Страница:
Эдуард Веркин
Снежные псы
Глава 1
Полярная аэробика
Не люблю белых медведей.
Такие поганые твари! Гораздо хуже бурых, черных гималайских, губачей и других всяких там гризли. Хуже, честное слово. Даже внешним видом и то хуже. Убийцы. Глазки маленькие и все время выискивают, как бы кого задрать. Бурый, ну или там гризли, летом черники с лососем обожрется и сидит в кустах, никого не трогает. А этот сколько ни обжирается, все ему мало.
А самый главный недостаток у белых такой – когда кого-нибудь он, гад, все-таки замочит и все-таки сожрет, то у него это на морде сразу видно. И в прямом, и в переносном смысле. Вся его белая харя превращается сразу в красную, что отвратительно само по себе. И выражение на ней такое – «я тут сожрал двух аквалангистов, кого бы еще сожрать…».
Одно утешает – скоро это все кончится. Этот их весь, как в свое время говорил старина Ляжка, медвежий беспредел. Температура по всему шарику повышается, Антарктика тает, Арктика тает, жить белым гадам негде, полезут на сушу, а там их комары загрызут. И вообще, брусникой они питаться вряд ли смогут, ведь не вегетарианцы. Так что лет двести им осталось, не больше, потом передохнут. Через двести лет я загляну в простой музей в соленом провинциальном Сиэтле, увижу набитого сушеными водорослями мишку, щелкну его по носу и потреплю за ухо.
Через двести лет.
А пока я их не люблю. Белый медведь мне не товарищ.
Но сейчас это были не они.
Звук исчез.
Началось.
Туман вязко колыхнулся, я почувствовал его движение, но реагировать не стал. Постоял еще немного, вглядываясь в густую ватную субстанцию, затем медленно обернулся.
Снегохода не было. Только что – оранжевое неспокойное пятно в белом безмолвии – стоял здесь, трещал на холостом ходу, и вот исчез. Растворился, и стало тихо. Тихо-тихо.
Началось. Уперли снегоход. Теперь до площади пешедралом придется добираться, а я уже, блин, не молод.
А вообще утро началось нормально. Обычно. С холода.
Я проснулся – ничего не видно. Перед глазами морозные узоры на стеклах маски. Нет, можно, конечно, спать в шлеме с подогревом, но мне кажется, что шлемы жужжат, а я не могу спать под жужжание. Чувствуешь себя так, будто голова в микроволновке хранится. Такие шлемы специально изобрели американцы, чтобы у жителей северных территорий мозги фритюрились. А когда они совсем сфритюрятся, звездно-полосатые орды двинут на нас прямо через Гренландию…
Нет тут никакой Гренландии, никто к нам не двинет. Кобольды вот двинули, да замерзли сразу, так и остались там стоять, в снегах. Уродливые ледяные скульптуры. И никакая мертвая вода не помогла. Замерзла.
А шлем помогает, но жужжит. Так что в шлеме я не сплю, а стекла маски замерзают. Просыпаешься – перед глазами морозные узоры и другие чудеса снежинок. И керосинка погасла. Она всегда гаснет. А еще написано, что в Англии сделано. Везде вранье.
Я осторожно выставил наружу руку – холодно. Стянул маску и огляделся, как всегда оглядываюсь.
Все как обычно. Пламя замерзло длинным оранжевым язычком с синей прожилкой посередине, и я удивился. Каждое утро оно замерзает, и каждое утро я удивляюсь. А можно бы и привыкнуть. Но к этому привыкнуть трудно. Я вот человек ко всему привычный, умирал двадцать восемь тысяч раз, а вот к замерзшему огню привыкнуть не могу. Наверное, оттого, что в душе я консерватор, как я недавно понял.
А может, это от мороза. От него стал я какой-то спокойный, ничего меня не волнует. Случилось так.
Да и город этот спокойный, не похож на остальные здешние пространства. Перец правду сказал. Тут вообще… странно. Странней, чем обычно. Градус невменяемости гораздо выше. Мертвый холод. В третий день по прибытии, ну, немного уже подочухавшись, я решил попрактиковаться – немножечко пострелять. Так, для души. Ну и посмотреть, что тут к чему. Вот и вышел на крышу.
Есть такое выражение устойчивое – «город-призрак». Это когда жители вдруг взяли – и сгасились, а город остался, ну и призраков в нем полно завелось разных: мутантов, ментальных вампиров, все как полагается, люки с пауками, зомби в подворотнях, ну или парочка маньяков с лопатами. Нормальный такой город-призрак, тихая долина.
А здесь ненормальный. Вымороженный. Кругом только белое. Снег, лед, иней. Тихо. Солнце светит пять часов в день, остальное время ночь.
Так вот, вышел я на крышу пострелять. А как тут стрелять? У меня рукавицы размером со средний валенок! Ну, решил рискнуть своим драгоценным здоровьем, рукавицы сбросил, выхватил из-за пазухи Берту. Хорошо, что с вечера на рукоятки натянул обрезки от велосипедных камер, пальцы сразу не примерзли, и я успел выстрелить.
Выстрел замерз. Не знаю, как такое возможно, но пуля пролетела метров пятнадцать и упала. Видимо, порох взрывается тут с недостаточной энергоотдачей, а может, еще что. Тут же все по-дебильному. Короче, выстрела не получилось. Выстрел замерз. Рассказал бы Варгасу, тот бы не поверил, сказал бы, что у меня от мороза мозг закоченел. Может, так оно и есть, конечно…
Потом-то нашел патроны – специальные, для холодной стрельбы. А сначала так и ходил безоружный.
Снег здесь никогда не идет. С неба не падает. Если только метель его поднимает, а так нет, тишина. Кажется, даже снегопад замерз.
Тут вообще все замерзает. Кроме нас. Сами мы не замерзаем – в том-то и заключается основная ненормальность. Это не значит, что тут не холодно – холодно, и лыжную палку лизать крайне не рекомендуется. Но холод не смертельный почему-то. То есть, если я разденусь догола и буду носиться по мерзлым улицам, холодно мне, конечно, будет, но ни воспаления легких, ни менингита, ни других осложнений. Максимум – ОРЗ, ангина и обморожение. Причем даже пальцы отморозить не удается – только нос, уши и щеки. Нос, уши и щеки у меня всегда болят. Даже антифриз не помогает. Таблетку сожрешь – вроде тепло, а все равно обмораживаешься. В прошлом месяце случайно поглядел в зеркало, а чуть не обикался, честное слово. Гляжу на себя и вижу: по ушам растут длинные такие волосы. Волосатые уши! Этого мне только не хватало – волосатых ушей!
Я испугался, решил, что какую-нибудь здешнюю болезнь подцепил, типа волосоглаза или шерстоуха, схватил ножницы и давай перед зеркалом подстригать себе уши. Ну, то есть волосы на ушах. И тут как раз Перец ввалился. Посмотрел на меня так серьезно и посоветовал палить волосы паяльной лампой. Я обиделся, послал его, а Перец сказал, что волосы на ушах в северных широтах – обычное явление. Разик отморозишь – потом всю жизнь с волосатыми ушами будешь ходить. Кстати, вполне мужественно. Я поинтересовался, что же тут мужественного, а Перец ответил, что это как раз самое мужественное, что можно придумать. Поскольку у женщин волосы на ушах не растут даже в случае полного их обморожения. Уши у них могут вообще отвалиться, а волосы не вырастут, хоть ты тресни.
– Ты мужик! – изрек Перец и поощрительно похлопал меня по плечу.
Тогда я попросил осветить следующие вопросы: а если, к примеру, я отморозил еще нос, у меня что, и на носу будут теперь волосы произрастать? А если я пальцы отморозил? Тогда у меня и на этих площадях растительность проклюнется?
– Ну, это уж у кого как, – ответил Перец. – Конечно, если ты супермужик, то и пальцы густого ворса не избегнут, ну а если так себе, то только уши. А вообще надевай двойную маску, она помогает.
А я и так, между прочим, в двойной маске всегда хожу. Плохо помогает, уши-то отморозил…
Обморозиться по мелочи можно, замерзнуть совсем никак. Перец объясняет все просто – тот, кто этот чертов город намечтал, хотел, чтобы тут было жутко холодно, но чтобы самому ему ничего не угрожало. И чтобы все было.
Тут действительно всего полно – склады лопаются от продуктов. Только, к сожалению, все они в замороженном виде. Но зато деликатесы разные, пища, к которой я привык на ванхолловской базе. Правда, Перец не разрешает питаться разнообразно – считает, что это ослабляет дух. Единственная поблажка – День Жратвы в конце каждого месяца. Может, он и прав, может, так и надо: аскетизм, закаливание, сон на гвоздях. Но я считаю, что Перец просто жмот. Жалко ему тех продуктов, а может, бережет для кого.
На других складах барахло разное: телевизоры, музыка, фотики, короче, потребительский рай. Только вот ничего потреблять почему-то не хочется. Как-то раз, правда, взгрустнулось мне, взял телик, взял плеер, дисков насыпал, раздобыл генератор, хотел кина́ посмотреть. Воткнул какую-то фантазень, смотрел-смотрел. Ровно сорок семь минут смотрел, потом до того надоело, что плюнул. Никакая фантазия с тем, что происходит за окном, сравниться не может. Так что от барахольных складов толку особого нет. Плеер есть, а счастья нет.
Есть еще военные склады, в них пользы побольше. И я туда уже добрался. Правда, оружие довольно старое, конца прошлого века. Но все равно хорошо. Оружие всегда пригодится.
Ангаров невыясненного назначения тоже полно, но времени посмотреть их нет. А если честно, то и вообще лень.
Все, в общем-то, у нас есть, не город – мечта. Только холодно. И я вот думаю – почему люди такие? Почему не придумать такой город где-нибудь на берегу моря? Или в горах. В моих любимых красивых розовых Андах, где звезды размером с кулак и светят в разные стороны. Нет, надо придумывать ледяную пустыню. Обязательно… Я вот все время мечтал о таком городе, но мои мечты совсем не осуществились. А чьи-то осуществились. Кто-то мечтал о белых медведях – и на тебе, пожалуйста, вокруг белые медведи. Целая куча. Очень белые. Ходят. К нам редко приближаются, боятся. Вертят острыми мордами, нюхают воздух.
Белый медведь – самый страшный хищник. Поэтому на всякий случай я везде хожу с соплеметом. Это великое изобретение моего друга Дрюпина. Где ты, Дрюпин? Иногда я даже вроде как скучаю по его дурацким изобретениям. Сапоги-скороходы, железные пауки, соплемет…
Сколько времени прошло? Ностальгия.
Соплемет как-то притащил Перец. Сказал, что навестил нашу базу еще разок – там ремонт какой-то, ну, или строительство какое развернуто, Ван Холл все не успокоится. А как он, Перец, прибыл на базу под ночным покровом, так его тут же и прижучили. Единственное, что он успел утащить, так этот соплемет. И соплегенератор к нему. Раньше соплегенератора не было, и я сделал вывод, что технический талант Дрюпина не стоит на месте, что Дрюпин продолжает наполнять мир смертоносными штукенциями. Значит, там все в порядке. Хотя, кажется, изначально соплемет придумывался для разгона демонстраций. Но против мишек он тоже помогает.
Сопли Дрюпин придумал отличные – на морозе не сворачиваются. Всепогодные сопли, мне уже посчастливилось испытать. Ехал я как-то к военным складам на своем верном снегоходе… Склады-то на самой окраине города, иначе как на снегоходе к ним не подобраться. Так вот ехал-ехал, вдруг бах – прямо по курсу из-под снега белый гад как выскочит!
Могучий такой, чуть ли не в тонну. Крутанул я руль, снегоход урылся, я и вылетел, плюхнулся в снег. Прокатился немного, тут же вскочил. А этот уже ко мне летит. Я даже подумать ничего не успел, выстрелил. Потом гляжу – он извивается метрах в пяти от меня. Весь покрыт мелкой сопливой сеткой. Извивается, пытается коготками подцепить…
Вот-вот, пусть поизвивается, это откроет ему глаза на то, кто тут выше стоит в пищевой цепочке. Сопли теперь два часа не отпустят.
Хотел его объехать, но потом решил произвести небольшую экзекуцию. Подошел к гаду, и всю Берту ему в ляжку разрядил. Шесть выстрелов. Больно, но совершенно безвредно – на нем столько жира было, что пули застряли, воткнувшись на сантиметр. Затянутся салом через неделю. Зато теперь он к нашему огороду близко не подойдет…
А хотел в ухо. В ухо ему стрельнуть хотел, да. С тех пор старался ходить без револьверов. Чтобы не провоцировать в себе агрессию. Правда, кроме мишек тут и стрелять не в кого, а против мишек лучше соплемета оружия нет. Белый медведь – самый страшный сухопутный хищник. Ах да, я, кажется, уже говорил…
Надо держать себя в руках. Надо. Спрашиваю у Перца – почему бы не призвать сюда красных волков? Они бы мишек поотогнали. Нельзя, отвечает. У волков в глазах четвертаки, они начинают замерзать.
Они замерзают, а я должен тут жизнью рисковать! Из-за этих паскудных…
Все. Все. Надо успокоиться.
Я перестал думать о белых медведях. Каждое такое тяжелое утро на меня наваливаются мысли. Преимущественно белых оттенков. Про белых медведей, про белых соек, про белок, про белых…
Рывком, по-суворовски, скатился с лежанки. Задержал дыхание, затем резко подпрыгнул и повис на перекладине. Вывинчивание из спальника – особое искусство, я овладел им не сразу. За ночь спальник будто прирастает, причем повсеместно – и к спине, и к животу, и к ногам. Сдирать его лежа мучительно и морозко, потом, после такого сдирания жить тяжело, поэтому я придумал другой способ.
Повисев немного и вернув в порядок кровообращение, я произвел следующие манипуляции: повис на одной руке, а другую высунул наружу и отключил обогрев, распустил «молнию». После чего принялся дергаться и извиваться, стараясь выдохнуть гораздо сильнее. Через минуту спальный мешок валялся на полу.
Пару раз подтянулся, сделал подъем с переворотом и спрыгнул вниз. Пол холодно гукнул, в пятки стрельнуло холодом. Восстание свершилось. Я поглядел на часы.
Часы тоже замерзли. Еще давно. Когда город был перенесен сюда дебильным усилием чьей-то дебильной фантазии (не исключаю, что это был, кстати, сам Перец). Так вот, когда город был перенесен сюда, тут все позамерзало. Город и так северный был, а здесь его холод усилился. Но усилился не просто дальнейшим понижением температуры, а как-то качественно усилился, разом.
Будильник показывал шестнадцать сорок, на электронных часах было 16.43. Время остановки. Время остановилось, огонь замерз. Мертвый огонь раздражал почему-то, выглядел на редкость противоестественно. Поэтому я снял с лампы стекляшку, ткнул язычок пальцем. Пламя рассыпалось на мелкие оранжевые кусочки.
Вышел в коридор, вернулся со спиртом. Забросил дрова в буржуйку, облил горючим, поджег. Сначала спирт прогорел снаружи, затем подпалил дрова внутри, через десять минут печь стала выдавать тепло. Я сидел рядом, повернувшись спиной к жару, улыбался и ежился. Хорошо. Сварил кофе, выпил. Тоже хорошо.
Согревшись, а вернее сказать, окончательно разморозившись, я стал собираться. Взял лишь самое необходимое, самое насущное, а потом отправился на зарядку. Револьверы не взял.
Зарядка важна – нельзя терять форму. Перец утверждает, что здесь форма набирается сама, со временем. Чем дольше ты тут находишься, тем быстрее твоя реакция, тем лучше ты владеешь оружием, быстрее бегаешь, ну и так далее. Я Перцу не очень верю. Хотя он свои слова подтверждает – ни разу не видел его тренирующимся. Он либо чем-то занят, либо пропадает где-то, либо на топчане валяется. И сколько раз я ему ни предлагал побороться – ни разу не смог победить. Стрелять он, конечно, не умеет, но во всех остальных физических дисциплинах мне до него далеко. И на мечах, и на топорах, и на ножах, и мордобой обычный, во всем этом с Перцем мне не сравниться. Реакция у него действительно необычная.
Но он ведь и сам ненормальный, аршином общим не промерить. Хотя тут никого не промерить…
Я, посвистывая, спускался по лестнице. Не, можно было и выпрыгнуть – невысоко, третий этаж, а внизу сугроб. Я часто в сугроб прыгаю. Только сегодня мне чего-то не хотелось прыгать. А я что-то стал слишком доверять своим ощущениям, не хочется прыгать в сугроб – не прыгай.
Спустился до второго этажа и вышел в окно – первый все равно был завален снегом, пробовал я в нем прогрызть ход, но снег плотный.
Под окном меня дожидался снегоход, машина смерти. Это я к тому, что снегоход признан самым опасным видом транспорта, с него регулярно кто-то слетает, причем обычно насмерть расшибаясь.
Откинул капот, полил спиртом, подпалил. Не подпалишь – двигатель не заведется, придется идти пешком. До центра пешком минут двадцать. Недалеко, конечно, но опасно. В снегу, когда его много, образуются пустоты, что-то вроде пузырей. Провалишься в такой пузырь – потом сиди, пока не вытащат. Я один раз просидел пять часов, уши снова отморозил. А снегоход над такими пузырями пролетает, так что лучше на снегоходе.
Дернул стартер, двигатель застрекотал, я покатил к центру. Съехал под горку и оказался на площади Победы.
Площадь Победы. Название не я придумал, она на самом деле так называется. Тут вообще у каждой улицы названия, все как полагается. Площадь Победы, улица Гагарина, бульвар Пищевиков. Все, как в нормальном городе. На площади Победы стоит памятник. Танк на большом куске гранита, а рядом большая полковая гаубица. И у танка, и у пушки из стволов торчат железные цветы. Мне не очень нравится такое решение, но куда памятник денешь? Но все равно проезжать мимо приятно почему-то, наверное, потому, что я никогда не жил в настоящем городе, я помню только свою дурацкую базу. А тут город. И настоящая квартира. Я живу не в норе, а в квартире, как люди. Пусть Перец в норе сидит, а я хочу, чтобы вид был из окна. У меня вот прекрасный вид – белая пустота до горизонта, а на горизонте, далеко-далеко, горы. Горы всегда розовые. И утром, и днем, и вечером. Отличный вид. А в норе только полумгла и запах Яшкиной похлебки. Правда, тепло, но я никакое тепло не променяю на хороший вид. Если бы не холод, я бы даже рисовать начал, но нельзя – краски тоже замерзают. А в норе, где не замерзают, вдохновение не берет.
Но я, кстати, нашел выход – я теперь фотографирую. Завел себе хороший фотик и фотографирую, а потом, когда придет время, перерисую.
Ну да я отвлекся. Площадь Победы.
Я протарахтел мимо танка, спустился к пешеходному мосту. Красивое такое сооружение, в пушкинском духе. Изогнутое дугой, ажурное, как раз для того, чтобы экзальтированные барышни вниз кидались. Фонари опять же такие, будто только что с Невского проспекта вырваны.
Через мост ехать не хотелось. Стоял, наверное, с минуту, смотрел. Слушал, как в фонарях гудит ветер. Ветер сегодня гудел как-то чересчур успокаивающе, что было подозрительно. Сегодня у меня вообще подозрительное какое-то настроение… Кстати, на мосту они на меня уже два раза нападали. Да, очень удобное для нападения место – с моста никуда ведь не удерешь, только разве что вниз прыгнуть. А тут высоко. И сегодня у меня не день прыжков, недаром все-таки я в окно не выпрыгнул.
Через мост я не поехал, свернул влево, откатил метров двести в сторону и стал спускаться в овраг. И тут же понял, что допустил ошибку – овраг был затянут туманом. Не целиком затянут, только понизу, но все равно.
По дну оврага течет ручей. Само собой, странный ручей – горячий. Вокруг снега, а ручей горячий, как в Исландии. Я сначала думал, что тут гейзер есть, но гейзера не нашел, ручей просто из земли тек, вот и все. Будто там внизу трубу прорвало.
Иногда от этого ручья поднимается туман. Сегодня как раз туман.
Возвращаться уже было нельзя: если бы я сейчас повернул, они догадались бы, что я жду нападения, а если они догадались бы, что я жду нападения, то я оказался бы в совершенно уж проигрышной ситуации. Слишком много «бы». Поэтому я отпустил тормоза и стал скользить вниз, в молоко. Когда молоко перешло в сливки, я включил фары. Фары и еще подогрев сидений – снегоход у меня отличный, и ручки подогреваются, и сиденья.
На это они и попались.
Я съехал. Снегоход оставил метрах в десяти от воды, а сам подошел к самому берегу. Специально. В тумане ничего не видно, максимум на полметра. Но это мне. Они видят. У них в башке тепловые и звуковые локаторы, как у летучих мышей, потому и видят в темноте. Примерно так. Красная полоса и размытая красная точка. Красная полоса – горячий ручей, красная точка – я. А на самом деле работающий снегоход. Все просто.
Я сидел на оттаявшем камне, разглядывал длинные извивающиеся водоросли и красных меченосцев, охотившихся по дну на трубочников. Снег, внизу красные меченосцы, а за спиной так тихо, по-деревенски, щебечет мотор…
Звук исчез.
Началось.
Туман колыхнулся, и я почувствовал за спиной его движение, но реагировать не стал. Постоял еще немного, вглядываясь в густую ватную субстанцию.
Снегохода не было. Только что он стоял здесь, трещал на холостом ходу, и тут же исчез. Растворился, и стало тихо.
Началось. Эти гады уперли снегоход!
Не удержались. Как всегда. И как всегда я их обштопал. Хотели меня утянуть, а утянули снегоход.
Как пели мои любимые «Анаболики», «было у бугра три сына, старший был ваще скотина, средний правильный чувак, младший вовсе был…». Чудак, короче, был младший. А они все чудаки, куда им против меня!
Я хохотнул, перепрыгнул на другой берег и побежал вверх по склону.
Город начинался, едва заканчивался овраг, я резво выскочил из тумана и нырнул в ближайший двор. Постоял, отдышался, проглотил на всякий случай антифризный шарик. Отсюда до площади Центральной уже совсем немного, и добрался я без всяких приключений. Видимо, эти типы в ярости разбирались со снегоходом.
Терзали его, терзали.
Площадь Центральная – большая площадь. Вообще-то даже пустырь: вокруг дома разноцветные (тут почему-то все разноцветное), а в центре снежный городок. Снежный городок был гигантских размеров, он занимал почти все пустырное пространство. Невысокая стена по периметру. В четырех местах, видимо, по частям света, прорезаны ворота с арками и ледяными фонарями, выполненными в виде разноцветных Тадж-Махалов. В центре ледяные фигуры. В основном сказочной направленности. Горки еще разные, ледовый дворец, а возле ворот с черными таджмахальными фонарями огромная горка, высотой до половины пятиэтажки. А наверху этой горки почему-то маленький бульдозер – такая вот фантазия.
Я вошел в центральные ворота. Наверняка сейчас они за мной уже опять наблюдают. Прячутся по крышам, втягивают воздух. Буду вести себя как ни в чем не бывало. Типа, заблудился в тумане, а снегоход потерял, потом вернусь, найду. Это их, конечно, с толку собьет, это их, конечно, озадачит. Они ведь глупенькие еще совсем.
По плану у меня зарядка. Физические упражнения здесь просто необходимы. Здесь кислорода гораздо меньше, чем в нормальных местах. То ли вымораживается он, то ли вверх поднимается, то ли, наоборот, углекислый газ опускается, но дышать тяжело. А сердце необходимо наполнять кислородом, без кислорода оно портится.
Лучший путь обеспечения миокарда кислородом – аэробика, недаром же она так называется. Поднять пульс, поднять дыхание, поднять тонус мышц. Буду делать зарядку, а они за мной будут охотиться. Повеселимся.
Я принялся быстро расхаживать между фигурами, приседать, наклоны гнуть, боксировать с тенью, делать махи, делать вид, что разминаюсь. Ну и конечно – из-за Деда Мороза высунулась гадкая зубастая морда. Не удержался, гад. Морда высунулась, оранжевый глаз полыхнул, тут же спряталась. Дурачок, думает, что я его не заметил.
Ну, пусть.
Я взобрался на снежную стену. Когда я взбираюсь на эту снежную стену, на меня какое-то воспоминание наваливается. Будто помню я что-то. Тоже какую-то ледяную стену, дети вокруг катаются с горок, визжат, а я будто бы повис на снежной башне, ноги в пустоту свешиваются, страшно… А дальше не могу вспомнить.
Стена невысокая, метра два, наверное. Вокруг всей площади тянется. С другой стороны стены дорожка – сам ее протоптал. По той дорожке я и бегаю. Круг – пятьсот метров. Пять кругов – отличная разминка. На втором круге разогреваюсь, сбрасываю тулуп и бегу уже просто так, в унтах, куртке и шапке. Хотя просто так это совсем не просто так – каждый унт весит по пять кило почти. Так что нагрузка о-го-го! Не, я просил, конечно, Перца, чтобы он достал что-нибудь из полярного ассортимента ведущих фирм, но оказалось, что по сравнению с нормальными унтами полярный ассортимент никуда не годится. Ноги в нем мерзнут. Так что унты я почти не снимаю, даже сплю иногда в них. Ноги, конечно, преют, но что делать? Север.
На третьем круге, пробегая мимо ворот, я мельком глянул на фигуры. Стоят себе. И вроде бы мертвые они, и вроде бы нет никого на площади, только снежные истуканы. Но я снова его заметил. Сразу его заметил. Заметил, потянулся, будто кости разминая, а сам соплемет с предохранителя снял незаметно.
На четвертом круге убедился – поджидает.
Поджидает меня, хочет напасть неожиданно. Ну-ну…
Закончил пятый круг, вбежал в ворота, остановился рядом с полушубком, положил на него соплемет. Фигур тут снежных много, и все громадные. Сделаны очень выразительно, как живые почти, а некоторые даже выкрашены. Особенно одна мне нравится – пингвин императорской породы. Но выкрашен он в зеленый цвет, художник фантазию проявил. А потом что-то там случилось, работу бросили, и художник забыл бензопилу, да не просто забыл, а прямо в шее у пингвина. Мрачновато получилось, однако красиво, честное слово, я уже несколько раз фотографировал. Сюжет 85, «Полярная фауна». Каждый день с этим пингвином встречаюсь, он меня на мысли разные наводит.
Поэтому я продолжил зарядку. Стал вверх выпрыгивать – прыжки вверх очень силу развивают. Самый сильный в мире зверь – кенгуру, ударом ноги убивает лошадь. Прыгаю и поглядываю, прыгаю и поглядываю. Стоит за Дедом Морозом, но мне из-за пингвина видно. Но дыхание задержал, чтобы его по пару из пасти не определить было. Молодец, хоть чему-то научился.
Я перестал прыгать, начал дыхательные упражнения. Вдыхаю, выдыхаю, а сам глаза закрыл – интересно, что делать будут? Подышал так минуты две, открыл глаза, резко прыгнул вбок – вроде как упражнение на резкость.
