Страница:
— И что это?
— Адвокатишко. И довольно известный там.
— Где?
— В верхних эшелонах власти, Алекс, — и поведал о том, что у неизвестного ему клиента господина Лазаревича возникли проблемы ну очень личного порядка.
— То есть?
— Хрен их знает, в подробности не вдавался, — отвечал товарищ. — А в общем — шантаж. Хотят найти какого-то шантажиста, но чтобы доверительно и без скандала. Контора нынче дать таких гарантий не может и я вспомнил о тебя, Стах. А что, какие-то проблемы?
— Пока никаких, — и промолчал: кроме цены.
Миллион долларов — детишкам на молочишко. Если удачно обтяпаю подозрительное дельце отправлю равноценные суммы в американский штат Калифорния и в канадский город Монреаль. В первом случае дочери на потенциальную свадьбу, во втором двухлетнему сыну на игрушки.
Когда-то я был на море, там на жестких и мокрых водорослях случилась скороспелая love story c девушкой по имени Анастасия. Тогда эта история, к сожалению, не могла иметь будущего, остался лишь горький вкус воспоминаний. Анастасия уехала на постоянное место жительство в страну кленового листа и там, как я узнал позднее, родила богатыря в три килограмма шестьсот грамм. Такая вот неожиданная история. И теперь у меня имеется ещё Славик, так юная мама назвала сына: в честь затерявшегося в обширных российских просторах папаши Вячеслава Ивановича.
Черт знает что, Алекс: жизнь твоя не жизнь — анекдотический случай. И ничего пока нельзя сделать, кроме одного: отслеживать судьбы своих детей на расстоянии в десять тысяч миль.
Так что вышеназванная сумма, деленная пополам, будет им кстати. И с этой положительной мыслью я на комфортабельном джиповом танке въезжаю на площадь Белорусского вокзала — здесь должна состоятся наша конфидециальная встреча с господином Лазаревичем. По его словам он прибудет на лимузине марки «Кадиллак севиль STS» цвета светлого беж. Как говорится, жить красиво не запретишь.
Привокзальная часовая луковица утверждала, что я прибыл на четверть часа раньше обговоренного срока. Вот что значит материальный стимул — шучу, конечно. Решаю размяться перед ответственным разговором и, выбравшись из машины, иду по лужам вдоль живого торгового ряда нищих старух и гвардейских молодух, сбывающих с рук залежалые харчи пассажирам дальнего следования: от фальсифицированной водки до пирожков с домашними пушистыми котятами. Из музыкального ларька рвется модный мотивчик — гимн железной дороги: о мальчике, который хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та. Возле ларька нетрезво пританцовывают странные фигуранты. Это бомжики, опустившиеся донельзя: нечистоплотные оборвыши с краснознаменными пробойными рожами. Один из них долговязый и похожий на ершик, которым чистят туалетные гнезда, вскинул руку и завыл:
— Командир, дай каких-нибудь денег. На пропитани-и-и-и! Не местные мы — из Адессы-мамы!
— Там море, — вспомнил я.
— Море-море! Ой, какое море, жемчужина у моря! — продемонстрировал рот с металлическими зубами.
— Жемчужина у моря, говоришь, — рассмеялся и вытянул ассигнацию с ржавой подпалиной.
Бомж от неожиданного счастья забыл закрыть рот и туда сеял серебристый дождик. Потом долговязая фигура подпрыгнула в луже и возрадовалась не своим голосом:
— Людок, мой сучок! А у меня денюжка, гуляю я! Вот люди какие не жадные, мамочка моя!
Картонные мокрые залежи у ларька вдруг отворились, точно створки морской раковины, и оттуда явилась новая персона наших печальных дней с битым мелкотравчатым личиком вконец спившийся злыдни.
— Пашечка, денюжки наши, наши денюжки, — плаксиво запела она.
— Мои!
— Наши-и-и!
— На-ка выкуси.
Как говорится, жизнь отбросов общества во всей неприглядной красе. Что делать: каждый сам выбирает путь развития и самосовершенствования. Возможно, эта сладкая парочка, куда счастливее тех, кто сейчас панически мечется в поисках выхода из критического положения и готов выложить за решение вопроса все несметные богатства мира.
Купив сок манго в качестве предмета для условного пароля, возвращаюсь на стоянку и вижу, как там появляется лимузин цвета экзотического напитка. Я поднимаю руку в приветствии, мол, я тот, кто готов решить все ваши проблемы, господа, не жалея живота своего.
— Александр? — адвокат выглядывает из машины и не собирается выходить на мокрый ветер.
— Прошу к моему шалашу, — требую. — Так будет лучше.
— Вы так считаете?
— Я в этом уверен, Ирвинг Моисеевич.
Адвокат мал росточком и с носом, похожим на Горбатый мосток, что у дома Правительства. Человечек подвижен и держит у пуза кожаный саквояж. Я улыбаюсь: приятно иметь дело с ярким представителем своего лукавого народца и интеллигентной профессии.
Мы размещаемся в джипе по той причине, что он оснащен средствами против прослушивания конфиденциальных разговоров, об этом я доверительно сообщаю господину Лазаревичу.
— Что вы говорите? — всплескивает ручками.
— А какие у вас проблемы? — спрашиваю и предупреждаю, что мне необходима вся информация, и правдивая, как на исповеди у святого отца.
— Видите ли, дело весьма деликатное, я бы сказал, щекотливое, адвокатишко принимается копаться в саквояже. — Я бы сказал, дело государственной важности…
— Мне это неинтересно, Ирвинг Моисеевич. Попрошу факты и ничего, кроме фактов.
— Видите ли, — и вытащил из саквояжа очки, которые напялил на горбатенький свой шнобелек, — видите ли…
— Пока ничего не вижу, — рассмеялся от такой беспомощности. Последний раз прошу изложить суть проблемы.
Очевидно, я требовал слишком многого. Мой собеседник сморщился, точно щелкнул зубами ампулу с цианистым калием, потом извлек из макинтоша огромный грязноватый платок и принялся вытирать запотевшие стекла очков и плешь, при этом стыдливо покашливая и подпрыгивая на месте, будто сидел на каленных гвоздях. Я понял, что случай нелегкий и мне самому необходимо расслабиться и получать удовольствие. Что я и сделал, открыв пакет сока, залил его содержимое в пылающий от тихого гнева организм.
