Виктория Токарева
Щелчок
* * *
Я поехал с мамой в дом отдыха. В это лето я поступил в институт и мама взяла меня отдохнуть. А вместе с мамой поехала ее подруга с дочкой. Дочку звали Людка. Людке было шестнадцать лет, но она вела себя как ребенок, притом избалованный. У нее было какое-то запоздалое развитие. В шестнадцать лет она вела себя как в десять. Мама мне объяснила, что она болела, училась дома, в школу не ходила, с ровесниками не общалась, ее баловали. Ее болезнь называлась ревмокардит. Инфекция жрет сердечный клапан, жуткая вещь…
– Да… – сказала я. – Знаю.
– Откуда ты знаешь?
– У меня тоже был ревмокардит.
– Ну вот… Наши мамы уезжали на работу, а нас оставляли одних. Мне говорили: Митя, следи за Людой.
– Ты и следил, – подсказала я.
– Да нет. Она мне не нравилась. Дура какая-то… Сзади подкрадется и крикнет над ухом. От неожиданности кишки обрываются. Или вырвет что-нибудь из рук и удирает: отними, отними… Раздражала ужасно. Просто дуры кусок.
– А почему кусок, а не целая дура?
– Она, в общем, была очень способная. Я с ней занимался математикой. На ходу хватала.
– И однажды вы пошли купаться, – напомнила я.
– Ты знаешь? Я тебе рассказывал? – догадался Митя.
Он действительно рассказывал мне эту историю, но ему хотелось еще раз восстановить в памяти тот день сорокалетней давности. И я великодушно соврала:
– Может, рассказывал, но я забыла.
– Да. Пошли мы купаться. Она разделась, я на нее, естественно, не глядел. Только обратил внимание, что ее купальник сшит из простыни. Наши мамы были бедные, денег не было на готовый купальник. А может, их тогда у нас не продавали. Пятидесятые годы, послевоенная разруха. Холодная война. Импорта не завозят, не то что теперь… Короче, вошла она в воду. Плавает, визжит, барахтается, как пацанка. А потом вышла – я обомлел… Белый батист намок, облепил ее, и Людка вышла голая. Шестнадцать лет… Груди как фарфоровые чашки, темные соски… Бедра и талия – как ваза… И темный треугольник впереди. А я до этого никогда не видел голую женщину. Никогда. Стою как соляной столб. Не могу глаз отвести. Ты меня понимаешь?
– Да… – сказала я. – Знаю.
– Откуда ты знаешь?
– У меня тоже был ревмокардит.
– Ну вот… Наши мамы уезжали на работу, а нас оставляли одних. Мне говорили: Митя, следи за Людой.
– Ты и следил, – подсказала я.
– Да нет. Она мне не нравилась. Дура какая-то… Сзади подкрадется и крикнет над ухом. От неожиданности кишки обрываются. Или вырвет что-нибудь из рук и удирает: отними, отними… Раздражала ужасно. Просто дуры кусок.
– А почему кусок, а не целая дура?
– Она, в общем, была очень способная. Я с ней занимался математикой. На ходу хватала.
– И однажды вы пошли купаться, – напомнила я.
– Ты знаешь? Я тебе рассказывал? – догадался Митя.
Он действительно рассказывал мне эту историю, но ему хотелось еще раз восстановить в памяти тот день сорокалетней давности. И я великодушно соврала:
– Может, рассказывал, но я забыла.
– Да. Пошли мы купаться. Она разделась, я на нее, естественно, не глядел. Только обратил внимание, что ее купальник сшит из простыни. Наши мамы были бедные, денег не было на готовый купальник. А может, их тогда у нас не продавали. Пятидесятые годы, послевоенная разруха. Холодная война. Импорта не завозят, не то что теперь… Короче, вошла она в воду. Плавает, визжит, барахтается, как пацанка. А потом вышла – я обомлел… Белый батист намок, облепил ее, и Людка вышла голая. Шестнадцать лет… Груди как фарфоровые чашки, темные соски… Бедра и талия – как ваза… И темный треугольник впереди. А я до этого никогда не видел голую женщину. Никогда. Стою как соляной столб. Не могу глаз отвести. Ты меня понимаешь?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента