялись несколькими словами с проводниками и опять скрылись в глубине леса. Отсюда Гурт заключил, что шайка большая и сборное место охраняется зорко.
Выйдя на открытую равнину, поросшую вереском, Гурт не знал бы, куда ему направить свои шаги, если бы разбойники не повели его прямо на вершину холма. Оттуда были видны освещённые луной частокол, окружавший ристалище, шатры, раскинутые у обоих его концов, знамёна, развевавшиеся над ними. Гурт мог даже расслышать тихое пение, которым развлекалась ночная стража.
Разбойники остановились.
– Дальше мы не пойдём, – сказал один из них, – иначе нам самим несдобровать. Помни, что тебе сказано: помалкивай о том, что с тобой приключилось сегодня, и увидишь, что всё будет хорошо. Но, если позабудешь наши советы, от мщения не убережёшься, хотя бы ты и спрятался в Тауэре.
– Спокойной ночи, милостивые господа, – сказал Гурт, – я ваших приказаний не забуду и надеюсь, что вы не примете за обиду, коли я пожелаю вам заняться более безопасным и честным ремеслом.
На этом они расстались. Разбойники повернули обратно, а Гурт направился к шатру своего хозяина и, невзирая на только что выслушанные увещевания, не замедлил рассказать ему все свои приключения.
Рыцарь Лишённый Наследства был удивлён щедростью Ревекки, которой он, впрочем, решил не пользоваться, не менее, чем великодушием разбойников. Впрочем, он недолго размышлял об эти странных событиях, потому что хотел поскорее лечь спать. Ему было необходимо как следует отдохнуть, чтобы набраться сил для завтрашнего состязания.
Итак, рыцарь лёг на роскошную постель, приготовленную в его шатре, а верный Гурт растянулся на полу, покрытом вместо ковра медвежьими шкурами, у самого входа, чтобы никто не мог проникнуть к ним, не разбудив его.
Настало безоблачное, великолепное утро. Солнце только что показалось на горизонте, и наиболее праздные – или самые ревностные – зрители уже потянулись с разных сторон по зелёному лугу к ристалищу, чтобы пораньше занять удобные места. Вслед за ними явились маршалы со своими прислужниками и герольды. Они должны были составить списки участников общего турнира; каждый рыцарь обязан был указать, на чьей стороне он собирается выступить. Подобная предосторожность была нужна для того, чтобы равномерно распределить сражающихся и не давать численного перевеса ни той, ни другой партии.
В соответствии с обычаями турниров рыцарь Лишённый Наследства был признан главой первой партии, Бриан де Буагильбер, как лучший после него боец предыдущего дня, назначен был главой второй. К нему примкнули, конечно, все зачинщики турнира, за исключением Ральфа де Випонта, который всё ещё не оправился после своего падения. С обеих сторон не было недостатка в доблестных и знатных рыцарях.
Несмотря на то, что общие турниры были гораздо опаснее одиночных состязаний, они всегда пользовались большим успехом среди рыцарей. Многие рыцари, которые не отваживались на единоборство с прославленными бойцами из числа зачинщиков, охотно выступали в общем турнире, где могли выбрать себе равного по силам противника. Так и на этот раз: в каждую партию записалось по пятидесяти рыцарей, и маршалы, к великой досаде опоздавших, объявили, что больше не могут принять.
К десяти часам утра всё поле, окружавшее ристалище, было усеяно всадниками, всадницами и пешеходами, опешившими на турнир. Вскоре затрубили трубы, возвещавшие прибытие принца Джона и его свиты, а за ними – и целой толпы рыцарей, как желавших сразиться, так и других, не имевших такого намерения.
К этому времени приехал и Седрик Сакс с леди Ровеной, но без Ательстана, который облёкся в боевой панцирь и заявил, что станет в ряды бойцов. К немалому удивлению Седрика, он записался в партию Бриана де Буагильбера.
Седрик решительно возражал против неблагоразумного выбора своего друга, но Ательстан дал ему такой ответ, какие могут давать люди, которые упорствуют, но не в состоянии доказать свою правоту.
У него была особая причина присоединиться к партии храмовника, но он умолчал о ней из осторожности. Хотя по вялости характера он ничем не проявил своей особой преданности леди Ровене, тем не менее он был далеко не равнодушен к её красоте. Ательстан считал, что его брак с Ровеной дело решённое, так как Седрик и другие родственники красавицы выразили своё согласие. Поэтому гордый властитель Конингсбурга с затаённым неудовольствием смотрел на то, как герои вчерашнего по праву победителя избрал Ровену королевой праздника. Ательстан вознамерился наказать его за такое предпочтение, которое, как ему казалось, чем-то вредило его собственному сватовству. Уверенный в своей несокрушимой силе и убеждённый льстецами в том, что он в бою обладает большим искусством, он решился не только оставить рыцаря Лишённого Наследства без своей могучей помощи, но и при случае обрушиться на него всею тяжестью своей боевой секиры.
Так как принц Джон намекнул, что ему хотелось бы обеспечить победу партии зачинщиков, де Браси и другие приближённые к принцу рыцари записались в их партию. С другой стороны, много славных рыцарей саксонского и норманского происхождения, как уроженцев Англии так и чужих стран, записалось в противную партию, желая выступить под началом такого превосходного бойца, каким оказался рыцарь Лишённый Наследства.
Как только принц Джон заметил, что избранная королева турнира подъехала к ристалищу, он с самым любезным видом, который умел принять, когда хотел. поскакал к ней навстречу, снял шляпу и сам помог ей сойти с лошади, а вся его свита обнажила головы, и один из важнейших сановников спешился и взял под уздцы её лошадь.
– Как видите, – сказал принц Джон, – мы первые подаём пример проявления верноподданнических чувств королеве любви и красоты и сами возведём её на трон. Благородные дамы, – обратился он к галерее, – извольте следовать за вашей повелительницей, если желаете, в свою очередь, удостоиться таких же почестей.
С этими словами принц провёл леди Ровену к тронной ложе, а самые красивые и знатные из присутствующих дам поспешили вслед за нею, стараясь сесть как можно ближе к своей временной королеве.
– Нет, нет, – сказал Исаак, так и быть, выкладывай таланты… то есть шекели… то есть восемьдесят цехинов, и увидишь, что я сумею тебя поблагодарить.
Гурт выложил на стол восемьдесят цехинов, а Исаак, медленно пересчитав деньги, выдал ему расписку в получении коня и денег за доспехи.
У еврея руки дрожали от радости, пока он завёртывал первые семьдесят золотых монет; последний десяток он считал гораздо медленнее, разговаривая всё время о посторонних предметах, и по одной спускал монеты в кошель. Казалось, что скаредность борется в нём с лучшими чувствами, побуждая опускать в кошель цехин за цехином, в то время как совесть внушает, что надо хоть часть возвратить благодетелю или по крайней мере наградить его слугу. Речь Исаака была примерно такой:
– Семьдесят один, семьдесят два; твой хозяин – хороший юноша. Семьдесят три… Что и говорить, превосходный молодой человек… Семьдесят четыре… Эта монета немножко обточена сбоку… Семьдесят пять… А эта и вовсе лёгкая… Семьдесят шесть… Если твоему хозяину понадобятся деньги, пускай обращается прямо к Исааку из Йорка… Семьдесят семь… То есть, конечно, с благонадёжным обеспечением…
Тут он помолчал, и Гурт уже надеялся, что остальные три монеты избегнут участи предыдущих.
Однако счёт возобновился:
– Семьдесят восемь… И ты тоже славный парень… Семьдесят девять… И, без сомнения, заслуживаешь награды.
Тут Исаак запнулся и поглядел на последний цехин, намереваясь подарить его Гурту. Он подержал его на весу, покачал на кончике пальца, подбросил на стол, прислушиваясь к тому, как он зазвенит. Если бы монета издала тупой звук, если бы она оказалась хоть на волос легче, чем следовало, великодушие одержало бы верх; но, к несчастью для Гурта, цехин покатился звонко, светился ярко, был новой чеканки и даже на одно зерно тяжелее узаконенного веса. У Исаака не хватило духу расстаться с ним, и он, как бы в рассеянности, уронил его в свой кошель, сказав:
– Восемьдесят штук; надеюсь, что твой хозяин щедро наградит тебя. Однако ж, – прибавил он, пристально глядя на мешок, бывший у Гурта, – у тебя тут, наверное, ещё есть деньги?