Собственно, ничего страшного не происходит, Алекс. Прояви сочувствие к гражданину адвокату. Быть может, его высокопоставленный клиент развязал новую войну на окраине распавшейся империи и теперь они не знают, что делать: то ли просить покаянного прощения, то ли обрабатывать непокоренный кус земли термоядерными зарядами.
— Не желаете, Ирвинг Моисеевич, — протянул пакет сока. — Очень полезно.
— Нет-нет, спасибо.
— Кстати, почему вас зовут Ирвинг? — решил снять напряжение глупым вопросом.
— Ааа, это родитель родной, царство ему небесное, — беспомощно засмущался. — Трудился в американском, так сказать, торгпредстве.
— А вы, значит, пошли по другой стези? — хотел отвлечь нервного собеседника от проблем. — И сколько на круг получается?
— Как?
Я сделал выразительный жест пальцами: many-many. Меня поняли — все зависит от договора с клиентом. А так — известный адвокат получает около трехсот баксов в час.
— Значит, нам не нужно торопиться? — пошутил я.
— Нет-нет, что вы, напротив, — снова занервничал господин Лазаревич. Дело безотлагательное. Промедление смерти подобно.
Я развел руками, пока мы стоим на месте во всех смыслах и напел:
— Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-так. Или не так?
— Да-да, я вас понимаю, — и выудил из саквояжа тоненькую папочку. Вот собрали, так сказать, необходимые материалы на разыскиваемого. Ну того, кого вам надо…
— Я понял, — и протянул руку к папке. — Разрешите полюбопытствовать.
Ничего интересного не обнаружил: цветная фотография молоденького педераста с крашеными баками и несколько страничек, где излагалась биография клиента и прилагались адреса возможного его пребывания.
— Не густо, — вынужден был признать и попросил изложить существо дела.
Внимательно выслушав сбивчивое повествование адвоката, я задал несколько уточняющих вопросов, после чего заявил, что мне необходимо встретиться непосредственно с заказчиком.
— Нет-нет, — запаниковал господин Лазаревич. — Это исключено.
— Почему?
— Потому, что мой клиент, так сказать, доверил лично мне вести все переговоры.
— В противном случае ищите сами, — и махнул рукой на дождливый город. — Найти иголку в стогу сена на основе вашей, простите, Ирвинг Моисеевич, ахинеи?
— Я… я все вам рассказал, — вскричал адвокат.
— Все-все, да с чужих слов, — прервал. — Ситуация пикантная, но вполне разрешимая, если относится к ней серьезно. Решайтесь, господин Лазаревич, посоветовал. — Или вы со мной и получаете не только результат, но и свой гонорар, или…
Я умею убеждать людей: проклиная все на свете, защитник интересов высокопоставленного шалуна, взялся за сотовый телефончик. Разговор с невидимым клиентом напоминал беседу доктора с душевнобольным пациентом, не понимающего, что клистир с хлоркой ему прописан в его же жизненных интересах.
— Михаил Яковлевич, дорогой мой человек, — мучился адвокат. — Я прошу, ради всего святого. Мы имеем дело с очень порядочным специалистом в своей области. — Я млел от таких слов. — Нет-нет, все предельно доверительно, ни одна живая душа-с… — И наконец, закончив треп, с облегчением сообщил, что нас ждут на государственной даче № 6, скрытой в подмосковных сосновых лесах.
Разумеется. Как я и предполагал, ситуация для одного из провинциальных выдвиженцев, кинутых во власть, настолько худая, что он готов душу заложить дьяволу в карминном кушаке.
Из путаного изложения адвоката я понял следующее: Михаил Яковлевич Фиалко питал самые нежные чувства не только к родине, но и к однополым её гражданам. Проще говоря, относился к тем, кто имел нетрадиционную сексуальную ориентацию. Ну а, если выражаться без всяких адвокатских обиняков: был высокопоставленным гомосексуалистом.
— У каждого свои недостатки и свои достоинства, — заметил я на это. Педерастия широко шагает по стране, это теперь известно и младенцам. Почему бы ей не перешагнуть и за кремлевскую стену?
Этот откровенный вопрос вызвал боли в желудке господина Лазаревича не привыкла картавящая плешь к правде жизни и таким же словам и посему страдала:
— Молодой человек, будьте так добры, выбирайте выражения, пожалуйста.
Я засмеялся: это ещё выражаюсь на языке изысканного Монтеня. И только потому, что к этой проблеме отношусь с брезгливым равнодушием. Хотя многие из моих товарищей по оружию смотрят на эту проблему весьма радикально.
Например, полковник Старков однажды признался за бутылкой родной, что будь его воля, он бы очистил столицу в трое суток. Каким образом? Очень просто: надо отловить у фонтана Большого театра десяток педерастов и при всем честном народе вздернуть их на осветительных столбах у мэрии. Если эти меры не возымеют действия: повторить — посадить полусотню «голубых» на колья в строительном котловане на Манежной. С показом шоу-представления на ТВ. Ну, если и это не поможет…
Тут я, помнится, прервал коллегу по общему делу и предложил выпить за прекрасных дам. Они находились рядом и требовали внимания к своим вкусным аппетитным формам. Мы хлопнули водочки и проблема сама собой ушла прочь.
И вот она вернулась. Я чувствую себя проктологом, которому предстоит сложнейшая операция. Предмет оперативного вмешательства вызывает брезгливость, да высокий долг Гиппократа и миллион вечнозеленых… М-да.
Мокрая окраина столицы была грязно-помоечна, пуста и темна, будто все граждане влезли на столбы и вывинтили каждый по лампочке. Джип катил по обморочным улицам, заминированным ненавистью и люмпен-пролетарским желанием все разделить по справедливости. На заднем сидении расположился господин адвокат и его саквояж. Кадиллак с водителем были отправлены на заслуженный отдых. Зачем нам лишние свидетели?
Показывая короткую дорогу, Ирвинг Моисеевич успел признаться, что любит исключительно женский пол. Он был хороший человек и отличный организатор, если сумел найти самый оптимальный вариант для решения данной проблемы. А лучший вариант — это я, menhanter.
По признанию моего спутника, он мечтает умереть здоровым и богатым. И чтобы могила была придавлена мраморным памятником от благодарной супруги и детей. На это я посмеялся: наивный человек, кому мы нужны? Мы нужны только самим себе. Каждому разбираться лишь с самим собой. Потому, что человек умирает один — сам. Это самая трудная работа: быть самим собой.
В деклассированные стаи сбиваются слабые духом, нищие мыслью, больные телом. Распущенность и вседозволенность объединяет тех, кто считает, что разврат должен главенствовать в нашей жизни. Их можно было бы пожалеть, да они проявляют странную агрессивность и спесь: мы — голубых, говорят, кровей, а все остальное есть быдло и есть грязь. Они повсюду захватывают командные высоты (власть, театр, телевидение, кино) и вихляющие вислыми задами певуны исполняют песнь во славу своему движению. Голубые хоругви реют над страной. Не собирается ли Армия любовников в великий поход?
Мой джип уже мчал по скоростной пригородной трассе. Помнится, давно, в другой жизни, когда я выполнял функции телохранителя, мне пришлось стрелять по летним пыльным кустам, где, как показалось, находился подозрительный фигурант с оружием. Потом выяснилось, в кустарник забрела добрая корова.
Эх, было времечко! Поменьше бы старческого маразма, побольше здравомыслия — и был шанс не угодить в выгребную яму будущего. Голосок с картавинкой отвлекает меня от пустых мыслей:
— Скоро поворот, не пропустить бы, Александр. Ни черта не видно.
Вот именно: такое впечатление, что все народонаселение надеялось за новым поворотом увидеть сияющие отроги вечного счастья, а наткнулось на петляющую дорогу с колдобинами в лесной и страшной чаще.
Поворот на государственную дачу «Сосны» № 6 был неприметен, серебристая дождливая шоссейка едва угадывается под светом фар.
Почти сорок лет назад, насколько мне известно, Совет Министров построил для себя маленький коммунизм в одном отдельно взятом уголке родной природы. Сейчас здесь поправляют здоровье работники правительства и Администрации. Власть отдыхает от народа за «линиями Мажино» в виде КПП, поселочка соглядатаев и высоких заборов.
После непродолжительного полета в ночном сыром пространстве нас встречает вышеупомянутый КПП с деревянным домиком и полосатым шлагбаумом. Двое в дождевиках, под которыми прячутся короткоствольные автоматы, сверяют документы с заказанным пропуском. Все в порядке, и мы с адвокатом продолжаем наш путь по уже заповедной зоне. За штакетником мелькают кирпичные миниатюрные замки в стиле эпохи роскошного Ренессанса, их оконные бойницы залиты дождем и лимонадным светом.
— Нам сюда, — наконец адвокат указывает на дачную островерхую постройку, похожую на корму шхуны. — Надеюсь, Александр, вы проявите такт?
Господин Лазаревич так и не понял, с кем имеет дело. Более тактичного человека трудно найти. Такая у меня корректная профессия: прежде чем пустить пулю в лоб врагу, я всегда поинтересуюсь его здоровьем.
Нас встречали — на крылечко вышел объемный телохранитель в рубахе, перехлестнутой ремнями кобуры. Он был молод, из бывших атлетов; узнав адвоката, кивнул. На меня обратил внимание ровно столько, сколько рекомендуется по инструкции.
— Вас ждут, — сказали нам, — в гостиной.
Мы проследовали за охранником по холлу, обитому карельской березой. На его стенах висели картины и гобелены. На полу лежала ворсистая дорожка и наши шаги были неслышны.
Гостиная напоминала гостиничный номер: номенклатурная мягкая мебель, паркетный пол, бронзовая люстра, хрусталь в горке, зеркала. Лишь камин, где уютно пылали поленце, кожаное кресло и резной столик на гнутых ножках отражали потаенное желание хозяина чувствовать себя как дома.
— Михаил Яковлевич, а вот и мы, — нервно хихикнул адвокатишко.
— Очень приятно, — поднимался из кресла седовласый господин Фиалко, знакомый мне своей лицевой вывеской, мелькающей на голубом, прошу прощения, телевизионном экране. — Хотя приятного мало, надо это признать.
Его рукопожатие было слабовольным, как у аристократа голубых кровей. Чувствовалось, что все силы он отдает на служение неблагодарной отчизне.
— Водка, виски, джин, чай, кофе? — сделал гостеприимный жест в никуда. — Садитесь-садитесь, господа.
— Спасибо, на работе не пью, — не был оригинален я, пристраивающийся на кожаном пуфике.
— Михаил Яковлевич, собственно говоря, я ознакомил компетентного, так сказать, товарища с нашим делом, — хлопотал на стуле адвокат, — но, видите ли, специфика…
Хозяин барским движением руки остановил халдея:
— Ирвинг Моисеевич, вас мечтает увидеть Марина. — Улыбнулся мне как родному. — Это моя дочь. — И адвокату. — Будьте добры, воплотите её мечту в жизнь.
— Ба! О чем речь! — воскликнул господин Лазаревич, поспешая из гостиной. — С привеликим удовольствием. Как славно, что Марина Михайловна здесь.
С добродушными улыбками мы проводили аденоидного адвокатишку, чтобы затем обратить взгляды друг на друга. Помолчали, слушая шум ночного дождя. Невидимые напольные часы пробили полночь.
Государственный муж держал себя молодцом. Обличьем он походил на смиренного и печального ослика Ия из популярного мультфильма, только крепко постаревшего. К удару судьбы он отнесся философски, но, очевидно, у него имелись немаловажные причины положительно разрешить проблему.
— Ну-с, молодой человек, как мы построим нашу беседу? — терзался в кресле.
Я сказал, что суть проблемы мне известна, остается ответить нам на несколько основных вопросов, а именно: кому выгодно его шантажировать и какие условия выдвинуты?
— О! Кому это выгодно? — рассмеялся от души. — Вас Александр, кажется? Так вот, Саша, могу сказать лишь одно, любая политическая смерть выгодна всем: от банкира до последнего бомжа. Вы даже не можете себе представить, какая сейчас там, — указал глазами на деревянный потолок, — драчка, выражаясь терминологией Владимира Ильича, не к ночи будет помянут.
Я невнятно отвечал, что примерно представляю. Отнюдь, молодой человек, остановили меня, представить это невозможно: борьба за местечко близ царского проспиртованного Тела такая, что не словом сказать, не пером описать.
— Вы не поверите, Александр, — начал исповедь господин Фиалко, — я был наивным, как дитя, когда попал во властный, понимаешь, эшелон. Думал, политика — удел избранных, тонкая ручная работа. Сам-то до этого чем занимался? Школа, армия, институт, комсомол, потом химическое производство — от мастера до генерального директора. Пятью тысячами командовал, все премудрости одолел, чего Москвы робеть? Оказался в столице, как и многие, в конце восьмидесятых — шли выборы в Верховный Совет, одно место выпало нашему заводу. Так и стал сначала депутатом, потом пошел в Администрацию… Думал, что сумею принести пользу государству. Но увы, мой производственный опыт здесь не подходит. Тут, как в боксе, надо уметь держать удар, вставать после нокдаунов, не выдавать истинных намерений и вдруг — бац, разящий аперкот.
— Простите, Михаил Яковлевич, — устал от спортивных терминов. — Вы, наверное, боксировали в молодости?
— Было дело, — улыбнулся. — Да-да, увлекся.
И продолжил исповедь на заданную тему. Смысл последующих признаний сводился к следующему: создано унитарное государство Кремль. Там нет долговременной политики, люди никого не интересуют, они просто не входят в сферу интересов этого государства. Да и государства-то нет. Власть одного человека. Цинизм, демагогия, предательство, во сто крат превосходящая партийную. Главная задача — спасти себя.
— Чем мы и будем заниматься, — заметил я. — Михаил Яковлевич, все это лирика, давайте перейдем к прозе.
Господин Фиалко шумно вздохнул и я его понимал: одно дело поливать грязью соратников по общему корыту, где плещется жирная кремлевская похлебка с кусками бородинского хлеба, а другое дело признаваться в неприятном грехопадение.
По утверждению моего ночного собеседника, у каждого имеются те или иные недостатки. Его порок не самый уж гадкий — есть гаже, например, предательство.
Чтобы прекратить очередное словоблудие властолюбца, я вытащил из папки фотографию его недавнего любимчика и спросил, где они повстречались впервые.
Да-да, с Ником Маковым они увиделись в Доме кино на какой-то премьере — пригласил режиссер Г.Успенец, вхожий в круг царской семьи. Юноша Ник был по-девичьи пригож и стеснителен, с хорошими физическими данными. Выяснилось, что он умеет играть в большой теннис. И Михаил Яковлевич позвал Николя помахать ракеткой на дачном корте. Играли они по выходным и в конце концов подружились. Поначалу Михаил Яковлевич решил, что юноша приударяет за дочерью Мариной…
— Она ваша родная дочь? — спросил я.
— Александр, это имеет значение?
— Все имеет значение.
— Дочь приемная, — ответил чиновник с легкой слезливой поволокой в глазах. — Так получилось, молодой человек.
Так получилось — удобная отговорка. Хотя в самом факте удочерения ничего нет предосудительного, но, думаю, что господин Фиалко все делал и делает по законам высшей номенклатуры. Верно, партия дала ему задание: жениться и дать стране ребенка. И он ударно выполнил это задание в рекордно короткие сроки, что подсобило совершить головокружительную карьеру. Вообще-то такой скоротечный служебный рост сам по себе вызывает подозрение. У нас не любят умные головы — как говорится, умом Россию не понять. Значит, существует иные способы карьеры.
— А когда вы, Михаил Яковлевич, поняли, что у вас сексуальная, простите, ориентация не та?
Понимание пришло ещё в школе — нравились ломкие женоподобные одноклассники, потом в армии во время несения караульной службы случился первый анально-оральный контакт со старшиной Деменко. После чего воинская служба перешла в разряд приятного времяпрепровождения: рядового Фиалко назначали коптерщиком, повысив постепенно до звания старший сержант.
Потом наступила сложная институтская пора — химфак. Учился студент Михаил хорошо, успешно сдавал экзамены, благодаря взаимопониманию с преподавательским составом, где преобладали мужчины. Скоро был избран комсомольским секретарем всего университета. И пошла писать губерния: райком комсомола, райком партии — пьянки-баньки-гулянки и бесконечные мальчишники. И вовремя остановился, когда понял, что добром все это не кончится. Проявив волю, ушел на химическое производство. И удачно — в стране начались известные события, когда партия себя окончательно, понимаешь, дискредитировала в глазах трудящихся…
Иногда работа menhanter напоминает труд золотодобытчика: в тонне пустой породы нужно найти крупицы драгоценного металла. Господин Фиалко не мог объективно отразить свои отношения с миром, однако я старался не прерывать его, лишь изредка стараясь задавать основополагающие вопросы.
— Здесь, в Москве, кто-то знал о вашем специфическом хобби?
— Знал, — признался после паузы. — Один человек. — И с нажимом. Очень уважаемый человек.
— И кто это?
— Он умер. Год назад. Теперь это не имеет никакого значения.
— И все-таки?
И не получил ответа — что уже действительно не имело значения: информацию о благодетеле, который перетащил молодого генерального директора в белокаменную, нетрудно было установить по другим каналам.
— Проехали, — улыбнулся я. — Перейдем к ближайшему прошлому, Михаил Яковлевич. Сколько продолжались ваши отношения с Маковым? И почему уверены, что он причастен к шантажу.
— Отвечаю на первый вопрос: около полугода. А на второй вопрос тоже имеется конкретный ответ, — поднялся с кресла. — Минуточку, — и вышел вон из гостиной.
Я же решил размяться, покинув насиженное местечко. За окнами во мгле пласталось огромное пространство, где проживали или проживают диковинные люди, предавшие Бога и свою святую душу. Трудно понять, какую колдовскую миссию мы, азиопы, выполняем, находясь в анусе мировой цивилизации. Но ведь выполняем, иначе все не имеет никакого смысла — никакого.
Появление господина Фиалко с портативным магнитофоном прервали мои столь глобальные мысли. Мы вернулись на исходные позиции, и хозяин включил запись, предварительно сообщив, что получил его по фельдъегерской связи.
Я услышал молодой напряженный фальцет (фоном проходил какой-то посторонний «металлический» звук): «Михаил Яковлевич, родной. Надеюсь, эпизод, где мы с тобой главные герои, понравился. Уж прости, если, что не так. Оригинал у нас. Скандала я и мои друзья не хотим, и поэтому обращаемся с просьбой: подать в отставку. О чем рассчитываем услышать скоро, а точнее: в понедельник после полудня. Разумеется, настоящая пленка будет возвращена. На добрую память. От себя добавлю: Мишенька, люди здесь серьезные и шутить не будут. Не держи на меня зла — так получилось. Я тебя люблю».
— Вот таким образом, — беспомощно развел руками господин Фиалко. Отставка? Вы представляете, что это такое в сегодняшней политической ситуации?
— Сейчас началась пятница, — проговорил я, взглянув на часы. Пятница, суббота, воскресенье и понедельник до полудня. Неплохо по времени.
— Вы думаете?
— Когда получена посылочка-то?
— Посылочка? — поначалу не понял, потом ответил, что вчера вечером: фельдъегерской, напомнил, связью.
