Виктор Пронин
Знаете ли вы этого человека?
Когда все кончилось, оба вспоминали, что в тот день шел теплый мелкий дождь – погода довольно необычная для конца мая. Обычно в это время стоит жара и пляжи переполнены сбежавшими из контор горожанами. Но в этот день шел дождь.
Когда пришел автобус из Роговска и Кобзев спрыгнул на мокрый асфальт автостанции, Соломатин уже поджидал его, прислонившись к шершавой бетонной колонне. Кобзев, быстро взглянув на него, прошел мимо. Через некоторое время Соломатин двинулся следом. Пройдя два квартала, уже возле рынка, они остановились под козырьком газетного киоска.
– Дождь, – сказал Кобзев, внимательно осмотрев улицу сквозь стекла киоска.
– Да, еще ночью начался. Это хорошо. В такую погоду раньше темнеет.
– Вообще-то да, – согласился Кобзев. – Но зато меньше покупателей.
– Наоборот, все прячутся от дождя в магазины.
Разговаривая, они избегали смотреть друг другу в глаза – отворачивались, разглядывали витрины, прохожих. Мимо проносились троллейбусы, громыхали трамваи, обдавая водяной пылью, мчались такси. С крыши киоска стекала струйка воды и с треском разбивалась о гранит бордюра.
– Есть хочешь? – спросил Соломатин.
– Не хочется.
– Надо.
– Тогда давай… Зайдем куда-нибудь… Ты знаешь город, веди.
Они пошли вдоль улицы, стараясь держаться ближе к домам, чтобы балконы, карнизы магазинных витрин укрывали их от дождя.
– Надо было зонтик взять, – сказал Кобзев.
– Только зонтика тебе не хватает.
– Смотри, аптека. Зайдем?
В аптеке они, не сговариваясь, разошлись к разным отделам, рассматривали содержимое витрин, вчитываясь в названия лекарств и тут же о них забывая. Кобзев подошел к кассе, порылся в карманах и положил несколько монет на черную тарелочку.
– Тридцать семь копеек. В штучный отдел.
Взяв чек, он подошел к полной пожилой женщине в белом халате.
– Перчатки, пожалуйста.
– Перчатки? – удивилась женщина. – Впервые вижу, чтобы мужчина покупал резиновые перчатки. Зачем они вам? – спросила она, заворачивая покупку.
– Посуду мыть, – улыбнулся Кобзев, показав мелкие низенькие зубы. – Стирать. И вообще по хозяйству.
– Завидую вашей жене.
– Не надо ей завидовать. Не стоит.
– Вам виднее, – улыбнулась женщина.
– Потому и говорю – не надо.
Подняв воротник светлого коротковатого плаща, Соломатин уже поджидал Кобзева на улице.
– Взял бы две пары, – сказал он.
– Зачем? Они понадобятся одному из нас. Разве нет?
– На всякий случай можно бы и взять.
В кафе было душно, на окнах висели серые гардины, вдоль стены стояли высокие столики из крашеных труб и круглых мраморных плит. Взяли по стакану кофе и по два пирожка с ливером. Расположились в углу. Две девушки, шептавшиеся за соседним столиком, вскоре ушли. И продавщица ушла в подсобку. Оттуда послышались напористые грубоватые голоса. Кобзев и Соломатин молча жевали холодные пирожки и прихлебывали жидкий кофе.
– Ну и духота, – сказал один из них, кажется, Кобзев.
– Сейчас выйдем.
– Лучше бы в ресторан зашли.
– Там тебя ждут…
Похоже, им было тяжело говорить, они будто через силу выдавливали из себя слова, самые необходимые. А впрочем, словами они обменивались необязательными, ненужными, произносили их только потому, что не могли молчать.
Потом ехали в трамвае к центру. Сели у окон и всю дорогу рассматривали прохожих, проносящиеся мимо машины, брызги воды из-под колес, будто видели все это впервые. А там, как знать, возможно, все это они видели в последний раз и поэтому замечали подробности, на которые раньше не обращали внимания: струйки дождя, стекающие с зонтиков, огни светофоров, отраженные в крышах машин, желобки рельсов, наполненные водой, суету прохожих на перекрестке…
Вышли возле универмага. Глядя на них со стороны, можно было подумать, что они незнакомы. Кобзев и Соломатин шли рядом, но как-то отчужденно.
– Слушай, – сказал Соломатин, негромко сказал, почти про себя, но Кобзев услышал, и лицо его напряглось. – Может, не стоит?
– Откажемся?
