Чарльз ВИЛЬЯМС
ДЕВУШКА С ХОЛМОВ
Глава 1
Я остановил свой “форд” на уступе пологого холма и, выйдя из машины, потянулся. Солнце уже не по-утреннему сильно припекало. И на душе у меня тоже потеплело — я был почти дома.
Стоял октябрь, и разноцветные краски сбегали с гребня холма вдоль маленьких ручейков, как языки пламени, вольные рваться куда им вздумается.
О легком ночном морозце теперь напоминали лишь темные холодные тени от столбиков старой изгороди да дышащий холодом заброшенный карьер возле пыльной дороги.
Листья с плетей ежевики и стелющиеся побеги, отороченные белым в тени, черные и влажные, там, где их коснулось солнце, походили на спутавшийся клубок.
Часть большого поля занимали длинные ряды хлопка, извивавшиеся по контуру холма и террас. Черенки хлопка были сейчас мертвы и голы, а остроконечные коробочки пусты и влажны после ночного морозца. Это было старое поле Эйлеров, и я невольно подумал о Сэме Харли. Фермерствует ли он по-прежнему?
Остальное поле, давно никем не обрабатываемое, заросло сорняками, кустами сассафраса и японской хурмы.
Вдруг на склоне холма я увидел охотничью собаку, пробирающуюся сквозь заросли к дороге. Это был большой черно-белый пойнтер. Он рыскал по полю длинными прыжками, высоко подняв голову. И глядя на него, я одновременно испытывал тоску по дому и счастье оттого, что вернулся. Я с ненавистью думал о годах, проведенных вдали отсюда. Появился хозяин пса, и пойнтер замер в великолепной стойке. Держа наготове ружье, человек спустился в заросли, и тут внезапно с шумом вспорхнула стая птиц. В утренней тишине это прозвучало оглушающе. Мужчина плавным движением поднял ружье и выстрелил. Одна птица упала, сложив крылья в воздухе. Он выстрелил снова, но на этот раз промахнулся. Стая рассеялась, и я, почти механически, заметил пару птиц в клубке побегов и кустов сассафраса возле дороги.
Когда мужчина двинулся по склону холма к дороге, в его крупной фигуре и размашистой неуклюжей походке мне почудилось что-то знакомое. На нем была выгоревшая синяя рубашка, поношенное выцветшее пальто, надетое поверх старого синего саржевого пиджака, и пятнистые джинсы, заправленные в высокие зашнурованные ботинки. На плече у него висела связка маленьких холщовых сумок, в каких мы в свое время носили учебники в школу.
Расстояние между нами быстро сокращалось. Да, конечно, это Сэм Харли. Пойдя ему навстречу, я пересек дорогу и перелез через изгородь. На первый взгляд он не сильно изменился. А почему, я тут же усмехнулся про себя, он должен был измениться? Что такое два года для мужчины, которому за сорок? У него все тот же несколько приплюснутый нос, высокие скулы и очень яркие черные глаза, придававшие его лицу выражение некой примитивной силы.
Я помахал ему рукой и крикнул:
— Привет! Как охота?
— Привет, — ответил он достаточно вежливо, но без особой теплоты или большого интереса. Из-под полей бесформенной шляпы он смотрел на меня с некоторой подозрительностью. Он явно не узнал меня.
— Я Боб Крейн. — Я протянул ему руку. Взгляд его подобрел, и он широко улыбнулся, продемонстрировав крепкие, хорошей формы, но потемневшие от табака зубы. Он перевесил ружье на левое плечо и тепло пожал мне руку:
— Я совсем не узнал тебя. Боб! Ты, право, возмужал. А брата твоего. Ли, я встречаю. Когда же мы виделись с тобой в последний раз?
— Думаю, года два назад.
Теперь он улыбнулся несколько сдержанно. Что выдавало в нем нелюдима, привыкшего общаться, только с давно знакомыми ему соседями.
— Да, кажется, чуть более двух лет, — продолжал он, чувствуя необходимость что-то сказать. — Помнишь, как мы готовили сироп у Сюдли, а потом все отправлялись охотиться на опоссумов? Это было как раз два года назад, где-то в первых числах месяца.
— Правильно, — согласился я, оглядываясь в поисках собаки и желая, чтобы она подошла.
Пойнтеры — моя слабость. Пес в этот момент спускался по склону.
— Это старый Бак? — спросил я.
— Да. — Он вздохнул. — Белл умерла. Прошлой весной. Совсем одряхлела.
Я показал собаке, махнув рукой, на кусты, что росли примерно в шестидесяти — семидесяти ярдах вверх по холму, ближе к дороге. Взвизгнув, она бросилась вперед, затем замерла в солнечных лучах, выпрямив хвост, подняв ногу и повернув голову направо.
В ответ на мою улыбку Сэм тоже улыбнулся, и в его глазах засветилось торжество. Затем мы оба рассмеялись, и я с тайной завистью проговорил:
— Прекрасная собака, Сэм. Я дал бы за нее двадцать пять долларов.
Сделав вид, что серьезно обдумывает мое предложение, он сдвинул назад свою старую зелено-черную шляпу, почесал затылок и только после этого ответил:
— Понимаешь, Боб, я, право, не думаю, что могу уступить тебе его за такую цену. Он так хорошо натаскан и вообще…
Я покачал головой разочарованно и недоверчиво, как бы удивляясь, что он отвергает такое щедрое предложение. Хотя прекрасно знал, что он не взял бы за собаку и пятисот долларов. А ведь эта сумма, возможно, равнялась тому, что он выручал на земле Эйлеров за год. Но все дело в том, любите вы охотничьих собак или не любите.
— Ты лучше сходи вон туда. — Я махнул рукой в сторону Бака. — Он не будет их караулить целый день!
— Да, Боб, похоже, ты неплохо знаешь его повадки! — Он улыбнулся, пытаясь скрыть нотки гордости в своем голосе, не желая показаться хвастуном чужому человеку. Кроме того, я ведь приехал из города!
— Возьми! — протянул он мне ружье. Наверное, он заметил, что я смотрел на него голодными глазами.
Я начал было возражать, но ружье все-таки оказалось в моих руках, и я направился к Баку. Я очень шумел, пробираясь по старым песчаным кучам через кусты и высокую траву. Прямо из-под ног, как ракета, вылетела птица и бросилась направо, вниз. Я мгновенно повернулся к ней, выстрелил, но промахнулся. Я никогда не мог попасть в птицу, если она летела направо, сам не знаю почему.
При выстреле вылетела и другая птица, поднявшись надо мной на пятнадцать ярдов. Хлопанье ее крыльев слилось с шумом выстрела. Я невольно отпрянул. Но потом выстрелил из левого ствола. Тут у меня редко бывает промах. И она замерла в воздухе. Будто на нее накинули петлю и тянут за веревку вниз. И тогда у меня возникло полузабытое острое чувство, чувство сильного возбуждения и внезапной жалости или чего-то похожего. Белоснежный перепел — изящный маленький комочек. Никто не смеет убивать! В то остановившееся мгновение, когда он застывает в воздухе, вы испытываете гордость за ловкое убийство и одновременно что-то похожее на резкий толчок сожаления. Потом это проходит и остается только чувство гордости.
Впервые с тех пор, как мне помогли вылечиться в Джерси-Сити, некоторая горечь и саднящий привкус поражения начали проходить. Это был мой дом, и я радовался своему возвращению.
Вынув из ружья гильзы, я поднес их к носу и понюхал сгоревший порох. Потом погладил Бака по голове, взяв у него птицу. И он, похоже, счел вполне нормальным, что отдает птицу мне, а не своему хозяину. Я передал птицу Сэму, и он бросил ее в холщовый мешок.
— Хороший выстрел, Боб, если учесть, что пару лет ты ни разу не стрелял. — Потом, поколебавшись, словно не желая ранить мои чувства, он добавил:
— Но твой брат попал бы в обеих.
Я кивнул, вспомнив, что Ли и Сэм часто охотились вместе.
— Ли — самородок. Прирожденный охотник. Талант, — согласился я. — Он редко промахивается.
— Кстати, я видел его в прошлую субботу.
— Да? Ну и как он?
— О, он выглядел здорово. Это было не дома. — Он ничего больше не добавил, будто было само собой понятно, почему Ли приезжал.
У Сэма, у истоков Черного ручья, за его домом, был самогонный аппарат. Я знал, где он находится, еще будучи ребенком, когда жил с бабушкой здесь, по другую сторону ручья. Но я никогда никому об этом не говорил: за такую осведомленность по головке бы не погладили.
— Мне жаль было узнать о твоем отце, Боб, — сказал Сэм через некоторое время. Майор умер почти шесть месяцев назад.
— Почему? — удивился я. — Разве он не выкачивал из тебя все, что только можно?
Сэм вспыхнул и взглянул на меня пораженно. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать для перемены темы.
— Вскоре думаю поохотиться на енотов, Сэм, — выручил я его. — Что, если как-нибудь вечером я зайду и мы поищем внизу за домом?
— Ну, это было бы здорово! В любой вечер, только предупреди заранее.
Я поблагодарил его за предоставленную возможность пострелять и вернулся к машине.
Внизу, у подножия холма, пришлось с треском преодолевать разъехавшиеся доски маленького мостика через ручей. Но мысль о скорой встрече с Ли и Мэри делала утро превосходным, и я улыбался. Никто не мог сравниться с Ли. Может быть, он был необузданным, но это свойственно молодости, и со временем он наверняка остепенится. Смешно, но когда я думал о некоторых его поступках, мне казалось, что он мой младший брат. На самом же деле он старше меня почти на четыре года. Он всегда вел себя как старший брат и все же гораздо чаще, чем я, попадал во всякие неприятности. Он служил хорошим буфером в моих отношениях с Майором. И если бы не Ли, я покинул бы дом значительно раньше. Это не значит, что он сражался за меня, с Майором я вел свою собственную войну. Просто Ли прекрасно знал, как вести себя с людьми. Знал, что обаянием, но никак не упрямством, можно добиться многого. А неприятности, в которые он попадал, были всегда эффектными. В семнадцать лет он сбежал из дома с замужней женщиной…
Стоял октябрь, и разноцветные краски сбегали с гребня холма вдоль маленьких ручейков, как языки пламени, вольные рваться куда им вздумается.
О легком ночном морозце теперь напоминали лишь темные холодные тени от столбиков старой изгороди да дышащий холодом заброшенный карьер возле пыльной дороги.
Листья с плетей ежевики и стелющиеся побеги, отороченные белым в тени, черные и влажные, там, где их коснулось солнце, походили на спутавшийся клубок.
Часть большого поля занимали длинные ряды хлопка, извивавшиеся по контуру холма и террас. Черенки хлопка были сейчас мертвы и голы, а остроконечные коробочки пусты и влажны после ночного морозца. Это было старое поле Эйлеров, и я невольно подумал о Сэме Харли. Фермерствует ли он по-прежнему?
Остальное поле, давно никем не обрабатываемое, заросло сорняками, кустами сассафраса и японской хурмы.
Вдруг на склоне холма я увидел охотничью собаку, пробирающуюся сквозь заросли к дороге. Это был большой черно-белый пойнтер. Он рыскал по полю длинными прыжками, высоко подняв голову. И глядя на него, я одновременно испытывал тоску по дому и счастье оттого, что вернулся. Я с ненавистью думал о годах, проведенных вдали отсюда. Появился хозяин пса, и пойнтер замер в великолепной стойке. Держа наготове ружье, человек спустился в заросли, и тут внезапно с шумом вспорхнула стая птиц. В утренней тишине это прозвучало оглушающе. Мужчина плавным движением поднял ружье и выстрелил. Одна птица упала, сложив крылья в воздухе. Он выстрелил снова, но на этот раз промахнулся. Стая рассеялась, и я, почти механически, заметил пару птиц в клубке побегов и кустов сассафраса возле дороги.
Когда мужчина двинулся по склону холма к дороге, в его крупной фигуре и размашистой неуклюжей походке мне почудилось что-то знакомое. На нем была выгоревшая синяя рубашка, поношенное выцветшее пальто, надетое поверх старого синего саржевого пиджака, и пятнистые джинсы, заправленные в высокие зашнурованные ботинки. На плече у него висела связка маленьких холщовых сумок, в каких мы в свое время носили учебники в школу.
Расстояние между нами быстро сокращалось. Да, конечно, это Сэм Харли. Пойдя ему навстречу, я пересек дорогу и перелез через изгородь. На первый взгляд он не сильно изменился. А почему, я тут же усмехнулся про себя, он должен был измениться? Что такое два года для мужчины, которому за сорок? У него все тот же несколько приплюснутый нос, высокие скулы и очень яркие черные глаза, придававшие его лицу выражение некой примитивной силы.
Я помахал ему рукой и крикнул:
— Привет! Как охота?
— Привет, — ответил он достаточно вежливо, но без особой теплоты или большого интереса. Из-под полей бесформенной шляпы он смотрел на меня с некоторой подозрительностью. Он явно не узнал меня.
— Я Боб Крейн. — Я протянул ему руку. Взгляд его подобрел, и он широко улыбнулся, продемонстрировав крепкие, хорошей формы, но потемневшие от табака зубы. Он перевесил ружье на левое плечо и тепло пожал мне руку:
— Я совсем не узнал тебя. Боб! Ты, право, возмужал. А брата твоего. Ли, я встречаю. Когда же мы виделись с тобой в последний раз?
— Думаю, года два назад.
Теперь он улыбнулся несколько сдержанно. Что выдавало в нем нелюдима, привыкшего общаться, только с давно знакомыми ему соседями.
— Да, кажется, чуть более двух лет, — продолжал он, чувствуя необходимость что-то сказать. — Помнишь, как мы готовили сироп у Сюдли, а потом все отправлялись охотиться на опоссумов? Это было как раз два года назад, где-то в первых числах месяца.
— Правильно, — согласился я, оглядываясь в поисках собаки и желая, чтобы она подошла.
Пойнтеры — моя слабость. Пес в этот момент спускался по склону.
— Это старый Бак? — спросил я.
— Да. — Он вздохнул. — Белл умерла. Прошлой весной. Совсем одряхлела.
Я показал собаке, махнув рукой, на кусты, что росли примерно в шестидесяти — семидесяти ярдах вверх по холму, ближе к дороге. Взвизгнув, она бросилась вперед, затем замерла в солнечных лучах, выпрямив хвост, подняв ногу и повернув голову направо.
В ответ на мою улыбку Сэм тоже улыбнулся, и в его глазах засветилось торжество. Затем мы оба рассмеялись, и я с тайной завистью проговорил:
— Прекрасная собака, Сэм. Я дал бы за нее двадцать пять долларов.
Сделав вид, что серьезно обдумывает мое предложение, он сдвинул назад свою старую зелено-черную шляпу, почесал затылок и только после этого ответил:
— Понимаешь, Боб, я, право, не думаю, что могу уступить тебе его за такую цену. Он так хорошо натаскан и вообще…
Я покачал головой разочарованно и недоверчиво, как бы удивляясь, что он отвергает такое щедрое предложение. Хотя прекрасно знал, что он не взял бы за собаку и пятисот долларов. А ведь эта сумма, возможно, равнялась тому, что он выручал на земле Эйлеров за год. Но все дело в том, любите вы охотничьих собак или не любите.
— Ты лучше сходи вон туда. — Я махнул рукой в сторону Бака. — Он не будет их караулить целый день!
— Да, Боб, похоже, ты неплохо знаешь его повадки! — Он улыбнулся, пытаясь скрыть нотки гордости в своем голосе, не желая показаться хвастуном чужому человеку. Кроме того, я ведь приехал из города!
— Возьми! — протянул он мне ружье. Наверное, он заметил, что я смотрел на него голодными глазами.
Я начал было возражать, но ружье все-таки оказалось в моих руках, и я направился к Баку. Я очень шумел, пробираясь по старым песчаным кучам через кусты и высокую траву. Прямо из-под ног, как ракета, вылетела птица и бросилась направо, вниз. Я мгновенно повернулся к ней, выстрелил, но промахнулся. Я никогда не мог попасть в птицу, если она летела направо, сам не знаю почему.
При выстреле вылетела и другая птица, поднявшись надо мной на пятнадцать ярдов. Хлопанье ее крыльев слилось с шумом выстрела. Я невольно отпрянул. Но потом выстрелил из левого ствола. Тут у меня редко бывает промах. И она замерла в воздухе. Будто на нее накинули петлю и тянут за веревку вниз. И тогда у меня возникло полузабытое острое чувство, чувство сильного возбуждения и внезапной жалости или чего-то похожего. Белоснежный перепел — изящный маленький комочек. Никто не смеет убивать! В то остановившееся мгновение, когда он застывает в воздухе, вы испытываете гордость за ловкое убийство и одновременно что-то похожее на резкий толчок сожаления. Потом это проходит и остается только чувство гордости.
Впервые с тех пор, как мне помогли вылечиться в Джерси-Сити, некоторая горечь и саднящий привкус поражения начали проходить. Это был мой дом, и я радовался своему возвращению.
Вынув из ружья гильзы, я поднес их к носу и понюхал сгоревший порох. Потом погладил Бака по голове, взяв у него птицу. И он, похоже, счел вполне нормальным, что отдает птицу мне, а не своему хозяину. Я передал птицу Сэму, и он бросил ее в холщовый мешок.
— Хороший выстрел, Боб, если учесть, что пару лет ты ни разу не стрелял. — Потом, поколебавшись, словно не желая ранить мои чувства, он добавил:
— Но твой брат попал бы в обеих.
Я кивнул, вспомнив, что Ли и Сэм часто охотились вместе.
— Ли — самородок. Прирожденный охотник. Талант, — согласился я. — Он редко промахивается.
— Кстати, я видел его в прошлую субботу.
— Да? Ну и как он?
— О, он выглядел здорово. Это было не дома. — Он ничего больше не добавил, будто было само собой понятно, почему Ли приезжал.
У Сэма, у истоков Черного ручья, за его домом, был самогонный аппарат. Я знал, где он находится, еще будучи ребенком, когда жил с бабушкой здесь, по другую сторону ручья. Но я никогда никому об этом не говорил: за такую осведомленность по головке бы не погладили.
— Мне жаль было узнать о твоем отце, Боб, — сказал Сэм через некоторое время. Майор умер почти шесть месяцев назад.
— Почему? — удивился я. — Разве он не выкачивал из тебя все, что только можно?
Сэм вспыхнул и взглянул на меня пораженно. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать для перемены темы.
— Вскоре думаю поохотиться на енотов, Сэм, — выручил я его. — Что, если как-нибудь вечером я зайду и мы поищем внизу за домом?
— Ну, это было бы здорово! В любой вечер, только предупреди заранее.
Я поблагодарил его за предоставленную возможность пострелять и вернулся к машине.
Внизу, у подножия холма, пришлось с треском преодолевать разъехавшиеся доски маленького мостика через ручей. Но мысль о скорой встрече с Ли и Мэри делала утро превосходным, и я улыбался. Никто не мог сравниться с Ли. Может быть, он был необузданным, но это свойственно молодости, и со временем он наверняка остепенится. Смешно, но когда я думал о некоторых его поступках, мне казалось, что он мой младший брат. На самом же деле он старше меня почти на четыре года. Он всегда вел себя как старший брат и все же гораздо чаще, чем я, попадал во всякие неприятности. Он служил хорошим буфером в моих отношениях с Майором. И если бы не Ли, я покинул бы дом значительно раньше. Это не значит, что он сражался за меня, с Майором я вел свою собственную войну. Просто Ли прекрасно знал, как вести себя с людьми. Знал, что обаянием, но никак не упрямством, можно добиться многого. А неприятности, в которые он попадал, были всегда эффектными. В семнадцать лет он сбежал из дома с замужней женщиной…
Глава 2
Было около десяти часов, когда я медленно поднимался вверх по Южной улице, направляясь к площади. Как обычно, в пятницу город тих и площадь почти пуста. Зато завтра здесь будет полно “фордов”, припаркованных крыло к крылу. И фермеры со своими женами будут толпиться на тротуарах и сновать из магазина в магазин. Сейчас же город, казалось, дремал под ярким синим небом, впитывая солнечное тепло.
Я притормозил у стоянки, где Южная улица переходит в площадь, и взглянул на старое здание городского суда, красное, пыльное и уродливое. Высоко под богато украшенными карнизами кружили ласточки и воробьи, и все стены здания были покрыты белыми пятнами птичьего помета.
Обогнув площадь справа, я свернул на улицу Северного вяза. Здесь деревья почти смыкались над улицей, образуя тоннель, а все дома представляли собой памятники старины. Лужайки перед ними были большими и ухоженными.
Через восемь домов я свернул с улицы налево, на покрытую гравием дорожку, которая вела к центру здания. Почти все прочие дома вдоль улицы стояли близко к тротуару на небольших участках. Они были построены здесь значительно позже старого дома Крейна. Дом возвышался в дальнем углу, образованном двумя склонами, такой же большой, как городские дома. Перед ним росли два огромных дуба, отделяя дом от тротуара.
Это был один из самых уродливых домов, который только можно было себе представить. Построенный примерно в 1910 году, он был разукрашен как имбирный пряник: орнамент из завитушек и прочие отвратительные декоративные детали того времени. Последнему слою побелки сейчас около шести лет, и она местами растрескалась. Мой дед, широко признанный мастер едкого юмора и при этом всеми уважаемый человек, называл его не иначе как “архитектурный выкидыш”. Дом построил Майор, будучи еще молодым.
В день новоселья, как рассказывают, он спросил моего деда, что тот думает о гостиной. “Не знаю почему, сын, — ответил старик, — но мне все время кажется: вот-вот войдет мадам и скажет, что девочки спустятся через минуту”.
Выйдя из машины, я направился по дорожке между большими дубами к дому, на душе у меня было тепло. Удивительно, почему, когда я рос, подобные ощущения никогда не связывались у меня с этим зданием?
Я постучал большим медным молотком в дверь, и через минуту появилась девушка-негритянка.
— Миссис Крейн дома? — спросил я. — Скажи ей, что у меня ордер на обыск.
Глаза ее расширились, сверкнув белками, и она удалилась по темному коридору. Я вошел; здесь мало что изменилось. Около вешалки для шляп висело все то же мутное старое зеркало. Скамейка на широкой подставке, соломенная дорожка на полу.
Из гостиной в конце коридора раздался стук острых каблучков и показалась хозяйка дома.
— Привет, Мэри!
Она быстро шла по холлу ко мне своей грациозной походкой, которую я так хорошо помнил. И очарование ее рыжеватых волос снова согрело мне душу.
Я никогда, кажется, не был влюблен в Мэри. Скорее, я всегда гордился тем, что она мой друг и я ей нравлюсь.
Она подошла ко мне вплотную, и я взял ее за обе руки.
— Ну здравствуй, большой конек! — сказала она. — Только не наступи на меня!
— Я рад видеть тебя, Мэри!
— А ты разве не поцелуешь меня? — требовательно спросила она. — Не стой как столб и не ухмыляйся.
Я слегка коснулся губами ее щеки и прочел насмешку в холодных зеленых глазах, оказавшихся так близко от моих.
— Ну хорошо, — сказала она. — Давно пора поставить меня на место. Домашняя хозяйка средних лет.
В свои двадцать три года она была замужем за Ли чуть менее года.
— Ты здорово выглядишь! — заметил я. — Как дела?
— Все хорошо, Боб. Пойдем на кухню, расскажешь о себе. Роз только что сварила кофе.
Пройдя через гостиную, где в большом камине горел огонь, мы вошли в кухню и сели за стол.
— Черт возьми, Боб, я рада тебя видеть! Как жаль, что ты упустил Ли. Он только что ушел и будет через час или два. Как ты? На этот раз ты вернулся домой насовсем?
— Да.
— Я рада, что ты закончил колледж. Но мне никогда не нравилось, как ты уехал.
Я отхлебнул кофе и отломил кусочек пирога, который поставила на стол Роз.
— Почему? Мне это понравилось. Она откинулась, посмотрела на меня и вздохнула, слегка покачав головой:
— Наверное. Удивительно, что ты не стал профессионалом, как прочие мастодонты.
Мне не хотелось рассказывать ей, что я все-таки стал профессиональным боксером и сколь ко ударов мне пришлось принять. Я предпочел бы об этом забыть. Я достаточно хорошо выступал в соревнованиях между колледжами и поэтому вообразил себя боксером. Однако вскоре обнаружилось, что у меня слишком медленная реакция и для тяжеловесов я очень удобная мишень. И им абсолютно несложно меня покалечить, хочу я того или нет. Я проиграл шесть из восьми профессиональных поединков и бросил это занятие, не дожидаясь, пока меня изуродуют. Для второсортного боксера это нелегкий заработок.
— Я вижу, твой нос опять сломан. — Мэри оперлась локтями о стол и положила подбородок на руки. — Думаю, тебе за это засчитали не менее шести лекционных часов при изучении романских языков!
— А что делает сейчас Ли? Мое лицо казалось мне неподходящей темой для обсуждения.
— Ничего. — Она внезапно улыбнулась:
— Неужели ты думаешь, что он способен чем-нибудь заниматься?
— Ну, вообще говоря, люди обычно работают.
— Да, он, конечно, работает. Я просто женщина, да еще циничная. Он чем-то занят; я бы назвала это “участием в мелких делишках”. Весьма распространенное занятие среди современных мужчин.
— Думаю, он продал остатки владений Майора, когда все дела с поместьем уладились.
— Майор сам продал большую часть владений, Боб. Он проиграл крупный судебный процесс из-за полосы леса и очень много потерял. Впрочем, я никогда не пыталась в этом разобраться. Он продал лесопилки и джин <Джин — хлопкоочистительная машина.> , заявив, что зарабатывание денег не для него. Ты ведь знаешь, каким он мог быть!
— Да, знаю.
Достав пачку сигарет, я вытряхнул одну. Мэри протянула руку, и я взглянул на нее удивленно.
— Да вот начала покуривать где-то полгода назад. Что, нельзя?
Я прикурил для нее сигарету. Она затянулась и задумчиво посмотрела на облачко дыма.
— Ты смешной, — произнесла она, — ты смешной. Боб.
— Почему?
— Почему ты никогда не пытался оспаривать завещание?
— А почему я должен был это делать?
— Ли сказал, что поместье, дом и все прочее стоит около тридцати тысяч. А тебе он не оставил ни одного доллара. И ты не стал это оспаривать, почему?
— А ты хотела бы, чтобы я это сделал? Ты же знаешь, из чьего кармана я стал бы вынимать деньги, да?