— Адвокатишко. И довольно известный там.
— Где?
— В верхних эшелонах власти, Алекс, — и поведал о том, что у неизвестного ему клиента господина Лазаревича возникли проблемы ну очень личного порядка.
— То есть?
— Хрен их знает, в подробности не вдавался, — отвечал товарищ. — А в общем — шантаж. Хотят найти какого-то шантажиста, но чтобы доверительно и без скандала. Контора нынче дать таких гарантий не может и я вспомнил о тебя, Стах. А что, какие-то проблемы?
— Пока никаких, — и промолчал: кроме цены.
Миллион долларов — детишкам на молочишко. Если удачно обтяпаю подозрительное дельце отправлю равноценные суммы в американский штат Калифорния и в канадский город Монреаль. В первом случае дочери на потенциальную свадьбу, во втором двухлетнему сыну на игрушки.
Когда-то я был на море, там на жестких и мокрых водорослях случилась скороспелая love story c девушкой по имени Анастасия. Тогда эта история, к сожалению, не могла иметь будущего, остался лишь горький вкус воспоминаний. Анастасия уехала на постоянное место жительство в страну кленового листа и там, как я узнал позднее, родила богатыря в три килограмма шестьсот грамм. Такая вот неожиданная история. И теперь у меня имеется ещё Славик, так юная мама назвала сына: в честь затерявшегося в обширных российских просторах папаши Вячеслава Ивановича.
Черт знает что, Алекс: жизнь твоя не жизнь — анекдотический случай. И ничего пока нельзя сделать, кроме одного: отслеживать судьбы своих детей на расстоянии в десять тысяч миль.
Так что вышеназванная сумма, деленная пополам, будет им кстати. И с этой положительной мыслью я на комфортабельном джиповом танке въезжаю на площадь Белорусского вокзала — здесь должна состоятся наша конфидециальная встреча с господином Лазаревичем. По его словам он прибудет на лимузине марки «Кадиллак севиль STS» цвета светлого беж. Как говорится, жить красиво не запретишь.
Привокзальная часовая луковица утверждала, что я прибыл на четверть часа раньше обговоренного срока. Вот что значит материальный стимул — шучу, конечно. Решаю размяться перед ответственным разговором и, выбравшись из машины, иду по лужам вдоль живого торгового ряда нищих старух и гвардейских молодух, сбывающих с рук залежалые харчи пассажирам дальнего следования: от фальсифицированной водки до пирожков с домашними пушистыми котятами. Из музыкального ларька рвется модный мотивчик — гимн железной дороги: о мальчике, который хочет в Тамбов, ты знаешь чики-чики-чики-чики-та. Возле ларька нетрезво пританцовывают странные фигуранты. Это бомжики, опустившиеся донельзя: нечистоплотные оборвыши с краснознаменными пробойными рожами. Один из них долговязый и похожий на ершик, которым чистят туалетные гнезда, вскинул руку и завыл:
— Командир, дай каких-нибудь денег. На пропитани-и-и-и! Не местные мы — из Адессы-мамы!
— Там море, — вспомнил я.
— Море-море! Ой, какое море, жемчужина у моря! — продемонстрировал рот с металлическими зубами.
— Жемчужина у моря, говоришь, — рассмеялся и вытянул ассигнацию с ржавой подпалиной.
Бомж от неожиданного счастья забыл закрыть рот и туда сеял серебристый дождик. Потом долговязая фигура подпрыгнула в луже и возрадовалась не своим голосом:
— Людок, мой сучок! А у меня денюжка, гуляю я! Вот люди какие не жадные, мамочка моя!
Картонные мокрые залежи у ларька вдруг отворились, точно створки морской раковины, и оттуда явилась новая персона наших печальных дней с битым мелкотравчатым личиком вконец спившийся злыдни.
— Пашечка, денюжки наши, наши денюжки, — плаксиво запела она.
— Мои!
— Наши-и-и!
— На-ка выкуси.
Как говорится, жизнь отбросов общества во всей неприглядной красе. Что делать: каждый сам выбирает путь развития и самосовершенствования. Возможно, эта сладкая парочка, куда счастливее тех, кто сейчас панически мечется в поисках выхода из критического положения и готов выложить за решение вопроса все несметные богатства мира.
Купив сок манго в качестве предмета для условного пароля, возвращаюсь на стоянку и вижу, как там появляется лимузин цвета экзотического напитка. Я поднимаю руку в приветствии, мол, я тот, кто готов решить все ваши проблемы, господа, не жалея живота своего.
— Александр? — адвокат выглядывает из машины и не собирается выходить на мокрый ветер.
— Прошу к моему шалашу, — требую. — Так будет лучше.
— Вы так считаете?
— Я в этом уверен, Ирвинг Моисеевич.
Адвокат мал росточком и с носом, похожим на Горбатый мосток, что у дома Правительства. Человечек подвижен и держит у пуза кожаный саквояж. Я улыбаюсь: приятно иметь дело с ярким представителем своего лукавого народца и интеллигентной профессии.
Мы размещаемся в джипе по той причине, что он оснащен средствами против прослушивания конфиденциальных разговоров, об этом я доверительно сообщаю господину Лазаревичу.
— Что вы говорите? — всплескивает ручками.
— А какие у вас проблемы? — спрашиваю и предупреждаю, что мне необходима вся информация, и правдивая, как на исповеди у святого отца.
— Видите ли, дело весьма деликатное, я бы сказал, щекотливое, адвокатишко принимается копаться в саквояже. — Я бы сказал, дело государственной важности…
— Мне это неинтересно, Ирвинг Моисеевич. Попрошу факты и ничего, кроме фактов.
— Видите ли, — и вытащил из саквояжа очки, которые напялил на горбатенький свой шнобелек, — видите ли…
— Пока ничего не вижу, — рассмеялся от такой беспомощности. Последний раз прошу изложить суть проблемы.
Очевидно, я требовал слишком многого. Мой собеседник сморщился, точно щелкнул зубами ампулу с цианистым калием, потом извлек из макинтоша огромный грязноватый платок и принялся вытирать запотевшие стекла очков и плешь, при этом стыдливо покашливая и подпрыгивая на месте, будто сидел на каленных гвоздях. Я понял, что случай нелегкий и мне самому необходимо расслабиться и получать удовольствие. Что я и сделал, открыв пакет сока, залил его содержимое в пылающий от тихого гнева организм.
