Страница:
А они его в четыре нагайки как взяли:
-- Товарищи, говоришь?!
Клочьями мясо с него рвали...
Так вот я и спросил, как их атитуловать -- господами или благородиями.
Один подскочил да нагайкой меня по ногам.
-- Аратар! -- говорит.
"Бей, -- думаю. -- И тебя когда-нибудь ударим!"
Сколько они тогда народа перепороли! Буржуи выдавали...
А потом снова наша взяла...
Было, всего было. И все-таки наша сверху...
А как Махно как-то раз под пасху в село ворвался... Поплакал я тогда... Савку моего едва не зарубил, идол!.. Восемь человек тогда в щепки потесал!.. Приехал как раз Савка из Красной Армии. Взял ребенка и пошел к куме. А махновцы и прискакали... А он приоделся, побрился... Известно, из армии пришел...
Они к нему:
-- Документы?!
А у него тогда был документ, что он на курсы назначен...
Забрали они его с ребенком в штаб. А мы и не знали. Сидим у соседа на обеде: жена у него как раз умерла... Вдруг прибегает баба:
-- Савку вашего забрали!
Сорвался я с невесткой и в штаб. А штаб в Верхней Маниловке. Бежим с невесткой... А невестка, хоть и с ребенком -- так молодая же, а мне уж куда бегать! Бегу, а под грудью горько мне, горько... Не добежал до штаба, вот примерно как до нужника, и упал... Подхватился и опять бегу... Прибежали...
-- Савку моего, -- прошу, -- отдайте! Один он у меня! И дети малые!
Махно сидит у стола, а около него костыли... Мы с невесткой к земле припадаем и плачем, плачем... Вдруг входит какой-то адъютант. Головища у него, как вот бывает собачонка кудрявая.
-- Потесать, -- спрашивает, -- батько?!
И тут:
-- Собирайся! В поход собирайся!
Удирать, значит, нужно...
Махно к Савке:
-- Твое счастье. Иди!
А тот, кудрявый, и говорит:
-- Может, батько, хоть арапников всыпать?
-- Не нужно! Собирайся!
Выскочили мы с Савкой.
А восемь человек хороших хлопцев в щепки порубил.
* * *
Рассказывает дед Матвей о жизни своей... И люльку курит и сплевывает... И в голосе деда Матвея слышится сила какая-то земляная...
Пережили. Все пережили.
-- А скажи ты мне, что оно за "шехпалка" такая? Откуда оно пошло?
-- Это, дед, нам на село помощь, чтобы из темноты быстрее выбрались... Рабочие в городе сознательнее нас, вот и взялись за шефство, чтобы нам помочь...
-- Вон оно что! Значит, я тоже за "шехпалку" был. Над лазуретом... Взялось наше село лазурет содержать... Вот меня и назначили... Собирал я яйца и возил в Кременчуг, в лазурет... Там солдаты из Красной Армии поранятые лежали... А почему меня назначили? Потому, что у меня, брат, не попасешься. У меня, брат, черта с два к карману прилипнет... Все, брат, до крошечки, в лазурет! Было так, что не досчитались в комитете пятнадцати крашанок... Когда смотрю, а они под шкафом... Я туда, а они с дырочками... Хлопцы говорят:
-- То мыши, дед!
А я говорю:
-- Чтобы мне этих мышей больше не было! А то головы раз... И поотрываю. Для ранятых собрано, ранятым и должно быть.
У меня не попасешься!..
Нагрузил воз и в Кременчуг, в лазурет... Привезу.
-- Здоровы были!
-- Здравствуйте, дедушка!
-- Воспитания вам привез!
Встаю и иду в палату... А дохтур за мной. Подхожу к больному; лап за тухляк:
-- Перемените, потому негодящий!
Подхожу к другому: лап.
-- Переменить!
А я новые тухляки привез...
Вношу хлеб, вношу яйца.
-- Ешьте, товарищи ранятые!
А дохтур:
-- Так нельзя, дедушка. Им по назначению есть полагается.
-- Как, -- говорю, -- нельзя? Пусть едят и поправляются. Ешьте! Чтобы все при мне поели!
-- Нет, -- говорит дохтур, -- так нельзя... Мы выдадим им сколько нужно.
-- Ну, -- говорю, -- выдавайте. Только чтобы все до щепки им было выдано!
-- Да не беспокойтесь.
Хороший дохтур был...
-- А чего, -- говорю, -- дух у вас в лазурете тяжеловатый? Прибирать нужно!
Сразу же помыли, карбол-кислотой побрызгали...
-- Вот это, -- говорю, -- так. Так и должно быть!
Ходят они за мной, слушаются.
"Шехпалка" я -- ничего не попишешь.
* * *
Правду люблю. Разорву, если не по правде... Вот в Полтаву ходил, на суд, ходил за правду.
-- Как же так?
-- А так... Лесники обыск в селе делали... Все село трясли. Дерево, что ли, искали... Приходят ко мне:
-- Здравствуйте, дед!
-- Здравствуйте!
-- Можно ли у вас обыск сделать?
-- Почему же, можно, -- говорю, -- а из Манжелии, из района, у вас мандат на обыск есть?
-- Нет.
-- Так идите, -- говорю, -- откуда пришли!
Один ко мне... Замахивается.
А я его метлой.
Подали в Манжелию, в суд... Не берет ихняя.
Тогда они в Полтаву...
Приходит повестка... На суд в Полтаву. Я за палку, за торбу -- и в Полтаву... Приходю... Сидю в суде. Когда вот?
-- Матвей Деревянка!
-- Тут, -- говорю, -- здесь я.
-- Пожалуйте за решетку...
А там сбоку помост такой и решетка.
"Ну, -- думаю, -- заграбастали!.."
-- У меня, -- говорю, -- и хлеба нет, а вы за решетку...
-- Ничего, -- говорят, -- пожалуйте...
Стал я, на решетку оперся. Ничего. Стоит хорошо...
Сидят они: вот так -- трое, так -- один, а этак -- один... Напротив них -- я...
-- Ну, -- спрашивают, -- отец, расскажите, как дело было.
-- Да как было дело. Вот так и вот так дело было... Пришли, а я их послал.
-- Как же вы их, отец, послали?
-- А разве, -- спрашиваю, -- здесь можно сказать так, как я им сказал! Ничего мне за это не будет?
-- Говорите чистую правду, как было.
-- Идите вы, говорю, к... Так я их послал!
Они так и попадали.
-- Ничего, -- говорят, -- отец. Посылать умеешь!
-- Кто знает, -- говорю, -- умеет ли еще кто-нибудь так, как я умею.
-- Ну, а вилами-тройчатками бил?
-- Разве там написано "вилами"?
-- Вилами!
-- Брехня, -- говорю, -- метлой!
-- Ну, -- говорят, -- садись, отец.
Ушли они в совещательную. Вышли.
-- Идите, дедушка, домой! Напрасно они вас по судам таскают...
А я им:
-- Как же я, -- говорю, -- пойду домой, если у меня и хлеба нет?
Тогда они:
-- Нате вам эту, дедушка, бумажку, и идите в комфуз [3]. Там все вам дадут.
Дали они мне бумажку не больше этого пальца... Пошел я в тот комфуз и прямо к окошку... Вдруг один дядько из Ганновки:
-- Чего это вы здесь, дед Матвей?
-- Так и так, -- говорю.
-- Поедем, -- говорит, -- а то вы здесь три дня проходите. Видите, сколько здесь народа у окошка...
Забрал он меня.
Сплел я ему за это две корзины.
* * *
-- За правдой не только в Полтаву пойду. Далековато Харьков... Вот бы мне рублей семь, я бы к Петровскому! К самому Петровскому!
-- А чего, дед?
-- Дела есть. Такие есть дела, что только к Петровскому. Ни к кому иному!.. Мне сказано, что Петровский -- этот разберется...
-- А что такое, дед?
-- Дохтура нет, фершала нет... Разве это порядки? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И стоит дед Матвей на стерне у пшеничных копен и вдаль куда-то смотрит...
* * *
Если приедет дед Матвей в Харьков и "загнет" где-нибудь, не составляйте на него протокол.
Шестьдесят пять лет над дедом Матвеем издевались, а теперь, когда правда показалась, хочет дед Матвей, чтобы была правда во всех узеньких щелях, чтобы на месте трудового пота крестьянского, что землю озерами покрыл, всюду чтобы правда цвела...
Везде и всюду!..
1925 ------
[1] _Крашанка_ -- яйцо.
[2] _Сборня_ -- сельская управа.
[3] _Комфуз_ -- комхоз. ______________________________________________________________________
Вот такая мать...
Жила да была себе в селе вдова старенькая, а у той вдовы старенькой да был себе сын удалец, молодой молодец...
Вдова себе жила да жила, до старости лет дожила, а неграмотность так и не ликвидировала.
-- Куда уж нам? Пусть помоложе!..
И хотя была та вдова неграмотная, а любила, как муж ей вычитывал, бывало, о пришествии, или про Серафима Саровского, или про мироточивую голову чудотворную.
Подопрет, бывало, она подбородок ладонью, склонится и слушает.
Любила вдовушка написанное послушать...
Помер старик.
Подрос сын-удалец, молодой молодец и стал в сельсовете делопроизводителем.
Придет, бывало, сын-удалец, молодой молодец домой с делами, сядет за стол, на палец поплюет и бумажки разные переворачивает...
А старая вдова на краю стола сидит, пряжу прядет конопляную.
-- Почитал бы ты, сыночек, мне о чем-нибудь интересном! Как старый помер, никто уже мне не читает, а сама я не врежу...
-- Что же я вам, мамо, почитаю? Нет же у нас ни про пришествие, ни про Серафима Саровского, ни про мироточивую голову чудотворную...
-- Нет, сыночек, нет!.. Еще старый, царство ему небесное, покурил, когда той бумаги не было... Ты почитай хоть что-нибудь... Пишете же вы там, в сельсовете, вот бы ты мне и почитал, что вы там понаписывали...
-- Так мы, мамо, протоколы пишем.
-- Вот ты мне и почитал бы тех протоколов, а я бы послушала...
-- Ох, какие вы, мамо!.. Ну, слушайте, коли вам так захотелось. Вот вам один протокол.
_Слушали_:
О том, что в школе окна повыбиты.
_Постановили_:
Принять решительные меры.
-- Стекол, значит, сыночек, в школе черт-ма?
-- Ну да, мамо!
-- Что же вы там решили?
-- Принять решительные меры.
-- Ишь, как теперь!.. А по-моему, вот так было бы лучше: "Вставить стекла в школьные окна".
-- Так это по-вашему... Ну, слушайте дальше:
_Слушали:_
О культурно-просветительной работе.
_Постановили:_
Принято решительные меры к углублению культурно-просветительной работы на селе.
-- Ишь как!.. "Принять решительные меры к углублению"!.. Ох уж мне эти "решительные меры"!.. Разве нельзя написать толком, что нужно сделать, чтобы эту самую, как там ее... работу наладить?
-- Да, что вы, мамо, понимаете?
-- Вот я говорю, что не возьму в толк, что вы там понаписывали.
-- А как бы вы хотели?
-- А так... Что нужно сделать, то и напишите, а не отписывайтесь, лишь бы отписаться...
-- Конкретная вы, мамо, женщина.
-- Не знаю, какая я уж там, но пишите толком, а то и слушать не буду...
И отвернулась...
1926 ______________________________________________________________________
Радио
Самым длинным радио у наших родителей было, когда один стоял на одном берегу Ворсклы, а другой на другом и:
-- Подай перевоз!
А теперь видите, что получается? Мы тут, в Харькове, газету читаем, а вы где-то в Шенгереевке или в Бирках стоите или сидите себе и слушаете. До того уж с этими газетами дошло, что и глазом водить по бумаге не надо! Сама в уши лезет!
А теперь уж вот до чего доскочили! Уже выдумали такую штуку, что можно не только слышать, как мы тут говорим, но можно и посудачить друг с другом.
Оришка где-то свеклу пропалывает, а Андрей за семь верст забор городит. Пополола, пополола, а потом к аппарату:
-- Андрийко, придешь вечером?
А Андрийка в аппарат:
-- Опридпльонно.
Хорошая это штука, такие аппараты!
Но надо вам сказать, что изобретен еще и более удивительный аппарат. Такой, что я бы никогда не разрешил его распространять. Такой аппарат, братцы, выдумали, что и подумать страшно. Благодаря ему, благодаря этому нововыдуманному аппарату, видно, что делается за хатой, где вы сидите. Вы понимаете, что это будет? Сидите вы в хате. Захотелось вам смотаться куда-нибудь... Куда? Да то уж ваше дело, куда. Жинке вы говорите, что пойдете на очень важный пленум.
А сами вышли и шмыгнули, куда вам там захотелось... А жинка к аппарату. И видит, с каким вы там пленумом заседаете!..
Пришли вы домой. Ну, вы же понимаете, какая уже будет после того пленума дискуссия?!
Этот аппарат, безусловно, вредный.
Те все аппараты: громкоговоритель, приемники, радиотелефоны, -- те полезные аппараты. А это -- это язва!
Так вот до какой жизни, значит, мы с вами дожили. До радиожизни. И если уж повыдумывали такие аппараты, что за сто верст можно будет все видеть и слышать, то выдумают и радио на любой случай жизни. По радио будем ходить, сапоги скидывать, спать... И есть будем по радио. Прямо в аппарат жинке:
-- Пообедай, Марина, одна, а мне пусти по радиоволне борщу на три вольта и вареников на пять, потому как идти обедать мне некогда.
Хорошая будет жизнь!
Будем только сидеть и в волны играть...
1927 ______________________________________________________________________
"Так мы ж народ темный"
(Конспект трагедии)
В Азовском море, на дне оного, растет трава зеленая, "комкой" именуемая...
Травка она приятная, нежная и мяконькая, не "кусается" так, как наш кушир проклятый, а как заберешься в нее, она только щекочет... Щекотуха трава!.. Хорошая трава!..
И вот как вырастет она, волны ее морские качают, с корня срывают и выплескивают на берег, где и ложится она вдоль берега зелеными мокрыми "колбасами"...
Больше всего прибивает ее к берегам азовских кос -- Денисовой (Обыточенской) и Бердянской...
Тогда приходят люди православные, выгребают комку на берег, на песке ее растряхивают, солнце ее припекает, просушивает, и становится она сухая-сухая, да мягкая, да скрипучая...
А после того ее собирают, складывают в тюки, как сено, и прессуют особыми машинами...
А потом уже отправляют во все концы СССР нашего, где из нее матрацы делают, подушки делают, и всякую мягкую мебель делают, чтобы граждане мозоли себе не натирали, когда после "трудов праведных" ложатся или садятся отдохнуть...
Хорошая трава комка, полезная и высоко котируется на рынке нашем советском...
Уже в Бердянске, к примеру, там же, на месте, по полтора целковых за пуд комки платят.
Сидим мы как-то на Денисовой косе, на берегу, и смотрим на скорлупу яиц морской птицы, что энергично несет яйца для яичниц православного населения, на косе обитающего... А скорлупа эта, когда яичница уже изжарена, выкидывается в море, чтоб не видел никто, как уничтожается морская птица на Денисовой косе...
Сидим и только крякаем, видя, как у нас природа "охраняется".
Подплывает баркас, а на баркасе пять загорелых "гражданов" с усами под носами (кое-кто с седыми) и железными вилами в руках.
-- Доброго здоровья! -- говорят граждане.
-- Здравствуйте! -- говорим мы.
-- На охоту?
-- Нет, так... Посмотреть, что да как тут на косе... А вы?
-- А мы комку собираем...
-- Ну, присаживайтесь, закурим...
Сели, закурили.
-- Так комку, говорите, собираете?
-- Комку собираем...
-- Что же у вас: артель или как?
-- Какая там артель? От хозяина.
-- Ну и что?
-- Да что! "Горек, сестрица, наш хлеб..." Где ж его тут много заработаешь, когда и выгреби, и высуши, и собери, и спрессуй, а тебе по пятнадцать копеек с пуда за всю эту работу заплатят!..
-- А кто же у вас этот самый "хозяин"?
-- Да Гальперин какой-то из Харькова...
-- А что ж это за Гальперин такой?
-- А мы, что ли, знаем, а мы, что ли, видели его? Живет себе в Харькове, а мы тут работаем... Здесь у него уполномоченный... Иногда приезжает из Харькова посмотреть, вот и все...
-- Ишь, какой Гальперин! Сидит в Харькове, а вы тут собираете!
-- Эге!
-- А почем этот Гальперин продает комку, что вы для него собираете?
-- А мы знаем? Может, по целковому, а может, по полтора... Она недешева...
-- А вы для него по пятнадцать копеек собираете?
-- Эге!
Тут уж (из песни слова не выкинешь) в спокойную нашу беседу начали встревать, с нашей (признаемся!) стороны, слова, которые никак нельзя запечатлеть на бумаге... Нехорошие слова начали встревать.
-- Так что же вы, -- говорим, -- не можете сами того сделать, что делает Гальперин? Не можете сколотить артели, чтоб не кормить Гальперина?
-- Да знаете...
-- Что знаете?
-- Да Гальперин заплатил за аренду четыре тысячи и еще машины...
-- А вы этого скопом не могли разве сделать? Разве вам Наркомзем не пошел бы навстречу, не дал аренды в рассрочку?
-- Разве нет у вас комбеда, который мог бы на себя это взять? Нет кооперации? Вы стоите, чешете затылки, а Гальперин в Харькове не на комке, а на перинах спит?!.
-- Так-то оно так! _Да мы ж народ темный_?!.
-- Темный вы народ?!. Как Гальперину (трах, трах, трах!) на перину зарабатывать, так "не темный", а как на себя -- "темный" ?!.
-- Так-то оно (трах, трах, трах!) так! Правильно!
-- А потом скулите, что "жисть чижолая".
-- Ну что вы с нами сделаете, коли мы такие. Эх (трах, трах, трах!), "жисть"!
-- Только это мы и умеем: я на вас "трах", вы на "жисть" "трах", а Гальперины на перинах спят!..
И еще одно. На Денисовой косе, говорят, комки ежегодно собирают около сорока тысяч пудов. Посчитайте, сколько Гальперины смогут приобрести перин из-за того, что "мы ж народ темный". И не забывайте, что для того, чтоб комку собирать, даже "света" особенного не надо: комка сама растет, сама на берег лежится, а ты только сгребай да прессуй...
Так даже и для этого "мы народ темный" (трах, трах, трах!).
1926 ______________________________________________________________________
Ярмарка
I
Еще и не сереет на дворе перед рассветом, а под дверью, как из громкоговорителя:
-- На ярмарку! Вставайте!
То Еремей Васильевич на своей паре подъехал к школе.
На ярмарку нужно двинуться заранее, так как до нее двадцать верст, а приехать туда нужно так, чтобы и место выбрать, и стать как следует, и не проворонить ни одной минуты на этой самой ярмарке...
Кое-кто еще с вечера двинулся на волах. Так, чтобы по дороге еще и скот попасти. И будет он тогда на ярмарке как налитой, и цены ему тогда не будет.
-- Н-н-о, детки!
"Детки" бегут, крутят хвостами, громыхает "ход" -- печенка, губы и зубы прыгают.
-- Н-н-о! А-вона! А-вон-а-а!
"А-вона" бежит над полем, а колосья царапают по самому "храпу", ну "а-вона" и дергает.
Щелк кнутом... "А-вона! А-вон-а-а..."
...На ярмарку!
Благословило на свет. Показало солнце свое заспанное лицо, ударило лучами по лугам, по степям, по садам, по левадам.
И видно, как до самого того леска, куда только глаз достает, потянулись дорогой возы...
И на лошадях, и на волах, и на коровах... Арбы, возы, возки... С клетками, с сеном, с соломой... А на возах и куры, и овца связанная, и теленок... мычит, пытаясь подняться... А за возами и жеребята, и телята, и коровенки с привязанными к хвосту телятами.
-- Гей! Цоб! Цобе! Н-н-но!
На ярмарку!
Идут, идут, идут, идут...
И дорога уже не дорога, а громадная пестрая змея, живая, извивающаяся, не спеша ползет она вон за тот лесок.
И где голова ее и где хвост, неизвестно, ибо протянулась она уже за лесок, а хвост ее за бугром, там где-то, позади.
Наш воз выскакивает из этой змеи, оставляя ее то справа, то слева, громыхает по комьям... Шелестят потревоженные травы...
-- Здорово, Петрович! И вы на ярмарку?
-- А как же! Здравствуйте!
-- "Голландку" свою ведете?
-- Вот именно!
-- Заливает молоком?
-- Заливает!
-- Не продешевите ж!
-- А это уж как придется...
Визжит на возу поросенок, привязанный веревкой к "драбирке" [1]. Мечется, бедняжка, и не знает, что сегодня он уже не обыкновенный поросенок, а объект домашнего бюджета... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Ишь! "Барина" повезли!
"Барин" в клетке. Откормленный боров. Клетка высится на бугре, словно купол на церкви, а они "барин", разлеглись и нервно хрюкают...
-- Сколько за "барина"?
-- На ярмарке спросишь!..
Течет река крестьянских возов... На ярмарку!
Идут маниловцы, идут броварцы, васильевцы, поповцы, федоровцы, хуторяне...
Идут, идут, идут, идут...
И вся эта пестрая змея, эта разноцветная лента, переехав Псел, разливается по площади, сливается с теми, которые уже устроились, и кричит и лошадям, и волам, и коровам:
-- Тррр!
Приехали... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Площадь заливается человечье-коровье-воловье-овечьей массой; масса эта расплывается, расплывается и с одной стороны докатывается до Псла, а с другой, третьей, четвертой -- туда, где рожь, склонившись, ждет косы...
А там уже шатры, балаганы... Еще вчера, заранее, их понапихали, и они, словно пузыри, выпячиваются среди пестро движущейся толпы...
Площадь запружена.
Запружена арбами, возами, "бедами" [2], лошадьми, коровами, овцами, волами, телятами, горшками, мисками, курами, шерстью, мешками, хмелем, смушками, материей, сапогами, конфетами, пряниками, квасом, пивом, русской горькой, гребенками, косами, шкурами, ремнями, котелками, пряжей, платками, полотном, дегтем, керосином, старой одеждой, сорочками, юбками, скатертями, щетиной, бочонками, рогами, шпанскими мухами, воском, медом, патокой, таранью, сельдями, колесами, ходами, стеклом, яйцами, запасками, плахтами, пирогами, салом, мясом, колбасой, жареной рыбой, дерюгами, сундуками, гвоздями, молотками, свиньями, торговцами, цыганами, барышниками, людьми, детьми и слепцами...
...И все это движется, дышит, курят, говорит, кричит, ругается, мычит, блеет, ржет, гикает, жует, зевает, кувикает, крестится, божится, матерится, клянется, пахнет, смердит, воняет, кудахчет, квохчет, жарит друг друга по рукам, играет на гармошке, на скрипке, причитает, пьет квас, ест тарань, рыгает, икает, "будькает" [3], лущит семечки и кружится на карусели...
А надо всем этим оглобли, оглобли, оглобли...
Это возы подняли кверху оглобли и орут:
-- Тор-р-р-гуем!
Вон на оглобле свитка кричит:
-- Вот где мы!!
Вон сито зовет к себе своих покупателей:
-- Сюда идите!
Там колесо зацепилось спицей за стоймя поставленное дышло:
-- Мы тут!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Идут, идут, идут, идут!..
-- Держи цоб [4]! Цоб держи!
-- Цоб! Цоб! Да цоб же, чтоб тебя волки съели!
-- Держи цоб! Цоб держи!
-- Тррр!
За ярмо зацепилось...
-- Черти тебя прут на чужие ярма! Видишь, что стою...
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Так что ж тебе объехать нельзя, что ли?
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Говорил, держи цоб!.. А тебя черт на ярмо попер!..
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Назад! Назад! Тррр-назад!
-- Разъехался тут на всю ярмарку!
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Цоб иди, гей!
Расцепились...
* * *
Гудит... Гудит... Гудит...
И в гуде том, как в аккомпанементе грандиозного органа, плывет однообразный речитатив:
Дайте милостыночку, мий батечку,
Дайте нам христа ради!
Дайте, божой та праведной души християни...
Дайте, возлюбители, ненько моя, дай христови...
Дайте, наследители, батечку, милосерднии...
Дайте нам, душа спасеная,
Хоч единая душечка милосердная...
Дайте, помимо йдучи, слово чуючи,
Що в рученьках, мамочко моя, та и маючи...
Родителив, кревных та и померлих споминаючи...
Душечку свою в теле та и спасаючи...
...Дайте од трудов своих,
Од сили чистой.
Дайте од трудов своих,
Од праци вирной...
A аккомпанемент гудит, гудит, гудит, временами переходя в бешеный рев...
Вот он, затихая низким рокотом, покатился по площади...
Минута, две, три...
И вдруг -- трах у самого уха:
-- Ветошь! Бабы, ветошь! Вот ветошь принимается, за ветошь деньги вынимаются! Вот ветошь! Бабы, ветошь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Квасу! Холодного, душистого, сладкого, сладкого! Квасу! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Рубль поставишь, два возьмешь! Налетай! Налетай! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Красная выграеть, черная програеть... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Загудело, загудело, загудело... Снова загудело...
И трещит и рвется теноральный бас профундо у рыжего слепца со скрипкой в руках и со слепой партнершей рядом, пытающегося перекричать этот шум грустным псалмом о том, как
Ночь прийшла тогда к Мессии
З ароматом у руках,
Йшли печальнии Марии
З безпокойством у серцях...
Гудит ярмарка...
Бегают лошади, кричат торговцы, хохочут девушки, кружится карусель....
А орган на карусели хрипит, свистит, и меж балаганов, меж возов, меж телят вырывается песня купца, который
Полюбил всей душою дивицю,
За нее готов жысть всю и отдать...
А под эту сипло-хрипящую песню и парни, и девушки, и дети радость себе "накручивают"...
-- За пятак! Только за пятак! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ярмарка!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
II
Отчего так трагически-безнадежно мычат волы на ярмарке?
Попадешь на воловье-коровье-овечью половину и отовсюду тебе:
-- М-м-у! Б-е-е! М-е-е-е!
Вот, к примеру, стоит рыжий или серый, или рябая или гнедой, поглядит вокруг себя и вдруг:
-- М-м-му-у-у!
-- Б-е-е-е!
-- М-е-е-е!
То ли они поддерживают всеобщий ярмарочный гул, то ли не хотят к другому хозяину переходить. Или, может быть, еще какая-нибудь причина?
А овцы...
Такое маленькое существо, а как "мекнет", так словно внутри у него радио сидит... И резко так, пронзительно...
-- М-е-е!
Как выстрелит...
Одно только "ме-е-е!"
* * *
И рыжие, и рябые, и гнедые, и серые, и черные, и мышиной масти, и лысые, и круторогие, и безрогие...
И быки, и волы, и бычки, и годовалые телята, и коровы, и яловицы, и телки, и телочки, и молочные телята...
И у возов, и у ярем, и на руках у хозяев, и у шестов...
Просто так: в земле кол, у кола корова, а возле коровы привязанный к хвосту теленок...
И хозяина не видно... "Соло"-корова...
Вот только когда кто-нибудь подойдет, ткнет палкой в корову:
-- А эта сколько просит?
Тогда неизвестно откуда вылезает шляпа или картуз и кидает куда-то в поле или на Псел:
-- Пятьдесят! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А волы-то какие!
Ну разве чуть поменьше моста через Лопань [5]!
Стоит возле воза, жует жвачку и свою воловью думу думает...
О чем он думает, серый с такими огромными рогами?
А ведь думает о чем-то!
Может быть, и у него есть свое, воловье:
"Европа или "просвита" [6].
Может быть, и он видел где-нибудь в Кременчуге трактор и теперь меланхолически смотрит куда-то вперед, и по бороздам его мозга ползет мысль:
"Так ведь это я скоро уже совсем не нужен буду?"
-- Товарищи, говоришь?!
Клочьями мясо с него рвали...
Так вот я и спросил, как их атитуловать -- господами или благородиями.
Один подскочил да нагайкой меня по ногам.
-- Аратар! -- говорит.
"Бей, -- думаю. -- И тебя когда-нибудь ударим!"
Сколько они тогда народа перепороли! Буржуи выдавали...
А потом снова наша взяла...
Было, всего было. И все-таки наша сверху...
А как Махно как-то раз под пасху в село ворвался... Поплакал я тогда... Савку моего едва не зарубил, идол!.. Восемь человек тогда в щепки потесал!.. Приехал как раз Савка из Красной Армии. Взял ребенка и пошел к куме. А махновцы и прискакали... А он приоделся, побрился... Известно, из армии пришел...
Они к нему:
-- Документы?!
А у него тогда был документ, что он на курсы назначен...
Забрали они его с ребенком в штаб. А мы и не знали. Сидим у соседа на обеде: жена у него как раз умерла... Вдруг прибегает баба:
-- Савку вашего забрали!
Сорвался я с невесткой и в штаб. А штаб в Верхней Маниловке. Бежим с невесткой... А невестка, хоть и с ребенком -- так молодая же, а мне уж куда бегать! Бегу, а под грудью горько мне, горько... Не добежал до штаба, вот примерно как до нужника, и упал... Подхватился и опять бегу... Прибежали...
-- Савку моего, -- прошу, -- отдайте! Один он у меня! И дети малые!
Махно сидит у стола, а около него костыли... Мы с невесткой к земле припадаем и плачем, плачем... Вдруг входит какой-то адъютант. Головища у него, как вот бывает собачонка кудрявая.
-- Потесать, -- спрашивает, -- батько?!
И тут:
-- Собирайся! В поход собирайся!
Удирать, значит, нужно...
Махно к Савке:
-- Твое счастье. Иди!
А тот, кудрявый, и говорит:
-- Может, батько, хоть арапников всыпать?
-- Не нужно! Собирайся!
Выскочили мы с Савкой.
А восемь человек хороших хлопцев в щепки порубил.
* * *
Рассказывает дед Матвей о жизни своей... И люльку курит и сплевывает... И в голосе деда Матвея слышится сила какая-то земляная...
Пережили. Все пережили.
-- А скажи ты мне, что оно за "шехпалка" такая? Откуда оно пошло?
-- Это, дед, нам на село помощь, чтобы из темноты быстрее выбрались... Рабочие в городе сознательнее нас, вот и взялись за шефство, чтобы нам помочь...
-- Вон оно что! Значит, я тоже за "шехпалку" был. Над лазуретом... Взялось наше село лазурет содержать... Вот меня и назначили... Собирал я яйца и возил в Кременчуг, в лазурет... Там солдаты из Красной Армии поранятые лежали... А почему меня назначили? Потому, что у меня, брат, не попасешься. У меня, брат, черта с два к карману прилипнет... Все, брат, до крошечки, в лазурет! Было так, что не досчитались в комитете пятнадцати крашанок... Когда смотрю, а они под шкафом... Я туда, а они с дырочками... Хлопцы говорят:
-- То мыши, дед!
А я говорю:
-- Чтобы мне этих мышей больше не было! А то головы раз... И поотрываю. Для ранятых собрано, ранятым и должно быть.
У меня не попасешься!..
Нагрузил воз и в Кременчуг, в лазурет... Привезу.
-- Здоровы были!
-- Здравствуйте, дедушка!
-- Воспитания вам привез!
Встаю и иду в палату... А дохтур за мной. Подхожу к больному; лап за тухляк:
-- Перемените, потому негодящий!
Подхожу к другому: лап.
-- Переменить!
А я новые тухляки привез...
Вношу хлеб, вношу яйца.
-- Ешьте, товарищи ранятые!
А дохтур:
-- Так нельзя, дедушка. Им по назначению есть полагается.
-- Как, -- говорю, -- нельзя? Пусть едят и поправляются. Ешьте! Чтобы все при мне поели!
-- Нет, -- говорит дохтур, -- так нельзя... Мы выдадим им сколько нужно.
-- Ну, -- говорю, -- выдавайте. Только чтобы все до щепки им было выдано!
-- Да не беспокойтесь.
Хороший дохтур был...
-- А чего, -- говорю, -- дух у вас в лазурете тяжеловатый? Прибирать нужно!
Сразу же помыли, карбол-кислотой побрызгали...
-- Вот это, -- говорю, -- так. Так и должно быть!
Ходят они за мной, слушаются.
"Шехпалка" я -- ничего не попишешь.
* * *
Правду люблю. Разорву, если не по правде... Вот в Полтаву ходил, на суд, ходил за правду.
-- Как же так?
-- А так... Лесники обыск в селе делали... Все село трясли. Дерево, что ли, искали... Приходят ко мне:
-- Здравствуйте, дед!
-- Здравствуйте!
-- Можно ли у вас обыск сделать?
-- Почему же, можно, -- говорю, -- а из Манжелии, из района, у вас мандат на обыск есть?
-- Нет.
-- Так идите, -- говорю, -- откуда пришли!
Один ко мне... Замахивается.
А я его метлой.
Подали в Манжелию, в суд... Не берет ихняя.
Тогда они в Полтаву...
Приходит повестка... На суд в Полтаву. Я за палку, за торбу -- и в Полтаву... Приходю... Сидю в суде. Когда вот?
-- Матвей Деревянка!
-- Тут, -- говорю, -- здесь я.
-- Пожалуйте за решетку...
А там сбоку помост такой и решетка.
"Ну, -- думаю, -- заграбастали!.."
-- У меня, -- говорю, -- и хлеба нет, а вы за решетку...
-- Ничего, -- говорят, -- пожалуйте...
Стал я, на решетку оперся. Ничего. Стоит хорошо...
Сидят они: вот так -- трое, так -- один, а этак -- один... Напротив них -- я...
-- Ну, -- спрашивают, -- отец, расскажите, как дело было.
-- Да как было дело. Вот так и вот так дело было... Пришли, а я их послал.
-- Как же вы их, отец, послали?
-- А разве, -- спрашиваю, -- здесь можно сказать так, как я им сказал! Ничего мне за это не будет?
-- Говорите чистую правду, как было.
-- Идите вы, говорю, к... Так я их послал!
Они так и попадали.
-- Ничего, -- говорят, -- отец. Посылать умеешь!
-- Кто знает, -- говорю, -- умеет ли еще кто-нибудь так, как я умею.
-- Ну, а вилами-тройчатками бил?
-- Разве там написано "вилами"?
-- Вилами!
-- Брехня, -- говорю, -- метлой!
-- Ну, -- говорят, -- садись, отец.
Ушли они в совещательную. Вышли.
-- Идите, дедушка, домой! Напрасно они вас по судам таскают...
А я им:
-- Как же я, -- говорю, -- пойду домой, если у меня и хлеба нет?
Тогда они:
-- Нате вам эту, дедушка, бумажку, и идите в комфуз [3]. Там все вам дадут.
Дали они мне бумажку не больше этого пальца... Пошел я в тот комфуз и прямо к окошку... Вдруг один дядько из Ганновки:
-- Чего это вы здесь, дед Матвей?
-- Так и так, -- говорю.
-- Поедем, -- говорит, -- а то вы здесь три дня проходите. Видите, сколько здесь народа у окошка...
Забрал он меня.
Сплел я ему за это две корзины.
* * *
-- За правдой не только в Полтаву пойду. Далековато Харьков... Вот бы мне рублей семь, я бы к Петровскому! К самому Петровскому!
-- А чего, дед?
-- Дела есть. Такие есть дела, что только к Петровскому. Ни к кому иному!.. Мне сказано, что Петровский -- этот разберется...
-- А что такое, дед?
-- Дохтура нет, фершала нет... Разве это порядки? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И стоит дед Матвей на стерне у пшеничных копен и вдаль куда-то смотрит...
* * *
Если приедет дед Матвей в Харьков и "загнет" где-нибудь, не составляйте на него протокол.
Шестьдесят пять лет над дедом Матвеем издевались, а теперь, когда правда показалась, хочет дед Матвей, чтобы была правда во всех узеньких щелях, чтобы на месте трудового пота крестьянского, что землю озерами покрыл, всюду чтобы правда цвела...
Везде и всюду!..
1925 ------
[1] _Крашанка_ -- яйцо.
[2] _Сборня_ -- сельская управа.
[3] _Комфуз_ -- комхоз. ______________________________________________________________________
Вот такая мать...
Жила да была себе в селе вдова старенькая, а у той вдовы старенькой да был себе сын удалец, молодой молодец...
Вдова себе жила да жила, до старости лет дожила, а неграмотность так и не ликвидировала.
-- Куда уж нам? Пусть помоложе!..
И хотя была та вдова неграмотная, а любила, как муж ей вычитывал, бывало, о пришествии, или про Серафима Саровского, или про мироточивую голову чудотворную.
Подопрет, бывало, она подбородок ладонью, склонится и слушает.
Любила вдовушка написанное послушать...
Помер старик.
Подрос сын-удалец, молодой молодец и стал в сельсовете делопроизводителем.
Придет, бывало, сын-удалец, молодой молодец домой с делами, сядет за стол, на палец поплюет и бумажки разные переворачивает...
А старая вдова на краю стола сидит, пряжу прядет конопляную.
-- Почитал бы ты, сыночек, мне о чем-нибудь интересном! Как старый помер, никто уже мне не читает, а сама я не врежу...
-- Что же я вам, мамо, почитаю? Нет же у нас ни про пришествие, ни про Серафима Саровского, ни про мироточивую голову чудотворную...
-- Нет, сыночек, нет!.. Еще старый, царство ему небесное, покурил, когда той бумаги не было... Ты почитай хоть что-нибудь... Пишете же вы там, в сельсовете, вот бы ты мне и почитал, что вы там понаписывали...
-- Так мы, мамо, протоколы пишем.
-- Вот ты мне и почитал бы тех протоколов, а я бы послушала...
-- Ох, какие вы, мамо!.. Ну, слушайте, коли вам так захотелось. Вот вам один протокол.
_Слушали_:
О том, что в школе окна повыбиты.
_Постановили_:
Принять решительные меры.
-- Стекол, значит, сыночек, в школе черт-ма?
-- Ну да, мамо!
-- Что же вы там решили?
-- Принять решительные меры.
-- Ишь, как теперь!.. А по-моему, вот так было бы лучше: "Вставить стекла в школьные окна".
-- Так это по-вашему... Ну, слушайте дальше:
_Слушали:_
О культурно-просветительной работе.
_Постановили:_
Принято решительные меры к углублению культурно-просветительной работы на селе.
-- Ишь как!.. "Принять решительные меры к углублению"!.. Ох уж мне эти "решительные меры"!.. Разве нельзя написать толком, что нужно сделать, чтобы эту самую, как там ее... работу наладить?
-- Да, что вы, мамо, понимаете?
-- Вот я говорю, что не возьму в толк, что вы там понаписывали.
-- А как бы вы хотели?
-- А так... Что нужно сделать, то и напишите, а не отписывайтесь, лишь бы отписаться...
-- Конкретная вы, мамо, женщина.
-- Не знаю, какая я уж там, но пишите толком, а то и слушать не буду...
И отвернулась...
1926 ______________________________________________________________________
Радио
Самым длинным радио у наших родителей было, когда один стоял на одном берегу Ворсклы, а другой на другом и:
-- Подай перевоз!
А теперь видите, что получается? Мы тут, в Харькове, газету читаем, а вы где-то в Шенгереевке или в Бирках стоите или сидите себе и слушаете. До того уж с этими газетами дошло, что и глазом водить по бумаге не надо! Сама в уши лезет!
А теперь уж вот до чего доскочили! Уже выдумали такую штуку, что можно не только слышать, как мы тут говорим, но можно и посудачить друг с другом.
Оришка где-то свеклу пропалывает, а Андрей за семь верст забор городит. Пополола, пополола, а потом к аппарату:
-- Андрийко, придешь вечером?
А Андрийка в аппарат:
-- Опридпльонно.
Хорошая это штука, такие аппараты!
Но надо вам сказать, что изобретен еще и более удивительный аппарат. Такой, что я бы никогда не разрешил его распространять. Такой аппарат, братцы, выдумали, что и подумать страшно. Благодаря ему, благодаря этому нововыдуманному аппарату, видно, что делается за хатой, где вы сидите. Вы понимаете, что это будет? Сидите вы в хате. Захотелось вам смотаться куда-нибудь... Куда? Да то уж ваше дело, куда. Жинке вы говорите, что пойдете на очень важный пленум.
А сами вышли и шмыгнули, куда вам там захотелось... А жинка к аппарату. И видит, с каким вы там пленумом заседаете!..
Пришли вы домой. Ну, вы же понимаете, какая уже будет после того пленума дискуссия?!
Этот аппарат, безусловно, вредный.
Те все аппараты: громкоговоритель, приемники, радиотелефоны, -- те полезные аппараты. А это -- это язва!
Так вот до какой жизни, значит, мы с вами дожили. До радиожизни. И если уж повыдумывали такие аппараты, что за сто верст можно будет все видеть и слышать, то выдумают и радио на любой случай жизни. По радио будем ходить, сапоги скидывать, спать... И есть будем по радио. Прямо в аппарат жинке:
-- Пообедай, Марина, одна, а мне пусти по радиоволне борщу на три вольта и вареников на пять, потому как идти обедать мне некогда.
Хорошая будет жизнь!
Будем только сидеть и в волны играть...
1927 ______________________________________________________________________
"Так мы ж народ темный"
(Конспект трагедии)
В Азовском море, на дне оного, растет трава зеленая, "комкой" именуемая...
Травка она приятная, нежная и мяконькая, не "кусается" так, как наш кушир проклятый, а как заберешься в нее, она только щекочет... Щекотуха трава!.. Хорошая трава!..
И вот как вырастет она, волны ее морские качают, с корня срывают и выплескивают на берег, где и ложится она вдоль берега зелеными мокрыми "колбасами"...