— Глупый. Я знаю, как ты всегда любил Ли. Но любовь любовью, а деньги деньгами.
— Нет, — возразил я. — Дело не в этом. Я просто никогда ничего не хотел от Майора при жизни. Почему я должен был захотеть чего-то, когда он умер?
— Но ведь, в конце концов, ты его сын.
— Тут больше не о чем говорить.
— Но ты тоже во многом виноват. Боб. Мы так хорошо знаем друг друга, что я могу сказать тебе то, чего никто не скажет. Ты такой же жестокий, как он.
— Ладно, давай забудем об этом.
— Он всегда был так добр к Ли. Он давал ему все, что тот хотел.
— Да, я знаю. Я просто не умел найти с ним общий язык. Может быть, я недостаточно старался. Но я вполне доволен. Давай оставим эту тему!
— Ты никогда не изменишься. Боб! Ты предпочитаешь быть упрямым, чем правым. И так всегда.
Она протянула руку и погладила меня:
— Я все равно люблю тебя, ты мой любимый медвежонок! Я улыбнулся:
— А ты мой любимый рыжик! Когда устанешь от Ли, скажи мне!
— Боже упаси! С меня достаточно и одного Крейна!
Вскоре мы перешли в гостиную и уселись на софу, протянув ноги к огню.
— Что ты собираешься теперь делать, Боб?
— Заняться фермой.
— Я так и думала, — улыбнулась она. — Ты всегда этого хотел, правда?
— Мне всегда казалось, что мой дом там. Странно, ведь я жил там только три месяца в году, во время школьных каникул.
— А может, это из-за твоей любви к деду? Возвращаясь сюда, ты не.., ну… — Она недосказала, будто не смогла найти слов.
— Да, наверное, отчасти и поэтому. Но в любом случае, мне больше нравится жить в деревне.
Ли вернулся около полудня. Мы все так же сидели на большой софе перед огнем, когда услышали шум подъезжающей машины.
— А знаешь, большинство притормаживают, когда сворачивают на дорожку, ведущую к дому, — произнесла Мэри задумчиво.
Я услышал его шаги в холле, его твердую и быструю, как всегда, поступь. Я мог представить себе, как он идет. Ли остановился в дверях, и я поднялся с софы.
— Сэр, — проговорил я торжественно, — ваша жена и я любим друг друга. И как цивилизованные люди, мы должны это обсудить. Мы хотим получить развод и три сотни в месяц.
Хлопнув меня по плечу, он схватил мою руку и окинул меня прежним шальным, счастливым взглядом.
— Ах ты большой, славный негодяй! Я так и подумал, что это ты, когда увидел перед домом кучу железного хлама! Я приглашу рабочего, чтобы он оттащил ее подальше!
Никто никогда не принимал нас за братьев. Сколько себя помню, люди говорили: “Удивительно, как мало сходства между мальчиками Крейн. Они совсем не похожи”.
Ли всегда был дьявольски красив. Скорее всего он даже не проходил через этот нелепый прыщавый период, который перестрадали мы все. Уже в детстве девочки не отрывали от него глаз. Он был ровно шести футов ростом, на целый дюйм ниже меня, но всегда казался выше за счет своей стройной фигуры и твердой походки. И несмотря на его необузданный нрав, на несдержанность и энергию, тратившуюся, как правило, впустую, в нем была какая-то мягкость. Может быть, всех привлекала самоуверенность в его взгляде и манера одеваться. У него была сравнительно темная кожа и тонкое лицо с высокими скулами, а глаза — карие и необычайно живые. Обычно в них отражалось безрассудство и насмешка. Но если он хотел на кого-то воздействовать, взгляд мог стать суровым и спокойным, совсем как приговор Верховного суда. Когда же он выбирал почтительный светский тон и пускал в ход шарм, перед ним не могли устоять и пожилые дамы. Он умел одними лишь взглядами воспламенить страсть девушки. И это искусство выводило меня из себя, когда дело доходило до той, что мне нравилась.
Что касается меня, то я думаю, что в семью Крейн некогда затесался некий швед и мне все досталось от него.
Одна девушка, забыл ее имя, она обычно сидела рядом со мной на занятиях, как-то сказала, что я выгляжу как коллективный портрет всех футбольных защитников Миннесоты, начиная с 1910 года. У меня квадратное лицо с приплюснутым носом, и я, черт побери, выгляжу чересчур здоровым. Это как раз то, что выбирают, когда хотят пробить брешь в правой линии защиты. В средней школе из-за цвета волос и бровей меня называли Хлопок. Другое мое прозвище — Мак — было сокращением от Мак-грузовик.
— Слава Богу, как здорово, что ты вернулся! — сказал Ли в третий раз.
Он стоял прислонясь к камину, куря сигарету и улыбаясь мне. Он, как всегда, прекрасно выглядел. На нем был серый твидовый костюм, сшитый на заказ и явно стоивший очень дорого. Он никогда не покупал дешевой одежды.
— Позор, что ты не смог приехать на похороны отца! Но я всем сказал, что это из-за выпускных экзаменов.
— И никто не рассмеялся тебе прямо в твое классическое лицо?
— Черт побери, Боб, не будь таким дикобразом! Существует такое понятие как уважительная причина. Не зли меня!
— Ну хорошо, я не мог приехать из-за выпускных экзаменов. Это в апреле-то! Он раздраженно покачал головой:
— Ты просто безнадежен!
— Я только что говорила, — вмешалась Мэри, — что ему следует поступить на дипломатическую службу. Он, несомненно, там преуспеет!
— Ага, через неделю мир превратится в большое поле боя!
— Я по натуре застенчив и чувствителен, — запротестовал я, — и не люблю, когда мою особу обсуждают таким образом в моем присутствии. Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?
— Можем, Красавчик, — улыбнулся Ли. — Идем, я покажу тебе новое ружье. Я только что его купил. Извини нас, Мэри.
Через холл второго этажа он провел меня в комнату, когда-то бывшую его детской.
Там он выудил из ящика комода бутылку виски.
— Это твое ружье? — искренне удивился я.
— Сделай-ка глоток и заткнись! — Он усмехнулся. — А затем дай мне. Ружье вон там, в углу.
Я выпил, передал ему бутылку и подошел к ружью. Выглядело оно прекрасно. Двустволка системы Паркер. Оно оказалось таким же прекрасным и на ощупь. В нем было то великолепное равновесие, которое свойственно всем охотничьим ружьям, стоящим баснословные деньги.
— Я могу предложить тебе за него свое старое ружье.
— А ты станешь следующей королевой Румынии. Послушай, давай пойдем завтра на охоту. Мы не охотились с тобой черт знает сколько времени!
— И не говори! Кстати, я только что подстрелил птицу. — И я рассказал ему о встрече с Сэмом Харли.
— Говорить о Сэме! — Поставив бутылку, он всплеснул руками и присвистнул. — Господи Иисусе!
— Я не знал, что вы с Сэмом в таких отношениях.
— Заткнись, урод, и слушай. Помнишь его старшую девчонку — Анджелину?
— Не знаю. А, такая девчушка с карими глазами?
— Да, когда-то она была тоненькой девчушкой, это правда. Тебя не было два года, зубрила! О, какого цвета у нее глаза! Любой, кто посмотрит в них, тотчас же упадет замертво, сам того не заметив!
— Здорово, должно быть! Ей, вероятно, около пятнадцати?
— Около пятнадцати, дьявол тебя побери! Ей восемнадцать, и она в самом расцвете.
В пятнадцать лет такого не может быть. Я отдал бы семьсот долларов и левую лодыжку только за один ее кусочек!
— Ладно, не поднимай крика! Чего ты хочешь? Женить меня? Это шикарное ружье. Ли. Вот бы попробовать его как-нибудь утром!
Он забыл про ружье.
— Какое ружье? О, конечно. И не беспокойся, Анджелина не про тебя. Лучше держись от нее подальше. Я ее первый заметил.
Я непонимающе взглянул на него. Он ухмылялся. Мне не нравилось выражение его глаз. Все это неспроста.
— Ты что, ненормальный? Мне почему-то казалось, что ты женат. Или я ошибаюсь? Он протянул мне бутылку:
— Глотни еще, бабушка! И не читай мне проповедь. Сегодня не церковный день.
Я сделал еще глоток и постарался забыть об этом разговоре. Но он прочно засел в моей башке. И кроме того, я знал Сэма Харли лучше, чем Ли.
Я притормозил у стоянки, где Южная улица переходит в площадь, и взглянул на старое здание городского суда, красное, пыльное и уродливое. Высоко под богато украшенными карнизами кружили ласточки и воробьи, и все стены здания были покрыты белыми пятнами птичьего помета.
Обогнув площадь справа, я свернул на улицу Северного вяза. Здесь деревья почти смыкались над улицей, образуя тоннель, а все дома представляли собой памятники старины. Лужайки перед ними были большими и ухоженными.
Через восемь домов я свернул с улицы налево, на покрытую гравием дорожку, которая вела к центру здания. Почти все прочие дома вдоль улицы стояли близко к тротуару на небольших участках. Они были построены здесь значительно позже старого дома Крейна. Дом возвышался в дальнем углу, образованном двумя склонами, такой же большой, как городские дома. Перед ним росли два огромных дуба, отделяя дом от тротуара.
Это был один из самых уродливых домов, который только можно было себе представить. Построенный примерно в 1910 году, он был разукрашен как имбирный пряник: орнамент из завитушек и прочие отвратительные декоративные детали того времени. Последнему слою побелки сейчас около шести лет, и она местами растрескалась. Мой дед, широко признанный мастер едкого юмора и при этом всеми уважаемый человек, называл его не иначе как “архитектурный выкидыш”. Дом построил Майор, будучи еще молодым.
В день новоселья, как рассказывают, он спросил моего деда, что тот думает о гостиной. “Не знаю почему, сын, — ответил старик, — но мне все время кажется: вот-вот войдет мадам и скажет, что девочки спустятся через минуту”.
Выйдя из машины, я направился по дорожке между большими дубами к дому, на душе у меня было тепло. Удивительно, почему, когда я рос, подобные ощущения никогда не связывались у меня с этим зданием?
Я постучал большим медным молотком в дверь, и через минуту появилась девушка-негритянка.
— Миссис Крейн дома? — спросил я. — Скажи ей, что у меня ордер на обыск.
Глаза ее расширились, сверкнув белками, и она удалилась по темному коридору. Я вошел; здесь мало что изменилось. Около вешалки для шляп висело все то же мутное старое зеркало. Скамейка на широкой подставке, соломенная дорожка на полу.
Из гостиной в конце коридора раздался стук острых каблучков и показалась хозяйка дома.
— Привет, Мэри!
Она быстро шла по холлу ко мне своей грациозной походкой, которую я так хорошо помнил. И очарование ее рыжеватых волос снова согрело мне душу.
Я никогда, кажется, не был влюблен в Мэри. Скорее, я всегда гордился тем, что она мой друг и я ей нравлюсь.
Она подошла ко мне вплотную, и я взял ее за обе руки.
— Ну здравствуй, большой конек! — сказала она. — Только не наступи на меня!
— Я рад видеть тебя, Мэри!
— А ты разве не поцелуешь меня? — требовательно спросила она. — Не стой как столб и не ухмыляйся.
Я слегка коснулся губами ее щеки и прочел насмешку в холодных зеленых глазах, оказавшихся так близко от моих.
— Ну хорошо, — сказала она. — Давно пора поставить меня на место. Домашняя хозяйка средних лет.
В свои двадцать три года она была замужем за Ли чуть менее года.
— Ты здорово выглядишь! — заметил я. — Как дела?
— Все хорошо, Боб. Пойдем на кухню, расскажешь о себе. Роз только что сварила кофе.
Пройдя через гостиную, где в большом камине горел огонь, мы вошли в кухню и сели за стол.
— Черт возьми, Боб, я рада тебя видеть! Как жаль, что ты упустил Ли. Он только что ушел и будет через час или два. Как ты? На этот раз ты вернулся домой насовсем?
— Да.
— Я рада, что ты закончил колледж. Но мне никогда не нравилось, как ты уехал.
Я отхлебнул кофе и отломил кусочек пирога, который поставила на стол Роз.
— Почему? Мне это понравилось. Она откинулась, посмотрела на меня и вздохнула, слегка покачав головой:
— Наверное. Удивительно, что ты не стал профессионалом, как прочие мастодонты.
Мне не хотелось рассказывать ей, что я все-таки стал профессиональным боксером и сколь ко ударов мне пришлось принять. Я предпочел бы об этом забыть. Я достаточно хорошо выступал в соревнованиях между колледжами и поэтому вообразил себя боксером. Однако вскоре обнаружилось, что у меня слишком медленная реакция и для тяжеловесов я очень удобная мишень. И им абсолютно несложно меня покалечить, хочу я того или нет. Я проиграл шесть из восьми профессиональных поединков и бросил это занятие, не дожидаясь, пока меня изуродуют. Для второсортного боксера это нелегкий заработок.
— Я вижу, твой нос опять сломан. — Мэри оперлась локтями о стол и положила подбородок на руки. — Думаю, тебе за это засчитали не менее шести лекционных часов при изучении романских языков!
— А что делает сейчас Ли? Мое лицо казалось мне неподходящей темой для обсуждения.
— Ничего. — Она внезапно улыбнулась:
— Неужели ты думаешь, что он способен чем-нибудь заниматься?
— Ну, вообще говоря, люди обычно работают.
— Да, он, конечно, работает. Я просто женщина, да еще циничная. Он чем-то занят; я бы назвала это “участием в мелких делишках”. Весьма распространенное занятие среди современных мужчин.
— Думаю, он продал остатки владений Майора, когда все дела с поместьем уладились.
— Майор сам продал большую часть владений, Боб. Он проиграл крупный судебный процесс из-за полосы леса и очень много потерял. Впрочем, я никогда не пыталась в этом разобраться. Он продал лесопилки и джин <Джин — хлопкоочистительная машина.> , заявив, что зарабатывание денег не для него. Ты ведь знаешь, каким он мог быть!
— Да, знаю.
Достав пачку сигарет, я вытряхнул одну. Мэри протянула руку, и я взглянул на нее удивленно.
— Да вот начала покуривать где-то полгода назад. Что, нельзя?
Я прикурил для нее сигарету. Она затянулась и задумчиво посмотрела на облачко дыма.
— Ты смешной, — произнесла она, — ты смешной. Боб.
— Почему?
— Почему ты никогда не пытался оспаривать завещание?
— А почему я должен был это делать?
— Ли сказал, что поместье, дом и все прочее стоит около тридцати тысяч. А тебе он не оставил ни одного доллара. И ты не стал это оспаривать, почему?
— А ты хотела бы, чтобы я это сделал? Ты же знаешь, из чьего кармана я стал бы вынимать деньги, да?
— Глупый. Я знаю, как ты всегда любил Ли. Но любовь любовью, а деньги деньгами.
— Нет, — возразил я. — Дело не в этом. Я просто никогда ничего не хотел от Майора при жизни. Почему я должен был захотеть чего-то, когда он умер?
— Но ведь, в конце концов, ты его сын.
— Тут больше не о чем говорить.
— Но ты тоже во многом виноват. Боб. Мы так хорошо знаем друг друга, что я могу сказать тебе то, чего никто не скажет. Ты такой же жестокий, как он.
— Ладно, давай забудем об этом.
— Он всегда был так добр к Ли. Он давал ему все, что тот хотел.
— Да, я знаю. Я просто не умел найти с ним общий язык. Может быть, я недостаточно старался. Но я вполне доволен. Давай оставим эту тему!
— Ты никогда не изменишься. Боб! Ты предпочитаешь быть упрямым, чем правым. И так всегда.
Она протянула руку и погладила меня:
— Я все равно люблю тебя, ты мой любимый медвежонок! Я улыбнулся:
— А ты мой любимый рыжик! Когда устанешь от Ли, скажи мне!
— Боже упаси! С меня достаточно и одного Крейна!
Вскоре мы перешли в гостиную и уселись на софу, протянув ноги к огню.
— Что ты собираешься теперь делать, Боб?
— Заняться фермой.
— Я так и думала, — улыбнулась она. — Ты всегда этого хотел, правда?
— Мне всегда казалось, что мой дом там. Странно, ведь я жил там только три месяца в году, во время школьных каникул.
— А может, это из-за твоей любви к деду? Возвращаясь сюда, ты не.., ну… — Она недосказала, будто не смогла найти слов.
— Да, наверное, отчасти и поэтому. Но в любом случае, мне больше нравится жить в деревне.
Ли вернулся около полудня. Мы все так же сидели на большой софе перед огнем, когда услышали шум подъезжающей машины.
— А знаешь, большинство притормаживают, когда сворачивают на дорожку, ведущую к дому, — произнесла Мэри задумчиво.
Я услышал его шаги в холле, его твердую и быструю, как всегда, поступь. Я мог представить себе, как он идет. Ли остановился в дверях, и я поднялся с софы.
— Сэр, — проговорил я торжественно, — ваша жена и я любим друг друга. И как цивилизованные люди, мы должны это обсудить. Мы хотим получить развод и три сотни в месяц.
Хлопнув меня по плечу, он схватил мою руку и окинул меня прежним шальным, счастливым взглядом.
— Ах ты большой, славный негодяй! Я так и подумал, что это ты, когда увидел перед домом кучу железного хлама! Я приглашу рабочего, чтобы он оттащил ее подальше!
Никто никогда не принимал нас за братьев. Сколько себя помню, люди говорили: “Удивительно, как мало сходства между мальчиками Крейн. Они совсем не похожи”.
Ли всегда был дьявольски красив. Скорее всего он даже не проходил через этот нелепый прыщавый период, который перестрадали мы все. Уже в детстве девочки не отрывали от него глаз. Он был ровно шести футов ростом, на целый дюйм ниже меня, но всегда казался выше за счет своей стройной фигуры и твердой походки. И несмотря на его необузданный нрав, на несдержанность и энергию, тратившуюся, как правило, впустую, в нем была какая-то мягкость. Может быть, всех привлекала самоуверенность в его взгляде и манера одеваться. У него была сравнительно темная кожа и тонкое лицо с высокими скулами, а глаза — карие и необычайно живые. Обычно в них отражалось безрассудство и насмешка. Но если он хотел на кого-то воздействовать, взгляд мог стать суровым и спокойным, совсем как приговор Верховного суда. Когда же он выбирал почтительный светский тон и пускал в ход шарм, перед ним не могли устоять и пожилые дамы. Он умел одними лишь взглядами воспламенить страсть девушки. И это искусство выводило меня из себя, когда дело доходило до той, что мне нравилась.
Что касается меня, то я думаю, что в семью Крейн некогда затесался некий швед и мне все досталось от него.
Одна девушка, забыл ее имя, она обычно сидела рядом со мной на занятиях, как-то сказала, что я выгляжу как коллективный портрет всех футбольных защитников Миннесоты, начиная с 1910 года. У меня квадратное лицо с приплюснутым носом, и я, черт побери, выгляжу чересчур здоровым. Это как раз то, что выбирают, когда хотят пробить брешь в правой линии защиты. В средней школе из-за цвета волос и бровей меня называли Хлопок. Другое мое прозвище — Мак — было сокращением от Мак-грузовик.
— Слава Богу, как здорово, что ты вернулся! — сказал Ли в третий раз.
Он стоял прислонясь к камину, куря сигарету и улыбаясь мне. Он, как всегда, прекрасно выглядел. На нем был серый твидовый костюм, сшитый на заказ и явно стоивший очень дорого. Он никогда не покупал дешевой одежды.
— Позор, что ты не смог приехать на похороны отца! Но я всем сказал, что это из-за выпускных экзаменов.
— И никто не рассмеялся тебе прямо в твое классическое лицо?
— Черт побери, Боб, не будь таким дикобразом! Существует такое понятие как уважительная причина. Не зли меня!