Собственно, ничего страшного не происходит, Алекс. Прояви сочувствие к гражданину адвокату. Быть может, его высокопоставленный клиент развязал новую войну на окраине распавшейся империи и теперь они не знают, что делать: то ли просить покаянного прощения, то ли обрабатывать непокоренный кус земли термоядерными зарядами.
— Не желаете, Ирвинг Моисеевич, — протянул пакет сока. — Очень полезно.
— Нет-нет, спасибо.
— Кстати, почему вас зовут Ирвинг? — решил снять напряжение глупым вопросом.
— Ааа, это родитель родной, царство ему небесное, — беспомощно засмущался. — Трудился в американском, так сказать, торгпредстве.
— А вы, значит, пошли по другой стези? — хотел отвлечь нервного собеседника от проблем. — И сколько на круг получается?
— Как?
Я сделал выразительный жест пальцами: many-many. Меня поняли — все зависит от договора с клиентом. А так — известный адвокат получает около трехсот баксов в час.
— Значит, нам не нужно торопиться? — пошутил я.
— Нет-нет, что вы, напротив, — снова занервничал господин Лазаревич. Дело безотлагательное. Промедление смерти подобно.
Я развел руками, пока мы стоим на месте во всех смыслах и напел:
— Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-так. Или не так?
— Да-да, я вас понимаю, — и выудил из саквояжа тоненькую папочку. Вот собрали, так сказать, необходимые материалы на разыскиваемого. Ну того, кого вам надо…
— Я понял, — и протянул руку к папке. — Разрешите полюбопытствовать.
Ничего интересного не обнаружил: цветная фотография молоденького педераста с крашеными баками и несколько страничек, где излагалась биография клиента и прилагались адреса возможного его пребывания.
— Не густо, — вынужден был признать и попросил изложить существо дела.
Внимательно выслушав сбивчивое повествование адвоката, я задал несколько уточняющих вопросов, после чего заявил, что мне необходимо встретиться непосредственно с заказчиком.
— Нет-нет, — запаниковал господин Лазаревич. — Это исключено.
— Почему?
— Потому, что мой клиент, так сказать, доверил лично мне вести все переговоры.
— В противном случае ищите сами, — и махнул рукой на дождливый город. — Найти иголку в стогу сена на основе вашей, простите, Ирвинг Моисеевич, ахинеи?
— Я… я все вам рассказал, — вскричал адвокат.
— Все-все, да с чужих слов, — прервал. — Ситуация пикантная, но вполне разрешимая, если относится к ней серьезно. Решайтесь, господин Лазаревич, посоветовал. — Или вы со мной и получаете не только результат, но и свой гонорар, или…
Я умею убеждать людей: проклиная все на свете, защитник интересов высокопоставленного шалуна, взялся за сотовый телефончик. Разговор с невидимым клиентом напоминал беседу доктора с душевнобольным пациентом, не понимающего, что клистир с хлоркой ему прописан в его же жизненных интересах.
— Михаил Яковлевич, дорогой мой человек, — мучился адвокат. — Я прошу, ради всего святого. Мы имеем дело с очень порядочным специалистом в своей области. — Я млел от таких слов. — Нет-нет, все предельно доверительно, ни одна живая душа-с… — И наконец, закончив треп, с облегчением сообщил, что нас ждут на государственной даче № 6, скрытой в подмосковных сосновых лесах.
Разумеется. Как я и предполагал, ситуация для одного из провинциальных выдвиженцев, кинутых во власть, настолько худая, что он готов душу заложить дьяволу в карминном кушаке.
Из путаного изложения адвоката я понял следующее: Михаил Яковлевич Фиалко питал самые нежные чувства не только к родине, но и к однополым её гражданам. Проще говоря, относился к тем, кто имел нетрадиционную сексуальную ориентацию. Ну а, если выражаться без всяких адвокатских обиняков: был высокопоставленным гомосексуалистом.
— У каждого свои недостатки и свои достоинства, — заметил я на это. Педерастия широко шагает по стране, это теперь известно и младенцам. Почему бы ей не перешагнуть и за кремлевскую стену?
Этот откровенный вопрос вызвал боли в желудке господина Лазаревича не привыкла картавящая плешь к правде жизни и таким же словам и посему страдала:
— Молодой человек, будьте так добры, выбирайте выражения, пожалуйста.
Я засмеялся: это ещё выражаюсь на языке изысканного Монтеня. И только потому, что к этой проблеме отношусь с брезгливым равнодушием. Хотя многие из моих товарищей по оружию смотрят на эту проблему весьма радикально.
Например, полковник Старков однажды признался за бутылкой родной, что будь его воля, он бы очистил столицу в трое суток. Каким образом? Очень просто: надо отловить у фонтана Большого театра десяток педерастов и при всем честном народе вздернуть их на осветительных столбах у мэрии. Если эти меры не возымеют действия: повторить — посадить полусотню «голубых» на колья в строительном котловане на Манежной. С показом шоу-представления на ТВ. Ну, если и это не поможет…
Тут я, помнится, прервал коллегу по общему делу и предложил выпить за прекрасных дам. Они находились рядом и требовали внимания к своим вкусным аппетитным формам. Мы хлопнули водочки и проблема сама собой ушла прочь.
И вот она вернулась. Я чувствую себя проктологом, которому предстоит сложнейшая операция. Предмет оперативного вмешательства вызывает брезгливость, да высокий долг Гиппократа и миллион вечнозеленых… М-да.
Мокрая окраина столицы была грязно-помоечна, пуста и темна, будто все граждане влезли на столбы и вывинтили каждый по лампочке. Джип катил по обморочным улицам, заминированным ненавистью и люмпен-пролетарским желанием все разделить по справедливости. На заднем сидении расположился господин адвокат и его саквояж. Кадиллак с водителем были отправлены на заслуженный отдых. Зачем нам лишние свидетели?
Показывая короткую дорогу, Ирвинг Моисеевич успел признаться, что любит исключительно женский пол. Он был хороший человек и отличный организатор, если сумел найти самый оптимальный вариант для решения данной проблемы. А лучший вариант — это я, menhanter.
По признанию моего спутника, он мечтает умереть здоровым и богатым. И чтобы могила была придавлена мраморным памятником от благодарной супруги и детей. На это я посмеялся: наивный человек, кому мы нужны? Мы нужны только самим себе. Каждому разбираться лишь с самим собой. Потому, что человек умирает один — сам. Это самая трудная работа: быть самим собой.
В деклассированные стаи сбиваются слабые духом, нищие мыслью, больные телом. Распущенность и вседозволенность объединяет тех, кто считает, что разврат должен главенствовать в нашей жизни. Их можно было бы пожалеть, да они проявляют странную агрессивность и спесь: мы — голубых, говорят, кровей, а все остальное есть быдло и есть грязь. Они повсюду захватывают командные высоты (власть, театр, телевидение, кино) и вихляющие вислыми задами певуны исполняют песнь во славу своему движению. Голубые хоругви реют над страной. Не собирается ли Армия любовников в великий поход?
Мой джип уже мчал по скоростной пригородной трассе. Помнится, давно, в другой жизни, когда я выполнял функции телохранителя, мне пришлось стрелять по летним пыльным кустам, где, как показалось, находился подозрительный фигурант с оружием. Потом выяснилось, в кустарник забрела добрая корова.
Эх, было времечко! Поменьше бы старческого маразма, побольше здравомыслия — и был шанс не угодить в выгребную яму будущего. Голосок с картавинкой отвлекает меня от пустых мыслей:
— Скоро поворот, не пропустить бы, Александр. Ни черта не видно.
Вот именно: такое впечатление, что все народонаселение надеялось за новым поворотом увидеть сияющие отроги вечного счастья, а наткнулось на петляющую дорогу с колдобинами в лесной и страшной чаще.
Поворот на государственную дачу «Сосны» № 6 был неприметен, серебристая дождливая шоссейка едва угадывается под светом фар.
Почти сорок лет назад, насколько мне известно, Совет Министров построил для себя маленький коммунизм в одном отдельно взятом уголке родной природы. Сейчас здесь поправляют здоровье работники правительства и Администрации. Власть отдыхает от народа за «линиями Мажино» в виде КПП, поселочка соглядатаев и высоких заборов.
После непродолжительного полета в ночном сыром пространстве нас встречает вышеупомянутый КПП с деревянным домиком и полосатым шлагбаумом. Двое в дождевиках, под которыми прячутся короткоствольные автоматы, сверяют документы с заказанным пропуском. Все в порядке, и мы с адвокатом продолжаем наш путь по уже заповедной зоне. За штакетником мелькают кирпичные миниатюрные замки в стиле эпохи роскошного Ренессанса, их оконные бойницы залиты дождем и лимонадным светом.
— Нам сюда, — наконец адвокат указывает на дачную островерхую постройку, похожую на корму шхуны. — Надеюсь, Александр, вы проявите такт?
Господин Лазаревич так и не понял, с кем имеет дело. Более тактичного человека трудно найти. Такая у меня корректная профессия: прежде чем пустить пулю в лоб врагу, я всегда поинтересуюсь его здоровьем.
Нас встречали — на крылечко вышел объемный телохранитель в рубахе, перехлестнутой ремнями кобуры. Он был молод, из бывших атлетов; узнав адвоката, кивнул. На меня обратил внимание ровно столько, сколько рекомендуется по инструкции.
— Вас ждут, — сказали нам, — в гостиной.
Мы проследовали за охранником по холлу, обитому карельской березой. На его стенах висели картины и гобелены. На полу лежала ворсистая дорожка и наши шаги были неслышны.
Гостиная напоминала гостиничный номер: номенклатурная мягкая мебель, паркетный пол, бронзовая люстра, хрусталь в горке, зеркала. Лишь камин, где уютно пылали поленце, кожаное кресло и резной столик на гнутых ножках отражали потаенное желание хозяина чувствовать себя как дома.
— Михаил Яковлевич, а вот и мы, — нервно хихикнул адвокатишко.
— Очень приятно, — поднимался из кресла седовласый господин Фиалко, знакомый мне своей лицевой вывеской, мелькающей на голубом, прошу прощения, телевизионном экране. — Хотя приятного мало, надо это признать.
Его рукопожатие было слабовольным, как у аристократа голубых кровей. Чувствовалось, что все силы он отдает на служение неблагодарной отчизне.
— Водка, виски, джин, чай, кофе? — сделал гостеприимный жест в никуда. — Садитесь-садитесь, господа.
— Спасибо, на работе не пью, — не был оригинален я, пристраивающийся на кожаном пуфике.
— Михаил Яковлевич, собственно говоря, я ознакомил компетентного, так сказать, товарища с нашим делом, — хлопотал на стуле адвокат, — но, видите ли, специфика…
Хозяин барским движением руки остановил халдея:
— Ирвинг Моисеевич, вас мечтает увидеть Марина. — Улыбнулся мне как родному. — Это моя дочь. — И адвокату. — Будьте добры, воплотите её мечту в жизнь.
— Ба! О чем речь! — воскликнул господин Лазаревич, поспешая из гостиной. — С привеликим удовольствием. Как славно, что Марина Михайловна здесь.
С добродушными улыбками мы проводили аденоидного адвокатишку, чтобы затем обратить взгляды друг на друга. Помолчали, слушая шум ночного дождя. Невидимые напольные часы пробили полночь.
Государственный муж держал себя молодцом. Обличьем он походил на смиренного и печального ослика Ия из популярного мультфильма, только крепко постаревшего. К удару судьбы он отнесся философски, но, очевидно, у него имелись немаловажные причины положительно разрешить проблему.
— Ну-с, молодой человек, как мы построим нашу беседу? — терзался в кресле.
Я сказал, что суть проблемы мне известна, остается ответить нам на несколько основных вопросов, а именно: кому выгодно его шантажировать и какие условия выдвинуты?
— О! Кому это выгодно? — рассмеялся от души. — Вас Александр, кажется? Так вот, Саша, могу сказать лишь одно, любая политическая смерть выгодна всем: от банкира до последнего бомжа. Вы даже не можете себе представить, какая сейчас там, — указал глазами на деревянный потолок, — драчка, выражаясь терминологией Владимира Ильича, не к ночи будет помянут.
Я невнятно отвечал, что примерно представляю. Отнюдь, молодой человек, остановили меня, представить это невозможно: борьба за местечко близ царского проспиртованного Тела такая, что не словом сказать, не пером описать.
— Вы не поверите, Александр, — начал исповедь господин Фиалко, — я был наивным, как дитя, когда попал во властный, понимаешь, эшелон. Думал, политика — удел избранных, тонкая ручная работа. Сам-то до этого чем занимался? Школа, армия, институт, комсомол, потом химическое производство — от мастера до генерального директора. Пятью тысячами командовал, все премудрости одолел, чего Москвы робеть? Оказался в столице, как и многие, в конце восьмидесятых — шли выборы в Верховный Совет, одно место выпало нашему заводу. Так и стал сначала депутатом, потом пошел в Администрацию… Думал, что сумею принести пользу государству. Но увы, мой производственный опыт здесь не подходит. Тут, как в боксе, надо уметь держать удар, вставать после нокдаунов, не выдавать истинных намерений и вдруг — бац, разящий аперкот.