Больше всего прибивает ее к берегам азовских кос -- Денисовой (Обыточенской) и Бердянской...
Тогда приходят люди православные, выгребают комку на берег, на песке ее растряхивают, солнце ее припекает, просушивает, и становится она сухая-сухая, да мягкая, да скрипучая...
А после того ее собирают, складывают в тюки, как сено, и прессуют особыми машинами...
А потом уже отправляют во все концы СССР нашего, где из нее матрацы делают, подушки делают, и всякую мягкую мебель делают, чтобы граждане мозоли себе не натирали, когда после "трудов праведных" ложатся или садятся отдохнуть...
Хорошая трава комка, полезная и высоко котируется на рынке нашем советском...
Уже в Бердянске, к примеру, там же, на месте, по полтора целковых за пуд комки платят.
Сидим мы как-то на Денисовой косе, на берегу, и смотрим на скорлупу яиц морской птицы, что энергично несет яйца для яичниц православного населения, на косе обитающего... А скорлупа эта, когда яичница уже изжарена, выкидывается в море, чтоб не видел никто, как уничтожается морская птица на Денисовой косе...
Сидим и только крякаем, видя, как у нас природа "охраняется".
Подплывает баркас, а на баркасе пять загорелых "гражданов" с усами под носами (кое-кто с седыми) и железными вилами в руках.
-- Доброго здоровья! -- говорят граждане.
-- Здравствуйте! -- говорим мы.
-- На охоту?
-- Нет, так... Посмотреть, что да как тут на косе... А вы?
-- А мы комку собираем...
-- Ну, присаживайтесь, закурим...
Сели, закурили.
-- Так комку, говорите, собираете?
-- Комку собираем...
-- Что же у вас: артель или как?
-- Какая там артель? От хозяина.
-- Ну и что?
-- Да что! "Горек, сестрица, наш хлеб..." Где ж его тут много заработаешь, когда и выгреби, и высуши, и собери, и спрессуй, а тебе по пятнадцать копеек с пуда за всю эту работу заплатят!..
-- А кто же у вас этот самый "хозяин"?
-- Да Гальперин какой-то из Харькова...
-- А что ж это за Гальперин такой?
-- А мы, что ли, знаем, а мы, что ли, видели его? Живет себе в Харькове, а мы тут работаем... Здесь у него уполномоченный... Иногда приезжает из Харькова посмотреть, вот и все...
-- Ишь, какой Гальперин! Сидит в Харькове, а вы тут собираете!
-- Эге!
-- А почем этот Гальперин продает комку, что вы для него собираете?
-- А мы знаем? Может, по целковому, а может, по полтора... Она недешева...
-- А вы для него по пятнадцать копеек собираете?
-- Эге!
Тут уж (из песни слова не выкинешь) в спокойную нашу беседу начали встревать, с нашей (признаемся!) стороны, слова, которые никак нельзя запечатлеть на бумаге... Нехорошие слова начали встревать.
-- Так что же вы, -- говорим, -- не можете сами того сделать, что делает Гальперин? Не можете сколотить артели, чтоб не кормить Гальперина?
-- Да знаете...
-- Что знаете?
-- Да Гальперин заплатил за аренду четыре тысячи и еще машины...
-- А вы этого скопом не могли разве сделать? Разве вам Наркомзем не пошел бы навстречу, не дал аренды в рассрочку?
-- Разве нет у вас комбеда, который мог бы на себя это взять? Нет кооперации? Вы стоите, чешете затылки, а Гальперин в Харькове не на комке, а на перинах спит?!.
-- Так-то оно так! _Да мы ж народ темный_?!.
-- Темный вы народ?!. Как Гальперину (трах, трах, трах!) на перину зарабатывать, так "не темный", а как на себя -- "темный" ?!.
-- Так-то оно (трах, трах, трах!) так! Правильно!
-- А потом скулите, что "жисть чижолая".
-- Ну что вы с нами сделаете, коли мы такие. Эх (трах, трах, трах!), "жисть"!
-- Только это мы и умеем: я на вас "трах", вы на "жисть" "трах", а Гальперины на перинах спят!..
И еще одно. На Денисовой косе, говорят, комки ежегодно собирают около сорока тысяч пудов. Посчитайте, сколько Гальперины смогут приобрести перин из-за того, что "мы ж народ темный". И не забывайте, что для того, чтоб комку собирать, даже "света" особенного не надо: комка сама растет, сама на берег лежится, а ты только сгребай да прессуй...
Так даже и для этого "мы народ темный" (трах, трах, трах!).
1926 ______________________________________________________________________
Ярмарка
I
Еще и не сереет на дворе перед рассветом, а под дверью, как из громкоговорителя:
-- На ярмарку! Вставайте!
То Еремей Васильевич на своей паре подъехал к школе.
На ярмарку нужно двинуться заранее, так как до нее двадцать верст, а приехать туда нужно так, чтобы и место выбрать, и стать как следует, и не проворонить ни одной минуты на этой самой ярмарке...
Кое-кто еще с вечера двинулся на волах. Так, чтобы по дороге еще и скот попасти. И будет он тогда на ярмарке как налитой, и цены ему тогда не будет.
-- Н-н-о, детки!
"Детки" бегут, крутят хвостами, громыхает "ход" -- печенка, губы и зубы прыгают.
-- Н-н-о! А-вона! А-вон-а-а!
"А-вона" бежит над полем, а колосья царапают по самому "храпу", ну "а-вона" и дергает.
Щелк кнутом... "А-вона! А-вон-а-а..."
...На ярмарку!
Благословило на свет. Показало солнце свое заспанное лицо, ударило лучами по лугам, по степям, по садам, по левадам.
И видно, как до самого того леска, куда только глаз достает, потянулись дорогой возы...
И на лошадях, и на волах, и на коровах... Арбы, возы, возки... С клетками, с сеном, с соломой... А на возах и куры, и овца связанная, и теленок... мычит, пытаясь подняться... А за возами и жеребята, и телята, и коровенки с привязанными к хвосту телятами.
-- Гей! Цоб! Цобе! Н-н-но!
На ярмарку!
Идут, идут, идут, идут...
И дорога уже не дорога, а громадная пестрая змея, живая, извивающаяся, не спеша ползет она вон за тот лесок.
И где голова ее и где хвост, неизвестно, ибо протянулась она уже за лесок, а хвост ее за бугром, там где-то, позади.
Наш воз выскакивает из этой змеи, оставляя ее то справа, то слева, громыхает по комьям... Шелестят потревоженные травы...
-- Здорово, Петрович! И вы на ярмарку?
-- А как же! Здравствуйте!
-- "Голландку" свою ведете?
-- Вот именно!
-- Заливает молоком?
-- Заливает!
-- Не продешевите ж!
-- А это уж как придется...
Визжит на возу поросенок, привязанный веревкой к "драбирке" [1]. Мечется, бедняжка, и не знает, что сегодня он уже не обыкновенный поросенок, а объект домашнего бюджета... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Ишь! "Барина" повезли!
"Барин" в клетке. Откормленный боров. Клетка высится на бугре, словно купол на церкви, а они "барин", разлеглись и нервно хрюкают...
-- Сколько за "барина"?
-- На ярмарке спросишь!..
Течет река крестьянских возов... На ярмарку!
Идут маниловцы, идут броварцы, васильевцы, поповцы, федоровцы, хуторяне...
Идут, идут, идут, идут...
И вся эта пестрая змея, эта разноцветная лента, переехав Псел, разливается по площади, сливается с теми, которые уже устроились, и кричит и лошадям, и волам, и коровам:
-- Тррр!
Приехали... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Площадь заливается человечье-коровье-воловье-овечьей массой; масса эта расплывается, расплывается и с одной стороны докатывается до Псла, а с другой, третьей, четвертой -- туда, где рожь, склонившись, ждет косы...
А там уже шатры, балаганы... Еще вчера, заранее, их понапихали, и они, словно пузыри, выпячиваются среди пестро движущейся толпы...
Площадь запружена.
Запружена арбами, возами, "бедами" [2], лошадьми, коровами, овцами, волами, телятами, горшками, мисками, курами, шерстью, мешками, хмелем, смушками, материей, сапогами, конфетами, пряниками, квасом, пивом, русской горькой, гребенками, косами, шкурами, ремнями, котелками, пряжей, платками, полотном, дегтем, керосином, старой одеждой, сорочками, юбками, скатертями, щетиной, бочонками, рогами, шпанскими мухами, воском, медом, патокой, таранью, сельдями, колесами, ходами, стеклом, яйцами, запасками, плахтами, пирогами, салом, мясом, колбасой, жареной рыбой, дерюгами, сундуками, гвоздями, молотками, свиньями, торговцами, цыганами, барышниками, людьми, детьми и слепцами...
...И все это движется, дышит, курят, говорит, кричит, ругается, мычит, блеет, ржет, гикает, жует, зевает, кувикает, крестится, божится, матерится, клянется, пахнет, смердит, воняет, кудахчет, квохчет, жарит друг друга по рукам, играет на гармошке, на скрипке, причитает, пьет квас, ест тарань, рыгает, икает, "будькает" [3], лущит семечки и кружится на карусели...
А надо всем этим оглобли, оглобли, оглобли...
Это возы подняли кверху оглобли и орут:
-- Тор-р-р-гуем!
Вон на оглобле свитка кричит:
-- Вот где мы!!
Вон сито зовет к себе своих покупателей:
-- Сюда идите!
Там колесо зацепилось спицей за стоймя поставленное дышло:
-- Мы тут!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Идут, идут, идут, идут!..
-- Держи цоб [4]! Цоб держи!
-- Цоб! Цоб! Да цоб же, чтоб тебя волки съели!
-- Держи цоб! Цоб держи!
-- Тррр!
За ярмо зацепилось...
-- Черти тебя прут на чужие ярма! Видишь, что стою...
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Так что ж тебе объехать нельзя, что ли?
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Говорил, держи цоб!.. А тебя черт на ярмо попер!..
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Назад! Назад! Тррр-назад!
-- Разъехался тут на всю ярмарку!
-- Ты что же, один на ярмарке?
-- А ты один?
-- И я не один!
-- Цоб иди, гей!
Расцепились...
* * *
Гудит... Гудит... Гудит...
И в гуде том, как в аккомпанементе грандиозного органа, плывет однообразный речитатив:
Дайте милостыночку, мий батечку,
Дайте нам христа ради!
Дайте, божой та праведной души християни...
Дайте, возлюбители, ненько моя, дай христови...
Дайте, наследители, батечку, милосерднии...
Дайте нам, душа спасеная,
Хоч единая душечка милосердная...
Дайте, помимо йдучи, слово чуючи,
Що в рученьках, мамочко моя, та и маючи...
Родителив, кревных та и померлих споминаючи...
Душечку свою в теле та и спасаючи...
...Дайте од трудов своих,
Од сили чистой.
Дайте од трудов своих,
Од праци вирной...
A аккомпанемент гудит, гудит, гудит, временами переходя в бешеный рев...
Вот он, затихая низким рокотом, покатился по площади...
Минута, две, три...
И вдруг -- трах у самого уха:
-- Ветошь! Бабы, ветошь! Вот ветошь принимается, за ветошь деньги вынимаются! Вот ветошь! Бабы, ветошь! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Квасу! Холодного, душистого, сладкого, сладкого! Квасу! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Рубль поставишь, два возьмешь! Налетай! Налетай! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Красная выграеть, черная програеть... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Загудело, загудело, загудело... Снова загудело...
И трещит и рвется теноральный бас профундо у рыжего слепца со скрипкой в руках и со слепой партнершей рядом, пытающегося перекричать этот шум грустным псалмом о том, как
Ночь прийшла тогда к Мессии
З ароматом у руках,
Йшли печальнии Марии
З безпокойством у серцях...
Гудит ярмарка...
Бегают лошади, кричат торговцы, хохочут девушки, кружится карусель....
А орган на карусели хрипит, свистит, и меж балаганов, меж возов, меж телят вырывается песня купца, который
Полюбил всей душою дивицю,
За нее готов жысть всю и отдать...
А под эту сипло-хрипящую песню и парни, и девушки, и дети радость себе "накручивают"...
-- За пятак! Только за пятак! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ярмарка!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
II
Отчего так трагически-безнадежно мычат волы на ярмарке?
Попадешь на воловье-коровье-овечью половину и отовсюду тебе:
-- М-м-у! Б-е-е! М-е-е-е!
Вот, к примеру, стоит рыжий или серый, или рябая или гнедой, поглядит вокруг себя и вдруг:
-- М-м-му-у-у!
-- Б-е-е-е!
-- М-е-е-е!
То ли они поддерживают всеобщий ярмарочный гул, то ли не хотят к другому хозяину переходить. Или, может быть, еще какая-нибудь причина?
А овцы...
Такое маленькое существо, а как "мекнет", так словно внутри у него радио сидит... И резко так, пронзительно...
-- М-е-е!
Как выстрелит...
Одно только "ме-е-е!"
* * *
И рыжие, и рябые, и гнедые, и серые, и черные, и мышиной масти, и лысые, и круторогие, и безрогие...
И быки, и волы, и бычки, и годовалые телята, и коровы, и яловицы, и телки, и телочки, и молочные телята...
И у возов, и у ярем, и на руках у хозяев, и у шестов...
Просто так: в земле кол, у кола корова, а возле коровы привязанный к хвосту теленок...
И хозяина не видно... "Соло"-корова...
Вот только когда кто-нибудь подойдет, ткнет палкой в корову:
-- А эта сколько просит?
Тогда неизвестно откуда вылезает шляпа или картуз и кидает куда-то в поле или на Псел:
-- Пятьдесят! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А волы-то какие!
Ну разве чуть поменьше моста через Лопань [5]!
Стоит возле воза, жует жвачку и свою воловью думу думает...
О чем он думает, серый с такими огромными рогами?
А ведь думает о чем-то!
Может быть, и у него есть свое, воловье:
"Европа или "просвита" [6].
Может быть, и он видел где-нибудь в Кременчуге трактор и теперь меланхолически смотрит куда-то вперед, и по бороздам его мозга ползет мысль:
"Так ведь это я скоро уже совсем не нужен буду?"