– Почему? Просто отложим.
– Давай отложим… Нам не привыкать. – В словах Кобзева прозвучала издевка. То ли над Соломатиным, то ли над самим собой, то ли над их неуверенностью.
– Или получится?
– Тебе виднее. – Кобзев явно отказывался принимать решение. – Ты знаешь ходы, выходы, бывал там… Свой человек…
– Значит, решено? – спросил Соломатин, протискиваясь в узковатые двери «Детского мира».
Кобзев промолчал. Но через несколько минут, уже на втором этаже, Соломатин повторил вопрос:
– Значит, решено?
– Пусть так.
– А сам что думаешь?
– Должно получиться.
Они прошли по всем трем этажам универмага. Везде стояли очереди, бойко трещали кассовые аппараты, покупатели просовывали в стеклянные прорези деньги, отходили к прилавкам. Ко всей этой суете и Кобзев, и Соломатин ощутили какую-то причастность, каждый покупатель в очереди к кассе или к прилавку имел личное к ним отношение, каждая кассирша, рассовывая деньги по ящичкам, казалось, думала о Кобзеве и Соломатине – имела их в виду. В какой-то момент Соломатину, – а может быть, с Кобзевым это случилось еще раньше – показалось, что весь этот хоровод из покупателей, продавцов, кассирш вертится вокруг них в какой-то угрожающей пляске…
Неожиданно оба остановились, упершись в большое, во всю стену, зеркало. Перед ними стояли они сами. Соломатин в светлом плаще с коротковатыми рукавами и клетчатой шляпе, настороженный и растерянный, словно настигнутый какой-то печальной вестью. Рядом стоял Кобзев, поплотнее, пониже. Его руки лежали в карманах черной нейлоновой куртки, беретка была надвинута на лоб, усики казались чужими и несуразными.
– Хороши, – проговорил Соломатин.
– Те еще типы, – усмехнулся Кобзев, обнажив редковатые зубы.
– Странно, что нас еще не взяли.
– Возьмут.
– Слушай… Нам надо разойтись. Нельзя таким вот… вместе ходить.
Спустились на первый этаж, и потоком покупателей их вынесло на улицу. На асфальте пузырились мелкие лужи, первая зелень в сквере казалась неестественно яркой, прохожие раздражали бестолковостью. Обойдя вокруг универмага, они сели под навесом трамвайной остановки.
– Встретимся здесь, – сказал Соломатин. – В семь вечера.
Когда пришел автобус из Роговска и Кобзев спрыгнул на мокрый асфальт автостанции, Соломатин уже поджидал его, прислонившись к шершавой бетонной колонне. Кобзев, быстро взглянув на него, прошел мимо. Через некоторое время Соломатин двинулся следом. Пройдя два квартала, уже возле рынка, они остановились под козырьком газетного киоска.
– Дождь, – сказал Кобзев, внимательно осмотрев улицу сквозь стекла киоска.
– Да, еще ночью начался. Это хорошо. В такую погоду раньше темнеет.
– Вообще-то да, – согласился Кобзев. – Но зато меньше покупателей.
– Наоборот, все прячутся от дождя в магазины.
Разговаривая, они избегали смотреть друг другу в глаза – отворачивались, разглядывали витрины, прохожих. Мимо проносились троллейбусы, громыхали трамваи, обдавая водяной пылью, мчались такси. С крыши киоска стекала струйка воды и с треском разбивалась о гранит бордюра.
– Есть хочешь? – спросил Соломатин.
– Не хочется.
– Надо.
– Тогда давай… Зайдем куда-нибудь… Ты знаешь город, веди.
Они пошли вдоль улицы, стараясь держаться ближе к домам, чтобы балконы, карнизы магазинных витрин укрывали их от дождя.
– Надо было зонтик взять, – сказал Кобзев.
– Только зонтика тебе не хватает.
– Смотри, аптека. Зайдем?
В аптеке они, не сговариваясь, разошлись к разным отделам, рассматривали содержимое витрин, вчитываясь в названия лекарств и тут же о них забывая. Кобзев подошел к кассе, порылся в карманах и положил несколько монет на черную тарелочку.
– Тридцать семь копеек. В штучный отдел.
Взяв чек, он подошел к полной пожилой женщине в белом халате.
– Перчатки, пожалуйста.
– Перчатки? – удивилась женщина. – Впервые вижу, чтобы мужчина покупал резиновые перчатки. Зачем они вам? – спросила она, заворачивая покупку.
– Посуду мыть, – улыбнулся Кобзев, показав мелкие низенькие зубы. – Стирать. И вообще по хозяйству.