Гурт осклабился, что означало у него улыбку, и сказал:
– Пожалуй, будет ещё столько же, как ты сейчас сосчитал.
Гурт сложил расписку, бережно спрятал её в свою шапку и заметил:
– Только смотри у меня, коли ты расписку написал неправильно, я тебе бороду выщиплю.
С этими словами, не дожидаясь приглашения, он налил себе третий стакан вина, выпил его и вышел не прощаясь.
– Ревекка, – сказал еврей, – этот измаилит чуть не надул меня. Впрочем, его хозяин – добрый юноша, и я рад, что рыцарь добыл себе и золото и серебро, и всё благодаря быстроте своего коня и крепости своего копья, которое, подобно копью Голиафа, могло соперничать в быстроте с ткацким челноком.
Он обернулся, ожидая ответа от дочери, но оказалось, что её нет в комнате: она ушла, пока он торговался с Гуртом.
Между тем Гурт, выйдя в тёмные сени, оглядывался по сторонам, соображая, где же тут выход. Вдруг он увидел женщину в белом платье с серебряной лампой в руке. Она подала ему знак следовать за ней в боковую комнату. Гурт сначала попятился назад. Во всех случаях, когда ему угрожала опасность со стороны материальной силы, он был груб и бесстрашен, как кабан, но он был боязлив во всём, что касалось леших, домовых, белых женщин и прочих саксонских суеверий так же, как его древние германские предки. Притом он помнил, что находится в доме еврея, а этот народ, помимо всех других неприятных черт, приписываемых ему молвою, отличался ещё, по мнению простонародья, глубочайшими познаниями по части всяких чар и колдовства. Однако же после минутного колебания он повиновался знакам, подаваемым привидением. Последовав за ним в комнату, он был приятно изумлён, увидев, что это привидение оказалось той самой красивой еврейкой, которую он только что видел в комнате её отца и ещё днём заметил на турнире.
Ревекка спросила его, каким образом рассчитался он с Исааком, и Гурт передал ей все подробности дела.
– Мой отец только подшутил над тобой, добрый человек, – сказала Ревекка, – он задолжал твоему хозяину несравненно больше, чем могут стоить какие-нибудь боевые доспехи и конь. Сколько ты заплатил сейчас моему отцу?
– Восемьдесят цехинов, – отвечал Гурт, удивляясь такому вопросу.
– В этом кошельке, – сказала Ревекка, – ты найдёшь сотню цехинов. Возврати своему хозяину то, что ему следует, а остальное возьми себе. Ступай! Уходи скорее! Не трать времени на благодарность! Да берегись: когда пойдёшь через город, легко можешь потерять не только кошелёк, но и жизнь… Рейбен, – позвала она слугу, хлопнув в ладоши, – посвети гостю, проводи его из дому и запри за ним двери!
Рейбен, темнобровый и чернобородый сын Израиля, повиновался, взял факел, отпер наружную дверь дома и, проведя Гурта через мощёный двор, выпустил его через калитку у главных ворот. Вслед за тем он запер калитку и задвинул ворота такими засовами и цепями, какие годились бы и для тюрьмы.
– Клянусь святым Дунстаном, – говорил Гурт, спотыкаясь в темноте и ощупью отыскивая дорогу, – это не еврейка, а просто ангел небесный! Десять цехинов я получил от молодого хозяина да ещё двадцать от этой жемчужины Сиона. О, счастливый мне выдался денёк! Ещё бы один такой, и тогда конец твоей неволе, Гурт! Внесёшь выкуп и будешь свободен, как любой дворянин! Ну, тогда прощай мой пастуший рожок и посох, возьму добрый меч да щит и пойду служить моему молодому хозяину до самой смерти, не скрывая больше ни своего лица, ни имени.
Глава XI
Первый разбойник
Остановитесь! Всё отдайте нам!
Не то в карманах ваших станем шарить.
Спид
Сэр, мы пропали! Это те мерзавцы,
Которые на всех наводят страх.
Валентин
Друзья мои…
Первый разбойник
Нет, сэр, мы вам враги.
Второй разбойник
Постой, послушаем его.
Третий разбойник
Конечно!
Он по сердцу мне.
«Два веронца»
Ночные приключения Гурта этим не кончились. Он и сам начал так думать, когда, миновав одну или две усадьбы, расположенные на окраине селения, очутился в овраге. Оба склона его густо заросли орешником и остролистом; местами низкорослые дубы сплетались ветвями над дорогой. К тому же она была вся изрыта колеями и выбоинами, потому что ко дню турнира по ней проезжало множество повозок со всякими припасами. Склоны оврага были так высоки и растительность так густа, что сюда вовсе не проникал слабый свет луны.
Из селения доносился отдалённый шум гулянья – взрывы громкого смеха, крики, отголоски дикой музыки. Все эти звуки, говорившие о беспорядках в городке, переполненном воинственными дворянами и их развращённой прислугой, стали внушать Гурту некоторое беспокойство.
«Еврейка-то была права, – думал он про себя. – Помоги мне бог и святой Дунстан благополучно добраться до дому со своей казной! Здесь такое сборище не то чтобы записных воров, а странствующих рыцарей, странствующих оруженосцев, странствующих монахов да музыкантов, странствующих шутов да фокусников, что любому человеку с одной монеткой в кармане станет страшновато, а уж про свинопаса с целым мешком цехинов и говорить нечего. Скорее бы миновать эти проклятые кусты! Тогда по крайней мере заметишь этих чертей раньше, чем они вскочат тебе на плечи».
Гурт ускорил шаги, чтобы выйти из оврага на открытую поляну. Однако это ему не удалось. В самом конце оврага, где чаща была всего гуще, на него накинулись четыре человека, по двое с каждой стороны, и схватили его за руки.
– Давай свою ношу, – сказал один из них, – мы подносчики чужого добра, всех избавляем от лишнего груза.
– Не так-то легко было бы вам избавить меня от груза, – угрюмо пробормотал честный Гурт, который не мог смириться даже перед непосредственной опасностью, – кабы я поспел хоть три раза стукнуть вас по шее.
– Посмотрим, – сказал разбойник. – Тащите плута в лес, – обратился он к товарищам. – Как видно, этому парню хочется, чтобы ему и голову проломили и кошелёк отрезали.
Гурта довольно бесцеремонно поволокли по склону оврага в густую рощу, отделявшую дорогу от открытой поляны. Он поневоле должен был следовать за своими свирепыми провожатыми в самые густые заросли. Вдруг они неожиданно остановились на открытой лужайке, залитой светом луны. Здесь к ним присоединились ещё два человека, по-видимому из той же шайки. У них были короткие мечи на боку, а в руках – увесистые дубины. Гурт только теперь заметил, что все шестеро были в масках, это настолько явно свидетельствовало о характере их занятий, что не вызывало никаких дальнейших сомнений.
– Сколько при тебе денег, парень? – спросил один.
– Тридцать цехинов моих собственных денег, – угрюмо ответил Гурт.
– Отобрать, отобрать! – закричали разбойники. – У сакса тридцать цехинов, а он возвращается из села трезвый! Тут не о чем толковать! Отобрать у него всё без остатка! Отобрать непременно!
– Я их копил, чтобы внести выкуп и освободиться, – сказал Гурт.
– Вот и видно, что ты осёл! – возразил один из разбойников. – Выпил бы кварту-другую доброго эля и стал бы так же свободен, как и твой хозяин, а может быть, даже свободнее его, коли он такой же саксонец, как ты.
– Это горькая правда, – отвечал Гурт, – но если этими тридцатью цехинами я могу от вас откупиться, отпустите мне руки, я вам их сейчас же отсчитаю.
– Стой! – сказал другой, по виду начальник. – У тебя тут мешок. Я его нащупал под твоим плащом, там гораздо больше денег, чем ты сказал.
– То деньги моего хозяина, доброго рыцаря, – сказал Гурт. – Я бы про них и не заикнулся, если бы вам хватило моих собственных денег.
– Ишь какой честный слуга! – сказал разбойник. – Это хорошо. Ну, а мы не так уж преданы дьяволу, чтобы польститься на твои тридцать цехинов. Только расскажи нам всё по чистой правде. А пока давай сюда мешок.
С этими словами он вытащил у Гурта из-за пазухи кожаный мешок, внутри которого вместе с оставшимися цехинами лежал и кошелёк, данный Ревеккой. Затем допрос возобновился.
– Кто твой хозяин?
– Рыцарь Лишённый Наследства, – отвечал Гурт.
– Это тот, кто своим добрым копьём выиграл приз на нынешнем турнире? – спросил разбойник. – Ну-ка, скажи, как его зовут и из какого он рода?
– Ему угодно скрывать это, – отвечал Гурт, – и, уж конечно, не мне выдавать его тайну.
– А тебя самого как зовут?
– Коли скажу вам своё имя, вы, пожалуй, отгадаете имя хозяина, – сказал Гурт.
– Однако ты изрядный нахал! – сказал разбойник. – Но об этом после. Ну, а как это золото попало к твоему хозяину? По наследству он его получил или сам раздобыл?
– Добыл своим добрым копьём, – отвечал Гурт. – В этих мешках лежит выкуп за четырех добрых коней и за полное вооружение четырех рыцарей.
– Сколько же тут всего?
– Двести цехинов.
– Только двести цехинов! – сказал разбойник. – Твой хозяин великодушно поступил с побеждёнными и взял слишком мало выкупа. Назови по именам, от кого он получил это золото.
Гурт перечислил имена рыцарей.
– А как же доспехи и конь храмовника Бриана де Буагильбера? Сколько же он за них назначил? Ты видишь, что меня нельзя надуть.
– Мой хозяин, – отвечал Гурт, – ничего не возьмёт от храмовника, кроме крови. Они в смертельной вражде, и потому между ними не может быть мира.
– Вот как! – молвил разбойник и слегка задумался. – А что же ты делал теперь в Ашби, имея при себе такую казну?
– Я ходил платить Исааку, еврею из Йорка, за доспехи, которые он доставил моему хозяину к этому турниру.
– Сколько же ты уплатил Исааку? Судя по весу этого мешка, мне сдаётся, что там всё ещё есть двести цехинов.
– Я уплатил Исааку восемьдесят цехинов, – сказал Гурт, – а он взамен дал мне сто.
– Как! Что ты мелешь! – воскликнули разбойники. – Уж не вздумал ли ты подшутить над нами?
– Я говорю чистую правду, – сказал Гурт. – Это такая же святая правда, как то, что месяц светит на небе. Можете сами проверить: ровно сто цехинов в шёлковом кошельке лежат в этом мешке отдельно от остальных.
– Опомнись, парень, – сказал старший. – Ты говоришь о еврее: да они не расстанутся с золотом, как сухой песок в пустыне – с кружкой воды, которую выльет на него странник. Раздуйте огонь. Я посмотрю, что у него там в мешке. Если этот парень сказал правду, щедрость еврея – поистине такое же чудо, как та вода, которую его предки иссекли из камня в пустыне.
Мигом добыли огня, и разбойник принялся осматривать мешок. Остальные столпились вокруг; даже те двое, что держали Гурта, увлечённые общим примером, перестали обращать внимание на пленника. Гурт воспользовался этим, стряхнул их с себя и мог бы бежать, если бы решился бросить хозяйские деньги на произвол судьбы. Но об этом он и не думал. Выхватив дубину у одного из разбойников, он хватил старшего по голове, как раз когда тот меньше всего ожидал подобного нападения. Ещё немного, и Гурт схватил бы свой мешок. Однако разбойники оказались проворнее и снова овладели как мешком, так и верным оруженосцем.
– Ах ты, мошенник! – сказал старший, вставая. – Ведь ты мог мне голову проломить! Попадись ты в руки другим людям, которые промышляют тем же, чем мы, плохо бы тебе пришлось за такую дерзость! Но ты сейчас узнаешь свою участь. Поговорим сначала о твоём хозяине, а потом уж о тебе; впереди рыцарь, а за ним – его оруженосец, так ведь по рыцарским законам? Стой смирно! Если ты только шелохнёшься, мы тебя успокоим на всю жизнь. Друзья мои, – продолжал он, обращаясь к своей шайке, – кошелёк вышит еврейскими письменами, и я думаю, что этот иомен сказал правду. Хозяин его – странствующий рыцарь и похож на нас самих, пусть пройдёт через наши руки без пошлины: ведь и собаки не грызутся между собой в таких местах, где водится много лисиц и волков.
– Чем же он похож на нас? – спросил один из разбойников. – Желал бы я послушать, как это можно доказать!
– Глупый ты человек! – сказал атаман. – Да разве этот рыцарь не так же беден и обездолен, как мы? Разве он не добывает себе хлеб насущный острым мечом? Не он ли побил Фрон де Бефа и Мальвуазена так, как мы сами побили бы их, если б могли? И не он ли объявил вражду не на жизнь, а насмерть Бриану де Буагильберу, которого нам самим приходится бояться по множеству причин? Так неужели же у нас меньше совести, чем её оказалось у иудея?
– Нет, это было бы стыдно! – проворчал другой. – Однако, когда я был в шайке старого крепыша Ганделина, мы в такие тонкости не входили… А как же быть с этим наглецом? Так и отпустить его не проучивши?
– Попробуй-ка сам проучить его, – отвечал старший. – Эй, слушай! – продолжал он, обращаясь к Гурту. – Коли ты с такой охотой ухватился за дубину, может быть ты умеешь ею орудовать?
– Про то тебе лучше знать, – сказал Гурт.
– Да, признаться, ты знатно меня хватил, – сказал атаман. – Отколоти этого парня, тогда и ступай на все четыре стороны; а коли не сладишь с ним… Нечего делать, ты такой славный малый, что я, кажется, сам внесу за тебя выкуп. Ну-ка, Мельник, бери свою дубину и береги голову, а вы, ребята, отпустите пленника и дайте ему такую же дубину. Здесь теперь света довольно, и они смогут отлично оттузить друг друга.
Вооружённые одинаковыми дубинками, бойцы выступили на освещённую середину лужайки, а разбойники расположились вокруг.
Мельник, ухватив дубину по самой серёдке и быстро вертя ею над головой, тем способом, который французы называют faire le moulinet, хвастливо вызывал Гурта на поединок:
– Ну-ка, деревенщина, выходи! Только сунься, я тебе покажу, каково попадаться мне под руку!
– Коли ты и вправду мельник, – отвечал Гурт, с таким же проворством вертя своей дубинкой, – значит, ты вдвойне грабитель. А я честный человек и вызываю тебя на бой!
Обменявшись такими любезностями, противники сошлись и в течение нескольких минут с одинаковой силой и храбростью наносили друг другу удары и отражали их. Это делалось с такой ловкостью и быстротой, что по поляне шёл непрерывный стук и треск их дубинок и издали могло показаться, что здесь дерутся по крайней мере по шесть человек с каждой стороны. Менее упорные и менее опасные побоища не раз бывали описаны в звучных героических балладах. Но бой Мельника с Гуртом так и останется невоспетым за неимением поэта, который воздал бы им должное. Все же, хотя бой на дубинках уже вышел из моды, мы постараемся если не в стихах, то в прозе отдать дань справедливости этим отважным бойцам.
Долго они сражались с равным успехом. Наконец Мельник, встретив упорное сопротивление, которое сопровождали насмешки и хохот его товарищей, потерял всякое терпение. Такое состояние духа очень неблагоприятно для этой благородной забавы, где выигрывает наиболее хладнокровный. Это обстоятельство дало решительный перевес Гурту, который с редким мастерством сумел воспользоваться ошибками своего противника.
