- Я готов ждать.
   - Вас известят, когда я смогу принять вас.
   Ночью Анхель Ленин проснулся от ужаса. Он испугался, что уже умер, и некоторое время лежал неподвижно, не в силах пошевелить рукой. Наверное, смерть во сне - самая легкая, думал он, но он не хотел умереть таким образом. Рене говорил, нет ничего страшнее, чем умереть без осознания смерти. Но Анхелем владел иной страх. Он включил переносной компьютер, единственное, что осталось у него от того времени, когда он мог не думать о деньгах. За несколько месяцев скитаний он пристрастился к этой штуке и таскал небольшой чемодан по всей стране. Чем отвратительнее становилась жизнь, тем с большим удовольствием Анхель Ленин уходил в странное сплетение и извращение человеческого ума и вкуса, и даже тогда, когда ему приходилось туго, не продавал компьютер и находил деньги на паутину.
   Ему нравилось, что в вымышленном мире, который открывал этот чемоданчик, он может принять любое лицо, и новая забава казалась ему гораздо интереснее жизни по другую сторону экрана. В этой игре можно было вернуться в прошлое, смоделировать его, изменить и исправить ошибки, которые он совершил, увеличить число побед и отменить поражения. Он мог бы не убивать Питера и спасти Соню, мог уничтожить Пиночета, выиграть все войны, вспомнить женщин, которых любил, и умножать их число до бесконечности. Он мог все. Одного не мог сделать профессиональный революционер - отменить свою смерть. Она влыдычествовала над ним, ей не было дела до его развлечений, она уверенно и спокойно ждала назначенного часа, воплотившись в образе благополучного американского филантропа и убийцы, и Анхель Ленин ощущал ее присутствие на расстоянии вытянутой руки. Только теперь, когда смерть стала близка, он начал постигать, кто был главным врагом в его жизни и почему она сложилась так, а не иначе. Он понял, что воевал не с американцами, не с империалистами и не с генералом, он сражался не за справедливость и равенство, как уверял своих бойцов и молодую страстную Мегги, - всю жизнь он бился со смертью. Дразнил ее и бросал ей вызов, мистифицировал на собственных похоронах, злил и таскал за хвост в некрологах, а она не обращала на него внимания и выбивала тех, кто находился рядом, потому что они были ей нужнее и интереснее. А теперь, когда не осталось никого, взялась за самого мелкого.
   Раз в месяц он получал послания по электронной почте о том, как движется очередь, в которой он стоит. Потом стали приходить письма от его товарищей по этой очереди. Он не знал, кто эти люди - наследники Гекеманса, Юхана, Мегги, смотрителя нью-йоркской башни или того маленького человека, которого он видел в сельве, но никогда в своей жизни Анхель Ленин не зависел от людей так, как теперь, и никогда не осознавал свое с ними родство. То, что их объединяло, было значительнее и выше, чем ненависть к сытости, страсть к справедливости и власти; это был вынесенный им когда-то приговор к безжизненности, и Анхель ожидал часа, когда растворится с этими людьми в одном чану.
   Однажды ему велели приехать в Нью-Йорк. Он не был в этом городе ни разу с тех пор, как покинул гостиницу "Карл". Он не хотел его видеть снова, но те люди настаивали. Они поселили его в том же отеле, но Анхель не мог в нем находиться. Весь день он слонялся по Манхэттену, сидел на лавочке в Центральном парке, а потом поплелся вниз к поразившим его когда-то башням. Они уже закрывались, последние группы туристов спускались вниз, из здания выходили служащие, стояла теплая погода, но его трясло от внутреннего озноба и мутило.
   Он зашел в бар и спросил себе кофе. К алкоголю, как и к табаку, он давно испытывал отвращение. Приходили и уходили люди, быстро ели, разговаривали, а он сидел и не двигался. Перед ним лежал на столике компьютер, и со стороны Анхель Ленин напоминал журналиста, пишущего статью в завтрашний номер, или писателя, любящего работать на людях. Две женщины вошли в бар. Одна их них - невысокого роста, очень плотная, с крепкими как у пловчихи плечами - была ему незнакома. Зато вторую он узнал сразу.
   Анхель Ленин искал в душе ненависть, но ненависти не было. Он смотрел на свою случайную любовницу, она его не узнавала, а ему казалось, что он угадывает, о чем говорят эти двое.
   - Ты опять за старое? Хватит, Варька.
   - Не трогай меня. И не смей читать мне нравоучения. Или мы поссоримся, и теперь уже навсегда.
   - Да не читаю я тебе никаких нравоучений. Что с тобой стряслось?
   - Я не хочу здесь жить. Я хочу домой. А он не отпускает нас. Насадил, как червяка на крючок, и ждет, когда клюнет. Заставляет повсюду ездить, сам психует, мечется и спрашивает, не замечаю ли я чего-нибудь странного. А здесь странно все! Он фанатик, твердит, что готовится ужасное, его оттесняют, и никто ему не верит. Он сошел с ума, я его боюсь. Я вообще всего боюсь. Какого черта мы пришли в этот бар?
   - А почему нет? Нас отсюда не гонят.
   - Лучше бы погнали. Я звонила тебе отсюда в тот вечер. Дура, дура, почему я тебя не послушалась и не уехала сразу? И еще тебя втянула. А теперь и ребенка.
   - Мне здесь все нравится, сестра.
   - За мной следят.
   - Кто?
   - Кто угодно. Хотя бы тот лысый мертвец с компьютером в углу. И не надо мне говорить, что я больна.
   - Я и не говорю. Он правда похож на мертвеца. Не смотри на него. Лучше расскажи, как ты назвала свою малышку.
   - Машей. Как еще?
   - Я хочу ее увидеть.
   - Поехали со мной.
   - Не могу. Мне через час лететь в Бостон, а оттуда утром в Эл-Эй. Опять не курить целых шесть часов. Одно хорошо, по вторникам народу мало летает.
   - Уходи оттуда, сестра. Будем вместе жить. Помнишь, ты мне еще из Кеника писала. Машку станем воспитывать, только мамой она будет называть меня.
   - А меня папой? Нас неправильно поймут. И потом, я обещала...
   - Плевать. И на Рея плевать. Ничего мы ему не должны.
   - А почему ты никогда не спрашивала, кто ее отец?
   - Мое какое дело?
   - Это Андрей.
   - Не говори ерунды.
   - Я думала, тебе будет приятно.
   - Он знает?
   - Умирать будет, а так и не узнает.
   - Почему умирать?
   - Не знаю. Просто сказала. Пойдем?
   Анхель Ленин смотрел им вслед. Они шли - одна чуть пошатываясь, а другая ее поддерживала и что-то говорила и гладила по голове, как маленькую. Американская солнечная улица вдруг превратилась в незнакомый бульвар, а женщины в двух девчонок. Шатаясь, они взбирались наверх; маленький бородатый человек подобрал недопитую бутылку водки; заворачивал с улицы на площадь троллейбус, а сам Анхель, ставший каменным изваянием под крышей четырехэтажного дома, смотрел на них со стороны и не мог пошевелиться.
   Компьютер пикнул.
   "Ваша очередь подошла"
   Он поднял голову и увидел печального смотрителя башни, который положил перед ним конверт. В конверт был вложен билет на самолет.
   Компьютер снова пикнул.
   "Сынок, сообщи, каким рейсом вылетаешь. Я тебя встречу. Рене".
   Сепульведа почувствовал давно позабытый, слабый укол в сердце. Укол стрелы, которой уже не должно было быть. Оглянувшись по сторонам, как если бы кто-то смотрел за ним, он написал несколько цифр и отправил письмо на небо.
   Над Америкой рассеивалась прохладная и звездная сентябрьская ночь, обещавшая ясное утро и солнечный день, а в покинутом номере гостиницы "Карл" светился экран компьютера, и страшная картинка была на нем запечатлена.
   Глава двенадцатая
   Саломея
   В ту ночь Варе приснился сон. То есть она думала, что это сон, а на самом деле все оказалось правдой. Она сидела с папой на высоком холме и смотрела на окутанный голубоватым туманом, окруженный заснеженными горами город. Они ходили весь день по этому городу, ели жареные платаны, папа показывал ей любимые места, угощал пирожными и покупал любые сувениры, какие она хотела. Повсюду цвели абрикосы, вишни, миндальные орехи, а в воздухе пахло цитрусами. Это был богатый и чистый город, и он очень нравился Варе. Вечером они поднялись на фуникулере на холм со статуей Девы, и сверху город показался ей похожим на огромный узор.
   - Вон там находится Аламеда, а вон Католический университет, - голос у папы странно колебался, будто доносился из усилителя. - Там парк и река. Здесь многое переменилось с той поры, как ты родилась. И смога такого раньше не было. В той стороне дом, где вы жили с мамой. Вообще-то столица не самое красивое место в этой стране. Вальпараисо мне нравится больше. Ла-Монеда за домами. Одиннадцатого туда приходят люди и несут портреты Альенде. А другие, наоборот, благословляют Пиночета. Но и тех и других не так много. Раньше их разводили, боялись беспорядков, теперь противники постарели. А сегодня и вовсе об этом не вспомнят.
   - Почему?
   Папа отвернулся и открыл переносной компьютер. Варя увидела, как в высокую прямую башню врезается большой самолет, вырываются клубы дыма и бегут по улицам люди. Ей захотелось проснуться, но проснуться не получилось. Сон не уходил, сколько она его ни гнала. А люди бежали по городу, как бежала когда-то она, потом еще один самолет врезался в другую башню, и какой-то человек безмолвно падал с высоты. Камера скользила по городу, выхватывая губы, глаза, волосы, и все это не складывалось в одну картинку, а казалось кусочками склеенного зеркала.
   Варю стала бить дрожь. Она хотела схватить папу за руку, но он уже стоял в стороне.
   - Ты уходишь?
   - Меня и так не хотели к тебе пускать. Питер сумел их уговорить. Он тут на хорошем счету. А вот я никого уговорить не смог.
   - Ты тоже был там? Как и Маша? - догадалась Варя и сама удивилась своему спокойствию.
   - В последнем самолете. Мы почти сумели его отбить, но Рей не поверил, что у нас что-то получится.
   Он стал спускаться с холма. Варя видела, как он уходит сквозь заросли кустов, но не в сторону города, а совсем в другую, туда, где за туманом сияли на солнце снежные вершины Анд. А на город упала тьма. Звезды загорелись на черном небе, потом часть пространства залило ярким светом и тоненькая обнаженная девушка выбежала из тени и темноты и стала танцевать. Она кружилась среди замерших неподвижных манекенов, дрожали браслеты на ее руках и тряслись маленькие острые груди, было что-то бесстыдное и прелестное в ее танце. Но вот зала, в которой она танцевала, превратилась в покрытую льдом реку. Девушка быстро побежала босая по льду, как вдруг на стремнине лед треснул, и она провалилась в полынью. Танцовщица стала отчаянно барахтать ногами, пытаясь вырваться, но лед обламывался, и вода не пускала ее. Лицо ее исказила судорога, она все сильнее билась, как будто танцевала какой-то другой танец. А потом от льдины откололся острый край, его быстро понесло по реке и в следующее мгновение кусок льда перерезал танцовщице горло. Голова осталась на льду, а тело поплыло по быстрой черной реке, проваливающейся в глубь гор.
   - Сикорис, - сказал сухой старческий голос.
   - Что? - не поняла она.
   - Река называется Сикорис.
   Смог рассеялся, и Варя увидела всю землю и всех людей, их города, поселки, деревни, юрты, острова и поразилась тому, сколь они беззащитны. Ее глаз скользил по земле, и она могла выбрать любую точку - Москву, Сантьяго, Владивосток, Нью-Йорк, Брюссель, Иерусалим, Каракас, Кейптаун, Лондон или Пекин. Она увидела монастырь в овраге у сибирской реки и свою мать в черном одеянии посреди большого поля. Мать стояла на коленях. Варя подумала, что она молится, но поняла, что монахиня собирает в корзину картошку. Потом Варя увидела своих одноклассников, заготовителей ягод и Любовь Петровну, Сарру Израилевну, Андрея, куколку, врача "Скорой помощи", Питера и незнакомого индейского мальчика, старика в черной одежде с большим наперсным крестом, ветерана-интернационалиста с сухими и горькими глазами и очень грустного человека в очках, который сидел с автоматом в руках в кресле и пытался что-то вспомнить, и еще много-много других людей. Они кричали, смеялись, плакали, пели, тосковали, - казалось, все люди, живые и мертвые, добрые и злые, которых она знала и не знала, промелькнули перед Вариными глазами.
   Последней, кого она увидела, была Мария. Сестра была точно такая же, как в их первую встречу - круглолицая, пухленькая, с болтавшейся у колена холщовой сумкой и в берете с красной звездочкой.
   - Варюха, - сказала она, шмыгнув носом. - Ты расскажи ей про меня, когда она подрастет. Тебя не будут здесь больше держать. Ты вернешься домой, и у тебя будут другие дети. У тебя будет свой род, сестра.
   Москва - Сантьяго