Такие поганые твари! Гораздо хуже бурых, черных гималайских, губачей и других всяких там гризли. Хуже, честное слово. Даже внешним видом и то хуже. Убийцы. Глазки маленькие и все время выискивают, как бы кого задрать. Бурый, ну или там гризли, летом черники с лососем обожрется и сидит в кустах, никого не трогает. А этот сколько ни обжирается, все ему мало.
А самый главный недостаток у белых такой – когда кого-нибудь он, гад, все-таки замочит и все-таки сожрет, то у него это на морде сразу видно. И в прямом, и в переносном смысле. Вся его белая харя превращается сразу в красную, что отвратительно само по себе. И выражение на ней такое – «я тут сожрал двух аквалангистов, кого бы еще сожрать…».
Одно утешает – скоро это все кончится. Этот их весь, как в свое время говорил старина Ляжка, медвежий беспредел. Температура по всему шарику повышается, Антарктика тает, Арктика тает, жить белым гадам негде, полезут на сушу, а там их комары загрызут. И вообще, брусникой они питаться вряд ли смогут, ведь не вегетарианцы. Так что лет двести им осталось, не больше, потом передохнут. Через двести лет я загляну в простой музей в соленом провинциальном Сиэтле, увижу набитого сушеными водорослями мишку, щелкну его по носу и потреплю за ухо.
Через двести лет.
А пока я их не люблю. Белый медведь мне не товарищ.
Но сейчас это были не они.
Звук исчез.
Началось.
Туман вязко колыхнулся, я почувствовал его движение, но реагировать не стал. Постоял еще немного, вглядываясь в густую ватную субстанцию, затем медленно обернулся.
Снегохода не было. Только что – оранжевое неспокойное пятно в белом безмолвии – стоял здесь, трещал на холостом ходу, и вот исчез. Растворился, и стало тихо. Тихо-тихо.
Началось. Уперли снегоход. Теперь до площади пешедралом придется добираться, а я уже, блин, не молод.
А вообще утро началось нормально. Обычно. С холода.
Я проснулся – ничего не видно. Перед глазами морозные узоры на стеклах маски. Нет, можно, конечно, спать в шлеме с подогревом, но мне кажется, что шлемы жужжат, а я не могу спать под жужжание. Чувствуешь себя так, будто голова в микроволновке хранится. Такие шлемы специально изобрели американцы, чтобы у жителей северных территорий мозги фритюрились. А когда они совсем сфритюрятся, звездно-полосатые орды двинут на нас прямо через Гренландию…
Нет тут никакой Гренландии, никто к нам не двинет. Кобольды вот двинули, да замерзли сразу, так и остались там стоять, в снегах. Уродливые ледяные скульптуры. И никакая мертвая вода не помогла. Замерзла.
А шлем помогает, но жужжит. Так что в шлеме я не сплю, а стекла маски замерзают. Просыпаешься – перед глазами морозные узоры и другие чудеса снежинок. И керосинка погасла. Она всегда гаснет. А еще написано, что в Англии сделано. Везде вранье.
Я осторожно выставил наружу руку – холодно. Стянул маску и огляделся, как всегда оглядываюсь.
Все как обычно. Пламя замерзло длинным оранжевым язычком с синей прожилкой посередине, и я удивился. Каждое утро оно замерзает, и каждое утро я удивляюсь. А можно бы и привыкнуть. Но к этому привыкнуть трудно. Я вот человек ко всему привычный, умирал двадцать восемь тысяч раз, а вот к замерзшему огню привыкнуть не могу. Наверное, оттого, что в душе я консерватор, как я недавно понял.
А может, это от мороза. От него стал я какой-то спокойный, ничего меня не волнует. Случилось так.
Да и город этот спокойный, не похож на остальные здешние пространства. Перец правду сказал. Тут вообще… странно. Странней, чем обычно. Градус невменяемости гораздо выше. Мертвый холод. В третий день по прибытии, ну, немного уже подочухавшись, я решил попрактиковаться – немножечко пострелять. Так, для души. Ну и посмотреть, что тут к чему. Вот и вышел на крышу.
Есть такое выражение устойчивое – «город-призрак». Это когда жители вдруг взяли – и сгасились, а город остался, ну и призраков в нем полно завелось разных: мутантов, ментальных вампиров, все как полагается, люки с пауками, зомби в подворотнях, ну или парочка маньяков с лопатами. Нормальный такой город-призрак, тихая долина.
А здесь ненормальный. Вымороженный. Кругом только белое. Снег, лед, иней. Тихо. Солнце светит пять часов в день, остальное время ночь.
Так вот, вышел я на крышу пострелять. А как тут стрелять? У меня рукавицы размером со средний валенок! Ну, решил рискнуть своим драгоценным здоровьем, рукавицы сбросил, выхватил из-за пазухи Берту. Хорошо, что с вечера на рукоятки натянул обрезки от велосипедных камер, пальцы сразу не примерзли, и я успел выстрелить.
Выстрел замерз. Не знаю, как такое возможно, но пуля пролетела метров пятнадцать и упала. Видимо, порох взрывается тут с недостаточной энергоотдачей, а может, еще что. Тут же все по-дебильному. Короче, выстрела не получилось. Выстрел замерз. Рассказал бы Варгасу, тот бы не поверил, сказал бы, что у меня от мороза мозг закоченел. Может, так оно и есть, конечно…
Потом-то нашел патроны – специальные, для холодной стрельбы. А сначала так и ходил безоружный.
Снег здесь никогда не идет. С неба не падает. Если только метель его поднимает, а так нет, тишина. Кажется, даже снегопад замерз.
Тут вообще все замерзает. Кроме нас. Сами мы не замерзаем – в том-то и заключается основная ненормальность. Это не значит, что тут не холодно – холодно, и лыжную палку лизать крайне не рекомендуется. Но холод не смертельный почему-то. То есть, если я разденусь догола и буду носиться по мерзлым улицам, холодно мне, конечно, будет, но ни воспаления легких, ни менингита, ни других осложнений. Максимум – ОРЗ, ангина и обморожение. Причем даже пальцы отморозить не удается – только нос, уши и щеки. Нос, уши и щеки у меня всегда болят. Даже антифриз не помогает. Таблетку сожрешь – вроде тепло, а все равно обмораживаешься. В прошлом месяце случайно поглядел в зеркало, а чуть не обикался, честное слово. Гляжу на себя и вижу: по ушам растут длинные такие волосы. Волосатые уши! Этого мне только не хватало – волосатых ушей!
Я испугался, решил, что какую-нибудь здешнюю болезнь подцепил, типа волосоглаза или шерстоуха, схватил ножницы и давай перед зеркалом подстригать себе уши. Ну, то есть волосы на ушах. И тут как раз Перец ввалился. Посмотрел на меня так серьезно и посоветовал палить волосы паяльной лампой. Я обиделся, послал его, а Перец сказал, что волосы на ушах в северных широтах – обычное явление. Разик отморозишь – потом всю жизнь с волосатыми ушами будешь ходить. Кстати, вполне мужественно. Я поинтересовался, что же тут мужественного, а Перец ответил, что это как раз самое мужественное, что можно придумать. Поскольку у женщин волосы на ушах не растут даже в случае полного их обморожения. Уши у них могут вообще отвалиться, а волосы не вырастут, хоть ты тресни.
– Ты мужик! – изрек Перец и поощрительно похлопал меня по плечу.
Тогда я попросил осветить следующие вопросы: а если, к примеру, я отморозил еще нос, у меня что, и на носу будут теперь волосы произрастать? А если я пальцы отморозил? Тогда у меня и на этих площадях растительность проклюнется?
– Ну, это уж у кого как, – ответил Перец. – Конечно, если ты супермужик, то и пальцы густого ворса не избегнут, ну а если так себе, то только уши. А вообще надевай двойную маску, она помогает.
А я и так, между прочим, в двойной маске всегда хожу. Плохо помогает, уши-то отморозил…
Обморозиться по мелочи можно, замерзнуть совсем никак. Перец объясняет все просто – тот, кто этот чертов город намечтал, хотел, чтобы тут было жутко холодно, но чтобы самому ему ничего не угрожало. И чтобы все было.
Тут действительно всего полно – склады лопаются от продуктов. Только, к сожалению, все они в замороженном виде. Но зато деликатесы разные, пища, к которой я привык на ванхолловской базе. Правда, Перец не разрешает питаться разнообразно – считает, что это ослабляет дух. Единственная поблажка – День Жратвы в конце каждого месяца. Может, он и прав, может, так и надо: аскетизм, закаливание, сон на гвоздях. Но я считаю, что Перец просто жмот. Жалко ему тех продуктов, а может, бережет для кого.
На других складах барахло разное: телевизоры, музыка, фотики, короче, потребительский рай. Только вот ничего потреблять почему-то не хочется. Как-то раз, правда, взгрустнулось мне, взял телик, взял плеер, дисков насыпал, раздобыл генератор, хотел кина́ посмотреть. Воткнул какую-то фантазень, смотрел-смотрел. Ровно сорок семь минут смотрел, потом до того надоело, что плюнул. Никакая фантазия с тем, что происходит за окном, сравниться не может. Так что от барахольных складов толку особого нет. Плеер есть, а счастья нет.
Есть еще военные склады, в них пользы побольше. И я туда уже добрался. Правда, оружие довольно старое, конца прошлого века. Но все равно хорошо. Оружие всегда пригодится.
Ангаров невыясненного назначения тоже полно, но времени посмотреть их нет. А если честно, то и вообще лень.
Все, в общем-то, у нас есть, не город – мечта. Только холодно. И я вот думаю – почему люди такие? Почему не придумать такой город где-нибудь на берегу моря? Или в горах. В моих любимых красивых розовых Андах, где звезды размером с кулак и светят в разные стороны. Нет, надо придумывать ледяную пустыню. Обязательно… Я вот все время мечтал о таком городе, но мои мечты совсем не осуществились. А чьи-то осуществились. Кто-то мечтал о белых медведях – и на тебе, пожалуйста, вокруг белые медведи. Целая куча. Очень белые. Ходят. К нам редко приближаются, боятся. Вертят острыми мордами, нюхают воздух.
Белый медведь – самый страшный хищник. Поэтому на всякий случай я везде хожу с соплеметом. Это великое изобретение моего друга Дрюпина. Где ты, Дрюпин? Иногда я даже вроде как скучаю по его дурацким изобретениям. Сапоги-скороходы, железные пауки, соплемет…
Сколько времени прошло? Ностальгия.
Соплемет как-то притащил Перец. Сказал, что навестил нашу базу еще разок – там ремонт какой-то, ну, или строительство какое развернуто, Ван Холл все не успокоится. А как он, Перец, прибыл на базу под ночным покровом, так его тут же и прижучили. Единственное, что он успел утащить, так этот соплемет. И соплегенератор к нему. Раньше соплегенератора не было, и я сделал вывод, что технический талант Дрюпина не стоит на месте, что Дрюпин продолжает наполнять мир смертоносными штукенциями. Значит, там все в порядке. Хотя, кажется, изначально соплемет придумывался для разгона демонстраций. Но против мишек он тоже помогает.
Сопли Дрюпин придумал отличные – на морозе не сворачиваются. Всепогодные сопли, мне уже посчастливилось испытать. Ехал я как-то к военным складам на своем верном снегоходе… Склады-то на самой окраине города, иначе как на снегоходе к ним не подобраться. Так вот ехал-ехал, вдруг бах – прямо по курсу из-под снега белый гад как выскочит!
Могучий такой, чуть ли не в тонну. Крутанул я руль, снегоход урылся, я и вылетел, плюхнулся в снег. Прокатился немного, тут же вскочил. А этот уже ко мне летит. Я даже подумать ничего не успел, выстрелил. Потом гляжу – он извивается метрах в пяти от меня. Весь покрыт мелкой сопливой сеткой. Извивается, пытается коготками подцепить…
Вот-вот, пусть поизвивается, это откроет ему глаза на то, кто тут выше стоит в пищевой цепочке. Сопли теперь два часа не отпустят.
Хотел его объехать, но потом решил произвести небольшую экзекуцию. Подошел к гаду, и всю Берту ему в ляжку разрядил. Шесть выстрелов. Больно, но совершенно безвредно – на нем столько жира было, что пули застряли, воткнувшись на сантиметр. Затянутся салом через неделю. Зато теперь он к нашему огороду близко не подойдет…
А хотел в ухо. В ухо ему стрельнуть хотел, да. С тех пор старался ходить без револьверов. Чтобы не провоцировать в себе агрессию. Правда, кроме мишек тут и стрелять не в кого, а против мишек лучше соплемета оружия нет. Белый медведь – самый страшный сухопутный хищник. Ах да, я, кажется, уже говорил…
Надо держать себя в руках. Надо. Спрашиваю у Перца – почему бы не призвать сюда красных волков? Они бы мишек поотогнали. Нельзя, отвечает. У волков в глазах четвертаки, они начинают замерзать.
Они замерзают, а я должен тут жизнью рисковать! Из-за этих паскудных…
Все. Все. Надо успокоиться.
Я перестал думать о белых медведях. Каждое такое тяжелое утро на меня наваливаются мысли. Преимущественно белых оттенков. Про белых медведей, про белых соек, про белок, про белых…
Рывком, по-суворовски, скатился с лежанки. Задержал дыхание, затем резко подпрыгнул и повис на перекладине. Вывинчивание из спальника – особое искусство, я овладел им не сразу. За ночь спальник будто прирастает, причем повсеместно – и к спине, и к животу, и к ногам. Сдирать его лежа мучительно и морозко, потом, после такого сдирания жить тяжело, поэтому я придумал другой способ.
Повисев немного и вернув в порядок кровообращение, я произвел следующие манипуляции: повис на одной руке, а другую высунул наружу и отключил обогрев, распустил «молнию». После чего принялся дергаться и извиваться, стараясь выдохнуть гораздо сильнее. Через минуту спальный мешок валялся на полу.
Пару раз подтянулся, сделал подъем с переворотом и спрыгнул вниз. Пол холодно гукнул, в пятки стрельнуло холодом. Восстание свершилось. Я поглядел на часы.
Часы тоже замерзли. Еще давно. Когда город был перенесен сюда дебильным усилием чьей-то дебильной фантазии (не исключаю, что это был, кстати, сам Перец). Так вот, когда город был перенесен сюда, тут все позамерзало. Город и так северный был, а здесь его холод усилился. Но усилился не просто дальнейшим понижением температуры, а как-то качественно усилился, разом.
Будильник показывал шестнадцать сорок, на электронных часах было 16.43. Время остановки. Время остановилось, огонь замерз. Мертвый огонь раздражал почему-то, выглядел на редкость противоестественно. Поэтому я снял с лампы стекляшку, ткнул язычок пальцем. Пламя рассыпалось на мелкие оранжевые кусочки.
Вышел в коридор, вернулся со спиртом. Забросил дрова в буржуйку, облил горючим, поджег. Сначала спирт прогорел снаружи, затем подпалил дрова внутри, через десять минут печь стала выдавать тепло. Я сидел рядом, повернувшись спиной к жару, улыбался и ежился. Хорошо. Сварил кофе, выпил. Тоже хорошо.
Согревшись, а вернее сказать, окончательно разморозившись, я стал собираться. Взял лишь самое необходимое, самое насущное, а потом отправился на зарядку. Револьверы не взял.
Зарядка важна – нельзя терять форму. Перец утверждает, что здесь форма набирается сама, со временем. Чем дольше ты тут находишься, тем быстрее твоя реакция, тем лучше ты владеешь оружием, быстрее бегаешь, ну и так далее. Я Перцу не очень верю. Хотя он свои слова подтверждает – ни разу не видел его тренирующимся. Он либо чем-то занят, либо пропадает где-то, либо на топчане валяется. И сколько раз я ему ни предлагал побороться – ни разу не смог победить. Стрелять он, конечно, не умеет, но во всех остальных физических дисциплинах мне до него далеко. И на мечах, и на топорах, и на ножах, и мордобой обычный, во всем этом с Перцем мне не сравниться. Реакция у него действительно необычная.
Но он ведь и сам ненормальный, аршином общим не промерить. Хотя тут никого не промерить…
Я, посвистывая, спускался по лестнице. Не, можно было и выпрыгнуть – невысоко, третий этаж, а внизу сугроб. Я часто в сугроб прыгаю. Только сегодня мне чего-то не хотелось прыгать. А я что-то стал слишком доверять своим ощущениям, не хочется прыгать в сугроб – не прыгай.
Спустился до второго этажа и вышел в окно – первый все равно был завален снегом, пробовал я в нем прогрызть ход, но снег плотный.
Под окном меня дожидался снегоход, машина смерти. Это я к тому, что снегоход признан самым опасным видом транспорта, с него регулярно кто-то слетает, причем обычно насмерть расшибаясь.
Откинул капот, полил спиртом, подпалил. Не подпалишь – двигатель не заведется, придется идти пешком. До центра пешком минут двадцать. Недалеко, конечно, но опасно. В снегу, когда его много, образуются пустоты, что-то вроде пузырей. Провалишься в такой пузырь – потом сиди, пока не вытащат. Я один раз просидел пять часов, уши снова отморозил. А снегоход над такими пузырями пролетает, так что лучше на снегоходе.
Дернул стартер, двигатель застрекотал, я покатил к центру. Съехал под горку и оказался на площади Победы.
Площадь Победы. Название не я придумал, она на самом деле так называется. Тут вообще у каждой улицы названия, все как полагается. Площадь Победы, улица Гагарина, бульвар Пищевиков. Все, как в нормальном городе. На площади Победы стоит памятник. Танк на большом куске гранита, а рядом большая полковая гаубица. И у танка, и у пушки из стволов торчат железные цветы. Мне не очень нравится такое решение, но куда памятник денешь? Но все равно проезжать мимо приятно почему-то, наверное, потому, что я никогда не жил в настоящем городе, я помню только свою дурацкую базу. А тут город. И настоящая квартира. Я живу не в норе, а в квартире, как люди. Пусть Перец в норе сидит, а я хочу, чтобы вид был из окна. У меня вот прекрасный вид – белая пустота до горизонта, а на горизонте, далеко-далеко, горы. Горы всегда розовые. И утром, и днем, и вечером. Отличный вид. А в норе только полумгла и запах Яшкиной похлебки. Правда, тепло, но я никакое тепло не променяю на хороший вид. Если бы не холод, я бы даже рисовать начал, но нельзя – краски тоже замерзают. А в норе, где не замерзают, вдохновение не берет.
Но я, кстати, нашел выход – я теперь фотографирую. Завел себе хороший фотик и фотографирую, а потом, когда придет время, перерисую.
Ну да я отвлекся. Площадь Победы.
Я протарахтел мимо танка, спустился к пешеходному мосту. Красивое такое сооружение, в пушкинском духе. Изогнутое дугой, ажурное, как раз для того, чтобы экзальтированные барышни вниз кидались. Фонари опять же такие, будто только что с Невского проспекта вырваны.
Через мост ехать не хотелось. Стоял, наверное, с минуту, смотрел. Слушал, как в фонарях гудит ветер. Ветер сегодня гудел как-то чересчур успокаивающе, что было подозрительно. Сегодня у меня вообще подозрительное какое-то настроение… Кстати, на мосту они на меня уже два раза нападали. Да, очень удобное для нападения место – с моста никуда ведь не удерешь, только разве что вниз прыгнуть. А тут высоко. И сегодня у меня не день прыжков, недаром все-таки я в окно не выпрыгнул.
Через мост я не поехал, свернул влево, откатил метров двести в сторону и стал спускаться в овраг. И тут же понял, что допустил ошибку – овраг был затянут туманом. Не целиком затянут, только понизу, но все равно.
По дну оврага течет ручей. Само собой, странный ручей – горячий. Вокруг снега, а ручей горячий, как в Исландии. Я сначала думал, что тут гейзер есть, но гейзера не нашел, ручей просто из земли тек, вот и все. Будто там внизу трубу прорвало.
Иногда от этого ручья поднимается туман. Сегодня как раз туман.
Возвращаться уже было нельзя: если бы я сейчас повернул, они догадались бы, что я жду нападения, а если они догадались бы, что я жду нападения, то я оказался бы в совершенно уж проигрышной ситуации. Слишком много «бы». Поэтому я отпустил тормоза и стал скользить вниз, в молоко. Когда молоко перешло в сливки, я включил фары. Фары и еще подогрев сидений – снегоход у меня отличный, и ручки подогреваются, и сиденья.