— Ну хорошо, я не мог приехать из-за выпускных экзаменов. Это в апреле-то! Он раздраженно покачал головой:
— Ты просто безнадежен!
— Я только что говорила, — вмешалась Мэри, — что ему следует поступить на дипломатическую службу. Он, несомненно, там преуспеет!
— Ага, через неделю мир превратится в большое поле боя!
— Я по натуре застенчив и чувствителен, — запротестовал я, — и не люблю, когда мою особу обсуждают таким образом в моем присутствии. Мы не можем поговорить о чем-нибудь другом?
— Можем, Красавчик, — улыбнулся Ли. — Идем, я покажу тебе новое ружье. Я только что его купил. Извини нас, Мэри.
Через холл второго этажа он провел меня в комнату, когда-то бывшую его детской.
Там он выудил из ящика комода бутылку виски.
— Это твое ружье? — искренне удивился я.
— Сделай-ка глоток и заткнись! — Он усмехнулся. — А затем дай мне. Ружье вон там, в углу.
Я выпил, передал ему бутылку и подошел к ружью. Выглядело оно прекрасно. Двустволка системы Паркер. Оно оказалось таким же прекрасным и на ощупь. В нем было то великолепное равновесие, которое свойственно всем охотничьим ружьям, стоящим баснословные деньги.
— Я могу предложить тебе за него свое старое ружье.
— А ты станешь следующей королевой Румынии. Послушай, давай пойдем завтра на охоту. Мы не охотились с тобой черт знает сколько времени!
— И не говори! Кстати, я только что подстрелил птицу. — И я рассказал ему о встрече с Сэмом Харли.
— Говорить о Сэме! — Поставив бутылку, он всплеснул руками и присвистнул. — Господи Иисусе!
— Я не знал, что вы с Сэмом в таких отношениях.
— Заткнись, урод, и слушай. Помнишь его старшую девчонку — Анджелину?
— Не знаю. А, такая девчушка с карими глазами?
— Да, когда-то она была тоненькой девчушкой, это правда. Тебя не было два года, зубрила! О, какого цвета у нее глаза! Любой, кто посмотрит в них, тотчас же упадет замертво, сам того не заметив!
— Здорово, должно быть! Ей, вероятно, около пятнадцати?
— Около пятнадцати, дьявол тебя побери! Ей восемнадцать, и она в самом расцвете.
В пятнадцать лет такого не может быть. Я отдал бы семьсот долларов и левую лодыжку только за один ее кусочек!
— Ладно, не поднимай крика! Чего ты хочешь? Женить меня? Это шикарное ружье. Ли. Вот бы попробовать его как-нибудь утром!
Он забыл про ружье.
— Какое ружье? О, конечно. И не беспокойся, Анджелина не про тебя. Лучше держись от нее подальше. Я ее первый заметил.
Я непонимающе взглянул на него. Он ухмылялся. Мне не нравилось выражение его глаз. Все это неспроста.
— Ты что, ненормальный? Мне почему-то казалось, что ты женат. Или я ошибаюсь? Он протянул мне бутылку:
— Глотни еще, бабушка! И не читай мне проповедь. Сегодня не церковный день.
Я сделал еще глоток и постарался забыть об этом разговоре. Но он прочно засел в моей башке. И кроме того, я знал Сэма Харли лучше, чем Ли.
Глава 3
Вечером за ужином Ли внезапно обратился ко мне:
— Послушай, Боб. Я собирался написать тебе об этом сразу после смерти Майора, но все никак не мог придумать, как это выразить. Он поступил с тобой довольно жестоко в своем завещании. Но ты должен знать, мне ничего не было об этом известно, пока нотариус не зачитал его.
— Забудь об этом, — сказал я, кивая в сторону Мэри, которая наблюдала за мной несколько обеспокоенно. — Мы, образованные люди, не думаем все время о деньгах. Есть вещи поважнее.
Он рассмеялся:
— Вы, образованные люди! Все, чему ты научился за четыре года в колледже, сводится к тому, как вывернуть руку какому-нибудь бедняге, а затем сделать ему еще больнее, если тебе кажется, что никто не видит.
Мы проговорили до полуночи, и я отправился наверх спать, преисполненный счастьем оттого, что снова дома. Я радовался их налаживающейся супружеской жизни. Хотя, конечно, они были женаты менее года. Но я всегда сомневался, что Ли вообще когда-нибудь женится или, если это произойдет, сумеет сохранить брак. Он как-то не был создан для домашней жизни, хотя больше всего в ней нуждался. Ему нужна была жена, которая обеспечила бы надежный тыл, ему нужна была именно Мэри.
Но нужно ли это Мэри? Бесспорно, она давно ждала предложения Ли. Для нее никогда не существовало никого другого. У Ли были дюжины девчонок, и все же почему-то он всегда возвращался к ней. Она была его прибежищем, его гаванью, той, что всегда выручала его из любых трудных ситуаций. И хотя я сам никогда не был по-настоящему влюблен в Мэри, я считал ее самой хорошенькой девушкой в городе. И кроме того, самой лучшей. Я всегда гордился знакомством с ней.
— Послушай, Боб. Я собирался написать тебе об этом сразу после смерти Майора, но все никак не мог придумать, как это выразить. Он поступил с тобой довольно жестоко в своем завещании. Но ты должен знать, мне ничего не было об этом известно, пока нотариус не зачитал его.
— Забудь об этом, — сказал я, кивая в сторону Мэри, которая наблюдала за мной несколько обеспокоенно. — Мы, образованные люди, не думаем все время о деньгах. Есть вещи поважнее.
Он рассмеялся:
— Вы, образованные люди! Все, чему ты научился за четыре года в колледже, сводится к тому, как вывернуть руку какому-нибудь бедняге, а затем сделать ему еще больнее, если тебе кажется, что никто не видит.
Мы проговорили до полуночи, и я отправился наверх спать, преисполненный счастьем оттого, что снова дома. Я радовался их налаживающейся супружеской жизни. Хотя, конечно, они были женаты менее года. Но я всегда сомневался, что Ли вообще когда-нибудь женится или, если это произойдет, сумеет сохранить брак. Он как-то не был создан для домашней жизни, хотя больше всего в ней нуждался. Ему нужна была жена, которая обеспечила бы надежный тыл, ему нужна была именно Мэри.
Но нужно ли это Мэри? Бесспорно, она давно ждала предложения Ли. Для нее никогда не существовало никого другого. У Ли были дюжины девчонок, и все же почему-то он всегда возвращался к ней. Она была его прибежищем, его гаванью, той, что всегда выручала его из любых трудных ситуаций. И хотя я сам никогда не был по-настоящему влюблен в Мэри, я считал ее самой хорошенькой девушкой в городе. И кроме того, самой лучшей. Я всегда гордился знакомством с ней.