— Простите, Михаил Яковлевич, — устал от спортивных терминов. — Вы, наверное, боксировали в молодости?
— Было дело, — улыбнулся. — Да-да, увлекся.
И продолжил исповедь на заданную тему. Смысл последующих признаний сводился к следующему: создано унитарное государство Кремль. Там нет долговременной политики, люди никого не интересуют, они просто не входят в сферу интересов этого государства. Да и государства-то нет. Власть одного человека. Цинизм, демагогия, предательство, во сто крат превосходящая партийную. Главная задача — спасти себя.
— Чем мы и будем заниматься, — заметил я. — Михаил Яковлевич, все это лирика, давайте перейдем к прозе.
Господин Фиалко шумно вздохнул и я его понимал: одно дело поливать грязью соратников по общему корыту, где плещется жирная кремлевская похлебка с кусками бородинского хлеба, а другое дело признаваться в неприятном грехопадение.
По утверждению моего ночного собеседника, у каждого имеются те или иные недостатки. Его порок не самый уж гадкий — есть гаже, например, предательство.
Чтобы прекратить очередное словоблудие властолюбца, я вытащил из папки фотографию его недавнего любимчика и спросил, где они повстречались впервые.
Да-да, с Ником Маковым они увиделись в Доме кино на какой-то премьере — пригласил режиссер Г.Успенец, вхожий в круг царской семьи. Юноша Ник был по-девичьи пригож и стеснителен, с хорошими физическими данными. Выяснилось, что он умеет играть в большой теннис. И Михаил Яковлевич позвал Николя помахать ракеткой на дачном корте. Играли они по выходным и в конце концов подружились. Поначалу Михаил Яковлевич решил, что юноша приударяет за дочерью Мариной…
— Она ваша родная дочь? — спросил я.
— Александр, это имеет значение?
— Все имеет значение.
— Дочь приемная, — ответил чиновник с легкой слезливой поволокой в глазах. — Так получилось, молодой человек.
Так получилось — удобная отговорка. Хотя в самом факте удочерения ничего нет предосудительного, но, думаю, что господин Фиалко все делал и делает по законам высшей номенклатуры. Верно, партия дала ему задание: жениться и дать стране ребенка. И он ударно выполнил это задание в рекордно короткие сроки, что подсобило совершить головокружительную карьеру. Вообще-то такой скоротечный служебный рост сам по себе вызывает подозрение. У нас не любят умные головы — как говорится, умом Россию не понять. Значит, существует иные способы карьеры.
— А когда вы, Михаил Яковлевич, поняли, что у вас сексуальная, простите, ориентация не та?
Понимание пришло ещё в школе — нравились ломкие женоподобные одноклассники, потом в армии во время несения караульной службы случился первый анально-оральный контакт со старшиной Деменко. После чего воинская служба перешла в разряд приятного времяпрепровождения: рядового Фиалко назначали коптерщиком, повысив постепенно до звания старший сержант.
Потом наступила сложная институтская пора — химфак. Учился студент Михаил хорошо, успешно сдавал экзамены, благодаря взаимопониманию с преподавательским составом, где преобладали мужчины. Скоро был избран комсомольским секретарем всего университета. И пошла писать губерния: райком комсомола, райком партии — пьянки-баньки-гулянки и бесконечные мальчишники. И вовремя остановился, когда понял, что добром все это не кончится. Проявив волю, ушел на химическое производство. И удачно — в стране начались известные события, когда партия себя окончательно, понимаешь, дискредитировала в глазах трудящихся…
Иногда работа menhanter напоминает труд золотодобытчика: в тонне пустой породы нужно найти крупицы драгоценного металла. Господин Фиалко не мог объективно отразить свои отношения с миром, однако я старался не прерывать его, лишь изредка стараясь задавать основополагающие вопросы.
— Здесь, в Москве, кто-то знал о вашем специфическом хобби?
— Знал, — признался после паузы. — Один человек. — И с нажимом. Очень уважаемый человек.
— И кто это?
— Он умер. Год назад. Теперь это не имеет никакого значения.
— И все-таки?
И не получил ответа — что уже действительно не имело значения: информацию о благодетеле, который перетащил молодого генерального директора в белокаменную, нетрудно было установить по другим каналам.
— Проехали, — улыбнулся я. — Перейдем к ближайшему прошлому, Михаил Яковлевич. Сколько продолжались ваши отношения с Маковым? И почему уверены, что он причастен к шантажу.
— Отвечаю на первый вопрос: около полугода. А на второй вопрос тоже имеется конкретный ответ, — поднялся с кресла. — Минуточку, — и вышел вон из гостиной.
Я же решил размяться, покинув насиженное местечко. За окнами во мгле пласталось огромное пространство, где проживали или проживают диковинные люди, предавшие Бога и свою святую душу. Трудно понять, какую колдовскую миссию мы, азиопы, выполняем, находясь в анусе мировой цивилизации. Но ведь выполняем, иначе все не имеет никакого смысла — никакого.
Появление господина Фиалко с портативным магнитофоном прервали мои столь глобальные мысли. Мы вернулись на исходные позиции, и хозяин включил запись, предварительно сообщив, что получил его по фельдъегерской связи.
Я услышал молодой напряженный фальцет (фоном проходил какой-то посторонний «металлический» звук): «Михаил Яковлевич, родной. Надеюсь, эпизод, где мы с тобой главные герои, понравился. Уж прости, если, что не так. Оригинал у нас. Скандала я и мои друзья не хотим, и поэтому обращаемся с просьбой: подать в отставку. О чем рассчитываем услышать скоро, а точнее: в понедельник после полудня. Разумеется, настоящая пленка будет возвращена. На добрую память. От себя добавлю: Мишенька, люди здесь серьезные и шутить не будут. Не держи на меня зла — так получилось. Я тебя люблю».
— Вот таким образом, — беспомощно развел руками господин Фиалко. Отставка? Вы представляете, что это такое в сегодняшней политической ситуации?
— Сейчас началась пятница, — проговорил я, взглянув на часы. Пятница, суббота, воскресенье и понедельник до полудня. Неплохо по времени.
— Вы думаете?
— Когда получена посылочка-то?
— Посылочка? — поначалу не понял, потом ответил, что вчера вечером: фельдъегерской, напомнил, связью.