На это они и попались.
Я съехал. Снегоход оставил метрах в десяти от воды, а сам подошел к самому берегу. Специально. В тумане ничего не видно, максимум на полметра. Но это мне. Они видят. У них в башке тепловые и звуковые локаторы, как у летучих мышей, потому и видят в темноте. Примерно так. Красная полоса и размытая красная точка. Красная полоса – горячий ручей, красная точка – я. А на самом деле работающий снегоход. Все просто.
Я сидел на оттаявшем камне, разглядывал длинные извивающиеся водоросли и красных меченосцев, охотившихся по дну на трубочников. Снег, внизу красные меченосцы, а за спиной так тихо, по-деревенски, щебечет мотор…
Звук исчез.
Началось.
Туман колыхнулся, и я почувствовал за спиной его движение, но реагировать не стал. Постоял еще немного, вглядываясь в густую ватную субстанцию.
Снегохода не было. Только что он стоял здесь, трещал на холостом ходу, и тут же исчез. Растворился, и стало тихо.
Началось. Эти гады уперли снегоход!
Не удержались. Как всегда. И как всегда я их обштопал. Хотели меня утянуть, а утянули снегоход.
Как пели мои любимые «Анаболики», «было у бугра три сына, старший был ваще скотина, средний правильный чувак, младший вовсе был…». Чудак, короче, был младший. А они все чудаки, куда им против меня!
Я хохотнул, перепрыгнул на другой берег и побежал вверх по склону.
Город начинался, едва заканчивался овраг, я резво выскочил из тумана и нырнул в ближайший двор. Постоял, отдышался, проглотил на всякий случай антифризный шарик. Отсюда до площади Центральной уже совсем немного, и добрался я без всяких приключений. Видимо, эти типы в ярости разбирались со снегоходом.
Терзали его, терзали.
Площадь Центральная – большая площадь. Вообще-то даже пустырь: вокруг дома разноцветные (тут почему-то все разноцветное), а в центре снежный городок. Снежный городок был гигантских размеров, он занимал почти все пустырное пространство. Невысокая стена по периметру. В четырех местах, видимо, по частям света, прорезаны ворота с арками и ледяными фонарями, выполненными в виде разноцветных Тадж-Махалов. В центре ледяные фигуры. В основном сказочной направленности. Горки еще разные, ледовый дворец, а возле ворот с черными таджмахальными фонарями огромная горка, высотой до половины пятиэтажки. А наверху этой горки почему-то маленький бульдозер – такая вот фантазия.
Я вошел в центральные ворота. Наверняка сейчас они за мной уже опять наблюдают. Прячутся по крышам, втягивают воздух. Буду вести себя как ни в чем не бывало. Типа, заблудился в тумане, а снегоход потерял, потом вернусь, найду. Это их, конечно, с толку собьет, это их, конечно, озадачит. Они ведь глупенькие еще совсем.
По плану у меня зарядка. Физические упражнения здесь просто необходимы. Здесь кислорода гораздо меньше, чем в нормальных местах. То ли вымораживается он, то ли вверх поднимается, то ли, наоборот, углекислый газ опускается, но дышать тяжело. А сердце необходимо наполнять кислородом, без кислорода оно портится.
Лучший путь обеспечения миокарда кислородом – аэробика, недаром же она так называется. Поднять пульс, поднять дыхание, поднять тонус мышц. Буду делать зарядку, а они за мной будут охотиться. Повеселимся.
Я принялся быстро расхаживать между фигурами, приседать, наклоны гнуть, боксировать с тенью, делать махи, делать вид, что разминаюсь. Ну и конечно – из-за Деда Мороза высунулась гадкая зубастая морда. Не удержался, гад. Морда высунулась, оранжевый глаз полыхнул, тут же спряталась. Дурачок, думает, что я его не заметил.
Ну, пусть.
Я взобрался на снежную стену. Когда я взбираюсь на эту снежную стену, на меня какое-то воспоминание наваливается. Будто помню я что-то. Тоже какую-то ледяную стену, дети вокруг катаются с горок, визжат, а я будто бы повис на снежной башне, ноги в пустоту свешиваются, страшно… А дальше не могу вспомнить.
Стена невысокая, метра два, наверное. Вокруг всей площади тянется. С другой стороны стены дорожка – сам ее протоптал. По той дорожке я и бегаю. Круг – пятьсот метров. Пять кругов – отличная разминка. На втором круге разогреваюсь, сбрасываю тулуп и бегу уже просто так, в унтах, куртке и шапке. Хотя просто так это совсем не просто так – каждый унт весит по пять кило почти. Так что нагрузка о-го-го! Не, я просил, конечно, Перца, чтобы он достал что-нибудь из полярного ассортимента ведущих фирм, но оказалось, что по сравнению с нормальными унтами полярный ассортимент никуда не годится. Ноги в нем мерзнут. Так что унты я почти не снимаю, даже сплю иногда в них. Ноги, конечно, преют, но что делать? Север.
На третьем круге, пробегая мимо ворот, я мельком глянул на фигуры. Стоят себе. И вроде бы мертвые они, и вроде бы нет никого на площади, только снежные истуканы. Но я снова его заметил. Сразу его заметил. Заметил, потянулся, будто кости разминая, а сам соплемет с предохранителя снял незаметно.
На четвертом круге убедился – поджидает.
Поджидает меня, хочет напасть неожиданно. Ну-ну…
Закончил пятый круг, вбежал в ворота, остановился рядом с полушубком, положил на него соплемет. Фигур тут снежных много, и все громадные. Сделаны очень выразительно, как живые почти, а некоторые даже выкрашены. Особенно одна мне нравится – пингвин императорской породы. Но выкрашен он в зеленый цвет, художник фантазию проявил. А потом что-то там случилось, работу бросили, и художник забыл бензопилу, да не просто забыл, а прямо в шее у пингвина. Мрачновато получилось, однако красиво, честное слово, я уже несколько раз фотографировал. Сюжет 85, «Полярная фауна». Каждый день с этим пингвином встречаюсь, он меня на мысли разные наводит.
Поэтому я продолжил зарядку. Стал вверх выпрыгивать – прыжки вверх очень силу развивают. Самый сильный в мире зверь – кенгуру, ударом ноги убивает лошадь. Прыгаю и поглядываю, прыгаю и поглядываю. Стоит за Дедом Морозом, но мне из-за пингвина видно. Но дыхание задержал, чтобы его по пару из пасти не определить было. Молодец, хоть чему-то научился.
Я перестал прыгать, начал дыхательные упражнения. Вдыхаю, выдыхаю, а сам глаза закрыл – интересно, что делать будут? Подышал так минуты две, открыл глаза, резко прыгнул вбок – вроде как упражнение на резкость.