Мельник яростно наступал, нанося удары обоими концами своей дубины и стараясь подойти поближе. Гурт только защищался, вытянув руки и быстро вращая палкой. На этой оборонительной позиции он держался до тех пор, пока не заметил, что противник начинает выдыхаться. Тогда он наотмашь занёс дубину. Мельник только что собрался отпарировать этот удар, как Гурт проворно перехватил дубину в правую руку и изо всей силы треснул его по голове. Мельник тут же растянулся на траве.
– Молодец, честно побил! – закричали разбойники. – Многие лета доброй потехе и старой Англии! Сакс унесёт в целости и казну и свою собственную шкуру, а Мельник-то сплоховал перед ним.
– Ну, друг мой, можешь идти своей дорогой, – сказал Гурту предводитель разбойников, выражая общее мнение. – Я дам тебе в провожатые двух товарищей. Они тебя доведут кратчайшим путём до палатки твоего хозяина и в случае чего защитят от ночных бродяг, у которые совесть не такая чувствительная, как у нас. Нынешней ночью много их шатается по здешним местам. Берегись, однако, – прибавил он сурово. – Ты ведь не сказал нам своего имени, так и наших имён не спрашивай и не пытайся узнавать, кто мы и откуда. Если не послушаешься, пеняй на себя.
Гурт поблагодарил предводителя и обещал следовать его советам. Двое разбойников взяли свои дубины и повели Гурта окольной тропинкой через чащу вниз, к оврагу. На опушке им навстречу вышли двое людей. Они обменялись несколькими словами с проводниками и опять скрылись в глубине леса. Отсюда Гурт заключил, что шайка большая и сборное место охраняется зорко.
Выйдя на открытую равнину, поросшую вереском, Гурт не знал бы, куда ему направить свои шаги, если бы разбойники не повели его прямо на вершину холма. Оттуда были видны освещённые луной частокол, окружавший ристалище, шатры, раскинутые у обоих его концов, знамёна, развевавшиеся над ними. Гурт мог даже расслышать тихое пение, которым развлекалась ночная стража.
Разбойники остановились.
– Дальше мы не пойдём, – сказал один из них, – иначе нам самим несдобровать. Помни, что тебе сказано: помалкивай о том, что с тобой приключилось сегодня, и увидишь, что всё будет хорошо. Но, если позабудешь наши советы, от мщения не убережёшься, хотя бы ты и спрятался в Тауэре.
– Спокойной ночи, милостивые господа, – сказал Гурт, – я ваших приказаний не забуду и надеюсь, что вы не примете за обиду, коли я пожелаю вам заняться более безопасным и честным ремеслом.
На этом они расстались. Разбойники повернули обратно, а Гурт направился к шатру своего хозяина и, невзирая на только что выслушанные увещевания, не замедлил рассказать ему все свои приключения.
Рыцарь Лишённый Наследства был удивлён щедростью Ревекки, которой он, впрочем, решил не пользоваться, не менее, чем великодушием разбойников. Впрочем, он недолго размышлял об эти странных событиях, потому что хотел поскорее лечь спать. Ему было необходимо как следует отдохнуть, чтобы набраться сил для завтрашнего состязания.
Итак, рыцарь лёг на роскошную постель, приготовленную в его шатре, а верный Гурт растянулся на полу, покрытом вместо ковра медвежьими шкурами, у самого входа, чтобы никто не мог проникнуть к ним, не разбудив его.
Глава XII
Герольды уж не ездят взад-вперёд,
Гремит труба, и в бой рожок зовёт.
Вот в западной дружине и в восточной
Втыкаются древки в упоры прочно,
Вонзился шип преострый в конский бок.
Тут видно, кто боец и кто ездок.
О толстый щит ломается копьё,
Боец под грудью чует остриё.
На двадцать футов бьют обломки ввысь…
Вот, серебра светлей, мечи взвились,
Шишак в куски раздроблён и расшит,
Потоком красным грозно кровь бежит[14].
Чосер
Настало безоблачное, великолепное утро. Солнце только что показалось на горизонте, и наиболее праздные – или самые ревностные – зрители уже потянулись с разных сторон по зелёному лугу к ристалищу, чтобы пораньше занять удобные места. Вслед за ними явились маршалы со своими прислужниками и герольды. Они должны были составить списки участников общего турнира; каждый рыцарь обязан был указать, на чьей стороне он собирается выступить. Подобная предосторожность была нужна для того, чтобы равномерно распределить сражающихся и не давать численного перевеса ни той, ни другой партии.
В соответствии с обычаями турниров рыцарь Лишённый Наследства был признан главой первой партии, Бриан де Буагильбер, как лучший после него боец предыдущего дня, назначен был главой второй. К нему примкнули, конечно, все зачинщики турнира, за исключением Ральфа де Випонта, который всё ещё не оправился после своего падения. С обеих сторон не было недостатка в доблестных и знатных рыцарях.
Несмотря на то, что общие турниры были гораздо опаснее одиночных состязаний, они всегда пользовались большим успехом среди рыцарей. Многие рыцари, которые не отваживались на единоборство с прославленными бойцами из числа зачинщиков, охотно выступали в общем турнире, где могли выбрать себе равного по силам противника. Так и на этот раз: в каждую партию записалось по пятидесяти рыцарей, и маршалы, к великой досаде опоздавших, объявили, что больше не могут принять.
К десяти часам утра всё поле, окружавшее ристалище, было усеяно всадниками, всадницами и пешеходами, опешившими на турнир. Вскоре затрубили трубы, возвещавшие прибытие принца Джона и его свиты, а за ними – и целой толпы рыцарей, как желавших сразиться, так и других, не имевших такого намерения.
К этому времени приехал и Седрик Сакс с леди Ровеной, но без Ательстана, который облёкся в боевой панцирь и заявил, что станет в ряды бойцов. К немалому удивлению Седрика, он записался в партию Бриана де Буагильбера.
Седрик решительно возражал против неблагоразумного выбора своего друга, но Ательстан дал ему такой ответ, какие могут давать люди, которые упорствуют, но не в состоянии доказать свою правоту.
У него была особая причина присоединиться к партии храмовника, но он умолчал о ней из осторожности. Хотя по вялости характера он ничем не проявил своей особой преданности леди Ровене, тем не менее он был далеко не равнодушен к её красоте. Ательстан считал, что его брак с Ровеной дело решённое, так как Седрик и другие родственники красавицы выразили своё согласие. Поэтому гордый властитель Конингсбурга с затаённым неудовольствием смотрел на то, как герои вчерашнего по праву победителя избрал Ровену королевой праздника. Ательстан вознамерился наказать его за такое предпочтение, которое, как ему казалось, чем-то вредило его собственному сватовству. Уверенный в своей несокрушимой силе и убеждённый льстецами в том, что он в бою обладает большим искусством, он решился не только оставить рыцаря Лишённого Наследства без своей могучей помощи, но и при случае обрушиться на него всею тяжестью своей боевой секиры.
Так как принц Джон намекнул, что ему хотелось бы обеспечить победу партии зачинщиков, де Браси и другие приближённые к принцу рыцари записались в их партию. С другой стороны, много славных рыцарей саксонского и норманского происхождения, как уроженцев Англии так и чужих стран, записалось в противную партию, желая выступить под началом такого превосходного бойца, каким оказался рыцарь Лишённый Наследства.
Как только принц Джон заметил, что избранная королева турнира подъехала к ристалищу, он с самым любезным видом, который умел принять, когда хотел. поскакал к ней навстречу, снял шляпу и сам помог ей сойти с лошади, а вся его свита обнажила головы, и один из важнейших сановников спешился и взял под уздцы её лошадь.
– Как видите, – сказал принц Джон, – мы первые подаём пример проявления верноподданнических чувств королеве любви и красоты и сами возведём её на трон. Благородные дамы, – обратился он к галерее, – извольте следовать за вашей повелительницей, если желаете, в свою очередь, удостоиться таких же почестей.
С этими словами принц провёл леди Ровену к тронной ложе, а самые красивые и знатные из присутствующих дам поспешили вслед за нею, стараясь сесть как можно ближе к своей временной королеве.