– Завидую вашей жене.
– Не надо ей завидовать. Не стоит.
– Вам виднее, – улыбнулась женщина.
– Потому и говорю – не надо.
Подняв воротник светлого коротковатого плаща, Соломатин уже поджидал Кобзева на улице.
– Взял бы две пары, – сказал он.
– Зачем? Они понадобятся одному из нас. Разве нет?
– На всякий случай можно бы и взять.
В кафе было душно, на окнах висели серые гардины, вдоль стены стояли высокие столики из крашеных труб и круглых мраморных плит. Взяли по стакану кофе и по два пирожка с ливером. Расположились в углу. Две девушки, шептавшиеся за соседним столиком, вскоре ушли. И продавщица ушла в подсобку. Оттуда послышались напористые грубоватые голоса. Кобзев и Соломатин молча жевали холодные пирожки и прихлебывали жидкий кофе.
– Ну и духота, – сказал один из них, кажется, Кобзев.
– Сейчас выйдем.
– Лучше бы в ресторан зашли.
– Там тебя ждут…
Похоже, им было тяжело говорить, они будто через силу выдавливали из себя слова, самые необходимые. А впрочем, словами они обменивались необязательными, ненужными, произносили их только потому, что не могли молчать.
Потом ехали в трамвае к центру. Сели у окон и всю дорогу рассматривали прохожих, проносящиеся мимо машины, брызги воды из-под колес, будто видели все это впервые. А там, как знать, возможно, все это они видели в последний раз и поэтому замечали подробности, на которые раньше не обращали внимания: струйки дождя, стекающие с зонтиков, огни светофоров, отраженные в крышах машин, желобки рельсов, наполненные водой, суету прохожих на перекрестке…
Вышли возле универмага. Глядя на них со стороны, можно было подумать, что они незнакомы. Кобзев и Соломатин шли рядом, но как-то отчужденно.
– Слушай, – сказал Соломатин, негромко сказал, почти про себя, но Кобзев услышал, и лицо его напряглось. – Может, не стоит?
– Откажемся?
– Почему? Просто отложим.
– Давай отложим… Нам не привыкать. – В словах Кобзева прозвучала издевка. То ли над Соломатиным, то ли над самим собой, то ли над их неуверенностью.
– Или получится?
– Тебе виднее. – Кобзев явно отказывался принимать решение. – Ты знаешь ходы, выходы, бывал там… Свой человек…
– Значит, решено? – спросил Соломатин, протискиваясь в узковатые двери «Детского мира».
Кобзев промолчал. Но через несколько минут, уже на втором этаже, Соломатин повторил вопрос:
– Значит, решено?
– Пусть так.
– А сам что думаешь?
– Должно получиться.
Они прошли по всем трем этажам универмага. Везде стояли очереди, бойко трещали кассовые аппараты, покупатели просовывали в стеклянные прорези деньги, отходили к прилавкам. Ко всей этой суете и Кобзев, и Соломатин ощутили какую-то причастность, каждый покупатель в очереди к кассе или к прилавку имел личное к ним отношение, каждая кассирша, рассовывая деньги по ящичкам, казалось, думала о Кобзеве и Соломатине – имела их в виду. В какой-то момент Соломатину, – а может быть, с Кобзевым это случилось еще раньше – показалось, что весь этот хоровод из покупателей, продавцов, кассирш вертится вокруг них в какой-то угрожающей пляске…
Неожиданно оба остановились, упершись в большое, во всю стену, зеркало. Перед ними стояли они сами. Соломатин в светлом плаще с коротковатыми рукавами и клетчатой шляпе, настороженный и растерянный, словно настигнутый какой-то печальной вестью. Рядом стоял Кобзев, поплотнее, пониже. Его руки лежали в карманах черной нейлоновой куртки, беретка была надвинута на лоб, усики казались чужими и несуразными.
– Хороши, – проговорил Соломатин.
– Те еще типы, – усмехнулся Кобзев, обнажив редковатые зубы.
– Странно, что нас еще не взяли.
– Возьмут.
– Слушай… Нам надо разойтись. Нельзя таким вот… вместе ходить.
Спустились на первый этаж, и потоком покупателей их вынесло на улицу. На асфальте пузырились мелкие лужи, первая зелень в сквере казалась неестественно яркой, прохожие раздражали бестолковостью. Обойдя вокруг универмага, они сели под навесом трамвайной остановки.
– Встретимся здесь, – сказал Соломатин. – В семь вечера.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента